Из восьми книг Щедровицкий Дмитрий

Дмитрий Щедровицкий

Из восьми книг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Задача предисловия, по-видимому, в том, чтобы задержать читателя, помешать ему свободно войти в книгу. Незавидная роль!

Поэтому – как можно короче: стихотворения Дмитрия Щедровицкого хочется перечитывать. Но ведь это и значит, что они – поэзия. Только поэзия – мир, где в отличие от всех прочих миров можно дважды войти в одну и ту же реку. Потому что слова поэзии преодолевают время. В стихах Щедровицкого главное то, что они подчиняют себе время, обезвреживают его коварство и способность губить. И поэтому в его словах можно услышать Слово.

Я уверен, что этим стихам суждено торжествовать над временем.

М. В. Панов

I ИЗ КНИГИ «АНГЕЛ СООТВЕТСТВИЙ» (1972–1973 гг.)

Как самоцелью и судьбой сонат,

Как в сон глубокий,

Сквозные зданья снежные звенят

На солнцепеке.

Преображенный переходит в боль —

И виден лучше,

Когда так сладко редок лист любой

В осенней гуще.

И в небольшие эти города

Уйду на треть я,

Неразличимый от кусочков льда,

От междометья…

1972

ПРИГОРОК

Подрезанное дерево – диковинный светильник,

Березы – только вышиты, судьба – совсем с иголки.

Лесные звезды спрятаны в суставах клена тыльных,

И светятся раскрытые ворота на пригорке.

Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,

В глотанье глины – голоса разломанной недели,

Из глуби запаха болот – из кислого, косого —

Зовут белесо. Не поймешь – ликуют ли, в беде ли.

И ветер выросший поет, взобравшийся на клирос,

В воде сияют под травой невиданные лики…

Расстелим плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:

Идти придется до утра – темно стучать в калитки.

1972

EXODUS

Над умами, полными товара,

Над душой, площадной со стыда,

Городов холмистая тиара,

Непобитый козырь – Амстердам.

И один среди двухсот владельцев

Дыр в холмах и лучших в море мест

Жаждет в небо бурое вглядеться —

И узреть из туч проросший перст.

1972

АЛИ

Со смертью Али прекратились потоки,

И падали звезды, вопя о пощаде,

Вздымались низины, померкли пророки —

И вспыхнуло небо, с землею в разладе.

Но молвил Али о таинственном нищем,

Что явится ночью за царственным телом,

И брошен был труп на тележное днище,

И выли колеса в саду оголтелом.

Плоды опадали и лезли из кожи,

Но следом разгневанный вышел потомок,

И лошадь нагнал, и схватился за вожжи,

Взмахнув над возницей мечом средь потемок.

И нищий откинул с чела покрывало:

Открывший лицо пролетавшей комете —

Али улыбался… И как не бывало

Ни лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.

1972

МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ

Ночь содрогнулась приближеньем боли,

Плоды пространства страхом налиты,

Звезд оскуденье слышимо сквозь голый

И зримый голос пустоты.

Толпой созвездий густо замирая

У входа в суженный зрачок,

Отягощенный свет взывает: «Равви!

Я в этой тьме один, как светлячок».

1973

Кого ты встретил,

Кого ты видел возле грушевой горы,

Кто с нами третий,

Кто двери лета затворенные открыл,

Кому все эти

Дубы и клены многоярусной игры,

Кто чище смерти

Оделся в тогу аистиных сладких крыл?…

1973

К небосводу багрового гнева

Обратился приземистый лик:

За окном собирались деревья,

Я поклоном приветствовал их.

– Что нам делать, стропила вселенной,

Колоколенок птичьих столбы,

Коль в подлунном наследном именье

Мы – клейменные страхом рабы?

– Препояшемся бранной листвою

И на пилы пойдем напролом,

Если Темный воссядет главою

За медовым гудящим столом.

Нам известны хоромы и клети,

Мы в любое глядели окно.

Лишь молчавшим в теченье столетий

На Суде будет слово дано.

1973

ГЛУХОЙ

– Для чего ты звенишь, шелестишь,

Дал истоки звучаниям разным,

Разве ты соловей или чиж,

Что тревожишь нас голосом праздным?

– Что мне делать?

При жизни со мной

Говорили лишь стоном и ревом,

И пред самой кончиной, весной,

Только клен перекинулся словом.

1973

ИРЛАНДИЯ

Ты – болот и трясин колонист —

Пренебрег водопадом гортанным.

Рукавом от чудес заслонись,

Ослепленный ирландским преданьем:

Как оделись в печаль догола

И тела их оленьи, и лица,

Как из лука выходит стрела,

Будто слово из уст прозорливца,

Как зеленый пронзен средь полей,

Как в огонь увлекает багровый,

Как настигнутый синий олень

Закрывает надмирную кровлю,

О зверье застывающих чащ

Возвещая серебряным горном,

Расстилая светящийся плащ

В дольнем мире и в Имени горнем.

1973

II ИЗ КНИГИ «КЛЕНОВЫЙ КЛАН» (1974–1976 гг.)

МОТЫЛЕК

О, не летавший вовсе не жил,

И ждет бурлящая смола,

Иль холод ждет его.

Но где же Душа осуждена была

Летающая? Даже реже,

Чем в глаз вонзается игла, —

Случится то, что с

Силой Зла Произошло.

Недвижны межи

Меж тварью, что во тьме ползла —

И той, что дни считала те же,

Раскинутые веси нежа

Под перекладиной крыла:

Такая, лишь смежила вежды, —

Из тьмы в нетленье перешла.

Простором медленного взлета

И ты, погибший, одарен:

Тебя носил счастливый сон

Из края в край, в ночах без счета,

И обо всем земном заботы

Ты оставлял внизу, лишен

Телесной тягостной дремоты.

Но был убит однажды кто-то

Тобой, и жил на свете он

Лишь день. Ты вышел на охоту,

Бежал и медлил, ослеплен

Той полнотой ожившей ноты,

Тем бытием двойного счета,

Каким убийца наделен…

Бессрочно, как подруга Лота,

К вине соленой пригвожден, —

Как склеп под слоем позолоты,

Ты канешь в темный Аваддон!..

1974

Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,

Встречались зимою – и было теплей,

Мостами легли, берегли перепутья,

Ловили с обрыва, скрывали в дупле.

И слух, оглушенный первичной виною,

Очистился жертвой раскинутых рук

Великих деревьев, увиденных мною

В садах городских, и во сне, и в жару.

Приближу к губам умолкающим палец —

И слышу, как бодрствует в мире ветла,

В молчанье зеркальной горой рассыпаясь

И Бога святя в сердцевине ствола.

1974

стихи

– Зачем бегут в чужие страны

Из теплой памяти жилой?

– В ее ворота гроздью пьяной

Природа смотрит тяжело —

И шепчет: «Я тебя разрушу,

Но сохраню твои слова».

– И им не терпится наружу,

Туда, где речь всегда жива.

1974

Без ветра я не вижу. Это он

Несет навстречу полдень и размеры —

Всех ароматов тайный эталон,

Рождающий в невидимое веру.

Едва к незримой скважине прильну,

Я слышу: он, подобно пьющей лани,

Подталкивает мелкую волну

Из глубины в каналы обонянья.

Фигуры возникают к сентябрю

Избытых судеб – поредевшей бронзы,

И я на них сквозь изгородь смотрю,

Особенно – когда темно и поздно.

1974