Русские чернила де Ронэ Татьяна

Суббота

16 июля 2011 года

Вы настолько тщеславны, что думаете, будто эта песня о вас.

Карли Саймон

Каждый раз, останавливаясь в каком-нибудь отеле во время бесконечных поездок, Николя соблюдал неизменный ритуал, если собирался провести ночь спокойно. Во времена Дельфины, когда он вел жизнь закоренелого лентяя, путешествовать ему доводилось мало. Он ездил только в Брюссель, к родственникам матери. Потом было путешествие в Италию с Франсуа. Известность вытолкнула его в мир. В двадцать шесть лет он сполна познал все тяготы смены часовых поясов. С две тысячи восьмого по две тысячи одиннадцатый он побывал в девятнадцати странах. Поначалу его будоражила новизна, оживление незнакомых городов, разговоры с людьми и даже вызовы, которые время от времени ему бросала жизнь. Через два года пришлось за все это платить. Первой платой стала бессонница: ему часто не удавалось заснуть, даже если он был вконец измучен. Он останавливался в лучших отелях, но некоторые номера, как бы хорошо они ни были оборудованы, решительно не годились для сна. Его приятельница Лара утверждала, что, согласно фэн-шуй, науке о видимых и невидимых флюидах в жилых помещениях, все дело в том, как ориентирована кровать: изголовьем на юг или на север. И в зеркалах, способных излучать вредоносную энергию. Николя подсмеивался над этими теориями. Ему было достаточно переступить порог комнаты, и он сразу чувствовал, хорошо тут будет спаться или нет. Это как первое впечатление от незнакомого лица. Бросив беглый взгляд на комнату, он понимал, что в ней не так. Может, это и имело отношение к фэн-шуй, но с Ларой он все время спорил. Кровать не на месте, стол чересчур громоздкий, стул стоит косо, раздражает картина на стене, скверно расправлено покрывало, задернутые шторы действуют на нервы. И небольшой ритуал заключался в том, что он передвигал мебель до тех пор, пока ему не становилось хорошо и уютно. Бывало, что ему не нравился цвет стен или слишком навязчивый запах освежающего воздух аэрозоля. Случалось и спускаться в холл и просить другой номер.

Во время рекламных поездок ему в память врезались два обиталища. В Венеции его поселили в номере без окон, зато с огромным количеством зеркал. Замысел художника-оформителя этого отеля вообще произвел на Николя большое впечатление. Ошеломляло решение холла: с потолка свешивались серебряные сталактиты, а пол покрывала прозрачная черная плитка. Номер же походил на безвкусную розовую бонбоньерку, где стены уводили отражение обитателя в бесконечность, как на лестнице в замке лорда Макрэшли. Он не решился прикоснуться ни к перламутровому телефонному аппарату в виде морской раковины, ни к затейливому душу с его хромированными стеблями, лепестками и листьями.

После презентации в книжном магазине «Толетта» в районе Дорсодуро Николя вернулся в отель с признаками начинающейся мигрени. Наплевав на роскошный душ, он принял таблетку аспирина и улегся спать. Посреди ночи ледяная рука сжала сердце, и он проснулся, как от толчка, нашаривая рукой выключатель. Но вместо ночника в глаза вдруг ударил слепящий, как фейерверк, общий свет. Стало нечем дышать. Чудовищная тяжесть навалилась на грудь и прижала к кровати. А зеркала отразили паническую судорогу маленькой рыбки, случайно выпрыгнувшей из банки. Николя почувствовал себя погребенным заживо. Он с трудом сполз с кровати и, еле держась на тяжелых, непослушных ногах, рванулся к окну, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха. Но в розовой бонбоньерке не было окон, только ровное жужжание кондиционера и зеркала, зеркала, зеркала… Он метнулся в ванную, но и там не было окна. Может, ему снится кошмарный сон? Он ущипнул себя. Который теперь час? Впрочем, какая разница! Если он сейчас же, немедленно не выберется из этой комнаты, он тут и сгинет. Распластается на ковре и испустит дух. Он уже видел статью на первой полосе «Коррьере делла сера»: «Знаменитый писатель найден мертвым в номере одного из венецианских отелей». Шатаясь и озираясь кругом, Николя открыл дверь и спустился в черно-серебряный холл. Дежурный администратор, увидев странного человека с выпученными глазами, наверное, решил, что тот накачался наркотиком. Николя начал пробирать холодок, и он только тут сообразил, что стоит в холле почти голый. Зато он, по крайней мере, дышит. Он жив. Все будет хорошо. Только вот в эту слепую комнату он больше не вернется.

Другую бессонную ночь он провел в Мадриде, в роскошном отеле с нефритовым бассейном и уютным патио с пальмами. Он довольно рано, по испанским меркам, вернулся в отель с весьма удачной встречи в Доме книги. Марта, его пресс-атташе, с извиняющейся улыбкой попросила его завтра встать «не слишком поздно»: за завтраком ему предстоит интервью для газеты «Эль паис» и написать пожелания читателям. Совершив ритуал перестановки мебели, он довольно быстро заснул. Номер ему достался просторный, со светло-желтыми стенами и очень тихий: окна выходили в патио.

Посреди ночи его разбудил дьявольский хохот. В номер кто-то забрался? Такое впечатление, что целая шайка. Но как они сюда попали? Чем они тут занимаются? Николя зажег свет. Он был один. Абсолютно один, это он понял сразу. Однако дверь возле его постели вела в смежный номер. Там, за стеной, жизнь била ключом, грохот стоял такой, словно стадо очумевших слонов лихо отплясывало в саванне в ритме макарены. У Николя не возникло ни малейшего желания разделить с соседями веселье. Было уже четыре часа утра, и через три часа ему надо было вставать. Может, все-таки лучше присоединиться к соседям, выпить с ними как следует и потанцевать? Дело кончилось тем, что он спустился в холл, попросил беруши и благополучно проспал важное интервью.

Спускаясь к завтраку в белом пушистом халате, с «Монбланом» и блокнотом «Молескин» в кармане, он вдруг поймал себя на том, что уже две ночи подряд не совершал обычного ритуала фэн-шуй. В «Галло Неро» он и так чувствовал себя как дома. Здесь все до малейших деталей способствовало внутренней гармонии. Расположение туалетных принадлежностей вокруг раковины было тонко продумано, простыни источали нежный аромат меда и лимона, блюда с фруктами щедро пополнялись, а лица горничных и остального персонала всегда светились приветливыми улыбками. Здесь все дышало простотой, что выгодно отличало «Галло Неро» от остальных модных отелей. Уникальная красота островка, словно висящего между небом и землей, цветущий сад, защищенный от солнца высокими кипарисами, прибрежными соснами и оливковыми деревьями, нежное дуновение бриза – все это заставляло безропотно подчиниться его очарованию. Николя казалось, что итальянская аристократка и ее обворожительный американский летчик, которые создали это любовное гнездышко сорок лет назад, все еще живы. По крайней мере, дух места сохранился. Николя представлял себе, как они шли, рука в руке, тесно прижавшись друг к другу: она – смуглая, гордая, босая, с носом римской патрицианки, в тунике от Пуччи, и он – воплощение мужественности а-ля Стив Маккуин, в линялых джинсах и белой футболке.

За завтраком Николя сидел за тем же столиком, что и накануне. Еще не было и восьми утра, и спал он мало, но совсем не устал. И как это ему удалось после такого беспокойного вечера? «Это явно от отца, – подумал он с улыбкой. – Это мощные гены Колчиных, которые умели вести дела, даже когда утро выдавалось нелегким». Итальянское солнышко уже припекало вовсю. Николя заказал чай и огляделся. За столиком сидела только швейцарская пара. Они обменялись приветствиями. Дагмар Хунольд не было. Может, она имеет обыкновение есть в номере? Да и здесь ли она? Николя перебирал в уме события прошедшего дня. Особенно ярко запечатлелся в памяти один образ, и губы сами медленно расплылись в чувственной улыбке. Официантка, которая наливала ему заказанный «Эрл Грей», сразу заметила, насколько он молод и привлекателен. Он с улыбкой поднял на нее глаза:

– Grazie[11].

– Prego[12], – отозвалась девушка.

Мальвина еще спала. Она и не подозревала, как он провел вчерашний вечер, после того как она уютно свернулась калачиком на широкой постели. Как только ее дыхание стало ровным, Николя заперся в туалете, в полной безопасности, в компании своего «Блэкберри». Начал он со странички в «Фейсбуке». Загадочный Алекс Брюнель выложил еще одно фото. Ошибиться было невозможно, это именно Николя сидел у барной стойки, повернувшись лицом к Джанкарло. Его снимали со спины, с приподнятой части террасы, но лицо в профиль и сильные плечи под зеленым пиджаком сразу указывали на хозяина. Двести девяносто шесть человек написали, что им «нравится». Появление снимка настолько напугало Николя, что он даже не стал читать комментарии. Он терпеть не мог, когда за ним следили. В прошлом году какая-то чокнутая девица послала ему с нарочным целую обойму своих снимков в голом виде, причем ее тело сплошь покрывали десятки обложек разных изданий «Конверта». Он не ответил на послание, и тогда она где-то ухитрилась раздобыть его парижский адрес, потому что он потом видел ее на улице Лаос. Ненавидящий взгляд, который она бросила на него издалека, не обещал ничего хорошего. Потом Николя получил письмо от мужчины уже в возрасте, который грозился на ближайшей встрече с читателями плеснуть ему в лицо кислотой. Это были единичные эпизоды, с которыми быстро справились Алиса Дор и полиция, но которые заставили его понервничать. Ликвидировать фото он не решился, но лелеял мысль заблокировать Алекса Брюнеля, чтобы тот (или та) больше не смог ничего написать на его стене. Хотя пока этот тип никакой опасности не представлял. Николя на цыпочках вернулся в номер. Все было спокойно. Он бросил взгляд на балкон. Потрясающая ночь. Почему бы не заказать себе лимончелло? Если попросить принести в номер, можно разбудить Мальвину. Вчера она не пожелала заняться любовью, сказала, что плохо себя чувствует и хочет спать. А что, если пойти еще посидеть в баре? Он вышел из номера и тихо прикрыл за собой дверь. Джанкарло встретил его широкой улыбкой и налил стаканчик холодного лимончелло, который Николя осушил единым махом. Волшебное ощущение. Он заказал еще. И того лучше! В баре никого не было. Чуть поодаль, возле бассейна, курила, смеялась и танцевала какая-то компания. Николя окинул взглядом террасу ресторана: а вдруг таинственный Алекс Брюнель выслеживает его, прячась в темноте? Но там было пусто. Он решил позвонить Франсуа. Уже за полночь, а у Франсуа семья, жена и дети, имен которых он никак не мог запомнить, но откладывать звонок не хотелось. После нескольких гудков прозвучал низкий, серьезный голос Франсуа, которого ему так не хватало. «Вы позвонили Франсуа Морену. С вами говорит автоответчик. Оставьте сообщение после сигнала, и я вам перезвоню. Спасибо». Николя увяз в длинном монологе, пытаясь, как обычно, быть остроумным, но потом сдался и отсоединился. После третьего лимончелло им овладело отчаянное возбуждение. Уже в пятый раз за день он набрал номер мобильника матери. Сообщений нет, на улице Роллен никто не берет трубку. Почему ее нет дома, когда на дворе почти час ночи? Почему не отвечает мобильник? Это не в ее привычках. А если с ней что-нибудь случилось? Когда он оторвался наконец от телефона, рядом с ним, чуть пошатываясь, стоял американский актер.

– Привет, – сказал он, хлопнув Николя по плечу. – Что, дружище, вернулся?

Николя и охнуть не успел, как американец уже заказал две «Кайпироски»[13]. Подниматься в номер под бок к сонной Мальвине не хотелось, и ему не осталось ничего, кроме как выпить. После инцидента с «Ролексом» в душе остался неприятный осадок. В конце концов, несколько бокалов вина еще никому не приносили вреда. У него всего два дня в «Галло Неро». Так почему он не может позволить себе надраться нынче ночью? Кто его упрекнет? На что там жалуется американец? На семейные неурядицы? На то, что карьера пошла на спад? Его слова доходили до Николя глухо, издалека, как с другого конца длинного тоннеля. Он согласно кивал и пил. Американец что-то говорил и тоже пил. Ночь уже повернула к рассвету. Николя почувствовал, как водка вырвалась из кисло-сладкой лимонной засады и внутри у него все разогрелось, а глаза заволокло пеленой. Американец продолжал свой монолог, а Николя следил глазами за поющей и танцующей компанией. Кажется, все это уже было когда-то… Отель «Калифорния», Игл. И в тот момент, когда он уже почти падал со стула, ему послышался предупреждающий голос. Голос Дельфины: «Ты пьян. Ты снова напился, Николя». Он отмахнулся и выпил еще. Что было потом у барной стойки, он помнил смутно, пока не появилась Кассия Карпер в своих сногсшибательных туфлях. Мобильник возле уха как приклеенный. С кем это она там говорит в такой поздний час тихим и сиплым голосом? Она заказала шампанского и выпила его в одиночку, стоя возле бара рядом с ним и не переставая говорить по мобильнику. Но он заметил, что она украдкой его разглядывает. Как только глаза Николя останавливались на ее туфлях, его пробирала дрожь. Он и опомниться не успел, как Кассия Карпер оперлась рукой на его бедро и наклонилась, чтобы подписать счет. Ее белая рука с красными ногтями распласталась по его колену, как морская звезда. Сквозь джинсы он чувствовал тепло ее ладони и пальцев. Дальнейшие события смешались и смазались в его сознании. Американец куда-то подевался, а он вдруг оказался с бокалом шампанского в руке и с привкусом языка Кассии Карпер во рту. Который теперь час, он понятия не имел. Когда он добрался до номера, было три часа ночи. На ногах он держался плохо. Магнитная карточка не работала, а может, это он был настолько пьян, что вставил ее не той стороной. С минуту он возился с карточкой на ощупь, и когда уже был готов упасть возле порога и заснуть прямо на полу, дверь щелкнула и открылась. Николя прямиком направился в ванную, стараясь ступать как можно тише, но каждое движение все равно гулко отдавалось в номере. С трудом раздевшись, он встал под душ и открыл холодную воду на полную мощность. Сразу стало легче. Он вытерся, выключил воду и полез за «Блэкберри». На экране мигала голубая точка. Сообщение. Сабина. Николя закрыл дверь на задвижку. Конечно, маловероятно, что Мальвина проснется, но осторожность никогда не помешает.

В послании Сабины не было ни единого слова. Только фото. И фото настолько невероятное, что ему пришлось несколько раз себя перепроверить. Уж не привиделось ли ему все это? Неужели уже допился до такого состояния? Он вглядывался в экран до рези в глазах. Нет, не привиделось. На экране были широко раздвинутые бедра Сабины, с нежным курчавым треугольничком цвета меда, и среди изысканного узора завитков – два женских пальца, погруженные в нежную и влажную розовую плоть.

– Хотите еще чаю, синьор Кольт?

Голос официантки вернул его к действительности. Николя кивнул, следя глазами, как снова наполняется его чашка. Сохранить это фото было нельзя: слишком опасно. Он долго его разглядывал, сидя на мраморном полу ванной комнаты. Будь это фото на айфоне, он мог бы его увеличить и насладился бы по полной. Тут «Блэкберри» мигнул красным, и он понял, что пришло новое сообщение. «Теперь твоя очередь». Растерянный Николя быстро убедился, что сфотографировать собственные гениталии – задача не из легких. Да и все приключения сегодняшней ночи тому явно не способствовали. Поначалу, пока он не нашел правильный угол, на фото получались то бедро, то пупок. Пенис походил на малоаппетитный хот-дог, а яйца – на сморщенные кочешки красной капусты. Послать такое Сабине? Ни за что! Прошла целая вечность, и ему наконец удалось поймать в объектив угасающую эрекцию, и он отправил снимок в полной уверенности, что адресат уже спит. Но Сабина отозвалась сразу же. «Заставь своего кончить, и я займусь тем же». Долго уговаривать его было не надо: мысли о нежной розовой плоти на экране «Блэкберри» и воспоминание о вертком язычке Кассии Карпер только ускорили исполнение.

Николя закончил завтракать и спустился на пляж. Он был один, и прислуга обрадовалась первому клиенту. Начался веселый балет раскладывания шезлонга, установки зонтика, укладки полотенца и газеты на столик возле шезлонга. Ко всему этому присоединился свежевыжатый сок, который клиент заказывал порцию за порцией. Наконец все убрались восвояси, кроме одного служителя, который дежурил на случай, если Николя еще что-нибудь понадобится.

А Николя любовался прекрасным видом. Потом подошел к бортику, снял халат и прыгнул в воду. Поплыл он энергично и с удовольствием. Ни малейших признаков похмелья, голова была абсолютно ясной, тело полно сил. Как жаль, что все это никак не способствовало работе. Подплыв обратно к берегу, он улегся на спину и с воды принялся разглядывать охряную виллу на скале, серый утес и пустынный пляж. Он не испытывал страха перед морем, хотя отец и утонул в океане. После его гибели Николя никогда не возвращался в Биарриц, сама мысль об этом его пугала. Он отказывался от множества предложений о презентациях в этом районе: ему не хотелось еще раз увидеть Страну Басков и виллу Бельца, где в последний раз перед его глазами мелькнул черный отцовский парус.

Быстро рассекая воду, он поплыл энергичным кролем на спине. Вдруг его рука ударила чье-то массивное тело, которое тут же с бульканьем вынырнуло из воды. Он обернулся и увидел белого морского льва, в плавательных очках и пластиковой шапочке в цветочек. Морской лев был очень сердит.

Дагмар Хунольд.

У Николя остановилось сердце.

– Ради бога, извините, – пробормотал он.

Кровь бросилась ему в лицо, никакая свежесть и прохлада воды не помогли.

Дагмар Хунольд кашляла, отплевывалась и никак не могла отдышаться. Николя протянул руку и схватил ее за запястье. Они находились на глубине, и поэтому, чтобы оставаться на поверхности воды, им надо было все время подгребать руками. Белоснежная рука под его пальцами оказалась неожиданно крепкой.

– С вами все в порядке? – спросил он.

– Все нормально, спасибо, – ответила она своим низким голосом, который он так часто слышал в интервью на телевидении и радио.

– Хотите выйти из воды?

– Нет, – отозвалась она раздраженно, – просто смотрите внимательнее, куда плывете, молодой человек.

У нее был еле заметный акцент, который Николя не удалось распознать.

– Я очень сожалею, мне казалось, я один на пляже, – повторил он.

Она отдышалась и пришла в себя, потом посмотрела на него сквозь плавательные очки.

– Значит, не один.

– Мне правда очень жаль.

Он уже третий раз кряду извинялся! Дагмар Хунольд не ответила. Может, надо было радостно завопить: «О! Здравствуйте, как я рад вас видеть!» Но она одарила его таким взглядом, что он не отважился. Она его явно не узнала. Наверное, с мокрыми волосами он выглядит как-то по-другому.

С берега их окликнул спасатель. Ему хотелось знать, как себя чувствует синьора.

– Va bene, grazie![14] – крикнула Дагмар Хунольд и улыбнулась своей белозубой улыбкой, от которой всех пробирала дрожь.

Николя где-то читал, что она говорит на семи языках. Ее происхождение было загадкой. В ней, несомненно, текла норвежская и датская кровь, да и с Венгрией прослеживались какие-то связи. Наверное, австрийцы и немцы тоже числились среди ее предков. Она уплыла энергичным брассом. А ему что делать? Плыть за ней? Выйти из воды? Он решил плавать, как плавал, но не выпускать ее из поля зрения. Может быть, в конце концов она поднимет на лоб очки и рассмеется: «Ах, это вы, месье Кольт!» Он предложит ей выпить кофе на террасе, и они поговорят наедине, в спокойной обстановке. Мысль об Алисе и о том, что уже сам разговор с Дагмар Хунольд будет означать предательство по отношению к ней, Николя отогнал. Его внимание сосредоточилось теперь на удивительном совпадении (да и было ли это совпадением?) – на «случайной встрече» с Дагмар Хунольд, самой влиятельной из всех издателей.

Он весь превратился в обнаженный нерв: она у всех вызывала такую реакцию. А то, что она его не узнала, только подлило масла в огонь, и настроение у него совсем упало. Он слышал, что у нее проблемы с алкоголем, которые всеми старательно замалчивались. Ходили слухи, что в ресторанах она допивалась до бесчувствия и близкие друзья буквально уносили ее домой. Вспомнился и скандал на Франкфуртской книжной ярмарке, когда она в поздний час появилась в баре на Гессишер-хоф под ручку с какой-то девицей. Самого Николя там не было, ему кто-то рассказал. Хрупкая, хорошенькая девушка в черном бархатном платье годилась ей во внучки. Несмотря на поздний час, в баре яблоку негде было упасть, там толпились знаменитости международного издательского дела. Дагмар Хунольд то и дело гладила девушку по волосам, по рукам, что вполне могло сойти за чисто материнское отношение. Но вдруг она нагнулась и жадно, совсем не по-матерински поцеловала девушку в губы, что буквально наэлектризовало присутствующих. У Дагмар Хунольд была репутация отчаянной соблазнительницы: ее аппетиты распространялись на мужчин всех возрастов и сословий. Ходили слухи, что у нее два мужа в разных странах, сорокалетний сын и дочка, не намного его моложе. Что же до внуков, то она проводила с ними очень много времени в какой-то из европейских столиц. В тот вечер на Гессишер-хоф она продемонстрировала всей мировой интеллигенции, что и к женщинам тоже неравнодушна.

Все это прокручивалось в голове у Николя, когда он плыл в кильватере Дагмар Хунольд, зачарованно глядя, как крутятся под водой ее мощные белые плечи. Как себя с ней держать? Быть напористым, веселым и немного развязным? Или, напротив того, вежливым, сдержанным и скромным? Желудок скрутило спазмом, как перед важным телевизионным интервью, когда ему пришлось сказать в прямом эфире Си-эн-эн несколько слов по поводу «Оскара» Робин Райт. Он был там, на красной дорожке, и вокруг ощетинились микрофоны, а за ними виднелся объектив камеры. На него смотрел тогда весь мир.

Дагмар Хунольд плавала минут сорок пять своим энергичным, уверенным брассом. И Николя не без удивления заметил, что она в прекрасной форме. Когда она вылезла из воды, он испытал облегчение, потому что начал уставать. Служитель почтительно подал ей полотенце, которое она обернула вокруг массивной талии, на ходу снимая очки и шапочку. Ноги у нее, против ожидания, были тонкие, мускулистые и очень стройные. До самых бедер поднимались узлы вздувшихся голубых вен. Волосы отливали платиной. Она прошла к своему шезлонгу и села. Похоже, она была одна. Швейцарская пара только собиралась начать свой ежедневный сеанс плавания. Николя догнал издательницу:

– Вы в порядке?

Он не знал, как к ней обращаться: мадам Хунольд или просто Дагмар, а потому имя решил опустить.

Она посмотрела на него с отсутствующим видом.

– Я только что налетел на вас в воде… – пробормотал Николя, указывая пальцем на море.

– О, – улыбнулась она, – и верно. Спасибо, я в порядке. – И отвернулась.

Николя удивился. Она его не узнавала и обращалась с ним как с последним слугой. Как же она может не знать, кто он? Это абсурд какой-то.

Внезапно его осенила идея. Наверное, она только делает вид, что принимает его за простого смертного. Может, это одна из составляющих ее тайного плана? Дагмар Хунольд ничего не делала, как все, она резко отличалась от остальных издателей и следовала только собственным правилам.

– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – вдруг спросил Николя.

Она нахмурилась:

– Выпить что?

– Да что захотите: капучино, чай, шампанское?

– Шампанское? В такой час?

– Ну да, – улыбнулся он. – В такой час.

Она наконец-то на него посмотрела. Внимательно изучила мокрый мускулистый торс, плоский загорелый живот с легкой тенью темных завитков по краю плавок.

– А почему бы и нет?

И она повела плечами.

– Что вам предложить?

– Да то же, что и вам.

– «Беллини»?

Она согласно кивнула. Николя заказал два «Беллини», пододвинул стул и устроился рядом с ней.

Дагмар Хунольд надела панаму и сразу напомнила ему актрису Гленн Клоуз: бледная кожа, нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза. Интересно, как она выглядела в молодости? Пожалуй, для определения «очаровательная» она была слишком тяжеловесна. Однако надо признать, что она обладала какой-то неизъяснимой притягательностью.

Им принесли «Беллини».

– Ваше здоровье, – произнес Николя, чокаясь с ней.

Он решил подождать, когда она сама заговорит. В конце концов, его никто не торопит. Если она здесь ради встречи с ним, она найдет, как подойти к делу. Он занял выжидательную позицию и не хотел делать первый ход. Надо проявить терпение.

Николя Кольт и Дагмар Хунольд молча потягивали коктейль. Пляж тем временем начал заполняться постояльцами. Швейцарская пара явилась в новых купальных костюмах. У матери бельгийского семейства за ночь опухло лицо, и она старалась держаться в тени. Бельгийцы заказали кофе и фруктовый сок. Алессандра с матерью загорали. Геи уткнулись соответственно в «Киндл» и в айпад.

Никто из клиентов отеля не понимал важности события, которое вот-вот произойдет, думал Николя. Он был в восторге оттого, что ни на кого не похожая Дагмар Хунольд сидит с ним рядом. Она, как огромная белая паучиха, сплела сеть и притаилась в уголке, чтобы тихо заманить его. И он, весь подобравшись, ждал, смакуя свой «Беллини». Ликер остался уже только на самом донышке. Алкоголь делал свое дело, и мозг Николя приходил в состояние приятного возбуждения. Ноги у него подрагивали от волнения. Ему хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось: солнце приятно покусывает спину, с моря веет легким запахом йода, а рядом сидит импозантная Дагмар Хунольд. Он опустил глаза и залюбовался ее крепкой рукой с квадратной ладонью. На среднем пальце красовался золотой перстень. Эта рука подписывала контракты, которые переворачивали человеческие жизни. Она извлекала авторов из безвестности, чтобы сотворить из них суперзвезд. Она правила всем литературным миром. Интересно, с чего она начнет? Станет его уговаривать? Э нет, для этого она слишком проницательна. Минуты шли, и Николя все больше обретал уверенность в том, что не ошибся. Она растягивает удовольствие, смакует будущую сделку, как гастрономический изыск.

Никогда не знаешь, с чего начать, с какой стороны подступиться. Конечно же, она понимала, что без боя он сдаваться не собирается. Уступит, но не сразу. Ему очень хотелось, чтобы его обхаживали. Однако на банальные жеманные уговоры он бы ни за что не повелся, он надеялся, что Дагмар Хунольд затеет большую игру только для него одного, мечтал войти в ее блистательную литературную свиту. Украдкой поглядывая на ее мясистое запястье, он сознавал, что представляет для нее не более чем очередной объект для ставки, очередную военную хитрость. Она почти вдвое старше, и вот этими руками она сформировала немало писателей. Ему на ум вдруг пришли «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Станет ли она для него маркизой де Мертей, а он для нее Вальмоном? Николя слышал о ее уникальных вечеринках в апартаментах в Грамерси-парк (хотя да, в последнее время она жила в Верхнем Ист-Сайде в Нью-Йорке). Она приглашала всех писателей, с кем работала, и очень ловко устраивала так, чтобы они общались с разношерстной толпой художников, богатых наследников, чокнутых хакеров, оперных певцов, игроков в поло, актеров, а то и просто подцепленных в метро смазливых мальчишек. До него доходили слухи и о деловых встречах в легендарном «белом кабинете» на последнем этаже Флэтайрон-билдинг, в просторечии «Утюг», где она имела обыкновение наносить свой «coup de grce»[15]. В журнале «Vogue» была помещена ее фотография с умопомрачительным видом на Бродвей и Пятую авеню на заднем плане.

Слуга унес пустые бокалы. Дагмар Хунольд вытянулась в шезлонге и принялась мазать защитным кремом лицо, шею и грудь. Вблизи кожа ее была чистой, почти без единой морщинки. Может, дело не обошлось без пластической хирургии? Она ничего не говорила, но у него не было ощущения, что его игнорируют. Они и молча прекрасно друг друга понимали.

Вдруг Дагмар Хунольд произнесла, словно ни к кому не обращаясь, а просто так, в пространство:

– Ретроградный Меркурий.

Николя насторожился. Он не ослышался? «Ретроградный Меркурий»? Ему на ум почему-то пришло WTF[16]. Но они с Дагмар Хунольд вроде бы общались не в «Твиттере». Если он сейчас что-нибудь скажет, то точно будет выглядеть полным идиотом. Лучше промолчать. Хотя, наверное, выглядеть он будет не лучше.

– Ретроградный Меркурий, – мечтательно повторила она, совершенно не обращая внимания на молчание Николя, и взгляд ее блуждал где-то между небом и морем. – До августа нам бояться нечего, но надо быть начеку.

Николя лихорадочно пытался понять, что к чему. У него возникло ощущение, что его вписали в какую-то телевикторину и он оказался медлительным растяпой, который никак не решается нажать кнопку. Все-таки с ее стороны жестоко играть с ним подобным образом и задавать неразрешимые шарады.

Дагмар Хунольд повернулась к нему:

– Вы в астрологии разбираетесь?

– Нет, – ответил он честно.

– Трижды в год примерно на три недели планета Меркурий поворачивается к Земле обратной стороной, иными словами, становится ретроградной, то есть пребывает в попятной стадии. В эти три недели все приостанавливается.

Николя согласно кивнул, не слишком понимая, чего от него хотят. В астрологии он был не силен, не то что его приятельница Лара. Вот она уж точно поняла бы, что означает «ретроградный Меркурий». Она посреди обеда могла вдруг воскликнуть:

– Ох нет, это Скорпион, я знаю! Все пропало! Надо от всего отказаться.

Жизнь Лары настолько зависела от зодиакальных знаков, что Николя над ней все время подтрунивал.

– Ну и что нынче говорят звезды? – писал он ей иногда. – Можешь ты встретиться с Овном в шесть часов?

– Все приостанавливается? Что вы хотите этим сказать? – осторожно переспросил Николя.

Дагмар Хунольд добавила еще крема на нос.

– Это не лучшее время для заключения важных договоров, подписания контрактов или, к примеру, покупки дома, – отозвалась она. – Видите ли, в эти три недели возникают задержки, всякие проблемы… Ведь Меркурий – планета коммуникаций. Письма приходят с опозданием, электронная почта вообще глючит, сообщения не доходят. В этом году ретроградный Меркурий будет в силе до второго августа. И все важные решения я отложила до этой даты.

– Мне он больше известен как Гермес, чем как Меркурий, – сознался Николя, в котором взял верх рефлекс школяра.

Интересно, что она имела в виду, когда говорила о контрактах? Несомненно, контракты издательские. Это что, первое закодированное сообщение?

– Тот, что в крылатых сандалиях и с поднятым указательным пальцем? – улыбнулась Дагмар Хунольд.

– Он самый. Вестник богов. Меркурий – его римский эквивалент.

– Сын Зевса, покровитель воров?

– Совершенно верно. Его полный титул – бог торговли, воров, путешественников, покровитель спортсменов и атлетов. А еще он провожал души умерших в мир иной.

– Похоже, вы с ним хорошо знакомы.

Николя вспомнил частные уроки, которые давал ленивым недорослям, готовым на все, лишь бы не заниматься латынью, греческим и философией. И вспомнил себя самого и долгие часы, проведенные над книгами и экзаменационными билетами… А эти пресыщенные юнцы только и мечтали что о сигарете да о мобильнике.

– Наши с Гермесом пути пересекались, – тихо сказал он.

Он ждал, что она ответит, и уже приготовился к какой-нибудь очередной загадке, но она, против ожидания, рассеянно провела пальцем по его руке и пробормотала:

– А не поплавать ли нам еще, Гермес?

Она встала, уже в шапочке и плавательных очках. Не успел он подыскать мало-мальски умный ответ, как она нырнула и поплыла прочь великолепным кролем.

Николя остался полулежать в шезлонге, положив руки на бедра. И тут обнаружил рядом с собой, как всегда незаметно, по-кошачьи, подкравшуюся Мальвину.

– Что случилось? – спросила она.

Он следил глазами за качавшейся на волнах цветастой шапочкой, которая постепенно исчезала из виду.

– Это была Дагмар? – прошептала Мальвина. – Что она сказаа?

Николя вздохнул и поскреб макушку:

– Она сделала вид, что не знает, кто я такой.

У Николя создалось впечатление, что все журналисты, будь то газетчики, телевизионщики или блогеры, вне зависимости от страны, обязательно задают один и тот же вопрос. Поначалу это его забавляло, а потом стало выводить из себя. Они что, не заглядывают к нему на сайт в Интернете, где его интервью международной прессе доступны абсолютно всем? И никогда не кликают на кнопочку «Наиболее часто задаваемые вопросы»?

«Как пришла вам мысль написать эту книгу?»

И увернуться от этого вопроса не представлялось никакой возможности. Он был так же неизбежен, как восход солнца по утрам и закат по вечерам. У Николя на этот случай имелось два ответа: версия длинная и версия короткая, смотря по тому, как они поладят с журналистом. Чаще всего в интервью он преподносил короткую версию и делал это с уверенностью актера, который собаку съел на профессиональных приемах и может подавать реплики задом наперед. Однако в Париже одному из журналистов посчастливилось услышать длинную версию. Николя не планировал говорить долго, это получилось само собой.

Как-то раз вечером, в шикарном баре «Лютеция» на бульваре Распай, с креслами, обитыми ярко-красным штофом, у него брал интервью для популярной радиостанции журналист Бертран Шале. Это случилось в 2010 году, на пике успеха, сразу после «Оскара», когда весь мир жаждал узнать, кто же такой автор книги под названием «Конверт». Николя еще не наскучили всеобщее внимание и бесконечные беседы. Лицо Бертрана Шале с точеными чертами ему сразу понравилось. Он был еще молод, но волосы уже тронула седина, как у Марго, героини «Конверта». На его руке красовались часы марки «Lip T18» марки «Cercill Gold». Они уютно устроились на диванчике в стороне от посетителей, поскольку Шале собирался записывать интервью. Ожидая журналиста – тот опоздал на десять минут, – Николя наблюдал за оживленно беседующими литераторами. Тут был весь литературный Париж. Пресс-атташе и авторы, суетящиеся накануне выхода книги в свет, издатели, озабоченные тем, как бы переманить автора у конкурирующего издательства. Кровосмесительная сумятица знакомых лиц, к которой он уже начал привыкать. Большинство присутствующих были ему знакомы, и он, по шепоту и быстрым взглядам, не без гордости замечал, что его тоже узнают.

Бертран Шале разъяснил, что запись будет продолжаться чуть больше часа и для передачи ее потом смонтируют. Затем сделают подкастинг, и всё вместе войдет в эксклюзивное интервью. Он включил маленькое ультрасовременное записывающее устройство. И когда неизбежный вопрос был задан, Николя разразился длинным, хорошо накатанным монологом о Центре регистрации гражданства и настоящем имени своего отца. Что-то такое было в ореховых глазах Шале, в его манере смотреть на собеседника сквозь очки в невидимой оправе. Взгляд был теплым, доброжелательным и в то же время удивленным и любопытным, словно ответ ему был действительно очень важен и он сгорал от нетерпения узнать, как Николя пришла в голову идея написать «Конверт». И при всем том он будто и не догадывался, что был не первым счету журналистом, который задавал этот вопрос. И постепенно Николя стал отходить от короткой версии. Он начал описывать все, что происходило на кладбище Пер-Лашез в две тысячи третьем году, потом в две тысячи шестом, как раз после смены паспорта. И в ходе рассказа он вдруг осознал, что ни разу не говорил об этом никому – ни журналистам, ни друзьям, ни даже родным.

Седьмого августа две тысячи третьего года, спустя десять лет после исчезновения Теодора Дюамеля в Атлантическом океане возле Гетари, его вдова Эмма решила выбить его имя на плите в фамильном склепе семьи Дюамель в девяносто втором секторе кладбища Пер-Лашез. Это скромное, но очень важное событие послужило поводом к тому, чтобы вся семья съехалась вместе. Николя помнил только что выбитые на гранитной плите золотые буквы ТЕОДОР ДЮАМЕЛЬ и даты короткой жизни: 1960–1993. Он редко бывал на кладбище, только на похоронах своей бабушки Нины в двухтысячном, да еще однажды, когда взялся показать американскому журналисту могилу Джима Моррисона.

Тогда, седьмого августа, после встречи с дедом Лионелем, матерью и Эльвирой, он решил пойти побродить. Стоял теплый вечер, и на холмистом кладбище было полно туристов. Спустя несколько дней он собирался уехать с Франсуа в Италию, зализывать раны от проваленных экзаменов. А сейчас ему больше всего хотелось остаться одному и ни с кем и ни о чем не говорить. Особенно с матерью, которую тревожил вопрос его будущего. Она все время спрашивала, что же из него получится? Кем он станет? Время пока есть, ему всего двадцать один год. И чем больше она его донимала, тем больше он закрывался, как улитка в раковине. Как ему не хватало отца в такие моменты! Теодор Дюамель поддержал бы сына в любом выборе пути, даже если бы тот занялся неординарным делом. Он похлопал бы его по спине и потащил перекусить в какой-нибудь битком набитый ресторан, где их приняли бы с распростертыми объятиями.

Увидев, что туристы постепенно расходятся, Николя почувствовал облегчение и целый час пробродил среди надгробий Эдит Пиаф, Модильяни, Лафонтена и Колетт. Его позабавил памятник на могиле Оскара Уайльда, сплошь заляпанный губной помадой[17]. Над семейным склепом Дюамелей возвышалась узкая высокая часовенка, похожая на телефонную будку в готическом стиле. Он уселся в тени внутри часовни и прижался щекой к холодному камню. На соседней могиле лежали высохшие на солнце венки. Надпись на одном гласила: «Нашему дорогому папе», на другом – «Милому сыну». Николя вылез из часовни, чтобы прочесть имя, высеченное на могильной плите. СЕМЬЯ ТАРАНН. Наверное, их там много под землей, Тараннов. Оглянувшись, он внимательно оглядел захоронение своей семьи. Дюамелей под землей тоже хватало, начиная с прапрапрадедушки Эмиля, которого Николя, конечно, знать не мог. Не было только отца.

У его ног покоились останки предков Дюамелей, всех, кроме человека, который дал ему жизнь. Никогда еще он с такой остротой не ощущал утраты, как в тот августовский день на кладбище Пер-Лашез. И такая печаль охватила все его существо, что глаза заволокло слезами. Ему отчаянно не хватало отца. Хотелось во что бы то ни стало разгадать тайну его исчезновения, даже если разгадка принесет боль. Как-то, будучи уже подростком, он спросил у матери: «А вдруг папа жив, вдруг его кто-нибудь подобрал и он просто не мог сказать, кто он такой, потому что потерял память?» Эмма Дюамель пробормотала что-то ободряющее и сказала, что предложенный сценарий развития событий не выдерживает критики. Отец утонул. Это ужасное событие, трагедия, тело не нашли, но отец, несомненно, погиб. Но почему она так в этом уверена? Или думать так ей было легче, чем считать, что он просто навсегда уехал?

Вдруг поодаль за могилами послышалось перешептывание и женский смех. Любопытство пересилило печаль, и Николя, стараясь не шуметь, направился к выходу из девяносто второго сектора, прячась за углом мавзолея. Три молоденькие девушки окружили лежащую надгробную статую мужчины в натуральную величину. Девчонки были хорошенькие, в длинных цветастых платьях, с вьющимися волосами. Статуя поражала реалистичностью исполнения: человек словно только что упал, сраженный пулей, сюртук на нем распахнулся, цилиндр откатился и лежал рядом с откинутой рукой в перчатке. Одна из девушек сидела верхом на статуе в явно эротической позе, а две другие ее весело подначивали. Николя зачарованно подглядывал за ними из-за угла мавзолея. Они взбирались на статую по очереди. Первая была отчаянной амазонкой и со страстной отвагой скакала на своем насесте. Вторая отличалась большей томностью и чувственностью, и бедра ее выписывали вокруг статуи такую эротическую восьмерку, что у Николя перехватило дыхание. Третья, обхватив руками голову статуи, растянулась на ней во весь рост, щедро предлагая пышную грудь губам изваяния. Сцена эта длилась достаточно долго, и Николя мог наглядеться вволю. Потом девушки вскочили и с веселым смехом унеслись прочь.

Николя подошел к надгробию. Бронзовое лицо с полузакрытыми глазами являло собой пронзительно точный портрет только что наступившей смерти, насильственной и неотвратимой. Виктор Нуар[18]. Родился в 1848 году, убит в 1870-м. Ему было всего двадцать два года. Столько же, сколько сейчас Николя. Каждую деталь бронзовой фигуры отличала удивительная тщательность проработки: складки распахнутого сюртука, жилет, туфли. Всю статую давно покрыла патина, но зона возле паха сверкала как полированная, настолько часто к ней прикасались руки посетителей. В этом месте панталоны убитого явно топорщились, и первая пуговица на ширинке над бугорком была расстегнута. Николя наклонился и с улыбкой прикоснулся к бугорку. Вернувшись домой, он поискал Виктора Нуара в Интернете и выяснил, что молодого журналиста сразила пуля одного из членов семьи Бонапарт. Однако славу Виктору Нуару снискала его лежащая надгробная статуя в полный рост, к которой стекались все женщины мира, чтобы прикоснуться к ней и получить шанс излечиться от бесплодия или найти себе мужа.

– А разве вы никогда не слышали о надгробии Виктора Нуара? – с улыбкой спросил Шале.

– Нет, – ответил Николя.

Это и придало тогда особую пикантность его открытию. В следующий раз он пришел на кладбище только через три года, в две тысячи шестом, когда получил новый паспорт. В руке он держал свидетельство о рождении отца. Стояла дождливая октябрьская погода. Вздрагивая от холода, с промокшими ногами, Николя забрался в тесную часовенку. Теодор Колчин. Он произнес это имя вслух. Колчин. Ну и что дальше? Что делать, чтобы узнать, кто был его отец, откуда он родом?

Когда он в последний раз приходил к фамильному склепу, объяснил Николя журналисту, он задавал себе вопрос об обстоятельствах смерти Теодора Дюамеля. А теперь появилась еще одна тайна: обстоятельства его рождения. Ему было грустно и очень хотелось увидеть отца. Отсутствие могилы только усиливало боль. Он вспомнил вдруг, какие теплые руки были у Дельфины, как она умела подбодрить его по вечерам на улице Пернети. Теперь у него новый паспорт и сертификат, доказывающий, что он французский гражданин. А кто был Федор Колчин? И кто был отец его отца? О чем знал Теодор? Что сказала ему его мать, Зинаида Колчина?

Уходя, Николя прошел мимо надгробия Виктора Нуара. На кладбище было пусто. Дождь отбил у женщин охоту приходить сюда и совершать ритуал. Капли воды начали уже затекать ему за воротник. А он все стоял, сжимая в руке свидетельство о рождении отца. Один. И печаль постепенно таяла, уступая место другому чувству. Сияние от светящегося шара Раскара Капака растеклось синими лучами по лежащей под дождем бронзовой статуе. Николя вдруг охватило желание писать, как тогда в самолете, четырнадцать лет назад. Желание было таким неожиданно властным, что он даже перестал чувствовать холод. Он наклонился и прикоснулся к бронзовому бугорку мокрыми, дрожащими, как в лихорадке, пальцами. Потом он, как во сне, долго ехал на метро, не отдавая себе отчета в происходящем. Дома, усевшись на кухне с блокнотом и ручкой отца, он заварил себе чай и раскрыл блокнот на шатком столе.

Все это Николя единым духом выложил Шале, и тот понял, что ему надо сказать еще что-то очень важное. Интервью длилось уже больше часа, но журналист чувствовал, что его собеседник еще не выговорился. Они заказали себе белого вина. Шале принялся очень ярко и живо рассказывать, как они с женой и детьми были на горнолыжном курорте. Николя слушал, широко улыбаясь. Рядом с ними сидела еще одна журналистка, маленькая женщина с длинными черными волосами. Николя часто встречал ее на книжных салонах и на коктейлях по случаю присуждения литературных премий. Ее звали Лоранс Тайефер, и она славилась особой едкостью пера. Ее публикации в воскресной газете в рубрике «Портрет писателя» вызывали одновременно и страх, и почтение. Николя было интересно, кого же она поджидает, вчитываясь в свои записи и покусывая кончик карандаша.

Бар наполнился посетителями, официанты сновали между столиками, пианист играл «Giorgia On My Mind». Трудно себе представить, что этот пышный зал в стиле ар-деко во время войны представлял собой настоящий театр ужасов. Николя знал, что в дни оккупации ресторан «Лютеция» захватили нацисты. А в августе сорок четвертого, после освобождения, здесь располагался сборный пункт для депортированных.

– А почему рассказ в «Конверте» ведется от лица Марго, а не от автора? – спросил Шале.

Этот вопрос тоже не был новостью, и ответить на него не означало сбиться с повествования. Марго сама установила защитную дистанцию между его историей и своей. Конечно, он мог бы придумать своего ровесника, признал Николя, предвосхищая следующий вопрос, чем вызвал у Шале улыбку. Но он предпочел более замысловатое решение: в качестве главной героини выбрал женщину, вдвое старше себя.

– А почему Камольи, а не Санкт-Петербург? – не унимался Шале.

Если бы этот вопрос задал кто-нибудь другой, Николя бы разозлился, поскольку слышал его слишком часто. Но общество Шале было ему приятно, и беседа с ним доставляла удовольствие. Из-за плеча Шале он увидел наконец, кого ждала Лоранс Тайефер. К ней подошла молодая женщина, чье лицо ему ни о чем не говорило. Наверное, какая-нибудь писательница, которую Тайефер собиралась разнести в пух и прах.

Николя наклонился вперед, и загорелое лицо Шале оказалось так близко, что можно было различить кончики ресниц за зеленоватыми стеклами очков. Он взял несколько орешков. Почему Камольи?.. Зачем разбирать по винтикам весь сложный механизм сокровенной алхимии, который во время работы происходит в извилинах мозга? Разве писатели должны все объяснять? Выдавать секреты творчества?

Бернар Шале залился детским смехом, и у Николя не возникло ощущения, что тот его осуждает. Когда, спустя несколько дней, запись смонтировали, он нашел, что на фоне аккордов фортепиано и шума голосов в «Лютеции» она получилась очень симпатичной. Впоследствии Бернар Шале опубликовал интервью в одном из еженедельников. На фото Николя, в темном костюме и галстуке, стоял возле надгробия Виктора Нуара. После публикации он обзавелся множеством подписчиков в «Твиттере», друзей на «Фейсбуке», да и новых читателей заметно прибавилось.

На террасу отеля Мальвина отправилась на лифте, а Николя, озадаченный утренними событиями, пошел пешком, медленно, одну за другой преодолевая выбитые в скале ступени. Ему нужно было время, чтобы все обдумать. Почему Дагмар Хунольд затеяла эту странную игру? Поначалу он был выбит из колеи, но теперь взорвался.

Он добрался до террасы. Вся территория возле бассейна была увешана драпировками и уставлена прожекторами, отражателями и огромными серебристыми защитными зонтами. Вокруг суетилось человек двадцать техников, постоянно что-то крича в мобильники. Остальные сидели, уткнувшись в ноутбуки и смартфоны. Мир и спокойствие, царившие в «Галло Неро», разом улетучились, уступив место взвинченной нервозности. Женщины надели высокие каблуки, мужчины наперебой старались перещеголять друг друга в шарме и куртуазности. Ничего удивительного: фотосессию организовала сама Кассия Карпер.

Николя решил заглянуть в «Блэкберри», пока Мальвина его не обнаружила. Один неотвеченный вызов с номера с бельгийским кодом, и никаких сообщений. На набранный высветившийся номер телефон отозвался голосом тети Роксаны. Николя объяснил, что послал сообщение, поскольку до матери было не дозвониться.

Роксана была почти точной копией Эммы, только моложе. Та же сияющая кожа, те же серые глаза. И тот же колкий юмор.

– Ты хочешь сказать, что понятия не имеешь, где находится твоя матушка?

– Не имею.

– Ох, – вздохнула тетка. – Все хуже, чем я думала.

Николя не понял, куда она клонит. Что тут смешного?

– Как это? – спросил он.

В трубке снова послышался вздох.

– Слушай, ты будешь в шоке.

Николя охватил страх. А что, если наступил тот самый момент, когда жизнь катится под откос, момент, который не изгладится из памяти? Может, мать больна? Рак или еще что-нибудь не менее ужасное? Может, Эмма не решалась ему сказать? А он сам никогда ни о чем не спрашивал. Наверное, так оно и есть. Потому Роксана и разговаривает так странно. У него подкосились ноги.

– Ну так говори! – рявкнул он в трубку.

– Когда ты видел ее в последний раз? – не унималась тетка.

– Не помню, – мрачно ответил Николя. – С месяц назад, может, еще в мае.

– И ты только теперь начал беспокоиться?

Да что она, в конце концов?..

– Ты упрекаешь меня, что я долго не звонил?

– Безусловно.

Он закусил губу.

– Да знаю я, – промямлил он. – Знаю, виноват. Но я был очень занят. Книга. Да и вообще… – прибавил он жалобно.

– Настолько занят, что не мог поинтересоваться, как живет твоя мать, пригласить ее пообедать или поужинать с тобой, съездить с ней куда-нибудь?

– Роксана, перестань, пожалуйста.

– Нет, Николя, не перестану. Я тебя уже давно не видела, так сказать, живьем, зато ты маячишь везде – в газетах, на телеэкране, на радио…

Под градом ее насмешек он стиснул зубы.

– Я бы с удовольствием высказала тебе все в лицо, но и телефон годится. Поздравляю тебя с ошеломляющим успехом, но меня поражает, во что ты превратился. Надеюсь, что в один прекрасный день ты очнешься и осмыслишь, до какой степени стал пустышкой и кретином. Пока!

И она бросила трубку. Николя так и застыл на месте, прижав к уху мобильник. Голос тетки все еще звучал в ушах. Пустышка, кретин… Мучительно горькие слова. Да как она смеет разговаривать с ним в таком тоне? Что она вообще о себе думает? Надо было ей ответить как следует, оборвать ее, заставить замолчать. Однако под спудом протеста и уязвленной гордости шевельнулось дурное предчувствие. Он не знал, где теперь его мать и что она делает. Надо будет проведать ее, пригласить пообедать вместе. Неужели и правда прошел целый месяц? А может, уже и два. Бросив тоскливый взгляд на море, он вдруг понял, что ведь мать все время была с ним. А он считал эту любовь чем-то само собой разумеющимся и ничего не сделал для нее, разве что подарил ей «Ролекс» на пятидесятилетие. Какая неблагодарность! Какой чудовищный эгоизм! Он торчит тут, занятый собственным успехом и больше озабоченный славой, чем здоровьем матери. Внезапно ему пришли на память похороны, на которых он присутствовал в прошлом году. Умерла мать одного из его друзей. Под конец заупокойной службы тот хрипло прочел свое душераздирающее письмо, адресованное покойной. В письме он сетовал, что никогда не заботился о ней, а теперь понял: матери не бессмертны и они не могут постоянно находиться рядом со своими детьми. Николя помнил последние фразы послания, в которых, задыхаясь от рыданий, друг говорил, что для него смерть матери – это последняя неудача в их взаимоотношениях и что теперь он готов, пока не иссякнет дыхание, бежать вслед поезду, что унес ее в бесконечность. Николя вцепился руками в парапет и закрыл глаза. Немедленно, сейчас же надо поговорить с Эммой. Надо узнать, как она.

– Эй, ты! – послышался вдруг детский голосок. – С тобой все в порядке? Ты что, заболел?