Глубина моря Тор Анника

Глава 27

Остаток вечера и следующее утро Юдит была молчаливой и отрешенной. За завтраком она сообщила, что собирается уехать в Гётеборг на десятичасовом пароходе.

— Не нужно меня провожать. Я сама найду.

Разочарование Юдит стояло между ними сплошной стеной. Штеффи не находила ни единой щели. Скованно, словно чужие, они попрощались. Штеффи стояла у ограды и смотрела, как Юдит удалялась решительным шагом, неся в руке свою сумку.

— Что на нее нашло? — спросила тетя Марта. — Вы поссорились?

— Нет, — ответила Штеффи. — Не совсем.

Как объяснить тете Марте, что произошло?

Весь день Штеффи размышляла над этим. Права ли Юдит? Предала ли она свой народ? Предала ли она маму с папой?

Штеффи видела перед собой пастора и членов собрания общины. Их непонимающие лица, когда она просила помощи для мамы с папой. Манера пастора складывать ладони для молитвы.

Что у нее общего с ними?

Что у нее общего с их приторно-слащавым Иисусом?

Решение медленно созревало внутри нее.

После обеда Штеффи вспомнила, что договорилась встретиться с Верой. Сегодня среда, Вера вечером свободна.

В половине седьмого Штеффи постучала в дверь кухни летнего дома торговца. Ей пришлось подождать, пока дверь открыли. Но в дверях стояла не Вера, а ее хозяйка.

— Нет, Веры нет дома, — сказала она. — Она, наверное, пошла погулять. Но добро пожаловать, проходи в ее комнату и подожди.

Штеффи прошла за хозяйкой через кухню в комнату Веры. Комната оказалась не больше каморки, там помещались кровать, небольшой комод и колченогий деревянный стул.

Хозяйка закрыла за ней дверь. Штеффи убрала со стула блузку и пару чулок и села. Вера должна вскоре прийти. Они всегда встречались в среду по вечерам.

Но время шло. Настенные часы в кухне громко тикали и через некоторое время пробили семь. Штеффи начала беспокоиться. Она полистала зачитанный журнал, лежавший на комоде. Тут из журнала выпал листок и упал на пол. Штеффи нагнулась и подняла его.

Это была фотография девушки, откинувшей назад голову, волосы спадали ей на плечи. Плечи обнажены, блузка спущена. Поверх нее виднелись округлости груди до самых сосков. Руки поднимают нижний край блузки, словно она собиралась снять ее. Рот приоткрыт, а глаза почти закрыты.

Сначала Штеффи не захотела верить этому. Но, несмотря на прикрытые глаза и откинутую голову, она отчетливо видела, кто изображен на снимке.

Девушка на фотографии была Верой.

Фотограф. Тот, что хотел сделать Веру знаменитой киноактрисой. Так вот какие снимки он делал!

«Ты могла бы пойти со мной». Пример из грамматики немецкого языка, словно молния, промелькнул в ее голове.

Если бы она сама пошла с Верой к фотографу, этого бы не случилось. Она бы забрала Веру, как только почуяла неладное.

Штеффи хотелось порвать снимок и забыть, что он существовал. Но снимок вырезан из журнала. Должно быть, он отпечатан в тысячах экземпляров. Тысячи людей увидят его. Тысячи мужчин будут блуждать взглядом по груди и животу Веры, совсем как руки Бенгта щупали ее собственное тело на веранде загородного дома.

Штеффи была так взволнована, что не услышала шагов, приближавшихся к двери из кухни. Только когда дверь открылась, она среагировала, но было слишком поздно. Вера уже увидела, что она держала в руках.

— Вот значит как, роешься в моих вещах без разрешения!

— Он выпал из журнала, — оправдывалась Штеффи. — Я просто хотела что-нибудь почитать, пока ждала тебя.

— Дай сюда! — сказала Вера.

Штеффи протянула ей снимок. Вера медленно порвала его на мелкие кусочки.

— А теперь мы о нем забудем, — сказала она.

Штеффи не верила своим ушам.

— Ты думаешь, все исчезнет, если просто притвориться, что ничего не было?

— Это не твое дело, — сказала Вера. — Все равно ты не сможешь понять. Ты многое потеряла, но не знаешь, каково это — никогда ничего не иметь.

— Что это за дружба, когда ты обманываешь и скрываешь от меня свои дела? — спросила Штеффи. — Ты мне не доверяешь?

— Тебе — больше, чем кому бы то ни было, — тихим голосом сказала Вера. — Но не полностью, даже тебе.

— Как ты могла ему позволить делать такие снимки? Почему, Вера?

— Есть снимки еще хуже, — сказала Вера. — Где видно еще больше. Но я их сожгла.

Вера опустилась на кровать и подперла лицо ладонями. Долгое время они сидели молча. Когда Вера снова встала, ее лицо стало другим, совершенно открытым, словно с него упала маска.

— Он подводил меня к этому, — сказала она. — Шаг за шагом. Сначала он сделал много снимков со мной в одежде. Я улыбалась и поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, поднимала волосы и выпячивала губы. Затем он попросил меня расстегнуть пару пуговиц на блузке. Сказал, немного груди в вырезе воротника будет красиво смотреться. Я подумало, что в этом нет ничего страшного. Он сделал несколько снимков, а потом подошел, расстегнул еще две пуговицы и стянул с плеч блузку.

Она снова замолчала и вздохнула.

— Затем он сказал, что у меня ужасный бюстгальтер и лучше его снять. Я не хотела, но он сказал, что должен сделать полную серию снимков, чтобы у него появилась идея, как меня лучше фотографировать. Он уже потратил на меня целую пленку. Тогда я сделала, как он сказал, сняла бюстгальтер, а дальше все стало неважно.

— Разве это не ужасно? — спросила Штеффи. — Стоять голой перед ним и перед фотокамерой?

Вера медленно покачала головой.

— В тот момент — нет, — сказала она. — Даже наоборот. Он говорил, что я очень красива, что он давно не фотографировал таких красавиц. Он сказал, что почти все кинозвезды в Америке фотографируются голыми, до того как станут знаменитыми. Он все время говорил, и…

Она замолчала.

— И что тогда?

— Он двинулся ко мне, не прекращая говорить, — сказала Вера. — Я думала, он вышел показать мне, как нужно встать или лечь, но эти слова… Никто мне прежде не говорил таких вещей. Мне это понравилось, Штеффи, мне понравилось!

— Рикард знает об этом?

— Ты с ума сошла? Он убил бы меня, если бы узнал. Во всяком случае, разорвал бы помолвку.

— Ты и правда так считаешь? — спросила Штеффи. — Это ведь не имеет отношения к вам и ребенку.

— Нет, имеет.

— Как так?

— Я не знаю, чей это ребенок. Его или фотографа.

— Вера!

Вера скорчила гримасу.

— Я же сказала, что Рикард убил бы меня, если бы узнал.

— Он тебя заставил?

— Что-то вроде того, — сказала Вера. — Не насильно, но я не могла отказаться.

— Как так?

— Он истратил три пленки и сказал, что этого достаточно. Я собиралась одеться, но он сказал, что мы еще не закончили. «Думаешь, это все бесплатно? — сказал он. — Три пленки и полдня работы?» У меня было с собой немного денег, я их достала, но он только рассмеялся и сказал, что ему нужны не деньги. Он подошел ко мне, поцеловал, начал трогать меня за грудь. Я отказывалась, но он сказал, что все девушки, которых он фотографировал, потом занимались с ним этим. «Иначе я сожгу пленки. Как же ты станешь знаменитой?» Я не знала, что делать. Мне вдруг показалось, что в этом нет ничего страшного.

— О, Вера, — сказала Штеффи. — Вера, Вера.

Она протянула руку, взяла Верину ладонь и крепко сжала ее.

— Я так боялась, что могу забеременеть, — сказала Вера. — Я подумала, что должна найти ребенку другого папу. Рикард давно таскался за мной, и однажды у подъезда я позволила ему меня поцеловать. Я подумала, что он милый и порядочный. Станет инженером. Но мне нужно было торопиться, тогда приблизительно сойдется время.

Штеффи вспомнила ночь в летнем домике. Скрип кровати и Верино хихиканье.

— Ты, наверное, была от меня в ужасе, — сказала Вера. — Но это было в первый раз, нет, я имею в виду второй. Рикард мне нравится, правда. Ты ведь ему ничего не скажешь? Обещаешь?

Штеффи ответила не сразу. Вера просила не о каком-то пустяке. Она будет замешана во лжи, большой лжи, касающейся судьбы трех человек. Всю жизнь Рикард будет верить, что он — отец Вериного ребенка, а ребенок — что Рикард — его отец.

Но ведь это могло оказаться правдой. Ребенок может быть от Рикарда. Вера ему нравится, иначе он не захотел бы на ней жениться.

— Да, — сказала Штеффи. — Я обещаю, если ты этого хочешь. Но на твоем месте я бы так не сделала.

— Я знаю, — сказала Вера. — Но я — это не ты.

Глава 28

На следующий день тетя Марта вернулась домой и рассказала о своей встрече с пастором. Община не будет собирать деньги в пользу родителей Штеффи. Вместо этого они проведут молебен о заступничестве за всех жертв войны на встрече молящихся в субботу после обеда.

— Молебен о заступничестве? — Штеффи выплюнула эти слова, словно у них был дурной привкус. — Им не нужны молитвы! Им нужны продукты и теплая одежда!

— Молитвы нужны нам всем, — сказала тетя Марта.

— О чем мы будем молиться? — спросила Штеффи. — О том, чтобы Иисус Христос спустился с небес, взял пять хлебов и две рыбы и накормил всех евреев в Терезиенштадте?

— Довольно! — сказала тетя Марта. — Не богохульствуй!

Ее голос был резок.

— Они не слушали, — сказала Штеффи. — Они ничего не поняли. Вы слышали, что они говорили?

— Да, слышала, — ответила тетя Марта. — Слышала, и мне грустно, что среди тех, кому следовало бы знать, что такое человеколюбие, есть так много заблуждений. Но нужно набраться терпения и смирения перед Богом и людьми.

Штеффи молчала. Те, кто знали тетю Марту, не сказали бы, что ей присущи терпение и смирение. Но, может, это была борьба, которую тетя Марта вела сама с собой — быть такой, как учила ее религия.

Штеффи в выглаженном платье сидела рядом с тетей Мартой в зале для богослужений. Нелли тоже была там, с туго заплетенными косичками и недовольным лицом.

— Давайте помолимся, — сказал пастор и сложил свои крупные ладони.

Прихожане поднялись. Зашуршали платья, беспокойно затопали ноги, на пол упал молитвенник.

— Сестры Штайнер, вы хотите выйти сюда ко мне? — сказал пастор.

Штеффи не двинулась. Она судорожно вцепилась в спинку скамьи перед собой. Горло свело. Сердце сильно стучало. Взгляд устремлен прямо вперед, но боковым зрением она заметила, что Нелли тоже не шелохнулась.

— Вы хотите выйти вперед? — повторил пастор.

Тетя Марта ткнула Штеффи в бок, словно решила, что Штеффи не расслышала или стеснялась выйти.

— Нет, — уголком рта прошептала она.

Пастор выглядел сбитым с толку.

— Давайте помолимся, — снова произнес он, — за всех, кто пострадал от войны, за всех, кто потерял свои дома…

Штеффи встала. Но она не вышла к пастору. Держа спину прямо и не смотря ни на кого, она вышла из зала.

Дома в кухне ждал дядя Эверт. Он ни о чем не спросил, ни словом не обмолвился о том, почему она вернулась одна.

— Вот те на, — только и сказал он. — Хорошо, что ты пришла. Я собирался выйти в море на лодке. Сегодня прекрасный денек. Пойдешь со мной?

Штеффи кивнула.

— Я только переоденусь.

Платье осталось на кухонном диване. Она повесит его в чулан за занавеской, когда вернется домой. Штеффи надела старую юбку и блузку и торопливо завязала шнурки спортивной обуви.

Внизу на мостике загорала Дженис в коротких шортах и с завязанной на груди косынкой. Она лежала на животе и, как обычно, читала книгу, пряча лицо от солнца под широкополой шляпой.

Шаги на мостике заставили Дженис сесть. Шляпа упала, и курчавые волосы встали вокруг головы, словно нимб. Она прищурилась от солнца и улыбнулась.

— Хедвиг уехала в город, — сказала Дженис. — Ей нужно уладить несколько дел, но она просила передать тебе, что вернется вечером. Так что завтра утром вы занимаетесь, как обычно.

Дядя Эверт втащил канат в лодку. Штеффи заметила, что он избегает смотреть на Дженис. Штеффи стало интересно, что он думал о женской красоте. О нагретой солнцем голой коже Дженис, о ее чудесных волосах, о лениво вытянутых стройных ногах.

Внезапно она рассердилась на Дженис. Она могла бы надеть что-нибудь! Или отойти подальше от дома, если хочет загорать.

Дженис, словно прочитав мысли Штеффи, поднялась и накинула на плечи полотенце. А может, просто небольшое облако заслонило солнце.

— Вы поплывете на лодке? — спросила Дженис.

— Да, — коротко ответила Штеффи.

Ей не хотелось, чтобы Дженис напросилась с ними. Лучше она проведет этот час только с дядей Эвертом.

— Вот как, — сказала Дженис.

— Штеффи, ты идешь? — спросил дядя Эверт.

— Да, — ответила Штеффи. — Я иду!

Дженис осталась стоять на мосту, когда Штеффи оттолкнула лодку, а дядя Эверт сделал первые гребки веслами. Через некоторое время Штеффи обернулась и увидела, что Дженис пошла к дому.

Штеффи сидела на корме. Она слушала скрип весел, их тяжелые шлепки о воду, плеск волн. Ритмичные звуки успокаивали ее, но тяжесть на сердце все еще осталась.

— Ты слышала что-нибудь о них?

Дядя Эверт перестал грести и ловил ее взгляд.

— Нет, — сказала Штеффи. — Уже много недель.

— Не теряй надежду, — сказал дядя Эверт. — Я знаю, как это тяжело, но ты не должна терять надежду. Война закончится. Союзники уже в Италии. Еще несколько месяцев, и, скорее всего, она закончится. Зло не может побеждать постоянно. Ты мне веришь?

Штеффи кивнула.

— Держись, — сказал дядя Эверт. — Это трудно, но мы должны выстоять. Мир не лежит на твоих плечах. И слава Богу, ведь они так малы.

Он сделал гребок правым веслом, чтобы выправить лодку, которую стало сносить течением.

— Теперь ты греби, — сказал он.

Они поменялись местами. Штеффи делала долгие, сильные движения веслами, как учил ее дядя Эверт. Как прекрасно сгибаться в такт гребков, вытягивать руки и возвращаться в исходное положение. Воздух наполняет грудь. Легче дышишь, чувствуешь себя сильнее.

Да, она должна выдержать. Должна!

Глава 29

На следующий день, в первое теплое августовское воскресенье, приехала в гости Май со своей семьей. Прибыли все семеро детей. Мама Май тяжело отдувалась на жаре.

— Густав остался, — сказала мама Май. — Он не любитель загорать и купаться. Лучше чувствует себя в городе.

В авоське у нее был пшеничный батон из кондитерской в Сандарне, и, хотя тетя Марта обычно фыркала в сторону покупного хлеба, она вежливо поблагодарила и нарезала батон к кофе.

Тетя Марта ходила утром на богослужение. Штеффи не пошла с ней, потому что встречала с парохода семью Май. И хорошо. Ей хотелось идти в церковь еще меньше, чем прежде.

Обычно такой тихий, дом наполнился звуками, когда сестры и братья Май завладели им. Хедвиг Бьёрк, узнав, что в гости приедет вся семья Карлссон, предложила им расположиться в кухне и комнате, вместо того чтобы тесниться в подвале.

Курре с Улле играли в футбол на газоне перед домом. Их громкие выкрики были слышны через открытые окна. Эрик носился вниз-вверх по лестнице на второй этаж. Он еще никогда не видел лестницу внутри дома. Нинни взяла поиграть старого плюшевого мишку Штеффи и разговаривала вслух сама с собой, пока укладывала его спать в старую коробку из-под сахара, укрывая куском ткани. Гуннель сидела у Штеффи на коленях, обняв ее за шею. Бриттен попыталась включить радио, но тут же получила выговор от Май:

— Бриттен, оставь радио! И так слишком шумно.

Разумеется, Май знала, что тетя Марта позволяет себе слушать по радио лишь новости и духовную музыку. Мирская музыка, к тому же в воскресенье, считалась грехом.

Пока они пили кофе, с пристани вернулся дядя Эверт, одетый в парадный костюм и белую рубашку. Он был в церкви с тетей Мартой, а после службы зашел на пристань, чтобы узнать новости.

— «Волка» подняли со дна, — сказал дядя Эверт. — Наверняка они уже на пути к Гётеборгу. После обеда должны пройти мимо нас.

Все лето продолжались работы по подъему подводной лодки «Волк». Водолазы побывали на дне, но так и не выяснили, что же послужило причиной трагедии.

Мама Май взяла с собой завтрак себе и детям: бутерброды и жареные яйца. Тетя Марта хотела пригласить всех к столу, но, как сказала тетя Тюра, об этом не могло быть и речи.

— Нас ведь так много! А то мы вас, фру Янсон, пустим по миру. Когда имеешь семерых ребятишек, нужно самой обо всем заботиться.

Искупавшись и поев, они всем отрядом направились к пристани. Первым шел дядя Эверт, по обе стороны от него гордо вышагивали Курре и Улле. Дядя Эверт обещал показать им «Диану». Им разрешат подняться на борт и посмотреть рыболовные снасти и приборы управления. Эрик весело скакал вслед за ними. Позади рука об руку шли Штеффи с Май. Каждая вела одну из младших сестер Май. Бриттен шла за девочками по пятам и пыталась принять участие в разговоре.

Последними шли тетя Марта и мама Май. Одна — высокая и худощавая, с туго стянутыми в узел волосами, другая — низенькая и полненькая, в широком цветастом летнем платье с пятнами пота под мышками. Но, хотя они были такими разными, они хорошо поладили.

На острове повсюду развевались наполовину приспущенные флаги. Перед тем как уйти, дядя Эверт тоже поднял у дома флаг. Все это в честь «Волка», чтобы показать, что жители острова сожалеют о погибшем экипаже. Воскресенье всегда было торжественным днем на острове, но сегодня лица были серьезнее, чем обычно, и многие остались после богослужения в воскресных костюмах.

На мысе неподалеку от пристани собралось много народа. Оттуда лучше видно, как мимо на буксире пройдет «Волк». Обе семьи остались там, несмотря на протесты близнецов, которых больше интересовала «Диана».

— Успокойтесь, — сказал дядя Эверт. — Мы туда успеем. Пароход в город отходит не раньше шести часов.

Тетя Марта с мамой Май присели на камни. Рядом бегали и играли Эрик с Гуннель. Дядя Эверт показывал близнецам на острова вокруг. Май тоже села и посадила на колени Нинни. Штеффи устроилась рядом.

Долго ждать не пришлось, с северо-запада показался небольшой конвой. Кроме судна, буксирующего подводную лодку, было еще несколько лодок. Они взяли курс на приток реки Гёта по пути в Гётеборг.

— Они направляются к верфи Эриксберг, — сказал Курре. — Папа сказал, что они целую неделю приводили в порядок большой док.

Люди на берегу замолчали, когда суда военно-морского флота проходили мимо, достаточно близко, чтобы разглядеть очертания подводной лодки.

Там внутри покоились тридцать три члена экипажа, многие из которых были немногим старше Штеффи с Май. Они словно нашли успокоение в железном гробу.

Все стояли, пока конвой не исчез из поля зрения за соседним островом. Постепенно торжественное настроение ослабело. Но Штеффи была погружена в свои мысли.

Ей показалось, что посреди жаркого летнего дня пронесся порыв ледяного ветра.

Глава 30

— Тетя Марта?

— Да?

Тетя Марта подняла взгляд от голубых рабочих брюк, которые она штопала.

— Я… — сказала Штеффи. — Я бы хотела с вами кое о чем поговорить.

Много раз она откладывала этот разговор. Штеффи приняла решение и была уверена, что поступает правильно, но говорить об этом с тетей Мартой было тяжело.

— В чем дело?

Тетя Марта решительным движением оторвала нитку.

Нужно сказать это сейчас. Сказав «А», говори и «Б», так обычно говорила тетя Марта.

— Да… я…

— Ну что с тобой случилось, девочка? Ты потеряла речь?

Теперь. Теперь она должна это сказать.

— Я собираюсь выйти из Пятидесятнической церкви.

Слова встали между ними горой. Неужели шесть слов могут занять так много места! Они заполнили всю комнату грохочущей тишиной.

Тетя Марта сидела не шелохнувшись. Она смотрела на свою правую руку, в которой держала нитку с иголкой, словно не помнила, зачем она ей.

— Прости, — сказала Штеффи. — Прости меня, милая тетя Марта, но я должна.

— Ты уверена?

Голос тети Марты звучал монотонно, словно чужой.

— Да.

— Это из-за пожертвований?

— Не только.

— Ты утратила веру?

«У меня никогда ее не было», — подумала Штеффи, но ничего не сказала. Годы притворного христианства крепко приклеились к ней. Она слишком много лицемерила, чтобы сказать всю правду сейчас.

— Да.

— Не хочешь спросить меня, как ее вернуть?

Тетя Марта поднялась со стула. Брюки соскользнули на пол. Она упала на колени на жесткий кухонный пол и молитвенно сложила ладони.

— Дорогой Иисус, — молилась она. — Позаботься о нашей сестре, что блуждает во тьме. Яви ей Свой свет…