Перстень Иуды Корецкий Данил

Глава 2

Фарт Седого

Первым делом он купил себе новый костюм – серый, в едва заметную темную полоску. К нему почтительный продавец подобрал белую и бледно-розовую рубашки и два галстука. Затем последовали коричневые штиблеты из гладкой, будто лакированной кожи, черное драповое полупальто и черный котелок. К этому наряду очень подходил перстень с черным камнем. Посмотрев на себя в зеркало, Петр оторопел: перед ним стоял удачливый купец, или преуспевающий чиновник, или фартовый налетчик. Заявись так на Нижне-Гниловскую, там все лопнут от зависти!

У спекулянтов возле Старого рынка Петр купил подходящую по размеру кобуру, отрезал крышку и теперь носил «браунинг» на поясе под пиджаком – чтобы удобней выхватывать.

А вечером он отправился в «Донской Яр», где собирались самые козырные тузы Ростова. По крайней мере так говорил Пыжик. И Софка подтверждала, надеясь, что он возьмет ее с собой. На хер нужно – в Тулу со своим самоваром!

Ресторан располагался на Тургеневской, недалеко от квартала красных фонарей. К ярко освещенному входу то и дело подкатывали пролетки и экипажи, солидного вида швейцар радостно встречал дорогих гостей. Седой для солидности тоже прибыл на лихаче, дал ему двадцатку и велел ожидать сколько потребуется. Потом неторопливо, уверенной походкой зашел в зал, ярко освещенный электричеством. Похожий на генерала метрдотель услужливо предложил ему столик в углу:

– Весь зал на ладони, а вот, рядышком, черный выход! Если вдруг патруль или облава, я сразу же предупрежу…

Петр понял, что его принимают за налетчика, которым, как ни странно, он на самом деле и являлся. Короткое пребывание в городе сделало его совсем другим человеком!

Он осмотрелся. Здесь собралась явно богатая публика, многие мужчины с резкими манерами в упор рассматривали вошедшего, словно оценивая – чего он стоит. Разряженные дамы в мехах и сверкающих украшениях томно курили тонкие, с золотым ободком папироски и незаметно стреляли в него быстрыми прощупывающими взглядами.

Неподалеку, за практически пустым столиком, сидела перед бокалом розового шампанского молодая девушка в облегающем красном платье с открытыми плечами, длинных – по локоть, красных перчатках, между пальчиками зажат длинный черный мундштук с незажженной голубой папиросой. Большие красные губы, огромные черные глаза, загадочно блестящие из-под длинных ресниц.

«Красивая какая! – отметил Петр. – Мне к ней и не подступиться!»

– Могу предложить настоящий коньяк, черную икру, жареные грибы, антрекоты из говядины, – мелким бесом рассыпался официант – молодой рыжий парень с ровным пробором посередине головы.

– Икру не надо, она мне в деревне надоела. А все остальное – неси!

Рыжий улыбнулся шутке насчет икры и деревни, которая на самом деле была не шуткой, а чистой правдой – во время нереста ресторанный деликатес, который в Нижне-Гниловской называли по-простому – «рыбьи яйца», был в станице основным и единственным блюдом и стоял всем поперек горла.

Через несколько минут стол Петра был заставлен закусками, а посередине стоял пузатый графинчик с чайного цвета жидкостью.

– Рекомендую, настоящий дагестанский, двадцать лет выдержки, – прошептал на ухо официант, наполнив длинную, расширяющуюся конусом рюмку.

Коньяк Петр никогда не пил, только слышал о таком благородном напитке. Да и все остальное… Сейчас он будто попал в другой мир. Изысканные яства, коньяк… Горожане живут впроголодь, перебиваясь картохой, брюквой, винегретом, изредка куриными яйцами и совсем редко едят мясо. А пьют самогон, причем далеко не лучшего качества. Да и одевается основная масса граждан совсем по-другому… Значит, он не такой, как все, он принадлежит к другой касте – касте избранных!

– Мужчина, огоньком не угостите? – послышалось сбоку волнующее контральто.

Петр вскинул голову. Перед ним, подбоченившись, стояла та самая красавица в красном и крутила в руках свой мундштук с диковинной папироской.

– Ой, Петька, это ты, что ли? – вдруг воскликнула она. – Как разбогател, так сразу и зазнался! Не узнаешь, что ли?

Он всмотрелся.

– Мила?!

Девушка кивнула и рассмеялась. Это была его соседка с Нижне-Гниловской, которая утверждала, что в городе деньги просто валятся с неба.

– Как же тебя узнать, если ты так раскрасилась?

– Небось когда лапал в сарае с сетями, так узнавал!

– Садись ко мне, поболтаем, вспомним старые времена…

– С удовольствием!

Рыжий принес вторую рюмку, тарелку, прибор. Выпили за встречу. Мила заказала антрекот и жадно впилась в мясо крепкими белыми зубами. Было заметно, что она голодна.

Играл оркестр, на небольшом эстрадном возвышении большегрудая, ярко раскрашенная брюнетка пела чувственные блатные песни. Коньяк быстро закончился, и рыжий официант принес второй графинчик. Певица с надрывом выводила:

Мила раскраснелась, оживилась и пристально рассматривала своего давнего знакомого.

– Ты быстро в городе «поднялся», Седой, – произнесла она, многозначительно улыбаясь. – Только приехал, а уже в «Яре» гуляешь… Костюмчик козырный, шмара шикарная, коньяк пьешь, «пушка» на поясе…

Петр машинально потрогал кобуру: может, сдвинулась и выглядывает из-под пиджака? Да вроде нет…

Мила засмеялась.

– Не бойся, я сквозь одежду все вижу. У меня глаз наметан… Только перекраситься тебе надо, в брюнета. Неужто Гном не подсказал?

– Какой Гном?! – Петр вздрогнул.

Откуда она все знает? Может, работает на Чека?

– Тот самый! Который на «Золотую подкову» налетел со своей кодлой!

Мила перестала смеяться.

– Что глаза вытаращил? Когда у нас в станице кто-то ловит на черной каечке у Песчаного острова, то все знают – это дядя Прохор! А если синяя шлюпка на отмели, значит – Фадей с сыном! Так ведь?

Петр растерянно кивнул.

– И здесь так же! Серьезных деловых мало, все про всех известно… Если не Мерин, не Косой, не Силыч, не Цыган, – значит, Гном! Он, конечно, фартовый, но… Крепкой кодлы у него нет: набирает огольцов на одно-два дела, а потом сливает…

– Как «сливает»?!

– Очень просто. Или уголовке сдает, или – пулю в башку и в Дон… Твои приметы вон, в газетах расписали, каждому дураку ясно: надо перекраситься, усы отпустить, на дно залечь… А ты гуляешь, как ни в чем не бывало! Потому что ты – оголец совсем зеленый, это пахан тебя предостеречь должен! А он промолчал. Неужто случайно?

Петр задумался. Многочисленные вопросы, которые он не раз задавал сам себе, начинали проясняться. Удивительная беспомощность Пыжика в схватке со швейцаром легко объясняется, если Гном надумал сдать случайного подельника уголовке… Болтать бы Седой не стал, и сыщики решили бы, что действовала залетная, никому не известная банда…

– А ты, Милка, откуда все знаешь?

Она усмехнулась и пожала плечами.

– Что тут хитрого… Я же с деловиками и фартовыми тусуюсь!

За столом наступило молчание.

«…Тогда понятно, почему Гном „сменил гнев на милость“ и выдал Пыжику его долю… И совершенно ясно, какую судьбу приготовил новичку этот гад после налета на Гофмана…»

– О чем задумался, Седой? – спросила Мила и, протянув руку через стол, ласково погладила пальцами его ладонь.

– Песня печальная. Дело фартовое сделали, разбогатели, промотали все и попались…

Грудастая певица почти рыдала:

– И жизнь блатная – тоже печальная, – скривила девушка накрашенные губки. – То одного убьют, то другого…

Они выпили еще, потом еще… Седой заметил, что со столика у эстрады в его сторону смотрят какие-то мужчины. Их было трое: в хороших костюмах, широкоплечие, с грубыми решительными лицами и развязно-уверенными манерами. Один перехватил его взгляд и, улыбнувшись, поманил пальцем. Седой напрягся.

– Не знаешь, кто этот фофан?

– Где? – Милка закрутила головой, но почти сразу увидела и посерьезнела.

– А-а-а… Это не фофан. Это сам Мерин! Пойдем, подойдем, раз зовет!

– Какой еще Мерин?!

– Пахан, кодла у него серьезная. Его все дрейфят.

Седой презрительно скривил губы. Уверенность и сила распирали его тело, и исходили они от перстня с львиной мордой. Петр подышал на черный камень, потер о пиджак – он заблестел еще ярче.

– Мне твой Мерин по… колено! И я его не боюсь! Если базарить хочет, пусть сам подходит!

И он, в свою очередь, поманил Мерина пальцем, будто позаимствовав у него развязный жест.

– Ты что?! – испугалась Мила. – Он разозлится!

– Да кто он такой! – вспыхнул Седой. – Я ему прямо здесь маслину в башку засажу!

Он сунул руку под пиджак, вынул «браунинг» и спрятал под свисающую со стола скатерть.

Тем временем Мерин встал и направился к их столику. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Но по мере того, как он приближался, угрозу будто стирало мокрой тряпкой, черты разглаживались, только холодные голубые глаза будто просверливали Петра насквозь.

– Чего-то ты, Седой, не по масти шишку держишь! – процедил он. – Знаешь, кто я?

Левую руку Петр положил на скатерть и барабанил пальцами по крахмальной скатерти. Перстень отражал свет желто-красными колючими лучиками.

– Только что узнал, Милка сказала. А ты меня откуда знаешь? – правой он чуть повернул ствол пистолета. Теперь если пальнуть, то пуля пробьет столешницу, расколотит тарелку и угодит прямиком Мерину в живот.

– Болтают про тебя, в газетах расписывают – вот откуда! – голубые льдинки рассматривали перстень, скользнули по невозмутимому лицу Петра, потом остановились на тарелке, которую должна будет разбить пуля. Настроение у Мерина изменилось, Петр почувствовал, что от него исходит волна страха.

– Вижу я, ты оголец фартовый, только старшим надо уважение оказывать! – сказал пахан, чтобы не «потерять лицо». – Гному привет! Наше вам с кисточкой!

Развернувшись, он вернулся к своему столику и принялся что-то бурно обсуждать с товарищами.

– Давай уйдем от греха! – сказала Милка. – Да спрячь ты свою волыну!

Петр сунул оружие в кобуру.

– Посидим еще. А то подумают, что я испугался…

– Да брось! Поехали ко мне. У меня есть краска для волос, я быстро превращу тебя в цыгана…

Петр подумал, посмотрел на Мерина и его приятелей. Те мирно пили, закусывали и не собирались предъявлять ему никаких претензий.

– Ну, ладно! Если в цыгана, то поехали…

Но до покраски головы в этот раз дело, конечно же, не дошло. Мила жила на втором этаже, в доходном доме купца Девятникова, с фасадом, украшенным статуями и затейливой лепниной, с запирающимся гулким подъездом, где шел ремонт, мраморными ступенями и чугунными литыми перилами в виде веток с листьями, цветами и сидящими на них птицами. Две большие высокие комнаты отапливались титаном, из кранов в ванной шла горячая вода. В огромные окна была видна оживленная Садовая, по которой в обе стороны носились пролетки, и стук резвых копыт проникал сквозь двойные рамы. Откуда у Милки такие деньги? С какого неба они падают?

На фоне этой роскоши, убогая квартирка Софки казалась просто рыбацким сараем. А ее хозяйка по сравнению с Милой напоминала неказистую, дочерна просмоленную рыбацкую кайку рядом с белой прогулочной яхтой. Мила быстро разделась, оставшись в розовых фельдиперсовых чулочках и розовом кружевном белье, причем не забыла надеть лаковые туфли на высоком каблуке. От нее пахло чистым телом и тонкими духами, да и фигура могла дать сто очков вперед начинающей полнеть Софье.

– Нравлюсь? – подбоченясь и кокетливо изогнув стан, спросила она. – Ну-ка, покажи, как ты умеешь раздевать женщин…

– Гм… Конечно, умею, – не очень уверенно произнес Петр. Но тут же безнадежно запутался в цепких крючочках ее бюстгальтера.

Девушка заливисто смеялась.

– Какой ты неуклюжий, Седой! Ладно, сам раздевайся, ложись на кровать и закрой глаза, я тебе сюрприз устрою…

Петр добросовестно опрокинулся на спину и зажмурился, ожидая, что Мила оседлает его, как это делала Софья.

– Не подглядывай! – звонко распорядилась Мила.

И хотя она не принимала позу наездницы, в следующий миг самая чувствительная часть его тела испытала совершенно новые, незнакомые, но, несомненно, очень приятные ощущения… Не понимая, в чем дело, он открыл глаза. И увидел двигающуюся голову Милы там, где ей совершенно нечего было делать, ибо ничего съестного у него внизу живота не находилось… Однако девушка, азартно урча, лизала и как будто пыталась проглотить то, что, как он раньше думал, совершенно для этого не годилось. Петр не знал, как реагировать на происходящее, а потому откинулся на подушку и поплыл по волнам наслаждения…

Утром, когда Петр оделся и собрался уходить, Мила взяла его за рукав.

– Подожди, дружочек, а тити-мити? – она быстро потерла большой палец об указательный. – У меня тут не богадельня!

Тон у нее был строгий и требовательный, от вчерашнего милого кокетства не осталось и следа.

– Денег дать? – не ожидавший такого оборота, Петр извлек из внутреннего кармана портмоне. – За ночлег, что ли?

Милка криво усмехнулась.

– Да нет, дружочек, не за ночлег! За другое! За кайф, что ты от меня словил…

– А-а-а, – наконец, он понял, с какого «неба» ей падают деньги, и удивился: Софка довольствовалась выпивкой, закуской да продуктами для хозяйства. Иногда ей подкидывали немного «на булавки» – и она была вполне довольна.

Расстегнув туго набитый портмоне, он достал пачку купюр.

– Сколько?

Мила выхватила всю пачку, отобрала половину, потом половину оставшейся половины, а четвертую часть нехотя вернула ему.

– Тебе, как земляку – скидка…

«Ничего себе, цены!» – подумал Петр, но виду не подал. А вслух спросил:

– Можно я к тебе еще приду?

Она умехнулась еще раз, вытянула сложенные трубочкой губы.

– Будут тити-мити, пожалуйста!

Седой вздохнул. Такие деньги, к которым привыкла Милка, рядовому члену банды не заработать. Значит… Неожиданно в голову пришла интересная мысль.

– Будут, – сказал Петр.

И повторил уже уверенней:

– Будут! Только надо с тобой о фартовом деле побазарить… Хорошую долю хочешь? Тогда надо будет подмогнуть мне маленько…

В затрапезном домишке на Старопочтовой его ждала бурная встреча.

– Ты куда пропал?! Мы думали, тебя уголовка замела! – возмущался Пыжик. – Так у нас не делают! Ты теперь не сам по себе, ты в компании! Мы за кентов держимся, друг друга защищаем…

Седой издевательски усмехнулся.

– Я помню, как ты меня у грека защищал, – в груди клокотала ярость. Он с трудом сдерживался, чтобы не пристрелить подлого предателя. То и дело он мысленно видел, как на лбу Игната проступала кровавая рана, словно он уже пустил в него пулю.

– Хватит попрекать, я не нарочно! Так вышло… Гном меня простил!

Пыжик отмахнулся и решил «перевести стрелки». Он внимательно осмотрел новый наряд подельника.

– Зачем ты так вырядился? Зачем? Чтобы чекистам глаза рвать?

– Чтобы шлюх приманивать! – поправила хмурая Софья. – Начал по кабакам шляться – съезжай с моей хаты!

Только об этом Седой и мечтал. Низкие потолки давили, упирающиеся в землю окна угнетали, запах сырости раздражал… Но еще рано…

– Да ладно, – примирительно улыбнулся Петр. – Ну, загулял, с кем не бывает? Давай лучше, Игнат, в картишки перекинемся…

Он знал, что ему повезет, так и случилось: к вечеру Пыжик проиграл все свои деньги. И радостный Петр опять отправился ночевать к Милке.

Через два дня пришел Гном, назначил «дело» на завтра. Окончательно обговорили план.

– Перед закрытием, в сумерках, Седой заходит в лавку и начинает морочить Гофману яйца своим кольцом, – сказал вожак. – Скок тем временем поджигает сараи. Пыжик забегает, орет дурным голосом: «Пожар!» «Пинкертоны» выскакивают на улицу, осмотреться, Софка забивает им баки: зовет во двор, вроде ребенка спасать… Пойдут – их счастье, нет – мы со Скоком их валим. Внутри останется один Гофман: продавцы выбегут наружу – дураков нет за чужие цацки погибать! Вы собираете все, что в витринах, поджигаете лавку, выходите, отдаете хабар Софке – и к нам в пролетку. А она малой скоростью канает на хавиру – на нее никто не подумает… Если Софка подойти не сможет, вы с товаром садитесь в пролетку, и «рвем когти»…

– А Гофман? – спросил Петр.

– Сгорит в пожаре, – буднично пожал плечами Гном. Потом вынул из-за пояса наган, протянул Пыжику.

– Держи. Пока только один достал. А Седому завтра выдам…

«Все ясно!» – подумал Петр. Его подозрения усилились, когда Пыжик пошел провожать Гнома и они опять долго шептались в коридоре.

Гофман оказался высоким, сутулым, горбоносым мужчиной лет шестидесяти. Волосы у него остались черными, только на висках выцвели и засеребрились. На нем была отглаженная черная пиджачная пара и белая рубашка с черным галстуком, что придавало ему торжественный и скорбный вид гробовщика. Он привычно вставил в глаз лупу, поднес перстень к яркой настольной лампе и принялся тщательно рассматривать его со всех сторон.

Петр нервно переминался с ноги на ногу. Когда он снял украшение, то почувствовал себя, как голый. Появилось чувство беззащитности, накатила тревога, даже зубы защелкали, словно от холода… Он осмотрелся. Прилавки сверкали драгоценностями. Серьги, кулоны, цепочки, кольца, броши, запонки, портсигары… Золото белое, желтое, красное, цветное, гладкое, рифленое… В крайней справа витрине – украшения с камушками: желтыми, красными, зелеными и невзрачными, на первый взгляд, белыми, испускающими острые цветные лучики…

В магазине находился только один продавец – молодой худощавый паренек в таком же наряде, как хозяин. Видно, Гофман требовал единообразия в одежде. И охранник – тоже в черном. Вопреки ожиданиям, он был один – здоровенный, угрюмый парень с пристальным взглядом, решительными манерами и квадратной челюстью, выдающей твердость характера. Крепкий орешек! Где же второй? Заболел? Или где-то в подсобных помещениях?

– Должен вас огорчить, молодой человек: материальной ценности сей предмет не имеет, – проговорил наконец Гофман, не прекращая осмотра. – Это обычное железо и окаменевшая смола…

– Не может быть! – ахнул Петр. – Совсем недавно я показывал его ювелиру на Богатяновском спуске! Он сказал, что это белое золото и оникс!

– Акоп так сказал?! – Гофман поднял брови, лупа выпала, он едва успел ее подхватить и вернуть на место. – Очень странно… Вы можете подумать, что я вас дурачу! Но вот, смотрите…

Он извлек маленький пузырек с прозрачной жидкостью, осторожно откупорил и заостренной спичкой нанес крохотную капельку на блестящую поверхность перстня.

– Видите? Это кислота… Под ее воздействием любой металл темнеет. Кроме золота! А теперь смотрите, вот, под увеличительным стеклом… Видите, появилось темное пятнышко? Значит, это не золото! И камень не блестит, не отсверкивает и не переливается, как положено отшлифованному драгоценному или даже полудрагоценному камню… Значит, что? Это не бриллиант и даже не оникс. Это обычная смо-ола-а…

– Но тот ювелир делал то же самое! И ничего не темнело… А камень сверкал и переливался!

Гофман печально улыбнулся.

– Извините, молодой человек, вы ведь сами все видите! К тому же я не предлагаю купить у вас эту вещицу по бросовой цене. Тем более, что кроме материальной существует еще историческая ценность… Это, несомненно, антикварная вещь, раритет! Но с подобными вопросами надо обращаться не к ювелирам, а к историкам… Возьмите свою собственность!

Петр поспешно надел перстень. Сразу стало спокойней и теплее, как будто он оделся. И вернулась уверенность, которая не покидала его в последние дни.

– Что-то дымом запахло, – Гофман насторожился и сморщил нос, принюхиваясь. – Да, точно… Ну-ка, Паша, посмотри в подсобках…

Встревоженный продавец скрылся в глубине магазина.

Входная дверь резко распахнулась.

– Пожар! Дом горит! – с порога заорал Пыжик. – Спасайся, кто может!

– Горим! – в унисон закричал худощавый парнишка, выскакивая из подсобки. За ним в зал повалил на глазах густеющий дым.

– Я за пожарными! – продавец метнулся к выходу и выскочил на улицу. Охранник бросился следом.

– Товар спасать надо! – резким ударом Петр разбил правую витрину и принялся складывать украшения с камушками в специально припасенную наволочку.

– Что вы делаете?! – Гофман в ужасе вытаращил глаза. Но тут Пыжик достал наган, и он все понял. Его глаза выкатились еще больше.

– Берите все, только не убивайте! Все застраховано…

– Надо было жизнь страховать! – Пыжик выстрелил.

Гофман откинулся, схватился за грудь и сполз под прилавок. К запаху гари добавился острый запах пороха.

Пыжик перевел ствол на бывшего друга, но опоздал – Седой был готов к такому повороту событий и уже держал в руке свой браунинг. Его выстрел прозвучал на долю секунды раньше, и блестящая, будто серебряная пуля вошла Пыжику в лоб, прошла сквозь мозг и застряла в затылочной кости. Тот вряд ли понял, что произошло, и растянулся напротив Гофмана, только по эту сторону прилавка. Спрятанная под пальто бутылка разбилась, резко запахло керосином. Все произошло так быстро, что красивая желтенькая гильза еще крутилась в воздухе.

Помещение наполнялось дымом. Кашляя, Седой лихорадочно набивал наволочку, когда краем глаза засек движение сзади. Он резко обернулся, вскидывая пистолет. Это оказалась Милка. Ярко накрашенная, в маленькой, облегающей голову шляпке и длинном узком пальто, она походила на артистку из немого кино. Только большая сумка в руках портила впечатление.