Джульетта Фортье Энн

IV.II

Скажи, могла б его ты полюбить?

На празднике у нас он нынче будет.

Сиена, год 1340-й от Рождества Христова

Канун Успенья Богородицы в Сиене почитали не меньше рождественского сочельника. Маэстро Амброджио думал о том, что на завтрашней вечерне Сиенский собор, обычно темный, будет сиять светом тысяч обетных свечей, некоторые весом больше сотни фунтов, а по центральному нефу мимо золоченого алтаря пройдут представители каждой контрады, чтобы благоговейно почтить блаженное успенье покровительницы Сиены и ее чудесное вознесение.

Завтра, на Успенье, в городском соборе будет мерцать целое море дрожащих язычков пламени. Из окрестных городов и селений тоже прибудут люди, чтобы отдать дань уважения Пресвятой Деве. Каждый год пятнадцатого августа по закону от них требуется жертвовать четко указанное количество восковых свечей на алтарь небесной владычицы Сиены, и городские чиновники прямо в соборе ведут строгий учет, проверяя, чтобы каждый вассальный город или поселок принес положенную дань. То, что собор и без того сиял ярче солнца от свечей, пожертвованных благочестивыми сиенцами, лишь подчеркивало хорошо известную приезжим истину: Сиена — чудесный город, благословленный всемогущей Богоматерью, и членство стоит взносов.

Маэстро Амброджио всегда предпочитал канун праздника пышной дневной процессии. Что-то волшебное происходило с людьми, несущими свет во мрак: огонь передавался их душам, и если присмотреться, в глазах прихожан можно увидеть отблеск чуда.

Но сегодня он не мог, как обычно, участвовать в процессии. С тех пор как маэстро начал писать большие фрески и палаццо Публико, сиенские магистраты обращались с ним как с ровней — каждому хотелось остаться в памяти потомков в самом лучшем виде. Поэтому, художник восседал на тесном подиуме вместе с Советом Девяти — магистратами, ведавшими городской казной, капитаном войны и капитаном народа . Единственным утешением служило то, что «высота положения» позволяла лучше разглядеть музыкантов в алых костюмах, барабанщиков, знаменосцев с эмблемами контрад, священников в шелковых облачениях и горожан, явившихся поблагодарить божественную владычицу, распростершую свой покров над Сиеной.

Ошибиться было невозможно — семейство Толомеи возглавляло процессию от контрады Святого Христофора. Разодетые в пурпур и золото — цвета своего герба, — мессир Толомеи с супругой шли по центральному нефу к золотому алтарю с величием королевской четы, шествующей к трону. За ними шли члены семьи Толомеи, и маэстро Амброджио сразу заметил среди них Джульетту. Хотя ее волосы были спрятаны под голубым, цвета непорочности и величия Пресвятой Девы, шелком, а лицо освещала лишь маленькая восковая свеча в молитвенно сложенных руках, красота девушки сияла, затмевая все вокруг, даже богатое приданое ее кузин.

Но Джульетта не замечала восхищенных взглядов, устремившись мыслями к одной только Деве Марии, и если остальные Толомеи подходили к высокому алтарю с самодовольством донаторов, она упорно держала глаза долу, пока не пришло время преклонить колени вместе с кузинами и подать свою свечу священникам.

Поднявшись, она дважды поклонилась алтарю и лишь после этого позволила себе мирское любопытство. Казалось, она только теперь заметила пышное убранство собора и восхищенно оглядывала величавый храм, увенчанный огромным, в звездах, куполом, не забывая украдкой посматривать на многочисленных прихожан. Маэстро Амброджио ничего так не хотел, как подбежать к девице и почтительно предложить свою помощь, но приличия не позволяли покидать помост, и ему оставалось издали восхищаться ее красотой.

Красавицу заметил не только он. Магистраты, занятые сделками и рукобитьем, замолчали, увидев прелестный лик Джульетты. Стоявший у подиума, словно имея отношение к городским властям, мессир Салимбени обернулся посмотреть, отчего это все затихли. При виде юной красавицы на его лице мелькнуло выражение удовольствия и удивления. В этот момент он напомнил маэстро фреску, виденную в буйные молодые годы в доме гуляки с ужасной репутацией. На фреске был изображен античный бог Дионис, спускающийся на остров Наксос, где принцессу Ариадну покинул ее вероломный любовник Тесей. В мифе как-то вскользь говорилось о результате встречи бога и молодой женщины; некоторым нравилось думать, что они улетели вместе и жили в любовной гармонии, другие знали, что встречи людей с любвеобильными богами никогда ничем хорошим не заканчиваются.

Сравнение Салимбени с божеством могло показаться излишне снисходительным, учитывая репутацию мессира, но ведь и древние языческие боги не отличались добротой и спокойным нравом. Даже Дионис, бог вина и веселья, в мгновение ока превращался в огонь священного безумия, первобытную силу природы, заставлявшую женщин бегать нагишом по лесам и разрывать диких зверей голыми руками.

Сейчас, когда разодетый в парчу Салимбени стоял у помоста магистратов, глядя на Джульетту, для несведущих он был сама благожелательность и щедрость, но острый глаз художника разглядел мгновенно свершившуюся перемену в этом человеке.

— Ну, я вам доложу, — выговорил, наконец, один из Совета, — Толомеи просто ящик с сюрпризами. Где он прятал ее столько времени?

— Это не тема для шуток, — осадил его подеста Никколино Патрицци. — Я слышал, ее семью вырезали бандиты Салимбени. К счастью, девица в это время была у исповеди. Я хорошо помню ее отца. Редкий был человек, никому не удавалось поколебать его убеждений…

— Вы уверены, что девица вообще там была? — не поверил другой магистрат. — Невероятно, чтобы Салимбени упустил такую жемчужину!

— Кажется, ее спас священник. Толомеи взял обоих под свое покровительство. — Никколино Патрицци вздохнул и отпил вина из серебряного кубка. — Надеюсь, это не разожжет старинную вражду. Ведь нам с таким трудом удалось ее обуздать…

Мессир Толомеи много недель с тайным ужасом ждал этой минуты. Он знал, что в канун Успенья в соборе лицом к лицу столкнется с одиозным главой враждебного клана, а долг чести требовал отомстить за брата и его семью. Поэтому, поклонившись перед алтарем, он направился к подиуму, выискивая глазами Салимбени среди собравшейся знати.

— Доброго вам вечера, дорогой друг! — распахнул объятия Салимбени при виде старого врага. — Надеюсь, ваша семья в добром здравии?

— Более-менее, — ответил Толомеи сквозь зубы. — Некоторые погибли недавно от рук бандитов; слышали, наверное?

— Да, слухи ходят, — ответил Салимбени. Радушные объятия как-то очень ловко перешли в презрительное пожатие плеч. — Но я не верю слухам.

— Значит, мне повезло больше, — ответил Толомеи, превосходя собеседника ростом и манерами, но не умея взять верх в разговоре. — У меня есть живые свидетели, готовые поклясться на Библии.

— Правда? — Салимбени уже посматривал в сторону, словно беседа ему наскучила. — Какой суд глуп настолько, чтобы выслушать их?

После этой реплики воцарилась тишина, чреватая взрывом. Толомеи и все вокруг понимали, что он бросает вызов силе, способной смять его и уничтожить все, что у него есть: жизнь, свободу, собственность, за считанные часы, а магистраты и пальцем не шевельнут, чтобы его защитить. В их сундуках много золота Салимбени, а будет еще больше, поэтому никто из них не стремился свергнуть этого тирана.

— Мой дорогой друг, — продолжал Салимбени с прежней добродушной насмешкой. — Надеюсь, вы не позволите провинциальным происшествиям испортить вам вечер. Нет бы поздравить себя, что дни нашей вражды позади и теперь мы живем в мире и согласии!

— Вы это называете миром и согласием?!

— Возможно, нам стоит подумать о… — Салимбени посмотрел куда-то в середину зала, и все, кроме Толомеи, обернулись взглянуть на предмет его интереса. — …скреплении мирного договора брачными узами.

— Господи, ну конечно! — Толомеи неоднократно предлагал такой вариант, но всякий раз получал отказ. Если Салимбени смешают свою кровь с Толомеи, считал он, то перестанут проливать ее с прежней легкостью.

Решив ковать железо, пока горячо, он нетерпеливо подозвал жену. Ему понадобилось несколько раз помахать ей, прежде чем монна Антония, наконец, осмелилась поверить, что мужчинам требуется ее присутствие, и робко, бочком приблизилась к Салимбени, как рабыня к хозяину с непредсказуемым нравом.

— Мой дорогой друг мессир Салимбени, — начал Толомеи, — предложил нам породниться. Что скажешь, дорогая? Разве это не прекрасно?

Польщенная монна Антония восторженно всплеснула руками.

— О, как это прекрасно, поистине чудо! — Она чуть не поклонилась Салимбени, прежде чем заговорить с ним: — Раз уж вы были настолько добры, чтобы это предложить, мессир, у меня есть тринадцатилетняя дочь, которая составит подходящую партию вашему красавцу сыну, Нино. Вон она стоит, — монна Антония показала в середину собора, — рядом с моим первенцем Тебальдо, который завтра будет участвовать в Палио. А если вы ее потеряете, то у нее есть младшая сестра, сейчас ей одиннадцать.

— Спасибо за щедрое предложение, досточтимая монна, — отвечал Салимбени, чуть обозначив любезный поклон. — Но я говорил не о моем сыне. В мужья я предлагаю себя.

Толомеи и монна Антония потеряли дар речи. У собравшихся вокруг недоверчиво приоткрылись рты, но ошеломление быстро сменилось нервными перешептываниями и гулом. На подиуме разговор слушали с неослабевающим напряжением.

— Кто эта женщина? — Салимбени, не обращая внимания на общее смятение, кивком указал на Джульетту. — Она была замужем?

Утихший было гнев Толомеи проснулся вновь, и в его голосе появился металлический оттенок:

— Это моя племянница. Она единственная выжила после трагических событий, о которых я говорил. Она живет только мечтой о мести тем, кто несет ответственность за гибель ее семьи.

— Понятно. — Салимбени ничуть не выглядел обескураженным. Более того: казалось, подобные препятствия лишь разжигают его желание. — Значит, девица с норовом?

Монна Антония, не в силах дольше сдерживаться, с готовностью ответила:

— Хуже некуда, мессир. Совершенно невыносимая девчонка. Я уверена, что вам гораздо лучше будет с одной из моих дочерей. Они не будут противиться.

Салимбени улыбнулся своим мыслям.

— Отчего же, мне всегда нравилось небольшое сопротивление.

Даже издали Джульетта чувствовала на себе множество взглядов и не знала, куда спрятаться от пристального внимания. Дядя и тетка покинули своих чад ради важного разговора со знатными сиенцами. Среди них Джульетта заметила человека, источавшего поистине королевскую уверенность и великодушие, но с глазами тощего голодного зверя. Девушку беспокоило, что он не сводил с нее взгляда.

Спрятавшись за колонной, она несколько раз глубоко вздохнула и сказала себе, что все будет хорошо. Утром брат Лоренцо принес ей письмо Ромео, где говорилось, что команданте Марескотти в самом скором времени пойдет сватать ее к дяде Толомеи. С самого утра Джульетта непрестанно молилась, чтобы предложение было принято, и ее зависимость от семейства Толомеи закончилась.

Украдкой выглядывая из-за колонны, Джульетта нашла в толпе знати и своего красавца Ромео. Он тоже вытянул шею, высматривая возлюбленную, огорченный, что не видит ее. А рядом с ним стоял мужчина, который мог быть только его отцом. Джульетта ощутила прилив радости, зная, что оба Марескотти хотят видеть ее членом своего клана. Увидев, что Ромео с отцом подошли к ее дяде, она едва сдержала эмоции. Прячась за колоннами, она незаметно подошла поближе, чтобы слышать разговор, оставаясь невидимой. К счастью для нее, собеседники были слишком заняты жарким спором, чтобы обращать внимание на что-то еще.

— Команданте! — воскликнул дядя Толомеи, увидев подходящих Марескотти. — Скажите нам, врагу ворот?

— Враг, — отозвался команданте, коротко кивнув человеку с глазами зверя, стоявшему рядом с Толомеи, — уже здесь. Имя ему коррупция, и никакими воротами его не остановишь. — Он сделал паузу, подождав, пока стихнет смех. — Мессир Толомеи, я хочу обсудить с вами один деликатный вопрос с глазу на глаз. Когда я могу нанести вам визит?

Сбитый с толку, Толомеи уставился на команданте. Марескотти не превосходили Толомеи богатством, но факел истории ярко освещал это имя уже пятьсот лет: свою родословную они вели от службы у Карла Великого, если не от самого сотворения мира. Ничто, подумала Джульетта, не доставит большего удовольствия дяде, чем выгодная сделка с прославленными Марескотти. Толомеи действительно повернулся спиной к человеку с глазами животного и спросил, чуть разведя руки:

— Скажите мне, что у вас на уме?

Команданте Марескотти колебался, не решаясь трогать приватные материи в присутствии стольких ушей.

— Вряд ли, — дипломатично начал он, — мессиру Салимбени будет интересно наше дело…

При слове «Салимбени» Джульетта окаменела. Только теперь она поняла, кто этот мужчина с глазами зверя, к которому несколько минут назад так униженно подбежала тетка Антония. Много часов наедине с собой девушка гадала, как выглядит убийца ее родителей, и теперь, когда он стоял перед ней, была шокирована, что это чудовище в людском облике выдают только глаза.

Джульетта представляла себе мощную, неотесанную, непрощающую креатуру, самой природой предназначенную для войн и кровопролития; вместо этого она увидела человека, который никогда не держал в руках оружия и на вид умел болтать только языком и ложкой. Трудно было найти больший контраст, чем между команданте Марескотти и мессиром Салимбени: один — солдат до мозга костей, ничего, однако, не желающий так, как мира; другой облекся изысканной вежливостью, как платьем, но под тонкой материей скрывалось гнилое нутро.

— Отчего же, команданте, — возразил Салимбени, наслаждаясь своей властью над Толомеи. — Меня всегда интересовали дела, которые нельзя отложить до утра. Мыс мессиром Толомеи лучшие друзья, наверняка он не пренебрежет моим… — Салимбени не выдержал и фыркнул над выбранным словом: — …скромным советом в важных сделках.

— Прошу извинения, — сказал команданте, решив, что благоразумнее будет откланяться. — Вы правы. Дело терпит до утра.

— Нет! — Не в силах уйти, не изложив дела, Ромео шагнул вперед, прежде чем отец успел ухватить его сзади за одежду. — Не терпит! Мессир Толомеи, я хочу жениться на вашей племяннице, Джульетте.

Толомеи был так ошарашен этим неожиданным предложением, что не сразу нашелся с ответом. Не он один онемел от импульсивного вмешательства мальчишки в мужской разговор. Собравшиеся вокруг вытянули шеи, гадая, у кого хватит духу заговорить первым. Стоявшая за колонной Джульетта зажала рот ладонью: ее до глубины души тронуло нетерпение возлюбленного, но она пришла в ужас оттого, что он говорил так горячо и против воли отца.

— Как вы слышали, — начал команданте Марескотти с отменным спокойствием, обращаясь к разинувшему рот Толомеи, — я имею честь предложить брак между моим старшим сыном Ромео и вашей племянницей Джульеттой. Вы, без сомнения, знаете, что мы семья со средствами и незапятнанной репутацией, и, при всем уважении, могу обещать, что ваша племянница не будет страдать от отсутствия удобств или почестей, к которым она привыкла. Когда я умру, после меня состояние наследует Ромео. Когда он станет главой рода, ваша племянница получит во владение значительное имение с обширными землями. Все это я подробно изложил в особом документе. Когда позволите нанести визит, чтобы я мог лично вручить вам эту грамоту?

Толомеи молчал. Странные тени бродили по его лицу подобно акулам, описывающим круги под гладью вод. Он явно тяготился необходимостью немедленно отвечать и силился найти какой-нибудь выход.

— Если вы печетесь о ее счастье, — добавил команданте, недовольный колебаниями Толомеи, — то я счастлив объявить, что мой сын не возражает против этого брака.

Когда Толомеи, наконец, заговорил, в его голосе не слышалось и тени надежды.

— Добрейший команданте, — мрачно сказал он. — Ваше предложение — огромная честь для меня. Я изучу грамоту и обдумаю ваше предложение…

— Вы этого не сделаете! — Шагнув вперед, Салимбени встал между собеседниками, в бешенстве, что его игнорирую ют. — Я считаю, этот вопрос уже решен.

Команданте Марескотти отступил на шаг. Опытный полководец, он умел отразить подлые вылазки негодяев, но Салимбени был опаснее любого внешнего врага.

— Извините нас, — сказал он, — но мы ведем разговор с мессиром Толомеи.

— Можете беседовать о чем угодно, — парировал Салимбени, — но девушка моя. Это единственное условие сохранения этого смехотворного мира.

Громкий ропот, последовавший за возмутительным заявлением Салимбени, заглушил крик ужаса, вырвавшийся из уст Джульетты. Скорчившись за колонной, она обеими руками зажала рот, исступленно молясь, чтобы она ненароком ослышалась и речь шла о другой девушке.

Когда она, наконец, осмелилась выглянуть снова, то увидела, как дядя Толомеи обошел Салимбени и вновь обратился к команданте Марескотти с искаженным мукой лицом.

— Дорогой команданте, — сказал он дрожащим голосом. — Дело это, как вы понимаете, тонкое, но мы обязательно найдем какое-нибудь решение…

— Обязательно! — Монна Антония решилась заговорить снова, подобострастно подбежав к нахмурившемуся команданте. — У меня есть дочь, которой сравнялось тринадцать. Она будет прекрасной женой вашему сыну. Вон она стоит, видите?

Марескотти даже не повернул головы.

— Мессир Толомеи, — сказал он со всем терпением, которое смог собрать. — Наше предложение касается только Джульетты. И вы меня весьма обяжете, если спросите ее самое. Мы, слава Богу, не варвары, чтобы распоряжаться женщинами как скотом…

— Девушка принадлежит мне! — резко ответил Толомеи, взбешенный вмешательством супруги и полученным выговором. — Я могу поступить с ней как захочу. Благодарю за честь, команданте, но у меня на нее другие планы.

— Я советую вам обдумать их еще раз, — сказал Марескотти, угрожающе шагнув вперед. — Девушка привязалась к моему сыну, которого считает своим спасителем, и доставит вам много огорчений, если вы решитесь принудить ее к браку с другим, особенно, — с отвращением глянул он на Салимбени, — с тем, кто открыто пренебрегает трагедией, случившейся с ее семьей.

Перед лицом железной логики Толомеи не нашелся что возразить. В душе Джульетты на миг даже пробудилось сочувствие: стоя между двумя наделенными умом и силой мужами, дядя напоминал утопающего, ухватившегося за первую попавшуюся доску с разбитого корабля и приплывшего к весьма печальному результату.

— Должен ли я понять так, что вы чините мне препятствия, команданте? — спросил Салимбени, снова становясь между ними. — Не станете же вы оспаривать права мессира Толомеи как главы семьи! Меньше всего, — в его голосе послышалась неприкрытая угроза, — дому Марескотти нужна ссора с Толомеи и Салимбени!

Джульетта уже не могла сдержать слез. Она хотела выбежать к мужчинам и остановить их, но понимала, что ее присутствие только осложнит дело. Когда Ромео предложил ей стать его женой — тогда, в исповедальне, — он сказал, что между их семьями всегда был мир. Похоже, теперь миру настал конец, и все из-за нее.

Сиенский подеста Никколино Патрицци с возрастающей тревогой слушал разгоравшийся под самым помостом скандал. И не он один.

— Когда они были смертельными врагами, — задумчиво сказал его сосед, не отрывая взгляда от Толомеи и Салимбени, — я боялся их хуже чумы. Теперь, когда они друзья, я боюсь их еще сильнее.

— Совет Девяти должен быть выше низменных человеческих страхов! — повысил голос Никколино Патрицци, поднимаясь с кресла. — Мессир Толомеи! Мессир Салимбени! Что за тайные сделки в канун Успенья? Уж не торговать ли вы явились в храм Господень?

Тяжелая пауза повисла над собравшимися, когда с помоста прозвучали эти слова. Стоявший под высоким алтарем епископ застыл с поднятой рукой, забыв благословить очередного подошедшего.

— Высокочтимый мой мессир Патрицци! — с издевкой ответил Салимбени. — Подобные слова не делают чести ни нам, ни вам. Отчего бы вам не поздравить нас от всей души, ибо мой дражайший друг мессир Толомеи и я решили отпраздновать наш долгий мир, породнившись!

— Мои соболезнования по поводу кончины вашей жены! — съязвил Никколино Патрицци. — Когда же вас постигла печальная утрата?

— Монна Агнесса, — невозмутимо ответил Салимбени, — не доживет до следующего месяца. Она не встает с постели и не принимает никакой пищи.

— Трудно есть, — пробормотал один из магистратов, — когда тебя морят голодом.

— Вам придется получать разрешение святейшего папы на брак между бывшими кровными врагами, — не сдавался Никколино Патрицци. — И я сомневаюсь, что вы его получите. Дорогу между вашими домами затопили такие реки крови, что ни один приличный человек не пошлет свою дочь искать брод. Это нечистый внушил вам…

— Освященный брак поможет изгнать нечистого.

— Папа считает иначе!

— Все может быть, — сказал Салимбени, и непристойная улыбка искривила его губы. — Но папа должен мне деньги. И вы тоже. Все вы.

Гротескное заявление возымело желаемый эффект — Никколино Патрицци сел, побагровевший и взбешенный. Салимбени нагло посмотрел на остальных магистратов, словно приглашая высказаться еще кого-нибудь, но на подиуме стояла тишина.

— Мессир Салимбени! — прорезал поднявшийся в церкви недовольный гул голос, и все вытянули шеи, чтобы разглядеть смельчака.

— Кто это сказал? — Салимбени всегда любил ставить на место людей ниже его по положению. — Не скромничай!

— Скромность мне также неведома, — отозвался Ромео, выходя вперед, — как вам добродетель, мессир Салимбени.

— Что же такого важного, — сказал Салимбени, высоко подняв голову в попытке смотреть на соперника сверху вниз, — ты можешь мне сказать?

— Только одно: девица, которую вы возжелали, уже принадлежит другому мужчине.

— Неужели? — Салимбени бросил взгляд на Толомеи. — Как это?

Ромео выпрямился.

— Дева Мария доверила ее мне, и я могу защищать ее до скончания веков. А что соединил Бог, люди да не разъединят!

Секунду Салимбени стоял с недоверчивым видом, затем расхохотался.

— Хорошо сказано, парень. Теперь я тебя узнал. Твой кинжал недавно лишил жизни одного из моих добрых друзей, но я буду великодушен и не стану подавать жалобу, раз ты позаботился о моей будущей невесте.

Повернувшись спиной, Салимбени ясно дал понять, что считает разговор оконченным. Все взгляды были устремлены на Ромео, стоявшего с пылающим от отвращения лицом, и многие сочувствовали красивому юноше, ставшему жертвой негодного маленького лучника.

— Пойдем, сын мой, — сказал команданте Марескотти, отступая. — Нечего делать, игра проиграна.

— Проиграна? — вскричал Ромео. — Это никогда не была игра!

— Что бы ни затевали эти двое, — возразил отец, — они скрепили договор рукопожатием перед алтарем Пресвятой Девы. Ссориться с ними теперь означает идти против воли Бога.

— Ну что ж, значит, пойду! — заявил Ромео. — Ибо небеса изменили себе, позволив этому случиться!

Когда юноша снова вышел вперед, призыва к тишине не понадобилось. Все жадно прислушивались, ловя каждое слово.

— Пресвятая Богоматерь! — воскликнул Ромео, удивив собравшихся обращением к пустоте под куполом, а не к Салимбени. — Низкое преступление совершается в твоем доме, под твоим покровом, в эту святую ночь! Молю тебя наказать негодяев, и явить им твою волю, чтобы никто не осмелился усомниться в твоей божественной правоте! Пусть тот, кто победит в Палио, будет твоим избранником! Даруй мне твой святой стяг, чтобы я мог застелить им брачное ложе и возлечь на него с той, которая моя по праву! Удовлетворившись этим, я верну его тебе, о преблагая Богоматерь, ибо он будет выигран по твоей воле и вручен мне твоей рукой, чтобы показать всем людям, на чьей ты стороне!

Когда Ромео замолчал, не было в церкви человека, который осмелился бы поднять на него глаза. Одни пришли в ужас, став свидетелями святотатства, другие устыдились неслыханной и эгоистичной сделки молодого Марескотти с Пресвятой Девой, а остальным просто было жаль его отца, которого в Сиене любили и уважали. Все понимали: будь то божественное вмешательство, которое не промедлит после столь вопиющего неуважения, или земная политическая необходимость, но Ромео Марескотти попросту не дадут пережить ближайшие Палио.

IV.IІІ

Царапина, царапина пустая;

Но и ее довольно. Где мой паж?

Скорей беги, негодный, за врачом!

Из Музея Совы я уходила с двойственным чувством и смятенным сердцем. С одной стороны, с плеч как гора свалилась — палио и кинжал Ромео теперь в надежном сейфе Пеппо. С другой стороны, я жалела, что так быстро рассталась с артефактами. Что, если мать завещала их мне с особой целью? Может, они являются ключом к загадке, где находится могила Джульетты?

Всю дорогу до гостиницы я боролась с желанием повернуть назад и потребовать свои сокровища обратно. Я совладала с собой потому, что знала — радость от обретения маминого наследства скоро сменится страхом. Кто сказал, что сейф диретторе Россини надежнее, чем у Пеппо? Раз бандит знает, где я живу (иначе зачем бы он вломился в мой номер?), рано или поздно он поймет, где я держу ценные вещи.

Я остановилась посреди улицы. Только сейчас мне пришло в голову, что возвращаться в отель — самая неумная идея из всех, которые приходили мне в голову, пусть даже Пеппо и избавил меня от артефактов. Ведь бандит только и ждет, чтобы птичка прилетела в клетку. После нашей игры в кошки-мышки в университетском архиве он наверняка настроен не самым благодушным образом.

Мне нужно переехать — так чтобы ни одна живая душа не знала, где я. Или лучше сразу сесть на ближайший самолет до Виргинии?

Нет, я не сдамся. Только не теперь, когда я уже столько узнала. Буду менять отели, может, даже сегодня, когда стемнеет, стану невидимой, хитрой, злой. Все, Джульетта идет за матрацами .

На одной улице с гостиницей «Чиусарелли» был полицейский участок. Некоторое время я мялась неподалеку, соображая, надо ли завязывать знакомство с местными копами, рискуя, что выплывет наружу моя двойная личность. В конце концов, я решила, что это неразумно. По своему римско-копенгагенскому опыту я знала, что полицейские очень похожи на журналистов: выслушают вашу версию, но предпочтут свою собственную.

Я повернулась и пошла обратно в центр, оборачиваясь через каждые десять шагов, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, и ломая голову, что предпринять. Я даже зашла в палаццо Толомеи узнать, не найдется ли у президенте Макони для меня минутка и умный совет. Операционистка в тонких очках, с недавних пор сама любезность и моя лучшая подруга, заверила, что он будет просто счастлив уделить мне время, когда вернется из отпуска с озера Комо через десять дней.

После приезда в Сиену я несколько раз проходила мимо запретной двери Монте Паски, всегда ускоряя шаги, чтобы незамеченной миновать гнездо Салимбени. Я даже сутулилась, пряча лицо, опасаясь, что окна кабинета начальника департамента безопасности выходят на улицу Корсо.

Отныне все будет иначе. Сегодня я возьму быка за рога и хорошенько встряхну зверя. Подойдя к готической входной двери, я вошла, мельком убедившись, что камера слежения зафиксировала мой решительный настрой.

В здании, которое несколько раз дотла сжигали представители недружественного лагеря — в том числе, моего собственного, — которое разоряла разъяренная чернь, которое несколько раз отстраивали владельцы и где в 1472 году расположился банк, ныне являющийся старейшим действующим банком в мире, царила на редкость мирная атмосфера. В интерьере органично сочетались Средневековье и модерн. Направившись к приемной стойке, я про себя отметила безукоризненное, без рубца, воссоединение многовекового разрыва — от смутных времен до наших дней.

Секретарь говорил по телефону, но прикрыл трубку ладонью, чтобы спросить меня — сперва по-итальянски, затем по-английски, — к кому я пришла. Я представилась подружкой начальника службы безопасности, после чего секретарь улыбнулся и предложил мне нужно спуститься на подвальный этаж.

Приятно удивленная, что меня впустили вот так запросто, без доклада и провожатых, я пошла вниз по лестнице с нарочитым безразличием, хотя в груди целая сотня мышей отплясывала ирландский степ. Они сидели тихо, когда я убегала по ночному городу от бандита в спортивном костюме, но сейчас, когда я шла на встречу с Алессандро, невидимые грызуны устроили настоящее гала-шоу.

Вчера вечером я ушла из ресторана, не помышляя о новой встрече, и это чувство явно было взаимным, однако уже сегодня, ведомая инстинктом, я спускалась в логово Салимбени. Дженис утверждала, что в чрезвычайных обстоятельствах инстинкт заменяет здравый смысл; но я, со своей стороны, вижу здесь некоторое противоречие. Здравый смысл подсказывал, что Алессандро и другие Салимбени приложили руку к неприятностям, обрушившимся на меня в Сиене, однако десятым чувством я знала, что, несмотря на неприязнь, могу рассчитывать на крестника Евы-Марии.

В подвале было значительно прохладнее. Следы первоначальной постройки проступали отчетливее, стены были неровными и очень старыми. Когда-то на этом фундаменте стояла высокая башня, не ниже Манджии на Кампо. Обычная практика в средневековой Сиене: в смутные времена такие палаццо с башнями служили самостоятельными крепостями.

От нижней ступеньки узкий коридор с окованными железом дверьми по обе стороны уходил в темноту. Обстановка сильно смахивала на тюремную, и я даже засомневалась, правильно ли иду, когда из-за полуоткрытой двери послышались громкие возгласы и поздравления.

Я с опаской приблизилась к двери. Здесь Алессандро или нет, мне в любом случае придется многое объяснять, а логика никогда не была моей сильной стороной. Осторожно заглянув, я увидела стол, заваленный непонятными металлическими предметами и недоеденными бутербродами, ряд карабинов у стены и троих мужчин в футболках и форменных штанах (один из них был Алессандро), сгрудившихся у маленького телевизора. Сперва я подумала, что они просматривают данные с камеры слежения, но когда они одновременно застонали, схватившись за головы, стало понятно, что полицейские смотрят футбол.

На мой стук в открытую дверь никто не обернулся; тогда я переступила порог и кашлянула. Алессандро обернулся посмотреть, у кого хватило наглости помешать болельщикам, и при виде меня, робко улыбающейся, у него стал такой вид, словно его огрели по голове сковородкой.

— Простите за беспокойство, — начала я, изо всех сил стараясь не выглядеть Бэмби на ходулях, хотя чувствовала себя именно так. — Не найдется ли у вас минута?

Двое других полицейских, как по команде, вымелись из комнаты, похватав на ходу пистолеты и форменные куртки и сунув в рот недоеденные сандвичи.

— Итак, — сказал Алессандро, усилием воли прерывая матч и отбросив в сторону пульт дистанционного управления, — удовлетворите мое любопытство… — Он не закончил фразу. Его взгляд позволял предположить, что, несмотря на мою принадлежность к криминальным структурам, в глубине души он рад меня видеть.

Я присела на свободный стул, оглядывая «железо» на стенах.

— Это ваш кабинет?

— Фактически. — Натянув на плечи болтавшиеся подтяжки, Алессандро уселся за стол. — Это комната для допросов. Допрашиваем в основном американцев. Раньше здесь была пыточная.

Откровенный вызов в зеленых глазах заставил меня забыть и смущение, и цель визита.

— Самый подходящий для вас офис.

— Согласен. — Он поставил тяжелый сапог сбоку от стола и прислонился спиной к стене. — Ладно, я вас слушаю. Наверняка не с пустяками пришли?

— Как сказать. — Я отвела глаза, тщетно пытаясь припомнить начало официальной речи, которую репетировала, спускаясь по лестнице. — Видите ли, вот вы считаете меня вероломной тварью…

— Ну, я видывал и похуже.

— …да и я в ваш фан-клуб не запишусь…

Он криво улыбнулся:

— Однако вы пришли ко мне.

Я скрестила руки на груди, подавив нервный смешок.

— Вы не верите, что я Джульетта Толомеи, и мне, знаете ли, наплевать, но дело в том, — я сглотнула комок в горле, чтобы голос звучал решительнее, — что меня пытались убить.

— Не дают спокойно отравиться, да?

Его сарказм тут же вернул мне самообладание.

— За мной следит какой-то тип, — резко сказала я. — Мерзкий бродяга в заношенном спортивном костюме. Явный отморозок. Я решила, это ваш приятель.

Алессандро выдержал удар, не дрогнув.

— И что вы от меня хотите?

— Ну, не знаю… — Я тщетно искала искру сочувствия в зеленых глазах. — Может, поможете мне?

Его глаза замечательно заискрились, но это было не сочувствие, а скрытое торжество.

— Не подскажете, с какой стати мне этим заниматься?

— Эй! — возмутилась я, искренне обиженная такой реакцией. — Я… девушка, и я в опасности!

— А я вам кто, Зорро?

Я подавила стон, кляня себя за дурацкую надежду, что ему не все равно.

— Я слышала, итальянцы неравнодушны к женским чарам.

Он немного подумал.

— Ну, это когда нам попадаются действительно очаровательные женщины.

— Так, ладно, — сказала я, сдерживая ярость. — Вы высказались начистоту. Хотите послать меня к черту? Отлично, я уйду. Вернусь в Штаты и никогда не побеспокою своим присутствием ни вас, ни вашу крестную маму. Но, сперва, мне надо выяснить, кто этот тип, и я хочу, чтобы ему надрали задницу.

— Вы хотите, чтобы это сделал я?!

Я гневно посмотрела на него.

— Мне казалось, человеку вроде вас не понравится, что подобные типы разгуливают по его драгоценной Сиене. Но раз так… — Я сделала попытку встать. — Вижу, что ошиблась в вас.

Алессандро подался вперед с комической тревогой, поставив локти на стол.

— Ладно-ладно, мисс Толомеи, скажите, с чего вы взяли, что кто-то пытается вас убить?

Ничего, что мне некуда больше обратиться, — я ушла бы отсюда куда глаза глядят, но он впервые обратился ко мне «мисс Толомеи».

— Ну… — Я неловко поерзала на краешке стула. — Например, с того, что он шел за мной по городу, вломился в мой номер, а сегодня утром преследовал меня с пистолетом…

— Это, — с нечеловеческим терпением сказал Алессандро, — еще не значит, что кто-то пытается вас убить. — Он сделал паузу, изучая мое лицо, и нахмурился: — Какой помощи вы от меня ждете, если сами очень многое недоговариваете?

— Я говорю правду, клянусь! — Я тщетно старалась придумать другие убедительные аргументы, но впилась взглядом в татуировку на его правой кисти, и мозг начал обрабатывать визуальную информацию: это не тот Алессандро, к которому я шла в палаццо Салимбени. Крестник Евы-Марии был сама классическая изысканность и утонченность, даже старомодность, у него точно не было стрекозы или другой какой заразы на запястье.