Лавка старинных диковин (сборник) Шекли Роберт
– Да-да, именно это я и хочу сказать! Иван, подумайте, сколько наши предки трудились, чтобы этот день настал. Мы исполняем их мечту!
Иван снова пожал плечами. Выглядел он нездорово, если не сказать жалко: лицо позеленело, губы под усами а-ля молодой Фридрих Ницше приобрели бледно-охристый оттенок. Глаза покраснели.
Петру даже сделалось обидно. Своим болезненным видом Иван словно показывал, что он думает обо всей этой экспедиции на Марс, о великом приключении, ради которого они покинули тихую родную деревеньку под Омском и отправились в большой и неизведанный мир Солнечной системы.
Двигатели корабля наконец умолкли, и пассажиры стали собираться. Расстегнув ремни, они поднимались на ноги, прятали по карманам дорожные журналы для космических путешественников. Кто-то, пыхтя, снимал чемоданы и сумки с багажных полок над креслами, кто-то уже шаркал по проходу в сторону люка.
– Все выходят! – заметил Петр.
– Ну и пусть.
– Идемте с ними.
– Вечно тебе за кем-то надо увязаться, – поддел Петра Иван. – Если кто-то покидает корабль, то и ты за ним.
– Что в этом плохого?
– Как овца на бойню!
– При чем здесь бойня? – не понял Петр. – Люди спокойно высаживаются на новую землю. Идемте, нельзя отставать.
– Да мне и здесь хорошо, – заартачился Иван.
– Вам не стыдно? Только вчера жаловались, что спина болит! – напомнил Петр.
– Ну и что? Корабль все равно удобный. И потом, откуда ты знаешь, что мы на Марсе? Я что-то указателей не заметил. Вдруг мы совершили незапланированную посадку на одном из спутников?
– На спутник мы уже садились – забыли? Заправлялись и пополняли запасы еды.
– Я бы не рискнул называть едой тамошнего цыпленка по-киевски.
– Мне он тоже не по вкусу, – признался Петр. – Если честно, хочется рыбки. Свеженькой. Но рыбу на Марсе не разводят, у них мало воды.
– Разве надо много воды, чтобы наполнить резервуар с живой рыбой?
В этот момент из кабины вышел капитан судна Илья Шмиренский.
– В чем дело? – спросил он. – Вы, двое, чего расселись?
– Я вот жду товарища. – Петр ткнул пальцем в Ивана.
– А я сам не знаю, чего жду, – ответил Иван.
– Значит, так, молодежь, – сказал Шмиренский. – Шагом марш на выход. Мне еще назад на Землю лететь, забирать следующую партию пассажиров. Не могу же я задерживаться из-за двоих трусов! Новой планеты они испугались…
– Это кто здесь трус? – возмутился Иван.
– Ты, наверное, не я же. Я сделал все, что от меня требовалось и чему меня учили, – привел свой корабль на Красную планету.
– Вы другое дело. Вы исполнитель, у вас особые привилегии, потому и не боитесь. Нам же говорили, что Марс красный, а он, – Иван ткнул пальцем в экран монитора, – какой-то серо-зеленый.
– Это естественное искажение цвета.
– Мы тоже подвергнемся каким-нибудь естественным искажениям? – сострил Иван.
В этот момент из-за спины капитана вышел другой член экипажа. Он снимал все происходящее на камеру.
– Вас снимают! – воскликнул капитан. – Выходите, не позорьтесь!
– Если вам не нравится, можете потом вырезать, – предложил Иван.
– Пленку ни на сантиметр не сократят. Высадку на Марс мы покажем полностью, как бы она ни затянулась.
– Кстати, затянулась она уже порядком, – заметил оператор. – Пленка вот-вот закончится.
– Врете, – возразил Иван. – У вас видеокамера, в ней пленка не кончается.
– Все когда-нибудь кончается, – возразил оператор. – Даже видеопленка.
– Знаете, меня терзают сомнения, – произнес Иван. – Сдается мне, что мы не покидали пределов Земли. Так, покружили пару месяцев над пустыней. Скажем, над Сахарой. Теперь начальство приказало высаживаться, и нас про дают в рабство какому-нибудь арабскому шейху! Вот на что это похоже.
– Бред, – сказал капитан. – Здесь на миллион километров вокруг ни одного араба.
– Вы сами немного похожи на араба.
– Да я грузин!
– Ага!
– Что – ага?
– Так, ничего…
– Прошу прощения, – обратился к капитану оператор, – но этот юноша сошел с ума. Правда, не окончательно. Не секрет, что вокруг Марса скапливается плотное облако негативной энергии. Один видный эксперт недавно заявил, что межпланетным переселенцам становится все труднее преодолевать эту пелену концентрированных и искаженных данных. Мы могли оказаться где угодно.
– Я тоже про это слышал, – сказал, выходя из кабины, взъерошенный паренек. Видимо, помощник оператора: за плечами он нес большую сумку-чехол для камеры. – Меня Мишей зовут, – представился он. – Я под слушал ваш разговор, и мне стало жутко интересно. Видите ли, давным-давно мы еще удивлялись странным явлениям – когда вдруг сочеталось несочетаемое. Например, мы поразились бы, встретив человека с попугаем вместо руки.
Миша указал на экран, и все увидели верзилу в черном. Казалось, он ждет автобус на остановке; такой обычный, ничем не примечательный человек, если не считать попугая у него вместо левой кисти.
– Впору воскликнуть: «О чудо!» – продолжил Миша, – но в журналах на Земле про такое писали. Даже по Си-эн-эн передачу недавно показывали. Это вроде называется… попугайное расстройство психики. Первые случаи были отмечены на Мадагаскаре или в Бенине, не помню. В общем, у африканцев генетическая предрасположенность к такого рода заболеваниям. Налицо материализация психоза.
– Уверен? – спросил Саша, оператор. – Ты только что доказал существование непроницаемой сферы неизвестности, но ведь мы сами сейчас внутри ее пределов. Так откуда тебе знать наверняка?
– Мы же русские, дружище, – сказал Миша. – Русский без таких загогулин жить не может. Сейчас мы будто в самом настоящем научно-фантастическом романе. Некогда подобное было доступно только англоговорящим народам, лишь они умели мыслить научно-фантастическими категориями. Но у русских границы мышления куда шире, мы превзошли остальных.
– И как, по-вашему, происходит то, что происходит с нами? – спросил Петр.
– Физики доказали, что из ничего всегда рождается нечто. Не порою, а именно всегда и постоянно. Из чего еще рождаться чему-то, как не из ничего?
– То есть все нереально?
– Наоборот, – сказал Иван, внезапно решив присоединиться к беседе, – реально все. Только нам этого не постичь, потому что реальность вошла в сферу банального. То есть того, что априори не стоит внимания. Зато сейчас мы связаны неким категорическим императивом и должны изучить то, к чему прежде относились без внимания. Как к банальному.
– Браво, Иван, – похвалил его Петр. – Очень смелое высказывание. Кстати, вы не заметили: человек с попугаем через свою птицу курит сигарету.
– Как это по-русски!
– Молодежь! – громко и раздраженно напомнил о себе капитан.
– Так точно! – почти одновременно ответили Петр и Иван.
– Хорош дурачиться. Приписные удостоверения получили?
– Никак нет! – сказал Иван.
Достав из кармана две корочки, командир корабля вручил их молодым людям:
– Вот, держите. Предъявите сержанту, он определит вас на должности в оборонительном корпусе. Не забивайте голову ерундой вроде того, что реально, а что – нет. Просто исполняйте приказы.
– Так точно, – ответил Петр. – Разрешите спросить: а от чего мы обороняемся?
– Отставить вопросы. Получив назначение, вы пообедаете, и вам прочтут вводную лекцию.
Молодые люди кивнули и спустились на серо-зеленую поверхность Марса.
Лавка старинных диковин
- Посвящается всем лавкам диковин,
- описанным в литературе со времен Диккенса,
- и тем, которые еще ждут своей очереди.
Я шел по восточной стороне Двенадцатой улицы. Шел не спеша, в прогулочном, я бы сказал, размеренном темпе. Хотя, если честно, трудно ходить размеренно на металлических ногах, пусть даже они собраны по технологии «Форд инжиниринг», позволяющей имитировать естественную гибкость. Мне постоянно кажется, что походка у меня дерганая, хотя друзья-люди на сей счет помалкивают.
Я робот, и зовут меня Эдвин Робот 233а334с. Я работаю в учрежденной людьми Райтом, Моррисом и Блейком проектной компании. Всего нас пятеро, и двое – это разумные машины.
Нам подкидывают идею, и мы развиваем ее, пестуем, как можно полнее раскрывая коммерческий потенциал. С клиентами обращаемся вполне по-человечески, да и о фирме заботимся. Мне хорошо платят, и жизнь у меня прекрасна. У нас, разумных роботов, все права людей, и это естественно, поскольку наши мыслительные способности в тысячи, а то и в миллионы раз (зависит от модели робота) превосходят человеческие. Интеллектуальная сила моего деда по прямой серийной линии, аа14323аа, превосходила человеческую всего в тысячу раз. Моя – более чем в миллион.
Умеем мы думать и о возвышенном. Например, никто не знает о бейсболе столько, сколько известно мне. Я до бесконечности могу рассуждать о поэзии елизаветинской эпохи и даже сочиняю порой недурственные имитации произведений того времени. На эту тему – как и на большинство других – я прочитал и запомнил все книги.
Я так стараюсь, чтобы лучше понимать людей. Любой факт – о чем угодно – усваиваю легко и просто. Сложности возникают с нюансами поведения, которые люди время от времени демонстрируют. Пожалуй, не стоит включать их в схему собственного поведения, от которой, впрочем, было бы неплохо хоть изредка отклоняться.
Именно поэтому в прошлый четверг я сел на поезд до Нью-Йорка, а приехав в город, спустился в подземку и от правился в южный Манхэттен. Просто захотелось прогуляться по Ист-Виллидж.
Стоял чудесный осенний денек, один из тех, что нравится машинам из плоти (так мы, роботы, называем между собой людей). Нам, роботам, любая погода сойдет, мы водонепроницаемы, однако прелесть солнечного дня я учел.
Следуя по восточной стороне Двенадцатой улицы, я наткнулся на лавку старинных диковин. По крайней мере, так ее назвали бы в Англии периода Диккенса. Это был небольшой магазинчик с эркером, заставленный всякой всячиной: от старинных патефонов до ламп с цветными абажурами, бесконечных убогих керосинок, диванов и приставных столиков. Тогда я и заметил в витрине его, Стива.
Этот человек сидел в кресле и читал газету при свете лампы на гибкой ножке.
Еще несколько лет назад в витрине магазина, особенно где продают электронику, можно было встретить робота. Потом Верховный суд признал человечность разумных машин, и нас перестали продавать. Мы, роботы новейших моделей, рождаемся свободными. При желании можем поступить к кому-нибудь на службу, но желание не возникает. Зачем служить, если можно устроиться в компанию, где по достоинству оценят твои способности?
Точно так поступают и люди – нанимаются на платную службу. Но этот… Он просто сидел в витрине, среди прочих вещей на продажу.
Мне стало интересно, и я вошел в магазин. Спросил у владельца, где он купил этого человека. Пожав плечами, владелец лавки ответил:
– Он просто пришел ко мне и попросил продать его. Закон этого не запрещает.
– Могу я с ним поговорить?
– Ну разумеется.
Я подошел к сидящему в кресле мужчине и, откашлявшись, представился:
– Здравствуйте, меня зовут Эдвин Робот 233а334с.
– А меня Стив, – ответил мужчина в кресле.
Возраста он был преклонного: лет семидесяти-восьмидесяти; лицо чистое, но морщинистое; черный костюм старый, но отутюженный; ворот сорочки потрепан, а галстук завязан чересчур туго.
– Смотрю, вы продаетесь.
– Все верно.
– Очень необычно.
– Зато не ново.
– Как вы дошли до этого?
– Просто выставил себя на продажу.
– Если я куплю вас, какие обязанности это на меня наложит?
– Вы должны будете обеспечить меня едой и кровом, а также чем-нибудь вроде игрушек, чтобы мне не скучать. Я стану вашим домашним питомцем.
– И что мне с того?
– Получите то же, что получает любой, кто заводит добротного питомца. Мою верность. Дома вас всегда будут ждать.
– Почему вы решили продать себя?
– По-моему, все логично. Я стар, к труду непригоден. Ни семьи, ни друзей. И что хуже всего, мне нечем себя занять. Вот я и подумал: неплохо бы продаться. Закон этого не запрещает! Поразительно, как до этого раньше не додумались.
– Считаете, вашему примеру последуют?
Пожав плечами, Стив снова принялся за чтение.
Внешне Стив, конечно, не был образцом качества, однако для робота физическая красота значит не много. Он приглянулся мне по другой причине: был умен, даже если учесть его ограниченные – и по нашим, и по человеческим меркам – мыслительные способности. Стив успел поездить по всему миру и о многом узнал сам, а не из книг.
Я купил его и на следующий день отправился на работу в «Альфоскан».
По вечерам я наслаждался рассказами Стива о Венеции, Ибице и Париже. И пусть информация была не совсем точной, Стив делился со мной личными впечатлениями, воспоминаниями. То есть уникальными данными.
В первые же несколько дней я научился содержать человека как домашнее животное. Его нельзя кормить один раз или дважды в день, как собаку. Человек требует трех приемов пищи плюс перекусы в промежутках между ними. Время от времени он выпивает стаканчик чего-нибудь горячительного, особенно по вечерам. Человеку нельзя позволять объедаться, поэтому порции стоит подавать умеренного объема. Стив добавки просил редко, и ему вполне хватало печенья со стаканом молока.
Я зарабатывал более чем достаточно, чтобы содержать питомца, пусть даже и двуногого.
Стив изменил мою жизнь. Утром я уходил на работу, а он оставался дома. То и дело прибирался, хотя этого и не требовалось – я ведь установил автоматические системы очистки жилища.
Питомца я никогда не запирал. Люди, если их круглые сутки держать в четырех стенах, хиреют и становятся раздражительны. У Стива имелся дубликат ключа от дома. Человека не надо запирать, даже если он твоя собственность. Правда, Стив и не давал повода сажать его под замок. Порой он уходил гулять на весь день, прохаживался по парку Бичвуда или городским кварталам. Голодным он у меня никогда не ходил: я давал ему денег на кофе и сэндвич.
Он не рассказывал, чем занимался до того, как я его купил, да я и не спрашивал.
Вечером он возвращался, мы беседовали, и потом Стив ужинал. Мы немного смотрели телевизор, и на этом наш день завершался.
Стив стал чудесной компанией. Он подарил мне то, чего у меня прежде не было и о чем я даже не мечтал, – подобие семьи. Мне стало за кем приглядывать, с кем разговаривать. И о ком, не побоюсь этого слова, заботиться. Все шло просто замечательно и шло бы так и дальше, если бы однажды ко мне не вломились.
Свое жилище в Бичвуде, что на юге штата Коннектикут, я защитил статической электронной системой безопасности, как и все мои соседи. В пол были вмонтированы датчики движения, над входной дверью висела статическая камера. Когда я или Стив уходили, система включалась автоматически. Если бы кто-то проник в дом, она послала бы сигнал в штаб компании «Дом под защитой», и они оповестили бы полицию. Те отправили бы по нужному адресу наряд… Идея проста и вроде бы гениальна, однако несовершенна – как и сами люди, о чем я, случается, забываю.
Через час после того, как мы со Стивом отправились в Нью-Йорк, чтобы посмотреть новую постановку пьесы Жана Поля Сартра «Нет выхода», во всем Бичвуде и на юге Коннектикута произошел сбой энергоснабжения. Позже выяснилось, что кто-то его спровоцировал.
Еще Сартр говорил: «Ад – это другие».
В Нью-Йорке в тот вечер случилось несчастье: неподалеку от въезда в тоннель Холланда попал в аварию ведущий актер труппы. Он сломал ногу, и спектакль отменили. В виде компенсации нам дали билеты на другую пьесу, и мы, немного разочарованные, сели на обратный поезд до дома.
Стив первым почуял неладное – сработали его человеческие инстинкты. Дверь была не заперта, и внутри горел свет. Нам следовало бежать из дому, но вместо этого мы вошли в спальню и там застали двоих. Воры пытались вскрыть сейф в стене, укрытый за репродукцией картины Сезанна.
Грабители ничуть не удивились нашему приходу. Один, неверно истолковав наши со Стивом отношения, даже произнес:
– Ну-ну, что у нас тут? Старикашка и его ручной робот.
– Что вам нужно? – спросил Стив. – У вас нет права здесь находиться.
– Заткнись, старый ты сукин сын, или мы пристрелим твою железку. – Грабитель навел на меня ствол пистолета.
– Стив, – попросил я, – молчи. Не разговаривай с ними.
– Сообразительный какой, – произнес грабитель. – Только я все равно тебя пристрелю. Ненавижу машины! Всю работу у нас отняли.
Он прицелился в меня.
– Не дергайся, – снова попросил я Стива, однако тот уже начал действовать. В ту секунду он, как истинный человек, решил, наверное: пан или пропал. Стив кинулся на грабителя и успел схватить его, не дав выстрелить.
Правда, напарник вора достал свой пистолет и пальнул Стиву в голову.
Пришла моя очередь биться. Я бросился на грабителя как разъяренный терьер – мы, разумные роботы, легки, проворны и при этом неудержимы. Я схватил грабителя поперек талии и уже потянулся, чтобы взять его на удушку…
А в следующий миг ситуация вновь переменилась. В спальню ворвалось еще больше народу: люди в форме, двое полицейских и охранник. Меня оттащили от грабителя, его самого и его подельника разоружили и заковали в наручники. Стиву было уже не помочь: пуля вошла в левый глаз и пробила череп насквозь.
Меня попытались утешить, но, право же, что можно сказать роботу, который ничего не чувствует? Я ведь просто гражданин, который симулирует человеческие эмоции, не испытывая их по-настоящему.
Стив погиб. Мой ручной человек умер, спасая меня. Бедный дурак, он так и не понял, что мне ничего не грозит, ведь я давно обо всем позаботился. Даже если бы пуля повредила жизненно важный механизм, в банковском хранилище припасена точная моя копия – ее всегда можно скачать и установить.
На следующий день я вышел на работу. Какой смысл держать траур, если и так все знают: роботы не горюют.
Впрочем, Стива мне не хватает, очень. Моментов, когда я видел его истинно человеческую природу, ничем не заменишь.
Из Стива вышел отличный питомец: понятливый, послушный. Я и не замечал, каким он был великолепным спутником.
Люди часто оставляют себе сувениры на память о чем-либо или о ком-либо. Почему роботы должны быть исключением? На следующий день я изготовил чучело Стива, которое посадил в его любимое кресло в гостиной у окна.
Но городская администрация заставила убрать Стива. Сказали, это негигиенично, пускай даже я тщательно стерилизовал чучело и обработал химикатами. Это, видите ли, против человеческих обычаев. Власти сказали: «Либо похорони труп, либо кремируй».
Я их не понял. От предка, Эдвина аа14323аа, мне остались кое-какие интегрированные схемы – и это считается допустимым. Не понимаю… Разумные роботы и люди – все мы равноправны в глазах закона. Так почему я не могу оставить себе голову и тело Стива? Пусть посиживает у окна в кресле – такой, каким я его впервые встретил.
Возрожденный
– Проклятье! – раздался голос. – Я все еще жив!
– Кто тут? – испугался Ричи Каслмен.
– Да я это, Моисей Грелич, – ответил внутренний голос.
Грелич? Знакомое имя. Ну конечно же! Греличу принадлежало тело, которое Каслмен купил для своего нового воплощения.
– Я должен быть мертв, – бубнил Грелич. – Мне обещали, что я буду мертв.
– Ага, – сказал Ричи. – Теперь вспомнил. Это вы мне продали свое тело. И мне должно было достаться только тело, а не содержимое.
– Но я-то все еще здесь. И тело все еще мое.
– Не думаю, – ответствовал Ричи. – Даже если вы все еще в этом теле, оно принадлежит мне. Вы мне его продали.
– Ладно-ладно, это ваше тело. Тогда считайте меня экскурсоводом.
– Мне не нужен экскурсовод! – воскликнул Ричи. – Я купил тело и хочу оставаться в нем в единственном числе.
– Вас кто-то в чем-то обвиняет? – спросил Грелич. – Лабораторный шлемазл [13]что-то прошляпил. И я все еще здесь.
– Убирайся!
– Ша, парниша. Мне некуда идти.
– Оставался бы… снаружи.
– Как бы призраком? Извиняй, Герби, я даже не знаю, как это сделать.
– Меня зовут Ричи.
– Знаю, но тебе больше подходит имя Герби.
Ричи попытался не обращать внимания.
– Нужно с этим как-то разобраться, – пробормотал он. – Кое-кто обязательно ответит за столь вопиющее безобразие.
– Ой, сомневаюсь, – тут же отозвался Грелич. – О! Похоже, я в квартире богатого человека?
– Где? Ничего не вижу… Господи, что за тьма вокруг?
– Не напрягайся. Кажется, управление сенсорным аппаратом тела пока при мне. Давай, пробуй теперь. Я переключил зрение.
Тут же органы чувств Ричи стали воспринимать окружающую среду. Он пребывал в постели в своей прекрасной, вознесшейся над Западным Центральным парком квартире. В другом конце комнаты стоял велотренажер. Эстамп Шагала все так же царствовал на одной из стен.
– Это моя квартира, – сказал Ричи. – Полагаю, меня доставили домой после операции. А где же сиделка?
– Сиделка! Мальчик хочет няню!
– Но это же естественно после такой операции.
– Так и я про то же.
– Ты меня не путай. Ты вообще должен быть мертв. И тебе нужна не сиделка, а труповозка.
– Да что ты себе позволяешь?
Ричи устыдился своих слов. Впрочем, в такое положение он попадал впервые. Только вчера он выбрал тело для пересадки своего разума. Необходимость в этой операции возникла, когда выяснилось, что врожденный порок сердца его собственного тела начал прогрессировать. Нельзя было терять ни минуты. Следовало немедленно отправляться в компанию по пересадке разумов. Там и обнаружилось тело Моисея Грелича, который решил покинуть этот мир, а вырученные деньги передать Израилю. В тот же день провели операцию.
Раздался звонок в дверь. Ричи вполз в халат и тапочки и пошел открывать, надеясь, что компания наконец прислала сиделку.
На пороге оказалась высокая стройная дама бальзаковского возраста с длинными темными волосами, закрученными в узел на затылке. На ней было простое пальто, в одной руке сумочка, во второй – белая папка для бумаг. Когда-то она была очень даже ничего, подумал Ричи. Что-то в ее облике было не в порядке.
– Мойша! – воскликнула дама.
– Прошу прощения, его здесь нет… – начал Ричи, но тут же был прерван Моисеем Греличем:
– Эсфирь! Ты ли это?
– А кто еще, по-твоему?
– Заходи, заходи, – пригласил Моисей.
Эсфирь аккуратно вытерла ноги о коврик и вошла в квартиру. Моисей провел ее в гостиную и предложил кресло. Он уже вполне освоился в доме Ричи.
– Слушай, а кухни у тебя нет? – спросила Эсфирь. – Мне как-то проще в кухне.
Ричи почувствовал себя героем какой-то басни. Поскольку Грелич безраздельно управлял их общим телом, Ричи все слышал, все видел, иногда мог даже вставить слово-другое, но больше ничего не мог. И никакого ощущения тела. Когда оно передвигало ногами, Ричи казалось, что он плывет над полом, а не идет.
Он слышал разговор Эсфири и Моисея. Что-то о старых приятелях Моисея из кафешки на Восточном Бродвее – они, мол, беспокоятся о его судьбе: кто-то из них вычитал в «Нью-Йорк пост», что Моисей собрался лечь на операцию по трансплантации тела – мол, он, Моисей, собрался продать свое тело. Мол, он, Моисей, заявил, что Бога постигла неудача, коммунизм постигла неудача, а теперь и капитализм также постигла неудача, и ему, Моисею, мол, нет смысла больше все это выносить. Он, Моисей, мол, собрался воплотить в жизнь еврейскую поговорку: «Если бы богач мог заплатить бедному, чтобы тот умер вместо него, бедный прожил бы свой век припеваючи».
– Так как получилось, что ты все еще жив? – поинтересовалась Эсфирь.
Ричи собрал все свои мысленные силы и гаркнул:
– А он и не должен был.
– Не поняла. Что ты сказал?
– Операция оказалась неудачной, – пояснил Ричи. – Трансплантацию осуществили, но от Моисея не избавились. Тело должно было принадлежать исключительно мне. А он, черт возьми, все еще здесь!
Глаза Эсфири полезли на лоб. Она глубоко вдохнула, потом выдохнула и попыталась взять себя в руки.
– Приятно познакомиться, мистер…
– Каслмен, Ричи Каслмен. А вы?..
– Миссис Казорни, Эсфирь Казорни. – Она нахмурилась, будто хотела сказать: «Поверить не могу!»; затем робко спросила: – Мойша, ты все еще здесь где-то?
– Конечно я здесь. Где мне еще быть?
Ричи отметил, что голос Грелича звучал более уверенно, чем его собственный, более ярко и эмоционально. Фразы Моисея были наполнены всем спектром низких и высоких звуков и полным диапазоном громкости.
– Да, Эсфирь, – тем временем продолжал Грелич, – по милости судьбы я все еще здесь. Эти клуцы [14]из компании даже не смогли убить несчастного еврея, хотя Гитлер неоднократно показывал, как это делается. Мы, Эсфирь, живем во времена расцвета цивилизации гоев, так сказать, в ее апофеозе. У руля стоят олухи и демонстрируют нам, что значит «облажаться», уж прости за грубое словечко.
Эсфирь махнула рукой – дескать, пустяки. Она вгляделась в лицо мужчины и шепотом спросила:
– Мойша!
– Да здесь я, здесь, – проворчал Моисей. – Где еще мне быть?
– А этот парень, что живет в твоем теле, он наш?
– Атеист я! – вскричал Ричи. – Убежденный, чистокровный атеист.
– О, сечешь фишку? – сказал Моисей. – Атеизм – первый шаг на пути к иудаизму.
– Ни за что на свете! – воскликнул Ричи.
– А какого толка атеизма ты придерживаешься?
– А что, у атеизма есть еще и толки?
– Минимум два: интеллектуальный и инстинктивный.
– Ага!
– Что «ага»?
– Ты только что сам подтвердил мою любимую идею. Евреи никогда не бывают инстинктивными атеистами. Евреи, даже самые глупые, рождаются с сомнениями в мозгах и готовы спорить по любому поводу. Поэтому все евреи – интеллектуалы. И если уж еврей решится на самоубийство, то не раньше, чем поспорит об этом сам с собой, долго и взвешенно, и примет во внимание Божье мнение о суициде.
В дверь позвонили снова. Грелич открыл.
– Соломончик! – восторженно воскликнул он, обнаружив за дверью высокого чернокожего человека. – Соломон Гранди, эфиопский еврей, – пояснил он Ричи.