Джульетта Фортье Энн

ІІІ.ІІ

И я любил? Нет, отрекайся взор:

Я красоты не видел до сих пор!

Сиена, 1340 год от Рождества Христова

Ночь обещала немало веселья и проказ.

Едва Ромео с кузенами немного отошли от башни Марескотти, как бросились за угол дома, задыхаясь от смеха. Сегодня вечером улизнуть из дома оказалось легче, чем обычно: в палаццо Марескотти все было вверх дном по случаю нагрянувшей в гости родни из Болоньи. Отец Ромео, команданте Марескотти, не переставая ворчать, велел устроить званый обед с музыкантами, чтобы утереть болонцам нос. В конце концов, что может предложить Болонья, чего не в силах удесятерить Сиена?

Отлично зная, что они в очередной раз нарушают комендантский час, Ромео с братьями торопливо надели яркие карнавальные маски, верные спутницы своих ночных эскапад.

Пока они возились с узлами и завязками, мимо в сопровождении мальчишки с факелом прошел знакомый мясник, неся на крюке огромный окорок. Впрочем, мяснику хватило смекалки не подавать виду, что он их узнал: когда-нибудь Ромео станет хозяином палаццо Марескотти и сам будет выбирать поставщиков провизии.

Справившись, наконец, с масками, молодые люди снова надели бархатные шляпы, надвинув их поглубже. Один из них перехватил лютню, которая висела у него за спиной на ленте, и взял несколько мажорных аккордов.

— Джу-у-у-льетта! — запел он задорным фальцетом. — Я стал бы твоей пти-и-ичкой, такой маленькой нескромной пти-и-ичкой. — Пение он сопровождал птичьими прыжками, и все, кроме Ромео, покатывались со смеху.

— Очень смешно, — нахмурился Ромео. — Посмейся еще над моими ранами — и получишь парочку собственных!

— Идемте же, — вставил кто-то, воспользовавшись паузой. — Иначе она ляжет спать, и твоя серенада станет колыбельной!

Если говорить о расстоянии, идти им было недолго — каких-то пятьсот шагов, — но на деле это обернулось настоящей одиссеей. Несмотря на поздний час, на улицах было не протолкнуться: горожане общались с приезжими, продавцы — с покупателями, пилигримы — с ворами, и на каждом углу торчал пророк с восковой свечой, громогласно проклинавший мерзости бренного мира, провожая проходящих мимо проституток тоскливым взглядом, какой можно увидеть у собак, следящих за длинной связкой сосисок.

Проложив себе путь локтями, перепрыгнув через канаву там, через нищего — здесь, пробравшись, согнувшись в три погибели, под телегами с товаром и портшезами, молодые люди оказались у площади Толомеи. Вытянув шею посмотреть, почему толпа застыла в неподвижности, Ромео разглядел раскрашенную статую, покачивавшуюся в ночном воздухе на лестнице церкви Святого Христофора.

— Смотрите, — сказал один из его кузенов. — Толомеи пригласили на ужин Святого Христофора! Что-то он не потрудился приодеться. Стыд, да и только!

Они благоговейно смотрели на факельное шествие от церкви к палаццо Толомеи, и Ромео вдруг понял, что это шанс войти в запретный дом через парадный вход, вместо того чтобы глупо отираться под предполагаемым окном Джульетты. Длинная процессия знатных горожан тянулась за священнослужителями, несшими статую святого, и все они были в карнавальных масках. Все знали, что мессир Толомеи несколько раз в год устраивает маскарады, чтобы изгнанные из Сиены союзники и провинившиеся перед законом родственники могли спокойно попасть в дом (иначе на балу попросту было бы некому танцевать).

— Сдается мне, — сказал Ромео, чтобы подбодрить кузенов, — что мы повисли на каблуках Фортуны. Неужели она помогает нам только затем, чтобы в единый миг раздавить и хорошенько посмеяться? Идемте!

— Подожди! — сказал один из них. — Я боюсь…

— Ты боишься слишком рано! — оборвал его Ромео. — О, храбрые господа!

Суматоха на ступенях церкви Святого Христофора была именно тем, чего не хватало Ромео, чтобы вынуть факел из подставки и выбрать ничего не подозревавшую жертву: пожилую вдову без компаньонки.

— Прошу вас, обопритесь на мою руку, — сказал он. — Мессир Толомеи велел позаботиться о вас.

Женщина отнюдь не выказала недовольства при виде крепкой, мускулистой руки и нахальной молодой улыбки.

— Впервые такое внимание, — сказала она с достоинством. — Но Толомеи явно умеет загладить вину.

Все, кто не видел своими глазами, сочли бы это невозможным, но, оказавшись в палаццо, Ромео вынужден был признать, что Толомеи перещеголяли Марескотти в количестве фресок. Не просто каждая стена открывала очередную страницу триумфа Толомеи в прошлом и благочестия в настоящем, но даже потолки служили прославлению богобоязненности семейства. Будь Ромео один, он бы задрал голову и с открытым ртом рассматривал мириады экзотических существ, бороздивших этот частный рай, однако об уединении приходилось только мечтать. Ливрейные стражи в полном вооружении истово вытянулись у каждой стены, и страх быть узнанным пересилил дерзость и заставил Ромео рассыпаться в подобающих комплиментах вдове, когда все выстроились для первого танца.

Если у вдовы и были какие-то сомнения насчет истинного положения Ромео — благоприятное впечатление от его богатых одежд несколько портило подозрительное знакомство, — то изящество танца и грация поз красноречиво свидетельствовали о благородном происхождении юнца.

— Какая неожиданная удача посетила меня сегодня, — понизив голос, сказала она, чтобы расслышал только Ромео. — Но скажите же, вы проникли сюда с каким-то умыслом или просто желали… потанцевать?

— Каюсь, — без запинки ответил Ромео, обещая голосом не слишком много и не слишком мало, — грешен в страстной любви к танцам. Могу отплясывать часами.

Женщина тихо засмеялась, вполне успокоившись. В танце она постепенно раскрепостилась, больше, чем хотелось бы Ромео, иногда проводя шаловливой рукой по бархату одежды и с наслаждением ощущая молодую крепкую плоть, но Ромео был слишком занят своими мыслями, чтобы отстранить эту руку.

Он пришел сюда в надежде увидеть девушку, которую спас и чьи прелестные черты запечатлел маэстро Амброджио. Художник отказался назвать ее имя, но Ромео быстро разузнал и это. Не прошло и недели после приезда в Сиену монаха с телегой, как по городу поползли слухи, что мессир Толомеи водил к воскресной мессе красавицу чужестранку с глазами голубыми, как океан, по имени Джульетта.

Оглядывая зал — красивых, кружащихся в танце женщин в ярких платьях и мужчин, выставивших руки, чтобы вовремя поймать своих дам, — Ромео не понимал, почему той девушки нигде не видно. Разумеется, такую красавицу приглашали бы наперебой, она не сидела бы ни одного танца; единственной трудностью было бы пробиться сквозь толпу кавалеров, жаждавших ее внимания. Но с этим препятствием Ромео справлялся много раз и эту игру любил.

Терпение всегда было его тактикой, как у греческого принца под стенами Трои, терпение и выжидание, пока соперники по очереди выставят себя на посмешище. Затем наступала очередь первого контакта: дразнящая многозначительная улыбка, говорившая о чем-то, понятном только им двоим, потом долгий взгляд с другого конца зала, потемневший от страсти взор без улыбки, и, ей-богу, в следующий раз, когда их руки соприкасались в танце, ее сердце начинало колотиться так, что можно было видеть, как бьется голубая жилка на обнаженной шее. И именно в этот момент он впервые ее целовал…

Но понемногу терпение Ромео истощилось. Один танец сменял другой, гости кружились подобно небесным телам, образуя всевозможные созвездия, кроме того единственного, о котором он мечтал. Все были в масках, но по цвету волос и улыбкам Ромео видел, что девушки, ради которой он пришел, на балу нет. Не увидеть ее было бы катастрофой; получалось, кроме бала-маскарада, тайное проникновение в палаццо Толомеи ничего ему не принесло. Придется снова гадать, где ее балкон, и распевать серенады голосом, который Творец позабыл приспособить для пения.

Существовала опасность, что слухи ввели его в заблуждение и иноземная голубоглазая красавица на мессе была не той, кого он ищет. Если это так, тогда танцевальные па в бальном зале мессира Толомеи были напрасной тратой времени. Девушка, о которой он мечтал, скорее всего, сладко спит где-нибудь в другом доме Сиены. Ромео почти уже потерял покой, когда внезапно ощутил на себе чей-то жгучий взгляд.

Сделав пируэт там, где никакого пируэта не требовалось, Ромео бешено стал вращать глазами, оглядывая зал, — и увидел лицо, полускрытое вуалью, наброшенной на волосы, и глаза, смотревшие прямо на него с темной галереи второго этажа. Но едва он узнал этот тонкий овал лица, как женская головка скрылась в тени, словно не желая быть замеченной.

Он резко повернулся к своей даме, залившись краской от возбуждения. Судьба дала ему возможность лишь на кратчайший миг издали увидеть незнакомку, но сердце подсказывало, что девушка на галерее — его любимая Джульетта, и что она тоже смотрела на него, словно зная, кто он и зачем пришел.

Новый танец увлек его в грандиозное величественное шествие по залу, и лишь после следующего танца Ромео, наконец, углядел в толпе своего кузена и красноречивым взглядом заставил его подойти.

— Где ты был? — прошипел он. — Ты что, не видишь, что я тут подыхаю?

— Скажи мне спасибо, а не брани, — прошептал его кузен, заменяя Ромео в танце. — Это паршивый бал с паршивым вином, и паршивыми бабами, и… Постой, куда ты?

Но Ромео уже бежал, глухой к обескураживающим словам нелепой к укоризненному взгляду вдовы. В такую ночь, как эта, для смелого человека нет запертых дверей. Все слуги и стражи заняты внизу, поэтому верхние этажи для любовника — то же самое, что лесной пруд для охотника: обещание сладкой награды для терпеливого.

На втором этаже одуряющая атмосфера маскарадного веселья превращала старого в молодого, мудрого — в глупца, скрягу — в щедрого. В галерее, Ромео миновал много темных ниш, откуда доносилось шуршание шелка и приглушенный смех. То здесь, то там белевшая в темноте полоска выдавала неосторожно обнаженную часть тела, а проходя мимо особенно сладострастного уголка, Ромео чуть было не остановился поглазеть, заинтригованный безграничной гибкостью человеческого тела.

Однако чем дальше он уходил от лестницы, тем тише становилось вокруг, и когда он, наконец, вошел в галерею, откуда открывался вид на бальный зал внизу, вокруг не оказалось никого. Там, где стояла Джульетта, полускрытая мраморной колонной, теперь была только пустота, а в дальней стене Ромео увидел закрытую дверь, открыть которую не решился.

Разочарование было велико. Ну почему он не вырвался из круга танцующих раньше, как падающая звезда из вечной скуки незыблемого порядка вещей? Почему он был так уверен, что она непременно дождется его? Безумец, он сплел себе сказку, а теперь пришло время печального финала.

И когда он уже повернулся, чтобы уйти, дверь в дальней стене открылась, и стройная фигура с пышными волосами огненного цвета проскользнула в галерею, словно античная дриада через трещину во времени. Створка закрылась с глухим стуком. Секунду стояла тишина, нарушаемая лишь звуками музыки снизу, однако Ромео казалось, что он различает чье-то дыхание — кто-то неожиданно для себя увидел неясную тень, едва различимую во мраке лоджии, и замер, стараясь не дышать.

Нужно было сказать что-нибудь успокаивающее, но волнение Ромео было слишком велико, чтобы впрячь его в одну повозку с хорошими манерами. Вместо того чтобы извиниться за вторжение или учтиво представиться, он просто сорвал карнавальную маску и пылко шагнул вперед, желая вытащить девицу из тени и откинуть наконец вуаль с этого живого лица.

Девушка не подалась ему навстречу, но и не отстранилась; она просто подошла к краю балкона и стала смотреть на танцующих. Приободрившись, Ромео последовал ее примеру. Когда она нагнулась над перилами, он ощутил безмерную радость, отметив ее тонкий профиль, подсвеченный огнями бала. Маэстро Амброджио несколько преувеличил возвышенность ее прелестных черт, но даже он не смог передать яркость ее глаз и загадочность улыбки. А спелую мягкость ее приоткрытых в дыхании губ маэстро предоставил Ромео наблюдать самому.

— Какая достойная свита, — заговорила девушка, — для короля трусов.

Удивленный горечью в ее голосе, Ромео не нашелся с ответом.

— Кто еще, — продолжала она, не поворачивая головы, — станет проводить ночь, скармливая виноград раскрашенным паяцам, когда убийцы открыто разгуливают по городу, хвастаясь своими подвигами? Разве порядочный человек станет устраивать балы, когда его родной брат совсем недавно… — Голос ее пресекся.

— Большинство людей, — голос Ромео самому ему показался незнакомым, — считает мессира Толомеи храбрым человеком.

— Значит, большинство ошибается, — ответила девушка. — А вы, синьор, теряете время. Сегодня я не буду танцевать, у меня слишком тяжело на сердце. Так что возвращайтесь к моей тетке и наслаждайтесь ее ласками; от меня вы не получите ничего.

— Я пришел сюда не танцевать, — возразил Ромео, дерзко приблизившись. — Я здесь потому, что не мог не прийти. Взглянете ли вы на меня?

Она помолчала, заставляя себя не повернуть головы.

— С какой стати мне смотреть на вас? Неужели ваша душа настолько низменнее вашего тела?

— Я не знал моей души, — сказал Ромео, проникновенно понизив голос, — пока не увидел ее отражение в ваших глазах.

Она ответила не сразу, но когда заговорила, ее голос был достаточно резок, чтобы слегка задеть даже смелость Ромео.

— Когда же вы растлили мои глаза своим обликом? Для меня вы всего лишь искусный танцор, мелькнувший в толпе. Какой же демон украл мои глаза и отдал их вам?

— Виновник — сон, — сказал Ромео, любуясь тонким профилем и надеясь, что девушка улыбнется. — Он забрал их с вашей подушки и принес мне. О, сладкая мука этого сна!

— Сон, — резко ответила девушка, упрямо не поворачивая головы, — отец всякой лжи!

— Но и мать надежды.

— Возможно. Но первенец надежды — трагедия!

— С какой семейной нежностью вы о них говорите, словно о родственниках…

— О нет! — воскликнула она с пронзительной горечью. — Я не смею похвалиться столь высоким родством. Когда я умру, если это случится подобающим образом и с отправлением религиозных ритуалов, пусть ученые мужи спорят, чья кровь во мне текла.

— Мне нет дела до вашей крови, — сказал Ромео, дерзко коснувшись пальцем ее шеи. — Хотя я не отказался бы разобрать тайнопись, выведенную голубыми жилками на вашей коже.

От этого прикосновения девушка на мгновение замерла. Когда она заговорила снова, сбивчивое дыхание подпортило эффект от ее слов.

— Тогда, боюсь, — бросила она через плечо, — вы будете разочарованы. Ибо моя кожа расскажет не прелестную повесть, но лишь историю кровавой резни и мести.

Видя, что дерзкая разведка прошла безнаказанно, Ромео, осмелев, приобнял девушку за плечи и наклонился, чтобы говорить через шелковый занавес ее волос.

— Я слышал о вашей утрате. В Сиене нет сердца, не разделившего вашу боль.

— О, есть! В палаццо Салимбени! Оно не способно на человеческие чувства. — Она сбросила его руки. — Сколько раз я жалела, что не родилась мужчиной!

— Родиться мужчиной не панацея от скорби.

— В самом деле? — съязвила она в ответ на его серьезность, поворачиваясь к нему. — Какая же скорбь точит вас, синьор? — Ее глаза, яркость и живость которых не умалял даже полумрак, оглядели его с ног до головы и уставились прямо в лицо: — По-моему, никакая. Вы слишком красивы, чтобы скорбеть. Вернее, у вас голос и лицо вора. — Заметив негодование Ромео, она резко засмеялась: — Да, вора, которому дают больше, чем он берет, и поэтому считает себя щедрым, а не жадным, и ловким плутом, а не чудовищем. Возразите мне, если можете. Вы человек, отродясь ни в чем не знавший отказа. Откуда же вам знать, что такое скорбь?

Ромео спокойно выдержал ее вызывающий взгляд.

— Ни один мужчина не пускался в путь, не мечтая о его окончании. А в дороге скажет ли пилигрим «нет» предложенной еде и постели? Не корите меня за долгое путешествие. Не будь я странником, я бы никогда не пристал к вашему берегу.

— Но какая экзотическая дикарка способна держать моряка на берегу всю жизнь? Какой пилигрим не устанет от уютного домашнего кресла и не пустится к другим, еще не открытым святыням?

— Эти слова не относятся ни ко мне, ни к вам. Молю, не зовите меня непостоянным, даже не зная моего имени.

— Такова моя необузданная, дикарская натура.

— Я вижу лишь красоту.

— Значит, вы совсем меня не видите.

Ромео взял ее за руку и, преодолев некоторое сопротивление, прижал ладонью к своей щеке.

— Я увидел вас, дорогая дикарка, прежде чем вы меня. Но вы услышали меня раньше, чем я услышал вас. Мы могли бы жить, разделив любовь между этими ощущениями, если бы не сегодняшняя удача, и вот вы глаза, а я уши.

Девушка нахмурилась:

— Ваши стансы загадочны. Вы хотите, чтобы я вас поняла, или надеетесь, что я ошибочно приму собственное скудоумие за вашу мудрость?

— Клянусь Богом, Фортуна — насмешница! — воскликнул Ромео. — Она дала вам глаза, но взамен отняла слух! Джульетта, вы не узнаете голоса своего рыцаря? — Он коснулся ее щеки так же, как и тогда, когда она лежала в гробу, притворяясь мертвой. — Вы не узнаете, — добавил он почти шепотом, — его прикосновения?

На кратчайший из моментов Джульетта смягчилась и прижалась к его ладони. Но едва Ромео решил, что она покорилась, как девушка, вместо того чтобы распахнуть дверь своего сердца, дотоле опасливо приоткрытую, резко отступила назад, уклонившись от его руки:

— Лжец! Кто послал тебя сюда играть со мной?

Ромео задохнулся от изумления:

— Милая Джульетта…

Но она, не слушая, оттолкнула его, требуя удалиться.

— Уходи! Уходи и смейся надо мной со своими дружками!

— Я клянусь тебе! — настаивал Ромео, потянувшись взять ее за руки, которые она упрямо спрятала за спину. Тогда он взял ее за плечи и крепко сжал, отчаянно желая, чтобы Джульетта выслушала его. — Я тот самый человек, который спас тебя и монаха на дороге близ Сиены, и ты попала в город под моим покровительством. Я видел тебя в мастерской художника лежащей в гробу…

Он говорил и видел, как ее глаза расширяются от сознания, что это правда, но вместо благодарности на лице девушки отразилась тревога.

— Понятно, — сказала она нетвердым голосом. — Значит, вы явились за вознаграждением?

Лишь увидев ее страх, Ромео сообразил, что весьма вольно обнимает ее за плечи и что стальная хватка наверняка заставила девушку задуматься о его намерениях. Проклиная свою горячность, он тут же отпустил ее и отступил на шаг, очень надеясь, что она не убежит со всех ног. Свидание оказалось совсем не таким, как он представлял. Много ночей он мечтал, как Джульетта выйдет на балкон, привлеченная серенадой, и отдаст ему свое сердце, очарованная им самим, если уж не его пением.

— Я пришел, — сказал он виновато, — услышать, как твой нежный голос произносит мое имя. Вот и все.

Видя, что юноша говорит искренне, Джульетта отважилась улыбнуться.

— Ромео. Ромео Марескотти, — прошептала она, — благословенный свыше. Что еще я вам должна?

Он снова чуть не кинулся к ней, но овладел собой и остался на месте.

— Ты не должна мне ничего, но я хочу все. Я искал тебя по всему городу, когда узнал, что ты жива. Я знал, что должен увидеть тебя и… говорить с тобой. Я даже молился Богу… — робко пробормотал он.

Джульетта смотрела на него очень долго, и во взгляде ее сквозило изумление.

— И что тебе ответил Бог?

Ромео не мог больше сдерживаться. Он схватил ее руку и поднес к губам.

— Он сказал, что ты будешь сегодня здесь ждать меня.

— Тогда ты ответ на мои молитвы, — сказала она, с удивленным интересом глядя, как он покрывает поцелуями ее маленькую руку. — Еще этим утром в церкви я молилась о мужчине, о герое, кто сможет отомстить за ужасную гибель моей семьи. Теперь я вижу, что напрасно ждала другого, ибо ты убил того бандита на большой дороге и защищал меня с самого приезда. Да… — Она приложила другую ладонь к его щеке. — Я верю, что ты мой герой.

— Ты делаешь мне честь, — сказал Ромео, выпрямляясь. — Я ничего на свете не хочу больше, чем быть твоим рыцарем.

— Хорошо. Тогда окажи мне небольшую услугу. Разыщи этого ублюдка Салимбени и заставь его мучиться так, как он заставил страдать моих родных. А потом принеси мне его голову в коробке, чтобы он шатался безголовый по кругам ада.

Ромео судорожно сглотнул, но заставил себя кивнуть.

— Твое желание — закон для меня, мой ангел. Дашь ли ты мне несколько дней на выполнение этой задачи, или он должен страдать уже сегодня?

— Я оставляю это на твое усмотрение, — сказала Джульетта с изящной скромностью. — Ты лучше знаешь, как убивать Салимбени.

— А когда я выполню твою просьбу, — сказал Ромео, взяв ее за руки, — ты подаришь мне поцелуй за труды?

— Когда ты выполнишь мою просьбу, — ответила Джульетта, глядя, как он прикоснулся губами к ее запястьям — сначала к одному, потом ко второму, — я подарю тебе все, что пожелаешь.

III.IІІ

Сияет красота ее в ночи,

Как в ухе мавра жемчуг несравненный!

Сиена была погружена в равнодушный сон. Улицы, по которым я бежала в ту ночь, походили на темные туннели тишины. Все, мимо чего я пробегала: скутеры, мусорные баки, машины, — было залито мутным лунным светом и словно зачаровано заклятием, неизменным уже сотню лет. От фасадов домов веяло вековым пренебрежением, двери не имели ручек снаружи, ставни были плотно закрыты. Что бы ни происходило на ночных улицах древнего города, обыватели ничего не желали знать.

Остановившись на секунду, я услышала, что шпион позади меня тоже перешел на бег. Он никак не скрывал, что преследует меня. Его шаги были тяжелыми и неровными, подошвы туфель скрипели на неровных булыжниках мостовой, и даже когда он останавливался уточнить мой путь, то шумно отдувался, как человек, не привыкший к физической нагрузке. И все равно мне не удавалось оторваться: как бы тихо и проворно я ни двигалась, он умудрялся не отстать и тенью следовал за мной, каким-то чутьем угадывая мои мысли.