Из восьми книг Щедровицкий Дмитрий

В нотных и высоких классах птичьих

По опавшим и плывущим дням

Удивленных учат безразличью

Облака, к безумию клоня.

Ветер – неуемный сборщик дани —

Обегает сеть начальных школ.

У калитки ждет похолоданье

И уводит в прошлое пешком.

Все, что летом вслушаться мешает

И по зренью бьет, как футболист —

Отлетает, как настольный шарик,

Этикетка и осенний лист.

1974

И если вырваны страницы

Из древней красочной Псалтири —

Вовек никто не усомнится,

Что царь Давид играл на лире,

Вернее – на библейской арфе,

Но лира – символ вдохновенья.

Плетется ветер в старом шарфе,

Лиловом от ночного тренья

И ставшем гроздьями сирени.

Он кашляет, закутав горло,

Едва ступает на прохладе,

То рассыпается прогоркло,

То снова собран, жизни ради,

Как слезы стынут на тетради.

Итак, никто не усомнится,

Что лучшим в мире был художник,

Хотя закапаны страницы,

Заглавные заснули птицы,

И надписей не стало должных.

И по оставшимся деревьям

Я очертанья рук живые

Угадываю, чтобы с левым

Не путать правое, с припевом:

«Так жили люди Ниневии» —

И чтобы дни сторожевые

Прошли, не опаляя гневом.

Иначе шаг ко мне направят

Суду покорные микробы,

И духи поднебесной злобы

Клеймо непоправимой пробы

На серебре моем поставят.

1975

И эту птицу к ветке жгучей

Притянет сад —

Я понял это много лучше,

Чем век назад.

Тогда от молний ложной вести

Я принял гром,

Что смысл – во всех растеньях вместе,

А не в любом

Стволе, и корне, и соцветье.

Но сны сошлись —

И стал виновен я в навете

На каждый лист,

И взором юного астролога

К стеблям приник,

Когда услышал: «Стань надолго

Одним из них».

И я спускался. Было скользко

Среди червонных гнезд —

И их стада встречало войско

Подземных звезд.

Я слышал: буква убивает…

А вот – она

И под землей растет, живая,

Любви полна.

1975

И снилось мне, что каждый строил дом —

И, возведя, селился в нем навечно:

В норе подземной делался кротом,

Иль возносился, Путь построив Млечный,

Иль вырыв русло, делался рекой, —

Что начал, то заканчивал без риска.

А я ушел настолько далеко,

Что стал бездомным, возвратившись близко.

1975

УЛИЦА БУДУЩЕГО

В начале – тихий дом, и здесь

Живут герои Ариосто:

С них смерть навеки сбила спесь,

У них бесхитростно и просто

Цветет блаженство на лице.

А близ провала – там, в конце —

Есть особняк героев Кафки,

И каждый мыслит: «Как я цел

Остался средь вселенской давки?. —

И не решит никто задачи…

…На протяженье мостовой —

От Дома смеха к Дому плача —

Подземный мерный пульс живой,

И крови полная отдача

И поит, и во всей красе

Сырую землю содрогает…

С тем сердцем, словно Одиссей

С сиренами, мой слух играет…

1976

В солнце птицы стреляли, как в цель,

Затащив беззащитное за реку.

Вдруг – дыханье Его на лице:

Я горел. Он держал меня за руку.

В торопливой, толпливой воде

Он не дал, по наитью единому,

Обезмолвиться в мире людей,

Стрекотать средь полей по-звериному.

Но и зрячим поет поводырь,

И прозренье надежное дарит нам —

Ярче сада, бурливей воды,

И заката священней и памятней.

1976

III ИЗ КНИГИ «ОСЕННИЙ ПОЕЗД» (1977–1980 гг.)

НОЧНАЯ ПОЛЬША

Там встречный – в сутане

Иль форме парадной,

На санках катанье

С горы безвозвратной,

В беззвездную полость

Нависшего рва

Бил утренний колос —

И день созревал.

Но ищешь иное —

И видишь лишь ночи,

Где лист жестяной

Февралем исколочен,

Где будущих пагуб

(Горят адреса) —

Что зреющих ягод

В июльских лесах…

Идет – мостовой ли,

Белеющей кроной —

Творенье живое

Сквозь мир похоронный,

И в этой фигуре

Меж тлеющих лип —

Не двери, а бури

Замкнувшейся – скрип.

Соборно и твердо

Лицо, словно город —

Старинного рода

Последний аккорд.

О Вы, незнакомка

Во мраке до пят,

Безжалостно-громко

В Ваш дом постучат.

Там жертвенный опыт

Пьешь уксусом с губки,

Там ангелов шепот,

Хрустальные кубки

Для крови… Ты помнишь? —

Рожденья звезда.

И польская полночь

Возносит туда …

1977

ВЕЧЕР В ВАГОНЕ

В ночь смещается равнина,

Все – от окон, вновь за карты…

Как душа твоя ревниво

Ловит каждый луч заката,

Как боится не напиться

Влаги зрительно-воздушной,

Как секунд мелькают спицы,

Как сухим цветам не спится

Всю метель в суме пастушьей…

1977

НОВОСПАССКИЙ МОНАСТЫРЬ

О самый овраг спотыкались дома —

Причудливые сосуды печали,

Зарей закупоренные дотемна,

И гордые тучи ландшафт венчали.

И он – почерневший за зиму сосуд,

Наполненный винной виной предчувствий,

Воочию видел: его несут

Распить – и разбить в одичалом хрусте

Кустов придорожных и слов сухих,

Какими обменивается прохожий

Со встречным случайным.

Он чувствовал кожей

Древесно-шершавую сухость их.

Темнело, и тучи слетались на пир,

А он на лукавый проулок с опаской

Косился. Тогда Монастырь Новоспасский

Проулок и позднее небо скрепил.

…Есть странное место пред Монастырем —

Поляна с деревьями грозно-густыми,

Завалена углем и всяким старьем, —

Поляна людей, забывающих имя.

Здесь утром пируют под каждым кустом,

А к вечеру многие спать остаются,

И галки на выцветшем зданье святом

Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.

Задушенный проводом, спит Монастырь,

И в памяти слов распадаются звенья,

И тенью выходит звонарь на пустырь —

На полный до края обид и забвенья…

…И он тут сидел, забываясь, лечась,

И пил эту смесь униженья и боли,

И было страданье его – только часть

Огромной, как небо, всеобщей недоли.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»