Перстень Иуды Корецкий Данил
Но операции ОГПУ готовились тщательно и всегда имели значительные резервы дополнительных сил и средств. В кустах, слева от центральной аллеи, была скрыта засада из пяти красноармейцев, заканчивающих снайперские курсы, а с тыльной стороны парка выставлено оцепление из курсантов школы красных командиров, которые сразу же, как началась стрельба, на всякий случай схватили подозрительного извозчика, связав здоровенного мужика с ласково-уменьшительным прозвищем по рукам и ногам так, что Мишаня даже пикнуть не мог!
Петр Дорохов ничего этого не знал и, продираясь сквозь зеленую поросль, изо всех сил рвался к спасительной пролетке. Ему почти удалось оторваться: спасаясь от его меткого огня, преследователи рассеялись и отстали. Он думал, что совсем разорвал железное кольцо: оставалось пробежать всего около ста метров, привыкший к удаче, он был уверен, что подфартит и на этот раз. Но нет…
Неожиданно слева оглушительно загрохотали винтовочные выстрелы, большие быстрые пули сбивали ветки, стригли листву, со зловещим чваканьем вонзались в стволы деревьев. Седой бежал между ними как заговоренный, но сила заговора заканчивалась, и очередной девятиграммовый кусок свинца рванул его за бок, развернул и бросил наземь. Пистолеты выпали из ослабевших рук, он пытался ползти, и ему казалось, что это удается: вот она, пролетка, совсем рядом, сейчас Мишаня затащит его внутрь, и они умчатся навстречу свободе, лихой разгульной жизни и новым делам…
Но, увы – это только казалось. Руки бессильно царапали мягкую мокрую землю, оставляя прерывистые параллельные полосы, а тяжелое тело не двигалось с места. От боли и нахлынувшей слабости он почти отключился и не видел, как, тяжело дыша, подбежали два крайне возбужденных человека и, матерясь, принялись расстреливать его в упор из наганов. Но он уже ничего не чувствовал.
Тем более он не почувствовал, как с его руки сняли фартовый перстень, львиная морда на котором вовсе не скорбела, а скорей улыбалась.
Часть девятая
Чекист Визжалов
Глава 1
ОГПУ знает все
В городе ходили ужасные слухи о том, как отчаянный налетчик перестрелял и забросал бомбами тридцать милиционеров у Николаевского парка. Аристарх не звонил, Танечка переволновалась и не знала – что и думать. Она неоднократно набирала заветный номер, но дежурный строго отвечал, что товарищ Визжалов очень занят и подойти не может. Что ж, по крайней мере Аристарх остался жив… Но почему он забыл о своем котике? В голову приходило только одно объяснение: узнал о ее грехопадении и решил прервать все отношения! Это было ужасно, она даже плакала по ночам. Из трех потенциальных женихов двое выпали из обоймы, а напуганный Антон Петрович даже избегал смотреть в ее сторону.
Но через три дня, без всякого предупреждения, Аристарх встретил ее после работы. На нем была темно-синяя гимнастерка, схваченная по поясу широким ремнем с портупеей и непривычно маленькой кобурой, галифе, заправленные в начищенные до блеска сапоги, малиновая фуражка с черным бархатным околышем и красной звездой, на рукаве нашиты три черных кубика. Лицо у него было бесстрастным и суровым, но по взгляду Таня поняла, что ласковые чувства полностью не испарились. Она приободрилась.
– Я так волновалась, Старх, – она взяла его под руку, прижалась, искоса бросила свой завораживающий взгляд из-под тонких бровей. – Говорят, там тридцать человек погибли… Хорошо, что ты запретил мне приходить…
– Прекрати панические разговоры! – одернул ее Аристарх. – Трое убиты, пятеро ранены, но и эта информация разглашению не подлежит! А этого кровавого негодяя я застрелил вот этой самой рукой!
Он был левшой, и когда вытянул вперед растопыренную кисть, Татьяна увидела на безымянном пальце львиную голову с черным камнем в распахнутой пасти. Странно, но сейчас она не произвела на нее пугающего впечатления.
– Это тот самый?
Аристарх перехватил ее взгляд и несколько смутился.
– Да, трофей. Хочу проверить – правда ли, что он приносит удачу…
Он спрятал руку в карман и перевел разговор на другую тему.
– За успешно проведенную операцию я награжден именным оружием, – он похлопал по новой кобуре. – Это специальная модель нагана – укороченная, можно незаметно носить под одеждой…
– Как интересно, – сказала Татьяна, хотя на самом деле никакого интереса к оружию не испытывала.
Аристарх приободрился и выпятил грудь.
– И по службе получил повышение. Теперь я старший сотрудник по особым поручениям! Вот! – он ткнул пальцем в черные кубики на рукаве. – То не было должностей, а теперь вдруг появились…
– Молодец, я тебя поздравляю! – на этот раз она была искренней: выше должность – больше зарплата, да и мысли о женитьбе прибавляются…
Они не торопясь шли по Садовой, затем свернули на Большой проспект и спустились на набережную. Здесь было многолюдно, суетно и как-то по-праздничному весело. Визжалов выделялся среди толпы штатских. Татьяне было приятно идти рядом с таким броским мужчиной в форме очень серьезного ведомства. Вот только жадные взгляды встречных женщин ужасно раздражали.
«Какого черта вы смотрите, это мой кавалер!» – хотела закричать она, хотя и не была уверена, что это действительно так. Уж больно холодно держится Аристарх, похоже, любовь прошла… Но тогда зачем он пришел?
Мелкая речная волна билась о гранит набережной, белый колесный пароход притерся бортом к причалу, матросы сноровисто притянули его канатами к чугунным кнехтам, на которых поверху было написано: «Чугун. – лит. заводъ Пастухова, 1889 г.»
Пахло водой, свежестью и надвигающимся дождем. Из ресторана «Богатяновский» вывалилась веселая компания: двое солидных, упитанных мужчин в светлых костюмах и две раскрасневшиеся женщины. Пошатываясь, они стали грузиться в подкатившую пролетку.
– После ресторана хорошо прокатиться на извозчике, – сказал Визжалов и улыбнулся неизвестно чему. – Правда, Танечка?
– Наверное…
– Может, зайдем в бар? – предложил он, все так же странно улыбаясь.
– Я угощу тебя шоколадным мороженым. И шампанским. А сядем во-о-н за тем столиком у окна…
И тут ее бросило в жар. Именно в этом баре и именно за этим столиком сидели они с «Карлом Ивановичем» в день знакомства. И ели шоколадное мороженое с шампанским… А на извозчике поехали из ресторана к нему домой… Значит, Аристарх все знает! Но откуда?
– Я не хочу шампанского, – произнесла она. – И мороженого не хочу. И на извозчике ехать не хочу тоже…
– А чего же ты хочешь? – спросил Визжалов. Он все еще улыбался, но одними губами, отчего улыбка казалась приклеенной.
– Не знаю.
– А я знаю. Поехали! – он поднял руку, подзывая следующего лихача.
– Куда?
– Ко мне домой.
– Зачем?
– За тем самым! – с раздражением произнес Аристарх. И с силой взял ее под руку, точно так, как «Карл Иванович». Не вырвешься. Впрочем, она и не собиралась вырываться.
Извозчик провез их по набережной, потом поднялся по Богатяновскому спуску до Садовой, свернул направо. Копыта звонко цокали о булыжную мостовую. На Крепостном пролетка остановилась. Они зашли во двор, поднялись по металлической лестнице, прошли по длинному коммунальному коридору, в котором пахло сгоревшей картошкой, и наконец оказались в небольшой комнате с высоким потолком и узким, вытянутым вверх окном.
Здесь не было ни дорогой мебели, ни картин, ни статуэток. Стол, шкаф, узкая железная кровать, застеленная по-солдатски и накрытая защитного цвета одеялом.
– Есть хочешь? – спросил Визжалов, с усмешкой глядя, как она осматривается по сторонам.
– Нет.
– Ладно, потом поедим…
Он нагнулся, быстрым, хорошо отработанным движением задрал ей подол и моментально снял платье вместе с нижней рубашкой – так живодер сдирает шкуру с бараньей туши. Все произошло так неожиданно и стремительно, что она только и смогла, что ойкнуть, а Визжалов уже расстегивал бюстгальтер и стягивал трусы. В считанные секунды корреспондент «Пролетарского молота» Танечка Котик оказалась стоящей перед сотрудником ОГПУ Аристархом Визжаловым совершенно голой. И это было ужасно!
Нет, она уже не раз оказывалась перед мужчиной голышом. Но всему этому предшествовали объятья, поцелуи, признания в любви, клятвы и все такое прочее. Даже налетчик «Карл Иванович» дал ей возможность раздеться самой. А вот так обыденно-бесцеремонно с ней еще никто не обходился…
На улице было светло, и Визжалов, не раздеваясь, спокойно сел на стул, придвинул девушку к себе и начал разглядывать, как изъятую у грабителей статуэтку, которую предстояло идентифицировать. Он дважды повернул ее и, осмотрев со всех сторон, принялся ощупывать: потрогал груди, провел ладонью между ягодиц, потрепал густой черный мех внизу белого живота, вонзил руку между сомкнутых ног… Это были не страстные ласки прелюдии, от которых замирало сердце и по спине бежали мурашки, а какие-то холодные технические действия, напоминающие обыск или медицинский осмотр.
Наконец, Аристарх поднялся, быстро, как по тревоге, скинул с себя сапоги, форму и, оставшись в одних кальсонах, продолжил свои странные ощупывания и поглаживания.
Вконец расстроенная, Танечка с досадой произнесла:
– Ты бы хоть поцеловал меня, что ли…
– Потом, потом…
Кальсоны упали, и Котик, словно брошенная борцовским приемом, полетела на жесткую, так и не разобранную постель. Аристарх вскарабкался сверху. Заскрипели пружины.
Она смотрела на полуразрушенную лепнину потолка, слушала прерывистое дыхание партнера и думала, что это не любовная страсть, а какая-то схватка, обязательная и изнурительная работа. К счастью, она быстро завершилась. Наступил тот самый момент, когда расслабленные любовники отдыхают, обмениваются комплиментами, целуются. Ничего подобного не происходило: они по-прежнему лежали молча. Потом Аристарх произнес:
– Отец был путевым обходчиком, умер в восемнадцатом, мать – нянечка в больнице. Так?
– Так.
– Брат Саша пропал в гражданскую. Так?
– Откуда ты знаешь?
– Я все знаю. И как ты граммофон слушала на Малой Садовой, тоже знаю…
– Я не хотела… Он насильно…
Они опять долго лежали молча. Наконец, Аристарх Сидорович произнес тоном, каким судья выносит обвинительный приговор:
– Ладно, одним больше, одним меньше – какая разница! Короче, ты мне подходишь. На днях распишемся.
– Ну, знаешь ли… – она попробовала подняться. – Я, между прочим, своего согласия еще не давала…
– Ляг, – рассмеялся он, удерживая Татьяну за руку. – До утра еще далеко. Дашь! Куда ты денешься…
Сотрудника оперативного отдела городского ОГПУ Аристарха Визжалова коллеги за глаза звали Весельчаком. Улыбка почти никогда не сходила с его лица, но была она какой-то искусственной и раздражающей, из-за нее уже через несколько минут разговора собеседник уставал и старался общаться с кем-нибудь другим. Однажды, во время первомайского праздничного застолья, когда все немного выпили и расслабились, замнач отдела Бортников спросил:
– А ты, Аристарх, можешь не улыбаться?
– Могу, – последовал ответ, и улыбка исчезла.
Но тут же исчез и Весельчак, а на его месте появилось совершенно иное существо. Более мрачного и устрашающего типа не встречали даже видавшие виды огэпэушники. Вроде все, как у людей: глаза, рот, нос… Но обычные черты, складываясь вместе, образовывали нечеловеческий лик… Как из нескольких треугольников складывается пентаграмма для вызова нечистого, так из заурядных человеческих черт получался… дьявольский облик!
Хотя в столовой ОГПУ собрались отборные материалисты, стопроцентные атеисты, крепкие, как гвозди, партийцы, образующие передовой отряд ВКП(б) и закаленный меч государства, за столом наступило явное замешательство, и если бы не отсутствие привычки, то многие бы перекрестились. Положение исправила самая красивая женщина застолья – Алиса Петровна, жена Бортникова.
– Не слушайте вы никого, товарищ Визжалов, улыбайтесь, – сказала она.
И за столом опять возник Весельчак. Замешательство прошло, все снова заговорили, загремели вилками о тарелки, зазвенели стаканами… Но Бортников не унимался:
– Теперь мне понятно, почему у тебя все подследственные «раскалываются». Не потому, что ты их бьешь и пугаешь расстрелом… Ты просто перестаешь улыбаться!
За столом раздались смешки, а с лица Визжалова на мгновенье опять сползла улыбка, и он снова принял дьявольский облик:
– Зря вы так, товарищ начальник! Попрекаете, что я врагов «раскалываю»… А ведь по всем приказам, инструкциям, циркулярам я и обязан так делать. Не для себя – для партии. При чем здесь моя улыбка?
– Да брось ты, Аристарх, это же шутка, – смутился Александр Васильевич.
– Шутить я тоже могу, – отозвался Аристарх Сидорович совершенно серьезным, не подходящим к товарищескому застолью тоном. И даже с некоторым оттенком угрозы. Все ошарашенно переглянулись: такие манеры в этом учреждении не приветствовались. Особенно по отношению к начальству.
А спустя неделю заместителя начальника оперативного отдела А.В. Бортникова арестовали ночью сотрудники службы внутреннего контроля. Еще через неделю, по решению коллегии ОГПУ его расстреляли за мягкость к врагам народа и подрыв морального духа сотрудников органов госбезопасности. В кулуарах шептались, что причиной стал донос одного из коллег, но фамилия не называлась, хотя для всех это был секрет Полишинеля. На освободившееся место назначили старшего сотрудника по особым поручениям Аристарха Визжалова. Вскоре поползли слухи, что новый руководитель стал оказывать знаки внимания вдове предыдущего – Алисе Петровне Бортниковой и та, по причине полной безысходности, вынуждена была их принять…
Визжалова стали побаиваться и сторониться, но он не обращал внимания на такие мелочи. А через месяц стало известно о его помолвке. Несмотря на нюансы, на свадьбу замначальника пришли всем отделом. Много шутили, произносили хорошие тосты, давали сердечные пожелания. Говорили об успехах молодого мужа, который сыграл решающую роль в обнаружении и ликвидации особо опасного бандита Петра Дорохова, о его заслуженном продвижении по службе и головокружительных перспективах дальнейшего роста, о красоте его жены – талантливой журналистки Танечки, требовали скорейшего увеличения молодой семьи. Судьба Бортникова и красота Алисы Петровны остались за рамками застольных тем.
А уже перед завершением свадебного торжества начальник оперативного отдела Кононов торжественно произнес, обращаясь к новобрачной:
– Татьяна Марковна, готовьтесь к столичной жизни!
Молодая широко раскрыла глаза.
– Это в каком смысле?
– Руководство направляет вашего мужа на учебу в Москву. Он очень перспективный сотрудник и наверняка там задержится. Так что, не забывайте столицу Дона…
Возгласы одобрения послышались за столом. А на самом его краю два молодых сотрудника тихо обменялись репликами:
– Повышение с переводом – лучший способ избавиться от мерзавца.
– Пожалуй. После учебы он уже никогда сюда не вернется…
Глава 2
Визит Иуды
1926 г. Москва
– Опять забрызгался, – сокрушенно сказал Аристарх, рассматривая обшлага гимнастерки. – Руки-то отмыть можно, а форму опять жене стирать. А она каждый раз расспрашивает…
– А чего ей расспрашивать? – закряхтел Мятте. Это был коренастый латыш с вечно растрепанными рыжими волосами и усиками. – Жилье есть, жалованьем не обижают, паек выдают, путевки в санаторию – пожалуйста… Пускай живет да радуется. Не бабы ведь, это мы свои нервы жгем. У меня уже и руки дрожат, и голова кружится. Не простое ведь дело. У тебя уже сколько было?
– Три…
– И-эх! – Мятте усмехнулся и махнул рукой. Его припухшие глаза имели монголоидный разрез, как будто в его жилах имелась доля азиатской крови. – Я их уже перевел без счета, столько, что и сам не вспомню… Моя ничего не спрашивает – ученая, службу знает… Да я и не пачкаюсь.
– А как у вас так ловко выходит?
– Да я ж тебя учил! Берешь его и ведешь, наган – наголо! – но руки ему все равно проволокой скрутить надо – две скрутки, и хватит… Когда свернули последний раз направо, в тупичок, опилки под ногами почувствовал, сразу не мешкая наган к затылку и пали! А сапогом под зад, чтобы вперед полетел, тогда и не испачкаешься…
– Да я так и делаю…
– Значит, не так. А ну, кажи наган!
Мятте протянул заскорузлую руку, и Визжалов вложил в нее оружие.
– Наградной! – похвастал он. – Вон, табличка на рукоятке…
– Табличка тут ни при чем! – сокрушенно покачал головой латыш. – У тебя ж ствол короткий!
– Ну, да… Чтоб носить удобней.
– Носи-и-ить… Вот и носи! А ты из него исполнять начал… Самовольно. В инструкции обычный наган указан. Возьми такой, какой положен. Вот и забрызгиваться не будешь!
Когда-то Мятте был водителем кремлевского гаража особого назначения, возил Ленина, потом Иосифа Виссарионовича, и хотя образования не имел, продвинулся до должности коменданта Московского ОГПУ. Здесь его основной работой стало исполнение смертных приговоров, выносимых коллегией ОГПУ. Относился он к ней буднично, как к любой другой обязанности, и охотно учил молодежь.
– Спасибо! – сказал Аристарх Сидорович, а сам подумал: «В каждом ремесле свои тонкости…»
– Хочешь, анекдот расскажу про Ленина и Троцкого? – с хитрой усмешкой спросил латыш.
Аристарх сразу заторопился. Мятте любил рассказывать такие анекдоты, за которые сам же и расстреливал. Мало находилось смельчаков его слушать. Точнее, совсем не находилось.
– В другой раз. Сегодня обещал жене пораньше вернуться…
– Ну, в другой так в другой, – Мятте продолжал улыбаться, так что его монголоидные глаза сузились еще больше, будто он уже целился.
Семья Визжаловых понемногу обживалась в столице. После курсов повышения квалификации Аристарх получил назначение в Московское управление, сразу дали комнату в семейном общежитии ОГПУ, Татьяна устроилась в «Московские ведомости».
Новый, 1927 год они встречали в общежитии, с соседями-сослуживцами. Жили тут все дружно и держались демократично: начальник следственного отдела Лавринов и замначальника секретной части Катасонов самолично выносили в длинный коридор столы, старшие оперативники Визжалов и Халябин составляли их в ряд – торец в торец, жены Татьяна и Нина накрыли разномастными скатертями, а сверху расставили бутылки с вином, водкой и коньяком; салаты и винегрет, ветчину, ролл-мопс, жареных цыплят и говяжьи котлеты… Следователь Букасов ловко откупорил спиртное и широким жестом пригласил всех к столу. Почти все мужчины были в форме, зато женщины – в пестрых платьях из шелка и крепдешина, с ярко накрашенными губами и подведенными глазами. Такая одежда и косметика в обычных магазинах не продавались, но они получали все из спецраспределителя.
Веселились, пили за победу мировой революции, за товарищей Ленина и Сталина, за ОГПУ – грозный меч партии, за искоренение под корень врагов народа… Танцевали под патефон, пели революционные песни, снова пили, в конце Букасов затянул «Мурку», Визжалов подхватил, но опомнился и настороженно скосил глаза, однако, все было в порядке: и товарищ Лавринов пел, и товарищ Катасонов, причем с такой душой и надрывом, как ни в одной коммунистической песне… Потом запели: «Ты подошла ко мне небрежною походкой…», потом про то, как сын охраняет отца…
В общем, посидели очень хорошо и душевно, расходились под утро, когда забрезжила заря первого дня 1927 года. Изрядно опьяневший Аристарх взял Татьяну под руку, требовательно потянул, но она мягко высвободилась:
– Подожди, я помогу Нине с Надей посуду вымыть…
Шатаясь, он дошел до своей комнаты и повалился в постель.
– А тебя совесть не мучает? – раздался чей-то голос.
– Что?! – вскинулся Аристарх. – Кто здесь?!
Угол стены протекал и покрылся плесенью. Он привык к пятнам и потекам, но сейчас они сложились в портрет: худое лицо с впалыми щеками, усики, бородка, вполне благопристойная внешность… Только разные глаза портили впечатление.
– Ты кто?!
– Иегуда из Кириафа. Первый хозяин твоего перстня. Меня считают главным предателем всех времен и народов, а за что? Что такое предательство? Это когда выдаешь того, кого никто не знает! Или когда указываешь тайное место, где он скрывается… Так или нет? Ты это знаешь лучше других, ты же сыщик…
Аристарх ошарашенно молчал.
– Если бы Он тайком творил свои чудеса и скрывался от чужих взглядов, а я привел солдат в убежище и, чтобы выбрать его из других, поцеловал тем самым иудиным поцелуем, который проклят в веках, то тогда я и был бы предателем!
Иегуда почти кричал. Визжалов даже испугался, что услышат соседи: вдруг войдет товарищ Лавринов или товарищ Катасонов, а у него, члена партии и ответственного работника ОГПУ, в комнате сам Иуда Искариот! Это порочащая связь, это даже хуже, чем меньшевик или левый уклонист!
– А Учитель торжественно въехал в Иерусалим на осле, народ встречал его с ликованием, пел ему осанну, и все говорили: «Сей есть Иисус, пророк из Назарета Галилейского!»[28] Его знал весь город! И свои чудеса он творил открыто, на глазах у всех, и жил не скрываясь! И в окружении учеников ходил по городу, и спокойно гулял в Гефсиманском саду… А когда пришли, чтобы взять Иисуса Назорея, он сам обозвался дважды: «Это Я»[29]. И сказал еще: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями взять Меня; каждый день с вами сидел Я, уча в храме, и вы не брали Меня»[30].
Так скажи: зачем мне было его целовать?! Меня облыжно сделали предателем, и уже две тысячи лет у меня болит душа! А тебя совесть не мучает… Хотя ты не одного предал, и не двоих…
– А я-то кого предал?! – с искренним возмущением вскинулся Аристарх.
– Да всех и не сочтешь… Своего начальника Бортникова в Ростове… Своего коллегу Липникова уже в Москве, на курсах… Инженера Рагозина, машиниста Сивоплясова, рабочих Малинова и Ракитина…
– Подожди, подожди, это же враги народа!
– Невиновные они, и ты это знаешь… А их и бичевали, и распяли…
– Ты что?! Кого распяли?!
– Ну, по-другому казнили… И таких десятки…
– Выходит, ты знаешь все, что было? – спросил Аристарх. – А что будет тоже знаешь? Со мной?
Лицо на стене начало расплываться.
– Перстень принесет тебе удачу… Вначале… А потом у тебя появится могущественный покровитель, у которого будет фамилия, как у меня имя… Ты высоко вознесешься… Десять лет будешь благоденствовать, а потом – все, как обычно!
– Подожди, что значит «как обычно»?
Но лицо исчезло. На стене по-прежнему хаотически выделялись пятна плесени и сырости.
Когда Татьяна зашла в комнату, муж спал при включенном свете. Гимнастерку и нательную рубашку он снял, но на остальное, видно, не хватило сил. Так и лежал на чистой простыне в галифе и сапогах, широко раскинув руки, на волосатой груди скалил морду лев с перстня, продетого в черный шнурок.
«Господи, – подумала Татьяна, внимательно рассматривая мужа, – что же он такой страшный?! Как этот ужасный лев… Черты лица правильные, все на месте, но откуда берется это безобразие? Может, душа так отражается? А ведь стало хуже, чем раньше…»
Внезапно глаза Аристарха открылись. От неожиданности она вскрикнула и отпрянула назад. Он смотрел на нее, не шевелясь и не произнося ни слова.
– Где он? Ты его видела?
– Кого?
– Этого, Иуду?
– Ты что, Старх… Ты просто выпил много!
Муж не сводил с нее пристального тяжелого взгляда. Рукой он гладил перстень с черным камнем.
Татьяна не выдержала и тихо произнесла:
– Что ты его на груди таскаешь? Верующие там крест носят, а ты эту ужасную морду…
– Я не верующий. Я солдат партии. И носить перстень на руке у нас не принято. И я не пьян, запомни, я его действительно видел!
– Ты же спал. И видел что-то во сне…
– Я и сам иногда не пойму, сплю или бодрствую. И где страшнее, там, во сне, или здесь, наяву, – не знаю.
Он помолчал, по-прежнему не шевелясь и испытующе глядя на жену.
– Прав был Бортников – страшный я, когда не улыбаюсь?
– Что ты, что ты! – смутившись, затараторила Татьяна. – Я к тебе уже привыкла. Разве это главное?
Но он будто не слышал ее и продолжал:
– Я знаю, что страшен. Но виноват ли в том? Оно изнутри идет, ничего не поделаешь… Устал!
– А ты поспи, отдохни, а завтра…
– Устал улыбаться. Устал изображать веселого и доброго человека. Я не люблю их всех. Танька, мне иногда кажется, что внутри у меня огонь ненависти. Пламя! И я его все время гашу. Но если оно вырвется наружу… Натворю лиха немало! И Иуда меня этим укорил. Он чувствует все и знает будущее…
Татьяне вдруг стало жаль мужа. Хотелось чем-нибудь помочь, поддержать ласковым словом. Но чем, как?
– Старх, миленький, а может, тебе к докторам сходить? Здесь, в Москве, говорят, такие специалисты…
Лицо его исказилось и стало еще страшнее. Сунув руку под подушку, он выдернул свой короткий наган, прицелился в жену.
– Дура! Кому я говорю, кому рассказываю?!. А ну, кругом!
– Старх, Старх, ты что делаешь!
– Кругом, я сказал! Руки назад!
Он вскочил с кровати, сильным рывком развернул Татьяну спиной к себе, толкнул.
– Вперед! Шагай вперед, я сказал!
Она зарыдала.
– Что с тобой, Старх?
Сделав несколько шагов, она уткнулась в стену. Визжалов поднял наган и упер ствол ей в затылок.
– Бах! – громко сказал он и сильно ткнул жену револьвером, так что она ударилась лбом.
– Вот так надо, – сказал он, то ли Татьяне, то ли самому себе. – Мордой в стену. А ее обить сосновой доской… Или лучше толстой резиной!
Опомнившись, он быстро спрятал оружие в карман галифе.
– Чего ревешь, дура? Пошутил я…
Пошатываясь, Визжалов подошел к кровати, упал на нее лицом вниз и сразу же захрапел.
А Татьяна погасила свет и долго сидела за столом, подперев голову рукой. Потом осторожно легла рядом, стараясь не касаться его тела.
Глава 3
Перестановки в аду
1936 г. Москва
– Старх, Старх! – шептала Татьяна. – Не притворяйся, я же знаю, что ты уже не спишь!
– Сплю, – глаза остались закрытыми, но кончики губ приподнялись в улыбке: рефлекторно, по многолетней привычке – для улучшения облика. Однако улыбка уже помогала мало. За прошедшие годы внешность Аристарха если и изменилась, то только в худшую сторону. А если говорить честно и без «если», то улыбайся не улыбайся, а он все равно был похож на вурдалака. Хотя лицо комиссара госбезопасности третьего ранга никто не обсуждает, а тем более не осуждает. К тому же у всех его коллег лица были примерно одинаковыми. А Татьяна привыкла за столько лет…
– Скажи, что сегодня ты останешься с нами. Поедем на дачу. Хоть один день проведем вместе. Коленька научился ездить на велосипеде, а Галочка уже сама кушает. Ты же этого ничего не видишь. Ну, скажи, что мы все вместе поедем. Евдокия грибов нажарит…
Муж молчал, и Татьяна, решив закрепить успех, пошла в наступление:
– Ты вообще на нас внимания не обращал, а теперь, когда начальником стал, вообще дома не бываешь… Люди живут, чтобы работать, а ты работаешь, чтобы жить. Так нельзя, это неправильно…
– У нас именно так… Работаем, чтобы жить, – сказал Аристарх и сел в кровати. Скрипнули пружины. За последние годы он набрал килограммов тридцать. – Ладно, поедем. Сегодня воскресенье, Иосиф Виссарионович в отпуске, Генрих Григорьевич болеет, контрольных дел вроде нет… Только ночевать не останусь: надо допросы проверить, чтобы не расслаблялись…
– Вот и хорошо! – обрадовалась Татьяна. – Тогда быстрее вставай, я распоряжусь насчет завтрака, и поедем.
Она накинула на плечи шелковый, в драконах, халатик, глянула в окно на Москву-реку и раскинувшийся за ней Кремль и выскользнула из спальни.
Евдокия уже накрыла на стол. Сегодня она приготовила оладьи со сметаной, сварила яйца всмятку, нарезала толстую, с мелким жирком, аппетитно слезящуюся колбасу и только что привезенный из пекарни свежайший хлеб. Но дети капризничали.
– Я не хочу оладьи! Хочу яичницу! – гундосил девятилетний Коля.
– И я не хочу есть… Я гулять хочу! – вторила брату четырехлетняя Галочка.
– Хорошо, Коленька, я поджарю тебе яишенку, – достав сковородку, захлопотала у керогаза домохозяйка. – Хочешь, с колбаской?
– А ну-ка не пищать, – скомандовал Аристарх Сидорович, заходя в столовую. Он был в бордовом длинном халате, перехваченном поясом на объемистом животе. В вырез халата виднелась волосатая, с проседью, грудь и висящий на черном шнурке перстень. Хозяин основательно сел во главу стола, придвинул хлеб, намазал маслом, положил сверху кусок колбасы, придвинул яйцо.
– Евдокия, ничего жарить не надо, и так полный стол еды! – распорядился он и откусил бутерброд. – Дети, быстро едим, и айда на дачу! Я вызвал машину, через полчаса подъедет. Хотите покататься на машине?
– Ура! – закричал Коля. – Конечно!
– Тогда без капризов!
Он с аппетитом завтракал, довольно осматривал собравшееся за столом семейство, благосклонно поглядывал на Евдокию, варившую настоящий бразильский кофе, с удовольствием вдыхал его аромат. Все шло хорошо, жизнь катилась по наезженным рельсам и шла все время в гору. Хотя это противоречило диалектическому материализму и обязательному атеизму, но он верил, что удачу ему приносил перстень, висящий на потертом шнурке. Явление Иуды подтвердило его магическую силу, да и предыдущая история перстня – тоже.
Ранее он принадлежал удачливому налетчику Петру Дорохову по кличке Седой, и весь уголовный мир Ростова-на-Дону связывал фарт Седого с этим перстнем. И действительно, тому фантастически везло, даже тщательно подготовленная операция по его задержанию чуть не провалилась и он чуть не ушел. Но все-таки не провалилась! И все-таки он не ушел! Почему? Этого Аристарх Сидорович понять не мог. Но придумал хорошее объяснение: его, Аристарха, фарт оказался сильнее бандитского фарта, и перстень по своей воле перешел к другому хозяину… Он вспомнил, как они с Самохиным изрешетили Седого, Самохин стал звать отставших коллег, а он нагнулся подобрать оружие, и вдруг его как толкнуло: «Сними!» Кто подал этот знак? Неужели… Но на этом месте размышлений его материалистический мозг начинал тормозить, и он прекращал антимарксистские рассуждения, накатывая стакан-другой водки.
Но перстень помогал, это факт. Полтора года назад, когда решался вопрос о его назначении заместителем начальника ГУГБ[31], перед вызовом на аттестационную комиссию он положил перстень на стол, потушил свет, зажег свечу, стал на колени и обратился к львиной морде со страстной мольбой: «Помоги в утверждении, помоги перейти на другой уровень – на уровень высшего начальства…»
Он понимал, кому он молится, знал, что за это церковь предала бы его анафеме. Но это ему было безразлично.
Он уже столько сделал для разорения церкви, уничтожения священников и разрушения храмов, что давно заслужил анафему. Но он знал и то, что если бы об этом идолопоклонстве проведали его товарищи, то коммунистическая анафема оказалась бы незамедлительной и куда более действенной, чем церковная – в тупичке подвального коридора корпуса «Г».
Аристарх несколько раз повторил свою мольбу, и вдруг в черном камне мелькнула желто-красная искорка, а лев на миг увеличился в размере и улыбнулся. Ему даже почудился отдаленный рык, хотя он понимал, что все это – лишь игра воображения. Но волнение исчезло, зато возникла уверенность, что он обязательно получит то, что хочет.
И вот настал решающий момент. Большая комната, в центре – простой вытянутый стол, покрытый красной плюшевой скатертью, на ней графин с водой, стаканы и несколько папок с личными делами, одна из которых открыта. Пять человек в темно-синей форме нового образца сидели за столом и громко смеялись, очевидно, какой-то шутке. У троих на рукавах и в петлицах было по четыре золотых звезды комиссаров госбезопасности первого и второго ранга, у одного – три золотых звезды комиссара третьего ранга, а у главного, сидящего во главе стола, – одна большая, шитая золотом звезда генерального комиссара ГБ. Это был начальник ГУГБ Генрих Григорьевич Ягода, который и ввел новую форму, а для высших руководителей придумал еще и кортики. Именно он рассматривал личное дело Визжалова и тоже смеялся, причем, скорей всего, своей собственной шутке.
То, что члены комиссии находились в хорошем расположении духа, обрадовало Визжалова, хотя он знал, что это, в общем-то, мало что значит: настроение может измениться в любую секунду. Сделав три шага вперед, он замер по стойке смирно и, стараясь говорить ровным голосом, доложил:
– Товарищ генеральный комиссар госбезопасности, начальник секретно-политического отдела, старший майор государственной безопасности[32] Визжалов прибыл для прохождения кадровой комиссии!
Читать бесплатно другие книги:
