По законам Преисподней Чекалов Денис
– Да подожди ты, глупая женщина! – закаркал Онуфрий. – Все ж тебе объяснили, и пяргамент с пячатью я тебе показал.
– Может, тебе и все равно, – отрезала вормовица. – Но я хочу знать, почему Андрианос умер? Почто его преступником объявили, за какие грехи такие вы его прокляли?
Староста немного смутился, но потом все же отвечал:
– Вормы те, сама знаешь, все были городские, – а что найдешь ты в городе этом? Грязь, магия, звездочетство, прочие порождения диабольские, – не в обиду вам будет сказано, высокая леди. Не каждый может с демонами ужиться. Те ауру волшебную излучают, коя на вормов действует угнетающе.
– Ну и что? – спросила вдова.
– Да как же «ну и что».
Онуфрий прокашялся, видимо, вновь хотел назвать ее глупой женщиной, но раздумал.
– Вот, решили они вернуться, так сказать, к истокам, к корням вормовитским.
Селяне во все глаза смотрели на старосту, и не могли понять, куда это он клонит.
– А дело-то в том, – продолжал, уже осмелев, Онуфрий.
Голос его окреп, и вид был уже не такой потерянный, как раньше.
– А дело-то в том, что пришли они, – ну смотрите, воздух у нас здесь чистый, вода прозрачная, никакого тябе волшебства да магии, или чаго другого. Вормы не смо’гли перенесть всю эту радость природы, так сказать, затосковали и померли.
Говорил Онуфрий уверенно, убедительно, а мушир Зет и его компания согласно кивали головами и громко поддакивали:
– Да!
– Ну и то…
– Конечно!
– Каждый поймет!
– Кто ж с этим не согласится?
Прочие не решались выступить против старосты, – но вряд ли были согласны с его словами.
Вдруг из толпы выступил старичок.
Смуглое лицо пряталось под большой соломенной шляпой. Носил он потертую хламиду-руб, из грубой опоны, подпоясанную сушеной змеей. В правой руке сжимал сучковатую палку, с раздвоенным наконечником.
– Ты, Онуфрий, – дребезжащим голоском начал ворм. – Глупость какую-то несешь, совсем уже непросветную. Гости, наоборот, должны были расцвести, а ты тут бухтишь, что от воздушка, свежей водички, фрухтов, – взяли и окочурились. Да ты хоть соображаешь, что говоришь?
Староста потемнел лицом, нахмурил узкие брови, и уставился на осмелевшего ворма.
– А ты, дед Анфим, случаем, не потчевал их своими грибками?
Тот смешался, – видимо, он в деревне славился как известный знаток поганок. Да и на шее у него висела связочка сухих подберезовиков, вместо бус.
– А при чем тут это? – засмущался старик. – Ну, угостил, конечно, а как же не поделиться? Всем известно, что я…
– Не ты ли их отравил?
Как-то незаметно, соседи поотстранялись, отошли от Анфима чуток подальше, не желая стоять рядом с отравителем.
Дед почесал в затылке, сорвал с нитки сухой гриб, пожевал его и ответил:
– Ну ладно, ты староста, тебе и видней, – и юркнул в толпу.
Онуфрий хотел было праздновать победу, но снова зазвенел голос Анте.
– Странные дела в слободе творятся! Раньше, Онуфрий, по правде ты поступал, как прадеды завещали. Но сейчас…
Зет хотел было подойти и приструнить вдовицу, но на пути его вырос огненный столб, припалив оселедец.
– Вот я и говорю, – разорялась Анте. – Во все времена муширом брали ворма серьезного, умелого в ратном деле. А вы посмотрите на этого балбеса’!
Верзила стал неловко оглядываться, сразу не поняв, о ком речь.
Анте не унималась:
– Где ж это видано, чтоб мушир с деревянной саблей ходил?! Настоящей, небось, отродясь в руках не держал!
Зет покраснел, смутился, – и чем дольше смотрел на разгневанную вормовицу, тем сильней закипал от негодования.
– Саблю такую я ношу потому, что слобода у нас мирная! И оружие мне не нужно. Я и кулаком так приложить могу, что не подымешься, ты это попомни!
– Можно, можно, я скажу? – высунулся молодой ворм.
Протиснулся сквозь толпу, встал напротив Онуфрия, обращаясь к селянам.
– Мне хотя маменька строго-настрого запретила, да я молчать не могу.
Щеки одной из вормовиц, стоявшей возле колодца, вспыхнули от стыда и гнева. Будь ее воля, схватила бы сынка двумя лапами, а остальными влупила.
Но вмешаться сейчас, на глазах у демона, она не решилась. А судя по мстительно поджатым губам, – дома юного ворма ждали плюхи и колотушки.
– Мы с приятелями, – мальчишка кивнул на своих товарищей.
Те смущались, вздрагивали хвостами и прятались за спины селян.
– Поздно вечером, мы с приятелями отправились в Тетеревиную рощу.
– А чего это вы в такой поздний час шлёндрали? – задал ехидный вопрос Онуфрий. – По лавкам должны были сидеть, или родителям помогать.
– А мы и помогали, – важно ответил малец. – За селом жужлы завелись; всю сурепку нам поедят. Спят они по ночам, вот мы и пошли гнездо ихнее подпалить.
Онуфрию сказать было нечего, – в слободе такими делами, и правда, занимались обычно дети да старики.
– А гнездо это вточня за вашим-то домом, староста, – продолжал мальчишка. – Могли бы и сами усмотреть. Идем мы, все уже спят, токо у вас огонечек светится. Слышим потом, – щеколда стукнула, и с задней двери выходят существа странные, в черных плащах, масках, шляпах, – ясно, что не вормы. Мы и скумекали: что они в слободе, да в такой поздний час, делают? Уж не замыслили ли супротив Онуфрия зло какое? Подошли поближе, и видим, – вы, дяденька староста, раскланиваетесь с ними, любезничаете, чуть ли не ручки целуете.
– Ну я до ушей твоих доберусь, – пробормотал Онуфрий. – Дай срок. Расцелую, мало не покажется. Как же ты, поганец, мог видеть, коли б на забор не залез? Хулиганье беспорточное.
Селяне начали переглядываться, шушукались, кивая на старосту.
Мальчишкам врать вроде бы и незачем; но и поверить в их рассказ тоже было непросто.
Ворменок повысил голос:
– Потом двое эти дошли до избы, где пришлые жили, да и накорябали что-то на дверях и окнах. Знаки-тко загорелись да погасли, а потом еще взяли, гостюшки ваши, и, как черти, принялись скакать вокруг дома. Семь кругов сделали, – даже запыхались. На лошадей повскакали, – а кони ихние недалёко стояли, – и умчались. А вормы-то эти, пришлые, которым ты, дяденька Онуфрий, дал приют, через день-то и померли. Замыслил ты, верно, с чужаками недоброе; что ты на это скажешь?
Лицо юного ворма осветилось, словно он был праведником, идущим на костер.
– Так что ты, Онуфрий, можешь сказать своим соседям? – повторил он.
– Та ничего я не буду говорить, – отмахнулся староста от назойливого мальца. – Врете все; яблоков моих понакрали, а теперь невесть что плетете.
– Нет, нет, подождите, – заволновались селяне. – Да что это у нас происходит?
– Слушайте, вормы добрые! – засепетил Онуфрий. – Клянусь иконой Лемминга Чудотворца…
Отравленная стрела просвистела в воздухе.
Тонкое древко было вырезано из слоновьей ольхи, а наконечник светился тремя магическими глазами.
На краткий миг, она замерла возле старосты, едва ли не уперевшись ему в кадык, – затем дрогнула, медленно развернулась, – словно стрелка компаса, когда стоишь над залежами мифрила, – и понеслась прочь.
С тихим звоном растаяло заклятие бумеранга.
Каждый эльф носит с собой десяток, – вот почему у нас так мало врагов.
Не задерживаются.
– Кара небесная! – завизжали вормы.
У околицы раздался сдавленный крик.
Несколько селян, стоящих под апельсиновым дубом, с ужасом увидели на своих лицах кровь.
– Берегись! – крикнул один из них, и им на головы упал кротоглав.
Франсуаз подбежала к ним, держа в руках обнаженную дайкатану.
Но в этом уже не было необходимости.
Отравленный наконечник пробил воину горло, треугольный лук выпал из его пальцев.
– Довольны теперь? – зашипел Онуфрий. – Из-за вас пришли кротоглавы диабольские! Покайтесь, несчастные; враг грядет, убьет ваших жен и ваших червячат; а вас самих превратит в рабов.
В бессилии, он потряс сухонькими кулаками. Хотел еще на колени пасть, да немного землю погрызти, – но испугался, что сам потом не поднимется, а просить о помощи будет неловко.
Я склонился над умирающим.
Тот взглянул на меня, и ненависть мешалась с тенями смерти в его глазах.
– Ты не знаешь, эльф, Что вырвалось на свободу… Скоро от этой червивой деревеньки ничего не останется. А ты сам…
Его тело вздрогнуло, ледяные пальцы вцепились в мою ладонь.
– Хозяин придет, – прошептал кротоглав. – Никому не будет пощады.
Он замолчал.
Тонкая струйка крови брызнула из его рта.
Онуфрий, бледный от ужаса, подскочил ко мне, склонился над кротоглавом и попытался его встряхнуть.
– О великий Лемур, – воскликнул староста. – Он что-нибудь успел сказать?
Никто ему не ответил; вормы были слишком испуганы.
Повторить последние слова умирающего, – все равно, что испить вместе с ним Чашу смерти.
– И часто на вас дохлые кротоглавы падают? – спросил я.
Анте зябко завернулась в серый платок.
– Давно у нас неспокойно. Вот уже год какие-то гости ходят к Онуфрию, да все по ночам. И что-то они там шушу да мушу, сюкретничают за спиной у односельчан. Никогда такого не бывало в честной вормовской слободе. А уж и верно, как завелся на яблонке червяк, так всем яблокам будет плохо, – и она с негодованием уставилась на Онуфрия, наверное, ожидая, что тот сейчас сгорит от стыда.
Однако староста не собирался этого делать, – а только бестолково притопывал, размахивал руками и тревожно оглядывался по сторонам.
– Стрелок был один, – сказала Франсуаз.
Она успела проверить периметр и вернуться, – так же незаметно, как и ушла.
– Но я нашла вот это.
Девушка подбросила на ладони потухший адамантин.
Магический глаз исподволь следил за деревней, и сообщал неведомому колдуну о каждом шаге ее обитателей. На гранях драгоценного камня, корчились руны Призрачного тумана, – поэтому вормы не видели соглядатая, и ничего не знали о нем.
Приметив камень, Онуфрий подхватил запыленные полы хитона, и со всех ног кинулся к своему дому. Калитка за ним захлопнулась, староста юркнул в дверь, и мы услышали, как гремят засовы.
– Спятил, наверное, – почесал в розовом затылке Зет.
Теперь забияка держался ближе ко мне, – такие, как он, всегда встают на сторону победителя.
Франсуаз шагнула к калитке, и одним взмахом меча снесла ее с петель. Взбежав на крыльцо, она уже собиралась вышибить дверь, и вытащить старосту за загривок, – но в этот момент глубокие трещины пробежали по стенам дома.
Тонкие щупальца выползали из них, рвались, истекая кровью, и обращались в астральные письмена. Железные твари явились из рокочущих вихрей, и начали пожирать землю. Магия растворялась в воздухе, наполняя слободу возгласами отчаяния.
Вормы сбились в кучу, многие крестились хвостами, и шептали молитвы святой Выдре.
Франсуаз отпрыгнула в сторону, дважды перевернувшись в воздухе через голову.
К слову, надо спросить, зачем она это делает.
Над крышами домов заметались призраки; то были лица, залитые кровью и обезображенные глубокими шрамами. Видения сталкивались, на миг сливаясь в одно, – и вновь разделялись, обретя новые черты.
– Горе нам! – воскликнула Анте. – Сам Нидгаард гневается на нас.
Земля разверзлась, и горячий пар забил из глубоких трещин.
Вместе с ним, на поверхность возносились обрывки проклятых душ; парили в горячем воздухе, корчась от адских мук, и личинки харблингов расползались по обагренной земле.
– Мы все прокляты! – в ужасе закричал кто-то.
На наших глазах, дом Онуфрия медленно погружался в землю. Призраки взвыли; огненный ветер подхватил их, смял горящей рукой, и унес в зубастые пасти трещин. Древняя магия исчезла, а вместе с ней – и видения Нидгаарда.
Наступила мертвая тишина.
Над слободой сгустилась чорная туча, и свистящий шепот застелился между деревьями.
– Что есть жизнь одного, когда решаются судьбы мира?
Из-под земли, там, где стоял дом старосты, раздался сначала жалобный, а потом все нарастающий крик ужаса, боли и отчаяния.
– Так воскричите вы все, но никто не придет на помощь.
Вормы оглядывались, не в силах понять, откуда слышится голос, – но черная злоба была разлита вокруг, казалось сочилась с самого неба.
Страх, охвативший вормов, внезапно обратился на Анте.
Слободяне во всем винили ее: если бы вдова не привела чужаков, все бы оставалось по-прежнему. Лица посуровели, кое-кто вновь потянулся к вилам, – и взгляды, которые я ловил на себе, были едва ли не темнее, чем черная туча над нашими головами.
Время клонилось к обеду, а я не люблю пропускать обед.
Я щелкнул пальцами.
Земля треснула, – медленно, словно борясь с незримыми силами, дом Онуфрия начал подниматься из Бездны. Туча рассеялась, и изумленным селянам вновь предстало жилище старосты, – несколько подзасыпанное глиной, травой, и дерном.
Если постараться, можно вернуть цветник и деревья; сперва я подумал, что это лишнее, но без них картина была неполной. Я произнес еще одно заклинание, и раскидистые вишни поднялись над землей, вместе с аккуратными клумбами, кустами крыжовника и шипящим от гнева жирным котом, державшим в зубах палец праведника.
Дверь открылась, правда, с трудом, – немножко скособочилась, и я не стал ее поправлять. Не потому, что не мог, а просто в назидание старосте, – пусть потрудится.
Перепуганный, с мелко дрожащими губами, на пороге появился Онуфрий.
Вормы не выдержали.
Слободяне отступили на шаг, потом на два, и вскоре, все ускоряя ход, ринулись по домам, закрыли окна и двери и, верно, кое-кто залез под кровать – удачное место, чтобы переждать грядущие перемены, в обнимку с ночным горшком.
– А вот теперь, – сказал я, – можно и поболтать.
Франсуаз шагнула к крыльцу, но Онуфрий замотал головой.
– Я боюсь возвращаться в дом. Ни за что туда не пойду.
– Брось, Онуфрий, – рыкнула демонесса. – Не пори ерунды. На каждую силу есть своя сила, – кроме моей, конечно. Никто тебя больше не тронет.
– Но что скажет Хозяин?
– Хозяин с шестерками не разговаривает, – отрезала Франсуаз. – А придет время, и я сама с ним потолкую.
Онуфрий не знал уже, что сказать.
Эльфийская магия поколебала его веру в Хозяина, и пробудила слабую надежду.
Мы вошли в дом. Там все осталось по-прежнему, – царил уютный порядок, не разбилось даже круглое зеркало, где отражались берега Дуная и восход Змеиной Звезды.
Я выбрал диван, – подушки пахли фиалками и клубникой, а ножки изображали грифонов, упирающихся клювами в пол.
Френки уселась в кресло; Онуфрий сперва решил подобострастно стоять, но потом понял, что разговор, скорее всего, окажется длинным, а колени у старосты и так подгибались от страха, – поэтому рухнул на лавку.
– Говори, – приказала девушка.
Онуфрий вздохнул, вытер лицо и шею большим платком в зеленую клетку, высморкался в него с оттяжкой и начал:
– Пришел ко мне, значица, Селифан, наш плотник. Видели резных петухов у меня на ставнях? Его работа, и колодезь, что возле рынка стоит. Дом, говорит, как-то странно перекосился. И правда, хата проседать стала. Вызвали кротоглава, из гильдии землекопов. Он сказал: «подземные воды, надо бурить». Посмотрел там, здесь, в земле покопался носом, вызвал бригаду. Что-то они там рыли, мостили, строили, – да укрепили фундамент.
Онуфрий замолчал, и уставился в пол.
Боялся говорить дальше, – словно приблизился к порогу, который страшно переступить.
– А через несколько дней, – ночь уже наступила, – ко мне кто-то постучался. Не хотел я выходить, а все же открыл; и вот теперь думаю, – что, если бы тогда заперся я покрепче, да фигу им скрутил пожирнее?
– Не беспокойся, – ответил я. – Дверь бы просто снесли. Пришлось бы на ремонт тратиться.
Онуфрий неуютно поерзал.
– Было их двое. Вошли, на меня не взглянули даже. Один высокий, другой пониже. Лица точно туман застилает; мне батенька сказывал, как это заклятие называется, да я позабыл.
«То, что ты видел, ворм, – всего лишь начало. Проснулась древняя магия; еще немного, и вся ваша слобода сгинет под землей. Никто не спасется.»
Было в его голосе что-то, – злое, холодное…
Может, морок какой на меня нашел, или заколдовали меня, – но я сразу ему поверил, хотя никогда еще не слышал о таком могущественном волшебстве.
«Что же я должен делать?» – спросил я тогда.
«Да ничего и делать-то не придется. Скоро в вашу слободу придут вормы, может, пять или шесть. Прими их, пусть поживут у вас, но помни – встретьте их, как положено».
Я не совсем понял, что это значит, но согласился.
И правда – наутро ко мне прибежал подпасок, держал в руке огурец, и сказал, что из города Преисподней пришли к нам шестеро наших, и просят здесь поселиться.
Мы всегда новым вормам рады, и никто не заподозрил плохого.
В ту же ночь снова пришли Безликие.
«Вот запечатанная бумага, – сказал высокий. – Через неделю будет тебе знак, и тогда этот пакет откроешь, и прочитаешь при всех.»
Тщетно я пытался спросить, что за знак, какой знак, – куда там! Рукой махнули, как на деревенского дурачка, и ушли.
– А ты не пытался сорвать с них маску? – спросила Френки.
– Да вы что, госпожа хорошая! Вмиг бы искрошил мечом меня супостат, соплей бы я не собрал. Вы, может, и боевая дама, а я не такой. Мы вормы мирные, хоть у нас по шесть рук, драться мы не приучены.
– И что было дальше?
– Через неделю все наши гости померли. Я и понял, что это знак. Собрались деревенские, и я сказал про письмо из города. Боялся, конечно, – мало ли, о чем там, в пергаменте, говорится.
А в конверте бумага, с печатью из Магистрата. Мол, были то каторжане, сбежавшие из алмазных шахт. В копях, заразились они опасным проклятьем, и кто найдет их тела, должон немедленно закопать, и завалить камнями.
Так мы и сделали.
Схоронили их поскорей, да решили держать язык за зубами, – а то вдруг наедут в нашу слободу Чистильщики из Гильдии магов, и все посжигают, чтобы проклятие дальше не расползлось.
Я сразу вызвал мастера Браттака, но он меня не порадовал.
Показал я ему пергамент, – и письмена сразу же исчезли. Жрец сказал, что вормы были отравлены. Яд свирффнеблинский, древний, спасения от него нет.
Селянам я ничего говорить не стал.
Сами видите, слобода наша только-только начала расцветать. По древним законам, вормы не могут селиться нигде, кроме этой пустоши. А в городе нас и за людей не считают. Хочешь жить, – оставайся, но все о тебя ноги вытирать будут. Вы не представляете себе, ченселлор…
Взглянув на Френки, он махнул рукой, – если сам ченселлор не в силах вообразить, какая ноша лежит на плечах Онуфрия, куда уж это понять юной демонессе.
– Но все опять повторилось? – спросила Франсуаз.
Онуфрий опустил голову.
– Мастер Браттак строго-настрого приказал, если вновь появятся чародеи, – сразу же послать ему почтового слизня. Но кротоглав принес мне новый пергамент, и там было лишь одно слово: «Молчи».
– Сколько же вормов ты погубил?
– Тринадцать, – поникнув головой, ответил Онуфрий. – Зато бед потом с нами не было, и селяне мои счастливо поживали. И надо ж было случиться, что завелась эта зловредная баба Анте! Да и вы так невовремя появились… Ченселлор, что ж теперь со мной будет?
Староста выглянул в окно.
Возле открытой калитки, переминались с лапы на лапу Зет со своими дружками.
Толпа собралась немалая. Видно было, что вормы колеблются, – не знают, войти им или разойтись по домам.
– Это они вас боятся, – сообразил Онуфрий. – А как уйдете, сразу разорвут на куски.
– Не бойся, – ответил я. – Никого они драть не будут. Просто казнят и похоронят. Ты ведь преступник, – сам знаешь, что с такими бывает.
Староста бухнулся на колени.
– Я не хочу становиться таким, я хочу к солнцу, к свету!
Он затравленно переводил взгляд с меня на Френки, потом всеми шестью руками ухватил меня за костюм, и стал причитать:
– Не бросайте меня, пожалуйста, не бросайте!
– Ладно, Онуфрий, – сказал я. – Здесь мы тебя не бросим. Бросим со скалы, которую я видел поблизости; высокая, лететь будешь долго. А пока собирай котомку.
Мы вышли из дома, и я крепко запер его магическими печатями.
Вормы угрожающе зашипели.
– Друзья мои, – радостно улыбнулся я. – Староста отправится с нами, в город Преисподней. Там его допросят. Он должен многое объяснить магистрату, и колдунам из Черного круга.
Онуфрий пучил глаза, и в страхе смотрел на односельчан. А слова о магах Обсидиана и вовсе придавили его, как мельничный жернов.
Я весело помахал собравшимся, и мы зашагали к городу.
Онуфрий держался ко мне поближе, – будь его воля, схватил бы меня за куртку, или вцепился за руку.
Френки шла сзади, поигрывая кинжалом.
Ворм-служка, выбежавший из храма, взял наших лошадей под уздцы.
Навстречу нам, в ало-золотой мантии, спустился мастер Браттак.
– Прошу, – он взмахнул рукой, приглашая следовать за ним.
Онуфрий быстро побежал за жрецом, но вдруг сообразил, что хвастаться ему нечем, и спрятался за нашими спинами.
Поднявшись по мраморной лестнице, мы вошли в храм. Мастер Браттак перекрестился на образа, и с почтением преклонил колени у алтаря, шепча короткую мантру. Затем поднялся, и пригласил нас в боковой коридор, с узкими шестиугольными окнами.
Мы прошли мимо молящихся статуй, скорбно взирающих на нас из каменных ниш, и оказались в покоях мастера Браттака. Здесь было собрано много ценных картин, – «Горностай, с отгрызенной головой дамы», «Купание красного грифона» и даже «Драконда», считавшаяся давно потерянной. Мебель тоже была старинной и очень редкой, – об этом говорили миарайские черви, жившие в ней.
– Моя семья собирала эту коллекцию многие века, – сказал мастер Браттак, и в голосе его послышался легкий упрек. – Не думайте, что я обираю паству.
Священник предложил нам мягкие кресла, и собирался позвонить в колокольчик, чтобы служка принес вина, – но мы отказались. В кратких словах, я передал ему, что произошло в слободе. Браттак помолчал несколько минут, раздувая жабры, затем обратился к старосте.
– Ну что ты теперь скажешь, негодный ворм? Дерзкий строптивец и зеленожелтый сопливец?