Свингующие пары Лорченков Владимир

Уведешь мою сестру, я тебя, сука, урою, сказал он.

…под утро, когда в щели стал заползать, – словно нечистая сила, – серый свет, дом затих.

Иногда с улицы вскипал рычанием мотор автомобиля, слышался невнятный разговор, хлопали дверцы, шелестели шины, и снова наступала тишина. Сумрачная тишина утра, когда уже слишком поздно засыпать снова – и очень скоро пора вставать. Я так и не лег, и, хорошенько пройдясь по всем рядам, какие только можно было представить, нашел Алису с Лидой лишь под утро.

Они спали в небольшой комнате на втором этаже. На столе от бильярда, голые, обнявшись.

Я, – с синяком в паху, и с членом, посиневшим от зубов одной весьма предприимчивой девицы, известной на весь город вовсе не этим, а своей довольно скучной колонкой в модном журнале, – постоял немного на пороге, после чего закрыл дверь, и вышел на кухню за шампанским. Дорогу туда я так и не нашел, в этом доме, как в большом городе, лучше всего было пользоваться уже знакомым путем, иначе вы рисковали заблудиться, – что со мной и случилось, – пришлось похитить пару бутылок прямо у спящих гостей. Вернувшись, я нашел в комнате Диего и Анну-Марию. Они явно провели ночь вместе, стояли рядом, и глядели на стол. Диего держал на бедре сестры руку. По-братски, то есть, вполне по хозяйски. Я услышал сопение Алисы. Лида пробормотала что-то во сне. Я слегка кашлянул. Диего, не обернувшись, махнул свободной рукой – я увидел, что он держал в ней бутылку виски. Я зашел, и закрыл дверь. Только тогда я обратил внимание, что на Анне-Марии не обычное платье служанки, а что-то, явно символизирующее наряд ведьмы. Живописные лохмотья, и остроконечная шляпа, чулки на резинке…

Глупо устраивать тематические вечеринки на вечерах свингеров, сказал я тихо.

Все равно все сразу раздеваются, сказал я.

Диего, молча, кивнул. Потом спросил.

А знаешь ли ты, какое сегодня число, сказал он.

Как же, ночь с тридцатого апреля на первое мая, сказал я, глядя на наряд Анны-Марии. Вальпургиева ночь. Весь город танцевал на дискотеках со шлюшками и студентками – чаще всего это одно и то же, – ряженными в ведьм. Да нет, амиго, сказал Диего.

Тридцатого апреля день рождения твоей жены, сказал он, не оборачиваясь.

Только взгляни, сказал он.

Я подошел к ним и посмотрел на Алису с Лидой.

Это было самое красивое, что мне довелось видеть в жизни. В счет не шло даже северное сияние, которым меня пытался поразить отец в детстве, когда мы с ним пересчитывали звезды в зеленоватом небе Заполярья. Белое и черное. Они напомнили мне старую гравюру из моего Лукиана – черный, поджарый, пастух и белая, задастая, римлянка. И его пятерня, нагло распростершаяся на белом мясе подруги. Алиса и лежала, ухватившись за белое мясо Лиды. Я почувствовал… нет, не ревность. Чувство невероятной утраты, невосполнимого пробела. Алиса и Лида вместе составляли божество Платона, идеальное существо. Что бы я не делал, мне никогда не приблизиться к нему – даже если я поселюсь в них обеих. Я чувствовал тоску и томление, как Земля, которая приливными ночами плачет волнами по навсегда вырванной из себя Луне. Фантомная боль, утрата части себя. Вот что проникло в мои поры, когда я глядел на Алиса с Лидой. Я вдруг подумал – а что, если они уйдут от нас, каждая.

Господи, если бы у Алисы был член, сказал вдруг Диего.

Согласись, я их заслужил, обеих, сказал он негромко. Скажем, на все лето, сказал он. Это сделка, сказал он.

Я понял, что он стал бизнесменом намного больше, чем я полагал.

И потом мы в рассчете, спросил я. Ну, разумеется, приятель, сказал он. А если… сказал я. Ох, господин писатель, сказал он. Все-то вам надо вербализировать, сказал он. Недурно для афериста и жулика, сказал я. Он хмыкнул. Если я не получаю обеих, то все рассказываю Алисе, сказал он. Что, сказал я.

Лида брюхата, сказал он.

…Твоя жена не простит этого, ты же знаешь, сказал Диего. Он был прав. Слишком много абортов сделала от меня Алиса, чтобы родить. Мы убили всех наших детей и она утратила способность зачинать.

И никогда не простила бы мне детей от другой женщины.

Откуда ты знаешь, может быть, я хочу уйти к Лиде, сказал я, но это был чересчур явный ложный замах. Диего снова хмыкнул. А ты хочешь, сказал он, лишь обозначив направление удара, который вовсе не требовался. Я молчал. Если бы во мне была арифметическая машина, то шестерни разорвало бы от скорости подсчетов. Хотя, конечно, я обманывал сам себя. Я давно уже все решил. Я хотел остаться с Алисой.

Так было привычнее.

И я – как раз в пятом часу, времени третьей стражи, – промолчал, а он кивнул, уверенный в себе.

Ну и для чего тебе нужна моя жена… на целое лето, сказал я.

Для наркоты, шпионажа, или группового секса, сказал я. Немножечко для того, немножечко для сего, сказал он, передразнивая мою манеру передразнивать местечковый акцент, которого я у него не слышал ни разу в жизни.

Разумеется, я буду трахать твою жену все это время, сказал он.

Но это в качестве бонуса, сказал он.

Знаешь, почетный консул с двумя шикарными бабами это совсем не то, что аферист и жидок паршивый, сказал он. Статус и бабы, все это отвлекает внимание, сказал он. Даже теоретической возможности досмотров и других проблем не возникает, сказал он.

Значит, вот почему ты возил их к морю, сказал я.

Миляга, ваша Молдавия сраная давно уже транзитный пункт наркоты в международном масштабе, сказал он.

Но зато ведь и девушки покатались, сказал он. И потом, что все эти люди здесь, в моем доме, по-твоему, нюхают, сказал он. Безотходное производство: если открыл гостиницу, то хорошо бы и ресторан при ней, сказал он. Ты что, думаешь, я нашел дилеров и кого-то пустил попастись на эту лужайку, сказал он. Если Алиса попадет из-за тебя в тюрьму, я тебя убью, сказал я. Если она узнает что я обрюхатил Лиду, я тоже тебя убью, сказал я. Он кивнул – принял к сведению. После я верну тебе жену, сказал он, обещаю. Вопрос лишь, захочется ли ей. Не говорить ей про нас с Лидой – условие сделки, напомнил я.

А Лида, сказал он.

Я улажу это с ней, сказал я.

Ладно уж, сказал он презрительно.

Я поглядел на Алису – они спали крепко, уснули совсем недавно, это было видно, первая фаза сна, кажется, – и прикинул, стоит ли честно рассказать все. Но Диего знал, что делает. Алиса не простит мне настоящей измены. А я не смогу без нее жить, вдруг понял я, и понял, что чувствует преступник, которого хватают впервые в жизни.

Поздно, поздно, все слишком поздно, протрубили во мне все ведьмы шабаша, и я почувствовал тошноту.

Ну, а что же будет с Лидой дальше, сказал я.

Ты же сказал, что решишь, напомнил он насмешливо.

Я имею в виду ты и она… сказал я.

Вот уж последнее, что меня интересует, сказал он. Можешь подобрать птичку с перебитой ножкой, сказал он. Ты ставишь меня перед тяжелым выбором, сказал я. Дружище, так и мне пришлось Нелегко, сказал он, со свистом выпуская воздух. Он тяжело дышал, и я понял, что он пьян. Тебе бы выспаться, сказал я. Я верну тебе их через три месяца, сказал он. Это будет поездка в горы, на море… целое путешествие с заездами в порты и всякие места… сказал он. Обещаю не вернуться раньше времени, сказал он. Что же, сказал я. Желаю удачно развлечься, сказал я. Он кивнул, совершенно очевидно не желая продолжать разговор.

Я повернулся к двери.

И еще… сказал он.

Насчет Анны-Марии, сказал он, нимало не беспокоясь насчет того, что она была тут.

Присмотри за ней это время, сказал Диего. Я понял, насколько опасной будет поездка. Он предпочитал отдать мне единственную женщину, которую любил – свою сестру – чем взять с собой.

Советую тебе трахнуть мою сестру, и снять это на камеру, чтобы я потом мог полюбоваться, сказал он.

Меня озарило. Диего на самом деле баба, и поэтому ему нравится смотреть, как трахают его баб. Я давно должен был догадаться. Если ты принимаешь правила игры, то принимаешь их во всем. Нет на свете сурового мужика в кожаной портупее и с сигарой во рту, который не хотел бы, чтобы его оттрахали в задницу. Они таким образом рассчитываются с Девой Марией.

Тебе не кажется, что в тебе говорит женщина, сказал я.

Приятель, ты с такой легкостью сдал их обеих… сказал он.

А ты, сказал я.

А я ни одной из них не давал клятвы верности, сказал он.

Кроме своей сестры, сказал я.

Ну, так на то она и сестра, сказал он.

Кстати, верни мне сестру в целости и сохранности, сказал он.

Она дурочка, я обязан о ней заботиться, сказал он.

Обещаю, что и волос не падет с ее головы, сказал я.

Я открыл тебе свой дом, свои объятия, свою жизнь, я дал тебе все, даже свою жену я тебе дал, сказал он.

А ты похитил все это, словно вор, сказал он.

Ты точно не хочешь, чтобы я трахнул тебя в задницу, сказал я.

Сбавь обороты, а то я соглашусь, и что ты тогда будешь делать, сказал он.

Я прикусил язык.

Даже сейчас я предлагаю тебе более чем выгодную сделку, сказал он.

Ты, засранец, получаешь мою сестру на лето, сказал он.

Так присматривай за ней, сказал он, и я понял, что ему попросту не с кем оставить Анну-Марию, и раз уж он выбрал меня, то, несмотря ни на что, доверяет. От этого мне стало легче. Чуть-чуть.

Куда ты их повезешь, сказал я.

Убирайся, сказал он.

Я понял, что этой партии мне не выиграть.

Вышел из комнаты, закрыв дверь, и оделся в прихожей.

Когда туда вышла Анна-Мария, я открыл дверь, подождал, пока она выйдет на улицу. И мы молча побрели ко мне домой.

…Через три месяца вернулась Алиса, и, не говоря ни слова, отправилась в ванную. Я помог Анне-Марии одеться, и вызвал такси. Она прижалась своей щекой к моей и попросила не провожать. Я с удовольствием согласился.

Когда в доме появилась Алиса, я почувствовал, что вернулся и сам дом.

Еще я понял, что не смогу жить с Анной-Марией. Она великолепно сосала, – и сосала мне все эти девяносто дней… я просто хватал ее за руку и валил на пол, как жертвенного быка, на колени, словно мстя Диего… после чего отпускал и она шла дальше, хлопотать по хозяйству, а я вновь ложился на диван… – но если тебя приводят в бешенство крошки, оставленные женщиной на столе, лучше поостеречься брать эту женщину в дом.

И дело вовсе не в том, что она, якобы, неряха.

Если тебя раздражают такие мелочи, ни о какой любви и речи быть не может.

Так что я облегченно вздохнул, провожая сестру Диего.

И понял, что снова наступила осень.

И, оставив Алису в ванной с утра, вышел на встречу с Лидой, гадая, насколько велик будет живот. Он, кстати, только появлялся, – а грудь наверняка стала еще больше, – так что я, предвкушая, не обратил внимания на наш обычный с Алисой скандал по телефону, и странные, так непохожие на мою жену угрозы… и вернулся домой лишь под вечер.

Где нашел Алису в луже блевотины и куче упаковок из под таблеток.

А дальше вы знаете. Вместо того, чтобы вызвать «скорую», я закрыл дверь, и поехал на свинг-вечеринку.

***

Распечатки телефонных переговоров в нашей банановой республике – и тут Диего оказался прав, а я в кои-то веки пожалел, что, в отличие от большинства моих соотечественников, не позаботился приобрести американский, на худой конец, европейский, паспорт, – оказалось проще простого. Помог один из коллег по позапрошлой жизни, отправленный в бессрочную отставку за связи с наркомафией, коррупцию, шантаж и тому подобные, противоречащие Кодексу журналиста, вещи. Об одной из них, – парня подставили, подсунув ему в качестве любовницы сотрудницу полиции, – он даже написал книгу, едва было не став писателем из Молдавии более известным, чем я.

Помню, меня это даже взволновало на какое-то время.

Сейчас, когда наши честолюбивые планы и замыслы давно уже истлели сгоревшей картофелиной, – которую бойскауты забыли в костре, – нас ничто не разъединяло. Мы иногда даже встречались, чтобы покряхтеть и поворковать про несправедливость книжного рынка. И пусть мне повезло чуть больше, я не обманывался.

Я сумел стать великим писателем, но не справился стать известным писателем.

Второе куда важнее первого. Ну, а журналистом я всегда был вообще никудышным. Так что, смирившись, позвонил ему и попросил помощи. А он помог, и спустя несколько дней после похорон и утомительных процедур в полиции – мне ничего не смогли предъявить, потому что я ничего и не делал и лишь осознание этого удержало меня от истерики, – я стоял на перекрестке в центре города и ветер рвал у меня из рук кипы бумаги с механического вида буквами, словно вышедшими из-под первых, старинных еще, принтеров.

Тренькнул телефон, и я, глянув на табло, не стал нажимать кнопку ответа.

Звонила Лида, которой мне нечего было пока сказать.

На похоронах она прислонилась ко мне и постояла, – словно на столб оперевшийся пьяница, – после чего прикоснулась черной вуалью щеки, и пропала где-то позади стройных рядов мужчин со скорбящими лицами. Как ни странно, проводить Алису пришли и многие женщины, хотя она органически не выносила их. Во время встреч моей жены с другими представительницами пола – если, конечно, речь шла не о самых сильных особях, вроде самой Алисы, – они вели себя, как масло и вода. Каждый отступал в свои пределы, и смешения не происходило. Нужно было быть мужчиной, чтобы Алисе по-настоящему раскрыла свои створки и дала вам пошариться в себе.

А душа Алисы, – как и полагается дочери матушки природы, – пряталась в самой, что ни на есть, пизде.

Диего, услышав это от меня, согласился, и постарался увести на кухню, где молчаливые стюарды разливали коньяк и водку, и джин, и ром, и все, что пожелает душа людей, пришедших выразить мне свои соболезнования. Я понял, что говорил чересчур громко. И вообще выпил. Диего согласился со мной в этом, и предложил взглянуть в окно. Мир прекрасен, амиго, сказал он, и в нем нужно остаться хотя бы ради Алисы, ради памяти. Он был грустен, мой фальшивый латиноамериканец, и напоминал не только афериста, пойманного агентами полиции – их в своих черных костюмах и очках напоминал каждый второй гость свадьбы, и судя по тому, как Диего испуганно оглядывался, среди них и правда могли оказаться легавые, – но и, как ни странно, настоящего латиноамериканца. Пусть и ряженного…. Но ведь даже настоящие латиноамериканцы в чем-то – ряженные.

Я выполнил просьбу Диего, и увидел в окне желтые листья. Значило ли это, что снова наступила осень, и если да, то куда делось лето? Диего успокоил меня, лето мы прожили, сказал он. Но будет еще зима и еще лето, шепнул он. Все вечно, все возрождается. Алиса тоже вернется. Может быть, она вырастет чудесной розой. Мы с Лидой посадим, сказал он вкрадчиво.

Значит, ты остаешься с Лидой, сказал я.

Ну, конечно, ответил он мягко, добавив, я ведь должен выручить друга в такую минуту. Я кивнул. Он и правда выручил меня, потому что я утратил всякий интерес к Лиде. Я понял, что огонь горел, лишь когда была Алиса, и я обманывал себя. Мне нужны были много женщин.

Но без Алисы мне не нужна была ни одна другая женщина.

И свинг, – на который мы возлагали столько надежд, – и адюльтер, который казался мне единственным возможным способом вырваться от Алисы, были всего лишь гарниром к основному блюду. Все это оказалось так… прямолинейно и просто, так примитивно… что я расхохотался под испуганными взглядами гостей и под утешительные похлопывания по спине и бормотание – «утомился… тяжело.. стресс… амиго… крепись…» – моего верного Санчо на этих похоронах, Диего. Задыхаясь от смеха, я объяснил причину внезапного веселья, и Диего осторожно хихикнул несколько раз.

Урок первого класса, сказал я.

Мойте руки перед едой, и цените то, что у вас есть, сказал я.

Амиго, сказал он, в жизни бывает всякое, и порой прямолинейные уроки оказываются настоящими свингами. Что, сказал я, встрепенувшись, как старая лошадь под звуки боевой трубы. Я знал, что эта лошадь – как и труба, – одна из самых затасканных метафор, которые только существуют в мировой литературе с появлением кавалерии и горнов. Но мне доставляло мучительное наслаждение употреблять ее после того, как я осознал, что не состоялся писателем. Эта метафора жгла мне тело, как вериги – протертую кожу. Оставалось лишь посыпать голову пеплом, что я и сделал.

Бедная моя несчастная Алиса, я не цени… пробормотал я.

Свинг, это такой удар, который идет издалека и кажется прямым, но достает сбоку, сказал Диего, и сказал это чуть испуганно.

Знакомая фраза, – произнесенная мной когда-то, а потом, без сомнения, подхваченная Алисой, – мелькнула рыжим хвостом под кустами моего одиночества, над бездной моего отчаяния.

Я в курсе, сказал я резко. Осталось узнать, откуда ты это узнал, тюфяк, сказал я, ведь ты в жизни не подходил близко к рингу, если не считать того раза, когда я взял вас с Лидой и Алисой на сентиментальную прогулку воспоминаний к моему старому залу. Это который теперь снесли, спросил он чуть испуганно. Неважно, рявкнул я. Она что, рассказывала тебе про это, спросил я. Про что, сказал он.

Не придуривайся, сказал я.

Схватил его за грудки, приподнял, поразившись тому, какой он маленький – невысокий я держал его на весу, он не касался ногами пола, – и сказал. Что она рассказывала тебе, сказал я. Говори, или, богом клянусь, я вышвырну тебя из окна, сказал я. На кухне никого не было: все покинули убитого горем и впавшего в истерику вдовца и здравомыслящего друга, который должен его утешить. Диего моментально оценил обстановку.

Почти все, сказал он. Я молча тряхнул его.

Все, сказал он.

Насколько, конечно, я могу судить, сказал он.

Алиса… сказал я, не отпуская его. Это была самая скрытная женщина на Земле, сказал я. Ты видел ее паспорт, сказал я. Там написано «спартанка» в графе «национальность», сказал я. Да ей лисенок пах бы разорвал, но она бы и слова не вымолвила, сказал я. Я не понимаю, о чем ты говоришь, сказал он жалобно. Еще бы, сказал я угрожающе.

А ты, сказал я, что ТЫ ей сказал, из-за чего она вдруг была с тобой так откровенна.

Ничего, сказал он.

С чего вдруг Алиса, которая могла в пике броситься и за сантиметр до земли притормозить, сказал я… поступила, как сраная школьница, сказал я.

ЧТО ты ей сказал, а, сказал я.

Ничего, клянусь, прохрипел он.

Ты уверен, сказал я, подняв его еще выше, затрещала рубашка.

Ты обещал мне… сказал я.

Клянусь сестрой, я ни слова не сказал твоей жене, что ты обрюхатил мою, сказал он.

Ты можешь поспрашивать Лиду, пошел он ва-банк, или… ну я не знаю, распечатки телефонных разговоров просмотреть.

Учти, я так и сделаю, сказал я.

Я так и сделал.

…выхватывая свободной рукой листы из кипы, зажатой в другой руке – от напряжения болела кисть, но я все равно не перекладывал бумаги, и лишь плотнее прижимал к корпусу, – я просматривал их, и отпускал на волю ветра. Они вспархивали, и взлетали ввысь бумажными голубями, чтобы, покружившись немного, улететь куда-то за окраину города. Конечно, Диего блефовал. Он вовсе не собирался остаться в городе, с Лидой.

Но когда я это понял, было поздно.

…иногда мне кажется, что я больше не нужна ему, писала Алиса.

…милая, на вещи стоит смотреть хладным оком, писал ей этот засранец, в жизни книжки не прочитавший, но обожавший выражаться выспренным псевдо-викторианским стилем.

…я давно уже подозревала их с Лидой, и чувствую горечь, способную отравить все воды мира, говорил он.

Возможно, он не лгал в этом. Я читал дальше.

…тебе не кажется, что он… писала Алиса.

…я просто уверен, что они… писал Диего.

…как ты думаешь, смо… писала Алиса.

…а почему бы нам… писал он.

…ела остаться верн… писала она.

…если бы ты напо… писал Диего.

Я понял, что Диего добивался моей жены проформы ради.

Я не увидел в его посягательствах – формальных, как дипломатические ноты, после которых послы враждующих держав идут вместе обедать и играть в преферанс, – настоящей страсти.

Он был похож на шахматиста, играющего в парке с ребенком, чтобы убить время.

Самое удивительное, что моя жена – Ледяная Королева, невозмутимая девственница с тысячей раскаленных крючьев в матке, скала, непоколебимый уступ, – в глубине души оказалась неуверенной в себе старшеклассницей. Бог мой, Алиса, думал я, читая все это. Бог мой, что раскидало нас по разным сторонам ринга. Ведь когда-то мы вышли на него бойцом и секундантом. Ты должна была давать мне воду, обмахивать полотенцем, а, в случае, если мне придется совсем тяжко, выбросить это полотенце рядом в лужи моих пота и крови.

Ты была моим тылом… как же оказалось, что мы стали противниками.

От сильного ветра у меня горело лицо, я чувствовал, как пересохла кожа на носу и щеках. Будь со мной рядом Алиса, она бы намазала меня кремом, подумал я, и вдруг разрыдался, как ребенок. Мне пришлось даже пойти в парк по соседству, – ловя недоуменные и сочувственные взгляды прохожих, – где я присел на скамью и постарался взять себя в руки. Судорожно вытирая слезы комком бумаги, я отслоил испорченные листы, и прочел два последних. Это был мой с Алисой разговор, – я выбросил его, дрожа от отвращения, в урну рядом со скамьей, и телефонный разговор Алисы и Диего в день гибели моей жены. Она звонила Диего уже после того, как говорила со мной.

Разумеется, он уверял меня, что этого не было.

…он бросает меня, сказала Алиса, едва он взял трубку.

…уходит к этой обрюхаченной им сучке.. твоей жене, сказала она.

…что же, к тому все шло, сказал Диего.

…у меня такое ощущение, что ты единственный, кто мне поможет, сказала Алиса.

.. солнышко, думаешь, стоит организовать товарищеский суд и привлечь его за аморалку, сказал Диего.

…коротко хохотнула Алиса. Но продолжила бороться.

…тем не менее, я верю, что ты поможешь, сказала она.

…как, солнце, сказал он.

…возьми меня в жены, сказала она.

…ты же меня так хотел, сказала она.

…исключено, сказал он.

…в конце концов, это твой прямой долг, сказала Алиса, это ведь к твоей жене уходит мой муж.

Теперь хохотнули оба.

…солнце, но что мы будем делать вдвоем, сказал он.

…ждать, пока он не вернется ко мне, а Лида к тебе, сказала Алиса.

…я не люблю Лиду, сказал Диего.

…и я не люблю тебя, сказал он, уже чуть мягче.

…я думала… сказала она…

…Алиса, скажи мне честно, сказал он мягко, разве ты хоть раз, когда я признавался тебе в любви… хоть раз.. испытала ли ты что-то похожее на ответное чувство.

…нет, сказала она после долгой паузы.

Бедная Алиса. Она всегда говорила правду, и тем самым подписала себе смертный приговор.

…кого же ты любишь, сказал Диего.

…только своего мужа, сказал он.

…верно, я люблю своего мужа, ответила она.

…которого ты, мать твою, украл у меня своими блядками, своими оргиями, и своей проституткой-женой, сказала она.

…я люблю его, своего мужа, сказала она, и я, читая это, снова разрыдался.

…ну, может быть, тебе стоило бы говорить ему об этом… или дать понять.. сказал он, добавив ядовитое, – хоть иногда.

…ты сама перегнула палку, сказал он,сталь треснула Алиса, и не моя в том вина, и не этой туповатой шлюшки Лиды.

…что же мне делать, сказала она жалобно, и я услышал, как стучит испуганное сердце Алисы.

…а ты напугай его, сказал Диего вкрадчиво.

…скажи, что выпьешь все снотворное, что есть в доме, сказал он.

…у нас в доме много снотворного, сказала Алиса.

После этого телефон моей жены замолчал. Я припомнил. Она как раз позвонила мне. Потом снова набрала Диего.

…не верит, сказала она.

…сталь и правда треснула, сказала она с вымученной улыбкой, которую я буквально видел.

…бедный мальчик, сказала она и я понял, как сильно Алиса любила меня. В такой момент она сожалела лишь обо мне.

…так выпей все это, сказал Диего.

…выпей и позвони, он примчится и вызовет «Скорую», сказал он.

…я себя так глупо чувствую, сказала Алиса, помолчав.

…солнце, потому что все это глупости, которые мне стремительно надоедают, сказал он.

…не твой ли муж, при твоем попустительстве увел у меня жену, сказал Диего.

…какого хрена я должен вам еще трагический финал со счастливой развязкой устраивать, сказал он.

…хочешь, делай, зови своего Парсифаля, сказал он.

…твой истерик психанет, и вызовет «Скорую», и вы снова поженитесь и будете жить долго и счастливо и умрете в один день, сказал он.

Диего соврал и на этот раз.

***

У меня не было Алисы.

Вернее, у меня было тело Алисы… холодное тело моей бедной жены, которая оказалась куда слабее, чем я думал. Она оказалась, – как и я, – самозванкой. Морок, сотканный моим писательским воображением над ней, развеялся. И, баюкая на коленях каменную мертвую голову жены, я понял, что Алиса была обыкновенной, – не очень счастливой, – женщиной, чей дьявольский характер создал ненормальный муж.

Никакой Алисы-ведьмы не существовало.

Я все придумал. Был чародей Владимир – владеющий миром злой волшебник, – и он разрушил Алису. И она, не выдержав, умерла. Я создал стерву, я наделил злыми чарами, оснастив ядовитейшим жалом, и я же погубил, вырвав это жало. Она была моим творением от начала и до конца. Я вдохнул жизнь в прах, и я выдохнул жизнь из праха. Алиса была мертва, она выпила, как и обещала, все снотворное, что было в доме. И, пока я трахался с Лидой на съемной квартире, она умерла. И мне не хватило сил позвонить в полицию. Я просто оставил тело наверху, в спальне, и пошел на свинг-вечеринку, и трахался всю ночь, а потом пошел утром домой, и проспал еще день беспробудно, чтобы проснуться в поту, и пойти в комнату к Алисе.

Ничего не изменилось, она не шевелилась.

Я укрыл – украл – лицо жены покрывалом от всего мира, и чувствуя, что морок окутывает меня, морок бездействия, переоделся, и поехал в город. Пил там, не очень много, в ожидании вечерней свинг-вечеринки. И пришел туда, и был пропущен на правах друга хозяина и постоянного гостя дома, хотя пришел один, что, вообще-то, запрещалось. Мужчина и женщина или две женщины. Таков закон.

Я прошел поворот, к которому нельзя будет вернуться, понял я. Надо возвращаться домой и вызывать полицию и врачей.

И я это сделал.

***

…Я знал, что ты не вызовешь «Скорую», сказал он, хихикнув.

Судя по голосу, Диего говорил откуда-то из консервной банки. Автомобиль, понял я.

Я позвонил ему, как только дочитал – водя головой, словно нищий, подбиравший монетки, – все распечатки переговоров Алисы в тот, последний день. Я не рассчитывал услышать Диего. На поминках он блефовал, чтобы выиграть время. Он его выиграл. По его голосу я понял, что он в дороге. Но еще в зоне досягаемости телефона.

Ты в Молдавии, сказал я.

Уже горы Румынии, сказал он сладко.

Лаку Рошу, сказал он, и я почувствовал неестественную сладость консервированного, искусственного, меда, который нам подавали в маленьком отеле на несколько семей в Лаку Рошу, – горном курорте, деревушке, спрятанной в тумане у подножия горы и у берега горного озера, – на возвышенном плато, растянувшемся где-то под облаками расслабленным зеленым зверем. Это значило, что через несколько минут связь пропадет, и Диего исчезнет для меня навсегда.

Ну, ты хотя бы Анну-Марию прихватил, сказал я.