Принцесса Конде Санд Жаклин
Шевалье де Ру был человеком довольно высокого роста, худощавым, светловолосым и преисполненным достоинства. Небогатый сын бургундского дворянина, он еще в юности выбрал военную службу и провел на ней двадцать пять лет. В последние годы он служил под командованием герцога Энгиенского и зарекомендовал себя с наилучшей стороны. В одном из сражений прошлого года шевалье получил тяжелую рану и выкарабкался, однако навсегда приобрел заметную хромоту. Людовик Конде рекомендовал своей сестре Фабьена как человека надежного, та приняла его благосклонно. Ее супруг тоже не отказался от присутствия в доме бывалого вояки, так что вскоре де Ру поселился в особняке де Лонгвиль и начал понемногу обживаться и приглядываться. Будучи человеком умным, он не мог не замечать, что происходит прямо у него под носом.
За прошедшие с его приезда в Париж дни шевалье пришел к выводу, что отношения между герцогом и его женой не настолько хороши, как эта пара старается показать публике. И хотя при гостях мужа Анна-Женевьева была оживленной и милой, но стоило всем удалиться, как вся живость куда-то исчезала. Фабьен, которого часто приглашали к ужину, имел возможность это заметить. А вчера герцогиня вообще рано покинула гостей из-за плохого самочувствия. Фабьен немного волновался за нее. Эта женщина вызывала в нем желание защитить ее, укрыть от неприятностей, вернуть улыбку на ее чудесное личико. Де Ру, большой ценитель женской красоты, был еще далек от того, чтобы влюбиться, но герцогиня ему, несомненно, нравилась. Впрочем, он осознавал, что шансы на взаимность у него невелики. Однако он радовался возможности побыть с Анной-Женевьевой и потому после тренировки незамедлительно явился на ее зов.
Герцогиня стояла у окна; как ни странно, она была полностью одета для выезда – это в десять часов утра! Фабьен остановился у дверей; по дороге он наспех накинул камзол, но от него все равно разило потом. Немного не тот аромат, что привык улавливать нос герцогини.
– Вы звали меня, ваше высочество?
– Да, шевалье.
Она повернулась к нему. Лицо ее было бледнее обычного, и Фабьен забеспокоился.
– Я отправляюсь на прогулку и хотела бы, чтобы вы сопровождали меня.
Де Ру поклонился.
– Разумеется, мадам. Я буду готов через несколько минут.
Анна-Женевьева слабо улыбнулась, и Фабьен решился спросить:
– Но хорошо ли вы себя чувствуете, ваше высочество?
– Спасибо, что поинтересовались, шевалье, – ее улыбка стала более теплой. – Достаточно хорошо для того, чтобы выехать. Надеюсь, прогулка придаст мне сил. Мы направимся в Люксембургский сад.
– Люксембургский сад – отличное место для прогулок, – сказал Фабьен. – Я прикажу закладывать карету и приглашу наших новых охранников сопровождать нас.
Путешествие по центру Парижа – а Петушиная улица начиналась от Лувра – представляло собой весьма сомнительное удовольствие. Улочки были узкие и грязные. Поминутно карета герцогини подвергалась риску опрокинуться или безнадежно застрять в грязи. Да еще и шедшие пешком парижане будто бы нарочно стремились попасть под колеса кареты и копыта лошадей. В новых районах, где улицы были не менее грязными, зато более широкими, стало полегче. Но появилась новая напасть: встречные экипажи. Далеко не все возницы сразу замечали вороную четверку. Многие норовили побыстрее проехать узкий участок, не утруждая своих господ ожиданием.
Ругань, крики, визгливые голоса дам, басовитая брань мужчин… Содом и Гоморра! К счастью, ехать было не очень-то далеко. Через некоторое время карета остановилась у ворот Люксембургского сада – одного из любимых мест для прогулок знати. Лакей помог Анне-Женевьеве выйти из экипажа, и герцогиня негромко произнесла:
– Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, шевалье. Только вы один.
Фабьен молча поклонился. Желание хозяйки – закон.
Он не переставал размышлять о том, как несправедливо герцог обходится со своей супругой. Де Ру знал, что говорят об этом браке в городе. Неравный брак! Молоденькую девочку отдали старику. Впрочем, существовала иная версия событий, в которой фигурировали скрытые пороки Анны-Женевьевы, ведь она происходила из семьи, известной своими чудачествами. Если бы кто-нибудь рискнул озвучить эту версию при Фабьене, тот немедля вызвал бы обидчика на дуэль. Отличное лекарство от привычки распускать язык!
Надо сказать, что шевалье хоть и был вдвое старше Анны-Женевьевы, все же выглядел гораздо привлекательнее герцога де Лонгвиля. Но это еще не означало, что юная герцогиня могла бы ответить ему взаимностью…
Фабьен получал удовольствие, прогуливаясь вместе с Анной по дорожкам парка. Изредка он останавливался, когда герцогиня затевала разговор со знакомыми, или помогал ускользнуть от персон, ей неприятных. Анне-Женевьеве нравилась прогулка, и девушка ожила, непринужденно беседуя со своим верным стражем и смеясь над его шутками. Но вот она остановилась, прервавшись на полуслове, и взглянула куда-то в сторону.
– Ах, шевалье, посмотрите!
Шевалье посмотрел и не обнаружил ничего примечательного – всего лишь очередная группа беседующих дворян. Их было трое, и один из них носил сутану священника. Кто из собеседников привлек внимание маленькой герцогини, Фабьен не догадался.
Анна-Женевьева захотела подойти и поговорить; оказалось, что одного из собеседников она знала. Тот представил ее остальным, в том числе священнику. А священник – красивый, синеглазый мужчина, наверняка любимец женщин – пристально и с большим вниманием поглядел на Анну.
– Мое имя Андре-Франсуа де Линь, сударыня, – он прикоснулся к ее руке, и Фабьену показалось, что герцогиня вздрогнула. – Мне кажется, или мы с вами где-то встречались?
– На лестнице у господина коадъютора! – просияла девушка. – Я поднималась к нему вместе со своим духовником, а вы спускались.
– Ах, и верно! Как я мог забыть. Непочтительно с моей стороны.
– Но вы ведь не забыли! – возразила она ему.
– Конечно, сударыня! – священник улыбнулся какой-то лисьей улыбкой и сразу сделался неприятен Фабьену.
Многие искали знакомства с герцогиней де Лонгвиль, дабы добиться какого-либо положения при дворе или же обзавестись полезными связями. Настоящих друзей у Анны не было. Она могла доверять лишь своему брату, обожавшему ее безмерно (шевалье де Ру еще только предстояло заслужить ее дружбу).
Сияя взглядом, Анна смотрела на красивого священника, который наверняка уже просчитывал в уме, какие выгоды он может извлечь из нового знакомства. На лестнице у коадъютора, вот как! Судя по всему, встреча произошла в тот день, когда Фабьен ненадолго покинул Париж, чтобы выполнить поручение герцога. Не очень-то разумно водить дружбу с иезуитами, хотя враждовать с ними много хуже.
К счастью, разговор оказался недолгим. Герцогиня и отец де Линь обменялись несколькими общими фразами, прежде чем священник откланялся и, сославшись на неотложные дела, ускользнул. Анна сразу же погрустнела – возможно, для остальных это осталось незамеченным, но не для Фабьена, – отказалась продолжать прогулку и увлекла шевалье де Ру обратно к карете. Домой возвращались молча.
Маленькая герцогиня рассеянно смотрела в окно, теребя бахрому скатерти. Здоровье у девушки было весьма недурным, и врач Мишель Лемуан посещал ее крайне редко. В особняк де Лонгвилей он приехал впервые. Господин Лемуан знал Анну-Женевьеву с детства, помнил все ее детские болячки и относился почти как к родной дочери.
Осмотр занял всего несколько минут. К счастью, в комнате были только врач и пациентка. Посторонним совсем незачем было знать об открытии, которое сделал господин Лемуан.
– Этого быть не может! – госпожа де Лонгвиль в сотый раз устремила на врача взгляд, полный изумления и растерянности. – Ведь я уже больше чем полгода замужем, и… Мы потому и вызвали вас, что мне вчера стало плохо, и я…
– И вы решили, что находитесь в тягости?
Господин Лемуан перестал писать рецепт и отложил перо в сторону.
– Ваше сиятельство, у вас отменный желудок. Но с фаршированным барашком он не справился. Впредь старайтесь есть необременительную, легкую пищу. Жирное оставьте мужчинам. Женщинам нужно беречь себя и свое здоровье. В конце-то концов, вы непременно станете матерью. Я надеюсь, что счастливой.
– Господи, но как? – герцогиня вспыхнула стыдливым румянцем. – Не могу же я сама объяснить мужу, что…
Она опять недоговорила фразу.
– Вот и выдавай после такого молоденьких девушек за старых хрычей! – пробормотал врач себе под нос, наблюдая смятение своей подопечной.
После чего добавил гораздо громче, так, чтобы герцогиня услышала:
– Я выпишу вам успокоительное. Проблемы вашего супруга меня пока не касаются. К сожалению, судя по рассказанному вами, проблемы эти такого свойства, что устыдится их любой мужчина.
– Но он ведь… ухаживает за… – Анна закусила губу.
– То, что он ухаживает за кем-то, не означает, что он может овладеть этим кем-то, мадам! – с безжалостностью врача произнес Лемуан. – Я порекомендую ему некоторое время воздержаться от посещения вашей спальни, скажу, что у вас не очень серьезное, но требующее лечения заболевание, которое не дает вам возможности стать матерью. Что все исправимо.
– Но как мне стать матерью?!
Анна-Женевьева вновь подошла к окну. Внутренний дворик был пуст.
– Что я должна сделать?
Она сама уже ничего не соображала. В голове путались самые разнообразные мысли. Отчаяние сменялось непередаваемой радостью, которую тотчас омрачала перспектива объяснения с герцогом…
– Хотите совет, мадам? – Врач закончил выписывать рецепты и закрыл чернильницу. – Он абсолютно безнравственный с точки зрения церкви, но единственно правильный с точки зрения медицины. Муж вряд ли сделает вас счастливой. Еще меньше вероятности, что он сделает вас матерью. Так что найдите-ка себе любовника. Это решит все ваши проблемы одним махом. Да и я буду за вас спокоен, ваше сиятельство. То, что я сказал вам сегодня, я сохраню в тайне не хуже, чем исповедник. Ну, до свидания. А я с вашего позволения пройду к вашему супругу и скажу ему несколько слов, чтобы он остался при своих интересах и не мучил вас как минимум полгода. Помните мой совет…
Врач раскланялся и вышел из комнаты, прикрыв за собой двери. Молодая герцогиня буквально упала в кресло и расплакалась.
– Плохие новости, ваше высочество? – неожиданно раздалось за ее спиной.
Она и не слышала, как шевалье де Ру очутился рядом!
– Это как сказать… – Госпожа де Лонгвиль заставила себя улыбнуться и вдруг поняла, что губы сами растягиваются в улыбку. – Для меня – нет.
– Вы утром были бледны… Ничего опасного, надеюсь?
Господи, сколько в его темно-зеленых глазах неподдельного участия и тепла! Неужели она даже заплаканная может вызывать сочувствие, может кому-то нравиться?
– Ничего. Честное слово – ничего. Просто герцог ждет не дождется, когда я ему объявлю, что у него будет наследник или наследница. Так вот, это произойдет не сейчас. Герцог, скорее всего, расстроится…
В коридоре послышались торопливые шаги. Анна-Женевьева испуганно схватила шевалье за руку и, сама не зная зачем, почти толкнула его в соседнюю комнату. Фабьен повиновался. Герцогиня едва успела прикрыть за ним двери и снова присесть в кресло, как в комнату влетел герцог де Лонгвиль.
– Вы огорчили меня, мадам. Вы очень меня огорчили! – заявил он весьма раздраженным голосом.
– Я и сама огорчена! – молвила герцогиня с напускной скорбью, опуская глаза долу.
Герцога буквально взорвало.
– Вы – дура, сударыня! Я взял вас в жены исключительно потому, что вы молоды и способны выносить здорового ребенка! Мне нужен сын! Наследник! И тут я узнаю, что вы, видите ли, больны! Причем ваша болезнь не мешает вам ездить на прогулки, принимать гостей и наслаждаться жизнью! Вы только не можете выполнить свою прямую обязанность! Именно ту, из-за которой я женился на вас!
Фабьен старался даже не дышать. Он прекрасно понимал, что если герцог узнает про его присутствие при семейной сцене, в лучшем случае последует отставка. Отставки он не хотел.
Герцог еще долго изливал свое раздражение на печально склоненную голову жены. У Фабьена затекла правая нога, и он думал о том, что подчиненные вот уже четверть часа ждут своего начальника во внутреннем дворике. Ладно, подождут. Терпение – еще одна добродетель хорошего охранника.
Зато теперь ясно, что муж и жена едва переносят друг друга. Герцог использует любой повод, чтобы унизить прекрасную супругу, а бедная Анна-Женевьева вынуждена терпеть все это.
«Хоть бы она в самом деле наставила рога этому старому индюку!» – думал де Ру, который поневоле оказался свидетелем не только этой семейной сцены, но и окончания разговора между герцогиней и врачом.
Лонгвиль вполне заслуживал, чтобы его лоб был увенчан не герцогской короной, а ветвистыми рогами.
– Через два дня начинается великий пост! – герцог говорил с каким-то надсадным сипением. – Я отправлю вас в аббатство Нуази. Вы проведете время до Пасхи у моей родни и каждый день будете ездить к святому источнику. Говорят, он творит чудеса, и после омовения в его воде рожают даже глубокие старухи!
– Ваша воля – закон для меня!
В голосе герцогини можно было услышать нотки неподдельной радости. Смиренно опущенные глаза торжествующе сияли. Еще бы! Полтора месяца вне Парижа! Одна! Вряд ли герцог снарядит большой эскорт сопровождающих, если молодая супруга едет за город с такой деликатной целью. Скорее всего, он скажет всем, что Анна-Женевьева просто поехала погостить к родне в Беруар. Герцог до ужаса боится старую деву Элизу де Бланшетт, а та относится к Анне-Женевьеве с материнской нежностью. И ничуть не строга!
7
Базарная площадь
Следующее ранее утро застало де Фобера за сборами. Тело кукольника он до поры до времени спрятал в кладовку под лестницей, чтобы без нужды не пугать хозяев. Шевалье лелеял в душе надежду, что господа из парижской тайной полиции смогут опознать незнакомца и пролить свет на его биографию. Пока же де Фобер отправится на базарную площадь вместо убитого им Жерома и попытается вычислить того, кто должен явиться за куклой. Дело оставалось за малым: Эме предстояло пробовать себя в роли рыночного актера, а он даже не знал, что нужно говорить и делать. Кроме того, если публике не понравится представление, то все могло закончиться публичным избиением. Попытки припомнить куски из модных нынче театральных пьес привели к тому, что шевалье начал догадываться, для чего актеру ширма. Видимо, для того, чтобы сподручнее было прятаться от тухлых яиц и прочих проявлений зрительской симпатии. Вряд ли простые парижане оценят отрывки из Лопе де Веги или Тирсо де Молины. Тогда что им показать? Как лупят палкой мужа-рогоносца?
– Черт возьми, – с мрачным ехидством бормотал Эме, собирая в мешок нехитрый актерский скарб, – я на поле боя перед атакой так никогда не волновался, как перед этим дурацким спектаклем.
Вдобавок де Фобер понимал, что занимается он абсолютно не тем, чего ждет от него новый начальник Мазарини. Новоиспеченному лейтенанту гвардейцев его высокопреосвященства как раз сейчас положено было муштровать своих подчиненных и проверять караулы вокруг Пале Кардиналь, а не баловаться кукольным театром. Но любопытство Эме уже было разбужено и требовало удовлетворения. Поэтому шевалье, морщась от боли в плече, написал записку капитану Кавуа, в которой, ссылаясь на срочные и неотложные дела, уведомлял, что появится на службе позже. И очень надеялся, что родственничек Луи, если что, прикроет его самодеятельность, вздумай первый министр поинтересоваться, куда подевался его новый лейтенант. То, что родственник еще припомнит ему эту услугу и наверняка потребует что-нибудь взамен, не вызывало сомнений. Ну да ладно, вся жизнь так или иначе состоит из взаимных одолжений.
Неожиданно возникла проблема с одеждой. Покойник Жером был весьма хрупким, тщедушной комплекции человеком, что объясняло его верткость и умение ловко пролазить в окна, но лишало де Фобера возможности позаимствовать хоть что-нибудь из гардероба кукольника. У самого же шевалье рубашки были слишком тонкими, а худший камзол выглядел далеко не так бедно, как одежка простого уличного актера.
Шпагу пришлось оставить дома, ведь простолюдину не пристало оружие аристократа. Досадное неудобство. Без привычной тяжести у бедра де Фобер чувствовал себя голым. Лейтенант не захотел в очередной раз тревожить хозяина-портного требованием подыскать ему платье простолюдина. Меньше знает, лучше спит. Решив, что подходящей одеждой он как-нибудь разживется по дороге, начинающий кукольник взвалил на плечо свой реквизит – тяжесть оказалась немалая – и отправился на рынок.
«Подумаешь, отлупят, – утешал он себя. – Невелика беда. Хотя еще неизвестно, кто кого побьет. Как раз отвешивать тумаки я умею гораздо лучше, чем пискливым голосом распевать романсы за какую-нибудь Коломбину».
Прямо у входа на рынок дородный мужчина средних лет неторопливо раскладывал на прилавке белые капустные кочаны. Драный коричневый дуплет и бесформенная шапка, которая когда-то была черной, а теперь имела совершенно неопределенный цвет, немедленно привлекли внимание Эме.
– Эй, приятель. Плачу сорок су за твою одежку, – с ходу предложил он торговцу.
Тот недоуменно выкатил глаза.
– Может, мсье желает капусты? Или репы?
– Нет, вот этого не надо. Куртку и шапку. – Де Фобер многозначительно блеснул монетками в ладони перед самым носом торгаша.
Тот пожал плечами. И неторопливо принялся раздеваться. Мало ли в Париже сумасшедших. А сорок су – хорошие деньги, на них три новых куртки можно сшить.
Дуплет насквозь пропах петрушкой и луком. Шевалье потуже затянул ремень – одежда с чужого плеча была великовата, особенно в поясе. Наверное, ему нужно есть больше репы. Потом Эме купил у румяной лоточницы пирожок с зайчатиной. Негоже как-то получать по шее на голодный желудок. И, лихо сдвинув на затылок шапку, принялся устанавливать свою ширму, негромко напевая:
- – Улица! Она могла бы,
- Как однажды молвил кто-то,
- Всяких рассказать историй
- Больше, чем бывалый воин…[2]
Этим же самым утром герцог де Лонгвиль изволил непонятно почему проснуться едва ли не с первыми лучами солнца. Впрочем, кое-кто из слуг заметил, что господин вообще не ложился, а ночью у него в гостиной заседал узкий кружок господ. Герцог был бледен и явно чем-то встревожен, хотя достаточно искусно прятал тревогу под маской светской любезности.
Несмотря на то что как раз накануне личный врач ее высочества герцогини посоветовал Лонгвилю временно не посещать спальню супруги, герцог этим советом пренебрег.
Молодую жену разбудил нежный поцелуй, что было совсем необычно, потому что герцог почти никогда не был нежен с женой. Анна-Женевьева, изумленная появлением мужа в ее спальне в столь ранний час, тотчас подняла голову с подушки.
– Любовь моя, как вы себя чувствуете?
Подобное обращение после вчерашнего скандала казалось еще более необычным, чем нежный поцелуй.
– Мне гораздо лучше! – удивленно ответила герцогиня.
– Вот и отлично! – обрадовался герцог. – Анна, я могу попросить вас об одном одолжении?
– Конечно! – удивлению девушки не было границ. – Вы же знаете, супруг мой, что я целиком и полностью в вашем распоряжении.
Герцог с самым непринужденным видом присел на край постели и взял руки жены в свои ладони.
– Понимаете ли, любовь моя, речь пойдет об очень деликатном поручении… Оно поначалу может показаться вам странным и нелепым…
Лонгвиль прокашлялся. Анна-Женевьева напряженно слушала: она, как и многие женщины, под влиянием любопытства забыла даже про свою неприязнь к мужу.
– Но вы же мне все объясните?!
– Несомненно. Помните ли вы, как на приеме у королевы две или три недели тому назад Мазарини вздумал говорить со мной очень странным тоном?
– Прекрасно помню.
– Так вот, я придумал одну шутку… славную шутку, которая позволит мне отомстить этому итальянскому паяцу и поставить его в неловкое положение.
– Великолепно! – Молодая герцогиня, не питавшая к первому министру никакого почтения, захлопала в ладоши. – Я одобряю ваше решение. И чем же я могу помочь вам?
– О, нужен сущий пустяк! Вчера, проезжая в карете по городу, я заметил бродячего комедианта. В руках у него была кукла, изображающая Мазарини. Великолепная кукла, сделанная необычайно похоже! Я уже было намеревался выйти из кареты после окончания представления и предложить этому актеришке сделку: звонкие монеты в обмен на куклу…
– Но что же помешало вам?
– О! – герцог поморщился. – Нашлись люди, которые решили защитить честь Мазарини. Кажется, это были гвардейцы… Завязалась драка. Сами понимаете, что я не должен был компрометировать себя в подобной ситуации. Мне пришлось уехать. А сегодня у меня есть неотложные дела, и я не могу тратить время на то, чтобы разыскивать по всему городу какого-то бродячего комедианта. Но, к счастью, у меня есть вы, моя бесценная. Могу ли я попросить вас сразу после завтрака отправиться на прогулку по городу? Возьмите маленькую карету без гербов. Совсем не обязательно, чтобы клевреты кардинала видели наш герб. Оденьтесь скромнее, чтобы не привлекать к себе внимания. По пути можете заехать куда хотите и купить все, что вам вздумается. Вот ваша награда.
Герцог одарил супругу улыбкой и положил ей на колени туго набитый бархатный кошелек.
– Купите себе сладостей, – продолжая улыбаться, предложил он. – Посетите ювелира: я был непозволительно скуп в последнее время и совсем забыл про вашу страсть к драгоценностям!
Анна-Женевьева машинально подкидывала в руке кошелек. Герцог думал о своем и не обращал внимания на жену.
«Да тут дело не только в розыгрыше! – думала девушка. – Тут что-то другое… Иначе бы он не стал устраивать весь этот спектакль. Для чего-то ему очень нужна кукла Мазарини. А может быть, вовсе и не ему…»
Свои мысли Анна-Женевьева озвучивать не стала.
– Я с удовольствием исполню ваше поручение. Не такое уж оно и сложное.
– Купите куклу и сразу поезжайте домой. Я с нетерпением буду ждать вас.
Девушка капризно надула губки, изображая абсолютную наивность:
– Но прогулка по Парижу так утомительна! Я не поеду одна!
– Разумеется, вы не поедете одна! Ведь вы моя самая большая драгоценность, и я намерен оберегать вас. С вами отправится де Ру.
Де Ру, готовый оберегать «драгоценность» днем и ночью, в любое время года, явился по первому же зову. Герцогиня встретила его загадочной улыбкой и не менее загадочными словами:
– Переоденьтесь, шевалье. Мы отправляемся в город.
– Переодеться, мадам? – Фабьен с некоторым недоумением оглядел свою одежду. – Мне стоит выглядеть лучше… или хуже?
– Как можно незаметнее, шевалье. Я еду в карете без гербов, и вы не должны привлекать к нам внимание.
Сама герцогиня, впрочем, не собиралась следовать этому правилу – платье ее сверкало драгоценностями. То ли она решила не выходить из кареты, то ли…
– У меня будет для вас несколько поручений.
– Я слушаю, мадам, – произнес де Ру, кланяясь.
Анна-Женевьева наградила его еще одной улыбкой.
– Когда доберемся до места, я дам вам необходимые распоряжения.
«Все это начинает походить на игру в шпионов», – подумал Фабьен. Но спорить с хозяйкой ему и в голову не пришло: раз герцогиня так желает, значит, на то есть причины.
– Я буду готов через четверть часа, ваше высочество.
– Хорошо. И прикажите заложить карету.
Де Ру спустился к себе, размышляя, какие сюрпризы преподнесет этот день. В том, что он – пешка в какой-то игре, Фабьен не сомневался. Как еще истолковать этот выезд герцогини? А вчерашнее собрание, которое также не прошло незамеченным для Фабьена (он старался знать все, что творится в доме), лишь подтверждало его догадки. Ришелье умер, король так слаб, что его кончины можно ожидать со дня на день. Фабьен впервые задумался, не погрузится ли страна в хаос после смерти короля. Кто станет регентом при малолетнем дофине? Само собой разумеется, право это принадлежит матери, но на что способен обидчивый и мелочный государь, любовь которого к Анне Австрийской давным-давно превратилась в ненависть. Правда, Мазарини он тоже недолюбливает, но… И где в грядущих событиях место герцогини де Лонгвиль, чья судьба волновала Фабьена все больше и больше?
– Странные наступают времена, – пробормотал де Ру, застегивая пуговицы своего самого затрапезного камзола.
Карета поджидала у дверей. Фабьен усадил в нее герцогиню, та задернула занавески – явно не желала быть узнанной. Де Ру сел верхом и поскакал рядом с каретой.
Де Фобер совершенно напрасно опасался потерпеть фиаско на театральных подмостках. Тот же Лопе де Вега, упрощенный до «рыночного» сюжета – хитрая девица, пытаясь отвертеться от постылого брака со стариком, строит из себя святошу, а попутно милуется с молодым красавчиком, выдавая его перед отцом за нищего калеку, – явно пришелся по вкусу непритязательным зрителям. Эме жалел только о том, что у него всего две руки, и это существенно ограничивало количество кукол на «сцене», а следовательно, масштаб постановки. Когда кукольник утомился, а дебютное представление закончилось, в шапку, предусмотрительно выставленную на видное место, обильно посыпались медяки.
«Что ж, если Мазарини окажется таким скупцом, как про него говорят, буду подрабатывать кукольными спектаклями», – думал шевалье не без иронии.
Какой-то здоровяк, видно, из приезжих, сунул в руки де Фоберу огромный кусок пирога, завернутый в тряпицу. Лейтенант подозрительно принюхался – похоже, с капустой.
– Ну, парень, развеселил, – рокотал щедрый зритель, хлопая себя по бокам. – Эта твоя Марта чисто пасторова племянница из моей деревни. Вся из себя эдакая краля, днем все о Боге говорит. А ночью мужики к ней шастают не хуже, чем днем в церковь. Забор намедни повалили, так усердствовали. Бери пирог, он свежий: жена утром пекла. Чем богат.
– Спасибо, добрый человек, – растроганно поблагодарил шевалье.
Откусил и тут же едва не поперхнулся. На площадь выкатилась карета без гербов, запряженная великолепной четверкой. Саму карету Эме не отличил бы от сотни других, но вот лошади… Их офицер узнал без труда: вчера днем они были впряжены совсем в другой экипаж, который тоже был на этой самой площади. Странное совпадение, не правда ли? А сегодня экипаж сменился, и его сопровождала охрана.
Сидящих внутри Эме видеть не мог, но верхового, ехавшего слишком близко к правой дверце кареты, он рассмотрел во всех подробностях. Что-то было в этом человеке… Что-то, не на шутку смущающее лейтенанта гвардейцев кардинала. Что-то знакомое?
«Выправка у всадника явно военная. Определенно, я где-то его видел. В армии? В ставке герцога Энгиенского?»
Имя всплыло словно само собой: Фабьен де Ру. Шевалье. Все же де Фобер не зря хвастался хорошей памятью.
Этот Фабьен как-то связан с сыном принца Конде. Пока еще шевалье не мог вспомнить, как именно, но связан. И вот теперь он оказался тут, на площади. Де Фобер категорически не верил в совпадения.
«Интересуетесь кукольным театром, господин де Ру? Какая забавная случайность».
Но нужно было переходить ко второй части спектакля и показать почтеннейшей публике куклу, изображавшую Мазарини, чтобы люди, явившиеся за куклой, знали, что она здесь.
Сюжет представления был очень прост. Однажды к кардиналу пришел король, разумеется, просить денег. Камзольчик износился, в ботинке дыра, челядь сидит без жалованья.
«Денег нет», – отвечала кукла в красной мантии, сидя на огромном сундуке, набитом золотом, и сочиняла разные причины, объясняющие, куда они могли подеваться. В финале этой истории к кардиналу явился… Кто бы вы думали? Не простой какой-нибудь рядовой чертенок, а сам сатана. Разумеется, с огромной палкой. И принялся лупить кардинала, попутно жалуясь зрителям, что, дескать, Господь, прослышав, какой кардинал отъявленный лгун, плут и скряга, назначил его старшим в аду, а его, сатану, выгнал.
Эме мысленно порадовался, что Ришелье отправился в мир иной. Во времена красного герцога он вместе со своей ширмой вмиг загремел бы за решетку.
Зрители радостно свистели и поминали недобрым словом проклятого итальянца, давившего их налогами, а кукольник настороженно ждал, когда же любители писать зашифрованные записки заинтересуются куклой кардинала.
Интуиция подсказала Эме, что нужно не терять из виду правую дверцу кареты. И действительно, вскоре плотно задернутые шторки чуть шевельнулись, и из-за них высунулась узенькая изящная рука в шелковой перчатке.
Женщина? Неужели дело лишь в какой-то любовной интрижке знатной дамы – иные таких карет не имеют? Шторки еще немного раздвинулись, сидящая в карете дама осторожно выглянула на улицу, чтобы получше рассмотреть кукол.
У де Фобера пересохло во рту. Это нежное личико, огромные бирюзовые глаза и золотисто-белокурые волосы могли принадлежать только одной особе. Мадемуазель де Бурбон собственной персоной! Тьфу! Эме мотнул головой: он совершенно запамятовал, что старшую сестрицу герцога Энгиенского с год назад выдали замуж за герцога де Лонгвиля. Стало быть, теперь – мадам де Лонгвиль.
Любопытно. Очень любопытно. Гораздо любопытнее, чем могло бы быть. И, судя по ее лицу, дело вовсе не в пустяковой интрижке. Когда речь идет о любви, хорошенькие женщины выглядят иначе. Он готов поклясться, что любимая родственница герцога Энгиенского сгорает от решимости вывести кого-то на чистую воду. Мужа? Отца? Брата? Зачем?
Пока Эме задавал себе все эти вопросы, герцогиня, занятая своими мыслями, подала знак де Ру. Шевалье тотчас наклонился к окошку.
Девушка, разрумянившись от волнения, тихо сказала:
– Пошлите кого-то из своих людей к этому человеку. Мне нужна кукла, изображающая кардинала. Вот деньги. Сколько бы он ни запросил – здесь вдвое, если не втрое больше самой немыслимой цены. Если запросит еще больше, я добавлю. Пусть купят куклу и возвращаются сюда.
– А если он заупрямится? – так же тихо спросил де Ру.
– Ведите его сюда. Я сама с ним поговорю. Потом, если кукла будет у нас, поедем… – Она замялась, видимо, не приняв окончательного решения, – видно будет, куда поедем!
– Может быть, я сам выполню ваше поручение? – неожиданно предложил де Ру.
Он не понимал, почему так волнуется герцогиня, но ему было ясно, что все происходящее имеет для нее большое значение.
– Я не решалась попросить вас, Фабьен, но так, наверное, будет даже лучше. Ступайте, и удачи вам!
Эме тем временем спрятался обратно за ширму и поглубже надвинул на лоб шапку. Во рту у шевалье внезапно стало горько, словно он только что жевал не пирог с зайчатиной, а редиску. Де Фобер догадывался, что принцы и принцессы играют по-крупному. Иначе не бывает. Только вот во что? Меньше всего на свете он хотел связываться с семейством Конде. И в карете ожидал увидеть кого угодно, хоть самого кардинала Мазарини, но не Анну-Женевьеву Конде-Лонгвиль. Проклятье! Одно слово, проклятье!
Дочь Шарлотты Монморанси Эме видел всего один раз семь лет тому назад, да и то мельком. Сколько ей было тогда? Четырнадцать? Девочка превратилась в молодую женщину, к тому же очень похожую на мать.
Шарлотта-Маргарита де Монморанси… Когда Эме говорил капитану де Кавуа, что у принца Конде, возможно, есть резон его недолюбливать, он ничуть не кривил душой. Мужчинам, даже если в их жилах течет королевская кровь, свойственно недолюбливать тех, кто наставляет им рога. Между сиятельной принцессой Шарлоттой и провинциальным дворянином из Северной Пикардии пролегало ровно двадцать лет разницы. Что нашла в нем сорокалетняя светская львица, Эме так никогда толком и не понял. Его же, наверное, привлекла та истинная женская красота, у которой, как известно, не бывает возраста. Этот бурный роман продлился недолго, жизнь шевалье де Фобера вскоре «дала трещину». Смерть брата, ссора с герцогом де Бофором, ссылка в армию. Принцесса Конде прислала ему целых два письма – почти непозволительная роскошь для столь высокопоставленной особы. Эме сжег их, не читая. Семь долгих лет назад. И вот жизнь свела его с дочерью женщины, в которую он когда-то был пылко, по-юношески влюблен. Вот и не верь после этого в совпадения. Что, во имя неба, она тут делает? Какое отношение имеет к зашифрованной записке? Этого, наверное, ему сегодня выяснить не суждено. Уж и за то спасибо случаю, что он узнал девушку, и теперь нет нужды наводить справки об имени владельца кареты.
– Послушайте, любезный, сколько вы хотите за куклу, изображающую кардинала? – Голос Фабьена прозвучал над ухом «кукольника», рассеянно собирающего свои пожитки.
– За вот эту, что ли?
Де Фобер демонстративно махнул грубо раскрашенной куклой чуть ли не у самого лица де Ру, резонно полагая, что чем больше тот будет смотреть на игрушку, тем меньше на него, Эме. Лейтенанту гвардейцев кардинала не хотелось быть узнанным. Де Ру слегка отшатнулся, недовольно нахмурив брови.
– Господин хороший, да вы только гляньте, какая работа, – продолжал торговаться лейтенант. – Прямо одно лицо с… Сами знаете, с кем.
– Сколько?
Дальше затягивать торг не имело смысла. Настоящий кукольник-связной наверняка тут же отдал бы куклу просителю.
– Сорок су.
«Должен же я как-то возместить собственные расходы на вонючий дуплет и эту замечательную шапку».
Фабьен кивнул и молча потянулся к кошельку. А де Фобер чуть было не отдал ему куклу. Разумеется, без записки внутри. Передавать секретные послания Эме не подряжался. Даже семейству Конде. Тем более этому семейству.
– Вон он, голубчик. Ну, сейчас я ему всыплю, гаденышу…
Обрывок фразы, донесшийся до настороженного слуха шевалье сквозь гомон рынка, заставил его торопливо обернуться. Так и есть. Сквозь толпу пробиралась дюжина красных плащей под предводительством вчерашнего пострадавшего. Голова гвардейца была перевязана, а лицо, красное и одутловатое после бурных возлияний, пылало решимостью расквитаться с обидчиком.
Приятно осознавать, что твои подчиненные злопамятны. Плохо, что они злопамятны не вовремя.
«Сам виноват, тупица, – тоскливо выругал себя де Фобер. – Обещал тем двоим награду. Надо было отослать их с утра куда подальше с каким-нибудь «важным» поручением. А теперь поздно…»
Объясняться с гвардейцами на глазах герцогини де Лонгвиль Эме не собирался. Поэтому решительно спрятал куклу за спину и заявил Фабьену:
– Мне нужно поговорить с дамой в карете. Немедленно.
Требование было высказано категоричным тоном, неприемлемым для простолюдина, и это насторожило Фабьена еще больше. Он пока еще слабо понимал, в какую историю ввязался, но задавать вопросы хозяйке он и не думал. Если она приказала принести куклу, Фабьен ее принесет, хотя бы ему для этого пришлось убить кукольника. Кстати, было в этом простолюдине что-то знакомое. Но что? Во время разговора Фабьен внимательно присматривался к нему. А когда кукольник поднял голову и произнес последнюю решительную фразу, де Ру его наконец узнал.
Эме де Фобер. С этим офицером судьба сводила Фабьена лишь дважды, в ставке герцога Энгиенского. Один раз они даже пили вместе, но едва перекинулись парой фраз. Но Фабьен знал, кто стоит перед ним, и не сомневался, что де Фобер тоже его помнит. Однако Фабьен не боялся быть узнанным, ведь в том, что он сопровождал герцогиню де Лонгвиль, не было ничего удивительного. А вот что делал здесь дворянин в куртке кукольника?
– Вы слишком многого просите, любезный, – холодно сказал де Ру и в этот момент заметил приближавшихся гвардейцев кардинала – они явно направлялись к кукольнику.
Старые счеты? Намереваются намять бока уличному пересмешнику? Как бы Фобер не бросился от гвардейцев в толпу, согласно своей роли, если Фабьен откажется вести его к герцогине, – тогда прощай, кукла. Но, с другой стороны, никаких распоряжений насчет того, чтобы привести кукольника к карете де Ру не получал. А, черт с ним. Гвардейцы приближались. Де Ру бросил де Фоберу:
– Впрочем, ладно. Идем.
Он развернулся и зашагал через толпу, не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли Эме за ним. Если Эме так необходимо было убраться с этой площади, что он даже готов раскрыть свое инкогнито, значит, пойдет, никуда не денется. Занавеска качнулась, герцогиня увидела приближающихся мужчин. Фабьен открыл дверцу, Анна-Женевьева поспешно опустила на лицо густую вуаль.
– Мадам, – тихо сказал де Ру, – этот человек желает поговорить с вами. Боюсь, если мы оставим его здесь, куклы нам не видать. Но он не тот, за кого себя выдает. Разрешите, я сяду в карету?
Герцогиня поспешно кивнула, хотя явно не ожидала такого оборота. Она-то рассчитывала, что купит куклу и спокойно уедет. Не получилось. Фабьен первым сел в карету, устроившись рядом с герцогиней, де Фобер, успевший прихватить свой нехитрый кукольный скарб, уселся напротив. Зазевавшиеся на площади гвардейцы оглядывались, пытаясь понять, куда подевался кукольник. Толпа зубоскалила. Кучер хлестнул лошадей, и карета покинула площадь.
Фабьен вынул из-за пояса пистолет и положил его на колени. На всякий случай.
8
Кукла
На какое-то время в карете воцарилось молчание. Анна-Женевьева и Фабьен разглядывали Эме, а Эме сосредоточенно смотрел на пистолет шевалье де Ру.
Де Фобер пытался понять, почему Фабьен (кстати, какое отношение он имел к герцогине де Лонгвиль?) таки привел его к Анне-Женевьеве. Потому что узнал его? Или потому что не знает в лицо настоящего кукольника-связного? Ведь между Эме и убитым сегодня ночью мсье Жеромом не было ни малейшего сходства. Скорее всего, Фабьен ничего не знает о записке. Вчера, во всяком случае, он карету не сопровождал. Но женщина должна знать наверняка. А по ее виду и не скажешь, что она обеспокоена отсутствием Жерома и появлением вместо него какого-то совершенно незнакомого типа. Или может у них (Эме понятия не имел, кто такие эти таинственные они, но испытывал все большее желание это выяснить) целый отряд связных. Черт побери, от этого приключения сплошная головная боль!
«Что-то тут не так, – решил лейтенант. – Попробую выяснить, что именно. В конце концов, чем я рискую, кроме собственной шкуры?»
– Так вы намерены стрелять или нет, шевалье? – наконец, осведомился он, невозмутимо устраиваясь поудобнее.
– Зависит от вас, – холодно откликнулся Фабьен.
– Каким образом? Впрочем, неважно. Отвезите меня на площадь Шатле. Тут недалеко.
Анна-Женевьева слегка опешила от подобного оборота событий.
– Вы, кажется, хотели поговорить со мной, мсье кукольник? – заметила она негромко.
– Да я вроде и не молчу, ваше высочество.
– Вот как.
Девушка невольно отодвинулась в угол кареты, словно желая остаться неузнанной, но тут же сообразила, что это уже бесполезно и ее инкогнито раскрыто. Тогда она подняла вуаль.
– Значит, вы меня знаете? Откуда?
– Странный вопрос для особы королевской крови, сиятельная герцогиня. Я полагаю, вы давно уже привыкли, что вас узнает всякий, будь то дворянин или нищий на паперти.
– В таком случае вам повезло больше, чем мне, – мадам де Лонгвиль нахмурилась. – Потому что я вас не узнаю.
– Таков удел большинства непринцев. Я уверен, что ваш спутник с удовольствием просветит вас на мой счет. Не так ли, шевалье?
Читать бесплатно другие книги:
