Как две капли воды Браун Сандра
Тейт Ратледж обнял мать за плечи.
– Но ведь этого не случилось. Слава Богу.
Эйвери поняла, что она, наверное, вынесла из самолета Мэнди Ратледж. Теперь она вспомнила, как девочка дико закричала, а она стала расстегивать ей ремень, и это почему-то никак не удавалось. Справившись наконец с пряжкой, она схватила перепуганную малышку и вместе с каким-то мужчиной стала пробираться сквозь едкий густой дым к аварийному выходу, прижимая ребенка к себе.
Поскольку ребенок оказался с ней, они и решили, что она – Кэрол Ратледж. Но это еще не все: они и местами в самолете успели поменяться.
В ее мозгу наконец с трудом сошлись все части головоломки, о которой знала она одна. Она припомнила, что на посадочном талоне у нее было обозначено место у окна, но, войдя в самолет, она обнаружила, что кресло занято. Там сидела какая-то женщина, а рядом с ней – ребенок. Эйвери не стала ничего говорить и молча села на свободное место у прохода.
У женщины были темные волосы до плеч – совсем как у нее. И глаза у нее тоже были карие. Они вообще были похожи. Даже стюардесса, хлопотавшая вокруг девочки, спросила, кто из них мать, а кто – тетя ребенка, приняв их за двух сестер.
Теперь ее лицо изуродовано до неузнаваемости. Ее ошибочно опознали по наличию ребенка и ее месту в салоне. О том, что они сидели не на своих местах, никто, конечно, знать не мог. А миссис Ратледж, наверное, вся обгорела. Господи, она просто обязана им все объяснить!
– Тебе, пожалуй, лучше идти, ма, а то Мэнди начнет волноваться, – говорил в это время Тейт. – Передай ей, что я тоже скоро приду.
– До свидания, Кэрол, – сказала женщина. – Я уверена, что после того, как доктор Сойер поработает над твоим лицом, ты будешь опять красивая, как прежде.
У нее глаза тоже не улыбаются, подумала Эйвери, наблюдая, как женщина направляется к двери.
– Да, пока не забыл, – сказал Тейт, снова подходя вплотную к кровати, – тебе привет от Эдди, отца и Джека. Отец, кажется, собирается сегодня встретиться и поговорить с этим хирургом, так что он к тебе заглянет. Джек сегодня поехал домой, – продолжал он, не догадываясь, что разговаривает не с женой, а с совершенно чужой женщиной. – Думаю, он беспокоится по поводу Дороти-Рей. Да и Фэнси – одному Богу известно, что она может выкинуть, оставшись без присмотра, хотя Эдди пристроил ее добровольной помощницей в штаб предвыборной кампании. Их к тебе не пустят, пока ты в реанимации, но я думаю, ты не очень-то без них скучаешь?
Он думает, что она знает, о ком и о чем идет речь. Как ей показать ему, что она ничего не понимает? Она не знакома с этими людьми. Ее не волнует, чем они занимаются. Ей надо связаться с Айришем. И она должна дать понять этому человеку, что он теперь вдовец.
– Да, слушай, Кэрол, относительно кампании. – По движению плеч она догадалась, что он сунул руки в карманы. На мгновение он нагнул голову, почти коснувшись подбородком груди, а потом опять поднял на нее глаза. – Я, как и планировалось, намерен баллотироваться. И отец, и Джек, и Эдди считают, что я должен это сделать. Они гарантируют мне всяческую поддержку. Это с самого начала обещало быть нелегким делом, но не настолько, чтобы я спасовал. Теперь, конечно, все еще более усложнится. Но я для себя этот вопрос решил.
В последнее время имя Тейта Ратледжа частенько мелькало в прессе. Вот почему ей были знакомы эти лицо и голос, хотя лично они никогда не встречались. Он рассчитывал выиграть на предварительных выборах в мае, а потом, в ноябре, выставить свою кандидатуру в Сенат на место нынешнего представителя штата.
– Я не собираюсь увиливать от своих обязанностей по отношению к тебе и Мэнди, пока вы не поправитесь, но ты должна понять, что путь в Конгресс – это для меня дело всей жизни. Я не намерен ждать еще шесть лет до следующих выборов, иначе я рискую потерять набранный темп. Я просто обязан сделать это сейчас. – Взглянув на часы, он продолжал: – Мне надо идти к Мэнди. Я обещал покормить ее мороженым. У нее руки забинтованы, – добавил он, бросив взгляд на перевязанные и загипсованные руки Эйвери, – ну, ты сама понимаешь. Сегодня у нее первая встреча с психотерапевтом. Беспокоиться не о чем, – поспешил он добавить. – Это скорее мера предосторожности. Я не хочу, чтобы у нее в душе осталась незаживающая рана. – Он сделал паузу, многозначительно глядя на Эйвери. – Вот почему я думаю, ей пока не стоит с тобой видеться. Я знаю, что мои слова могут прозвучать жестоко, но я боюсь, как бы эти твои бинты не напугали ее до полусмерти, Кэрол. Когда с твоим лицом поработает хирург и оно начнет принимать обычный вид, я буду приводить ее ненадолго. Кроме того, я думаю, ты и сама не рвешься сейчас ее видеть.
Эйвери попыталась заговорить, но во рту у нее торчала дыхательная трубка. Она слышала, как одна сестра сказала другой, что у нее химический ожог связок. Да и челюстью двинуть она не могла. Она отчаянно заморгала, стараясь донести до него свое волнение.
Неправильно истолковав ее, он опустил руку ей на плечо.
– Уверяю тебя, это только дело времени, Кэрол, – принялся он ее утешать. – Доктор Сойер убежден, что все далеко не так страшно, как нам кажется. Сегодня он зайдет к тебе и расскажет о предстоящей операции. Он уже знает, как ты выглядела раньше, и гарантирует, что сделает тебе лицо в точности как прежнее.
Она попыталась отрицательно мотнуть головой. Из глаза полились слезы страха и отчаяния. Вошла сестра и попросила его посторониться.
– Пожалуй, вам лучше сейчас уйти, мистер Ратледж, и дать ей отдохнуть. К тому же ей пора делать перевязку.
– Я буду в палате у дочери.
– Мы позовем, если вы понадобитесь, – любезно ответила сестра. – Ах да, пока я не забыла, звонили снизу напомнить, что драгоценности миссис Ратледж находятся в сейфе здесь, в госпитале. Когда ее привезли, с нее все сняли.
– Благодарю вас. Я их потом заберу.
«Не потом, а сейчас же! Забери их сейчас!» – мысленно что было сил молила Эйвери. Драгоценности в сейфе принадлежат не Кэрол Ратледж, а ей. Как только это обнаружится, станет ясно, что произошла чудовищная ошибка. Мистер Ратледж поймет, что его жена погибла. Для него это будет ударом, но лучше ему узнать правду сейчас, чем потом. Она, конечно, посочувствует несчастью Ратледжа, но зато как обрадуется Айриш! Милый Айриш. Его горю придет конец.
А что, если мистер Ратледж не заберет украшения из сейфа до пластической операции и хирург успеет сделать ей лицо Кэрол Ратледж?
Это была ее последняя мысль, перед тем как обезболивающее подействовало и она впала в блаженное забытье.
«Тейт никогда не станет сенатором».
Она снова переживала этот кошмар. Она отчаянно пыталась отогнать от себя зловещий голос. Как и в тот раз, она никого не видела, но чувствовала где-то совсем рядом присутствие некого зла. Даже дыхание его она как будто ощущала. Это было похоже на легкую вуаль, накинутую в кромешной тьме, – ты ее не видишь, но чувствуешь – как призрак.
«Тейт Ратледж не станет сенатором. Он умрет раньше. Сенатор Тейт Ратледж умрет. Тейт никогда… Умрет…»
Эйвери закричала и проснулась. Крик, конечно, был беззвучный, но он отдавался у нее в мозгу. Открыв глаз, она узнала яркие лампы под потолком, запах лекарств – неизменный спутник клиники – и свист дыхательного аппарата. Она спала, значит, на этот раз это был действительно ночной кошмар.
Но вчера вечером это был не сон. Вчера вечером она даже имени мистера Ратледжа еще не знала! Значит, ей не могло это присниться, и она отчетливо помнит этот угрожающий голос, голос без лица, шепчущий ей гадости в самое ухо.
Что это – игра воображения? Или Тейту Ратлсджу и вправду грозит опасность? Ясно, что она паникует раньше времени. В конце концов, ей столько кололи наркотиков, что она совсем потеряла ориентацию во времени и пространстве. Может быть, она неверно выстраивает последовательность событий? И кому вообще нужно его убивать?
Боже мой, эти вопросы любого озадачат. И ей надо получить на них ответ. Но аналитические способности, кажется, ей изменили – как и многие другие способности. Она не могла больше рассуждать логически.
Если заняться расследованием готовящегося покушения на жизнь Тейта Ратледжа, может всплыть масса ниточек, но пока она совершенно бессильна. Она слишком одурманена лекарствами, чтобы сформулировать четкое объяснение или выработать какое-нибудь решение. Она соображала с трудом. Мозг отказывался действовать, пускай даже речь шла о жизни человека.
Эйвери была возмущена этой навязанной ей проблемой, как будто мало на нее обрушилось и без того, чтобы еще беспокоиться о безопасности какого-то кандидата в сенаторы.
Двигаться она не могла, но внутри ее все кипело от негодования. Нахлынувшие эмоции ее изматывали. И с этой новой проблемой отказывалось совладать ее сознание, на периферии которого все еще была пустота. Она пыталась бороться, но в конце концов уступила и снова впала в спасительное беспамятство.
5
– Меня ее реакция нисколько не удивляет. С жертвами несчастных случаев это часто бывает. – Доктор Сойер, светило пластической хирургии, невозмутимо улыбнулся. – Попробуйте себе представить, что чувствовали бы вы, если бы ваше красивое лицо оказалось изуродованным.
– Благодарю за комплимент, – ответил Тейт холодно.
В тот момент ему хотелось съездить самодовольному хирургу по холеной физиономии. Пусть у него безупречная репутация, зато в жилах, похоже, течет не кровь, а ледяная вода.
В его активе были пластические операции, сделанные нескольким знаменитостям штата, включая молодых актрис, у которых было денег не меньше, чем тщеславия, городских начальников, которые хотели обмануть природу и остановить естественный процесс старения, манекенщиц и телезвезд. Хотя в его квалификации сомневаться не приходилось, Тейту крайне не понравилась самоуверенность, с какой он отмел все опасения Кэрол.
– Я просто попробовал поставить себя на место Кэрол, – сказал он. – Мне кажется, что, учитывая все обстоятельства, она держится молодцом – даже лучше, чем я мог от нее ожидать.
– Ты сам себе противоречишь, Тейт, – заметил Нельсон. Он сидел рядом с Зи на диванчике в комнате для посетителей реанимационного отделения. – Ты только что сказал доктору Сойеру, что она расстроилась, когда услышала о предстоящей операции.
– Я понимаю, что это звучит нелогично. Я только хотел сказать, что она очень мужественно восприняла информацию о Мэнди и о самой катастрофе. Но стоило мне заговорить с ней о том, что ей будут делать пластическую операцию, как она расплакалась. Господи, – сказал он, проводя рукой по волосам. – Вы себе представить не можете, какой у нее жалкий вид, когда она начинает плакать этим единственным глазом. Это как кадр из "Зоны сумерек (фильм ужасов американских кинорежиссеров Стивена Спилберга и Джона Лэндиса (1983г.).) ".
– Ваша жена, мистер Ратледж, была красивой женщиной, – сказал врач. – Ее пугает, что у нее изуродовано лицо. Естественно, она страшится того, что на всю жизнь останется изувеченной. И я считаю своим долгом убедить ее, что ее лицо может быть восстановлено, а в чем-то даже усовершенствовано. – Сойер сделал паузу, чтобы обвести всех взглядом. – Я чувствую, что вы сами сомневаетесь в моих возможностях. Это совершенно недопустимо. Я жду от вас поддержки и неколебимой уверенности в успехе операции.
– Если бы я сомневался, вас бы сейчас здесь не было, – резко возразил Тент. – У меня нет сомнения в вашей квалификации, вот только сострадания вам недостает.
– Я предпочитаю поберечь свое сострадание для больных. У меня нет времени и сил вешать лапшу на уши их близким, мистер Ратледж. Это удел политиков. Вроде вас.
Они смерили друг друга взглядами. Наконец Тейт улыбнулся, затем суховато рассмеялся:
– Я тоже никому не вешаю лапшу на уши, доктор Сойер. Вы нам нужны, и поэтому вы здесь. И вы – самый самодовольный сукин сын из всех, кого я знаю. Но, по всеобщему мнению, вы – лучший. Поэтому я намерен с вами сотрудничать, чтобы вернуть Кэрол нормальный облик.
– Вот и отлично, – ответил хирург, нисколько не затронутый оскорблением, – тогда пойдемте побеседуем с больной.
Войдя в палату, Тейт поспешил вперед, к постели Эйвери.
– Кэрол? Ты не спишь? – Она ответила, открыв глаз. Насколько он мог видеть, взгляд у нее был совершенно ясный. – Привет. Мама и отец тоже здесь. – Он посторонился, давая им подойти.
– Здравствуй, Кэрол, еще раз, – сказала Зи. – Мэнди просила тебе передать, что очень тебя любит.
Тейт забыл предупредить мать, чтобы она не говорила Кэрол о первой беседе Мэнди с детским психотерапевтом. Не все прошло гладко, но, слава Богу, у Зи хватило такта промолчать об этом. Она подвинулась, пропуская Нельсона на свое место.
– Привет, Кэрол. Ты нас всех здорово напугала. Не могу тебе передать, как мы рады, что ты идешь на поправку. – Он снова пропустил вперед Тейта.
– Пришел твой хирург, Кэрол.
Тейт поменялся местами с доктором Сойером, который с улыбкой смотрел на больную.
– Мы уже встречались с вами, Кэрол. Только вы этого не помните. По просьбе ваших родных я навестил вас уже на второй день. Хирург черепно-лицсвого отделения сразу предпринял все необходимые меры, как только вы были сюда доставлены. А теперь – моя очередь, – В ее глазу мелькнула тревога. Тейт был рад, что Сойер это тоже заметил. Он потрепал ее по плечу. – Кости лицевого отдела черепа сильно повреждены. Не сомневаюсь, что для вас это не новость. Я знаю, что ваш супруг уже объяснял вам, что лицо можно будет полностью восстановить, но я хочу, чтобы вы теперь услышали это от меня. Я сделаю из вас новую Кэрол Ратледж, еще более красивую, чем прежняя.
Ее забинтованное тело все напряглось. Она попыталась помотать головой и стала издавать отчаянные грудные звуки.
– Что она хочет сказать? – спросил Тейт у врача.
– Что она мне не верит, – спокойно ответил тот. – Она напугана. Обычное дело. – Он наклонился над Эйвери. – Боль, которую вы испытываете, – главным образом, от ожогов, но они все неглубокие. Врач ожогового отделения лечит их антибиотиками. Я прооперирую вас не раньше, чем будет сведен до минимума риск инфицирования как через кожу, так и через легкие. Через одну-две недели вы сможете двигать руками. Вам начнут делать физиотерапевтические процедуры. Эти повреждения носят только временный характер, уверяю вас. – Он нагнулся еще ниже. – Теперь давайте поговорим о вашем лице. Рентген вам сделали, еще когда вы были без сознания. Я внимательно изучил снимки и знаю, что и как надо делать. На операции мне будут ассистировать первоклассные хирурги. Их у меня целая бригада. – Он коснулся ее повязки концом шариковой ручки, как бы намечая контуры будущего лица. – Используя костный трансплантант, мы сделаем вам новые скулы и нос. Челюсть мы восстановим с помощью штифтов, зажимов и спиц. У меня в арсенале масса таких штучек. От виска до виска у вас по темечку пройдет невидимый шрам. Под каждым глазом по линии ресниц мы сделаем насечки. Они тоже будут незаметны. Нос будем делать изнутри, так что здесь шрамов не будет вовсе. Сразу после операции ваше лицо распухнет и покраснеет, так что приготовьтесь к тому, что вы будете выглядеть просто жутко. Но через несколько недель вы снова станете неотразимой красавицей.
– А волосы, доктор Сойер? – спросила Зи.
– Часть придется сбрить, поскольку мне понадобится кусочек ее кожи для пересадки на нос. Но если вас интересует, отрастут ли волосы, сгоревшие в пожаре, то могу вам сообщить, что специалисты ожогового отделения уверены, что да. Это – самая легкая из наших проблем, – сказал он, с улыбкой глядя на забинтованное лицо. – Боюсь, что на какое-то время вам придется отказаться от твердой пищи. Во время операции протезист удалит корни зубов и вставит внутричелюстные имплантанты. Спустя две-три недели у вас будут новые зубы – точная копия ваших настоящих зубов. Пока будут делать зубы, вам придется получать пищу через трубку, а со временем вы перейдете на мягкую пищу.
Тейт заметил, как беспокойно двигается глаз Кэрол, будто ища у него поддержки. Он стал убеждать самого себя, что докторам виднее, как себя вести и что делать. Конечно, хирург не обращает внимания на тревогу Кэрол, потому что привычен к волнению пациентов. Тейта же оно не на шутку встревожило.
Из папки, которая была у него с собой, Сойер достал большую цветную фотографию Кэрол.
– Посмотрите сюда, миссис Ратледж.
Кэрол на снимке улыбалась той обворожительной улыбкой, которая в свое время и околдовала Тейта. Глаза светились озорством. Лицо обрамляли блестящие темные волосы.
– Операция продлится целый день, мы даже обедать не пойдем, – сказал врач, – но мы с коллегами вернем вам ваше лицо. Не пройдет и восьми—десяти недель после операции, как вы будете выглядеть вот так, только моложе и красивее и с короткой стрижкой. Можно ли мечтать о большем?
Кэрол явно была неудовлетворена. От Тейта не укрылось, что вместо того чтобы развеять ее страхи, визит хирурга только усилил их.
Кэрол попыталась шевельнуть конечностями или хотя бы пальцами рук или ног, но тело отказывалось повиноваться. Головой она и вовсе не могла двинуть. Тем временем каждая последующая минута приближала ее к катастрофе, предотвратить которую было не в ее власти.
Все последние дни – сколько точно, она не могла сказать, но, видимо, около десяти, – она пыталась придумать способ довести до всех правду, о которой знала только она. Пока она ничего не придумала. По мере того как дни шли и раны у нее на теле заживали, тревога нарастала. Все вокруг думали, что это вызвано задержкой с проведением пластической операции.
Наконец Тейт объявил ей, что операция назначена на следующий день.
– Сегодня был консилиум. Все доктора пришли к заключению, что опасность миновала. Сойер принял решение оперировать. Я приехал сразу, как мне сообщили.
Чтобы сказать ему, какая чудовищная ошибка совершается, у нее остается только сегодняшний вечер. Странно, но она нисколько не винила его, хотя в этой трагической цепи событий была доля и его вины. На самом деле она привыкла к его визитам и с нетерпением ждала их. Ей почему-то было с ним надежнее, чем одной.
– Думаю, теперь я могу тебе признаться, что с первого взгляда Сойер мне не понравился, – осторожно присаживаясь на край постели, продолжал он. – Честно сказать, он мне и теперь не нравится, но я ему доверяю. Ты знаешь, что, если бы у меня были сомнения в его высочайшей квалификации, я не позволил бы ему делать операцию.
В этом она не сомневалась и потому утвердительно моргнула.
– Ты боишься?
Она снова моргнула.
– Не могу сказать, что не понимаю тебя, – сказал он угрюмо. – Ближайшие недели будут для тебя очень трудными, Кэрол, но ты с этим справишься. – Его улыбка стала жестче. – Ты всегда твердо стояла на ногах.
– Мистер Ратледж?
Он повернулся на женский голос, окликнувший его от двери, давая Эйвери редкую возможность разглядеть его профиль. Да, с мужем Кэрол Ратледж повезло.
– Вы просили меня напомнить о драгоценностях миссис Ратледж, – сказала сестра. – Они все еще в сейфе.
Мозг Эйвери лихорадочно заработал. Она уже не раз представляла себе, как он войдет в палату и выложит украшения на кровать. «Это не вещи Кэрол, – скажет он. – Но кто вы?» Однако этого не произошло. События развивались по своему сценарию. Может быть, еще не все потеряно?
– Все время забываю их забрать, – ответил он с досадой. – Не могли бы вы послать кого-нибудь вниз забрать их для меня?
– Сейчас позвоню и узнаю.
– Буду вам весьма признателен. Спасибо.
Сердце Эйвери бешено забилось. Она мысленно возносила Господу молитву. Вот сейчас, накануне операции, в одиннадцатом часу вечера, она будет спасена. Ей действительно нужна пластическая операция, но восстанавливать надо лицо Эйвери Дэниелз, а не кого-то еще.
– Ну, в операционной драгоценности тебе не понадобятся, – говорил тем временем Тейт. – Но я понимаю, что ты будешь чувствовать себя увереннее, зная, что твои вещи не пропали и находятся у меня.
Мысленно она ликовала. Все будет в порядке. Ошибка выяснится, ей больше не о чем волноваться.
– Мистер Ратледж, к сожалению, забирать вещи из сейфа кому-либо, кроме самого больного или его близких родственников, против правил нашей клиники. Я никого не могу за ними послать. Извините.
– Ничего страшного. Я постараюсь за ними зайти завтра.
У Эйвери внутри все оборвалось. Завтра будет слишком поздно. Она спрашивала себя, почему Господь уготовил ей это. Не достаточно ли уже она наказана за ту ошибку? Или вся оставшаяся жизнь будет для нее одним сплошным испытанием во искупление единственного провала? Она и так уже потеряла профессиональную репутацию, лишилась доверия коллег, разрушила свою карьеру. Неужели у нее отнимут еще и собственное имя?
– Есть еще одно обстоятельство, мистер Ратледж, – неуверенно проговорила сестра. – Там внизу вас ждут два репортера.
– Репортеры?
– С одной телестудии.
– Здесь? Сейчас? Их что, прислал Эдди Пэскел?
– Нет. Я у них сразу спросила. Просто охотники до сенсаций. По-видимому, просочились слухи, что завтра операция. Они хотят поговорить с вами о последствиях авиакатастрофы для вашей семьи и предвыборной гонки. Что мне им сказать?
– Пусть идут к черту.
– Но, мистер Ратледж, я не могу им этого сказать.
– Конечно, нет. Если вы это сделаете, Эдди убьет меня на месте, – проворчал он себе под нос. – Скажите им, что, пока мои жена и дочь не поправились окончательно, я не намерен делать никаких заявлений по этому поводу. А если они не уйдут, обратитесь к охранникам. И скажите им также, что, если только они попытаются проникнуть в детское отделение и станут приставать к моей дочери или матери, они об этом очень пожалеют.
– Мне жаль, что я доставила вам столько хлопот…
– Вы тут ни при чем. Если они будут вам докучать, зовите меня.
Когда он снова повернулся к ней, Эйвери сквозь слезы заметила тревогу и усталость в его лице.
– Стервятники. Вчера одна газета выхватила из моей речи фразу о ловле креветок в прибрежных водах и процитировала ее вне контекста. Сегодня утром у меня телефон раскалился от звонков, пока Эдди не состряпал встречное заявление с требованием опровержения.
Всякая недобросовестность вызывала у него возмущение.
Эйвери хорошо его понимала. Она достаточно времени провела в Вашингтоне и знала, что из политиков не страдают только самые беспринципные. Людям честным, каким ей казался Тейт Ратледж, приходилось нелегко.
Неудивительно, что он выглядел таким усталым. На его плечах было не только бремя предвыборной гонки, но еще и получивший моральную травму ребенок и жена, которой тоже предстоят тяжкие испытания.
Только… она – не жена ему. Она – чужая женщина. И она не может ему сказать, что он доверяется постороннему человеку. Она не может оградить его от нападок прессы или помочь справиться с проблемами Мэнди. Она даже не может предупредить его, что кто-то собирается его убить.
Он просидел с ней до утра. Просыпаясь среди ночи, она всякий раз видела его рядом. По мере того как усталость накапливалась, складки у него на лице становились все глубже. От недосыпания глаза покраснели. Один раз Эйвери слышала, как сестра уговаривала его пойти отдохнуть, но он отказался.
– Я не могу ее сейчас оставить, – сказал он. – Она очень боится.
Мысленно она зарыдала. «Нет, не уходи. Не оставляй меня одну. Я не могу остаться одна».
Наверное, было уже утро, когда другая сестра принесла ему чашку горячего кофе. Запах был потрясающий, Эйвери страстно захотелось кофе.
Явились техники перенастроить аппарат искусственной вентиляции легких. Постепенно ее отлучали от машины – по мере того как легкие оправлялись после химического отравления. По сравнению с тем, как работал аппарат в первые дни, нагрузка на него была снижена многократно, но все же на несколько дней он ей еще понадобится.
Санитары стали готовить ее к операции. Сестры измеряли давление. Она пробовала перехватить чей-нибудь взгляд, чтобы попытаться еще раз донести до них, что происходит чудовищное недоразумение, но никто не обращал на запеленутую с ног до головы пациентку никакого внимания.
Тейт ненадолго вышел, а когда вернулся, с ним был уже доктор Сойер. Этот был бодр и весел.
– Ну, как дела, Кэрол? Мистер Ратледж сказал, что вы неважно спали, зато сегодня – ваш день.
Он внимательно изучал ее карту. Многое из того, что он говорил, произносилось чисто машинально, поняла Эйвери. По-человечески он был ей глубоко несимпатичен, как и Тейту.
Удовлетворившись показателями жизненно важных функций организма, он передал карту сестре.
– В физическом смысле у вас дела идут превосходно. Не пройдет и нескольких часов, как у вас будет новое лицо, и тогда можно будет говорить уже об окончательном выздоровлении.
Собрав все силы, она стала издавать утробные звуки, пытаясь сказать о той роковой ошибке, которую они собираются совершить. Хирург истолковал ее по-своему, решив, что она все еще сомневается в успехе операции.
– Это вполне реально, обещаю вам. Через полчаса начнем.
Она снова попыталась протестовать, на сей раз прибегая к единственному доступному ей средству: она отчаянно заморгала.
– Введите ей предоперационное седативное, чтобы она немного успокоилась, – бросил он сестре и вышел из палаты.
В отчаянии Эйвери мысленно вскрикнула.
Тейт сделал шаг вперед и сжал ей плечо.
– Кэрол, все будет в порядке.
Сестра ввела в вену шприц с наркотиком. В сгибе локтя Эйвери почувствовала легкое потягивание. Через несколько секунд по телу побежало уже знакомое тепло, и скоро даже кончики пальцев ног у нее стали горячими. Это была нирвана, ради которой наркоманы готовы убить. Восхитительное бесчувствие. Она в момент стала невесомой и прозрачной. Лицо Тейта начало расплываться, а потом исчезло вовсе.
– Все будет в порядке. Клянусь тебе, Кэрол.
«Я не Кэрол».
Она усилием воли держала глаз открытым, но он закрывался сам собой под тяжестью свинцового века.
– …ждать тебя, Кэрол, – сказал он нежно.
«Я Эйвери. Я Эйвери. Я не Кэрол».
Но после операции она уже будет Кэрол.
6
– Не могу понять, что тебя так огорчает.
Тейт круто развернулся и гневно посмотрел на менеджера своей предвыборной кампании. Эдди Пэскел выдержал его взгляд совершенно невозмутимо. По опыту он знал, что Тейт легко может вспылить, но быстро отходит.
Как он и ожидал, огонь в глазах Тейта скоро погас. До этого он стоял, агрессивно подбоченясь, а теперь опустил руки.
– Эдди, ради всего святого, моя жена только что перенесла очень сложную операцию, которая длилась много часов.
– Понимаю.
– Тогда что непонятного в том, что я разозлился, когда меня окружила толпа назойливых репортеров с их дурацкими вопросами? – Тейт недоуменно помотал головой и вздохнул. – Придется тебе им объяснить. Я был попросту не в настроении давать пресс-конференцию.
– Даже если они перешли все границы…
– Это мягко сказано.
– Но ты сорок секунд был в эфире в шестичасовом и десятичасовом выпуске новостей – и притом на всех трех каналах. Я записал и потом прокрутил еще раз. Ты выглядел раздраженным, хотя, учитывая обстоятельства, это вполне объяснимо. Но в целом, я думаю, это сработало в нашу пользу: ты пал жертвой бессердечных журналистов. Избиратели будут на твоей стороне. Это безусловный плюс.
Тейт грустно усмехнулся, опускаясь в кресло.
– Ты не лучше Джека. Ты не можешь абстрагироваться от кампании, все время прикидываешь, что для нас хорошо, а что – плохо. – Он провел ладонями по лицу. – О Господи, как я устал.
– Выпей пивка. – Эдди достал из маленького холодильника запотевшую банку и протянул Тейту. Взяв и себе тоже, он устроился на краю постели. Они находились в номере Тейта. Какое-то время они молча потягивали пиво, потом Эдди спросил: – Что говорят врачи?
Тейт вздохнул:
– Этот Сойер после операции заливался соловьем. Говорит, что полностью удовлетворен, якобы это лучшая работа его бригады за все годы.
– Самореклама или правда?
– Остается только молиться, чтоб было правдой.
– А когда ты сам сможешь в этом убедиться?
– Сейчас вид у нее неважный. Но через несколько недель…
Он сделал неопределенный жест и еще больше ссутулился в кресле, вытянув перед собой длинные ноги так, что почти коснулся ботинками начищенных до блеска туфель Эдди. На нем были джинсы, еще усугублявшие контраст с Пэскелом, одетым в отутюженные темно-синие фланелевые брюки.
Пока что Эдди не придирался к его внешнему виду. Предвыборная платформа была рассчитана на то, чтобы найти отклик в душе простого человека, а именно – техасского среднего класса. Тейт Ратледж должен был стать защитником униженных. И его одежда пока вполне соответствовала этой роли. Впрочем, это не был политический маневр, он одевался так еще с начала семидесятых, когда они с Эдди учились в Техасском университете.
– Сегодня умер один из уцелевших в катастрофе, – тихо сообщил Тейт. – Парень моих лет, женат, четверо детей. Получил множественные повреждения внутренних органов, но его как-то склеили, и все думали, он выкарабкается. И вот – умер от инфекции. Господи, – он помотал головой, – ты можешь себе представить – пережить такое и умереть от инфекции?
Эдди Понял, что его друг захандрил. Это было опасно как для Тейта лично, так и для всей кампании. Джек уже высказывал опасения по поводу морального состояния Тейта. И Нельсон тоже. В числе прочего в обязанности Эдди входило следить за настроением Тейта и не допускать никаких депрессий или срывов.
– А как Мэнди? – спросил он нарочито бодрым голосом. – Все добровольные помощники в нашей штаб-квартире по ней соскучились.
– Мы сегодня повесили у нее в комнате плакат с автографами. Не забудь поблагодарить всех от моего имени.
– Да, ребята хотели как-то ознаменовать ее выписку домой. Должен тебя предупредить: завтра она получит плюшевого медведя больше тебя ростом. Ты ведь знаешь, она прямо-таки королева предвыборной кампании.
Наградой Эдди была вялая улыбка.
– Врачи говорят, что переломы у нее заживут бесследно. И от ожогов следов не останется. Она сможет играть в теннис, выступать на стадионе в группе поддержки школьной команды, танцевать – одним словом, делать все что угодно. – Тейт поднялся и сходил еще за парой пива. Опять устроившись в кресле, он сказал: – Физически она оправится. А вот с психикой – тут есть сомнения.
– Дай ребенку время. С такими потрясениями и взрослому нелегко справиться. Не случайно авиакомпании держат специальный штат психологов для тех, кто уцелел в катастрофе, и родственников погибших.
– Я знаю, но Мэнди и без того была чересчур застенчива. А теперь она производит впечатление абсолютно закомплексованного ребенка. Она зажалась. Конечно, если я очень стараюсь, мне удается ее рассмешить, но мне кажется, она просто хочет мне угодить. В ней не осталось живости, подвижности. Она все время лежит, уставившись перед собой. Мама говорит, во сне она плачет и просыпается от кошмаров.
– А что психолог?
– Эта дубина? – Тейт вполголоса выругался. – Она говорит, что нужно время и терпение и что мне не следует требовать от ребенка слишком многого.
– Ну видишь, все то же самое.
– Я не сержусь на Мэнди за то, что она отказывается действовать по команде, – отрезал он. – Психолог имела в виду именно это, отчего я и пришел в ярость. Но, понимаешь, у моей девочки такой вид, как если бы на ее плечах лежал груз всей вселенной, а это ненормально для трехлетнего ребенка, согласись.
– Но ты ведь не видел детей, оставшихся в живых после авиакатастрофы, – резонно возразил Эдди. – Эмоциональное потрясение, которое она пережила, не может пройти в одночасье, это тебе не физическая травма.
– Я понимаю. Просто… черт, Эдди, не знаю, сумею ли я оправдать ожидания Кэрол и Мэнди, да к тому же еще и избирателей.
Больше всего Эдди боялся, что Тейт раздумает баллотироваться и сойдет с дистанции. Когда Джек сказал, что среди журналистской братии ходят слухи, будто Тейт собирается снять свою кандидатуру, первым его желанием было найти этих сплетников и поубивать на месте. К счастью, до Тейта эти слухи не дошли. Да, надо что-то делать, чтобы поддержать моральный дух кандидата на нужной высоте.
Подавшись вперед, он сказал:
– Ты помнишь, как на втором курсе ты выиграл для нас товарищеский теннисный турнир?
Тейт ответил неуверенно:
– Смутно.
– "Смутно", – усмехнулся Эдди. – Ты и не можешь этого помнить отчетливо, потому что ты был в страшном похмелье. Ты тогда забыл, что предстоит игра, и всю ночь пропьянствовал. Мне пришлось вытаскивать тебя из постели, ставить под холодный душ и тащить к девяти часам на корт, иначе нам записали бы неявку.
Тейт посмеивался.
– И что ты хочешь этим сказать? К чему ты это вспомнил?
– Я это вспомнил потому, – сказал Эдди, сползая с кровати, – что ты сумел взять себя в руки в сложнейших обстоятельствах, когда знал, что должен это сделать. Ты был нашей единственной надеждой на победу в турнире и хорошо это понимал. И ты выиграл, несмотря на то, что за несколько минут до матча с трудом продрал глаза и выблевал дюжину пива.
– Да, но сейчас не студенческий турнир по теннису.
– Зато ты, – сказал Эдди, тыча в него пальцем, – ты остался прежним. Сколько я тебя знаю, ты всегда умел быть на высоте момента. В те два года, что мы вместе учились в университете, и потом, в летном училище, и во Вьетнаме, когда ты тащил меня на себе из этих проклятых джунглей, – ты всегда вел себя как герой.
– Не хочу я быть героем. Я хочу быть сенатором от штата Техас, приносящим пользу своему народу.
– И ты им станешь.
Эдди хлопнул себя по коленкам, будто приняв какое-то важное решение, поднялся и поставил пустую банку на столик. Тейт тоже встал. Случайно он поймал свое отражение в зеркале.
– Господи, Боже ты мой. – Он провел рукой по колючему подбородку. – Кто станет голосовать за эту образину? Почему ты мне не сказал, на кого я похож?
– Смелости не хватило. – Эдди легонько стукнул его по спине. – Тебе надо как следует отдохнуть. И советую с утра тщательно побриться.
– С утра я уеду в госпиталь. Мне сказали, что Кэрол переведут из послеоперационной в отдельную палату около шести часов. Я должен быть там.
Эдди несколько секунд изучал сверкающие носки своих туфель, а затем поднял глаза на друга.
– Ты так возишься с ней все это время, это даже трогательно.
Тейт сдержанно кивнул;
– Спасибо.
Эдди хотел было что-то добавить, но передумал, рассудив, что Тейту не понравятся советы относительно его семейной жизни, особенно из уст холостяка. Он ограничился дружеским похлопыванием по плечу.
– Ухожу, а ты ложись. Завтра созвонимся. Послушаем, что эти врачи скажут.
– Что там дома?
– Все как всегда.
– Джек говорил, ты пристроил Фэнси помогать в предвыборной кампании?
Эдди рассмеялся и, зная, что Тейт не обидится на едкое замечание в адрес племянницы, добавил:
– Днем она у меня засовывает буклеты в конверты. Кто и что ей куда засовывает ночью – не могу сказать.
На скорости семьдесят пять миль в час Фрэнсин-Энджела Ратледж промчалась мимо загона для скота. Машине был год от роду, но она обращалась с ней так, что вполне можно было дать и все пять. Пристегиваться было не в правилах Фэнси, так что на ухабе ее подбросило на добрых шесть дюймов. Приземлившись, она рассмеялась. Она обожала, когда ветер трепал ей длинные распущенные волосы, даже зимой. Быстрая езда с полным несоблюдением правил дорожного движения была только одним из увлечений Фэнси.
Другим ее увлечением был Эдди Пэскел.
Эта страсть возникла недавно и пока что оставалась нереализованной и безответной. Впрочем, Фэнси ни на минуту не сомневалась, что это только вопрос времени.