По законам Преисподней Чекалов Денис

Вторая тварь лежала у моих ног, распоротая на миллионы частей.

Охранные руны не нападали на Стражников; волшебство их даже не замечало. Но погнавшись за мной, чудовища попали прямо на лезвия.

Ледовик и Мастер Теней рубились спина к спине.

Майаранги наседали на них.

Теперь они были похожи на крылатых обезьян; это значило, что силы их прибывают.

Шэдоу вынул из-за пояса крис, – длинный кинжал, со змеевидным лезвием.

Не оборачиваясь, резко всадил его в бок чародею Холода.

Ледовик качнулся, потом упал на колени, и кровавая пена вскипела на его дрожащих губах.

Мастер Теней обернулся, и быстрым движением перерезал горло хобгоблину.

В тот же миг, один из майарангов набросился на него сзади, и впился в спину. Острые челюсти пробили магическую броню, и вырвали кусок позвоночника.

Но шэдоу не чувствовал боли.

Ледовик рухнул.

Второй майаранг набросился на него, и стал пожирать.

Мастер Теней всадил свой меч в затылок чудовища, и дважды повернул, кроша череп.

Первая тварь вцепилась в шэдоу сзади, обхватила крепкими лапами, и теперь стремительно выгрызала из его спины кусок за куском.

Он закричал, и его голова начала стремительно вырастать, поднимаясь на гибкой шее. Лицо Мастера Теней повернулось, и он заглянул в глаза терзавшему его майарангу.

Чудовище замерло.

Страх парализовал крылатую тварь, – словно та была не свирепым порождением Невозвратья, а беспомощным детенышем дракка.

Мастер Теней впился в ее загривок, и двумя ударами челюстей переломил хребет майарангу.

Затем шэдоу поднялся.

Раны на его спине стремительно заживали.

– Отдай мне Книгу, эльф, – властно приказал он. – И я позволю тебе выйти отсюда.

– Ты ничего не понял, – ответил я. – Шекспиру неважно, где я стою. Главное Книга. Он заберет меня на Мангровое болото, а тебя оставит. Прощай, Тень; передавай привет старикану Харблингу.

Слобода вормов спряталась в небольшой лощине.

Серые черепичные крыши тонули в изумрудной листве. Над городом, узкой стрелой, взметался малахитовый шпиль, собиравший в небе крупицы магмы. Астральная башня давала хутору свет и тепло, от нее работали магические кристаллы и механизмы.

У околицы был вырыт колодец, облицованной серебристым мрамором. Чуть дальше, на высоком холме, улыбалась и махала нам ветряная мельница.

– Зачем здесь колодец? – спросила девушка. – Не в лом им за околицу ходить?

– Это элементарно, Френки, – ответил я. – Едет кто-нибудь по дороге, захотелось ему водички. Сунул рыло в колодец, пузыри попускал, а в слободу заезжать не станет. Очень удобно, если ты не любишь гостей. Лучше задай себе другой вопрос. Где церковь?

– Что? – Франсуаз стала оглядываться. – Какая церковь?

– В каждой такой деревеньке должен быть храм. Где же они молятся?

– Не знаю, – ответила демонесса. – Наверное, ездят в город, или к святилищу ходят.

Мы спешились и, привязав коней, вошли в слободу. Низкие дома вормов были сложены из серых камней, и покрыты глиняной черепицей, – она оказалась вовсе не серой, как я подумал в начале, а в черно-бордовый шахмат. Мы прошлись вдоль площади, но она была совершенно пуста.

– Куда это они все подевались? – спросила Френки.

– Сегодня очень важный день, – раздался чей-то голос позади нас.

Мы обернулись и увидели ворма, одетого в простой холщовый хитон и соломенную шляпу с большими полями.

– Я остался в деревне на всякий случай, – пояснил он. – Вдруг какой путник забредет, – ну, как вы например. Если воровать начнет, я должен, – и ворм достал из кармана большую тетрадь, – подробно записать, у кого что взял, и потом доложить хозяевам.

Франсуаз в удивлении захлопала ресницами.

– То есть, вы будете стоять и смотреть, как грабят дома ваших соседей, и только в тетрадочку заносить?

– А что я могу сделать? – удивился ворм. – Так уж у нас заведено.

– А если ваш дом начнут грабить? – поинтересовался я.

Тот задумался и ответил:

– А я, наверное, вперед забегу и скажу, что здесь ничего нет, и дверь перед носом у него захлопну.

– Так где же все? – спросила Франсуаз.

– Сегодня у нас важный день, – повторил сторож. – Все собрались там, на Изумрудной поляне, и обсуждают наши важные вормовские дела, до которых вам, любезные странники, нет никакого дела.

Оставалось лишь удивляться порядкам, заведенным в вормовской слободе.

Охранник раскрыл тетрадку, уставился на нас и спросил:

– Ну что?

– Да в общем-то мы не грабить приехали, а поговорить об одном из ваших.

– Это о ком же? – подозрительно нахмурился ворм.

– О Грегори Джарднисе, которого недавно убили в городе Преисподней.

Лицо нашего нового знакомого посуровело, и он холодно ответил:

– Сам виноват. Нечего было из себя важную птицу строить. Это ж подумать только, втесался в доверие к самому лорду Лодочнику и решил, что он ровня демонам.

– А разве он не был ровней?

– У нас так зав’едено: мы сами по себе, а все прочие сами по себе. Нам чужого не надо, но и нас не трогайте. Это уже и так не годится, что вормы в вашем городе-то живут, а уж о том, чтобы в особняке у демона поселиться, тем более, такого аристократа, как лорд Лодочник, – и речи быть не должно. Неправильно все это, отсюда, из-за того, что мы правила нарушаем, и происходят все неправильности мира.

– Да вы философ, – усмехнулась Френки.

– Я не знаю, кем это вы меня обозвали, – с достоинством отвечал ворм. – Но таковы уж мои рефлексии. Да вы посмотрите сами, пойдемте, я вам кое-что покажу.

Мы вновь зашагали вдоль площади. Вормы строили дома в глубине участков, и высокие тенистые яблони выглядывали на улицу поверх декоративных заборов.

– Смотрите, – сторож подвел нас к одному из них.

Ворм толкнул покосившуюся калитку, и мы вошли в небольшой садик.

– Мы здесь порядок наводим, сорняки убираем, – если оставить на одном-то участке, они к другим перекинутся. Деревья, вот, подрезаем, в том месяце стволы побелили, – ну так, по мелочи делаем. Еще подождем немного, и поделим землю между собой. Печальное, однако, зрелище.

И действительно, когда-то нарядный домик покосился, крыша провалилась, окна были небрежно заколочены корявыми досками.

– Здесь его родители жили; умерли они, четыре года назад. Ни братьев, ни сестер у Грегори не было, да и стариков своих он не навещал. Поди, и не знал, что они скончались. Да и не очень-то переживал из-за них… Вот и никто из наших не пришел, чтобы с ним проститься. Отрезанный он ломоть.

Ворм энергично кивнул головой, но сразу же призадумался.

– Хотя, – сторож нахмурил брови, – если быть справедливым, надо сказать, что он не так уж и долго прожил с родителями. Рано его в учение отдали, в город Преисподней. Здесь долго думать не пришлось, выбор на Грегори сразу пал, и он поехал учиться.

Ворм помедлил, подошел к высокой молодой яблоне, и вынул из кармана складную пилочку. Раскрыл ее, примерился пару раз, отпилил какую-то небольшую ветку, потом старательно смазал садовым варом.

– Правда, другие дети на каникулы приезжали. Почти все, как диплом получат, снова к нам возвращаются, в слободу. А даже если кто останется в городе, так все равно то и дело домой заглядывают, на ярмарку да на праздники, или просто так, и родители их навещают часто.

Сторож задумался, – видимо, вспоминая о своем собственном сыне.

– А Грег, как уехал в колледж, так и не помню, чтобы он вообще здесь хоть раз показывался. И стариков никогда не приглашал к себе. Наверное, маленький сперва был, вот и не позволяли ему домой ездить, а потом, когда вырос, видно, и он, и родители его как-то да поотвыкли. Ну не знаю, – не мое это дело, лезть в чужую жизнь.

Послышались разговоры, топот ног, и выйдя за калитку, мы увидели, как базарная площадь медленно заполняется вормами.

Они заметили нас, разговоры стихли, и настороженная толпа уставилась на нас сотнями глаз.

– Чем обязаны? – поинтересовался один из фермеров.

– Не лезь поперед других, – оборвал его другой ворм.

Тот был повыше остальных, пошире в плечах и одет побогаче. Вышел вперед, развел все шесть рук и сказал:

– Милости просим, гости из города Преисподней, в слободу нашу, на вольный хутор. Я староста, и зовут меня Онуфрий. Пойдемте в дом мой, там у меня и кабинет рабочий, там гостей принимаю и дела веду. А вы, друзья мои, – обратился он к односельчанам, – расходитесь по домам, занимайтесь своими делами. Приход любезных гостей вас не касается.

Вормы постояли немного, тихо переговариваясь, потом разошлись, бросая на нас не слишком гостеприимные взгляды.

Мы направились к дому старосты.

Особняк почти не отличался от других, – такой же крепкий, ухоженный, свежая краска блестела на окнах и наличниках. Мы поднялись по небольшой лесенке, резная дверь открылась, и мы оказались в пустом, прохладном и полутемном коридоре.

– А вот направо мои, так сказать, хоромы, а налево кабинетик рабочий.

Мы прошли в просторную, не заставленную мебелью комнату, и уселись на крепких дубовых стульях.

– Итак, – староста выжидательно посмотрел на нас. – Думаю, ваши приезд связан с печальной смертью нашего друга, Грегори Джардниса.

– Это правда, – согласился я. – Прежде всего, позвольте принести наши соболезнования.

Франсуаз вынула из-за наруча ветку циаргуса, и зеленый бутон сразу раскрылся, белоснежными лепестками. Староста склонил голову в молитвенном жесте. Цветок загорелся, вспыхнул, и девушка держала его в руках, пока огонь не коснулся ее пальцев.

– Мы были на Вознесении, – сказал я. – И почему-то не видели никого из ваших.

Староста внимательно посмотрел на меня, а потом усмехнулся.

– А неужели сами не понимаете?

– Может, вы объясните?

Ворм поудобнее устроился в кресле – изогнулся гусеницей, и подпер голову нижней парой рук.

– Ну рассудите сами. Один из нас в кое-то веки выбрался на такой верх. Сами знаете, как в городе Преисподней относятся к вормам. Нас ставят на одну доску с полукровками, – хотя мы, вормы, подревнее будем, чем все эти демоны, некроманты и саламандеры.

Он хмуро посмотрел на Франсуаз, ожидая возражений, но девушка промолчала.

Френки не спорит.

Она просто срубает головы.

– Грегори был Подателем Скипетра, – продолжил свой рассказ староста слободы. – Это один из самых важных постов в городе Преисподней, – из тех, что открыты всем, а не только аристократьям. И что случилось, как только одному из нас повезло? Его убили, убили жестоко, в доме одного из верховных демонов. И мы подумали, стоит ли нам приходить на Вознесение? Видно, он прогневал кого-то. Глядишь, и нам всем достанется. Родители его умерли, друзей не было, вот мы и решили не приходить.

– А кого вы там боялись? – спросила Френки.

Староста хитро ухмыльнулся.

– Небось, коли Совет Тринадцати хотел бы найти преступника, – так давно бы нашли. А в городе тишь да гладь, никто и не собирается искать убийцу какого-то там ворма. Да и сам лорд Лодочник, хотя все шесть лап Грегори пожимал, а глядишь, не сильно-то спешит отомстить за него. Вот мы и подумали, – что ж мы будем вылазить тоже?

– А тем более, – подсказал я, – если он вообще в вашей деревне чужой.

Лицо старосты перекосилось от неудовольствия.

– Ну что значит чужой?

– Да то и значит; нетрудно было заметить, что вы его своим не считали.

– Ну, – тут же заюлил староста. – Мне кажется, вы неправы...

Франсуаз приподняла одну бровь.

– Что ж, – осторожно ответил ворм. – Если вы уже и сами все знаете, если вам кто-то проговорился, значит, я никакого секрета не выдам. Тем более, сам Грегори уже мертв, и родители его тоже. А дело было так… Если барышня не возражает, – сказал староста, доставая трубку.

Зажег, и по всей комнате поплыл приятный аромат душистого табака.

– Как видите, здесь мы все на виду, каждый друг о друге все знает. Была у нас молодая пара, – и он пригожий, и она работящая. Сыграли свадьбу, построили молодые дом, но вот беда, Великая Магма детьми их не наградила. Все чаще и чаще они печалились об этом, и возносили молитвы серым вулканам, но как-то не были их просьбы услышаны.

И вот однажды, зимой, я отправился за дровами в лес, и что вы себе думаете? Вышел я на дорогу, и у самой околицы увидел корзину, и там лежал маленький ребенок. Я сперва решил, это демон, или некромант, или какой-то гоблин, вот я и подумал, – зачем он нам нужен? Выброшу-ка его в прорубь, чтобы родителям неповадно было, мальца одного пускать на прогулку.

Френки приподняла одну бровь, – ибо младенцы, которые еще лежат в корзинках, редко имеют обыкновение гулять по лесу.

– Я открыл занавесочку, которая закрывала лицо ребенка от холода, и что бы вы думали? Это был маленький ворм. Забыв о дровах, бросив топор, я со всех ног побежал домой. Смотрю, ребенок жив, плачет, знахарь наш его какими-то настоями напоил, искупал в соке мандрагоры, и сказал, что мальчик здоров.

Долго мы искали его родителей, но не нашли. И на совете деревни решили отдать его той бездетной паре.

Сперва казалось, что все хорошо; три года прожил ворм в приемной семье, но так и не стал родным. Мне потом отчим его рассказывал. Был Грегори вежлив, но как-то не по-детски суров, неотзывчив. К нему обратишься с ласковым словом, он ответит, воспитанно, но так при этом посмотрит, – и надо сказать, что взгляд у него был ужасающим; казалось, перед вами старик, умудренный веками, и знает все о таких вещах, которые вам и на гномин-день не приснятся.

Прошло три года, приехали к нам от Совета Тринадцати, да спросили, есть ли у нас ребенок, мальчик, – девочек они не берут, – которого мы хотим отдать в учение. Несколько раз в год они приезжают, когда открываются места в колледже, или в Гильдии какой подмастерье нужен.

Не буду вас обманывать, – дело это очень хорошее, но мы, вормы, очень мирные существа, и представить, что наш ребенок учится где-то там, у демонов… И вроде бы недалеко город Преисподней, а с другой стороны, жуть как далеко, и видеться можно будет не каждый день.

Решили отдать Грегори; и только тогда мы увидели радость на лице этого малыша, и поняли, что он тоже не стал здесь своим, и радостно ему покинуть вормовскую слободу. И как-то очень грустно тогда мне стало…

Меня удивило, что в доме Онуфрия царит тишина.

Ставни с резными петухами стояли открытыми, и в гостиную залетал ласковый весенний ветерок, принося запах цветущих яблонь. За окном, по тенистым улицам, ходили вормы. Они разговаривали, спорили о чем-то, – но в дом не доносилось ни звука.

Онуфрий угадал мои мысли.

Улыбнулся и пояснил:

– Любят у нас, деревенские, балабонить. Да громко так, хоть уши слизнями затыкай. Поэтому вормов с детства обучают заклятиям Гарпократа, бога молчания. Даже те, у кого талантов помене, могут Малый щит сотворять, и сквозь него никакие звуки не просочатся. Другие Средний колдуют, он и тебя самого закроет, и тех, кто рядом стоит.

Онуфрий перекрестился на образа Святой Капибары.

– А батенька мой, упокой господи его душу, был знатным зерновым заклинателем. Пшеницу зачаровывал, и овес, – ну, чтобы в хлебе пели они, а в каше плясали, и молитвы творили, пока их на мельнице перемалывают, – так он всяким разностям меня научил. Вот и поставил я щит на весь дом; вы, небось, с дороги устали, и скучно вам будет всякие пустяки-то слушать, о которых наши калякают.

Он водрузил на стол большой самовар, в форме раздувшегося утопленника.

– У Пахома Шестикутяпки жук ездовой пропал; видно, угнал бродячий священник, что давеча приходил, деньги клянчил на храм. Это, говорит, боженька вам милость великую оказал – денежки ваши заберет. Фигли! А у Селивана дочка родила тройню; так вот и спорят они, удачный сегодня день или неудачный.

Онуфрий показал на большую яблоню, что росла на рыночной площади. С одной из веток свисал причудливый знак, свитый из соломы, бересты и старых журналов.

– Если хороший день, красной стороной поворачиваем, а когда плохой, – серой. Обычай у нас такой. Вот-да мужички и заспорили, остановиться не могут, словно других забот у них нет.

Он заговорщецки подмигнул мне.

– А Пахом-то твердит: коли три дочери у тебя родились, Силька (а у него все девочки), так какая ж эта удача? Замуж ты их не выдашь, в хозяйстве столько не нужно. Вот и будут сидеть у тебя на шее, как гоблин на водокачке.

Староста взмахнул двумя лапами.

– Э! Теперь до завтра не успокоятся. И людей только взбаламутили, – потом пойду разбираться.

Онуфрий излучал доброту, как плутон – радиацию, и едва ли не перхал медовыми пряниками. Однако в глазах его металась тревога, – и я подумал: староста и правда не хочет, чтобы мы с Франсуаз услышали слова деревенских, но вовсе не потому, что бережет наши уши.

А судя по тому как вормы себя вели, – речь шла вовсе не о пропавшем жуке.

Жители собирались по двое, по трое, о чем-то оживленно судача. На это стоило посмотреть; горячились, спорили, размахивали всеми шестью руками, – словно взлететь хотели, но крупные, упитанные тела тянули их вниз.

– О чем еще спросите, господа хорошие? – спросил староста.

Я посмотрел на него, и когда снова перевел взгляд на окна, – неясная тень уже набежала на них. Казалось, над слободой спустился туман. Теперь я не мог увидеть, что происходит на улице; лишь размытые силуэты, да пара деревьев росли у самого дома.

– Думаю, это все, – отвечал я. – Спасибо, сеньор Онуфрий, что уделили нам время. Будете в городе Эльфов, – обязательно заходите. Еще раз примите наши соболезнования; да упокоится ваш друг в Солнце.

Мы поднялись; хозяин проводил нас к двери, – не к главной, а к боковой, выходившей в сад.

– Мужики еще медовухи выпили, – пояснил Онуфрий. – Да перевозбудились чуток. Я вот-а думаю, нечаго их смущать; а то еще пердерутся. Пущай все страсти улягутся. Здеся есть тропочка покороче.

Он провел нас к низкой калитке, что пряталась в укромном уголке вишневого сада.

Живая изгородь здесь была очень высокой, – в полтора роста минотавра, – и я не мог разглядеть, что находится по ту сторону.

Староста покряхтел, загремел тяжелой защелкой, – и когда калитка раскрылась, мы поняли, что оказались на Тетеревином холме, за околицей.

Ворм чуть не трясся от нетерпения, лишь бы спровадить нас натролль.

– Всего вам доброго, – маслицем стелился Онуфрий. – Если встретите мастера Браттака, передавайте привет, магистратору опять же, и прочим наш глубокий поклон.

Я сомневался, ждет ли с нетерпением мэр привета из вормовской слободы, – но решил не углублять. Были проблемы и посерьезней, – я не мог решить, какую из лап пожать ему на прощание, а староста совал мне все шесть.

О боже!

Он хочет расцеловать меня в щеки!

Я уже начал колдовать себе полный шлем, с прорезями для глаз, – когда на тропинке раздался шум. По стежке, ведущей из слободы, кто-то спешил, – и явно за нами.

Первой, подобрав шесть юбок, бежала вормовица, – румяная, средних лет, с пылающими от гнева глазами. На ней колыхалась шаль из серебристого шелка, и белая блуза с вышивкой. На шее переливалось монисто, браслеты из черного янтаря говорили о том, что перед нами вдова.

Как и все замужние вормовицы, она носила остроконечную шляпу, с тремя колокольчиками.

– Подождите, – задыхаясь, кричала незнакомка. – Подождите.

Вслед за ней поспешали трое дюжих селян. Один крепко ухватил ее за руку.

– Возвращайся в слободу, Анте. Незачем чужакам о наших делах рассказывать.

Женщина гневно посмотрела на старосту.

– Леди Дюпон, ченселлор, – лебезил Онуфрий. – Простите эту безобразницу. Так, сельские дела; незачем вам время терять.

– Что случилось? – спросила Френки.

– А, ничего серьезного, госпожа, – добродушно ответил староста. – Пошли, Анте. Уверен, мы сможем все уладить.

– Онуфрий, – лицо женщины посуровело.

Она приняла какое-то решение.

Вормовица посмотрела вокруг, собралась с силами и продолжила:

– В присутствии демонессы, из города Преисподней, я требую справедливости, – и по древним законам вы не можете мне отказать.

– Эк, – досадливо скривился Онуфрий, и не без раздражения посмотрел на Френки. – И надо же было вам подтаскаться именно в этот день.

Франсуаз приподняла одну бровь.

Она и представить не может, что кто-то ей не рад, – а тем более, опишет ее королевский визит словами «подтаскалась невовремя».

Я вспомнил, о чем говорила леди Артанис.

С давних времен, вормы были в городе Преисподней скорее гостями, чем хозяевами. Если кто-то не соглашался с решением старосты или жреца, – он мог обратиться к демону за заступничеством.

– Посмотри, Анте, что ты натворила! – сокрушался Онуфрий.

На тропинке появлялись новые вормы. В их лапах поблескивали вилы и топоры. Вы скажете, что это не самое страшное оружие, если ты владеешь эльфийской магией. А теперь вспомните, что у них по шесть рук.

Один из селян решительно шагнул к старосте.

– Онуфрий, нечего здесь чужакам делать. Мы не живем по их законам.

Тот замялся и нерешительно произнес:

– Но она требует справедливости.

Было видно, что староста хотел бы решить все миром, – но страсти чересчур накалились.

– Да нам плевать и на их справедливость, и на них самих, – пророкотал ворм, сжимавший тяжелый цеп.

Три мифриловых обруча на хвосте выдавали мушира, – что следил за порядком и отвечал за безопасность деревни. С лысой головы стекал оселедец.

– Это ты про меня? – спросила Френки. – А ну попробуй-ка плюнуть.

Дайкатана сверкнула в ее руке, как луч холодного солнца.

– Подождите, подождите, – заюлил Онуфрий. – Зет, да оставь свою колотушку. Вернемся-ка в слободу, ледяной картошки покушаем, пиявок ко лбу приложим, – охолонимся, и начнем все сначала.

– Ноги ее больше в селе не будет, – настырялся верзила Зет. – Да и этот прощелыга ушастый, – кивнул он в мою сторону. – Неча топтать наши дороги.

Я не хотел сражаться с селянами, да тем более с вормами.

Битва с ними казалась мне, – ну, немножко ниже моего достоинства.

– Слушайте все, – громко произнес я. – Франсуаза Дюпон, демонесса пламени, выслушает тебя, Анте, – я посмотрел в сторону вормовицы, – и рассудит по-справедливости. Каждый, кто нарушит решение Леди-Демона, будет наказан, по законам Преисподней.

Будь у меня посох, охнул бы им об землю, но к сожалению, палки подходящей не оказалось; а просто топнуть ногой было как-то неубедительно.

Мушир Зет недовольно посмотрел на меня.

Наверное, он не совсем ясно понимал, а что может сделать ченселлор, и не превращу ли я его в соляной столб, или в автомат с орко-колой на веки вечные. Честно говоря, было у меня такое желание, – очень уж люблю орка-колу, – но я раздумал, жестянкой он не сможет нам рассказать ничего полезного.

Я отодвинул Зета с дороги, и мы направились в слободу.

При виде Анте, одни селяне шипели и распушали жабры, – показывая, что на ее стороне. Другие бросали на нас мрачные взгляды. Третьи стояли, молча, поодаль, вздрагивая охвостьями. Были они из тех, кто хочет, чтобы все оставалось по-прежнему, лишь бы ничего не менять, – и именно потому, из-за этого безмолвного безразличия, их мир обречен на гибель.

На площади собралась вся деревня.

Онуфрий вышел вперед, мокро прокашлялся, потоптался, сбивая лапти, и скорчил такую рожу, словно пытался выплюнуть мозгового полипа.

Френки сдвинула его в сторону, – так, что староста летел бы до ледников Асгарда, не окажись на его дороге плетня, – и воскликнула:

– Fiat justitiа!

Бурлящие столбы пламени вырвались из земли, чертя вокруг девушки пентаграмму. Огненный ветер пронесся над слободой, и каждый из вормов вскрикнул, увидев картины своих грехов, – прошлых и будущих, – и бесконечные муки, ждущие их в Геенне.

Эльфы во всю эту ерунду не верят, поэтому мне показали только рекламу женских прокладок.

– Говори, – приказала Френки.