Человек из паутины Етоев Александр
Ванечка Завельских знал с юности, Вальку, примерно, так же. Стайер был гражданином мира, Завельские, наоборот, домоседами. Давнее желание Вальки – сбежать от нашей долбаной совсистемы – осуществилось лет пятнадцать назад, когда ток в большевистских проводах еще тёк, но уже медленно, с одышкой астматика.
Ванечке у Завельских нравилось. Здесь он чувствовал себя без напряга. Здесь же Ванечка познакомился и со Стайером. Было это в середине семидесятых.
Когда Валька, Ванечка и благоухающий любовью букет из Верки, Аськи и говорливой хохлушки Аньки с хохотом ввалились в прихожую, у Завельских уже гуляли вовсю. Всех их сразу же впихнули за стол, раздвинутый по случаю многолюдства. Рядом с Ванечкой оказалась девица, рыжекудрая и с подрисованными бровями.
– Вы тот самый Вепсаревич, который у Юфита снимается? – спросила она у Ванечки, и он почувствовал, как ее худенькое колено робко жмется к его ноге.
– Не у Юфита, – ответил Ванечка. – Я вообще в кино не снимаюсь.
– Извините, это я спутала. – Девица спешно отодвинула ногу. – У того актера фамилия на вашу похожа – такая же звериная, как у вас.
Ванечка улыбнулся, наполнил рюмки, и свою и своей соседки, и, продолжая улыбаться, спросил:
– А ваша на чью похожа?
Рыжая засмеялась:
– Моя фамилия Воробей.
Пришла очередь рассмеяться Ванечке. Рыжая не обиделась на это нисколько, а оглядев компанию за столом, шепотом ему объяснила:
– Я сюда с Сергеем пришла, он мой муж, он в соседней комнате отдыхает. А вон Татьяна, его жена, вон она, между Софроновичем и Рыдлевским.
– Не понял, – ответил Ванечка честно. – Если вы здесь с Сергеем и он ваш муж, то почему тогда Татьяна – его жена? Сергей, он что, двоеженец?
– Все просто, с Танькой они в гражданском браке, короче – нерасписанные они с Татьяной. А мы числимся с ним муж и жена, официально. Но живет он с Танькой, уже три года как мы расстались. Ну, встречаемся иногда, когда они с Танькой ссорятся. Так, раз в месяц, нерегулярно.
– Давайте выпъем, – сказал ей Ванечка, у которого от этих раскладов уже начало свербить в голове.
– За любовь, – ответила рыжекудрая и прижалась к нему коленом.
Валька Стайер отлепился от девушек и поднялся над пиршественным столом. Был он мудрый и бородатый, как демон. И едва уже стоял на ногах.
– Ёпт-ть, – прочистил он для разминки голос. Затем налил себе из бутылки в фужер и поднял его под самую люстру. – Предлагаю всем джентльменам встать и выпить за представительниц прекрасного пола, которые здесь пр-рисутствуют. Девушки, – чистосердечно признался Валька, когда джентльмены встали, – я вас всех люблю! – Он выпил одним махом фужер и полез целоваться с теми, до кого смогла дотянуться его лохматая борода пророка. Закончив ритуальное лобызание, Валька сдернул с себя очки и, размахивая ими, как Троцкий на заседании Петросовета, продолжил пьяную речь. – Завтра я уезжаю в свою долбаную Америку… – Он запнулся. – И правильно делаю… – Он запнулся опять. Затем хлебнул из чьей-то початой рюмки и с обидой в голосе произнес: – Я здесь кто? Я здесь никто! Меня вчера в Адмиралтейском саду ваши сраные менты повязали, когда я выпивши поцеловал в задницу долбаную лошадь Пржевальского. У меня баксов была чертова туча, так они, суки, обчистили меня до последних трусов. То есть если я у вас в России хожу поддавши, так выходит я уже не человек, а говно? Грабь меня, выходит, каждый кому не лень, а я должен поднять руки над головой и целовать сраную ментовскую задницу, как икону Христа Спасителя?
– Менты – суки, – поддержал его Вепсаревич.
– Мальчики, не будем о грустном, – позвенела вилкой о рюмку моя соседка. – Давайте выпьем, а после Женечка Софронович что-нибудь нам споет. Женечка, спой нам что-нибудь. Если женщина просит…
– Окуджаву! Окуджаву! – закричали хором Верка, Аська и Анька. – А потом – танцы. Женя, поставишь музыку? Что-нибудь в стиле диско.
Выпили, закусили, сунули Софроновичу в руки гитару, и пока Софронович ее настраивал, снова выпили, опять закусили, и часть народа потянулась курить.
Ванечка, хоть сам не курил, отправился на кухню к курящим. Но явившийся на кухню Натан потянул Вепсаревича за рукав, и они, уйдя от дыма и разговоров, прошли в маленькую тихую комнату, где из мебели были только книжные стеллажи и диван, а из людей, кроме Ванечки и хозяина, только всхрапывающий на диване Сергей, муж застольной Ванечкиной соседки, жена которого сидела от них напротив.
– Ну что там у тебя было? – спросил Натан.
– О чем ты? – ответил вопросом Ванечка, хотя в общем-то, примерно, догадывался, о чем спрашивает его хозяин квартиры.
– Слышал, тебя месяц не было ни дома, ни на работе.
– Я болел, был в больнице.
– Что-то серьезное?
– А черт его знает. Неизвестная медицине болезнь. – Секретов Ванечка от Натана никогда не держал. Натан был человек свой, полагался на него Ванечка полностью, не было еще в жизни случая, чтобы мудрый Натан Завельский подвел кого-нибудь из своих знакомых. – Меня в ИНЕБОЛе больше месяца изучали, так ничего и не изучили. Погоди, сейчас покажу. – Ванечка расстегнул рубашку, задрал футболку и показал Натану покрытое паутиной тело.
Натан присвистнул, изумленно покачал головой, помял в руке густые шелковистые пряди.
– Больно? – осторожным движением пальцев он сорвал пяток сероватых нитей.
– Не больно, зудит немного. Да я уже привык к этой дряни.
– Ну а сам ты что думаешь? – спросил Натан, разминая пальцами паутину.
– Я о ней вообще стараюсь не думать, потому что, когда начинаю думать, всякий вздор в голову лезет, от которого дуреешь и всё время тянет надраться. И хочется, как у грибоедовских тетушек, книги все взять и сжечь.
– Вот так все сразу и сжечь? – Натан кивнул на книжные полки, где теснились, торчали, грудились сотни и сотни книг. – И почему книги?
– Не понимаешь? – Ванечка протянул руку и снял с полки том «Литературной энциклопедии». – Открываем на букву «Г», листаем: Гоголь, Гончаров, – замечательно. А на каждого Гоголя с Гончаровым приходится девяносто девять Гондоновых. То же самое на любую букву. Из чего, спрашивается, Натан, состоит вся наша литература? На ком она держится? На Гондоновых, которых девяносто девять на сотню, или на той самой одной девяносто девятой, которая Гончаров и Гоголь? Вот когда я об этом думаю, все у меня начинает чесаться и, похоже, не только тело – мозги покрываются паутиной.
– А ты не думай.
– Я не могу не думать. Чтобы об этом не думать, надо менять профессию. А я, кроме как книжки читать, больше ни на что не способен.
– Ты, Ванька, прямо какой-то весь идеальный стал. Да пойми ты, все эти Гондоновы – это гумус. Не было бы Гондоновых, не было бы и Гоголя с Гончаровым. Это не я сказал, это кто-то из литературоведов сказал. Лотман, Лихачев, я не помню. Так ты говоришь – исследовали тебя в ИНЕБОЛе? – Натан цокнул, потянулся за сигаретами, закурил и выдохнул дым. – ИНЕБОЛ – это серьезно, – сказал он, ломая спичку. – И что же? Ничего они у тебя не нашли и отпустили с миром? Так, что ли?
– Ну, можно сказать и так.
– Что-то ты, старичок, скрываешь. ИНЕБОЛ – это военное ведомство, оттуда так просто не выпускают. А может, ты оттуда сбежал?
– Выписали меня, Натан, ей-богу. Может быть, не совсем законно, но одежду во всяком случае отдали без мордобоя.
– Интересно. Не совсем законно – это как? Взятку, что ли, больничному начальству пообещал? Бесплатную подписку на собрание сочинений Феликса Суркиса? Или разделил ложе с любовницей директора клиники?
– Нет, – усмехнулся Ванечка, – ни то, ни другое. Просто наш заведующий запил – жена ему с главврачом изменила, вот он в отместку меня из ИНЕБОЛа и выписал, чтобы тому научная слава не обломилась.
– Да… – Натан восхищенно крякнул. – Прямо Шекспир какой-то, а не государственное лечебное заведение. Только, думаю, неизвестно теперь, кому что обломится после этого. В первую очередь, думаю, обломится тебе и этому мудаку – заву. Пиздюлей вам обломится и не просто пиздюлей, а пиздюлей в государственном масштабе. Потому что он – мудак, а ты мудак еще больше. ИНЕБОЛ – это же военные, гэрэушники, они шуток не понимают. Это тебе не менты, отбирающие у пьяных получку. У них, если какая беда, значит вражеские происки, не иначе. И ты, в любом случае, будешь крайний.
– Ерунда, не те сейчас времена.
– Времена у нас всегда те. Для них– всегда. Ты пойми, дурило, если ты к ним попал, значит они на тебя ставку делают, имеют в отношении тебя какие-то свои интересы. Про ИНЕБОЛ ведь уже много писали, и если даже девяносто пять процентов написанного вранье, то остальные пять наверняка правда. Вот, к примеру, люди-амфибии – у нас мужик один на заводе работал, так он когда-то водолазом служил и сам лично видел мертвого человека с жабрами, его винтом в Ладоге порубило – может, уснул в воде, может – сам под корабль сунулся – совесть парня замучила, вот и решил покончить самоубийством. Так люди с жабрами – это тоже инебольские разработки.
– То с жабрами, а здесь – паутина.
– Ну ты, Ваня, действительно святой человек. Война ж – это, в первую очередь, что? Деньги! И не просто деньги – а очень большие деньги. Ты знаешь, сколько на одной маскировочной одежде за счет этой вот твоей паутины можно сэкономить денежных средств? Не знаешь. Вот и я не знаю. А военные люди знают. В общем, долго ты от них не пробегаешь. Подключат ФСБ, всех районных стукачей по тревоге поднимут, в крайнем случае объявят тебя в средствах массовой информации носителем сибирской чумы или азиатской холеры…
– Это что же, ты советуешь мне идти сдаваться?
– Нет. Но прятаться у тебя вряд ли долго получится.
– Да не собираюсь я прятаться.
– А что думаешь делать? Пойти домой?
– Ну, не знаю. Пару дней побуду в бегах, отдохну, мороженого поем… Кстати, ты деньгами не выручишь? Ну, полтинник там, сотню, отдам при встрече.
– Сотней выручу. – Натан полез за деньгами. – А то смотри, у нас пока поживи.
– Спасибо, Натан, не знаю. Может, и поживу. Но вообще-то мне домой хочется. Кстати, матери надо бы позвонить… – Ванечка вдруг задумался, смял в руках одолженную купюру, не глядя сунул ее в карман. – У вас есть телефонный справочник? – неожиданно спросил он.
– Погоди-ка, – удивился хозяин. – Ты же матери собрался звонить, зачем тебе телефонный справочник?
– Понадобился, – ответил Ванечка, и взгляд его сделался странным, будто был он уже не здесь, не в стесненном пространстве комнаты, а блуждал в небесных лугах, освещенных нездешним светом.
Натан хмыкнул, пожал плечами и пальцем показал на стеллаж:
– Вон, на полке над телефоном. Звони, я пойду к народу. Эй, Сережа, утро уже, вставай. Пойдем к столу, а то выпивки не останется.
Растолкав отбрыкивающегося Сережу, Натан увел его под ручку из комнаты.
Ванечка, оставшись один, раскрыл справочник на разделе «Лечебные заведения», отыскал телефон справочной ИНЕБОЛа, набрал номер и, волнуясь, спросил:
– Мне нужен телефон одной вашей сотрудницы… Почему не даете? Мне очень нужно! Понимаете, вопрос жизни и смерти… Я? Пьяный? Девушка… Ну, пожалуйста…
На том конце положили трубку. Ванечка какое-то время вслушивался в отрывистые гудки, затем стукнул трубкой по рычажку и набрал номер заново. Он вспомнил вдруг ту пьяную ночь в палате, когда Чувырлов просил у Машеньки телефон.
– Девушка! – Он попробовал изменить голос. – Чувырлов Альберт Евгеньевич, он на третьем отделении у вас лежит. Можно с ним связаться?.. Очень важное дело. Кто звонит? Родственник его звонит, брат. На отделении нет телефона? Почему нет?! Есть, я же точно знаю. Девушка, да не я это, не звонил я вам перед этим… Правда, родственник, у него мать заболела… Сами передадите? Почему сами? Мне надо ему лично сказать… Девушка, извините, девушка…
Третий раз звонить он не стал, не было никакого смысла.
Ванечка вернулся к столу, место рядом с рыженькой было занято. Он налил себе рюмку водки, выпил залпом, налил еще. Скоро в синеватом тумане, вдруг окутавшем предметы и лица, не осталось ни воздуха, ничего – только слышались далекие разговоры да хрустело под ногами стекло. Потом были поцелуи на кухне, потом их разнимали с Серегой, жен которого, и первую и вторую, Ванечка обозвал блядьми, потом действие переместилось в прихожую, где из горлышка пили водку и искали чей-то потерявшийся дипломат. Потом выяснилось, что времени сильно за полночь и метро уже с полчаса как закрыто, а Ванечка все кричал в догонку чьему-то скрывшемуся за поворотом такси, что если он доживет до завтра, то приглашает всех к себе на отвальную, потому что ложится на операцию по вживлению рыбьих жабр и неизвестно, чем дело кончится – то ли смертью, то ли – командировкой на океан – на поиски исчезнувшей Атлантиды.
А потом… Потом было утро.
Глава 5
Охотники за человеческой желчью
Вообще-то Лёля змей не боялась, и если эпитет «провинциальная» к ней еще каким-то образом подходил, то беззащитной самую способную ученицу сибирского шамана Шамбордая Лапшицкого назвать было никак невозможно. Единственное, что Лёлю смущало, – это облепившая ее со всех сторон темнота. Темноту она не любила с детства, когда в юрте в бесконечные сибирские вечера свет гасили рано – из экономии, и из темных, помертвевших углов выползали ночные страхи. А еще старшие в темноте рассказывали про вшивый ад, когда тысячи мелких тварей въедаются человеку в тело, медленно пожирая сердце, почки, печень, селезенку и прочее, пока человек не умирает от страшной боли; или про тринадцать небожителей асаранги, покровителей черных шаманов, тех, что мажут лицо сажей и кровью и приходят по ночам за маленькими детьми; или про Араахан шудхэра, волосатого черта, враждующего с Хухэдэй-мэргэном, повелителем молний и владыкой задних небес, хотя сам Араахан не страшен, страшно то, что он прячется у человека в одежде, и огненная стрела владыки поражает насмерть того, в чьей одежде Араахан спрятался; или про ужасного Аду, который приходит то в облике маленького зверька с одним глазом на лбу и одним зубом во рту, то в образе косоглазой женщины. Этот Ада насылает на детей хворь, плюет на пищу и заражает ее чахоткой, а когда Аду кто-нибудь случайно убъет, прищемив между дверью и косяком, он превращается в лоскут старой кошмы, или в кусок обглоданной кости, или во что-то еще, такое же невзрачное и ненужное, чему место лишь среди рухляди в старом бабкином сундуке.
В липкой, влажной, удушливой темноте, которая окружала Лёлю, жил не только змеиный шелест. Лёля чутким природным слухом слышала за змеиным шелестом мягкие человеческие шаги. Мужские. Мужчин было трое. Все – низкорослые, все – в китайских спортивных тапочках. Ото всех троих пахло странной смесью желчи и зеленого чая.
Лёля левой рукой коснулась отпотевшей стены и нащупала кирпичную кладку. Кирпичи сидели плотно в стене, и щели между ними были тесны и мелковаты. Впрочем, глубины их вполне хватало, чтобы взобраться по стене к потолку и занять упреждающую позицию. Это от людей. И это на крайний случай. А от змей у нее было более могучее средство. Лёля сделала губы трубочкой и тихонько через трубочку зашептала – чтобы слышали одни только змеи, а двуногие существа не слышали:
– Из куста шипуля, за ногу типуля…
И услышала, как с пола из темноты ей ответили змеиными голосами: «Увяк, увяк…»
«Жаль, что нету у меня кобыльих хохряшек, не то я бы вас, змейки, на этих трех ухорезов поворотила», – подумала Медсестра Лёля, затем продолжила разговор со змеями:
– Зло во зле горело, зло по злу и вышло.
И только она это сказала, как – странное дело – стены, пол затряслись, заухали, заходили в трясучей пляске. Лёля вздрогнула – это еще что за напасть? – но согнулась в боевой стойке, ожидая удара из темноты. Но никакого нападения не последовало. Наоборот, вдруг зажегся свет, и на пространстве подвальной сцены перед ней предстали невидимые еще секунду назад актеры – трое жмущихся друг к другу мужчин в китайских спортивных тапочках и с острыми тесаками в руках. Мужчины были перепуганы до смерти, и причиной была явно не Лёля. Прикрывая руками головы, они отмахивались от разнообразных предметов – выстреливающих из стен кирпичей, увесистых кусков штукатурки, кривых поленьев, летающих табуреток и прочих неприятных вещей, грозящих в случае столкновения с ними увечьем и бытовыми травмами.
Лёля сразу же смекнула, в чем дело. Случай, подобный этому, произошел на ее глазах в таежном городе Балаганске, куда однажды во время школьных каникул она ездила к своей дальней родне. Родня жила в новом доме, переселившись туда за месяц до Лёлиного приезда, до этого они жили в тайге. Так вот, что ни ночь, так житья в доме никому не было – из печки летели кирпичи, из шкафов – посуда, из ведер проливалась вода. К тому же улюлюкало по углам, и пропадали семейные сбережения. Родственники не знали, что делать. Денег на переезд не было, дом, кому из местных ни предлагали, покупать не желал никто, все знали про его недобрую славу, а возвращаться в тайгу уже не хотелось, понюхав-то городского воздуха, – и обидно, и денег жалко, если по-честному. И непонятно, чем бы все это кончилось, если бы не цыган, приезжавший по весне в город кастрировать балаганских быков. Он-то и помог делу, избавил хозяев дома от свалившейся им на голову беды.
– Я тебе всю холеру пообломаю! – сказала Лёля, выступая вперед и грозя маленьким кулачком куда-то в дальний угол подвала. – Да чтоб тебя бес унес в неворотимую сторону! А вы что стоите, как остолопы? – обратилась она к пригнувшимся под артобстрелом мужчинам. – Ждете, чтобы вам мозги кирпичами поотшибало? Вон ты, у которого шрам на ухе, тебя как звать?
– Колына, – ответил дрожащим голосом человек со шрамом.
– Ничего себе, дали младенцу имячко! – удивилась Медсестра Лёля, но тут же отбросила удивление в сторону. – Колына, срочно найди мне колоду карт, только чтобы не засаленные, а новые. Понял?
– Понял, – кивнул Колына и перебежками, от стене к стене, помчался выполнять поручение.
– С вашим другом я уже познакомилась. Давайте теперь знакомиться с вами. Меня зовут Медсестра Лёля Алдынхереловна Кок-оол. А вас?
– Малына, – сказал один.
– Волына, – сказал другой.
– Очень приятно, – сказала Лёля. – А ножики у вас для чего?
– Работаем, – ответил Малына.
Дождь из всевозможных предметов заметно пошел на убыль – видно, силе, это явление вызвавшей, было не менее любопытно, какими-такими способами станет девушка с ней бороться. Змеи, свившиеся у стен клубками, тоже робко подняли головы – должно быть, и на ползучих тварей подействовала рассерженная стихия. Одна из них, жирная и рябая, с налимьими коричневыми усами, как цыпленок, подняла голову и доверчиво глядела на Лёлю, будто благодарила за помощь. Лёля вспомнила, как у них в поселке многие серьезно считали, что у змей есть ноги. «А может, и вправду есть?» – подумала она, разглядывая змею.
Вернулся Колына с картами.
– Так, господа, – строго сказала Лёля. – Прошу всех покинуть помещение. Начинается самый ответственный этап. Колына, дай сюда карты.
Колына отдал ей карты. Лёля зыркнула на притихшую троицу и кивнула, чтобы те уходили. Колына, Малына и Волына, пригнув головы и озираясь после каждого шага, скрылись за выступом стены. Лёля походила по серпентарию, жестами и ласковыми словами загоняя змей по их домикам и запирая за ними дверцы. Затем приблизилась к вытяжному отверстию, сняла с него проржавленную решетку и положила туда колоду. Поставила решетку на место и крикнула в глубину подвала:
– Все, можете жить спокойно. Ему есть теперь чем заняться. Раньше было нечем, вот он и бесился со скуки.
– Так кем же все-таки вы работаете? – спрашивала она Малыну несколькими минутами позже, когда они вчетвером сидели за низким столиком в тесноте дежурки и пили зеленый чай. Малына был у них старший, Волына – средний, Колына кем-то вроде подсобника – «принеси-отнеси-подай». Впрочем, Лёля выяснила эти подробности постепенно, в ходе беседы.
– Желчегоны мы, – ответил Малына, прихлебывая из плоской чашки. И добавил, чтобы было понятней: – Желчь добываем.
– Прямо здесь и добываете? В этом подвале?
– Ну а где же – конечно, здесь. Нам наверх нельзя, наверху плохо.
– Это что же получается – отсюда вы вообще не выходите? – Лёлина рука с чашкой остановилась на полпути, и узкие глаза стали шире. – То-то я смотрю, какие вы бледные. Прямо ни кровиночки на лице. Так, значит, вы и людей, кроме себя, никого не видите?
– Видим, почему не видим? Мы же желчь добываем. – Малына посмотрел на нее удивленно. – Я же говорю, желчегоны мы.
Только теперь до Лёли стал доходить жуткий смысл его простодушных слов. Глоток чая вдруг застрял в ее горле, ощетинившись железными иглами и не давая проходу воздуху ни внутрь ни наружу. Она справилась, не выдав волнения, заставила себя закончить глоток, даже улыбнулась с натугой.
– Кормят нас хорошо, – продолжал между тем Малына как ни в чем не бывало. – Там у нас, за той дверцей, спальня. Мы в ней спим, а койки у нас висячие – это чтобы клопы не жрали. Но клопы все равно кусаются, клопы умные, они на потолок залезают, а после на постель прыгают. Клоп же зверюшка лёгонькая, он же высоты не боится. Девушка Медсестра Лёля, а с чего ты такая сильная? – совершил он неожиданный переход с клопов на ее личные качества.
– Сильная? – повторила Лёля, не очень понимая, о чем он.
– Ты победила дракона, который здесь был хозяином.
– Победила, – кивнула Лёля. Потом медленно подбирая слова, рассказала им без тени иронии: – Жила у нас на дворе курица, на которой было написано: кто эту курицу съест, тот сделается сильным.
– Ты эту курицу съела, – сказал Малына, – и стала сильной.
Лёля опять кивнула. Волына и Колына посмотрели на нее восхищенно.
– Антип велел нам взять твою желчь, но тогда ты не будешь сильной, а будешь мертвой, и дракон вернется сюда опять. Мы не будем добывать твою желчь, я сам скажу Антипу, что мы не будем. – Малына встал.
– Постой, – испугалась Лёля. – Скажите, а зачем Антипу понадобилась моя желчь? – Вопрос она задала единственно с целью задержать Малыну на месте. Лёля понимала, что если эти простодушные трое поверили в ее детскую сказку про курицу, несущую золотые яйца, то уж Антип-то, хитростью завлекший ее сюда, и тем более хитрюга-директор вряд ли окажутся такими же наивными, как они.
– Там война, – он показал пальцем на потолок, – там плохо, туда нельзя. Там белые люди на боевых слонах сражаются с рогатыми воинами из племени вепсисуоми за обладание священным мизинцем бога, похищенным рогатыми из пещеры на горе Лунь. Когда белые слоны устают, тогда рогатые одерживают победу, и Антип нам не приносит еду, а чтобы белые слоны были сильными, их надо окроплять желчью, тогда люди на слонах побеждают, и Антип нам дает еду. Наши предки в Тямпе всю жизнь добывали желчь, Тямпа это далеко, мы тоже туда поедем, когда белые победят рогатых и война наверху закончится.
– Это все вам Антип рассказывал? Про мизинец, про боевых слонов? Про то, что вы поедете в вашу Тямпу?
– Антип. Антип, он хороший, Антип нам мясо приносит.
– И сигареты, – добавил робко Колына.
Малына зыркнул на него диким глазом, и Колына моментально притих.
– Где это – ваша Тямпа? – спросила Медсестра Лёля, чтобы протянуть разговор.
– Тямпа – это там, куда мы поедем, когда белые победят рогатых. Там тепло, там много еды и нету клопов.
«Что-то малайское, – решила про себя Лёля. – Они что же, малайцы? – Она внимательно всмотрелась в их лица, украдкой оглядела фигуры. Восточного в них было не много, разве только тапочки на ногах. – Китайский ресторан, Вазелин, теперь эти недоделанные малайцы в китайских тапочках. – И она повторила фразу своей хозяйки, Веры Игнатьевны, у которой квартировала в Питере: – Что-то у меня голова ходуном ходит от всей этой трихомудии».
Где-то щелкнул входной замок и хлопнула далекая дверь. В такт хлопку задрожали чашки и зазвякали в чашках ложечки. Сердце Лёли заколотилось колоколом, зрачки сузились, мысли побежали по кругу. Дверь в дежурку была у нее за спиной, место она выбрала неудачно, но теперь уж чего жалеть. Главное, чтобы не выстрелили с порога в спину.
– Это Антип, – вскинулся над столом Малына. – Он хороший, ты Антипа не бойся. Это он еду нам принес.
– Хорошо, – сказала Медсестра Лёля. – Еда – это хорошо.
Она почувствовала затвердевшей спиной, как медленно повернулась ручка, как чей-то цепкий, тяжелый взгляд карабкается по ее позвонкам, царапает сквозь одежду кожу, ощупывает впадину на затылке, касается основания черепа.
Малына уже был у порога.
– О, господин Олег, – повторял он удивленно-восторженно. – О, господин Олег… – И, наверное, показывая на Лёлю, потому что она лишь слышала его сбивающийся мажорный басок: – Она сильная, она курицу съела. Она дракона прогнала, она сильная.
– Сильная, прогнала… хорошо, – ласково отвечал Оживлягин. – Вы втроем оставайтесь здесь, ну, а вас, дорогая Лёля Алдынхереловна, я попрошу пройтись немного со мной. Надеюсь, вы не будете возражать?
Лёля встала, улыбнулась Колыне, махнула ручкой засмущавшемуся Волыне, у Малыны расправила складку на рабочем комбинезоне и, сопровождаемая молчаливым хозяином, покинула дежурку и серпентарий.
Оживлягин, держа Лёлю под руку, вел ее все теми же коридорами, какими они следовали с Антипом. Хватка у Олега Олеговича была железная, и ничего хорошего это не предвещало. Не доходя до кабинета директора, они свернули под какую-то арку, Оживлягин отворил дверь, и они с Лёлей оказались в каморке, сильно смахивающей на помещение для прививок. Металлические ванночки со шприцами, спиртовые горелки, колбы, белый шкафик, резиновые перчатки на тумбочке.
– Здесь у вас, наверное, пыточный кабинет? – невесело пошутила Лёля.
– Почему пыточный? – не понял шутки директор. – Обыкновенный, медицинский. А что?
– Ничего, я просто спросила. А почему мы не остались с вашими… – Она задумалась, подбирая слово.
– Вы имеете в виду моих ангелов? – помог ей директор. – Не хочу их травмировать. Они дети малые. Наивные, живут, как на облаке.
«Ничего себе, детки», – подумала про себя Лёля, сразу вспомнив и мясницкие тесаки и все события последнего часа.
– А вы, значит, специалист по домашним духам, – задумчиво произнес Оживлягин. – Что ж, спасибо. От этой нечисти мы столько всего натерпелись.
– Ваш случай простой. Вполне справились бы и своими силами. Надо было взять ржавый гвоздь и этим гвоздем сделать на пороге двенадцать дырок. А после прыгать с зажмуренными глазами на левой ноге до печки или отопительной батареи и семь раз постучать по ней головой. Но лучший способ, конечно, это колода карт. Домовые, они до карт очень уж большие охотники. А играет домовой исключительно сам с собой, причем до тех пор в них играет, пока себя же себе самому не проиграет. Ну а как себя проиграет, так ничего от домового не остается, кроме мелкой горстки сухих какашек, ну, такие, вроде мышиных – наверное, видели.
– Интересно. И где вы это все изучали? Хотя неважно. – Оживлягин помедлил, затем добавил с печальным вздохом: – Уже неважно.
Лёля видела, как в его бегающих глазах черный рыцарь бьется с рыцарем белым. «Убивать – не убивать», «убивать – не убивать» – как листки отрывного календаря, сменялись на лице Оживлягина черные и белые мысли. Совестливость боролась с ее отсутствием, доброта со своим антиподом – жадностью. Лёля сделала для него доброе дело – избавила от нечистой силы. За это надо бы ее пожалеть. Но пожалеешь ее, отпустишь, а она тебя пойдет и заложит. И весь бизнес накроется медным тазом.
Лёле стало Оживлягина жалко. Еще бы, мучается человек, страдает. Значит, есть еще в человеке совесть, не во всем человек потерян для общества.
Лёля в общем-то понимала, почему в этой трагической пьесе ей назначили роль донора-смертника – сама же ляпнула Вазелину по простоте душевной, что приезжая, из Сибири, вот они и подумали, раз приезжая, значит, скоро ее не хватятся, Сибирь далеко. И куда уходит прочая часть отходов, остающихся после принудительного изъятия желчного пузыря, догадаться было тоже не трудно – Лёля вспомнила макароны по-флотски, которые ей предложил в ресторане его хозяин. Но чего она не могла понять, так это того, на что этим душегубам и живодерам нужна человеческая желчь. Оставалось спросить впрямую, что она и сделала, не задумываясь.
– Желчь? Какая желчь? – сделал вид, что не понял, Олег Олегович.
– Человеческая. Которую вы из людей получаете.
– Ах, да, вы же все теперь знаете. Вас же там, внизу, мои ангелы во все посвятили. Вы же сильная, вы же курицу съели.
– Так зачем вам человеческая желчь, Олег Олегович? – стояла на своем Лёля. – Я понимаю, питонья, ее используют в медицинских целях, ну а человеческая-то вам зачем?
– Окроплять боевых слонов, – ответил Оживлягин серьезно и с вызовом посмотрел на Лёлю.
Глаза у девушки округлились. Такой откровенной чуши от солидного вроде бы человека, директора серьезного предприятия, она не ожидала услышать. За дуру он ее, что ли, держит? За простодушную провинциальную дуру?
– Послушайте, – вскипела она, – это вы своим ухорезам можете рассказывать сказки про божий мизинец и боевых слонов. Мне могли бы сказать и правду, раз уж я и так столько про вас всякого знаю.
– Это правда, – развел руками Олег Олегович. – Человеческую желчь мы поставляем в некоторые государства Азии и Центральной Африки, и там перед состязаниями ею окропляют боевых слонов. Местные миллионеры делают сумасшедшие ставки на таких состязаниях. А испокон веку считалось лучшим средством для достижения победы – окропить слона перед состязанием человеческой желчью.
– Жуть какая! – вздрогнула Медсестра Лёля. – У них там что, своей желчи не хватает? Чтобы еще из России ее везти?
– От нас дешевле, – совестливый Оживлягин вздохнул.
– Веселенькая история. И давно вы этим бизнесом занимаетесь?
– Второй год. – Оживлягин посмотрел на нее грустно и так же грустно добавил: – И отказаться от него я уже не могу. Тем более что китайская мафия имеет в этом деле свой интерес.
Он потупился и сказал, не глядя Лёле в глаза:
– Вы, конечно, понимаете, Лёля Алдынхереловна, что после всего, что вы здесь услышали, выпустить мы вас отсюда никак не можем. Антип! – Он медленно кивнул головой. Тенью из-за спины Лёли выскользнула знакомая ей фигура змеелова-профессионала. В руке у него был пистолет.
Лёля нисколько не удивилась столь внезапному появлению оживлягинского сатрапа и стояла хладнокровно, как статуя.
– Но вы, конечно, понимаете, господин Оживлягин, – голос ее не дрожал, и каждое выпущенное по цели слово било точно в десятку и заставляло противника трепетать и терпеть моральное поражение, – после всего, что я здесь узнала, выпустить вам меня отсюда просто необходимо. Есть такая заклятая секунда в году, когда любые методы насилия бесполезны. Сейчас именно такая секунда. Антип, – она сделала жест рукой, – уберите, пожалуйста, свою пукалку. Не дай бог еще выстрелит ненароком, а я жуть как не люблю шума.
Антип сунул за пазуху пистолет и исчез также тихо, как появился.
Олег Олегович покраснел, как знамя, и закурил.
– Редкая у вас фамилия – Оживлягин, – сказала Лёля, чтобы разрядить обстановку.
– Это псевдоним. – Оживлягин вытер вспотевший лоб. – Моя фамилия вообще-то Покойников. Но поди попробуй с такой фамилией найти хоть какую-нибудь мало-мальски приличную работу, разве только в милиции. Вот и пришлось сменить. Оживлягин – красиво, правда?
– Красиво, – кивнула Лёля и спросила без всякого перехода: – Вот вы домовых боитесь. А ада вы не боитесь? Не боитесь, что черти после вашей кончины будут вас жарить на сковородке?
– Нет, Лёля Алдынхереловна, – ответил Оживлягин спокойно, – ада я не боюсь.
– Жаль, – ответила Медсестра Лёля, – я бы на вашем месте боялась.
– Но я не понимаю, за что.
– За что? Да хотя бы за то, что вы своей крокодильей деятельностью, растлили три невинные человеческие души. За ваших чернорабочих, которых вы ангелами зовете. За Малыну, Колыну и Волыну.
– Знаете, что я думаю? – Оживлягин вздохнул – который раз за время их тяжелого разговора. – Я думаю, что в природе идет постоянный обмен веществ. Вот и свой бизнес я рассматриваю как часть этого естественного процесса. А мои ангелы… Ну, они-то уж точно попадут в рай. В эту их небесную Тямпу. Они же дети. А дети, по Библии, за дела отцов не отвечают. Как солдаты, которые не отвечают за приказы военачальников. Сколько, вы говорили, вам нужно змеиных шкур?
Через полчаса Лёля уже входила в метро. Змеиные шкуры у нее теперь были. Дело оставалось за малым. Нужна была книга.
Глава 6
Всяческая суета
Натан Завельский был не совсем прав, когда пугал Ванечку теми страшными мерами, которыми грозит ИНЕБОЛ человеку, оттуда вырвавшемуся. Да, военное ведомство, да, секретные разработки, да, неограниченные возможности, но люди-то везде – люди. Со своими слабостями, причудами, привычками и так далее, и так далее. Вот и здесь не стал главврач выносить сор из избы, и даже рапорт директору подавать не стал, а понадеялся на собственные силы. Завотделения Семенова он, конечно, пустил под капельницу – отлеживаться от алкогольного отравления, – и поставил на пороге палаты стражу в лице врача-ординатора Дмитриенко, имевшего опыт армейской службы в конвойном взводе на севере Ленинградской области.
Собственные же силы, на которые понадеялся главный врач, были пущены на следующие действия. Первым делом он выяснил в институтской справочной, не было ли за время, прошедшее после волюнтаристской выходки Семена Семеновича и последовавшей за ней незаконной выписки пациента, каких-нибудь подозрительных телефонных звонков. Да, звонки были, доложили ему из справочной. Звонил какой-то мужчина, дважды, с промежутком минуты в три. Судя по разговору, выпивший, сперва спрашивал какую-то из сотрудниц, затем просил, чтобы его соединили с пациентом Чувырловым Альбертом Евгеньевичем. И на первую, и на вторую просьбу ему ответили строгим отказом, в соответствии с режимными правилами пункт 9 подпункт 4 и пункт 11 подпункт 7.
Далее через местную АТС был отслежен номер, откуда звонили, а по номеру получен и адрес. Староневский проспект, дом такой-то, квартира такая-то, второй двор между 1-й Советской и Староневским, угловая парадная, последний этаж, с лифтом. Мгновенно на квартиру Завельских, которые по данному адресу проживали, была послана якобы бригада ремонтников якобы на предмет изучения межсезонных протечек крыш. Якобы ремонтники, а на самом деле два институтских вохровца Моржов и Кикнадзе никого похожего на Вепсаревича в квартире не обнаружили, но телефон тем не менее поставлен был на прослушку – вдруг проклюнется исчезнувший Ванечка. И на подоконнике этажом ниже был посажен пенсионер-наблюдатель с мобильником и недельной подшивкой газеты «Не скучай», чтобы пенсионер не скучал.
Когда эти предварительные ходы были сделаны, главврач решил разобраться с сопалатником сбежавшего Вепсаревича Чувырловым Альбертом Евгеньевичем на предмет выяснения у последнего его родственных связей. Звонивший назвался братом, и этот якобы чувырловский брат точно знал о существовании на отделении телефона – не подозрительно ли? А также стоило выяснить про больную мать – имеется ли таковая у пациента, а если да, то больна ли она и какой болезнью конкретно. Последнее имело для главврача интерес научный, с поисками беглеца не связанный, ведь любая неопознанная наукой болезнь, обнаруженная даже случайным образом, сулила гранты и светлые перспективы в будущем.
Разговор с Чувырловым проходил слезливо и бурно. Да, мать у него была, но такая, прости боже, мамаша кого хочешь сделает из здорового инвалидом, сама же при этом делается лишь здоровее за счет выпитого чужого здоровья, в частности – здоровья его, единственного родного сына, доведенного такой вот мамашей до такого вот опасного состояния.
Короче, мать у пациента была здорова, а брата не было. Это окончательно убедило главного в правильности предпринятых действий по наблюдению за квартирой на Староневском. Звонил Вепсаревич, сомневаться в этом больше не приходилось. Но цель… цель… цель? Стоп. В первый раз он спрашивал про какую-то из сотрудниц. Ему ответили, что справки о сотрудниках не выдаются. Далее он пытается связаться с Чувырловым, представившись несуществующим братом. То есть коли не получилось в справочной, Вепсаревич пробует добиться информации от Чувырлова, своего соседа. Это значит, Чувырлов знает, о какой-такой сотруднице идет речь.
– Эта, как ее, черненькая такая… ну, халат был на ней зеленый… – Чувырлов морщился, вспоминая ночь, когда они с Вепсаревичем начинали с водки, а заканчивали огуречным лосьоном. Водка и лосьон вспоминались четко, но вот девушка из памяти выпадала начисто. – Верочка… или Валечка… нет, не помню. Телефон еще хотел записать…
«Ульянова! Ульянова Маша! Ну, конечно, – сообразил главврач. – Дежурила в ту ночь Ульянова Маша, заменяла алкоголичку Алимову. Наверняка, она и есть та таинственная сотрудница, которой интересовался сбежавший».
Ульянова – Вепсаревич. Вепсаревич – Ульянова. Выяснить в отделе кадров, где Ульянова проживает. И срочно высылать бригаду ремонтников на предмет изучения межсезонных протечек крыш.
На бывшей чердачной площади Калерии Карловны волновались не меньше, чем в ИНЕБОЛе. За знакомым по ч. 1, гл. 3 столом не было ни изумрудной тархуновки, мечты Кольки из 30-й квартиры, ни засахаренных мух-пестрокрылок, ни заветного хозяйкиного графина. Лица у сидящих были насуплены, включая мелкую физиономию арахнида Карла с тройной гирляндой погасших глаз.
– Меня надо было в больницу ложить, а не этого мудилу Доцента. – Колька из 30-й квартиры поскреб ногтями трехсуточную щетину, покрывающую колючими островками подбородок и часть лица, отчего на беззащитного Карла полетели сухие крошки и волоконца кисловатого табака. Уворачиваясь от неприятных предметов, арахнид отскочил в сторону, Колька же продолжал с вызовом: – А то начитанного им подавай, ученого! Вот и получили – начитанного. Лежит там на всем готовеньком, жрет от пуза, медсестер, извиняюсь… лапает и имеет полтинник в день. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет. Конечно, это ему не на мусорном отвале работать. Там он вкалывал в говне по колено через сутки по пятнадцать часов. А здесь лежи себе, отдыхай. И чего же не отдыхать-то, когда в день тебе идет по полтиннику. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет…
– Все, заткнись! Задолбал со своим полтинником, – зыркнула на него Калерия. – Сейчас надо не о полтинниках думать, а о том, как опередить эту девку, которая вместо Шамбордая Лапшицкого из Сибири приехала…
– Грохнуть, и все дела! – подал реплику арахнид Карл. – Нет человека, нет проблемы.
– Проблема есть, – сурово возразила Калерия. – Как выйти на Вепсаревича и Чувырлова, вот проблема. Вахтер Дроныч ушел в запой. Семенов на звонки не отвечает, молчит. Антимонову из районной администрации выперли со службы за взятки, так что больше в лечебницу никого запихнуть нельзя. – Тяжелым взглядом она обвела присутствующих. – Короче, связь с ИНЕБОЛом пока потеряна. Я подчеркиваю – пока. – Она гневно посмотрела на арахнида. – А тут ты еще со своим «грохнем»… Может, эта сибирская визитерша единственный для нас шанс добраться до Вепсаревича. Грохнуть всегда успеется. Сперва нужно ее прощупать, может быть, попугать слегка. И все это нужно сделать оперативно.
– Прощупать можно, – ухмыльнулся Колька из 30-й квартиры. – Насчет прощупать это мы запросто. Помню, как-то с Глюкозой мы гражданочку одну в садике за гастрономом прощупывали…
– Так. Пошли разговорчики. – Калерия хлопнула по столу ладонью, обрывая отвлекшегося от темы Кольку. – Я тебе за что гонорар плачу, за работу или за болтовню? Вот и думай не о глупостях, а о деле. Карл, – она повернулась к Карлу, – ты однажды рассказывал про какого-то бородатого паука из Первого медицинского, который на красную паутину молится. Может, он еще не совсем умом тронулся, и стоит дать ему поручение нанести революционный визит к соседям?
– Дать-то можно, а толку с его умом? – отмахнулся Карл безнадежно. – Ходу ему до первых встреченных голубя или вороны. Хотя, в общем-то, почему не дать? Хуже от этого, во всяком случае, никому не будет.
– Насчет ума помолчал бы. Далеко ты со своим умом в прошлый раз дошел? До первой встреченной подошвы, и та в говне.
«Уж при Кольке могла бы и не вспоминать». Карл обиженно прикусил педипальпу, краснея не лицом, по-людски, а по-паучьи – брюшком и задом.
– Так что этот вариант проработай, – продолжала Калерия. – А тебе… – посмотрела она на Кольку. – Ты возьмешь своих дружков-стеклотарщиков и будешь с ними опекать сибирячку.
– Опекать это пугать или щупать? – не усвоил задачу Колька.
– Опекать – это ходить за ней следом и наблюдать, с кем она встречается.
– Как же за ней ходить-то, когда ни я, ни кто из ребят ее в глаза ни разу не видели? Пойдешь, а потом окажется – не за той.
– Увидишь, и очень скоро. Сегодня она собирается наведаться к Ванечкиной мамаше. Когда она будет от нее выходить, пристроишься за ней следом. Важно выяснить, где эта сибирячка живет и не встречается ли она с кем-нибудь из институтского персонала.
– У него на лбу не написано, ну, у этого, с которым она встречается, что он работает в институте.
– Не написано, значит, спросишь. А не ответит, значит, спросишь еще раз. Твой Глюкоза с твоим Компотовым разве не знают, как с людьми разговаривать?
– Витя, что это, объясни, пожалуйста, ты же редактор книги. Вот, сейчас… – Николай Юрьевич, хозяин, директор и главный редактор «Фанты Мортале», вытащил из пачки листов один и прочитал подчеркнутую красным карандашом строчку: – «Пусть жизнь меня в землю втоптает». – Он поморщился и протянул листок собеседнику.
Тот взял его, повертел в руках, сощурил глаза, задумался.
– Да, – сказал он спустя мгновенье. – С грамотностью у Лыкова туговато. Но зато он берет образностью.
– Слушай, дорогой, мне не важно, образностью он берет или чем. Мне нужно, чтобы было по-русски. Чтобы перед читателем потом не краснеть.
– Хорошо, Николай Юрьевич, я исправлю. Ага, пусть будет «вминает». Нормально? По-моему, ничего. Вы как? – Собеседник господина директора торопливо написал на листке корректорский значок и замену. – Да, Николай Юрьевич, а поэмку-то я все-таки написал. Думаю, в «Альтернативном Пегасе» она будет очень даже на месте. «Зинзирь».
– Что «Зинзирь»? – недоуменно переспросил Николай Юрьевич.
– Поэма так называется. «Зинзирь». Вот, слушайте. Вы первый, кому я ее читаю.
– Витя, скинь на дискете. Дел по горло, некогда мне сейчас тебя слушать.
– Ну, пожалуйста, хотя бы начало. Да я, собственно, уже начал. Вот. – Откинувшись на широком стуле, составитель, редактор, а теперь уже, возможно, и один из счастливых авторов тома фантастической поэзии «Альтернативный Пегас», готовящегося к выходу в «Фанте Мортале», с грубого языка прозы перешел на язык поэзии.