Из восьми книг Щедровицкий Дмитрий

Там, над Летой – ветряная мельница:

Это время медленно и страстно

Перемалывает в пыль пространство,

В россыпь звезд. – А ввысь на крыльях

Вознестись. Оно стоит на месте,

И, вращая ливнями и лунами,

Хочет душу размолоть в возмездье

За беседы с птицами безумными.

Там, над Летой – ветряная ягода

В холодах созрела и повисла:

Это ум несет желаний тяготы,

Это мысль вращает страхов числа.

Над рябиной каменной, осенней —

Звездный ком с измятым скорбью ликом,

Что постиг духовность не по книгам —

И уже не чает воскресенья…

Ты не смотри на строфы свысока:

В контексте жизни каждая строка

Моих стихов звучит совсем иначе -

Та тянется, как детская рука,

К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.

А вместе все они наверняка

Любого буквоеда озадачат.

Но ты на путь щемящий оглянись,

Где время ливнем устремлялось вниз -

И зеркала для неба создавало,

Ты отраженьем облака пленись

В одном из них: ведь, как ни заливало

Край муравьиный, а льняная высь,

Двоясь в воде, покой торжествовала.

Вгляделся? – И запомнить поспеши

Соотношенье тела и души,

Как мне оно в толпе стихов открылось:

Хоть мир звенящий – в хаос раскроши,

Хоть обнаженным петь взойди на клирос, -

Что гром – зимой, что взрыва сноп – в глуши,

Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

Метель осыпает несчетной казной

Базар приутихший. И сразу повеяло

Той площадью людной, с толпой ледяной,

Где головы рубят за веру, —

Жестокой, глухой, корневой стариной,

Где смерть, словно ветер, проглотишь,

Где жизни крылатой, где жизни иной

Завистливый зреет зародыш.

И кто же раскусит столетья спустя,

Что казни подобны аккордам,

И баховской мессы бессмертный костяк

Окреп в этом воздухе твердом?…

1979

ИСПОВЕДЬ

Я в город вхожу.

Я в предсмертные, в первые крики,

Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,

На лестничных клетках – и клетках грудных, где великий

Вращатель созвездий пирует веков испокон.

Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики

Меня леденят. И в воде вразумляющей той

Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —

Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.

Я строю дыханье – я вникнуть едва успеваю

В прохожего речь, и обрывком величья она

Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.

Заслуги деревьев на мне – и умерших вина.

А возрастов смена – тиха, как звоночек трамвая,

А старость колдует, к секундам сводя времена,

И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,

В бушующий город безвыходно вкоренена.

Война разразилась – и снова сменяется пеньем,

А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,

И души идут в темноте по гранитным ступеням…

Я в город спускаюсь. – Я к небу в слезах восхожу.

СОКРАТ

…Сознанье угасает. Напоследок

Я говорю: блажен, кто насладится

Земной печалью более меня.

Кто площади, базары городские

Страстней, чем я, прижмет к своей груди.

Кто с отроками не прервет беседу,

Окликнутый завистником. Кто локон

Упругий, юношеский, золотой

Не выпустит из рук под взглядом Мойры.

Кто Гению, живущему в предсердье,

Осмелится не рабствуя внимать.

Сознанье угасает. Что же вы

Столпились, не скрывая слез и жалоб,

У в забытьи поющего огня?

В последний раз погреться?

Но к чему

Мне ваши сожаленья?

Вы живете

Постольку лишь, поскольку мыслю я.

Сполохи мысли пир свой завершают.

В них догорают города, событья,

Любимых лица, недругов слова…

Асклепию, друзья, сегодня в жертву

Зарежем петуха – за исцеленье

Души – от тела, мыслей – от надежд!..

Сознанье угасает. Горечь Стикса

Нахлынула, смешавшись с вашим плачем… —

И вас как не бывало!.. Да и с кем

Прощался я? В какой собрался путь

В столь поздний час? К какой олимпиаде

Мой приурочен срок? Какой народ

Дал речь взаймы бездомному сознанью?

Была она певуча, иль груба?…

…А звезды все растут, немыслимо красивы

И прежде, помню, я в какие-то прорывы

Их видел, и была картина не такой…

Но я от прежних мест, как видно, далеко.

1979

И не вини, и не вмени, Ты понимаешь? —

Целый город, В цветенье свадеб, именин,

И каждой осенью – расколот

На боль и цвель отдельных лиц

И листьев. – Судьбы разобьются…

Откуда только вы взялись,

Завистники и правдолюбцы,

Какой составили букет

Из листьев желтых и лиловых,

Средь гордых дам в нарядах новых

Кто плачет, догола раздет?

Ах, это плачет ваша жизнь,

В ров общий брошена нагая: Над ямой мостик. —

Не держись, Уже перила пахнут гарью.

Сжигают трупы. Души жгут.

Стеклом венецианским судьбы

Царей еще блестят минут

Пятнадцать. – Воздуха глотнуть бы

Глоток!.. Но – только черный дым…

И если мы явились после, – Не верь.

То призрак. Мы летим

Без опозданья к ночи в гости.

Не осуди. И не вмени

Безумных слов, решений быстрых.

Мы – гарь. Мы не были людьми

С тех пор. Участьем – не томи.

Не обвиняй в бездушье – призрак!..

1979

ГОСТИНИЦА

…Хозяйка скоро сгонит. Говорит —

Мы ей не платим. Кто-то черноусый

В покои наши въехать норовит.

Он больше нас ей, видимо, по вкусу.

Причина, верно, в этом. Да и сроду

Ей не платил никто. Скажи – за что?

За то, что потолок – как решето?

Что по ночам хозяйка греет воду

И всех нас будит? Жалуется – мало

Ей, видишь, денег… Если б кто платил —

Она б, небось, ночами не стирала.

Ты, правда с ней ни разу не шутил,

Да и вообще – мы держимся с ней хмуро,

Но это я исправить не берусь:

Мне если что не нравится – фигура,

Иль смех претит, – у каждого свой вкус, —

Я не могу, как хочешь… Притворяться

И комплименты дамам расточать

Из выгоды!.. Что ж – смена декораций!

Придется, друг мой, заново начать.

Ну, что? Да ты, как вижу, нарядился —

Манишка, галстук, клетчатый жилет…

Сказать по правде, я ведь здесь родился,

И прожил, худо-бедно, столько лет…

Куда же мы пойдем? Кого мы встретим?

Кто приютит в осенний холод нас?

А впрочем, я смущен вопросом этим

Напрасно. Поглядим. Всему свой час.

Пойдем себе, на дудочках играя,

Вдоль тракта, и забудем путь назад.

Пусть рай не ждет, – не заслужили рая, —

Найдется угол. Я не верю в ад.

Хозяйка нас проводит. Обернемся —

И ну махать! А скроется из глаз —

Как думаешь: всплакнем? Иль улыбнемся?

Ведь как-никак, а Жизнью звалась…

1979

ТВОЕ ДЕРЕВО