Русские чернила де Ронэ Татьяна

Он опустил голову и увидел мальчика лет шести-семи. Ему никогда не удавалось определить точный возраст детей. У одетого в черное мальчика были длинные белокурые волосы, и, если бы не крепкая мальчишеская шея, его можно было бы принять за девочку.

– Напрасно волнуешься… – отозвался Николя, ища глазами родителей малыша.

В этой сутолоке никто не походил на его мать или отца. А мальчик продолжал пристально разглядывать Николя прозрачными зелеными глазами с крошечными зрачками.

– Ты чего? – спросил он хнычущим голосом. – Тебя сейчас вытошнит?

Дети всегда раздражали Николя, он не знал, как себя с ними вести. И почему это люди всегда принимаются их целовать, когда они хнычут? Маленьких детей следовало бы не допускать в отели класса люкс.

– Как тебя зовут?

– Не твое дело.

– А мама твоя где? – спросил Николя, направляясь к террасе, где его поджидала Мальвина.

– Кончай задавать вопросы! – заревел мальчишка.

Он, как надоедливый комар, вился вокруг, и Николя очень хотелось от него избавиться, но он не решался.

– Слушай, отстань, а?! – рыкнул он наконец.

Тут неизвестно откуда возникла какая-то безвкусно одетая блондинка лет сорока с лишним, с большими зубами и облезающим от солнца носом.

– Дамиан вам надоедает? Я должна извиниться.

У нее был сильный английский акцент. Николя пожал плечами:

– Я не очень умею с детьми…

– Понимаю… – снисходительно согласилась она. – С Дамианом не всегда легко.

Мальчишка удрал на другую сторону бассейна, дико размахивая высоко поднятыми руками. Он путался у всех под ногами, прыгал и время от времени неистово вопил. Лицо его покраснело от натуги. Люди шарахались от него.

– Ох, господи, придется, видно, мне вмешаться, – вздохнула мать.

– Желаю удачи, – сказал Николя.

Несомненно, это была мать-одиночка, поздно родившая сына и растившая его без мужа.

Мальвина пила чай, уткнувшись носом в свой айфон. Николя уселся рядом. Он было собрался рассказать ей про взволновавшие его беседы с Роксаной и Дагмар, но решил повременить. Она все равно ничем помочь не сможет. Террасу заполнили обитатели отеля, пришедшие полюбоваться фотосессией. Доктор Геза пил кофе у барной стойки и приветственно помахал рукой. Николя ответил. Семейство бельгийцев успело проголодаться и расправлялось с легкой закуской. Геи сражались в нарды. Алессандра с матерью писали кому-то открытки. Николя огляделся вокруг, ища глазами Дагмар, но той нигде не было. Месье Вонг и мадемуазель Минг приветствовали собравшееся общество, сияя розовыми шелковыми кимоно. Швейцарцы для разнообразия решили поплавать. Француз, скорее всего, играл в теннис, а его супруга пребывала в спа-салоне. Пышная брюнетка, наверное, еще нежилась в постели. А где же Нельсон Новезан? Уехал, что ли? Зато появились новые лица, которых Николя раньше не замечал. Группа американцев, несколько итальянцев и немецкая пара за соседним столиком. Мальвина замкнулась в ледяном молчании, и на лице ее появилось разочарованное выражение, не предвещавшее ничего хорошего.

– Все в порядке? – спросил ее Николя.

Она недовольно надула губы:

– Нет, но ты слишком занят, чтобы этим интересоваться.

Стиснув зубы, он заставил себя сохранять спокойствие. Рявкнуть бы на нее, как на Дамиана… А малыш, кажется, вот-вот схлопочет от матери. Мальвина собралась разразиться тирадой, не менее болезненной, чем упреки Роксаны, но не успела: по террасе прошел шепот. Появились три манекенщицы в изящном белье, на высоких каблуках, а за ними целая армия парикмахеров и визажистов. Длинные ноги, роскошные волосы, и вовсе не такие тощие, оценил Николя со знанием дела. Две брюнетки и одна блондинка. Они смеялись и перешучивались с персоналом, абсолютно равнодушные к тому, сколько пар глаз, опьяненных их красотой, молодостью и наготой, нацелено на них. Интересно, откуда эти девушки? Из какого-нибудь оклахомского захолустья или с маленького скандинавского островка?

– Рот закрой: слюни капают! – прошипела Мальвина.

– Да что с тобой сегодня?

Она вздохнула:

– Мне нехорошо с тех пор, как мы сюда приехали.

– Наверное, надо посоветоваться с врачом, – ответил он, делая нечеловеческое усилие, чтобы оторвать глаза от брюнетки в кружевных стрингах, которые ничего не скрывали.

– Может быть, – согласилась она. – О, кстати, Алекс Брюнель поместил еще одно фото на твоей стене.

– Что?! – взвился Николя.

Мальвина протянула ему айфон. Снимок был сделан сегодня утром, когда он завтракал в одиночестве. И уже сотни отметок «лайк».

– Вот черт! – присвистнул он.

Кто же такой этот Алекс Брюнель? Сегодня утром он никого не видел, кроме пары швейцарцев. Неужели это один из них? Правда, была еще улыбчивая официантка. Заиграла музыка, и он вздрогнул. Старый шлягер Шерил Кроу под громовые аккорды гитары с усилителем. Манекенщицы стали покачиваться, их тесно сдвинутые бедра задвигались в такт музыке, волосы рассыпались по плечам, руки поднялись к небу, к ослепительному солнечному свету. Между ними Николя заметил невысокого паренька с фотоаппаратом. Поначалу он принял его за ассистента или парикмахера, но это был фотограф. Парень выглядел его ровесником, вряд ли старше тридцати. На нем были поношенные, низко сидевшие джинсы и красный тельник. Лицо загораживал фотоаппарат, из-за которого виднелась грива черных волос. Когда паренек опустил аппарат, чтобы передохнуть, озадаченный Николя увидел, что на самом деле это вовсе не парень, а девушка. Музыкальное сопровождение сменилось, и послышались вопли Мадонны. Все три манекенщицы завиляли бедрами, как в ночном клубе, по их телам пошли волны, и теперь они напоминали колеблющиеся на ветру растения. Губы их капризно надулись, глаза полузакрылись, и вид сделался такой, словно они под кайфом. Даже Дамиан, застыв на месте, зачарованно следил за ними. Девушка-фотограф, присев на корточки, без устали щелкала затвором, и на губах ее играла довольная улыбка. За стилистом Николя заметил Кассию Карпер. Она сосредоточенно наблюдала за сценой, отбивая такт ногой, обутой в ту же умопомрачительную туфлю. Николя представил себе, какие потрясающие снимки появятся на страницах глянцевого журнала. Кассия Карпер сверяла ракурсы фотографий с изображением на своем контрольном экране. Ничто не могло укрыться от ее острого взгляда. Сегодня на ней было короткое белое платье с открытой спиной. Губы сияли от блестящей розовой помады. Несколько раз она бросала быстрый взгляд в его сторону. Неужели он и вправду целовал ее прошлой ночью? Или это просто привиделось в эротическом сне? Нет, пожалуй, действительно целовал. Он с поразительной точностью запомнил движения ее языка у себя во рту.

– Ты знаешь эту рыжую? – сухо осведомилась Мальвина.

Николя пожал плечами:

– Думаю, встречал ее на каком-нибудь коктейле в Париже. Но не уверен.

Он успел заказать чай прежде, чем Мальвина пустится в расспросы. Скорее всего, приезд сюда был ошибкой. Здесь красиво и хорошо, но ненаписанная книга висит на нем, как тяжелый груз. Он что, на самом деле думал, что начнет работать? Кого он хотел обмануть?

– Мне надо позвонить матери, – сказал он, быстро доставая «Блэкберри», пока Мальвина не оседлала своего любимого конька. – Я не знаю, где она, и мне как-то тревожно.

На экране высветился номер его пресс-атташе. С чего бы это Дита стала звонить ему в воскресенье, в разгар выходных? Она же знает, что он не любит, когда его дергают. Могла бы и сообщение прислать. Наверное, на то была важная причина. Ему нравилось работать с Дитой. Ей было тридцать лет, и она обладала пышными формами, лукавой улыбкой и потрясающим чувством юмора. В начале их сотрудничества ни он, ни она не подозревали, что «Конверт» будет опубликован и востребован во всем мире. Дита Даллар начинала в издательстве Алисы Дор четыре года назад как скромный ассистент, но ее инициативу, идеи и энергию быстро оценили, и она стала личным пресс-атташе Николя Кольта.

По ее голосу Николя быстро догадался, что новости не очень хорошие. Дита никогда не ходила вокруг да около, и ему это нравилось. Она коротко сказала:

– Лоранс Тайефер.

– Выкладывай, – отозвался Николя.

– Тебе будет неприятно читать эту статью.

– Даже так?

– Да.

– Алиса прочла?

– Да, она хочет, чтобы ты ей позвонил.

Николя так ясно увидел эту статью, словно она лежала перед ним на столе. Целая полоса в газете, которую вся Франция читает по выходным.

– Пришли мне ее.

– Я не уверена, что это здравая идея.

– Надо учиться противостоять таким вещам, Дита.

Она помолчала, потом сказала:

– O’кей, сейчас пришлю. Позвони мне, если понадоблюсь, и свяжись с Алисой, а то она будет волноваться. И не забывай, что Лоранс Тайефер никогда тебе не симпатизировала, так что ее статья не сюрприз.

Николя попрощался сквозь зубы.

– Еще что-нибудь случилось? – спросила Мальвина.

Он попытался улыбнуться:

– Скверная статья в прессе.

В последний раз он видел грозную Лоранс Тайефер год назад, в «Лютеции», где у него была памятная встреча с Бертраном Шале. Сама она редко брала интервью у авторов. В своих статьях она разбирала по косточкам книги, писателей, сам процесс издания. Она могла с одинаковым успехом и вознести автора на заоблачную высоту, и низвергнуть в геенну огненную.

– Экая важность скверная статья, когда у тебя миллионы читателей во всем мире! – ободрила его Мальвина, похлопав по руке.

Конечно, она была права. Наверное, и в самом деле лучше этого не читать. Мало ли что там пишут про автора романа, который возглавляет лист продаж… Но в его жизни наступил очень деликатный момент, и он хотел знать.

Дита послала статью по мейлу, и он кликнул на название: «Синдром „Николя Кольта“ и прочая суета», Лоранс Тайефер.

Он уткнулся в «Блэкберри», загородив экран рукой, и не слышал больше музыки, не видел ни манекенщиц, ни девушки-фотографа, ни Кассии Карпер в белом платье, ни публики из отеля, сидевшей кружком, как в театре. Глаза различали только слова, которые плевали ядом ему в лицо, а он не знал, как от них защититься. Наверное, не надо было сразу набрасываться на статью, подумал он, надо было сначала поднять глаза и взглянуть на синеву моря. Но поздно. Он уже начал читать.

Сначала слова прыгали перед глазами, и ему пришлось вернуться к началу и читать помедленнее.

«Николя Дюамель обновил свой паспорт в 2006 году. Его отец и мать родились за границей, и, согласно новому закону, он был обязан представить доказательства французского гражданства, несмотря на то что сам родился во Франции. Сегодня всему миру известно, что именно отсюда и возникла идея написать „Конверт“. В менее славные времена, до чудо-публикации, Николя Дюамель давал частные уроки, преследуя при этом две цели. Можно представить себе, как под воздействием своего меланхолического очарования он преподавал Платона и Ницше юным девицам. И вдруг – нате вам: Николя Кольт. На него приятно полюбоваться, его приятно почитать. Но не слишком ли? „Конверт“ у всех на устах, его не выпускают из рук. В чем причина? Умный маркетинг? Бесконечное и повсеместное тиражирование его имени, мастерски организованное ушлыми издателями? „Николя Кольт“ превратился в бренд, встречи с которым никому не миновать. Его мужественное лицо „плохого парня“ смотрит с обложек журналов, с флаконов лосьона после бритья, с рекламы часов и солнцезащитных очков. „Николя Кольт“ прекрасно устроился на телевидении. Стоило ему мелькнуть в фильме, снятом по его книге, – и бесчисленные поклонники принялись его обожествлять. Не верите – загляните на его страничку в „Фейсбуке“. „Николя Кольт“ стал писателем пресловутого „Generation Y“, поколения „перепостов“, любителей скакать по телеканалам и сидеть в социальных сетях. Они все – пользователи электронных книг и смартфонов, они общаются друг с другом словечками типа „твиттнуть“, „лайкнуть“, да еще универсальным „подмигнуть“, которое может означать любое действие – от легкого флирта до шпионажа. У всех этих „друзей“, „подписчиков“ и „фанов“ есть общая черта: пустота и суетность. „Конверт“ – роман более чем посредственный, так себе, ни плохой, ни хороший. Неглупый рассказ о семейной тайне, который способен затронуть в читателе нужную струну. Он, несомненно, исторгнет слезы у ваших бабушек, да и малолетним внукам придется по вкусу. Но отчего громкий успех книги длится вот уже три года? Из-за того, что Робин Райт присудили „Оскара“? Почему столько людей все читают и читают „Конверт“? Причина в том, что „Николя Кольт“ – не более чем ловкий прием. И успех он имеет только потому, что так решили издатели, а читатели, как бараны, бегут следом. Николя Кольт, всемирно известный автор, которого читают в Стокгольме и в Сиэтле, которого обожают миллионы читателей во всем мире, – никакой не писатель. Он – товар».

Тут Николя снова поднял глаза и посмотрел на море.

– Ну что? – обеспокоенно спросила Мальвина.

Он не ответил. Он думал об Алисе Дор, которая ждала его звонка. Она, конечно, сумеет найти слова, чтобы его подбодрить, но ему сейчас не хотелось с ней разговаривать. Все его друзья и знакомые, несомненно, прочтут эту статью за завтраком. Кто-то улыбнется, кто-то рассмеется, а кто-то огорчится. Интересно, как отреагируют фанаты, что напишут на его стене в «Фейсбуке», о чем «пощебечут» в «Твиттере»? Наверное, многие из них просто посмеются. Как бы ему хотелось тоже просто посмеяться. Читать дальше у него не хватило мужества, и он решил перескочить в конец, прокрутив текст в «Блэкберри».

«Николя Дюамелю следовало бы держаться подальше от социальных сетей и унять истерию, которая бушует вокруг него. Может, ему надо раз и навсегда прекратить общаться в „Твиттере“. Вопрос в том, напишет ли Николя Кольт еще один роман или будет вечно нестись на серфе по волне, поднятой успехом „Конверта“, пока его красота не увянет и его место не займет какой-нибудь другой писатель-товар? Не будет никакой новой книги Николя Кольта. Он слишком занят тем, что любуется на себя в зеркалах, которые перед ним расставляют».

Николя поднялся. Голова была пустая, говорить он не мог. Лоранс Тайефер, конечно, хватила через край, но статья обнажала грубую истину, которая поразила его в самое сердце. Накатила слабость, во рту пересохло, в желудке засел противный ком. Не обращая внимания на музыку, манекенщиц и весело болтающих постояльцев, Николя подошел к краю террасы, нависавшей над морем. Мальвина шла за ним по пятам, ласково положив ему руку на спину. С минуту они стояли молча, вглядываясь в синеву. Он представил себе Лоранс Тайефер в кабинете: она склонилась над компьютером и выбирает самые жестокие слова, те, что сделают максимально больно. Интересно, она улыбается, когда пишет свои статьи? И когда она настрочила вот эту? Надо кое-что написать в «Твиттере» и в «Фейсбуке», предварить реакцию. Конечно, он был далек от того, чтобы стремиться разжалобить читателей. Его вдруг обдало жаром, и стало нечем дышать. Вот бы сейчас окунуться в прохладную воду! Сразу станет легче и вернется присутствие духа. А что, если он опять наткнется на Дагмар Хунольд? Нет уж, еще раз пережить унижение ему не хотелось.

– Ты говорил, что хочешь позвонить матери, – тихо напомнила Мальвина.

А ведь она права, вот что надо сейчас сделать. Отыскать Эмму. Звонить, пока он не услышит ее голос. Николя отошел на несколько шагов, чтобы остаться одному. Он все еще был не в себе, словно его изрядно поколотили. Набрав номер, он, к своему удивлению, услышал в трубке голос. Мужской.

– Алло? – произнес Николя.

– Да? – отозвался незнакомец.

– Должно быть, я ошибся… Я звоню Эмме Дюамель.

– Это ее номер, – вежливо ответил незнакомец.

А это еще кто? Почему он отвечает по мобильнику матери? Сердце больно стукнуло. А вдруг Эмма в больнице и этот тип – врач? Врачи приносят дурные вести.

Он пробормотал:

– А она… она здесь?

Незнакомец откашлялся:

– А вы кто?

– Ее сын.

– Сын?

– Да.

В трубке замолчали, и он различил отдаленную музыку.

– Алло?

– Да-да, я слушаю, – сказал незнакомец.

– Моя мать чувствует себя хорошо?

– Она чувствует себя прекрасно.

Николя показалось или его собеседник улыбался?

– А вы кто? Ее врач?

– Что? Нет!

– Тогда кто?

Молчание.

– Эд.

Николя ничего не ответил. Эд? Это кто? Друг? Студент?

– Ваша мать еще спит.

Еще спит? В полдень? Это она-то, которая всегда утверждала, что мир принадлежит тем, кто рано встает…

– Понимаю, – сказал он, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Я передам ей, что вы звонили.

– Спасибо, Эд. А можно узнать, где вы находитесь?

– В Сен-Тропе.

Николя чуть не выронил телефон.

– В Сен-Тропе?

– Да. Мы у друзей, на яхте.

– Понятно, – ошеломленно пробормотал он. – На яхте?

– Ну да, яхта очень красивая.

У Эда был молодой, дружелюбный голос.

– А вы… друг моей матери? – спросил Николя.

В трубке снова замолчали. Вдалеке слышалась музыка, какие-то голоса. Эмма еще спит в полдень… Перед глазами Николя возникла картина, от которой он пришел в замешательство: неубранная постель, смятые простыни, обнаженная кожа, близость… невозможно представить себе такое.

Эд снова рассмеялся. Голос у него был приятный, но все равно резанул по нервам.

– Э… Я ее любовник, – просто сказал он.

«Конверт» читали люди всех возрастов, национальностей и слоев общества. С читателями Николя начал знакомиться, когда стал ездить с презентациями, а «Фейсбук» и «Твиттер» давали возможность виртуального знакомства. Он находил, что социальные сети весьма практичны, но, надо признать, отнимают уйму времени. Поначалу он угодил в эту ловушку и практически не расставался с телефоном, даже на ночь клал его под подушку. Близких это приводило в отчаяние. Потеряв терпение, мать как-то спросила, не надо ли ей тоже стать подписчиком «Твиттера», чтобы он хоть изредка отзывался на ее звонки. Алиса Дор жаловалась, что, когда они вместе заходили куда-нибудь перекусить, он не отрывал мобильника от уха. Лара посмеивалась над тем количеством «твиттов», которые ему приходили ежедневно. «Неудивительно, что ты никак не можешь засесть за книгу», – поддевала она Николя. И он вынужден был сознаться, что стал до такой степени повернутым на социальных сетях, что если и принимался писать, то ему приходилось отключаться от Интернета, а телефон оставлять подальше, где-нибудь в другой комнате. Но надолго его не хватало. Он снова входил в Сеть, как алкоголик, который люто себя ненавидит и все равно выпивает очередной стаканчик. От этой зависимости надо было избавляться. Существуют же программы, которые помогают таким, как он, выйти из порочного круга. В те времена весь мир пристально следил за его сообщениями, за его страницей в «Фейсбуке» и трафиком в «Твиттере». Парочки обедали в ресторанах молча, не отрываясь от телефонов. Даже на свадьбах и похоронах, не говоря уже о киносеансах, люди с мобильниками не выпускали Николя из зоны своего внимания. Те же, кому «Твиттер» был неинтересен, являлись для него загадкой. Они что, живут в Средние века? Однако сейчас, когда интеллектуальное бессилие все глубже погружало его в безысходную тоску, он нередко спрашивал себя: а может, они и правы? Может, избыток Интернета тормозит работу мозгов и его разум уже помутился? Еще до того, как к нему пришла известность и он был еще Дюамелем, Николя создал себе страничку в Интернете. Но после «урагана Марго» он ее закрыл: ведь Николя Дюамеля больше не существовало. А страничка Николя Кольта сразу же притянула к себе миллионы фанатов.

Читатели зачастую преподносили ему в Сети сюрпризы. Однажды он просто оторопел, когда к нему в друзья в «Фейсбуке» попросилась Марго Дансор. Тот (или та), кто создал себе страничку на имя Марго Дансор, не хуже Николя изучил его героиню. Марго была точно такая, как в книге. Он так и не узнал, кто создал виртуальную Марго, но что за важность! Ему ужасно нравилось общаться с собственным персонажем. Многие читатели думали, что она существует на самом деле и Николя поместил ее в книгу, когда с ней познакомился. Он их не разуверял, просто так, смеха ради.

«Я пользуюсь социальными сетями, потому что люблю общение», – говорил он журналистам. Обмен репликами с фанатами его стимулировал, заставлял превосходить самого себя. Его «твитты», все ровно по сто сорок знаков, отличались тщательной обработкой и тем насмешливым юмором, который сводил читателей с ума. Он отвечал молниеносно и в ответах был неотразим. Многие из его диалогов стали знамениты, и их даже цитировала пресса.

В Ассене случился такой эпизод. Его голландская издательница Марье ван Ритсшотен заставила его, несмотря на усталость, согласиться на презентацию в городке Ассен, рядом с Амстердамом. Она пообещала, что встреча продлится не более двух часов. Поклонники ждут его с нетерпением. Его накормят хорошим обедом и проведут мероприятие в быстром темпе, чтобы он мог вернуться в отель до полуночи, поскольку на другое утро, в восемь, у него рейс на Осло. Николя согласился. Однако поездка в Ассен приняла совсем другой оборот. Был час пик, и они оказались блокированы дорожными работами и пробками. По небу неслись черные тучи, и на шоссе низвергались потоки воды. Марье, сидевшая за рулем, изредка решалась взглянуть на Николя, который устроился рядом, подавшись вперед и полностью сосредоточившись на своем «Блэкберри». Они медленно, сантиметр за сантиметром, двигались по размытой, запруженной машинами дороге. Путь занял около четырех часов. Марье не догадывалась, что по дороге Николя описывал в «Твиттере» абсолютно все: как он измучен, как она ведет машину, буквально прилипнув носом к ветровому стеклу, какие ухабы на дороге, как хлещет дождь и что у него сейчас лопнет мочевой пузырь, а желудок склеится от голода, и что он с самого начала не хотел ехать на эту чертову презентацию… В «твитте» фигурировали и предметы, оставленные на заднем сиденье мужем и детьми Марье: скейтборд, галстук, карта, кукла Барби. Проявились нетерпение, отчаяние и бессилие что-либо изменить… Очень выразительно получились шумные сравнения: «Это будто ты понимаешь, что она никогда не кончит! Дороганаассен!» Когда они наконец доехали, оказалось, что презентацию отменили и все разъехались по домам. Николя так устал, что у него не было сил даже расстроиться. Всю обратную дорогу до Амстердама он крепко спал.

Был еще один эпизод, который распространился в «Твиттере», как огонек по бикфордову шнуру. Случилось это в самолете, когда летели из Лос-Анджелеса, с церемонии вручения «Оскара». И в Интернете, и во всех журналах и газетах только и печатали что фото Робин Райт и Николя. Она в ярко-алом платье, он в черном смокинге. У Николя был билет в бизнес-класс, но, когда экипаж узнал, что этим рейсом летит знаменитый писатель, его перевели в первый. Он никогда не летал в таких условиях и не мог надивиться комфорту и вниманию, которое ему оказывали. Вылет запаздывал, и Николя в своей роскошной отдельной кабине первого класса развлекался в «Твиттере». Ему казалось, что стюардесса каждые пять минут заходит к нему, чтобы предложить то выпить, то поесть, то газету, то шоколад, то ароматизированную салфеточку. Он сидел в «Твиттере», рассылая фото тех вкусностей, что ему предлагали. Во время бесконечного ожидания взлета ему принесли серую пижаму, мягкие тапочки и набор для путешествий. Он спросил, где туалет, и стюардесса указала ему нужную дверь. Войдя в маленькую квадратную кабинку, Николя не обнаружил писсуара. Был какой-то пластиковый рундучок, который он попытался открыть, но безуспешно. Он заглянул под раковину, постучал по зеркальной стенке в надежде найти хоть что-то, что могло бы служить стульчаком. Ничего не получалось. Он принялся нажимать все кнопки подряд, продолжая комментировать в «Твиттере» свои злоключения и заставляя тысячи подписчиков визжать от хохота. «Сижу зажатый в самолетном сортире первого класса. Ничего похожего на стульчак так и не нашел. Помогите!!» Краснея, он метался по кабинке, не зная, что делать. «Я что, должен писать в раковину? wtf. кошмарпервогокласса». Когда, потеряв терпение, он обратился за помощью к стюардессе, она рассмеялась: «Вы зашли в кабину для переодевания. Туалет рядом слева».

Довелось ему, разумеется, побывать и на президентском обеде. Сразу после «Оскара» супруга президента пригласила Николя в Елисейский дворец. Когда Дита объявила ему эту новость по телефону, он сначала решил, что она его разыгрывает. Да нет, уверила Дита, все так и есть, с ней связался личный секретарь первой леди. Ну так что? Собирается он пойти? Да или нет? Николя остерегался малейших поползновений втянуть его в политические игры. Он не желал, чтобы ему приписывали ту или иную политическую окраску, и не стремился высказывать свое мнение, которое считал делом сугубо личным. А потому он осторожно поинтересовался у Диты, кто еще приглашен на этот обед. Час спустя она доложила, что на неформальный литературный обед с первой леди приглашены еще двое писателей, мужчина и женщина. Она знакома с обоими, но не более того. Так, пересекались где-то. Он из них самый молодой. Любопытство оказалось сильнее осторожности. Он никогда не был в Елисейском дворце, и такая возможность может больше и не представиться. В назначенный день он явился, одетый, как обычно, в джинсы и черную футболку. Когда он попытался пересечь улицу Фобур-Сент-Оноре, двое охранников строго подняли руки, приказывая ему остаться там, где стоит, то есть на другой стороне улицы. Он одарил их самой широкой из своих улыбок, а-ля Николя Кольт, и, не говоря ни слова, предъявил полученное по электронной почте приглашение. Стражи с извинениями проводили его к входу. Импозантный привратник в камзоле с золотым позументом и в белых перчатках почтительно протянул ему серебряный поднос. Николя сообразил, что на поднос надо положить визитку. На визитке значилась и его фамилия, Дюамель, и его псевдоним, Кольт. После этого поднос исчез. Вместо привратника появился человек в сером костюме. Он протянул Николя свою визитку и широко улыбнулся: «Месье Кольт, очень рад с вами познакомиться. Моя супруга в восторге от вашей книги и с нетерпением ждет следующей». Николя вошел за ним следом в просторный квадратный двор, который видел только по телевизору: там французский президент поднимался и спускался по широким ступеням, встречая других президентов. Его одолевало жгучее желание схватить «Блэкберри», но он знал, что фотографировать и посылать сообщения здесь не разрешено. О приглашении на обед он не говорил никому, кроме Алисы Дор. Та сначала удивилась, потом улыбнулась.

Двое других приглашенных уже находились в столовой, куда проводили Николя. Женщина лет пятидесяти писала популярные детективы, которые с успехом превращались в телесериалы. На ней было шелковое платье цвета фуксии, на губах алела слишком яркая помада. Второй автор, мужчина лет сорока, модный нигилист, сочинял книги о сексе, литературе, наркотиках и о самом себе. Лицо его под очень светлыми, почти белыми волосами наполовину скрывали огромные очки а-ля Гарри Поттер, сиреневый бархатный пиджак был густо обсыпан перхотью. Оба встретили Николя с положенной по протоколу приветливостью, сияя делаными улыбками. Окна выходили на прелестную зеленую лужайку закрытого сада. После недолгого ожидания появилась супруга президента. Она вся лучилась приветливой улыбкой, на щеках обозначились ямочки. Несмотря на высокие каблуки, она оказалась гораздо ниже ростом, чем думал Николя. Ее великолепно уложенные волосы сияли. Обед начался в молчании. Официанты носили блюда плавно, как в балете. Рассуждала только первая леди, словно беседуя сама с собой. Мадам Фуксия и месье Перхоть кивали и улыбались. Никто не произнес ни слова. Неужели все были настолько взволнованы? Николя умирал от желания сфотографировать столовое серебро, украшенные гербами хрустальные фужеры, шикарные тарелки из лиможского фарфора, которые дарили президенту его высокие гости. Принесли десерт. Пришлось целиком сосредоточиться на нежном ягодном муссе с миниатюрными меренгами, чтобы, не дай бог, не уронить кусочек клубники на вышитую скатерть. Вдруг он почувствовал какое-то движение и поднял глаза. Мадам Фуксия и месье Перхоть разом вскочили и залились румянцем. В столовую входил президент республики. Николя встал вслед за остальными, и сразу оказалось, что ростом он намного выше коренастого президента. Не успел он рта раскрыть, как президент пожал ему руку и пригласил всех сесть. Ситуация сложилась невероятная, нереальная. Николя еле поборол желание тут же зафиксировать ее, поскольку никогда не видел президента живьем, тем более так близко. Но он запомнил все: костюм, белоснежную рубашку с вышитыми инициалами, золотые запонки, синий галстук, часы «Scuderia Ventidue». Когда всем предложили кофе, президент заговорил. Его супруга сопровождала каждое слово, склоняя голову. Он пустился в длинный политический монолог о предстоящих в следующем году президентских выборах. Месье Перхоть тоже вставил пару хорошо продуманных фраз, явно в надежде блеснуть. В конце беседы президент упомянул социальные сети с таким презрением, что Николя заинтересовался. Первое лицо республики со злобной насмешкой заявил, что ему хорошо известны разработчики «Твиттера» и «Фейсбука».

– Эти очаровательные молодые люди… – верхняя губа у него при этом скривилась, – эти очаровательные молодые люди в джинсах и футболках, – продолжал он, видимо забыв, что кое-кто из гостей именно так и одет, – возомнили себя хозяевами мира. А на самом деле, – жестко усмехнулся о, – «Твиттер» – это Микки-Маус, который говорит «здрасте» утенку Дональду, а «Фейсбук» – это Дональд, который отвечает. Разве не так?

Все расхохотались. Николя понял, что ему тоже надо рассмеяться, ибо этого требуют обстоятельства, но реплика президента его все же задела. Фраза о Микки-Маусе и Дональде засела у него в голове. Уходя из Елисейского дворца, он запустил ее в «Твиттер», поставив под ней инициалы президента, узнать которые было пара пустяков. И тут началось… Ему без конца писали и звонили журналисты, и Дита выходила из себя. Все желали разузнать еще что-нибудь. Где Николя услышал эту фразу? При каких обстоятельствах? Встречался ли он с президентом? За это время цитата успела переправиться через океан, и «Твиттер» растиражировал ее по обе стороны Атлантики. Алиса опасалась, что Елисейский дворец потребует объяснений. «Президентам никогда не следует приглашать на обед писателей, – сказал Микки Дональду» – гласил финальный «твитт», который стал особенно популярен и которым Николя поставил точку в дебатах.

О своей новой книге Николя ничего не сообщал в «Твиттере», зато по поводу «Конверта» был неиссякаем. Он обожал рассказывать, как испытал чувство гордости и как не поверил своим глазам, в первый раз увидев свое имя на обложке. Как правил корректуру вместе с прелестной Ребеккой, в которую были влюблены все сотрудники издательства. Она была настоящим профи, преданным работе, и когда мило склонялась над страницами с красной ручкой в руке, сквозь водопад каштановых волос порой просвечивал светлый затылок. Ему тогда нравилось самому обсуждать обложку вместе с Алисой Дор и Мари-Анн, талантливым арт-директором. Николя быстро понял, что Алиса относится к Мари-Анн с подлинным пиететом. Это она придумала логотип издательства с переплетенными вишенками. Они пересмотрели множество вариантов обложки, и он подумывал показать их подписчикам. Ему очень хотелось описать тот незабываемый день, когда его роман появился в книжных магазинах, ту ни с чем не сравнимую радость, которую он испытал, увидев его на полках. Но потом он решил, что писать не стоит. Это было только его счастье и больше ничье. Он помнил, как входил в книжные магазины, словно в трансе, только для того, чтобы увидеть свой роман среди других книг. Если кто-то снимал его с полки и рассматривал обложку, он приходил в волнение. Если же роман покупали – это был уже экстаз. В то время безумие в средствах массовой информации еще не развернулось, и он часами бродил по книжным магазинам, высматривая потенциальных покупателей и украдкой переставляя свой роман в первый ряд. Однако прошло несколько месяцев, и в этом уже не было нужды. Роман возглавлял рейтинги продаж, и ничто не могло этому воспрепятствовать. И писать о нем в «Твиттере» тоже не было смысла: это давно сделали за него многочисленные подписчики.

В «Галло Неро» наступил час обеда. Постояльцы заняли места под желтыми тентами возле сверкающего бассейна. Официанты ловко и бесшумно сновали между столиками. Среди знакомых клиентов отеля Николя заметил новые лица. Приехали две американки, блондинки неопределенного возраста. Их округлые скулы и подтянутые виски обнаруживали вмешательство ботокса и скальпеля пластического хирурга. Они без конца хохотали, и их визгливый смех пробирал до костей, как тявканье гиен. «Oh my God!» – то и дело слышалось от их столика. Позади них устроилось семейство итальянцев, точная копия вчерашних персонажей из «Vanity Fair». Те же манеры, та же показная доброжелательность. На фотосессии объявили перерыв, и вся команда отправилась перекусить. Они возобновят работу не раньше вечера, когда спадет жара. Нельсон Новезан заказал вино и склонился над тарелкой. Лицо его выглядело более опухшим, чем обычно. Нынче он обедал в компании своей подружки.

Николя уселся за свой столик рядом с Мальвиной и внимательно оглядел присутствующих. Интересно, почему все они выбрали именно это место? Судя по всему, беспечный покой, царивший в «Галло Неро», не могли бы нарушить никакие события, как бы скандальны и омерзительны они ни были. Здесь безраздельно правили солнце и сапфировое море.

Николя принялся рассказывать Мальвине, как звонил матери и как трубку поднял некто Эд. Ситуация, конечно, не самая простая, но ему стало легче, когда он понял, что с матерью все в порядке и она не заболела. Он упрекал себя за то, что долго не интересовался, что у нее происходит, и, по существу, выключился из ее жизни. Хотя телефон и искажает голоса, Эд показался ему довольно молодым. Мальвина на это только улыбнулась. Николя обиделся: он ждал от нее большего понимания.

Рядом с их столиком расположились месье Вонг и мадемуазель Минг, которые явно пытались вовлечь их в беседу на своем ломаном английском. Вот этого Николя сейчас хотелось меньше всего. Может, они все-таки помолчат и оставят его в покое? Пусть только попробуют заговорить о его будущей книге… Он их со скалы сбросит! Он был все еще оглушен утренними событиями. Непонятный, сюрреалистический разговор с Дагмар Хунольд… Странная грубость тетки… Оторопь от новости, что у матери завелся молодой любовник и она с ним нежится на какой-то яхте в Сен-Тропе… Жуткий разнос, устроенный Лоранс Тайефер, шок от которого еще не прошел…

Наколотые ботоксом американки продолжали орать во всю глотку, и он был готов их придушить.

– Вы ведь живете в Париже? – пропищала мадемуазель Минг.

Ее круглое, как луна, лицо вздрагивало и мерцало, когда она шевелила головой. Определить ее возраст не представлялось никакой возможности: она вся была как фарфоровая.

– Да, – ответила Мальвина, поняв, что Николя то ли занят, то ли в прострации, а потому сам не ответит.

– Ах, Париж, – изумленно подвыл в унисон месье Вонг. – Париж – это прелестно, да!

И оба шелковых кимоно снова почтительно поклонились.

– А вы живете… – вежливо спросила Мальвина.

Мадемуазель Минг прострекотала несколько непроизносимых слов. Мальвина бросила отчаянный взгляд на Николя, ища поддержки, но он находился в другом измерении, в мире, от которого у нее нет ключа. Она это знала. Когда он в таком состоянии, общаться с ним бесполезно. Она не догадывалась, что разум его в этот момент заполняли женщины. Женщины дня… Алиса с ее надеждами… Дагмар с ее пренебрежением… Роксана с ее агрессивностью… Лоранс с ее презрением… И женщины ночи… Безмятежно спящая Мальвина… Сабина с ее сообщениями… Язычок Кассии… Он предпочел бы сейчас оказаться где-нибудь далеко отсюда, вырваться из идиллического плена западни класса люкс с ее богатыми клиентами, за которыми прислуга ухаживает, как за детьми. Единственной отрадой в этой ситуации была мысль о Сабине. От ее сообщений и фото у него внизу живота разгорался настоящий пожар. Сейчас она была его утешением, хотя и умозрительным. При одном воспоминании о нежном золотисто-розовом треугольнике он ощущал восхитительный ожог запретного наслаждения.

Официант ожидал заказа. Мальвина выбрала соте из овощей, приправленное пряными травами и цветами[19], с моцареллой из молока буйволицы, а Николя – филе барабульки с цветами кабачков, кашей из черного риса и артишоками. Новезан за соседним столиком все пил и пил розовое вино, и Николя ужасно захотелось пересесть к нему, выпить вместе с ним, не говоря ни слова, не пускаясь ни в какие объяснения, и надраться до бесчувствия. Он ощутил признаки надвигающейся усталости, излишества проведенной почти без сна ночи давали о себе знать: в горле пересохло, глаза словно засыпало песком. Мальвина прилагала все усилия, чтобы понять, что хочет сказать мадемуазель Минг, жестикулируя пухленькими ручками. Месье Вонг пытался им помочь, подпрыгивая на стуле и издавая все те же непроизносимые звуки.

– Мне кажется, они спрашивают тебя, был ли ты в Китае, – шепнула Мальвина.

– Да на что я им сдался! – вздохнул Николя.

Она бросила на него испепеляющий взгляд. Ценой огромного усилия он выдавил из себя, что да, он был в Шанхае, Пекине и Гонконге, и даже попробовал описать свой рекламный тур, но быстро сообразил, что они не поняли ни слова, хотя и старательно кивали. Тогда он стал говорить медленно, как для пятилетних малышей с отставанием в развитии, и они притихли. Принесли заказанный обед, и все молча занялись едой, пока мадемуазель Минг, от нетерпения подрагивая двойным подбородком, не начала снова махать руками.

– Я больше не могу, – прошептал Николя на ухо Мальвине.

– Держись, хотя бы из вежливости, – ответила она.

И оба сосредоточили внимание на мадемуазель Минг, которая все время указывала на Николя пальцем. Они никак не могли понять, чего она хочет. Месье Вонг сопел и пыхтел как паровоз, силясь помочь, но выходило только хуже. Вдруг послышался пронзительный рев. Все головы повернулись к британской мамаше, которая стоически тащила куда-то свое визжащее и лягающееся чадо. Когда визг затих, мадемуазель Минг снова начала показывать пальцем на Николя, размахивая при этом руками, как жирная кудахчущая курица крыльями.

На экране «Блэкберри» высветился номер Франсуа. О, спаситель Франсуа! Николя с облегчением схватил телефон: «Извините, я должен ответить на звонок». Он сорвался с места и выскочил на террасу, не глядя на Мальвину и уже предвидя, как она потом будет его пилить: «Бросил меня на съедение этим занудам-китайцам, побежал к своему телефону…» Наконец-то Франсуа позвонил. Старина Франсуа, на него всегда можно было положиться. Он всегда оказывался там, где нужна его помощь. Он всегда был рядом, никогда не давал ему пропасть. Франсуа – единственный настоящий друг.

– Эй, привет, приятель! – крикнул в трубку Николя нарочито низким голосом, ожидая в ответ услышать: «Здорово, второгодник!»

Но в трубке повисло молчание, как перед грозой, когда вот-вот ударит первый раскат грома.

– Алло! Ты на линии?

И тут голос Франсуа, громкий и ясный, произнес:

– Ты кем себя возомнил, придурок?

У Николя язык прирос к нёбу. А Франсуа продолжал ледяным тоном:

– Ты мне звонишь в час ночи, пьяный вдрабадан, а потом посылаешь какую-то слюнявую эсэмэску. Ты знаешь, что я встаю рано, даже по субботам, что у меня жена и маленькие дети. Ты, конечно, даже не поинтересовался, как их зовут, потому что тебя сейчас ничего не интересует, кроме Николя Кольта. Я рад известию, что ты пишешь свой будущий бестселлер на райском острове, в то время как мы, мелкие людишки, тянем тут свою унылую лямку. Я не понимаю, во что ты превратился, и, честно говоря, понимать не желаю. И не звони мне больше. Это ни к чему не приведет.

– Погоди! – взмолился Николя, к которому наконец вернулся дар речи. – Не разъединяйся!

– А я еще не закончил, – холодно сказал Франсуа. – Я прочел статью Лоранс Тайефер, наверное, как и вся Франция сегодня утром. Знаешь, она права. Ты не более чем разовая вспышка, фуфло, ты превратился в товар. Я предвидел, что так получится. И Дельфина тоже. Истина в том, что ты никогда не сможешь написать другую книгу. Не выйдет из тебя писателя. Чтобы писать, надо выстрадать то, о чем пишешь. Надо кровью облиться. Ты ведь страдал, когда провалил конкурс. Кровью обливался, когда узнал, кто на самом деле был твой отец и какой смертью, возможно, умер. Ты свою книгу брюхом написал. А теперь ты живешь за счет своего успеха. Он тебе ударил в голову. Ты пресытился. Ты растрачиваешь себя, шляешься по миру, красуешься на обложках журналов. Ты у нас король «Твиттера». А на самом деле ты ничего уже не напишешь, Николя.

Тишина. Франсуа разъединился. Николя вгляделся в роскошную синеву Средиземного моря. Почему все вокруг выглядит таким спокойным и безмятежным, когда у него внутри бушует ад? Пароходы плывут, солнце сияет, постояльцы обедают, кругом слышится смех, чайки летают… Все та же распрекрасная картинка. Еще всего только три часа. Остаток дня будет сплошной цепью всяких неприятностей, он в этом не сомневался. Что ждет его дальше? Об этом даже думать не хотелось. Медленно, еле волоча ноги, он вернулся к столику и дрожащей рукой положил телефон рядом с собой. На тарелке все остыло. Есть больше не хотелось.

– Я наконец поняла, что хотела сказать мадемуазель Минг, – с торжествующей улыбкой заявила Мальвина, не замечая, какое у него лицо. – Она интересуется, чем ты занимаешься.

Николя никогда не чувствовал себя таким подавленным. Он-то сначала решил, что мадемуазель Минг его узнала, ведь его книга очень хорошо продавалась в Китае. Обессиленно опустившись на стул, он жестами изобразил, как он пишет, потом взял в руки воображаемую книгу и начал ее листать. Мадемуазель Минг очень внимательно следила за его руками, а когда поняла, о чем речь, ее черные глаза вспыхнули восторгом. И глаза месье Вонга тоже. Они захлопали в ладоши и принялись кланяться. Они впервые в жизни встретили писателя. Как это замечательно, как это волнующе! Они спросили, как его зовут и как называется роман. Николя устало написал все на клочке бумаги. Они медленно, с трудом разбирали его почерк, потом снова согласно закивали и заулыбались. Мальвина тоже улыбнулась.

Месье Вонг ободряюще похлопал его по плечу и с широкой улыбкой произнес:

– Настанет день, и вы будете очень знамениты! Удачи вам, месье!

В августе девяносто третьего, когда Теодор Дюамель пропал в море у берега Гетари, а «Hobie Cat» нашли через два дня возле Андая, его семья томилась ожиданием. Ждали подтверждения того, что он действительно умер. Ждали, что его тело выбросят на берег волны. Эмма и Николя провели в ожидании все лето. Они не выходили из дому. Сидели в своей маленькой квартирке и ждали. Николя спрашивал себя, каким образом им сообщат? Позвонят по телефону? Пришлют письмо? Придет полицейский? Задать этот вопрос матери у него не хватало духу. Эмма выглядела совсем потерянной.

Друзья, которые собрались у них в день исчезновения отца, теперь наведывались ежедневно. Они готовили еду, ходили за покупками, делали уборку в кухне и в ванной, застилали постели. Они ласково гладили Николя по голове, целовали и называли «маленьким молодчиной». Из Бельгии приехала с мужем сестра Эммы, Роксана. Они остановились в отеле в конце улицы. Нина, Лионель и Эльвира Дюамель примчались с Лазурного Берега и жили в «Палас-отеле». Нина без конца повторяла: «Тео просто попал в аварию. Все обойдется. Он наверняка где-нибудь в больнице и скоро даст о себе знать». Почему она была в этом так уверена? Николя наблюдал, как бабушка энергичными шагами марширует взад-вперед по столовой, с сигаретой в руке. А мать словно приросла к телефону, глядя перед собой затуманенными глазами. Она вздрагивала и бледнела при каждом звонке, а потом дрожащей рукой клала трубку. Николя слышал, как она тихо говорила кому-то: «Нет, нет, пока никаких известий. Я вам позвоню. До свидания, спасибо. До свидания».

Каждый вечер Николя засыпал в слезах. Взрослые ложились поздно, друзья часто засиживались до утра, и всю ночь из соседней комнаты доносились их голоса и тянуло сигаретным дымом. Иногда дверь со скрипом открывалась, и ему на лоб ложилась мягкая материнская ладонь. Потом мать исчезала.

Луч прожектора перебегал с одной стены на другую. Этот луч с детства околдовывал Николя. Его мощный свет помогал морякам безопасно пристать к берегу даже в шторм, миновав самый коварный водоворот. Он отлично освещал кресты на скале Непорочной Девы возле Большого пляжа, в том месте, где суда попадали в полосу прибоя и разбивались о прибрежные рифы. Почему же прожектор не помог отцу найти дорогу к берегу? А вдруг он все-таки вернется?

В конце августа настало время возвращаться в Париж: Эмме снова вернуться к преподаванию в коллеже Севинье, да и Николя пора было в школу. Но Эмма отказывалась уезжать из Биаррица. Тело ее мужа так и не нашли. А вдруг он не погиб? «Еще есть надежда» – твердила она полицейским. Они с понимающим видом, уже в который раз объясняли, что Теодор Дюамель, скорее всего, утонул, но она ничего не желала знать. На работе ей предоставили дополнительный отпуск, и Николя уехал в Париж без нее, с бабушкой и дедом. Он жил в их квартире на бульваре Сен-Жермен, где движение было таким интенсивным, что шум моторов слышался даже сквозь двойные стекла. Однажды вечером до ушей Николя долетел странный разговор. Голос Нины сухо отчеканил:

– О чем ты говоришь, Лионель? Ты что, спятил? Как можно даже подумать о таком?

– Но это всего лишь предположение, – слабо отбивался дед.

– И совершенно глупое предположение, – отрезала бабушка.

– Мне очень жаль, дорогая, я знаю, что ты не любишь, когда я заговариваю о Ленинграде.

– Замолчи, Лионель, ради бога, замолчи!

Николя незаметно проскользнул к себе в комнату. О чем это они? Ленинград? Что дед имел в виду?

Когда в середине сентября Эмма вернулась в Париж, Николя переехал на улицу Роллен. Мать показалась ему еще более хрупкой и беззащитной, чем раньше. Парижская квартира превратилась теперь в хранилище воспоминаний и отчаяния, здесь все напоминало об отце. В столовой витал еще запах сигар, в ванной и в комнате пахло туалетной водой «Eau Sauvage». Стенные шкафы были битком набиты его одеждой: брюками, кашемировыми пуловерами, галстуками, обувью, запонками. Там хранились и его клюшки для гольфа… И его любимая авторучка «Монблан». Вот только часов «Doxa Sub», которые он надел в тот день, не было.

Вопреки всему, Эмма и Николя все еще ждали. Их жизненный ритм был подчинен расписанию школьных занятий и приему пищи, но единственное, что имело для них значение, – это ожидание. Невыносимое, опустошающее душу ожидание. Эмма разъяснила ситуацию учителям Николя, и в классе к нему отнеслись тактично, хотя ребята все равно разглядывали его и шушукались за спиной: «У него отец утонул, а тела так и не нашли». Но Николя доверял только Франсуа, его родителям Одиль и Мишелю, его брату Виктору и сестрам Констанс и Эмманюэль. Эта семья была для него единственной отдушиной. Каждый вечер после школы он заходил к ним на улицу Дюкен и попадал в нормальный семейный дом. На несколько часов он забывал, что отец больше не вернется. Когда же он возвращался на улицу Роллен и девушка, помогавшая Эмме по хозяйству, поворачивала ключ в замке, в нем вспыхивала сумасшедшая надежда, что папа окажется дома. Раненый, изувеченный, может, без глаза, но, как всегда, торжествующий, живой и невредимый. Но в доме не пахло сигарами, не слышалось смеха. Отца не было. Только тишина.

Незадолго до Рождества девяносто третьего года к ним явился Бризабуа. Глаза его покраснели, и он целый час прорыдал на плече у Эммы. Как могло случиться, что такой замечательный человек бесследно исчез? Как могла жизнь сыграть с ним такую жестокую шутку? Эмма ничего не говорила и только тихонько его утешала. Николя смущенно отводил глаза. Однако сцена приобрела еще более странный оборот, когда Бризабуа начал требовать денег, утверждая, что Теодор Дюамель должен ему крупную сумму. Эмма молча встала и вынула чековую книжку. На следующий год сцена повторилась. С тех пор о Бризабуа ничего не было слышно.

Постепенно Николя приноровился отвечать на расспросы. Да, его отец утонул, да, тело так и не нашли. Он отвечал отстраненно, без тени насмешки. Эта отстраненность служила ему защитой. Четырьмя годами позже, в августе девяносто седьмого, после трагической гибели принцессы Дианы, он смотрел ее похороны по телевизору и увидел двух мальчиков, идущих за гробом. Принцу Уильяму было пятнадцать лет, столько же, сколько и ему. Вся планета тогда оплакивала погибшую принцессу, а Николя вдруг почувствовал горечь и злость. Принц Уильям знал, что его мать умерла, может быть, даже видел ее тело. Он сознавал, что это она покоится в гробу, покрытом белыми розами, который везут по улицам Лондона. К гробу была прикреплена открытка, нарисованная безутешной детской рукой принца Гарри, и на ней написано слово «Mummy» – «Мамочка». Уильям и Гарри могли носить траур, у Николя такой возможности не было. Они с Эммой все время ждали, что Теодор Дюамель перешагнет порог дома на улице Роллен или им позвонят из полиции и сообщат, что тело, найденное на пляже в Андае, возможно, является телом Теодора.

Ожидание стало для них тюрьмой. Эмма не могла себе позволить убрать из шкафа вещи мужа. Время от времени Николя подходил, открывал шкаф и долго смотрел на одежду Теодора Дюамеля. Запах сигар уже выветрился, и в шкафу пахло только застоявшимся воздухом. Что со всем этим собирается делать мать? Он не знал, да и не расспрашивал ее. Ему в наследство досталась авторучка «Монблан», которой он очень дорожил. Но больше всего ему хотелось надеть на руку «Doxa Sub» с оранжевым циферблатом.

Николя знал, что каждый год двенадцатого июня, в день рождения отца, мать считала, сколько ему сейчас было бы лет. И бабушка тоже, до самой смерти. А седьмого августа, в день его исчезновения, Николя просыпался с нехорошим, давящим ощущением внутри. И снова вспоминал маленького испуганного мальчика на балконе, который не спускал глаз с океана. И его одолевали одни и те же неразрешимые вопросы: что же произошло с отцом? Неужели он никогда больше его не увидит?

В две тысячи первом, незадолго до путешествия в Италию и знакомства с Дельфиной, у него был короткий и бурный роман с Орели, девушкой старше его, умной и властной. Она изучала медицину. Огромные нагрузки и необходимость много работать оказались для нее сильнее любви. Так она объяснила в момент расставания. В начале сентября, когда они обедали у нее, недалеко от площади Республики, она вдруг стала расспрашивать Николя об отце. Поначалу вопросы были вполне невинными, но потом становились все более конкретными, и Николя насторожился: зачем ей это нужно? Ее удивляло, что ни мать, ни он не задавали себе вопросов.

– Каких, например? – пробормотал он.

Потом он часто вспоминал этот вечер, потолочные балки в комнате, прелестный вид на парижские крыши и Орели в вишнево-красной блузке, облегавшей полную грудь. Потом Николя воспроизвел эту сцену в «Конверте», только там все было по-другому. Там Марго ужинала вместе с бывшим возлюбленным, и он, нарушив все запреты, заговорил об исчезновении Люка Дзека после схода лавины.

Орели налила себе еще бокал шабли и резко бросила:

– Я вот что имела в виду: почему вы не задавали себе вопроса, по какой причине не нашли тело твоего отца? Думаешь, он действительно утонул? Он ведь был предпринимателем, так? А если кто-то был заинтересован в его смерти? Если в этой истории были замешаны грязные деньги? И еще: был ли твой отец на самом деле счастлив? Все ли в его жизни шло хорошо? А ты не думаешь, что он мог покончить с собой?

Николя горько усмехнулся. Он никогда не принимал во внимание такую возможность. А потом вдруг вспомнил смертельно бледное, испуганное лицо Теодора Дюамеля тогда, на Елисейских Полях. И его странный телефонный разговор с Бризабуа в отеле «Фуке»: «Я видел его на Елисейских Полях! Черт! А о последствиях ты подумал? Ах вот оно что!» Позже ему на память пришли вечера, когда и отец, и Эмма выглядели озабоченными: денег не хватало, на обед был только суп. А потом вдруг подворачивался контракт, и деньги текли рекой. Бризабуа появлялся с бутылкой «Вдовы Клико», отец шел в магазин Петросяна[20] за черной икрой, и так до следующего раза, когда снова вставала проблема, из чего сварить суп.

Тогда, в сентябре две тысячи первого, Орели впервые заронила сомнения в душу Николя. Возможно, что в смерти отца не было ничего случайного.

– Привет, – прозвучал юный голосок.

Николя отложил блокнот – разумеется, там не было ни строчки, – и взгляд его упал на одну из манекенщиц фотосессии. Темные волосы забраны в узел на шее, никаких следов макияжа. Хороша. Девятнадцать, от силы двадцать лет. Мальвина дремала в тени неподалеку. Зной стоял почти невыносимый, было самое жаркое время дня, но зато и самое спокойное.

– Привет, – ответил он, улыбнувшись.

– У тебя закурить не найдется? – спросила девушка с американским акцентом.

– К сожалению, не курю.

Она передернула плечиками:

– Веселишься на всю катушку?

Голубое бикини подчеркивало прелестную текстуру ее кожи.

– А ты?

Она снова повела плечами:

– Ха, работа как работа. Вот Карпер, так это настоящая фашистка.

– А ты откуда?

– Из Нью-Йорка, месье. А ты что, сыщик?

Он рассмеялся. Девушка бросила на него шаловливый взгляд: