Фантом Сенчугов Андрей

– Ивлевы? – переспросил мужчина, – здесь нет Ивлевых, и никогда не было.

– Как нет?..

– А так. Здесь я всех знаю. Тридцать пять лет живу. Ивлевы – это еще ниже спуститесь, потом направо. Дом двухэтажный; мансарда стеклянная, – мужчина поежился – вышел он налегке, не рассчитывая так долго находиться на улице, – а тебе там кого?

– Мне б полковника Ивлева.

– Михаил Николаевича? – мужчина громко рассмеялся, – эк, кого вспомнил. Он уже лет двадцать пять, как умер. Я еще в школу ходил. Жена его, правда, живая, но, по-моему, уже не двигается сама. Дочь… так ей тоже за шестьдесят. Ты Славку, наверное, ищешь – внука?

– Нет, я полковника искал… – пробормотал Дима.

– Ну, парень, тогда тебе не сюда. Тебе лучше на центральное кладбище, в аллею героев, – мужчина скрылся в доме и запер за собой дверь.

Ниточка оборвалась, еще не начав разматываться. Дима повернулся, чтоб идти обратно, и увидел дальний свет фонаря, отражавшийся в несущихся вниз мутных потоках – по ним ему предстояло подняться!..

Ноги поехали сами собой. Дима успел схватиться за дерево, но пальцы не удержались на влажной коре, и он заскользил вниз, балансируя руками, как канатоходец. Перевел дыхание. Хотел закурить, но понял, что пачка отсырела окончательно. Он стоял, запрокинув голову так, что касался затылком ствола, а на лицо падали крупные холодные капли. Несмотря на мерзкую погоду, и то, что его поход закончился ничем, домой не хотелось. Как ни пытался он представить себя в теплой сухой комнате, но ощущение уюта и защиты не приходило.

Дождь начал стихать, становясь мельче и реже, зато поднялся ветерок, который сдувал капли с веток, и стоять под деревом становилось гораздо хуже, чем идти по открытому пространству. Дима оттолкнулся от ствола, но тут же снова поехал вниз до следующего дерева. Фонарей больше не было, а зашторенные окна отбрасывали слишком тусклый свет, чтоб осветить улицу. Дима решил поискать другое место для подъема. Добравшись до следующего перекрестка, свернул вправо, внимательно вглядываясь в дома. Большого дома с мансардой не было – все сплошь одноэтажные, какие-то вдавленные в землю.

Дима шел и шел по самому краю грязевого потока, пока не уперся в забор – улица заканчивалась тупиком. На калитке висела табличка «Осторожно, злая собака», хотя собачьего лая не слышалось, да и сам дом в глубине казался нежилым. Дима постоял несколько минут, держась за мокрые доски, и пошел обратно, радуясь, что ушел не далеко от перекрестка. Вернулся; узнал дерево, которое в прошлый раз остановило его скольжение, и решил спуститься вниз, хотя бы до следующей улицы.

Стук поездов становился все слышнее, а освещенных окон все меньше, потому что было почти одиннадцать. Дима удивился, что проблудил целых два часа, но уже не думал о возвращении домой – его обуял охотничий азарт. Он должен найти этот дом с мансардой – найти не завтра, не послезавтра, а, именно, сейчас!..

Следующая поперечная улица проходила метров через пятьдесят. Дима снова свернул, и снова пошел вдоль заборов, вглядываясь в темные силуэты строений. Впереди виднелось нечто относительно высокое. Дима устремился туда, но в доме не оказалось мансарды. Потом его обманул ровный двухэтажный остов, еще не покрытый крышей.

Дима разочарованно остановился. Вздохнул, пошел дальше и вдруг снова уперся в забор. Снова тупик. Ощупал руками доски. Нашел калитку. На ней была такая же табличка, извещавшая о злой собаке, и дом также стоял в глубине. Он не мог понять, как оказался на том же самом месте. Это казалось невозможно – он нигде не сворачивал, но перед ним находился тот же самый дом и то же самое черное кривое дерево. Страха не было – была полнейшая растерянность, и очень хотелось курить. Достал размокшую пачку и с сожалением бросил на землю. Снова пошел обратно, думая, что если это конец улицы, то у нее должно быть и начало. Может, он просто двигается не в ту сторону? Никто ж ему не сказал ничего конкретного – все только советовали идти вниз…

Дождь кончился, и «река» мгновенно стала мелеть. Дима опять вернулся к перекрестку и на этот раз пошел прямо. Шел он довольно долго, но дом с мансардой все не появлялся, а улица изгибалась, петляла, хотя, вроде, не меняла направления. Впереди забрезжил фонарь. Казалось бы так приятно выбраться наконец из черного омута, ощутить, что находишься в реальном мире, но Дима почувствовал непреодолимое желание двигаться вперед, чтоб все-таки отыскать дом чертова полковника. Цель была ясной и конкретной, не связанной с какими-то убитыми румынами.

Без дождя стало оглушающее тихо, только редкие капли срывались с деревьев, и булькали, падая в лужи; воздух стал настолько чистым, что казалось, заполнял весь организм. Дима подумал, что дышится здесь совсем не так, как в его саду.

На небе появились звезды. Они ничего не освещали, но дома перестали сливаться с небом, будто кто-то сдернул пелену с окружающего мира. Идти стало легче – обнажились корни и камни, по которым можно ступать относительно безопасно.

Улица еще раз плавно повернула вправо, и Дима увидел… знакомый дом и уперся руками в знакомый забор; перед ним возвышалось знакомое дерево. Он невольно опустил глаза и наткнулся взглядом на скомканную пачку сигарет. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда! Не мог он повернуть на сто восемьдесят градусов и не заметить!.. Жажда поисков сменилась суеверным ужасом. Вспомнились сказки, как черти водят людей по кругу, доводя до безумия, и еще много всякой ерунды, в которую он никогда не верил. Но как бы не воспринимало все это сознание, он стоял на том же месте и тупо смотрел на пачку, брошенную им же полчаса назад.

Он вновь ощутил себя в замкнутом пространстве. Пусть оно стало шире, по сравнению с садом, но все равно, куда бы он ни пошел, всегда будет упираться в этот забор и находить эту пачку сигарет. Возникла бредовая мысль, а сможет ли он, вообще, выбраться из этого лабиринта?.. Чувство страха оказалось сильнее нежелания возвращаться в пустой дом – он развернулся и побежал. Несколько раз обернулся, чтоб удостовериться, что забор остался на прежнем месте и не перемещается вслед за ним.

Обратная дорога показалась гораздо короче. Он запыхался, но минут через пятнадцать уже снова стоял на перекрестке. Внизу прогрохотал поезд; вверху светился одинокий фонарь, от которого он начал свое путешествие. Дима быстро пошел наверх, больше не оглядываясь, стараясь лишь не поскользнуться, чтоб не поползти назад к тому дьявольскому забору, закрывающему проход в остальной мир. Как-то незаметно проскочил первый перекресток, и сразу оказался на автобусной остановке. Мимо прошелестела машина, взметнув сноп брызг, за ней еще одна…

Дима несколько раз глубоко вздохнул, приходя в себя, и не спеша побрел к дому.

Толкнув калитку, наконец он оказался в саду. Вновь возникло ощущение границы, а все происходившее только что – плодом его скучающей фантазии. Зайдя в дом, включил свет. Снял туфли, покрытые желтой, липкой глиной, мокрые джинсы. Одно прикосновение к холодной ткани оставляло чувство чего-то чужого и тревожного, будто одежда впитала все несообразности мира, из которого ему только что удалось выбраться.

Первым делом он зашел на кухню и закурил. За окном уже стояла ночь, которая его теперь совершенно не касалась, потому что находилась за стенами дома. Здесь все так ясно и спокойно. И откуда взялась бредовая идея идти искать какого-то давно умершего человека, чтоб узнать то, что ему, в сущности, совершенно безразлично?.. Включил горячую воду и долго стоял под душем, смывая это наваждение; потом выпил водки и лег в постель, даже не взглянув на часы – он находился в своей крепости, и время его тоже не интересовало.

Натянув одеяло под самый подбородок, закрыл глаза. Казалось, приключение закончилось удивительно благополучно и можно забыть о нем навсегда, но в то же мгновение перед мысленным взором возник тот проклятый забор, и он снова стоял перед ним, весь мокрый, грязный и озябший. Никакая чистая постель и теплое одеяло не спасало от этого ощущения. Это был даже не кошмар, а бесконечный кусок застывшей реальности, от которого становилось еще более жутко, чем от нагромождения каких-нибудь фантастических монстров. Он чувствовал, что навечно прирос к этому забору, и не знал – это уже сон или все еще продолжается воспоминание.

Разбудил его солнечный луч. Дима с удовольствием смотрел в голубое небо и блики на подоконнике, представляя, что еще лето, а не холодная промозглая осень. Часы, как всегда, показывали шесть; в холодильнике, как всегда, его ждала колбаса, и только ворох сырой одежды напоминал, что вчера с ним что-то происходило. Жизнь вернулась в обычную колею, а его поход представился непонятным и ненужным отступлением от нормы. Желание продолжать расследование угасло само собой. (С Димой часто так бывало – когда дело не ладилось, он терял к нему интерес, наверное, по натуре не являясь бойцом. Просто чаще всего, ему везло, что создавало иллюзию активности и уверенности в себе).

Прошелся по пустому дому, придумывая себе занятие, но то, что попадалось на глаза, не вызывало абсолютно никакого интереса. Нестерпимо захотелось услышать живой человеческий голос, чтоб всколыхнулась давящая, обволакивающая тишина. Раньше он не обращал на нее внимания, считая обязательной составляющей дома, а сейчас вдруг почувствовал, что она существует сама по себе, заполняя все свободное пространство.

…Лучше, если голос будет женским, – последнее общение с мужчинами, отбило у Димы охоту приводить их в дом, – с женщинами всегда легче, если не переходить определенных границ и не запускать их в свою жизнь так глубоко, как получилось с Валей. Но такие ошибки, в виде любви, слава богу, совершаются в жизни не так уж часто. Я уже вышел из глупого возраста, когда женщина способна иметь надо мной власть. Проблема лишь в одном – на данный момент не у меня никакой женщины; хотя… – он достал клочок газеты с Ириным телефоном; глядя на ровный ряд цифр, вспомнил, как она писала их, стоя в коридоре – ничего в душе не всколыхнулось, но другого варианта все равно не было.

Дима подошел к телефону, протянул руку… в раздумье опустил ее. Вернулся в комнату; остановился, разглядывая дырочку в полу. …Это ж не сон – я реально стрелял в Игоря… и что?.. Разве это имеет какое-то значение?.. Вышел на крыльцо, закурил, сконцентрировав взгляд на серевшей в зарослях скамейке. …Я никого не убил, а просто расставил все по местам. Если б она хоть раз в жизни поступила также, то не терпела б до сих пор эту ложь и унижения… Странно, но он почувствовал, как мысленно поучает ее, пытаясь переделать то, что, по большому счету, его совершенно не касалось. …А переделать – значит взять на себя ответственность за результат, а это мне, на фиг, не нужно. Мне хотелось просто общения никого ни к чему не обязывающего, и еще чуть-чуть ласки…

Резко зазвонил телефон, и Дима вздрогнул; закашлялся, поперхнувшись сигаретным дымом. Снял трубку, даже не догадываясь, кто желал с ним пообщаться.

– Привет. Решила, вот, позвонить. Думаю, вдруг ты не появишься, хоть и обещал.

Он узнал Ирин голос, но не понял, рад этому или нет.

– Почему не появлюсь?..

– Не знаю. Олег орал, что ты чуть не застрелил его, что он заявит на тебя в милицию и, вообще, ты опасный маньяк, место которого в психушке. Вот я и подумала, если вы поссорились, то ты больше не позвонишь.

Ситуация сильно упрощалась. Оказывается, они просто «поссорились», а это значит, никому ничего не надо объяснять, ни в чем оправдываться. Все случившееся – заурядная бытовуха.

– Обязательно б позвонил! – Димин голос повеселел, – маньяки не могут отступиться от жертвы – на то они и маньяки.

– Тоже верно, – Ира замолчала, решив, что свой шаг навстречу уже сделала, и дальнейшая инициатива должна исходить от мужчины. По крайней мере, Дима расценил ее молчание именно так.

– Ты по-прежнему не хочешь посетить меня? – спросил он, отбросив всякую дипломатию.

– Вообще-то, Олег говорил, что у тебя интересно, но мне показалось… я ж тебе уже говорила.

– С тех пор многое изменилось.

– Извини.

– Дело не только в бабке, – он вдруг почувствовал, что ему тяжело одному хранить новые знания, – приезжай, а?.. – прозвучало это так искренне, что Ира сдалась.

– Ладно, попробуем еще раз. Только ты встреть меня на остановке минут через двадцать.

Дима не успел попрощаться, потому что собеседница положила трубку. Огляделся, собираясь придать дому какой-нибудь новый, торжественный облик, но понял, что это бессмысленно – что б он не предпринимал, дух дома все равно останется прежним. Выйдя на улицу, уселся на скамейку; неторопливо закурил, глядя, как тоненькая секундная стрелка, перепрыгивает с одного деления на другое, как девчонка, играющая в классики. Он сам не понял, откуда взялось это нетерпение – то ли от желания почувствовать женщину, то ли от необходимости выплеснуть последние впечатления.

…Через двадцать минут она, конечно, не приедет. Женщине нужно двадцать минут только на то, чтоб собраться, а потом еще поймать машину в их глухомани… Поэтому вышел Дима только через полчаса и с удивлением обнаружил, что Ира уже терпеливо стоит на остановке. На ней были джинсы и легкая ветровка, в которых она казалась угловатой, как девочка-старшеклассница.

– Ты быстро – не ожидал.

– А я не из дома – от подруги. Пошли?

– Пошли, – Дима взял девушку за руку (на этот раз она не сопротивлялась, не вырывалась), – и как ощущения? – спросил он широко распахнув калитку и отступая в сторону.

– Может, прошлый раз мне все показалось, или, правда, что-то изменилось… – перешагнув невидимый порог, Ира остановилась; медленно повернула голову, вся похожая на зверька, который принюхивается, попав в незнакомое место.

Дима внутренне рассмеялся, подумав, что прошлый раз она просто набивала себе цену.

– Где изменилось? – спросил он весело, – в доме или в тебе?

– Не знаю, – она осторожно двинулась вперед.

– Крибле—крабле—бумс, – Дима открыл дверь и неожиданно сам почувствовал, как из дома пахнуло чем-то терпким и сладковатым. Еще полчаса назад он не ощущал этого запаха, напоминавшего… нет, его не с чем сравнивать…

Ира ступила в полумрак коридора. Дима включил свет, по-хозяйски придвинул ей Валины тапки и закрыл дверь. Как только исчез контакт с внешним миром, мгновенно исчез и странный запах. …Все старые дома так пахнут, – решил Дима, – просто я никогда не обращал внимания…

– Есть хочешь? – спросил он, – или рюмочку?

– Потом, – она подняла голову, оглядывая высокий потолок, – я почему-то и представляла себе нечто подобное.

– Что ты могла представлять? Ты еще ничего не видела! Идем, – он ненавязчиво обнял ее. Ира не вздрогнула, но и не прижалась к нему. Так они и пошли, вроде, обнявшись.

– Это бывшая комната бабки, а еще раньше – большой зал, – Дима пропустил гостью вперед, но та не тронулась с места, то ли удивленная размерами помещения, то ли потеряв направляющую силу его руки; потом все-таки пошла вдоль стены, разглядывая фотографии. Дима уже приготовился отвечать на привычные вопросы, но она ни о чем не спрашивала, а лишь иногда поднимала руку и осторожно трогая старый картон. Наконец, упершись в пианино, наклонилась, изучая имена мастеров. Потом ее внимание привлек китаец с драконом – она повертела его в руках, попробовала остроту драконьих зубов и вернув на место, остановилась перед шкафом.

– А там что?

– Там много всего, – Дима довольно засмеялся.

– Хочешь, попробую угадать?.. – Ира закрыла глаза, – там женские шляпки… пуговицы… часы… может быть, военные награды… да, письма!..

– Откуда ты знаешь?

– А я – ясновидящая, – Ира хитро прищурилась, но тут же рассмеялась, – просто у моих стариков был похожий шкаф.

Дима сразу сник. Он-то хотел удивить ее, а она не только не удивлялась, а заранее знала то, что он открыл для себя всего два дня назад.

– Ты расстроился?.. – Ира положила руки ему на плечи, – не надо – просто я умная и наблюдательная девочка… а где ты куришь? – спросила она неожиданно.

– На кухне, – Дима шел впереди и думал, какой же он дурак. Это самый обычный дом, только большой и бестолково спланированный, а в остальном – самый обычный…

– Если честно, все действительно здорово, – Ира уселась в уголок и взяла Димину сигарету, – это история – настоящая, живая история. Ты знаешь свою историю?

– В ней нет ничего интересного, – Диме расхотелось рассказывать что-либо – зачем, если все у него так, как у других, и его дед с бабкой ничем не отличаются от ее деда с бабкой?

– Так не бывает. Ты прости, если я испортила спектакль. Ты, наверное, еще хотел мне рассказать об этих людях с фотографий?

– Нет, – он отвел глаза. Говорить-то им, оказывается, о чем. Тогда для чего он пригласил ее?..

– Ди-ма!.. – она потрепала его по руке, – давай что-нибудь делать, а то мне станет скучно. Ты весь какой-то потухший… Вечно я все порчу. Давай, что ли, выпьем?..

– Давай. Я сейчас принесу.

– Тебе помочь? – крикнула Ира, когда он скрылся в комнате.

– Не надо! – он почти с ненавистью оглядел фотографии на стенах и решил завтра же убрать их в шкаф – пусть все прошлое пылится в одном месте, подальше с глаз! – водку будешь?

– А есть варианты?

– Нету!

– Чего тогда спрашиваешь?

Когда Дима вернулся, гостья сидела на том же месте и с интересом изучала шкатулку.

– А это, что за штуковина? – спросила она.

– Такой у тебя не было? – он хотел пошутить, но получилось так зло, что Дима сам почувствовал это, и Ира почувствовала.

– Дим, я уже извинилась, если обидела тебя, а если ты будешь таким, я просто уйду.

– Не надо, – то, что шкатулка оказалась для нее загадкой, сразу вернуло тему разговора и, соответственно, хорошее настроение, – я сам не знаю – оно не открывается, понимаешь?

Ира долго рассматривала гремящую коробочку, но тоже не нашла способа проникнуть внутрь, а Дима, тем временем, успел выставить закуску и даже наполнил рюмки.

– Куда ты мне столько? Я буду пьяная, начну приставать…

– Только попробуй!.. – Дима засмеялся, – я буду отбиваться.

Разговор сделался обычным для мужчины и женщины, которые хотят стать ближе, но пока не решаются это сделать. А уж когда они выпили, Дима физически почувствовал, как спадает внутреннее напряжение.

– Ир, я очень рад, что ты приехала, – сказал он, – когда ты позвонила, я стоял на крыльце и думал, вот, докурю и позвоню…

– Видишь, ты собирался, но так и не собрался, а я, вот…

– За тебя, – Дима решил, что, скорее всего, она права, и снова наполнил рюмки, но Ира закурила, не поддержав тост. На фоне окна было хорошо видно, как струйка дыма разрасталась в облако, поднимаясь к потолку.

– Может, откроем что-нибудь? – предложила она.

– Конечно, – встав, Дима сначала распахнул дверь в сени, а потом и на улицу – на крыльце, распушив хвост, сидел серый кот.

– Боже!.. – Ира даже опустила сигарету, – это что за монстр?

– Понятия не имею, – Диме показалось, что глаза кота становятся шире, а зрачки начинают пульсировать, распространяя сияние, как круги от брошенного камня, – он сам пришел, когда бабка умерла. Я не знаю, чей он.

– Странно… – Ира задумчиво смотрела на кота и вдруг позвала, – Тихон… (кот повернул голову и чуть заметно шевельнул ушами). Ти-хон, иди сюда. Кс-кс-кс…

Кот снова повел ушами и уставился на Иру.

– Ты что, знаешь его?!..

– Я не знаю, но пока ждала тебя, прочитала объявление: «Пропал серый кот. Большой. Пушистый. Зовут Тихон. Просьба вернуть за вознаграждение». Еще там был телефон.

– Правда?.. А я не видел.

– Ты ж не читаешь объявлений на столбах, а мне делать было нечего. Позвоним? Только я телефон не помню. Сходи, посмотри, а я покараулю его. Кот-то хороший, жалко…

В принципе, Диме было наплевать на судьбу кота, но в глазах Иры он хотел выглядеть добрым и благородным. Хотя, не так уж это и благородно, если «за вознаграждение»… Короче, он сам не знал почему, но чувствовал, что позвонить надо непременно. Все повторялось, как в прошлый раз, когда он пошел искать дом полковника Ивлева. Как пишут в текстах контрактов «обстоятельство непреодолимой силы» – помнится, эта фраза всегда смешила его, но сейчас он понял ее смысл.

Чтоб не спугнуть животное, Дима вышел через главный вход и почти бегом бросился к остановке. Объявление, действительно, висело на столбе, и, самое интересное, что оно было совсем свежее, иначе вчерашний дождь должен был бы смыть его полностью.

Когда Дима вернулся, кот уже зашел в сени и старательно обнюхивал кипу старых газет.

– Закрой дверь с улицы, – прошептала Ира, – а я, с кухни.

Кот не разгадал их маневр, и через пять минут, истошно вопя, уже метался в тесном помещении с тусклым окном.

– Как собака, – заметил Дима, возвращаясь в дом.

– Звони, пока у него не случился разрыв сердца.

– Ага. Сейчас! – добежав до телефона, Дима набрал номер и услышав женский голос, спросил – извините, у вас пропал кот?

– Вы нашли его?!

– Похоже на то. Он огромный, серый, красноватые глаза…

– Это он!! – воскликнула женщина, – что с ним?!

– Ничего. Он уже несколько дней ходит вокруг моего дома.

– О, господи! Бедный Тиша… Вы кормили его?

– Какой, к черту, кормили? Он сейчас у меня в сенях бьется, как тигр в клетке. Заберите его, пока он дом не разнес, – Дима назвал адрес и ему показалось, что это вызвало замешательство.

Ира стояла у двери с сигаретой, громко приговаривая:

– Тихоня… или, как тебя там?.. Ну, потерялся, что ж теперь делать? Все будет хорошо. Успокойся, котик, сейчас придут твои хозяева… – но от незнакомого голоса и замкнутого пространства кот орал еще громче.

– Пойдем на улицу, – предложил Дима, – или я с ума сойду.

Они уселись на скамейке. Дима подумал, что самое время для объятий, но кошачьи вопли доносился даже сюда, ломая лирическое настроение.

– Блин, скоро они там? – Ира ссутулилась, подперев голову кулачками, – животное охренеет, и мы вместе с ним!

– Обещали минут через десять.

Оба замолчали и сидели так, пока не скрипнула калитка. В сад вошла немолодая женщина в вязаной кофте, которая когда-то была, наверное, ярко голубой. Дима поднялся навстречу, а Тихон, на минуту умолкнув, завопил с новой силой.

– Тиша, бедный!.. – выдохнула женщина вместо приветствия, – где он?

– Идемте, – Дима провел хозяйку кота на кухню и указал на дверь, – там.

Женщина уверенно проскользнула в сени, даже не спросив, что там находится. Через несколько секунд кот замолк, а еще через минуту женщина появилась вновь, держа своего любимца на руках. Кот прильнул к ней совсем по-человечьи, обхватив лапами за шею. Успокоившаяся хозяйка стояла посреди кухни, оглядываясь по сторонам, словно ища что-то.

– Знаете, – она обернулась к Диме, – а вот здесь, кажется, был встроенный шкаф.

– Да. Его пришлось сломать, когда подключали газ, – автоматически ответил Дима, и только потом вник в суть вопроса, – а откуда вы знаете, что здесь было?

– В детстве я играла здесь. Этот дом для меня, как родной. Его строил мой отец.

– А как фамилия отца? Не Красавин?

– Крапивин. Алексей Николаевич Крапивин.

– Младший лейтенант?.. – растерянно уточнил Дима.

– Да, – женщина улыбнулась, – тогда, младший лейтенант.

– А сейчас он жив?

– Умер в восемьдесят девятом, – женщина вздохнула, переминаясь с ноги на ногу. Видимо, ей не хотелось уходить.

– Пойдемте со мной, – сказал Дима. Он еще не успел связать в единую цепочку появление кота; свое желание найти строителей дома; страничку, выпавшую из дневника; объявление на столбе, и просто подумал, как удачно все складывается.

Они перешли в комнату. Женщина сразу подошла к портрету деда и остановилась, продолжая гладить кота. Она смотрела на портрет, будто перед ней висел лик святого.

– Я помню Василия Павловича, – мечтательно произнесла она, – замечательный был человек. Добрый. Он всех пытался накормить. Не знаю почему, но все казались ему голодными. Для солдат, которые строили дом, он всегда сам покупал хлеб и молоко. Клал возле сарая, где хранился инструмент… Отец ему объяснял, что им привозят обед, а он отвечал строго: – Товарищ младший лейтенант, генерал лучше знает, что нужно бойцу.

Дима слушал, верил, но представить своего деда таким, не хватало фантазии.

– А жена его, Мария Ивановна? – спросил он.

– Ее я плохо знала. Она жила в городе. До того, как они построили этот дом, им же предоставляли квартиру. Я не помню где именно – маленькая была, а, может, мне и не рассказывали. Знаю только, что она очень не хотела сюда переезжать.

– Она не хотела?.. Но она же так любила этот дом!..

– Не знаю. Помню, как они ругались. Он говорил, что советский генерал не должен жить отдельно от жены, что это портит его партийную репутацию, а она кричала, что ей плевать на его репутацию и жить здесь она не будет, даже если его за это выгонят из армии. Она приезжала сюда два раза в неделю – они ругались, и она уезжала обратно.

– Не может быть!..

– Я говорю то, что видела, – обиделась женщина.

– Нет-нет, я о своем, – спохватился Дима.

– А Василий Павлович жил здесь, – продолжала женщина, – вон, там, – она показала рукой на запертую дверь комнаты, давно превращенной в промежуточный склад между домом и сенцами (следующей этапом являлась помойка), – кухня уже была, но готовить генерал не умел и каждый день ездил в столовую. Знаете, у него был такой огромный, черный автомобиль с открытым верхом… «Мерседес», кажется.

– Разве он водил машину?

– Нет, что вы!.. У него был шофер – Миша. Помню, сядет Василий Павлович на переднем сиденье, сложит руки на животе и говорит торжественно: – Все, Миш, поехали. Медлить нельзя. Война войной, а обед по расписанию. Он был помешан на еде…

– Это ваш отец писал? – Дима взял со стола листок.

– Да, – она только заглянула в него, не решаясь отпустить уснувшего кота, – это его почерк.

– А вы знаете, что стало с теми румынами?

– Детей сюда не пускали, пока не расчистили стройплощадку, – она подняла голову, внимательно глядя на Диму, – тут столько оружия валялось!.. Но мы все равно и потом находили. Тогда его никто никуда не сдавал – вся земля была им напичкана. Если пацан шел без «Вальтера» в кармане, над ним начинали смеяться. И трупы никто не хоронил так, чтоб по-человечески, иначе б тут было сплошное кладбище. Их просто закапывали, кого, где нашли, особенно немцев – своих еще пытались как-то разыскать…

– А с этими что сделали?

– С этими?.. Когда фундамент углубляли, их в яму побросали и засыпали.

– То есть, они прямо под домом лежат?

– Ну да, вон, там, – гостья вновь показала на дедову комнату, – там мы тоже рылись, – она грустно улыбнулась, – понимаете, мы ж дети войны. Кругом была смерть, поэтому покойников никто не боялся, а у этих, всякие интересные знаки на мундирах были, не наши и не немецкие, так мы их на сахар меняли; на шоколад, если у кого родители в пайках получали…

Она еще продолжала говорить, а Дима смотрел на давно запертую дверь, пытаясь представить, что находится под этой комнатой. Видимо, женщина поняла, что ее уже не слушают, поэтому осторожно тронула его за руку.

– Извините, заболталась я, но это мое детство. Сколько я вам за Тишу должна? Пенсия у меня, конечно, маленькая…

– Да что вы?!.. – возмутился Дима, – это я вам еще должен за то, что вы все это помните!

– Спасибо вам, – женщина склонила голову, прижавшись щекой к пушистой Тишиной холке, – мы вдвоем с ним остались. Без него, как в склепе, тишина и ни одной живой души – с ума сойти можно… – женщина направилась к выходу, но все-таки оглянулась, стараясь скорректировать детские воспоминания.

Иры на скамейке не было. Пока ловили кота, Дима напрочь забыл о ее существовании, а теперь вспомнил. …Уехать она не могла… Медленно пошел вокруг дома. Ира стояла под деревом, держа в руке надкусанное краснобокое яблоко.

– Я тут съела парочку, ничего?

– А они никому не нужны, – Дима махнул рукой, – все равно сгниют. Слушай, кота, значит, поймали, но… пойдем лучше, я тебе кое-то покажу…

Диму устраивало, что Ира ни о чем не спрашивала, потому что не смог бы пересказать то, что чувствовал. Открыв шкаф, он просто достал альбом и подвинул к Ире.

– Господи!.. – перевернув страницу, та прикрыла ладошкой рот, – что это?..

– Это то, что было на месте моего дома. А вот, самый первый документ, – он протянул записку лейтенанта Крапивина.

– И что дальше?.. – осторожно спросила Ира.

– Их всех закопали прямо под домом. Он стоит на братской могиле. Ничего фундамент, да? Хозяйка кота, оказывается, дочь того, кто этот дом строил – ну, автора записки. Я хотел найти ее, после того, как наткнулся на фотографии, а она сама пришла.

– Не сама. Ее кот привел.

Дима почувствовал легкий холодок, пробежавший между лопаток. Весь конгломерат последних дней вдруг начал складываться, если не в логическую схему, то, по крайней мере, переставал быть нагромождением случайностей.

– Пойдем, выпьем, – предложил он тихо, – потом я тебе еще кое-что покажу.

Ира выпила до дна, выдохнула и сунула в рот кусочек сыра.

– Я говорила, что здесь запах, как в Сокольих горах.

Дима смотрел на нее и думал, с чего начать? Курил, выпуская дым тоненькой струйкой почти ей в лицо, но она не возмущалась, молча ожидая продолжения.

– Дом – любимое детище моего деда. Больше его не хотел никто – ни бабка, ни моя мать, хотя она тогда была еще маленькой и своего мнения, наверное, не имела…

– Почему?

– Не знаю. Но хозяйке кота нет смысла врать, тем более, все участники истории давно умерли. Получается… как говорится, до деда был хаос, то есть, была война. В детстве мне рассказывали, что до войны здесь находился кинопрокат, в котором хранились добрые довоенные фильмы…

– Ты, прям, как роман читаешь, – улыбнулась Ира.

– Я не роман читаю – я думаю вслух. Дед приказал закопать их прямо здесь. Что такое для генерала два десятка трупов?.. И он построил дом. Построил так, как хотел. И жил здесь. Один. Несколько лет. Потом переехала бабка. Я думаю, он просто перестал платить за ту, городскую квартиру. Это все было до меня. А потом я уже начинаю помнить, хотя и был совсем маленьким. Наверное, бабка, действительно, тогда не любила дом или боялась его. Я не осознавал этого – так, какие-то фрагменты. Например, пока она была моложе, все время старалась уехать в город. Она просыпалась утром, завтракала, одевалась и уезжала. Целыми днями болталась по магазинам, ходила в кино – даже на какие-то курсы записалась… даже обедала в кафе! И возвращалась только к вечеру. Дед страшно ругался за то, что в доме не убрано, что вечно нечего есть. И я злился – с одной стороны, наслушавшись деда, а, с другой, потому что обедать, мы ездили в столовую при Доме Офицеров – этот ежедневный ритуал отбирал три часа времени. Все считали бабку никудышной хозяйкой, издевались за глаза, а она, наверное, просто бежала из дома. Теперь мне так кажется…

Потом дед умер. Я помню, как он упал в своей комнате и не смог встать – ноги отказали, но он запретил перекладывать себя на постель. Лежал на полу и царапал доски. Говорил, что так ему лучше, так ближе… Никто не мог понять, к чему ближе. А, может, ближе к ним? Они ж все лежат, именно, под его комнатой… – Дима замолчал, окунувшись в свое детство и вновь видя перед глазами лежащее на полу грузное тело с отечным лицом, дряблой кожей, мешками под глазами…

Прикосновение вернуло Диму к реальности. Он настолько явственно вернулся в прошлое, что вздрогнул от неожиданности, и в первую минуту даже не понял, что за девушка находится перед ним, и как она очутилась в доме.

– Дим, – Ира сжала его руку, – вернись. Я здесь. Не уходи, пожалуйста, – она улыбнулась.

Дима попытался сосредоточиться, но не смог – он по-прежнему ощущал себя мальчиком и смотрел с высоты своего крошечного роста на огромную руку, скребущую пол, как ковш экскаватора замерзшую землю.

Постепенно видение отступило. Лицо Иры стало более реальным, чем видение, но он все равно никак не мог поймать мысль. Это было ужасно неприятно. Да, он говорил о деде, но не мог вспомнить, что именно, а, типа, повторял до этого чьи-то чужие слова, не запоминая и не осмысливая их. Наконец он пришел к выводу, что так не сможет восстановить нить повествования.

– О чем я говорил? – спросил он.

– Ты рассказывал, как умер твой дед. Как лежал на полу…

– Да! – перед Димой перевернулась страница, и пусть он не помнил содержание предыдущей, но мог читать дальше, – так вот, когда он умер, бабка перестала уезжать в город. То есть, перестала вообще. За продуктами она ходила в ближайший магазин, одежду себе не покупала, донашивая имевшуюся, а всякие мелочи привозили мои родители, появлявшиеся раз в две недели навестить меня. А еще, она выходила в сад и сажала цветы. Море цветов. Она никогда не посадила ни одного помидора или огурца, а цветов было, море. Причем, самых разнообразных, натыканных бессистемно, иногда просто под деревом или посреди какой-нибудь лужайки. Но сколько их было!.. Она запрещала их рвать. Говорила, что они должны быть здесь, и она должна их видеть. Один раз, помню, мы крупно поругались из-за этого. Я уже учился в институте и опаздывал на свидание, поэтому чтоб не тратить времени, нарвал пионов. Кусты были огромные, прямо розовые холмы посреди зеленой травы – там и заметить-то отсутствие десятка цветов невозможно, но когда я вернулся, она устроила скандал по этому поводу. Кричала, что в них ее спасение, а я не понял, что за спасение и от чего. Я решил, что она выживает из ума.

На следующий год была бесснежная морозная зима, и все цветы погибли. Она не стала сажать новые, а просто перестала выходить на улицу. Часами сидела, разбирая старые документы, листала мемуары, которых от деда осталось множество (все они были испещрены пометками, в которых дед не соглашался с трактовкой авторов – наверное, он был мыслящим военачальником…) Это был уже ее дом, понимаешь? Она боролась за каждую трещинку, за каждую паутинку – боролась с моей женой и, в конце концов, выжила ее…

– И как же ты не заступился за жену, если любил ее? – перебила Ира.

«Книга» перед Димой снова захлопнулась. Он остался один на один с поставленным вопросом и замолчал, потому что в этот момент не готов был мыслить самостоятельно, а только излагал предложенную кем-то свыше версию. Молча моргал, неприязненно глядя на Иру – и зачем она вывела его из сладостного транса?..

– Ты не любил ее, – заключила Ира, не дождавшись ответа.

В Димином сознании схематично, но очень объемно возникли две субстанции: Валя и Дом, и Валя показалась спичечной коробкой рядом с огромным бетонным кубом. Дима не мог применить сюда понятие «чувства»; решить, что он любит больше, а что меньше – этих понятий просто не существовало. Перед ним находились две массы, две физические величины, одна из которых тысячекратно превышала другую, и все. Облаченная в слова, мысль прозвучала бы грубо и цинично, поэтому Дима промолчал, оставляя Иру с собственным мнением.

– Ну, продолжай, – вздохнула она, – извини, что перебила.

Но «книга» больше не открывалась, а сам Дима ничего сказать не мог. Мысль застопорилась на двух кубах, большом и маленьком, и упорно не хотела двигаться дальше.

– Давай, еще выпьем, что ли? – предложил Дима, – а то голова, вроде, пустая; а, вроде, в ней такая путаница!.. Не знаю, как это может быть одновременно, – он закурил и увидел, что в пачке осталась одна сигарета, а пепельница полна окурков. Как они столько накурили, он не заметил.

– Дим, – Ира взяла эту последнюю сигарету, – тебе не кажется, что у тебя крыша едет?

– У меня?!.. (ему-то казалось, что Ира, наоборот, должна понять все его сумбурные экзерсисы. По крайней мере, ему так хотелось) Ты же сама рассказывала про троглодита, про Сокольи горы – считай, что я поверил и теперь ищу объяснение своей ситуации, с помощью твоего знания!..

– Я не об этом, – улыбаясь, она и погладила его руку, – не обижайся. Я хотела спросить, тебе хорошо здесь? Ты чувствуешь себя спокойно?

На столь конкретный вопрос Дима должен был бы знать ответ, но неожиданно понял, что не знает. На какое-то мгновенье он превратился в деда, который ходит по комнатам, проверяя, все ли в порядке; берет знакомые, принадлежащие ему вещи, переставляет их с места на место, чувствуя себя хозяином целого мира, находящегося внутри этих крепостных стен. Это было состояние покоя и умиротворения. Потом внезапно становился бабкой, рвущейся в город, потому что давит тишина и одиночество, и ты превращаешься из хозяина в узника…

Не решаясь определиться с ответом, он молча наполнил рюмки, поднял одну из них и выпил. Вместе с вливавшейся внутрь водкой, мир стал наполняться красками, а мистические пентаграммы недавних размышлений рассыпались, обретая вид незатейливого орнамента на кухонной клеенке. Он даже услышал, как редко, но методично капает вода из крана; покрутил пустую сигаретную пачку и прицельно бросил в ведро.

– Возьми в шкафу, – сказал он.

Ира потянулась к верхней полке, где среди баночек, оставлявшихся Валей неизвестно для каких целей, краснела пачка сигарет, и Дима увидел, как Ирина майка медленно выползает из-за пояса джинсов. Ему вдруг захотелось увидеть хоть кусочек ее тела, хоть узкую полоску, но майка оказалась слишком длинной. В этом ему не повезло, зато полностью вернулось ощущение реальности – будто в кукольном домике неожиданно подняли крышу, и туда хлынул солнечный свет, вдыхая жизнь в маленькие фигурки, сидящие на стульчиках за столиком, покрытым лоскутом от старого халата.

Дима устал от воспоминаний. Он чувствовал себя опустошенным, но в то же время, очищенным от прошлого, и поэтому настоящее открывалось с новой пронзительной яркостью. Он взял в свои, обе Ирины руки. Она через стол потянулась к нему, даже привстала. Дима вложил свое лицо ее ладони. Он видел, что ей неудобно стоять, вот так, наклонившись, не имея точки опоры, но руки она не отнимала, и это его радовало.