Дальше живите сами Троппер Джонатан

— Может, и так.

Тем временем Джейн на экране телевизора подняла другую ногу. Когда стало понятно, что писать она не собирается, я потерял к ней всякий интерес.

Теперь мама раскачивалась на кровати вверх-вниз без всякой Джейн Фонды и без телевизора, только пыхтела так же. А еще она была голая. Я смотрел на ее попу и пытался сообразить, почему она хуже, чем у Джейн Фонды.

— Мама?

Она обернулась, и тут я увидел голову отца, неловко вжатую в спинку кровати: волосы спутаны, лоб в поту. Тела было не видно под мамой и простынями, и казалось, что он закопан в песок по самую шею.

— Привет, Джад, — сказала мама, все еще слегка раскачиваясь. Каждая ее грудь колыхалась в своем ритме.

— Ты делаешь зарядку?

— Нет, мой сладкий. Мы занимаемся любовью.

— Господи, Хилл, — сказал папа, пытаясь натянуть на нее одеяло.

— У меня голова болит.

— Хорошо. Иди в кроватку. Я скоро приду, принесу тебе попить и лекарство.

— А можно к вам в кроватку?

Папа снова помянул Господа и натянул одеяло до подбородка, а мама засмеялась. Она иногда хохотала над какими-то словами, которые я произносил вовсе не для смеха. Обычно я не возражал, я любил, когда она смеялась, но в этот вечер у меня болела голова, и мне было не до веселья. Так что я отправился в свою кровать и быстро забыл про этот эпизод. Раз — и заблокировал лишние воспоминания. Так все люди делают.

11:50

Можно подсмотреть, как занимаются сексом твои родители. Можно застать жену в постели с твоим боссом. Но ничто не сравнится с ощущением, которое испытываешь, когда твоя мать целует другую женщину. Полный сюр. И удар под дых. Венди быстренько выпроваживает всех зашедших на шиву:

— Спасибо, что пришли, и надеемся увидеть вас снова при более благоприятных обстоятельствах, — в то время как Филипп куда менее тактично общается с остальными, раз уж они тонких намеков не понимают:

— А-а, мистер и миссис Купер! Выметайтесь-ка подобру-поздорову. Надеюсь, дверная пружина придаст вам ускорение.

Наконец мы остаемся одни — только Венди, Филипп, Пол, Хорри, Элис, Трейси и я — и пытаемся примириться с новой действительностью.

Обсуждение открывает Пол:

— Какого черта?!

Я:

— А ты не знал?

— О чем? Ты, что ли, знал?

Венди:

— Мы подозревали.

Филипп:

— Так мама теперь лесбиянка? Круто.

— Не упрощай, — говорит Трейси. — Сцена, на самом деле, была очень трогательная.

— Какая из нее лесбиянка? — возмущается Пол. — Она была сорок лет замужем.

Венди:

— По-моему, в ее возрасте поздновато заниматься экспериментами. Вы как думаете?

— Кажется, они предпочитают называть себя бисексуалками, — произносит Хорри.

Мы все поворачиваемся к нему.

— Так ты знал? — выдыхает Пол.

Хорри, слегка покраснев, пожимает плечами.

— И сколько это длится? — требовательно спрашивает Венди.

— Сколько зим, сколько лет… — напевает Филипп.

— Беги Филипп, поиграй, дай взрослым поговорить, — велит Венди. — Так сколько это уже длится, Хорри?

— Я правда не знаю.

— Ну, по грубым прикидкам?

— Пусть они вам сами скажут.

— Ну ни хрена себе! — говорит Пол. — Мать — лесбиянка.

— Бисексуалка.

— Хоть горшком назови!

— Горшком так горшком, — отвечает Хорри. — Это и моей матери касается.

— А по-моему, все замечательно, — вступает в разговор Элис. — Ведь они всегда были самыми близкими подругами. У них давние и глубокие отношения.

— Господи! Элис, что ты несешь! Отец еще не остыл! — Пол качает головой. — Значит, только я вижу здесь проблему?

— Проблема — это нечто, требующее решения, — произносит Филипп. — Если решения нет, нет и проблемы. Надо взглянуть на все это иначе.

Все мы поворачиваемся к Филиппу.

— А ведь он дело говорит, — удивляется Венди.

— Это, как и многое другое, я узнал от Трейси, — поясняет Филипп. — Правда она — чудо? — Он тянется к Трейси, хочет поцеловать. Она отворачивается.

— Что-то не так, малыш? — спрашивает он.

— Потом. Не здесь.

— Я всего лишь сказал тебе комплимент. Чего ты взъелась?

— Я же сказала: не здесь.

— А я спрашиваю, чего ты взъелась?

— Это неподходящее время или место. Потом поговорим.

— Моя мать только что сунула язык в рот, аж до горла, своей лучшей подруге. В присутствии собственных детей и половины города. На случай, если ты не заметила, имей в виду: мы тут все делаем в самый неподходящий момент.

— Я пошла. — Трейси встает.

— С каких это пор ты избегаешь обсуждений? Ты же обожаешь все обсуждать! Тебя хлебом не корми — дай обсудить всю подноготную, добраться до самого дерьма.

Она смотрит на него и медленно качает головой:

— Ты сам — дерьмо. — Трейси направляется в каморку за кухней.

— Но, дорогая, заметь, я позитивен! — кричит он ей вслед. — Учусь собой владеть.

Он наблюдает, как она уходит, затем пожимает плечами и поворачивается обратно к нам:

— Никогда не влюбляйтесь в психоаналитиков. Это все равно что пытаться читать по-китайски.

Глава 46

13:45

Из «Мариотта» Джен выехала. Я добираюсь до Кингстона часа за полтора, и вот я уже на узкой площадке у дома, где парковался столько раз. Внедорожник Джен стоит, как обычно, почти посередине, и мне приходится вылезать из машины боком — чтобы не поцарапать дверцу о каменный бордюр.

Она выходит в своих старых, еще времен колледжа, широких шортах и моей застиранной футболке. Звучит альбом Элвиса Костелло и его группы Attractions. Мы с Джен несколько раз слушали его вживую, специально ездили на концерты. Когда я простужен, голос у меня становится гнусавым, и «Почти синие глаза» я пою точно как Костелло, не отличишь. А Джен всегда меня слушала и плакала. Всегда. У нас с Джен есть своя, личная история, долгий путь, усеянный множеством символов… Волосы у нее распущены, они подлиннее, чем я привык, а сама она бледная, утомленная, с покрасневшими от слез глазами. По-моему, сейчас ей нужно только одно: чтобы я ее обнял. И я ее обнимаю, а она начинает рыдать, громко, взахлеб, сотрясаясь всем телом. Я даже начинаю бояться за ребенка.

Спальня пахнет Джен. Она ложится поперек кровати и закрывает глаза. Мне в голову тут же ударяет: кровать надо выбросить. Надо много всего выбросить.

— Нальешь мне ванну? — просит она.

Она лежит там, освещенная косыми послеполуденными лучами, проникающими сквозь жалюзи, а я, примостившись на краю ванны, вывожу буквы на поверхности воды. Мы говорим долго-долго, так что приходится дважды доливать горячую воду. Говорим ни о чем и обо всем: о ребенке, о прошлом, о колледже, о нашем медовом месяце. Упомянув Уэйда, она снова начинает плакать. На этот раз от унижения. Я вспоминаю, как Трейси говорила про лохмотья гордости и остатки собственного достоинства. Надо смотреть правде в глаза: меня тянет к таким женщинам, как Джен, а их — к таким мужикам, как Уэйд. Это ни для кого из нас не полезно, даже не здорово, но тут уж ничего не попишешь. Все трейси в мире будут влюбляться в филиппов, а те — неизбежно — будут трахать куда более многочисленных челси. И так без конца — по кругу, по кругу, отвергая самих себя, свою истинную сущность во имя любви или того, что мы принимаем за любовь… Я чувствую, как во мне снова поднимается волна гнева. На кого? Я так долго сердился на мир, что это превратилось в рефлекс.

Джен встает. По ее спине стекает вода. Красота — глаз не отвести. Мы, конечно же, принимали ванну вместе, но такого ракурса я не припомню. В жизни всегда есть место новому… Вернувшись в спальню, она, по-прежнему обернутая в полотенце, падает на кровать.

— Джад.

— Что?

— Полежишь со мной?

Это моя спальня. Моя кровать. Моя жена. Когда-то, в детстве, я любил так напрячь глазные яблоки, чтобы все вокруг расплылось, точно в тумане. Если сейчас напрячься и стереть, прогнать из памяти отдельные мысли и картинки, можно попробовать вернуть мою жизнь, ту, что была прежде. Я отодвигаю простыню с моей стороны кровати и ложусь на голый матрас. Джен все понимает и, отвернувшись, тянет мои руки на себя, натягивает меня на себя, словно накидку.

— Как думаешь, мы сможем зажить прежней жизнью? — спрашивает она, и голос у нее уже тонкий и дрожит, как у маленькой девочки.

— Не знаю.

— Или не прежней. Пусть другой. Но хорошей.

— Попробуем.

Она вздыхает и вздрагивает, прижимаясь, вжимаясь в меня всем телом. Потом ее дыхание замедляется. Я прикасаюсь губами к ее голому плечу, вдыхаю знакомый запах. Мои ладони скользят по ее боку вниз — на живот, мимо пупка, еще ниже — туда, где мышцы уже чуть растянулись, а живот затвердел. Она берет мои руки и сдвигает их ближе к паху, но выше лобка и, шепнув: «Она там», откидывает голову, чтобы потереться щекой о мою щеку.

— Она?

— Да. Это девочка.

Почему я плачу? С какой стати? И почему именно от этих слов? Джен перекатывается, поворачивается ко мне и обнимает — крепко, обеими руками, а ее влажные волосы — защитный навес над моим лицом, и она укачивает меня, словно младенца — именно так, как моя мать запретит ей качать ту девочку, что растет сейчас у нее во чреве, иначе качать ее придется до пяти лет. Джен целует мои глаза. Щеки. Подбородок. Губы — очень нежно. Ее губы солоны от моих слез. Сон опускается на нас медленно, как тяжелый занавес.

16:40

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Комната окутана сумеречными тенями, и на мгновение я теряюсь — не знаю, где нахожусь. Потом собираюсь с мыслями и тщательно просеиваю факты, чтобы отличить вымышленные от подлинных. Я у себя дома, в своей постели, и рядом со мной спит Джен. Именно так. Значит, этот кошмар закончен, проклятие снято. Джен слегка похрапывает. Она никогда мне не верила, когда я уверял, что она храпит, и я вечно грозился записать ее храп на магнитофон. Но до дела, разумеется, не дошло. Это игра, в которую мы будем играть до самой старости. Я смотрю на знакомое бурое пятно на потолке — у нас однажды протекла крыша. Интересно, можно ли любить пятно от протечки? Похоже, что да. Во всяком случае, к этому пятну я искренне привязан.

Во сне Джен выпросталась из полотенца, и одинокая грудь торчит вверх, словно часовой на посту. Я тихонько провожу пальцем по ключице, по плечу, спускаюсь до самой кисти. Сон скрадывает возраст: на лбу ни морщинки, рот приоткрыт. Джен — словно маленькая девочка в ожидании чуда. Я так давно, так долго ее люблю. Наше прошлое — это хвост кометы, а мы стремимся в будущее, и впереди — вся вселенная. В жизни все бывает. Бывает, что люди теряют друг друга. Случается крушение любви.

Я хочу простить ее и думаю, что смогу, но прощение — это не документ с подписью и штампом. Мне придется прощать ее снова и снова, сколько потребуется. И это не дастся легко ни ей, ни мне. Но в этот миг, когда она лежит возле меня, а внутри нее растет наша дочка, я ее прощаю. Наклонившись, я целую ее в висок и замираю, вдыхая ее запах. Потом шепчу на ухо, касаясь губами нежной мочки. Уже в дверях оборачиваюсь, точно темный призрак на фоне света, льющегося из коридора, и смотрю на нее, спящую. А потом бегу по коридору, сбегаю по лестнице, заранее зная, какая ступенька заскрипит под ногой, и выскакиваю на улицу, где сильно и пряно, точно наркотик, в ноздри мне бьет прохладный вечерний воздух.

Глава 47

18:30

Филипп — на крыше. Не на пологом, почти плоском пятачке, где мы иногда сидим, а на самом коньке, выше чердака — он сидит там, наклонившись вперед, вроде горгульи. На подъездной дорожке — черный «линкольн» с открытым, зияющим, как беззубый рот, багажником. Таксист, тучный дядька в черном костюме, курит, прислонившись к автомобилю. Я выскакиваю из машины и подбегаю к стоящим на краю газона Полу, Элис, Хорри и Венди с Сереной на руках. Малышка мирно посасывает пустышку. Трейси стоит посереди газона и взывает к Филиппу:

— Пожалуйста, слезай! Ты разобьешься!

— Ага. Это я и собираюсь сделать! — кричит Филипп и встает: одна нога на одном скате, другая на другом, руки раскинуты в стороны для равновесия. — Отпусти такси.

— Что происходит? — спрашиваю я.

— Филипп сделал Трейси предложение, — отвечает Венди. — В нашем присутствии.

— И что Трейси?

Венди усмехается:

— Ты-то где был?

— Ездил к Джен.

— Правда? И как?

Я смотрю на Филиппа, распятого на крыше, словно Иисус Христос.

— Все относительно. Смотря с чем сравнивать.

— Фил реагирует вполне по-мужски, — замечает Пол.

— Если ты сядешь в такси, я спрыгну, клянусь богом!

Трейси поворачивается к нам:

— Он же не прыгнет? Как вы думаете?

Венди с сомнением смотрит на Филиппа:

— Есть только один способ проверить.

— Я тебя люблю! — кричит Филипп.

— Ты ведешь себя как ребенок! Это детский шантаж!

— Важно, чтобы сработало.

С другой стороны улицы подбегают мама с Линдой.

— Господи, что у вас делается? — спрашивает Линда.

— Трейси не хочет выходить замуж за Филиппа, — поясняю я.

— Трейси же не дура, — комментирует мать. Она идет по траве и встает перед Трейси. — Положить конец истерике можно только одним способом. Игнорировать.

— Игнорировать?

— Да.

— Но ему не четыре года.

— Милая, нам всем тут четыре года.

Трейси в замешательстве:

— А вдруг он спрыгнет?

— Тогда мне придется пересмотреть концепцию.

Трейси смотрит на маму долго-долго, и глаза ее постепенно влажнеют.

— Вы, наверно, думаете, что я полная идиотка.

Мама ей улыбается — искренне и очень нежно.

— Ну какая же ты идиотка? Вовсе нет. Ты — не первая женщина, которая захотела поверить в Филиппа. Но из всех ты, безусловно, самая лучшая. И мне очень жаль, что ты уезжаешь. — С этими словами мама делает шаг вперед и обнимает Трейси.

— Что происходит? — кричит Филипп сверху.

Трейси поднимает голову:

— Я уезжаю.

— Прошу тебя! Не надо!

Трейси поворачивается к нам с улыбкой:

— Что ж, было очень приятно с вами всеми познакомиться. И извините, если мое присутствие усложнило вам жизнь. — Она подходит ко мне и, обняв, шепчет на ухо: — Сообщите, чем дело кончится.

— Не уходи! — кричит Филипп.

Но она уходит. Бросает прощальный печальный взгляд на Филиппа и элегантно, с достоинством садится в автомобиль. Отбросив сигарету, таксист кладет ее чемодан в багажник и захлопывает крышку. Мы следим, как такси медленно выезжает из Слепой Кишки и скрывается из виду, а потом смотрим на Филиппа, который уже не стоит, а сидит верхом на крыше.

— Уехала, — говорит он. — В голове не укладывается.

— Теперь ты спустишься? — спрашивает мама.

— Куда ж я денусь?

Но когда он, встав, перекидывает ногу через конек, его штанина цепляется за решетку-снегозадержатель, и, потеряв равновесие, Филипп съезжает по скату, отчаянно пытаясь уцепиться за шиферные плиты. Успев сказать «ё-моё», он переваливается через бортовой желоб и, молотя воздух руками, недолго летит — до кустов, высаженных вдоль дома. Мы подбегаем. Филипп лежит навзничь на придавленном кусте и неподвижным, немигающим взглядом смотрит в небо.

— Филли! — кричит мама, бухаясь перед ним на колени. — Не вздумай двигаться.

— Вы замечали, что, когда лежишь, небо ближе? — произносит Филипп.

— Пошевели ногами, — требует Венди. — Можешь?

— Если захочу. — Он на секунду зажмуривается. — Больно.

— Сейчас вызовем «скорую», — говорит мама.

Филипп открывает глаза и смотрит на мать:

— Мама.

— Да, мой хороший?

— Так ты что теперь, лесбиянка?

19:30

Мама ухаживала за отцом с утра до вечера и с вечера до утра. Когда он больше не мог ходить по лестнице, в комнатке за кухней установили больничную кровать. Уложив отца спать, мама уходила наверх и ложилась одна в их супружескую постель. Она была так утомлена и угнетена, что Линда вызвалась с ней ночевать. Однажды ночью, в основном чтобы ее отвлечь и развлечь, Линда призналась, что за долгие годы после смерти мужа имела много любовных связей с женщинами. А мама на тот момент даже ни разу не целовалась с женщиной и считала это большим упущением в своей биографии. Как же? Она знаменитость, а прожила такую непримечательную жизнь! Надо чем-то порадовать своих читателей!

— Нам было грустно, одиноко, у обеих давно не было секса. Не прошло и нескольких минут, как мы начали экспериментировать, как девчонки-школьницы.

Вряд ли кому-то охота выслушивать во всех подробностях, как его мать стала лесбиянкой. И никакого снобизма в этом нет. Про нюансы ее гетеросексуальной жизни я тоже никогда не любил слушать. Но мама жаждет выложить нам все. Рассказ свой она начинает, усевшись на широкий подлокотник кожаного кресла в гостиной. Линда садится на другой подлокотник, для симметрии. Они явно готовились заранее.

— Это началось как нечто совершенно ирреальное. Меня вел зов плоти. — Мама говорит своим телеголосом, словно в камеру. Мысленно она уже снимает фильм о своем бисексуальном пробуждении. — Но мы с Линдой были душевно близки уже столько лет. Естественно, что физические отношения переросли во что-то большее.

— Тебя послушать, так все это совершенно нормально, — говорит Пол.

— В том-то и дело. Так и было.

— Если не учитывать, что ты обманывала умирающего мужа.

— Пол! — останавливает его Элис.

— Ничего страшного, обсудим и это, — отзывается мама. — Он знал.

— Папа об этом знал? — Я не верю своим ушам.

— В вопросах пола ваш отец был человеком вполне просвещенным.

— Ну, папка… — выдыхает Филипп.

— Давайте я расскажу про него одну историю!

— Пожалуйста, не надо, — резко говорит Венди.

Линда, откашлявшись, вступает в разговор:

— Ваш отец всегда был очень добр к нам с Хорри. Считал нас своей семьей, заботился о нашем благосостоянии. Когда Хорри получил травму и мне пришлось выложить кучу денег сверх страховки, ваш отец целый год платил ипотечные кредиты за наш дом, иначе нас бы просто выселили. Морта я бы никогда не предала. Хиллари была любовью всей его жизни, и он умер, зная, что она не останется одна. Он сам мне об этом говорил перед смертью. Не раз.

— Значит, папка вас одобрил! — говорит Филипп. — Круто.

— Он сказал, что всегда подспудно что-то такое предвидел, — добавляет мама.

— Так, почему ты нам сразу не сказала? — спрашиваю я. — Ты же всегда была предельно откровенна. Насчет своей сексуальной жизни.

— Я не хотела ничем отягощать ваше горе. Морт был щедрым и любящим мужем. И замечательным отцом для всех вас. Он заслужил, чтобы о нем скорбели, ни на что не отвлекаясь.

Во мне что-то перещелкивает.

— Так, значит, это не папа придумал, что нам надо отсидеть шиву?

Мама краснеет и опускает глаза:

— Умный мальчик.

Стоны и возмущенный гул.

— Да будет вам! — смеется мама. — Вы же прекрасно знаете, как отец относился к религии. Точнее, не относился. Я даже удивилась, что вы попались на эту удочку.

— А мы-то! Поверили, что это была его последняя просьба! — говорит Пол. — Боже, мама! Зачем ты это выдумала?

— Ну а как еще, по-вашему, заставить вас собраться вместе? Причем не на пару часов, а по-настоящему? Мой муж, ваш отец, умер. Вы были мне нужны. И вы нужны друг другу, даже если пока об этом не подозреваете.

— Значит, и Стояк наврал, — говорю я. — Ради тебя.

Мать пожимает плечами:

— Чарли своего никогда не упустит.

— Если бы мы сюда не приехали, Трейси меня бы не бросила. — Филипп горестно качает головой.

— Сам-то в это веришь?

— Ты сломала мне жизнь.

— Филипп, — ласково говорит мать. — Конечно, на тебя пришелся избыток моей материнской любви, и я испортила тебя вконец. Но думаю, тебе уже пора принять на себя хоть какую-то ответственность за то, куда ты суешь свой член.

— Вот видите? Опять! Хватит говорить про мой член. Он — за пределами твоей юрисдикции. Матери не рассуждают про члены своих взрослых сыновей.

— Так повзрослей, и я перестану.

— Ты нам соврала, — тихо говорит Венди.

— Не отрицаю.

— Но ты никогда нам не врала. Это твое кредо.

— Я и с женщиной никогда любовью не занималась, — гордо отвечает мать. — Люди меняются. Нечасто, и хорошо, что нечасто, но это бывает.

Мама, надо отдать ей должное, получает несказанное удовольствие от происходящего: ей удалось потрясти своих детей до глубины души, они в ужасе, они ловят каждое ее слово! Ну, точно как в нашем детстве, один к одному. Словно мы никуда и не уезжали.

Филипп скатывается с дивана, морщась от боли, и встает:

— Хорошо. Я прощаю ваше вранье и предательство. — Он подходит к маме и Линде, обнимает их разом. — Я счастлив за вас, девушки. — После чего, рухнув между ними в кресло, он говорит: — А кодеинчика в доме нет? По-моему, у меня внутреннее кровотечение.

Глава 48

20:15

Мама с Линдой ушли к Линде домой — отмечать выход из подполья. Пол с Элис закрылись в моей бывшей комнате, под постером с английской группой The Cure, — они делают ребенка и, как говорится, Бог в помощь. Я купаю Коула и Райана, а Венди укладывает Серену. Укладывание сводится к тому, что она стоит под дверью и слушает Серенины вопли. Я закутываю Райана в полотенце, а Коул продолжает плескаться в ванне, играя с резиновыми дельфинчиками, которые — если их сжать — плюются водой.

— Дейфины, — говорит он.

— Не будь жопой, Коул, — говорит Райан.

— Эй, слова выбирай!

— Это же попа, только другое слово, — хихикая, говорит Райан.

— Вот и соображай головой, а не попой, — предлагаю я.

Он всерьез раздумывает над моим предложением.

— А в жопе тоже есть дырка? — спрашивает он.

— Закрой дырку во рту, а то по попе надаю.

После секундного размышления он начинает хохотать, так что видно каждое ребрышко в подпрыгивающей от хохота грудной клетке.

— Во йту дыйка и в йопе дыйка, — повторяет Коул, сидя в ванне. Он поднимает дельфинов над головой и с размаху роняет в воду. Нас с Райаном обдает веером брызг. — Кобей!

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

История предсказаний начинается с постановки человеком вопроса о жизни и смерти, предназначении и ит...
Прощальная записка Любови Фроловой свидетельствует о самоубийстве, но из дома умершей пропал уникаль...
Сын киммерийского кузнеца, Конан-варвар родился на свет на поле боя! Он был вором и наемником, искат...
Представляем вниманию читателей сенсационный роман знаменитого русско-американского писателя, одного...
Илья Бояшов – писатель с двойным дном. Он умеет рассказать историю так, что судьба его героя, описан...
Предыдущие книги новой серии были посвящены детям – их проблемам, их эмоциям. В этом выпуске Юлия Бо...