Собрание сочинений в одной книге Лондон Джек
– Не понимаете? – безнадежно спросил Нам-Бок.
– Нет, не понимаем, – жалобно заныли все мужчины и женщины. – Мы не можем понять.
Нам-Бок подумал о сложных земледельческих машинах, об аппаратах, дающих изображения живых людей, о других аппаратах, передающих голоса людей, – и понял, что его народ ничего не поймет в его рассказах.
– Вы мне поверите, если я скажу, что я ездил на этом чудовище? – с горечью спросил он.
Опи-Кван поднял кверху руки, ладонями вперед, открыто выказывая свое недоверие.
– Продолжай, говори, что хочешь. Мы тебя слушаем.
– Итак, я ездил на железном чудовище, заплатив за проезд деньги…
– Ты же говорил, что его кормили камнями.
– О, глупец, я говорил еще, что деньги – это такая вещь, о которой вы ничего не знаете. И вот, как я сказал, я проехал на этом чудовище мимо многих селений, пока не доехал до большого селения, стоявшего на морском заливе. Крыши домов достигали звезд, облака отдыхали на этих крышах, и все кругом было затянуто дымом. Шум этого селения был подобен шуму бури на море, а народу было столько, что я бросил прочь палку и перестал думать о сделанных зарубках.
– Если бы ты делал маленькие зарубки, – упрекнул его Куга, – ты мог бы дать нам точный отчет.
Нам-Бок в бешенстве повернулся к нему.
– Если бы я делал маленькие зарубки! Послушай, Куга, ты, умеющий только царапать по кости! Если бы я стал делать маленькие зарубки, все равно не хватило бы ни моей палки, ни двадцати палок, ни всех принесенных морем палок на берегу между нашим селением и соседним. И если бы всех вас, с женщинами и детьми, было в двадцать раз больше, и у каждого из вас было по двадцать рук, и каждая рука держала бы нож и палку – и тогда бы вам не удалось сделать столько зарубок, сколько людей я видел в городе, – так много их там, и так быстро они приходят и уходят.
– Во всем мире не может быть столько людей, – возразил Опи-Кван; он был ошарашен и бессилен представить такое количество.
– Что можешь ты знать о мире и о его размерах? – спросил Нам-Бок.
– Но в одном месте не может находиться столько людей.
– Кто ты такой, чтобы говорить о том, что может быть и чего не может?
– Это само собой понятно, что в одном месте не может находиться столько людей. Их каноэ сплошь покрывали бы море, и никто не мог бы управлять каноэ за недостатком места. Они каждый день вылавливали бы из моря всю рыбу, и на всех не хватило бы и пищи.
– Казалось бы, что так, – закончил Нам-Бок, – но все же это правда. Я видел собственными глазами и бросил прочь свою палку. – Он протяжно зевнул и встал. – Я плыл издалека. День был долог, и я устал. Теперь я пойду спать, а завтра мы поговорим еще о диковинках, что я видел.
Баск-Ва-Ван заковыляла впереди, гордая и в то же время напуганная своим удивительным сыном. Она привела его в свое иглу и уложила спать на грязных, вонючих шкурах. Но мужчины остались сидеть у костра и держали совет, тихо перешептываясь и обсуждая что-то вполголоса.
Прошел час-другой; Нам-Бок спал, а беседа все продолжалась. Вечернее солнце склонялось к северо-западу и к одиннадцати часам было на севере. Тогда старшина и резчик по кости отделились от остальных и пошли будить Нам-Бока. Он прищурил на них глаза и повернулся на другой бок, чтобы уснуть. Опи-Кван схватил его за руку и добродушно, но решительно тряс его, пока не привел в чувство.
– Пора, Нам-Бок, вставай! – приказал он. – Время пришло.
– Снова еда? – воскликнул Нам-Бок. – Нет, я не голоден! Ешьте без меня и дайте мне выспаться.
– Время уходить! – загремел Куга.
Но Опи-Кван заговорил более мягко.
– Ты был другом моего детства, – сказал он. – Мы с тобой вместе охотились на тюленей и ловили лососей. И ты спас мне жизнь, Нам-Бок, когда море сомкнуло надо мной свои воды и потянуло вниз к черным скалам. Мы вместе голодали, и мерзли, и укрывались одной шкурой, плотно прижимаясь друг к другу. Все это и моя любовь к тебе заставляют меня страдать от того, что ты вернулся к нам таким удивительным лжецом. Мы ничего не можем понять, и у нас идет кругом голова от всего, что ты рассказал нам. Это нехорошо, и мы долго обсуждали это на совете. Поэтому мы отсылаем тебя обратно – нам надо сохранить разум ясным и сильным и не смущать его несказанными чудесами.
– Ты нам рассказывал о тенях, – подхватил Куга. – Ты принес свои рассказы из мира теней и должен вернуть их в мир теней. Байдарка готова, и все племя ждет. Они не пойдут спать, пока ты не уйдешь.
Нам-Бок был поражен и вслушивался в голос старшины.
– Если ты – Нам-Бок, – говорил Опи-Кван, – то ты бесстыдный и удивительный лжец; если ты – тень Нам-Бока, значит, ты говорил нам о тенях, а нехорошо, чтобы живые проникали в мир теней. Мы думаем, что большое селение, о котором ты говорил, населено тенями. Там живут души мертвых, ибо мертвых много, а живых мало. Мертвые не возвращаются, мертвые никогда еще не возвращались – вернулся один ты с твоими удивительными рассказами. Мертвым не следует возвращаться, и если мы это допустим, нам придется вынести много горя.
Нам-Бок хорошо знал свой народ и понимал, что решение совета – окончательное. Итак, он, не сопротивляясь, спустился с ними к берегу, где его посадили в байдарку и дали в руку весло. Одинокая морская птица летела к морю, и прилив слабо и глухо катил на берег свои волны. Густые сумерки окутали землю и небо, а на севере солнце едва вырисовывалось, затемненное грядой кроваво-красных облаков. Чайки летали низко над землей. С суши дул резкий, холодный ветер, и черные массы облаков предвещали непогоду.
– Из моря ты пришел к нам, – нараспев протянул Опи-Кван, – и обратно в море ты уйдешь. Так будет выполнен закон.
Баск-Ва-Ван проковыляла до пенистой границы воды и закричала:
– Благословляю тебя, Нам-Бок, за то, что ты помнил обо мне.
Но Куга, отталкивая байдарку от берега, сорвал с ее плеч шаль и кинул ее в байдарку.
– Холодно в долгие ночи, – заплакала она, – холод больно щиплет старые кости.
– Это лишь тень, – отвечал резчик по кости. – Тени не греют.
Нам-Бок встал, чтобы быть услышанным.
– О Баск-Ва-Ван, что родила меня! – воскликнул он. – Услышь слова твоего сына, Нам-Бока. В байдарке хватит места на двоих, и он хочет взять тебя с собой. Он едет в места, где рыбы и жира вволю. Мороза там лет, жизнь легка и железные вещи выполняют работу человека. Хочешь, Баск-Ва-Ван?
Она колебалась, а когда челнок начал быстро удаляться, пронзительно закричала старческим, дрожащим голосом:
– Я стара, Нам-Бок, и скоро перейду в царство теней. Но я не хочу идти туда до положенного мне срока. Я стара, Нам-Бок, и я боюсь.
Луч света прорезал тьму и залил лодку и человека золотом и пурпуром. Рыбаки замолкли, и слышался только стон ветра да кричали чайки, летавшие низко над морем.
Замужество Лит-Лит
Когда Джон Фокс явился в страну, где виски так замерзает, что бльшую часть года этот налиток можно употреблять в качестве пресс-папье, у него не было никаких идеалов и мечтаний, которые обычно мешают успеху искателей приключений. Родившись и получив воспитание в пограничной с Соединенными Штатами местности, он явился в Канаду с простыми взглядами на вещи, что сулило ему немедленный успех в его новом деле. Из простого служащего, перевозившего в лодке путешественников и перетаскивавшего на своей спине их багаж через перешейки, он быстро поднялся в Компании Гудзонова залива[50] до заведующего главным складом и стал во главе торговой организации в форте Ангела.
Жена-туземка оставила ему двух сыновей, и, когда Компания повысила его по службе, ему пришлось отправиться с ними еще дальше к северу, в глухие трущобы Северо-Восточной Территории, в места под названием Син Рок, где ему надлежало стать во главе новой, еще более значительной организации по добыванию мехов. Здесь он провел в полном одиночестве и тоске несколько месяцев. Ему очень не нравилась внешность местных индейских девушек, и он сокрушался о своих подраставших сыновьях, которым не хватало заботливого ухода матери. Тогда его взгляд остановился на Лит-Лит.
Лит-Лит была красива, стройна как тростник, без тяжеловесности и неуклюжести, свойственных большинству индейских женщин.
Она была дочерью Снеттишэйна, видного вождя племени. К этому вождю и пришел Джон Фокс в один из летних дней, чтобы начать переговоры о Лит-Лит. Фокс сидел с вождем перед его юртой, в облаке жужжавших комаров; они беседовали о чем угодно, за исключением одного – сватовства. А Джон Фокс специально пришел к нему именно за тем, чтобы сделать предложение. Снеттишэйн знал это, и Джон Фокс знал, что тот знает, но оба тщательно избегали щекотливой темы, что считалось утонченной индейской хитростью.
Часы шли за часами, а Фокс и Снеттишэйн покуривали свои нескончаемые трубки, поглядывая друг на друга с великолепным простодушием. Между тем Лит-Лит, догадавшись о намерениях Фокса, подползла к стенке юрты изнутри и, приподняв ее нижний край, украдкой поглядывала на двух мастеров слова, вокруг которых облаками носились комары. Она покраснела, и глаза ее радостно заблестели от гордости, что ее руки добивается такой знатный человек, как сам начальник фактории[51] (который в представлении индейцев был первым после Господа Бога); она сгорала от любопытства, от желания, как можно скорее и ближе узнать, что он за человек.
Она была очень юна и не знала мужчин. Ей было всего семнадцать лет. И все эти годы ее ревниво охранял Снеттишэйн. Снеттишэйн был корыстолюбив. Он как бы вложил в Лит-Лит свой главный капитал. Она представляла такую ценность, что он надеялся получить не обычные, а неисчислимые проценты.
Поглядывая из-за приподнятого края юрты, краснея и дрожа при мысли о странной судьбе, которая ее ожидала, Лит-Лит была очень разочарована тем, что день уже кончался, а начальник фактории и ее отец все еще говорили о вещах, не имевших ровно никакого отношения к сватовству. К полуночи Фокс стал проявлять определенное намерение уйти домой. Только дойдя до дороги, он повернулся.
– Кстати, Снеттишэйн, – сказал он, – я хотел бы обзавестись женщиной, которая стирала бы мне белье и обшивала меня.
Снеттишэйн откашлялся и указал ему на старую, беззубую Ванидани.
– Нет, нет, – возразил Фокс. – Я хочу найти жену. Я уже давно пдумываю об этом, и меня сейчас осенила мысль, что именно ты должен мне в этом помочь.
– Катту? – предложил Снеттишэйн.
– Нет, она одноглазая, – возразил Фокс.
– Ляска?
– У нее расходятся коленки, когда она выпрямляется. Между ее коленами может проскочить Кипс – самая большая твоя собака.
– Сенати? – невозмутимо продолжал индеец.
Но Джон Фокс вспыхнул.
– Что ты меня дурачишь? – воскликнул он с притворным гневом. – Что я, старик, что ли? Зачем ты мне навязываешь старух? Или я беззубый? Хромой? Слепой? Или, по-твоему, я такой бедняк, что ни одна красивая девушка не пожелает меня полюбить? Смотри! Я стою во главе здешней фактории, богат и знатен, в моих руках власть в этой местности. Мои слова заставляют всех вас трепетать и повиноваться!
Фактор снова поднялся и собрался уходить домой. Снеттишэйн следил за тем, как он уходит, не делая ни малейшей попытки задержать его, и в конце концов увидел, что тот остановился.
– Нет, подумай только! – крикнул ему Джон Фокс. – Ведь мы оба забыли твою Лит-Лит! Не подошла ли бы она мне?
Снеттишэйн встретил это предложение с совершенно равнодушным видом, но в душе задрожал от радости. Это была победа. Сделай фактор, уходя, еще хоть один шаг, и Снеттишэйн сам предложил бы ему свою Лит-Лит, но… фактор шага не сделал – и проиграл.
Фокс крикнул издали:
– Хочешь за Лит-Лит десять одеял и три фунта табаку первого сорта?
Снеттишэйн ответил таким жестом, по которому можно было судить, что все одеяла в мире и весь табак Вселенной не смогли бы вознаградить его за потерю Лит-Лит и за все ее неисчислимые добродетели. А когда фактор стал настаивать, чтобы он сказал свою цену, он холодно потребовал за дочь пятьсот одеял, десять ружей, пятьдесят фунтов табаку, двадцать кусков красной материи, десять бутылок рома, музыкальный ящик, покровительство со стороны фактора и место у его семейного очага.
Джона Фокса едва не хватил удар от такой цены, и следствием этого было снижение количества одеял до двухсот и полное устранение из реестра права на пребывание у семейного очага – совершенно неслыханная вещь при браках белых людей с дочерьми индейцев. В конце концов, после трех часов торговли, они ударили по рукам. Снеттишэйн получал за Лит-Лит сотню одеял, пять фунтов табака, три ружья, бутылку рома и покровительство фактора.
На следующий день на складах не производилось никакой торговли. К великому удовольствию конторщика Мак-Лина, Фокс откупорил перед завтраком бутылку виски, приказал дать собакам двойную порцию еды и надел свои лучшие мокасины. Шли приготовления к потлачу – так называется у индейцев пиршество, и Джон Фокс решил ознаменовать свой брак с Лит-Лит таким потлачем, который вполне соответствовал бы ее красоте. В полдень все племя собралось на попойку. Мужчины, женщины, дети и даже собаки ели до отвала.
Вся в слезах, дрожащая как лист, Лит-Лит была одета своим бородатым женихом в новое ситцевое платье, в мокасины, шитые бисером; он же набросил на ее черные как смоль волосы шелковый платок, повязал шею красным шарфом, вдел в уши медные серьги, дал несколько колец и повесил на нее множество различных дешевых украшений, в том числе часы. Снеттишэйн едва мог владеть собой при виде всех этих подарков, но все же улучил момент и отвел дочь в сторону от гостей.
– Не в эту ночь и не в следующую, – начал он многозначительно, – но придет ночь, когда я буду кричать на берегу как ворон. Тогда ты встань, брось своего большого мужа, который глуп, и беги ко мне.
Лит-Лит склонила голову, ибо ослушаться отца было для нее опасно. Она это хорошо знала.
Лит-Лит скоро пришла к убеждению, что ее замужняя жизнь с главой торгового предприятия была даже лучше, чем она представляла себе. Теперь ей не нужно было таскать воду и дрова и прислуживать привередливым мужчинам своего племени. В первый раз в жизни она могла валяться в постели до самого завтрака. А какая постель! Чистая, мягкая и удобная, какой у нее никогда не было. А пища! Белая мука и испеченные из нее сухарики, горячие пироги и хлеб, да притом еще по три раза в день, – одним словом, все, чего только она пожелает.
Лит-Лит не злоупотребляла своим положением. До мелочей подражая во всем своему мужу, она немедленно принялась ухаживать за его подраставшими сыновьями, предоставляя им всевозможные удобства и свободу в той же мере, в какой Фокс предоставлял свободу жене. Дети хвалили за это свою новую мать во всеуслышание. Фактор задрал нос кверху от радостей своей брачной жизни.
Тем временем Снеттишэйн пришел к решению, что пора действовать. На десятый день после свадьбы Лит-Лит была разбужена карканьем ворона и поняла, что это Снеттишэйн поджидал ее на берегу реки. Наслаждаясь счастьем, она позабыла о своем обещании, и теперь ее охватил детский страх перед отцом. Некоторое время она пролежала в постели, дрожа от страха, не желая идти и в то же время боясь оставаться.
Фактор одержал молчаливую победу – его доброта и крепкие мускулы успокоили ее. Она решила пренебречь зовом Снеттишэйна.
Утром она встала напуганная и, принявшись за свои дела, каждую минуту боялась, что вот-вот за ней придет ее отец. День тянулся долго, и Лит-Лит успокоилась. Она решила ни на минуту не выпускать из виду своего мужа, и когда последовала за ним в амбар и увидела, как он переворачивал и перебрасывал с места на место громадные тюки товаров, точно пуховые подушки, она вдруг почувствовала себя в безопасности и решила не слушаться отца. Она была в амбаре первый раз, а Син Рок был главным распределительным пунктом для целой сети отделений компании. Лит-Лит была поражена громадным количеством товаров, которое она увидала на складе.
В эту ночь ворон закаркал снова. В следующую ночь его карканье стало еще настойчивее. Оно разбудило фактора, который прислушался, а затем громко крикнул:
– Ну его к черту!
И Лит-Лит спокойно засмеялась у себя под одеялом.
Ранним ясным утром Снеттишэйн явился со зловещим видом, и его усадили завтракать в кухне вместе со старухой Ванидани. Он отказался есть с женщиной и несколько позже нашел своего зятя в магазине в самый разгар торговли. Он сказал, что, узнав, каким сокровищем оказалась его дочь, пришел дополучить с фактора еще несколько одеял, табаку и ружей, в особенности ружей. Он полагал, что его обсчитали, и пришел теперь требовать справедливости.
Ответ фактора был короток и ясен. Он схватил своего тестя за шиворот и вышвырнул его без всяких разговоров за дверь.
Но Снеттишэйн, как змея, проскользнул через кухню в большую жилую комнату к Лит-Лит.
– Может быть, ты крепко спала последнюю ночь, когда я вызывал тебя к реке? – спросил он ее с мрачным видом.
– Нет, я просыпалась и слышала, – ответила она. Сердце у нее колотилось и готово было разорваться на части, но она овладела собой и продолжала: – И в другую ночь я слышала, и еще в первую…
А затем, полная своим великим счастьем и боясь, как бы у нее не отняли его, она вдруг с жаром и вдохновением заговорила о правах и положении женщины – первая лекция о новой женщине, прочитанная на Диком Севере.
Но она даром метала свой бисер. Снеттишэйн пребывал еще в темноте веков. Когда она остановилась, чтобы передохнуть, он сказал с угрозой:
– Сегодня ночью я опять закаркаю вороном.
В эту минуту в комнату вошел фактор и во второй раз помог Снеттишэйну отыскать дорогу домой, в юрту.
Ночью ворон каркал более настойчиво, чем обыкновенно. Всегда спавшая очень чутко, Лит-Лит слышала его и улыбалась. Джон Фокс беспокойно ворочался во сне. Затем он проснулся и еще беспокойнее заерзал по постели. Он заворчал, зафыркал, стал ругаться и кончил тем, что вскочил с кровати, вышел в соседнюю комнату, снял со стены охотничье ружье.
Фактор тихонько вышел из форта и направился к реке. Карканье прекратилось. Он лег в высокую траву и стал выжидать. Прохладный воздух был пропитан ароматом, и после жаркого дня земля дышала теплотой. Убаюканный окружавшей его красотой, фактор положил под голову руку и задремал. А затем и заснул.
Шагах в пятидесяти от него и спиной к нему, опустив голову на колени, точно так же спал Снеттишэйн, ласково убаюканный тишиной и спокойствием ночи. Прошел час, а затем он проснулся и, подняв голову, стал потрясать ночной воздух горловыми криками, подражая карканью ворона.
Фактор встрепенулся, но не внезапно, как пробуждается обыкновенно дикарь, а как цивилизованный человек, с постепенным переходом от сна к бодрствованию. В сумеречной мгле он увидел в траве какой-то темный предмет и прицелился в него. Карканье раздалось во второй раз, и тогда он спустил курок. Кузнечики прекратили свое стрекотание, птицы перестали перекликаться, и карканье ворона прервалось и замерло в наступившей тишине.
Тогда Джон Фокс побежал посмотреть, во что он стрелял. Его пальцы нащупали копну жестких волос, и он круто повернул лицо Снеттишэйна кверху и посмотрел на него при свете звезд. Он знал, что дробь рассыпается веером при выстреле из охотничьего ружья с расстояния в пятьдесят шагов, и потому не сомневался, что только задел Снеттишэйну плечи и ту часть тела, которая находится ниже спины. И Снеттишэйн знал, что фактор знает это, но не подал виду.
– Что ты тут делаешь? – крикнул ему фактор. – Почему твои старые кости не в постели?
Снеттишэйн гордо выпрямился, невзирая на боль от дроби, засевшей у него под кожей.
– Старые кости не могут больше спать, – торжественно ответил он. – Я оплакиваю свою дочь, потому что моя дочь Лит-Лит хотя еще и жива, но душой уже умерла и, без сомнения, отправится в ад белых людей.
– Так ты лучше поплачь вон там, подальше от берега, чтобы тебя не было слышно в форте, – проворчал Джон Фокс, поворачиваясь к нему спиной, – а то ты так громко ревешь, что никому не даешь спать по ночам.
– Сердце мое болит, – продолжал Снеттишэйн, – дни и ночи мои черны от печали.
– Черны, как ворон? – сказал Джон Фокс.
– Черны, как ворон, – ответил Снеттишэйн.
И с тех пор больше не повторялось карканье ворона на берегу. Лит-Лит с каждым днем полнеет и очень счастлива. У сыновей Джона Фокса от первой жены, прах которой мирно покоится на вершине дерева, появились сестры. Старый Снеттишэйн никогда не заходит в форт и целыми часами тонким старческим голосом жалуется на неблагодарность всех детей вообще и своей дочери Лит-Лит в частности.
Рассказы южных морей
Дом Мапуи
Плавно скользила под слабым бризом тяжелая, неуклюжая «Аораи». Капитан, ловко лавируя, лег в дрейф как раз против опасной полосы прибоя. Атолл Хикуэрэ слегка возвышался над водой; во время прилива песчаный круг измельченного коралла, в сто ярдов шириной и двадцать миль в окружности, поднимался от трех до пяти футов над уровнем моря. Дно обширной зеркальной лагуны изобиловало жемчужными раковинами, и с палубы шхуны, находившейся за узким кольцом атолла, можно было различить водолазов, поглощенных работой. Вход в лагуну оставался недоступным даже для торговых шхун. При благоприятном ветре гребные суда пробирались туда по извилистому мелкому каналу, но шхуны разгружались и нагружались вне его пределов; туда они посылали свои небольшие лодки.
Без промедления «Аораи» спустила лодку, и около полудюжины темнокожих матросов, с одними лишь ярко-красными повязками на бедрах, проворно вскочили в нее. Они разместились у весел, а место на корме у руля занял молодой человек, одетый в белое – отличительный признак европейца под тропиками. Но это не был чистокровный европеец. Золотая кровь полинезийца просвечивала сквозь его светлую, позолоченную солнцем кожу и рассыпала золотистые блики в мерцающей синеве его глаз. Рауль, Александр Рауль, был младшим сыном Марии Рауль, зажиточной квартеронки, владевшей полудюжиной торговых шхун.
Пересекая водоворот, образовавшийся у самого входа, скользя и взлетая на пенистые, бурлящие волны, лодка прокладывала себе путь к зеркальному спокойствию лагуны. Молодой Рауль выпрыгнул на белый песок и обменялся рукопожатием с высоким туземцем. Грудь и плечи этого человека были великолепны, но обрубок правой руки с выдававшейся на несколько дюймов и побелевшей от времени костью свидетельствовал о столкновении с акулой, которая положила конец его благоденствию и превратила в льстеца и проныру, добивающегося ничтожных подачек.
– Вы слыхали, Алек? – были его первые слова. – Мапуи нашел жемчужину – и какую! Никогда такой жемчужины не вылавливали в Хикуэрэ и во всем Паумоту. Да такой вы нигде не сыщете. Купите ее. Она сейчас у него. И помните, что я первый сообщил вам о ней. Он простак и продаст дешево. Есть у вас табак?
Вверх по берегу Рауль направился к хижине, скрытой пандановым деревом. Рауль был судовым приказчиком своей матери, и на нем лежала обязанность объезжать острова всего Паумоту и скупать местные сокровища – копру, раковины и жемчуг.
Судовым приказчиком он был недавно, в этом звании отплывал лишь второй раз, и недостаток опытности в оценке жемчуга доставлял ему немало тайных мучений. Но когда Мапуи показал ему жемчужину, он постарался скрыть свое восхищение под равнодушием делового человека.
Жемчужина поразила его. Величиной она была с голубиное яйцо безукоризненной формы. Ее опаловая белизна искрилась отраженными лучами всех красочных тонов. Она казалась живой. Рауль никогда не видел ничего подобного. Когда Мапуи опустил жемчужину ему на руку, ее вес удивил его и убедил в том, что это действительно редкий экземпляр. Он тщательнее рассмотрел ее в карманную лупу. Ни единого пятнышка, ни малейшего изъяна! Безукоризненно чистая, она, казалось, растворяется в воздухе.
В тени она неясно светилась, словно молодой месяц. Она была такой прозрачно-белой, что, опустив ее в стакан воды, он с трудом нашел ее там. Быстро и ровно упала она на дно, и это свидетельствовало о превосходном весе.
– Хорошо. Что ты хочешь за нее? – спросил он с напускной небрежностью.
– Я хочу… – начал Мапуи, а за его спиной закивали такие же темные, как его, лица двух женщин и девочки, выражая свою полную солидарность с его желанием. Их головы наклонились вперед, сдерживаемое нетерпение оживляло их лица, жадностью горели глаза.
– Я хочу дом, – продолжал Мапуи. – Дом с крышей из гальванизированного железа и восьмиугольными стенными часами. Он должен быть сорока футов в длину, с террасой вокруг. Хочу, чтобы в доме была большая комната с круглым столом посредине и с восьмиугольными часами на стене. Там должны быть четыре спальни, по обе стороны большой комнаты, а в каждой спальне – железная кровать, два стула и умывальник. Позади дома кухня – хорошая кухня с горшками, кастрюлями и печкой. И дом ты должен построить на моем острове, на Факарава.
– Все? – недоверчиво спросил Рауль.
– В доме должна быть швейная машина, – громко заявила Тефара, жена Мапуи.
– Не забудь о восьмиугольных часах на стене, – прибавила Наури, мать Мапуи.
– Да, это все, – подтвердил Mапуи.
Молодой Рауль засмеялся. Он хохотал долго и искренно. Но в то же время в уме решал арифметическую задачу.
Никогда в жизни он не строил домов, и его познания в этой области были туманны. Продолжая смеяться, он вычислял стоимость проезда на Таити за материалом, стоимость материала и обратного путешествия на Факараву, расходы по выгрузке материала на берег и по постройке дома. Общая сумма достигала четырех тысяч французских долларов, не считая страховки – четыре тысячи французских долларов, или же двадцать тысяч франков. Это невозможно. Откуда он мог знать стоимость такой жемчужины? Двадцать тысяч франков – изрядная сумма денег; к тому же деньги были материнские.
– Мапуи, – сказал он, – ты большой дурак. Назначь цену наличными деньгами.
Но Мапуи покачал головой, и вместе с ним качнулись три головы за его спиной.
– Я хочу дом, – повторил он. – Дом в сорок футов длиною, с террасой вокруг.
– Да, да, – прервал его Рауль. – Я слыхал о твоем доме, но так дело не пойдет. Я даю тебе тысячу чилийских долларов.
Четыре головы дружно качнулись, отказываясь дать согласие.
– И на сто чилийских долларов товара.
– Я хочу дом, – снова начал Мапуи.
– Что толку в доме? – задал вопрос Рауль. – Первый же ураган сметет его с лиа земли. Тебе бы следовало это знать. Капитан Рэффи говорит, что и сегодня нам не миновать урагана.
– Не на Факарава, – ответил Мапуи. – Там местность значительно выше. На этом острове – да, каждый ураган может смести Хикуэрэ. У меня будет дом на Факарава. Он должен быть сорока футов в длину, с террасой вокруг…
И Рауль еще раз выслушал повествование о доме. Несколько часов потратил он, стараясь выбить навязчивую идею из головы Мапуи. Но жена Мапуи, и мать, и дочь Нгакура поддерживали его в этом решении.
Выслушивая в двадцатый раз детальное описание требуемого дома, Рауль сквозь открытую дверь заметил причалившую к берегу вторую лодку со шхуны. Матросы оставались на веслах, что указывало на необходимость немедленного возвращения.
Первый помощник «Аораи» выпрыгнул на берег и, обменявшись фразой с одноруким туземцем, поспешил навстречу Раулю. Внезапно стало темно; поднявшийся вихрь затмил солнце. На поверхности лагуны Рауль различил приближающуюся зловещую полосу волн, вздутых ветром.
– Капитан Рэффи передает вам, что, оставаясь здесь, вы попадете в дьявольскую переделку, – объявил помощник.
– Если здесь имеются какие-нибудь раковины, придется вернуться за ними позже – вот что говорит капитан. Барометр упал до двадцати девяти семьдесят.
Бешеный порыв ветра ударил по пандановому дереву, под которым сидел Рауль, и понесся сквозь пальмовую рощу, сбрасывая спелые кокосы, со стуком падавшие на землю. Издалека приближался дождь, слышался злобный рев ветра, вздымающего воду лагуны пенистыми, мятущимися валами. С резким шумом первые капли дождя упали на листья, когда Рауль вскочил на ноги.
– Тысячу чилийских долларов, получай наличными, Мапуи, – сказал он. – И на двести чилийских долларов товара.
– Я хочу дом, – твердил тот.
– Мапуи! – воскликнул Рауль, стараясь перекричать шум ветра. – Ты дурак!
Он выбежал из хижины и вместе с помощником стал пробираться по берегу к лодке. Лодки не было видно. Тропический ливень окутал их плотной завесой; они различали лишь почву под ногами да злобные маленькие волны лагуны, хлещущие и разъедающие песок.
Какая-то фигура выпрыгнула из-под завесы дождя. То был однорукий Хуру-Хуру.
– Получили жемчужину? – крикнул он в самое ухо Раулю.
– Мапуи дурак! – последовал ответный крик, и через секунду они потеряли друг друга в низвергающемся потоке дождя.
Полчаса спустя Хуру-Хуру с берега атолла, обращенного к морю, увидел, как подняли обе лодки, и «Аораи» повернулась носом к открытому морю. Неподалеку показалась другая шхуна; она неслась с моря на крыльях шквала, затем легла в дрейф и спустила на воду лодку. Он узнал ее. Это была «Орогена», принадлежавшая Торики – полукровке-торговцу, самолично выполнявшему обязанности судового приказчика. И в данный момент, несомненно, он сидел на корме своей шлюпки. Хуру-Хуру отрывисто рассмеялся. Он знал, что Мапуи год назад взял в долг у Торики товар.
Шквал затих. На зеркальной поверхности лагуны сверкали горячие лучи солнца. Но воздух оставался удушливым и вязким, тяжесть его давила на легкие и затрудняла дыхание.
– Вы слышали новость, Торики? – спросил Хypy-Xypy. – Мапуи нашел жемчужину. Никогда такой жемчужины не вылавливали ни в Хивуэрэ, ни в Паумоту, ни где бы то ни было. Мапуи – простак. К тому же он вам должен. Помните, что я первый сообщил вам. Есть у вас табак?
И Торики направился к травяной хижине Мапуи. Он был человек наглый и глуповатый. Беззаботно взглянул он на удивительную жемчужину – бросил лишь один взгляд, – а затем спокойно опустил ее в карман.
– Тебе повезло, – сказал он. – Прекрасная жемчужина. Я открою тебе кредит.
– Я хочу дом, – начал было ошеломленный Мапуи. – Дом в сорок футов длиною…
– В сорок футов, рассказывай своей бабушке! – был ответ торговца. – Тебе надо уплатить долг – вот и все. Ты был должен мне двенадцать сотен чилийских долларов. Прекрасно! Теперь ты ничего мне не должен. Счет погашен. А кроме того, я открываю тебе кредит на двести чилийских. Если, добравшись до Таити, я выгодно продам жемчужину, я тебе открою кредит еще на одну сотню. Итого три сотни. Но помни: только в том случае, если хорошо продам жемчужину. Я ведь могу и потерять на ней.
Мапуи, горестно сжав руки, сидел с опущенной головой. У него отняли жемчужину. Вместо дома пришлось уплатить долг. И ничего осязаемого он не получил.
– Ты дурак, – сказала Тефара.
– Ты дурак, – повторила Наури, его мать. – Зачем ты дал ему в руки жемчужину?
– Что мне было делать? – оправдывался Мапуи. – Я ему должен. Он знал, что у меня есть жемчужина. Вы сами слышали – он просил ее показать. Я ему ничего не говорил. Он знал. Кто-то сказал ему. А я ему был должен.
– Мапуи дурак, – повторила, как попугай, Нгакура.
Ей было двенадцать лет, и она не давала себе отчета в происходившем.
Мапуи дал выход своим чувствам, закатив ей пощечину.
А в это время Тефара и Наури заливались слезами и с женским упрямством продолжали его укорять.
Хуру-Хуру со своего наблюдательного поста на берегу увидел третью шхуну, которая легла в дрейф у входа в лагуну и спустила шлюпку. Это была «Хира» – удачное название, так как шхуна принадлежала Леви, немецкому еврею, самому богатому из всех скупщиков жемчуга, а Хира, как известно, – таитянский бог рыбаков и воров.
– Слыхали новость? – бросился Хуру-Хуру к высадившемуся на берег Леви, толстому человеку с массивными, неправильными чертами лица. – Мапуи нашел жемчужину. Не было еще такой жемчужины ни в Хикуэрэ, ни во всем Паумоту, ни где бы то ни было на свете. Мапуи дурак. Он продал ее Торики за четырнадцать сотен чилийских. Я подслушал и знаю. Торики глуповат. Вы можете дешево купить у него жемчужину. Не забудьте, что я первый сообщил. Есть у вас табак?
– Где Торики?
– В доме капитана Линча, пьют абсент. Он сидит там уже целый час.
И пока Леви и Торики пили абсент и торговались, Хуру-Хуру подслушивал. Он узнал, что они сошлись на неслыханной цене – двадцать пять тысяч франков!
В это время «Орогена» и «Хира», подплыв ближе к берегу, начали стрелять из пушек и сигнализировать. Когда оба торговца и капитан вышли на берег, обе шхуны поспешно отплывали, спуская гроты и бом-кливера, спасаясь из пасти шквала, который пришпоривал их и гнал по белеющей пеною воде.
Затем дождь поглотил их.
– Они вернутся, когда пройдет шквал, – сказал Торики. – Разумней было бы и нам не оставаться здесь.
– Барометр, должно быть, упал еще ниже, – заметил капитан Линч.
Это был седобородый морской волк, слишком старый, чтобы продолжать службу; он понимал, что для него с его астмой Хикуэрэ – единственное подходящее место для жизни. Он вошел в дом проверить барометр.
– Великий Боже! – услышали они его восклицание и бросились вслед за ним взглянуть на стрелку, остановившуюся на двадцать девять двадцать.
Все трое снова вышли, на этот раз озабоченно и внимательно поглядывая на море и на небо. Шквал утих, но небо оставалось мрачным. На море показались обе шхуны и присоединившаяся к ним третья; на всех парусах они возвращались назад. Но ветер изменил направление, и паруса безжизненно повисли, а пять минут спустя ветер внезапно подул с другой стороны, отшвырнул шхуны назад, и стоявшие на берегу видели, как в один момент снасти были сорваны.
Громко, глухо угрожая, шумел прибой; шли тяжелые, вздувшиеся, бесчисленные валы. Ослепительно вспыхнула страшная полоса молнии, мощными раскатами загрохотал гром.
Торики и Леви бросились сквозь завесу дождя к своим лодкам, прыгающим на волнах подобно испуганным гиппопотамам. Когда обе лодки выскользнули из прохода, мимо них пронеслась в лагуну лодка с «Аораи».
На корме, ободряя гребцов, стоял Рауль. Он не в состоянии был выбросить из головы мысль о жемчужине и возвращался, готовый уплатить за нее Мапуи домом.
Он высадился на берег под гремящим, захлестывающим ливнем, таким густым, что ничего не видно было вокруг, и столкнулся с Хуру-Хуру.
– Слишком поздно, – крикнул Хуру-Хуру. – Мапуи продал ее Торики за четырнадцать сотен чилийских, а Торики уступил ее Леви за двадцать пять тысяч франков. А Леви продаст ее во Франции за сто тысяч франков. Есть ли у вас табак?
Рауль почувствовал облегчение. Настал конец всем его тревожным колебаниям. Ему не нужно было больше беспокоиться, хотя жемчужина и не досталась ему. Но он не поверил Хуру-Хуру. Мапуи еще мог продать ее за четырнадцать сотен чилийских, но чтобы Леви, знаток жемчуга, заплатил за нее двадцать пять тысяч франков!.. Это казалось преувеличением. Рауль решил расспросить капитана Линча. Но, подойдя к дому старого моряка, он застал его взирающим широко раскрытыми глазами на барометр.
– Что он показывает? – с беспокойством спросил капитан, протирая очки и снова вглядываясь в прибор.
– Двадцать девять десять, – ответил Рауль. – Этого я еще никогда не видел.
– Ну, еще бы! – фыркнул капитан. – Пятьдесят лет я плавал по всем морям, а такого падения барометра еще не видывал. Слушайте!
На секунду они притихли. Прибой грохотал и сотрясал дом. Они вышли. Шквал миновал. На расстоянии мили они различили лежавшую в дрейфе «Аораи» с обвисшими парусами. Она ныряла и безумно металась на страшных волнах, стройной процессией катившихся на северо-восток и яростно взлетающих на коралловый берег. Один из матросов указал на зияющую пасть канала и покачал головой. Рауль поглядел в ту сторону и увидел вскипающую белую пену и мятежные волны.
– Я думаю, придется на ночь остаться с вами, капитан, – сказал он. Затем, повернувшись к матросу, приказал ему втащить лодку на берег и приискать себе и товарищам убежище на ночь.
– Ровно двадцать девять, – возвестил капитан Линч, возвращаясь со стулом в руках после вторичного обследования барометра.
Он сел и стал смотреть на море. Показалось солнце; духота все увеличивалась. Мертвое затишье продолжалось. Волнение же на море росло.
– Понять не могу, откуда эти волны? – возмущенно проворчал Рауль. – Ветра нет, но посмотрите на море, полюбуйтесь-ка этой волной!
Волна, увлекавшая десятки тысяч тонн воды и растянувшаяся на несколько миль, потрясла неустойчивый атолл, дрогнувший словно при землетрясении. Капитан Линч испугался.
– Боже милостивый! – воскликнул он, приподнимаясь со стула и снова падая на него.
– Но нет же ветра, – продолжал недоумевать Рауль. – Понимаю, если бы был ветер.
– Дождетесь и ветра; нечего скучать по нем, – раздался угрюмый ответ.
Оба погрузились в молчание. Пот выступил на их коже мириадами маленьких капель; эти капельки, сливаясь вместе, образовывали большие капли, те в свою очередь соединялись и струйками стекали на землю. Дышать было трудно, особенно тяжело пришлось старику. А море заливало берег и лизало стволы кокосовых пальм, подступая почти к ногам Рауля и капитана.
– Никогда так не поднимался уровень воды, – заметил капитал Линч, – а я уже одиннадцать лет живу здесь. – Он посмотрел на часы. – Сейчас три часа.
Мимо медленно прошли подавленные горем мужчина и женщина; за ними тянулась пестрая свита мальчуганов и собачонок. Они остановились позади дома и после долгих колебаний уселись на песок. Пять минут спустя другая семья притащилась с противоположной стороны; мужчины и женщины несли домашний скарб. И скоро сотни людей различного возраста и пола столпились вокруг жилища капитана. Он подозвал одну только что прибывшую женщину с грудным ребенком на руках и, расспросив ее, узнал, что вода смыла ее дом в лагуну.
Дом капитана был расположен на самой высокой площадке атолла. Уже во многих местах мощные волны пробили настоящие бреши в тонком коралловом кольце и слились с водой лагуны. Кольцо имело двадцать миль в окружности, а максимальная его ширина достигала ста ярдов. Был разгар сезона ловли жемчуга, и сюда собрались туземцы со всех окружающих островов, даже таких отдаленных, как Таити.
– Здесь тысяча двести человек: мужчин, женщин и детей, – сказал капитан Линч. – Интересно, сколько останется к утру.
– Но почему нет ветра? – вот что хотелось бы мне знать, – спросил Рауль.
– Не волнуйтесь, молодой человек, не волнуйтесь; вам и без того придется поволноваться.
Не успел капитан Линч закончить фразу, как громадная водяная масса обрушилась на атолл. Морская вода забурлила под их стульями, на три дюйма покрыв землю. Унылый испуганный вопль вырвался из толпы женщин. Дети, цепляясь за них руками, с ужасом смотрели на несметные валы и жалобно плакали. Цыплята и кошки в смятении перебегали по воде и в поисках убежища взлетали и карабкались на крышу дома капитана. Один туземец, с новорожденными щенятами в корзине, влез на кокосовую пальму и на высоте двадцати футов от земли прикрепил корзину. Сука в отчаянии барахталась внизу в воде, визжа и лая.
А солнце все еще ярко светило, и мертвый штиль продолжался. Капитан и Рауль сидели, наблюдая за волнами и бешено раскачивавшейся «Аораи». Капитан Линч смотрел на быстро несущиеся огромные горы воды, затем закрыл лицо руками, чтобы избавиться от этого зрелища, и немного погодя вошел в дом.
– Двадцать восемь шестьдесят, – спокойно объявил он, вернувшись.
В руках он держал веревку, сложенную в кольцо. Разрезав ее на несколько кусков, по пятнадцать футов в каждом, один кусок он передал Раулю, один оставил себе, а остальные распределил между женщинами, советуя им выбрать крепкое дерево и взобраться на него.
Легкий ветерок повеял с северо-востока, и, почувствовав свежее дыхание воздуха на щеках, Рауль оживился. Он увидел «Аораи» с поставленными парусами, удалявшуюся от берега, и пожалел, что не на борту. Там он, конечно, был бы спасен; что же касается атолла… Море вторгалось сюда, почти сбивая его с ног, и он наметил себе дерево. Но, вспомнив о барометре, побежал к дому и столкнулся с капитаном Линчем, шествовавшим в том же направлении; вместе они вошли в дом.
– Двадцать восемь двадцать, – сообщил старый моряк. – Похоже на то, что светопреставление начинается… а это еще что?
Казалось, что-то несется навстречу, рассекая воздух. Дом дрожал и колебался; они услышали монотонные отголоски мощной, звучной ноты. Окна дребезжали. Разбились две чашки. Ворвалась струя сквозного ветра и, ударив по капитану и Раулю, заставила их пошатнуться. Противоположная дверь с треском захлопнулась; щеколда сломалась. Белая дверная ручка упала на пол и разбилась. Стены комнаты трепетали, словно стенки баллона, который наполняют газом. Раздался гул, похожий на ружейный выстрел, и морская пена окатила стену дома. Капитан Линч взглянул на часы. Было четыре часа. Он надел пальто из грубого сукна, снял с крючка барометр и спрятал его во вместительный карман. Снова море с тяжелым гулом ударило в дом, и хрупкое строение заколыхалось и немного сдвинулось со своего фундамента, осев под углом в десять градусов.
Рауль вышел первым. Ветер подхватил его и завертел, увлекая вперед. Рауль заметил, что ветер дует с востока. С большим усилием он бросился на песок и, съежившись, старался удержаться. Капитан Линч, уносимый ветром, словно клок соломы, повалился на него. Два матроса с «Аораи», спустившись с кокосовой пальмы, на которую взобрались, поспешили к ним на помощь: согнувшись вдвое, чтобы противостоять ветру, они отвоевывали каждый дюйм пути.
Читать бесплатно другие книги:
