Джульетта Фортье Энн
Босые ноги страшно болели от бега по булыжной мостовой. Ковыляя, я свернула в узкий проход между домами в надежде, что переулок куда-нибудь выведет, а еще лучше — раздвоится. Но проход заканчивался тупиком. Я оказалась в ловушке из высоких домов, обступавших меня со всех сторон. Здесь не было стены или изгороди, на которую я могла забраться, ни мусорного бака, чтобы спрятаться, а единственным оружием самозащиты у меня были туфли на острых высоких каблуках.
Повернувшись навстречу судьбе, я решила встретиться с врагом лицом к лицу. Что ему нужно? Мой кошелек? Распятие с шеи? Я сама? Или он хочет знать, где фамильное сокровище? Я бы тоже не отказалась это узнать, поэтому ничего нового в этой связи преступнику не открою. К сожалению, большинство грабителей, если верить Умберто, страшно не любят разочаровываться, поэтому я быстро покопалась в сумочке и вытащила бумажник. К счастью, мои кредитные карты выглядели эффектно и весьма убедительно, и только я знала, что на них около двадцати тысяч долларов долга.
Пока я стояла в ожидании неизбежного, звук моего колотящегося сердца заглушил приближающийся мотоцикл. Вместо торжествующего отморозка в начале узкого прохода сверкнул белый металл проносящегося мимо байка. Вместо того чтобы умчаться в неведомые дали, он резко, с визгом покрышек остановился и повернул обратно, проехавшись таким образом еще пару раз, не останавливаясь. Тут я различила, как по главной улице удирает кто-то в кроссовках, задыхаясь от страха и ища укромный угол, подальше от страшного мотоцикла.
И вдруг наступила тишина.
Прошло несколько секунд — может, даже полминуты, — но ни бандит, ни мотоциклист не объявлялись. Когда я, наконец, отважилась выйти из переулка, на улице не было ни души — ни справа, ни слева, — по крайней мере, до ближайших поворотов. Впрочем, заблудиться в ночном городе было куда меньшим злом, чем другие обрушившиеся на меня сегодня беды, и как только я отыщу таксофон, позвоню в гостиницу и спрошу дорогу у диретторе Россини. Пусть я самым жалким образом заблудилась, но моя просьба, несомненно, придется ему по душе.
Я прошла по улице всего несколько ярдов, когда мое внимание привлек металлический отблеск впереди. Я присмотрелась.
Это был байкер на своем верном коне, развернувшийся поперек улицы и смотревший на меня. Отблески лунного света играли на шлеме и полированном металле мотоцикла, обрисовывая силуэт в черном кожаном костюме и шлеме с опущенным щитком. Он неподвижно сидел и ждал, когда я выйду.
Страх был бы естественной реакцией, но я в замешательстве застыла на месте, держа туфли в руках. Кто этот человек? Почему он сидит и смотрит на меня? Действительно ли он защищал меня от бандита? И если так, ждет ли он благодарности?
Выражения признательности были оборваны, не успев проклюнуться: неожиданно байкер включил фару мотоцикла, ослепив меня белым лучом, а когда я заслонила глаза руками, он включил зажигание и пару раз газанул, чтобы окончательно вывести меня из заблуждения.
Полуослепленная, я круто развернулась и припустила по улице в другую сторону, проклиная себя на бегу как последнюю идиотку. Кто бы ни был этот тип, он мне явно не защитник — по всей вероятности, это какой-то местный придурок, проводящий ночи в таких вот невеселых развлечениях, гоняя по городу и терроризируя мирных граждан. Волей случая его предпоследней жертвой стал мой недавний преследователь, однако это отнюдь не сделало нас с байкером друзьями.
Некоторое время он позволил мне бежать и даже подождал, пока я сверну за угол, прежде чем поехал за мной. Не на высокой скорости, словно хотел нагнать меня сразу, недостаточно быстро, чтобы дать понять — мне не уйти.
И тут я увидела синюю дверь.
Я только что свернула в очередной проулок, понимая, что это лишь слуховое окошко надежды, прежде чем слепящий белый луч снова меня найдет, и вот, пожалуйста, как по волшебству: синяя дверь мастерской художника, и даже неплотно закрытая. Не раздумывая ни секунды, сколько синих дверей в Сиене и нормально ли вваливаться к людям в дом посреди ночи, я бросилась внутрь. Оказавшись в доме, я закрыла дверь и прижалась к ней всем телом, со страхом слушая, как резкий вой мотоцикла усилился, но вскоре затих где-то вдали.
Признаться, когда накануне мы встретились в монастырском саду, длинноволосый художник показался мне чудаковатым, но когда пробежишься по средневековому городу, преследуемая гнусными негодяями, разборчивости, уверяю, поубавится.
Интерьер мастерской маэстро Липпи тоже был на любителя. Казалось, здесь взорвалась бомба божественного вдохновения, причем не единожды, а многократно: куда ни глянь, повсюду разбросанные рисунки, наброски, картины, скульптуры и причудливые инсталляции. Маэстро явно не принадлежал к тем творческим натурам, чей талант можно пустить через единственную трубу самовыражения. Подобно гениальному лингвисту он говорил на языке, соответствовавшем его настроению, выбирая инструменты и материалы с уверенностью виртуоза. Посреди всего этого бедлама стоял негодующий и очень громогласный пес, на вид — невероятная помесь пушистого тенерифского бишона и деловитого добермана.
— А! — сказал маэстро Липпи, выглядывая из-за мольберта на звук закрывшейся двери. — Вот вы где. А я-то гадал, когда вы придете. — Ничего не добавив, он вдруг исчез и через минуту вернулся с бутылкой вина, двумя бокалами и караваем хлеба. Увидев, что я по-прежнему стою, прижавшись к двери, он засмеялся: — Вы должны извинить Данте, он не доверяет женщинам.
— Его зовут Данте? — Я посмотрела на пса, который уже подошел ко мне с засаленным старым шлепанцем в зубах, видимо, извиняясь за то, что облаял. — Как странно! Так звали собаку маэстро Амброджио Лоренцетти!
— Ну, это же его мастерская. — Маэстро Липпи налил мне стакан красного вина. — А вы его знаете?
— Как, того самого Лоренцетти? Который из 1340 года?
— Разумеется! — Маэстро Липпи улыбнулся и поднял свой бокал: — С возвращением! Давайте выпьем за долгую счастливую жизнь и за Диану.
Я чуть не поперхнулась вином. Художник знал мою мать?! Не успела я что-нибудь брякнуть, как маэстро наклонился поближе и с заговорщическим видом сказан:
— Существует легенда о реке Диане, которая течет глубоко под землей. Найти ее не удается, но люди говорят, что иногда, поздно ночью, очнувшись вдруг от сна, они ее чувствуют. В античные времена на Кампо был храм Дианы-охотницы. Римляне устраивали там игры, охоту на диких быков и дуэли. А теперь у нас скачки Палио в честь Девы Марии, матери того, кто дает нам воду, чтобы мы вновь и вновь могли прорастать из тьмы подобно виноградным гроздьям…
Секунду мы просто стояли, глядя друг на друга, и у меня возникло странное чувство, что при желании маэстро Липни мог поведать много тайн обо мне, о моей судьбе и, главное, о будущем — секретов, на раскрытие которых не хватит всей моей жизни. Но, едва родившись, мысль упорхнула, спугнутая беспечной улыбкой маэстро, который неожиданно отобрал у меня бокал и поставил на стол.
— Пойдемте, я хочу вам кое-что показать. Помните, я говорил?
Он повел меня в соседнюю комнату без окон, походившую на кладовую, где плотность шедевров на квадратный дюйм оказалась еще больше.
— Минуту. — Маэстро Липпи пробороздил залежи хлама, подошел к дальней стене и бережно снял кусок ткани, закрывавший висевшую там маленькую картину. — Смотрите!
Я сделала несколько шагов вперед, желая лучше рассмотреть полотно, но когда подошла слишком близко, маэстро меня остановил:
— Осторожнее! Картина очень старая. Не дышите на нее!
Это был портрет девушки, очень красивой, с большими голубыми глазами, мечтательно смотревшими куда-то сквозь меня. Она казалась грустной и одновременно полной надежды, а в тонких пальцах держала розу с пятью лепестками.
— По-моему, она на вас похожа, — сказал маэстро Липпи, поглядывая то на меня, то на портрет. — Или вы на нее. Не глазами, не цветом волос, а чем-то таким неуловимым. Не знаю. Что вы думаете?
— Я думаю, это комплимент, которого я не заслуживаю. А кто автор портрета?
— Ага! — Маэстро подался ко мне с хитрой улыбкой. — Я нашел ее, когда унаследовал мастерскую. Она была спрятана в стене, в железном ларчике, вместе с книгой. Это оказался дневник. Я думаю… — Липпи еще не договорил, а волоски у меня на руках встали дыбом, и я не сомневалась, что сейчас услышу. — Нет, я просто уверен, что это работа Амброджио Лоренцетти. Он ее и спрятал вместе со своим дневником. Его моделью была ваша тезка, Джульетта Толомеи. Он написал ее имя на задней стороне холста.
Я смотрела на картину, не в силах поверить, что это тот самый портрет, о котором я читала. Он оказался ничуть не менее завораживающим, чем я себе представляла.
— А дневник все еще у вас?
— Нет. Я его продал. Я поговорил об этом с другом, тот поговорил со своим другом, и вдруг нашелся человек, который захотел его купить. Его звали профессор Толомеи. — Маэстро Липпи посмотрел на меня, приподняв брови. — Вы тоже Толомеи. Может, вы его знаете? Он сейчас должен быть глубоким стариком.
Я опустилась на ближайший стул — без сиденья, но мне было все равно.
— Это был мой отец. Он перевел дневник на английский. Я его сейчас читаю. Там все о ней, — кивнула я на портрет. — О Джульетте Толомеи. Она действительно моя прапра и так далее бабка. Он описал ее глаза в своем дневнике… Так вот они какие.
— Я знал! — Маэстро Липпи повернулся к портрету в детском ликовании. — Она ваш предок! — Он засмеялся и снова повернулся ко мне, схватив меня за плечи. — Как я рад, что вы пришли ко мне в гости!
— Я только одного не понимаю, — сказала я. — Для чего маэстро Амброджио спрятал эти вещи в стене? Может, это не он, а кто-то другой?..
— Не думайте слишком много! — предостерег художник. — От этого возникают морщинки на лице. — Он замолчал, охваченный неожиданным вдохновением. — В следующий раз я вас нарисую. Когда вы придете? Завтра?
— Маэстро… — Я сообразила, что нужно хватать его за ноги, пока он окончательно не потерял чувство реальности. — Я как раз хотела спросить, нельзя ли мне у вас сегодня задержаться?
Он посмотрел на меня с любопытством, словно это я не в себе, а не он.
Я почувствовала, что должна объясниться.
— Там кто-то ездит… Я не знаю, что происходит. Но этот тип… — Я покачала головой. — Я понимаю, это глупо прозвучит, но за мной следят, не знаю почему.
— Вот оно что, — протянул маэстро Липпи. Очень бережно он занавесил тканью портрет Джульетты Толомеи и проводил меня обратно в мастерскую. Там он усадил меня на нормальный стул и вставил в руку бокал, а сам сел напротив, глядя на меня, как ребенок в ожидании сказки. — Мне кажется, вы знаете почему. Расскажите, зачем вас кто-то преследует?
В следующие полчаса я рассказала ему все. Сперва я не собиралась этого делать, но, начав говорить, не могла остановиться. Было что-то особенное в самом маэстро и в том, как он смотрел на меня, — глаза сверкали живым интересом, он часто кивал в знак согласия, и в душе моей затеплилась надежда, что он сможет подсказать, что за всем этим кроется (если, конечно, у происходящего есть свои тайные причины).
Я рассказала ему о моих родителях и роковых несчастных случаях, намекнув, что человек по имени Лучано Салимбени может иметь отношение к обоим убийствам. После этого я описала содержимое шкатулки моей матери и кратко передала содержание дневника маэстро Амброджио, упомянув и о словах кузена Пеппо о неведомом сокровище под названием «Глаза Джульетты».
— Доводилось ли вам слышать о таком артефакте? — спросила я, увидев, что маэстро Липпи нахмурился.
Не ответив, он поднялся, секунду постоял, вытянув шею, словно заслышав зов издалека, и двинулся вглубь дома. Я поняла, что должна идти за ним, и поковыляла в другую комнату, а оттуда вверх по лестнице в длинную узкую библиотеку с покосившимися книжными шкафами от пола до потолка. Там мне оставалось лишь смотреть, как маэстро упорно кружит около стеллажей, ища, как я предположила, какую-то книгу, не желавшую попадаться. Наконец, он выдернул с полки какой-то том и торжествующе поднял в воздух:
— Я помню, что видел ее где-то здесь!
Книга оказалась энциклопедией легендарных чудовищ и сокровищ — видимо, эти два явления не поддаются разделению. Маэстро принялся ее листать, и я увидела, что иллюстрации имеют отношение скорее к сказкам, чем к моим резальным проблемам.
— Вот! — воскликнул он, с воодушевлением ткнув пальцем в какую-то колонку. — Что вы на это скажете?
Не в силах ждать, пока мы спустимся на первый этаж, он зажег шаткий торшер и прочитал текст вслух на сумбурной смеси итальянского и английского.
Суть истории была в том, что «Глазами Джульетты» назвали два редкостно огромных сапфира из Эфиопии, вначале носивших название «Эфиопские близнецы», предположительно приобретенных мессиром Салимбени из Сиены в 1340 году в качестве свадебного подарка своей невесте Джульетте Толомеи. Позже, после трагической гибели Джульетты, сапфиры были вставлены в орбиты глаз золотой статуи, воздвигнутой над ее могилой.
— Слушайте, слушайте это! — Маэстро Липпи горячо водил пальцем по строчкам. — Шекспир тоже знал о статуе! — И он перевел мне строфу из финала «Ромео и Юлии», приведенную в энциклопедии на итальянском:
Из золота ей статую воздвигну.
Пусть людям всем, пока стоит Верона,
Та статуя напоминает вновь
Джульетты бедной верность и любовь.
Покончив с чтением, маэстро показал мне иллюстрацию, и я сразу узнала двухфигурную статую — коленопреклоненный мужчина обнимает полулежащую женщину, За исключением некоторых деталей это была та самая скульптура, которую мама раз двадцать зарисовала в своем блокноте.
— О Боже! — Я наклонилась к книге. — А здесь что-нибудь сказано о местонахождении ее могилы?
— Чьей могилы?
— Юлии, в смысле Джульетты. — Я показала на текст, который он только что читал. — В книге сказано, что на ее могиле воздвигли золотую статую, но не сказано, где именно находится могила.
Маэстро Липпи захлопнул книгу и пихнул ее на первую попавшуюся полку.
— Зачем вам ее могила? — спросил он неожиданно враждебным тоном. — Хотите забрать ее глаза? Но если у нее не будет глаз, как она увидит Ромео, когда он придет разбудить ее?
— Я не собираюсь забирать ее глаза! — запротестовала я. — Я просто хочу… посмотреть на них.
— Ну что ж, — сказал маэстро, выключая старый торшер, — тогда поговорите с Ромео. Не знаю, кто еще способен ее найти. Но будьте осторожны: здесь водится много призраков, и отнюдь не все так же дружелюбны, как я. — Он подался ближе, испытывая какое-то дурацкое удовольствие от моего испуга, и прошипел в темноте: — «Чума, чума на оба ваших дома!»
— Великолепно, — холодно сказала я. — Спасибо за спектакль.
Он добродушно засмеялся и хлопнул себя по коленям.
— Бросьте! Не будьте этакой маленькой polio ! Я вас просто дразню!
Внизу после нескольких бокалов вина мне удалось вновь перевести разговор на «Глаза Джульетты».
— Что вы имели в виду, — спросила я, — когда сказали, что Ромео знает, где могила?
— А он знает? — поразился маэстро Липпи. — Не уверен. Вообще лучше спросите у него. Он сможет рассказать больше меня. Он молод, а я уже многое забываю.
Я попыталась улыбнуться:
— Вы говорите так, будто он до сих пор жив.
Маэстро пожал плечами.
— Он наведывается в гости поздно ночью. Придет — и сидит, смотрит на нее, — кивнул он на дверь в кладовую, где висел портрет Джульетты. — По-моему, он до сих пор ее любит. Поэтому я оставляю дверь открытой.
— Бросьте, — сказала я, взяв его за руку. — Ромео не существует, его больше нет. Верно?
Почти оскорбившись, маэстро гневно смерил меня взглядом.
— Вы же существуете? Отчего же и ему не существовать? — Он нахмурился. — Что? Вы тоже думаете, что он призрак? Ха! Конечно, наверняка знать нельзя, но я считаю иначе. По-моему, он реален. — Он замолчал на секунду, взвешивая «за» и «против», и твердо закончил: — Он пьет вино. Призраки вино не пьют. К этому можно пристраститься, а духи не жалуют страстей. Они очень скучная компания. Я предпочитаю людей вроде вас. Вы забавная. Вот, — он снова налил мне вина, — выпейте еще.
— Итак, — заговорила я, послушно отпив еще глоток, — если я решусь задать этому Ромео несколько вопросов, как мне это сделать? Где его найти?
— Ну, — сказал маэстро, поставленный в тупик вопросом, — боюсь, вам придется подождать, пока он сам вас найдет. — Заметив мое разочарование, художник перегнулся через стол и очень пристально посмотрел мне в лицо. — Но, по-моему, — продолжал он, — Ромео вас уже нашел. Я в этом почти уверен. Я вижу это в ваших глазах.
III.IV
Я перенесся на крылах любви:
Ей не преграда — каменные стены.
Сиена, год 1340-й от Рождества Христова
Ромео водил точильным камнем по лезвию плавными осторожными движениями. Уже довольно давно ему не выпадало оказии воспользоваться мечом, и на клинке появились точки ржавчины, которые необходимо было счистить, а клинок смазать. Вообще в случае чего Ромео обходился длинным кинжалом, но тот остался в теле бандита с большой дороги — в минуту несвойственной ему рассеянности Ромео позабыл забрать его с собой. Кроме того, Салимбени не подобает закалывать в спину, как обычного преступника. Нет, это будет настоящая дуэль.
Для Ромео было внове ставить под вопрос сердечное увлечение. С другой стороны, еще ни одна женщина не просила его совершить убийство. Ему напомнили разговор с маэстро Амброджио в ту роковую ночь две недели назад, когда он сказал художнику, что у него отличный нюх на женщин, которые не станут просить больше, чем он готов дать, и что в отличие от своих приятелей он не подожмет хвост при первой же просьбе возлюбленной. Так ли это? Неужели он действительно отважится приблизиться к Салимбени с мечом в руке и, что весьма вероятно, встретить смерть, не насладившись желанной наградой и даже не взглянув еще раз в небесные глаза Джульетты, обещавшие рай на земле?
Глубоко вздохнув, он перевернул меч и начал чистить его с другой стороны. Кузены наверняка гадают, куда он подевался, почему не выходит играть. Команданте Марескотти несколько раз заглядывал к сыну — не с вопросами, но с предложением вместе пострелять по мишеням. Пришла и ушла еще одна бессонная ночь, сочувственную луну снова спугнуло безжалостное солнце. Ромео, неподвижно сидя на столе, думай: неужели сегодня все закончится?
В это время он услышал шум на лестнице у своей комнаты, а за ним — беспокойный стук в дверь.
— Нет, спасибо! — зарычал он, как много раз прежде. — Я не голоден!
— Мессир Ромео, к вам гости!
Ромео, наконец, встал; мышцы болели от долгих часов, проведенных без движения и сна.
— Кто?
С другой стороны ответили почтительной скороговоркой:
— Брат Лоренцо и брат Бернардо. Они говорят, у них важные новости, и просят приватной аудиенции.
Упоминание о спутнике Джульетты — или это редкое совпадение? — заставило Ромео отодвинуть засов. На галерее у его комнаты стояли слуга и два монаха в рясах с капюшонами, а внизу, во дворе, еще несколько слуг с любопытством пытались разглядеть, кто это убедил молодого господина открыть, наконец, дверь своей комнаты.
— Входите! — Он пропустил монахов в дверь. — Стефано, — посмотрел он на слугу пристальным, непрощающим взглядом, — отцу об этом говорить не надо.
Монахи не без робости вошли в комнату. Лучи утреннего солнца проникали через открытую балконную дверь, освещая несмятую кровать и тарелку жареной рыбы, к которой Ромео не прикоснулся. Рядом с ней на столе лежал меч.
— Простите наше вторжение в столь ранний час, — сказал брат Лоренцо, убедившись, что дверь плотно прикрыта. — Но мы не могли ждать…
Больше он ничего не успел сказать: второй монах шагнул вперед и откинул капюшон рясы, открыв на редкость сложную прическу. Не с собратом-чернецом пришел сегодня брат Лоренцо во дворец Марескотти. В грубой монашеской рясе Джульетта казалась еще прекраснее. Щеки ее горели от волнения.
— Пожалуйста, скажи мне, — начала она, — ты еще не сделал… это?
Взволнованный встречей, Ромео пристыжено отвел глаза:
— Нет, пока еще нет.
— Хвала небесам! — с облегчением воскликнула Джульетта, молитвенно сложив руки. — Я пришла извиниться и умолять тебя забыть, что я просила о такой ужасной услуге.
В душе Ромео затеплилась надежда.
— Ты уже не хочешь, чтобы он умер?
Джульетта нахмурилась.
— С каждым биением моего сердца я все сильнее хочу видеть его мертвым, но не ценой такой жертвы! С моей стороны было неправильно и очень эгоистично брать тебя в заложники моего горя. Сможешь ли ты простить меня? — Она заглянула в самую глубину его глаз, и когда он не сразу ответил, ее губы задрожали: — Прости меня, умоляю!
И тут, в первый раз за много дней, Ромео улыбнулся:
— Нет.
— Нет? — Голубые глаза потемнели, как небо перед грозой. Джульетта отступила на шаг. — Это весьма нелюбезно!
— Нет, — настаивал Ромео, дразня ее. — Я не прощу тебя, потому что ты обещала мне королевскую награду, а теперь нарушаешь слово.
— Неправда! — задохнулась от обиды Джульетта. — Я спасаю тебе жизнь!
— Да ты меня еще и оскорбляешь, — стукнул в грудь кулаком Ромео, — подозрением, что я не способен выйти победителем в этой дуэли. Женщина! Ты играешь с моей честью как кошка с мышью! Укусишь — и смотришь, как она, хромая, ищет спасения!
— Ах, ты… — Джульетта сузила глаза. — Это ты со мной играешь! Я не говорю, что ты падешь от руки Салимбени, но тебе же никогда не простят убийства! А это, — она отвела глаза, все еще расстроенная, — по-моему, позор.
Ромео смотрел на ее презрительный профиль с огромным интересом. Убедившись, что она твердо решила стоять на своем, он обратился к брату Лоренцо:
— Прошу тебя, оставь нас на минуту.
Монах насупился, но Джульетта не возражала и он не смел отказать. Кивнув, он вышел на балкон и честно повернулся спиной.
— Давай-ка выясним, — начал Ромео так тихо, что лишь Джульетта могла разобрать его слова, — почему будет позором, если я умру.
Она глубоко, но раздраженно втянула воздух.
— Ты спас мне жизнь.
— И все, что попросил взамен, — это стать твоим рыцарем.
— Что проку в рыцаре без головы?
Ромео улыбнулся и сделал шаг к ней.
— Уверяю тебя, пока ты рядом, нет никаких оснований для подобных страхов.
— Даешь мне в этом слово? — Джульетта посмотрела ему в глаза. — Обещай, что не будешь пытаться вызвать Салимбени!
— Похоже, ты просишь меня о второй услуге, — заключил Ромео, очень довольный переменой. — И на этот раз более трудной, чем первая. Но я буду великодушен — моя цена остается прежней.
У Джульетты приоткрылся ротик.
— Твоя цена?
— Ну, моя награда, назови как хочешь. Я ее не меняю.
— Ах ты, негодяй! — прошипела Джульетта, пытаясь скрыть улыбку. — Я пришла освободить тебя от смертельного обета, а ты все равно намерен похитить мою добродетель?
Ромео ухмыльнулся:
— Один поцелуй не нанесет урон твоей добродетели.
Она выпрямилась, словно пытаясь сбросить его чары:
— Это смотря кто поцелует. Боюсь, твой поцелуй в одно мгновение заставит меня расстаться с шестнадцатилетними сбережениями.
— Что проку в сбережениях, если их не тратить?
Ромео уже готов был торжествовать победу, когда громкий кашель с балкона заставил Джульетту отскочить.
— Терпение, Лоренцо, — строго сказала она. — Мы скоро пойдем.
— Ваша тетушка уже теряется в догадках, — отозвался монах, — какая исповедь может занимать столько времени.
— Еще минуту! — Джульетта с огорченным видом повернулась к Ромео. — Я должна идти.
— Исповедуйся мне, — шепнул Ромео, взяв ее за руки. — И я дам тебе благословение, которое никогда не исчезнет.
— Края твоей чаши смазаны медом, — отозвалась Джульетта, позволяя притянуть себя ближе. — Какой же страшный яд таится в ней на дне?
— Если это яд, он убьет нас обоих.
— О Боже… Ты, должно быть, действительно любишь меня, если готов скорее умереть, чем провести жизнь подле другой женщины.
— Это так. — Он заключил ее в кольцо объятий. — Поцелуй меня, или я непременно умру.
— Как, опять? Для дважды обреченного ты что-то слишком живой!
С балкона снова донесся шум, но на этот раз Джульетта не двинулась с места.
— Терпение, Лоренцо! Умоляю вас!
— Возможно, мой яд, — сказал Ромео, поворачивая ее голову к себе и не давая отвернуться, — потерял свою силу.
— Мне, правда, пора…
Как птица камнем падает на добычу и уносит рожденную ползать тварь в райские выси, так Ромео сорвал поцелуй с ее губ, прежде чем они снова ускользнули от него. Застряв где-то между херувимами и чертями, его дичь перестала брыкаться, и тогда он широко расправил крылья и позволил поднявшемуся ветру нести их по небу, пока даже хищник не забыл о возвращении домой.
Так за одно объятие Ромео познал уверенность, недоступную, как он считал прежде, никому, даже обладателям всех семи добродетелей. Какими бы ни были его намерения сразу после того, как он узнал, что девушка в гробу жива, неясными даже ему самому, теперь он верил, что сказанные в мастерской слова оказались пророческими: пока Джульетта в его объятиях, других женщин — ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем — для него не существует.
По возвращении в палаццо Толомеи Джульетту осыпали градом пренеприятнейших вопросов и обвинений, щедро сдобренных едкими комментариями о ее деревенских манерах.
— Может, у крестьян так принято, — ехидничала тетка, таща за собой племянницу за руку, — но здесь, в городе, незамужние благовоспитанные девицы не бегают на исповедь, чтобы вернуться спустя несколько часов с горящими глазами и… — Монна Антония гневно впилась взглядом в племянницу в поисках других доказательств обмана. — И растрепанными волосами! Отныне никаких больше вылазок, а если тебе непременно нужно беседовать с твоим драгоценным братом Лоренцо, будь любезна делать это под нашим кровом. Болтаться по городу, отдав себя на милость каждой сплетне и каждому насильнику, — заключила тетка, втащив племянницу на второй этаж и втолкнув в ее комнату, — тебе больше не позволено.
— Лоренцо! — вскричала Джульетта, когда монах, наконец, пришел проведать ее в эту золоченую клетку. — Мне запретили гулять! Я просто теряю рассудок! О! — Она металась из угла в угол, схватившись за волосы. — Что он обо мне подумает! Я сказала, что мы увидимся! Я обещала!
— Тише, милая, — сказал брат Лоренцо, пытаясь усадить ее на стул. — Успокойтесь. Синьор, о котором вы говорите, знает о ваших неприятностях, и это лишь укрепило его привязанность. Он велел передать вам…
— Вы с ним говорили! — Джульетта схватила монаха за плечи. — О, благословенный Лоренцо! Что он сказал? Перескажите же мне скорее!
— Он сказал… — Монах полез куда-то под рясу и извлек свиток пергамента, запечатанный синим воском. — Передать вам это письмо. Держите. Это для вас.
Джульетта благоговейно взяла свиток и помедлила секунду, прежде чем сломать печать с орлом. Ее глаза расширились, когда она развернула пергамент и увидела густую вязь коричневых строк.
— Как красиво! В жизни не видела ничего столь элегантного! — Повернувшись к брату Лоренцо, она постояла секунду, поглощенная своим сокровищем. — Он поэт! Как красиво он пишет! Какое искусство, какое… совершенство! Должно быть, работал всю ночь!
— Сдается мне, он работал несколько ночей, — сказал брат Лоренцо с капелькой цинизма в голосе. — На это письмо ушло много дорогой телячьей кожи и целый ворох перьев.
— Но я не понимаю эту часть. — Джульетта живо повернулась, чтобы показать монаху отрывок из письма: — Почему он говорит, что мои глаза принадлежат не моему лицу, а звездному небу? Мне кажется, это было задумано как комплимент, но, ей-же-богу, достаточно было сказать, что они у меня небесного цвета. Мне непонятен этот аргумент.
— Это не аргумент, — возразил брат Лоренцо, забирая письмо. — Это поэзия, явление иррациональное. Ее назначение не убеждать, а доставлять удовольствие. Я так понимаю, вы довольны?
Джульетта восхищенно выдохнула:
— О, еще бы!
— Тогда, — чопорно ответил монах, — письмо сослужило свою службу, и я предлагаю нам с вами забыть о нем.
— Подождите! — Джульетта выхватила свиток из рук брата Лоренцо. — Я должна написать ответ.
— Это несколько затруднительно, — парировал монах, — потому что у вас нет ни перьев, ни чернил, ни пергамента.
— Нет, — согласилась Джульетта, ничуть не обескураженная. — Но вы мне все это добудете. Тайно. Я в любом случае хотела вас об этом просить, чтобы написать, наконец, моей бедной сестре… — Она повернулась к брату Лоренцо, ожидая увидеть готовность бежать выполнять ее приказ. Ответом ей было открытое несогласие и нахмуренные брови, и она нетерпеливо всплеснула руками: — Что опять не так?
— Я не поддерживаю это предприятие, — покачал головой чернец. — Незамужней девице не подобает отвечать на тайное письмо, особенно…
— А замужней подобает?
— …Особенно учитывая, кто его прислал. На правах старого доверенного друга я должен предостеречь вас против пагубного влечения к Ромео Марескотти… Подождите! — Брат Лоренцо поднял руку, предупреждая реплику Джульетты: — Да, я согласен, он не лишен своеобразного обаяния, но в глазах Бога он отвратителен.
Джульетта вздохнула.
— Вовсе он не отвратителен. Вы просто завидуете.
— Завидую? — презрительно фыркнул монах. — Мне нет дела до внешности, ибо жизнь плоти длится от утробы до могилы. Я говорю о низости его души.
— Как вы можете говорить такое о человеке, спасшем наши жизни? — резко возразила Джульетта. — О человеке, которого до той минуты не встречали, о котором ничего не знаете!
Брат Лоренцо предостерегающе поднял палец.
— Я знаю достаточно, чтобы предсказать его будущее. В этом мире есть растения и твари, которые служат лишь одной цели — навлекать страдания и несчастия на все, с чем судьба приведет им соприкоснуться. Взгляните на себя! Вы уже страдаете от этой связи!
— Но ведь… — Джульетта замолчала, справляясь с волнением. — Но ведь его добрые дела искупил и любые пороки, которые, может, и коренились в нем раньше! — Видя враждебность на лице Лоренцо, она очень спокойно прибавила: — Небеса не выбрали бы Ромео своим инструментом в деле нашего избавления, не пожелай сам Господь его спасения.
— В силу своей божественной природы боги не имеют желаний, — поправил ее брат Лоренцо.
— Ну а я имею. И хочу быть счастливой. — Джульетта прижала свиток пергамента к сердцу. — Я знаю, о чем вы думаете. Вы хотите меня защитить как старый, верный друг и боитесь, что Ромео причинит мне боль. Великая любовь, считаете вы, несет в себе зерно великой скорби. Возможно, вы и правы. Возможно, мудрый отвергнет первое, чтобы спастись от второго, но я скорее предпочту дать выжечь себе глаза, чем родиться слепой.
Прошло много недель, и много писем было написано, прежде чем состоялось второе свидание Джульетты и Ромео. Пылкость их переписки нарастала неистовым крещендо и разрешилась, наконец, несмотря на все попытки брата Лоренцо унять бурю юных чувств, взаимным признанием в вечной любви.
Лишь один человек был посвящен в романтическую тайну Джульетты — ее сестра-близнец Джианноцца, единственная родная душа, оставшаяся у нее в этом мире после того, как Салимбени вырезали их семью. Джианноццу выдали замуж годом раньше, она уехала в имение мужа на юге Италии, но сестры всегда были дружны и часто обменивались письмами. В те времена чтение и письмо были редким умением для юных девушек, но мессир Толомеи от души ненавидел бухгалтерию и с удовольствием возложил эту часть домашних обязанностей на жену и дочерей, которым все равно было нечем заняться.
Однако при постоянном обмене письмами доставку писем Джианноццы можно было назвать в лучшем случае нечастой, и Джульетта подозревала, что ее собственные письма опаздывают точно так же, если вообще доходят до адресата. После приезда в Сиену она не получила от Джианноццы ни единой весточки, хотя и послала ей несколько сообщений об ужасной резне в их доме и неласковом приеме, а теперь и о настоящем заключении в доме дяди Толомеи.
Доверяя осмотрительности брата Лоренцо, аккуратно отправлявшего ее письма, Джульетта понимала, что монах не в силах проследить их дальнейшую судьбу. Не располагая деньгами для оплаты почтовой доставки, она вынужденно полагалась лишь на доброту и порядочность путешественников, направлявшихся в те края, где жила ее сестра. Но теперь, когда дядя запер ее под домашним арестом, любой мог остановить брата Лоренцо на выходе из палаццо и потребовать вывернуть карманы рясы.
Поэтому Джульетта начала прятать письма Джианноцце под половицей. Довольно и того, что брат Лоренцо доставляет ее любовные письма Ромео; понуждать его распространять и другие свидетельства ее бесстыдных чувств было бы жестоко. Поэтому мечтательно-подробные отчеты об амурных делах томились под полом в ожидании посланца, который доставит их всех разом, — или дня, когда Джульетта бросит их скопом в огонь.
Что до ее писем Ромео, она получала пылкие ответы на каждое. Она изъяснялась сотнями слов — он отвечал тысячами; когда она писала «нравится», он отвечал «люблю». Она была смелой и называла его пламенем, но он был смелее и называл ее солнцем. Она отваживалась мечтать о танцах с ним в бальном зале, а он не мог думать ни о чем другом, кроме как остаться с ней наедине.
После взаимного признания горячая любовь знает лишь два пути: первый ведет к удовлетворению желаний, второй — к разочарованию; покой невозможен. Поэтому однажды в воскресное утро, когда после мессы в соборе Святого Христофора Джульетте и ее кузинам позволили пойти на исповедь, войдя в исповедальню, она обнаружила, что за перегородкой вовсе не священник.
— Простите меня, отец мой, ибо я согрешила, — привычно начала она, ожидая встречных вопросов.
Вместо этого она услышала шепот:
— Как это любовь может быть грехом? Если Господь не предназначал людям любить, зачем он создал такую красоту, как твоя?
Джульетта задохнулась от удивления и страха.
— Ромео? — Она опустилась на колени, пытаясь что-нибудь разобрать сквозь металлическую филигрань, и действительно, за решеткой ей удалось разглядеть смутные очертания улыбки. Так улыбаться мог кто угодно, только не священник. — Как ты посмел сюда прийти? Тетка в десяти шагах от исповедальни!
— В твоем сладком голосе больше опасности, — пожаловался Ромео, — чем в двадцати сварливых тетках. Молю тебя: продолжай, и пусть твои речи погубят меня окончательно. — Он прижал ладонь к решетке, желая, чтобы Джульетта сделала то же самое. Она подчинилась и, хотя их руки не соприкасались, ощутила тепло его ладони.
— Как бы мне хотелось, чтобы мы были простыми крестьянами, — прошептала она, — и встречались когда захочется.
— А если бы мы, простые крестьяне, встречались, — подхватил Ромео, — что бы мы делали?
Джульетта порадовалась, что он не видит, как порозовело ее лицо.
— Тогда между нами не было бы решетки.
— Этого, по-моему, слишком мало.
Читать бесплатно другие книги:
