Преступления и призраки (сборник) Дойл Артур

– Это бесспорно. Однако я вынужден повторить, сэр Джон, что, по моему разумению, человек с сильным характером, будучи осведомлен, что такой документ существует, повел бы себя в сложившихся обстоятельствах именно так, как вы сейчас.

– Я не ответствен за выходки этого субъекта, равно как и не могу повлиять на соображения вашей светлости, однако смею утверждать, что в той мере, в какой и то, и другое угрожает моей чести, они нелепы и недостойны вас. Я обращаюсь к вам всем, господа! Вы уже давно знаете или можете легко узнать, что за человек этот Джейкс. Неужели вы способны колебаться, выбирая между словом подобной личности и того, кто столько лет был членом этого клуба?

– Должен сказать, ваша светлость, – подал голос сэр Чарльз Банбери, – что полностью согласен со всеми вашими замечаниями, и все же, по-моему, все представленные нам доказательства настолько ненадежны, что принять какое-либо решение на их основании невозможно!

– И я так думаю – и я… – разом проговорили несколько членов совета, и, судя по выражению лиц, остальные тоже были с ними согласны.

– Благодарю вас, джентльмены, – сказал Хоукер, поднимаясь. – С вашего позволения, я покину это собрание.

– Прошу прощения, сэр, но у нас есть еще два свидетеля, – остановил его лорд Рафтон. – Вы, Джейкс, можете удалиться. Оставьте ваши доказательства здесь.

– Благодарю вас, милорд. Всего хорошего вам, мои благородные спортсмены! Ежели кому из вас понадобится петушок или терьер…

– Хватит! Покиньте помещение!

Беспрестанно кланяясь и бросая косые взгляды, Вильям Джейкс исчез со сцены.

– Мне необходимо задать пару вопросов Тому Криббу, – сказал лорд Рафтон. – Вызовите Тома Крибба!

Через минуту чемпион, тяжело ступая, вошел в комнату. Он был одет точь-в-точь как Джон Буль на картинках: синий сюртук с начищенными медными пуговицами, желтовато-серые штаны и высокие ботинки, – да и его коренастая фигура, и широкое, по-бычьи безмятежное лицо соответствовали классическому национальному типу. На голове его красовалась приплюснутая шляпа с загнутыми кверху полями; входя, он поспешно снял ее и засунул под локоть. Достойный Том волновался сейчас сильнее, чем когда-либо на ринге, и беспомощно озирался, напоминая быка, попавшего в незнакомый загон.

– Мое почтение, джентльмены, мое почтение! – твердил он, касаясь пальцем вихра на лбу.

– Добрый день, Том, – любезно сказал герцог. – Садитесь вот сюда. Как поживаете?

– Тут чертовски жарко, ваша светлость. То есть я хотел сказать – очень тепло…

– Я хочу спросить у вас, Том, – начал лорд Рафтон, – помните ли вы вечер третьего мая в вашей гостиной?

– Я слыхал какие-то пересуды об этом и пытался вспомнить, – ответил Том. – Да, я хорошо помню, в тот вечер один новичок уложил на лопатки старину Бена Берна. Боже, и позабавился же я! Старине Бену досталось уже в первых раундах, и не успел он отдышаться…

– Это сейчас несущественно, Том. Можно будет поговорить на эту тему позже. А пока взгляните на эти карты. Узнаете?

– Ну, такие лежат у меня в гостиной. Я покупаю их дюжинами, по шиллингу за колоду, у Неда Саммерса, на Оксфорд-стрит, там же, где…

– Опуcтим детали. Теперь скажите, помните ли вы сэра Джона и сэра Чарльза Тревора в тот вечер?

– Помню, а как же. Я еще сказал тогда сэру Джону, чтобы помягче обходился с моими новичками, а то был один парнишка, Билл Саммерс его звали, из Норвича, и когда сэр Джон…

– Хватит, хватит, Том. Мы хотим также знать, общались ли сэр Джон и букмекер Джейкс в тот вечер. Вы что-нибудь заметили?

– Джейкс в гостиную заходил, потому как сказал нашей барышне за стойкой: «Сколько у тебя денег, дорогуша?» И тогда я сказал: «Ах ты, грязный пес!», вот, говорю я этак, и…

– Довольно, Том. Вы видели этого Джейкса и сэра Джона вместе?

– Да, сэр, когда я вернулся в гостиную после боя Бена Берна со Скроггинсом, они стояли там вдвоем, и Джейкс, он сказал, что им нужно обсудить какое-то дело.

– В каком они были настроении?

– Знаете, как вы сейчас спросили, так и вспомнилось: сэр Джон, кажись, сердился. Но, ей-богу, милорд, я по вечерам бываю так занят, что вы мне хоть ядро пушечное на голову уроните, а я и не замечу!

– Еще что-нибудь не припомните?

– Вот ежели б я знал, чего вспоминать… Мне хочется к себе в бар вернуться…

– Отлично, Том. Вы можете идти.

– Я только хочу еще напомнить вам, джентльмены, что во вторник на той неделе мой бенефис в зале Файвс-Корт, на Сент-Мартинз-лейн, приходите!

Том отбыл, усиленно кивая своей бычьей головой направо и налево.

– Не слишком много мы узнали, – подытожил герцог. – На этом покончим?

– Еще одна особа, ваша светлость. Вызовите девушку Люси. Она служит во внутреннем баре.

– Да-да, я помню, – живо воскликнул герцог, – то есть помню, что свидетельница ждет. А ей что-то может быть известно?

– Насколько я понимаю, она находилась в помещении.

При этих словах лорда Рафтона Люси появилась в дверях. Она нервничала, но ее поддерживала мысль о том, что на ней ее лучший праздничный наряд.

– Не переживайте, милочка. Присядьте вот на этот стул, – мягко сказал лорд Рафтон. – Одного реверанса достаточно. Садитесь же!

Девушка робко присела на самый краешек стула, но как только она встретилась взглядом с величественным председателем, лицо ее прояснилось.

– Батюшки! – воскликнула она радостно. – Да это же наш маленький герцог!

– Тише, милочка, тише! – его светлость предостерегающе помахал рукой.

– Нет, ну надо же! – Люси захихикала и спрятала вспыхнувшее лицо в носовом платке.

– Ну-ну, сдержитесь! – сказал герцог. – Тут дело серьезное. Что вас так развеселило?

– Уж простите, сэр, не удержалась. Мне припомнился тот вечер, когда вы у нас в гостиной поспорили, что сможете пройти по меловой черте с бутылкой шампанского на голове!

Все рассмеялись, герцог тоже.

– Боюсь, джентльмены, что пару бутылок я успел принять внутрь, прежде чем отважился на это испытание. Однако, дитя мое, вас пригласили сюда не затем, чтобы предаваться приятным воспоминаниям. Вам, несомненно, приходилось видеть кое-кого из нас в весьма вольном настроении, но мы эти подробности опустим. Скажите, вы находились в баре третьего мая?

– Да я всегда там!

– Настройтесь и припомните тот вечер, когда сэр Чарльз Тревор и сэр Джон Хоукер решили раскинуть карты за деньги.

– Я хорошо это помню, сэр.

– Говорят, что сэр Джон и некто Джейкс остались в гостиной после того, как остальные ушли в зал?

– Да, я видела их.

– Это ложь! Это заговор! – вскричал Хоукер.

– Сэр Джон, я настоятельно прошу вас сдержаться! – одернул его герцог и продолжил допрос: – Опишите нам, что вы видели.

– Н-ну, значит, так, сэр, – девушка старательно припоминала подробности, – начали они говорить про какую-то колоду карт. Тут сэр Джон как замахнется, и я уж совсем было собралась позвать Дика-валлийца – он у нас вышибала, да вы знаете, сэр, в «Британском щите» то есть, – только он его так и не ударил, и они немножко поговорили, серьезно так, а потом мистер Джейкс попросил дать ему бумаги и что-то написал, и больше я ничего не знаю, только, скажу вам, сэр Джон сильно приуныл тогда…

– А вот эту бумагу вы когда-либо видели? – герцог показал девушке расписку.

– Да как же, сэр, похоже на те счета, что присылают мистеру Криббу!

– Совершенно верно. Вы такой лист давали упомянутым джентльменам тем вечером?

– Да, сэр.

– Попробуете узнать, тот ли это листок? Сможете?

– Да пожалуй, сэр, что и смогу, – подумав, ответила девушка.

Лицо Хоукера исказила судорога. Он вскочил и прорычал:

– С меня довольно этой чепухи! Я ухожу!

– О нет, сэр Джон. Посидите еще. Защита вашей чести требует вашего присутствия. Итак, дитя мое, как вы могли бы определить, это ли тот самый листок?

– Тут такое дело, сэр, понимаете, на нем отметина была, сэр. Наливала я бургундского сэру Чарльзу, сэр, и немножко пролила на стойку. Так вот и подмочила бумагу-то с одного краю. И мне было неловко давать господам такой запачканный листок…

Герцог нахмурился.

– Джентльмены, дело принимает чрезвычайно серьезный оборот. Вы все можете убедиться, что на этом листке имеется красное пятно с одной стороны. Что скажете на это, сэр Джон?

– Заговор, ваша светлость! Чудовищный, дьявольский заговор против чести джентльмена!

– Вы можете идти, Люси, – сказал лорд Рафтон. Юная особа, хихикая и приседая в реверансах, скрылась за дверью.

– Мы выслушали свидетельские показания, джентльмены, – веско произнес герцог. – Характер этой девушки кое-кому из вас известен. Вполне достойная особа.

– Шлюха из сточной канавы!

– Я так не думаю, сэр Джон, а вы не улучшите свое положение подобными высказываниями. Каждый из вас имел возможность составить собственное мнение, насколько искренним и достоверным был рассказ девушки. Должен заметить, что если бы Люси преследовала цель опорочить сэра Джона, то ей, очевидно, следовало бы сказать, что она подслушала разговор, о котором упомянул свидетель Джейкс. Она этого не сделала. Притом ее показания согласуются с…

– Ваша светлость, – прошипел Хоукер, – я не в силах больше это терпеть!

– Потерпите еще немного, мы вас надолго не задержим, сэр Джон Хоукер, – холодно сказал председатель, – но на этот краткий момент мы настаиваем на вашем присутствии.

– Настаиваете, сэр?

– Да, именно так, сэр, настаиваем.

– Как это понимать?

– Сядьте, сэр. Нам следует довести дело до конца.

– Хорошо же!

Хоукер опустился на стул. Герцог обвел взглядом присутствующих и сказал:

– Джентльмены, перед каждым из вас лежит лист бумаги. По обычаю нашего клуба прошу вас записать свои мнения и вручить записки мне. Мистер Пойнц? Благодарю вас. Ванделер! Банбери! Рафтон! Генерал Скотт! Полковник Тафтон! Благодарю всех.

– Все ясно, – произнес герцог, исследовав поданные записки. Его розовое добродушное лицо закаменело. – Вы единодушны! Теперь я могу сказать, что вполне разделяю ваше мнение.

– Как это понимать сэр? – снова взвился Хоукер.

– Принесите клубную книгу, – велел герцог, словно не расслышав его.

Лорд Рафтон пересек комнату, взял с бокового столика солидных размеров фолиант в коричневом переплете, положил его перед председателем и раскрыл.

– Ну-ка, посмотрим, – старый лорд перелистал страницы, помеченные буквами алфавита. – Герцог Гамильтон… Д. Е… Ф. А, вот и оно! Хьюстон, Харкур, Хьюм… а вот и Хоукер. Сэр Джон Хоукер, ваше имя навсегда вычеркивается из книги клуба Ватье.

С этими словами он прочертил страницу пером крест-накрест. Хоукер, как ужаленный, вскочил с места.

– Господи Боже, сэр, что вы делаете?! Неужели вы не понимаете, сэр, что уничтожаете меня? Общество меня отвергнет! Где я смогу показаться, если меня изгонят из клуба? Я не смогу появляться на улицах Лондона. Отмените решение, сэр! Пересмотрите!

– Сэр Джон Хоукер, мы можем лишь напомнить вам правило, записанное в Уставе клуба под номером девятнадцать. Оно гласит: «Если какой-либо член клуба совершит некий проступок или поведение его станет недостойно порядочного человека, и если таковая вина его будет твердо установлена и мнение совета будет единодушно, тогда вышеуказанный член клуба должен быть изгнан без права обжалования».

– Джентльмены, – взвыл Хоукер, – умоляю, не торопитесь! Вы основываетесь на показаниях мошенника-букмекера и распутной служанки. Неужели этого достаточно, чтобы погубить жизнь джентльмена? Ради Бога, сэр, поймите, если история станет известна, мне конец!

– Мы рассмотрели дело со всей возможной тщательностью. Все расставлено по местам. Теперь мы можем лишь напомнить вам о правиле номер девятнадцать.

– Ваша светлость, вы, видимо, не понимаете, каковы будут последствия. Как я смогу жить дальше? Где смогу бывать? Я никогда в жизни не просил никого о пощаде. Но прошу сейчас. Умоляю, джентльмены! Пересмотрите решение!

– Правило номер девятнадцать.

– Для меня это – разорение, сэр, опала и разорение!

– Правило номер девятнадцать!

– Позвольте мне записаться заново. Не изгоняйте меня!

– Правило номер девятнадцать.

Все попытки были безнадежны, и Хоукер понял это. Размашистым шагом подошел он к столу.

– Будь прокляты ваши правила! И вы все будьте прокляты тоже, болваны, болтливые слюнтяи! Проклинаю вас – Ванделер, и Пойнц, и вас, Скотт, игрок, сам себя посадивший на хлеб и воду! Бог свидетель, вы еще оплачете тот день, когда так опозорили меня. Вы ответите за это – каждый из вас ответит! Я поставлю всем вам кровавые отметины. Можете не сомневаться! Вы будете первым, Рафтон. Одного за другим, я искореню вас, клянусь! У меня для каждого найдется пуля, я их сразу отсчитаю!

– Сэр Джон Хоукер, – ровным голосом сказал герцог, – в этом помещении разрешается находиться только членам клуба. Позвольте предложить вам удалиться!

– А если я не удалюсь – что тогда?

Герцог повернулся к генералу Скотту.

– Извольте позвать сюда швейцаров!

– Ах, вот вы как? Я уйду! – выкрикнул Хоукер. – Я не допущу, чтобы меня вышвырнули на потеху всей Джермин-стрит. Но вы еще услышите обо мне, джентльмены. Вы запомните меня надолго. Мерзавцы! Мерзавцы вы все!

И вот так, бушуя, топая ногами и молотя кулаками воздух над головой, Дьявол Хоукер вышел из клуба и исчез из лондонского общества.

Ибо ему действительно настал конец. Напрасно посылал он яростные вызовы членам клубного совета. Он очутился за оградой, и никто не снизошел до встречи с ним. Напрасно он избил сэра Чарльза Банбери у входа в гостиницу Лиммера. Вместо ответа по его следу пустили нанятых молодцов, те вернули ему побои с лихвой. Даже букмекеры более не хотели иметь с ним дела, и ему запретили появляться в клубе Терф. Он опускался все ниже и ниже, не находя иного способа поддержать свой дух, кроме безудержного пьянства, и наконец сделался обрюзглой развалиной, тенью того человека, каким был когда-то. И наконец однажды утром, в своей квартире на Чарльз-стрит он испытал на себе тот дуэльный пистолет, который в прошлом так часто бывал орудием его мести. Лицо его, темное и жуткое даже в посмертном покое, резко выделялось на фоне залитой кровью подушки, когда его нашли тем утром.

Давайте же положим этот эстамп обратно, в стопку. Чтобы украсить стену вашего дома, гораздо правильнее будет приобрести портрет честного Тома Крибба или даже женоподобного Бруммеля. Но Дьявол Хоукер ни в жизни своей, ни после смерти никому не принес удачи. Оставьте его лежать там, где вы нашли его, в старой пыльной лавочке на Друри-лейн.

Примечания переводчика

Этот рассказ Конан Дойла насыщен историческими реалиями, которые в большинстве своем понятны любому англичанину, особенно жителю Лондона, поскольку, несмотря на огромные перемены, прошедшие за двести с лишним лет от описываемого момента и за восемьдесят – с момента написания рассказа, основные координаты пространства, в котором действуют персонажи, ничуть не изменились. И сами действующие лица, практически все, – лица исторические; хотя их имена и слава до какой-то степени стерлись из памяти нынешнего поколения англичан, они все-таки узнаваемы.

Однако нашему читателю не удастся оценить это произведение по достоинству без обширных пояснений, к которым мы и приступаем ниже с тем большим удовольствием, что многие подробности чрезвычайно колоритны сами по себе.

Итак, место действия – кварталы, улицы и здания Лондона в том порядке, как они появляются в тексте:

Друри-лейн (Drury Lane) – улица на восточной границе района Ковент-Гарден в Лондоне. Возникла во времена королевы Елизаветы как дорога, ведущая к особняку некоего рыцаря по имени Друри. В описываемое время Друри-лейн была одной из худших трущоб столицы, где процветала проституция и располагалось множество таких же питейных заведений, как бар Тома Крибба. Но на той же улице или рядом находились и знаменитые лондонские театры, что привлекало светскую публику, а значит, и клиентуру в эти заведения. Тем не менее всякие претензии самого Тома и его служащих на респектабельность могли восприниматься английским читателем только с немалой иронией.

Хеймаркет (Haymarket) – улица в Вестминстере, который когда-то был отдельным городком неподалеку от Лондона, а теперь входит в его центральную часть. Улица тянется от площади Пиккадилли на севере до Пэлл-Мэлл на юге. Тоже существует со времен королевы Елизаветы. На протяжении столетий здесь располагался сенной рынок (откуда название улицы). Торговлю сеном и прочими кормами переместили в другое место только в 1830 г. Лишь после этого Хеймаркет превратилась в средоточие развлечений для фешенебельного общества, сделавшись улицей дорогих отелей, кафе и рестораций, где начинался буйный разгул после окончания спектаклей в близлежащих театрах. Но для описываемого периода это – анахронизм.

Квартал Сент-Джеймс (St. James) – район центрального Лондона. С севера его ограничивает Пиккадилли, с запада и юга – парки, с востока – улица Хеймаркет. Неподалеку находится и Джермин-стрит, упоминаемая в одной из реплик Хоукера. Когда-то эта территория, как и нынешние парки, была охотничьими угодьями королей. В XVII веке ее отдали под застройку и с тех пор она стала одним из наиболее аристократических районов Лондона. Пентон-стрит расположена довольно далеко от этих мест и ничем особенным не отличается.

Файвс-Корт (Fives Court) – зал для различных игр с мячом (типа тенниса), который арендовали и для проведения боксерских поединков, поскольку зал вмещал много зрителей. Во время поединков в Файвс Корт боксеры надевали перчатки наподобие современных, в отличие от других мест, где бои проводились на голых кулаках.

Гостиница Лиммера (Limmer’s Hotel) располагается на Джордж-стрит и в свое время служила местом вечерних встреч любителей спорта в тогдашнем понимании; по сути, это был ночной филиал фирмы Тетерсолла, о которой мы упомянем ниже, поскольку разговоры там велись исключительно о скачках, люди с не слишком чистыми руками заключали всевозможные сделки и делали ставки. Гостиница считалась самым грязным заведением в Лондоне, однако в ее мрачной и неуютной кофейне можно было встретить известных и богатых особ из провинции, которые приезжали в столицу на сезон спортивных состязаний. Порой там невозможно было найти место ни за какие деньги, но зато подавали простой английский обед, отличное вино и пунш с джином.

Фирма Тетерсолла (Tattersall’s) – крупнейшая в Соединенном Королевстве организация по аукционной продаже лошадей. Фирма была основана в 1766 г. Ричардом Тетерсоллом, который начал свою карьеру грумом у герцога Кингстона. Здание для проведения продаж располагалось вблизи Гайд-Парка (тогда – на окраине Лондона). В нем для членов Жокей-клуба были отведены две комнаты, которые стали местом встреч многих любителей скачек. Упоминая, что вхож «к Тетерсоллу», Джейкс хочет подчеркнуть свою солидность как дельца.

Фирма существует по сей день, имеет филиалы в других странах, управляется потомками основателя и продает до 10 000 лошадей в год. Цену на лошадей до сих пор назначают в гинеях, хотя больше нигде эта денежная единица не употребляется.

Олбани (Albany) – комплекс жилых домов, расположенный на улице Пиккадилли. Был построен в 1770—1774 гг. архитектором Чемберсом в качестве особняка для виконта Мельбурна (см. о нем ниже). В комплекс входили трехэтажное жилое здание, служебные флигеля и парадный двор. В 1791 г. здесь поселился Фредерик Олбани, герцог Йоркский. В 1802 г. он эту резиденцию продал, и здание было превращено путем внутренней перестройки и добавления двух новых корпусов в многоквартирный дом на 69 жильцов с условием, что в нем будут селиться только холостяки. С тех пор дом стал самым знаменитым и престижным жильем для холостых мужчин из высшего общества. Здесь проживали и лорд Байрон, и будущий премьер-министр Англии Гладстон. Соответственно, адрес, по которому проживает сэр Чарльз Тревор, является индикатором его положения (весьма высокого) на общественной лестнице. В настоящее время дом по-прежнему престижен, но здесь позволяется жить и семейным парам.

Теперь поговорим о клубах. О, английские клубы! Неподражаемые клубы, объединявшие людей (исключительно мужчин) по самым разным, порой весьма диковинным интересам, место, куда благородные джентльмены сбегали от жен, детей, долгов и всех прочих проблем, чтобы там священнодействовать – есть, пить, беседовать о политике, погоде и скачках, проигрываться в карты, читать газеты в строжайшем соответствии с уставом, чувствуя себя исключительно значительными личностями – и между прочим заводя чрезвычайно полезные для карьеры и бизнеса знакомства. Не удивительно, что в рассказе, где действуют такие джентльмены, упоминаются целых четыре клуба:

1) Клуб «Коринфяне» (The Corinthians) – первоначально объединение светских людей, увлекавшихся различными видами спорта. Когда и кем он был основан, существует ли в такой форме до сих пор – узнать не удалось, однако клуб был явно весьма престижным, судя по тому, сколько спортивных объединений (яхт-клубы, футбол и др.) в самой Англии и разных странах мира до сих пор носят то же название.

2) Клуб Уайта (The White’s) был открыт на Честерфилд-стрит в 1693 г. итальянским эмигрантом Франческо Бьянко (Френсис Уайт в переводе на английский). Поначалу клуб специализировался на подаче горячего шоколада, в те годы редкого и дорогого напитка. Там же продавали лучшие билеты на спектакли лондонских театров. В 1778 г. клуб переехал на улицу Сент-Джеймс, с 1783 г. стал неофициальной штаб-квартирой партии тори. В новом здании было большое окно-эркер, и за столиком у него имел право сидеть самый почетный член клуба. До 1816 г. это место принадлежало Бруммелю, затем – его другу лорду Олвенли, о которых пойдет речь дальше. Именно там однажды Олвенли заключил знаменитое пари на 3000 фунтов, какая из двух дождевых капель, ползущих по стеклу этого окна, первой коснется рамы. Но это было еще не самое эксцентричное пари из тех, которые случались в клубе.

Клуб существует до сих пор в том же помещении, одним из завсегдатаев его является нынешний принц Уэльский.

3) Клуб Ватье (Vatier) был создан в 1807 г. на улице Пиккадилли. Инициатором его создания стал тогдашний принц Уэльский, организатором и управляющим – его шеф-повар Жан-Батист Ватье, откуда пошло название. В клубе подавали изысканные обеды, чем он выгодно отличался от других, где кормили неважно; но основным его назначением была карточная игра. Патроном и председателем клуба был тот самый герцог Йоркский, бывший владелец особняка Олбани (видимо, именно он выведен в рассказе под именем герцога Бриджуотера). Здесь началось падение Бруммеля, считавшего обязательным играть, когда играют все его знатные друзья и покровители, хотя он не мог тягаться с ними по уровню обеспеченности и не имел наследственных лесов, которые можно продать на корню. Историки заметили, что ни один из членов клуба не дожил до старости. После того как в клубе пошли прахом многие состояния, были отмечены случаи передергивания и т.п., ставший регентом принц Уэльский велел закрыть клуб. Это произошло в 1819 году.

Таким образом, в действительности все господа, столь сурово изгнавшие Хоукера, были не менее азартными игроками, чем он сам, и автор то ли слишком доверчиво приукрасил образы прошлого, то ли хотел иронически подчеркнуть контраст общепринятого представления о безупречности клубных джентльменов (в чем искренне убеждены они сами) с тем, что бывало на самом деле. Кроме того, можно отметить, что фраза Хоукера «я столько лет был членом этого клуба» противоречит реальным датам: или дело происходит не в 1808 году, или возникает противоречие с фактами биографий Томаса Крибба и Джорджа Гордона Байрона (см. ниже).

4) Клуб Терф, где запретили появляться проштрафившемуся Хоукеру. Первоначально членов его объединяло увлечение бегами – недаром название клуба происходит от наименования беговой дорожки для лошадей (the Turf). Тут мы находим две нестыковки: во-первых, с самого момента возникновения это был чрезвычайно элитный клуб «для герцогов», и нетитулованного Хоукера туда явно не приняли бы (могли бы допустить разве что в качестве гостя). Во-вторых, автор допускает серьезный анахронизм, поскольку клуб был основан лишь в 1868 году, и маловероятно, чтобы Хоукер, которому в рассказе не менее 35—40 лет, прожил еще шестьдесят при описанном образе жизни. Случайная ли это ошибка или намеренная (Конан Дойл порой осознанно прибегал к подобным мистификациям), судить невозможно.

А теперь пора рассказать о тех удивительных личностях, которые ходили по этим улицам, обедали в этих ресторациях, убивали время в этих клубах. История Англии вообще изобилует эксцентричными фигурами, но описываемые годы в этом отношении были особенно щедры. Регентство (Regency) – вот как называется этот сравнительно недолгий, но очень важный период в истории Англии. Формально он длился с 1811 г. (когда король Георг III был признан недееспособным и его сына-наследника назначили регентом при нем) по 1820 г., когда Георг III умер и его сын сам стал королем – Георгом IV. В более широком смысле Регентство охватывает 1795—1837 гг. (последние годы правления Георга III, царствование Георга IV и Вильгельма IV), до воцарения королевы Виктории – по сути, жизнь одного поколения англичан. Это время отличалось своеобразием и в политике, и в архитектуре, в литературе и искусстве, в общественных отношениях и модах. Период, отмеченный как большими достижениями в науке и технике, так и жесткой социальной напряженностью, войнами на морях, угрозой французского вторжения и неуверенностью в завтрашнем дне, что неизбежно приводило к разгулу низких страстей и преступности.

Чьи же портреты предлагает нам рассмотреть автор в начале рассказа? Хотя каждый из них достоин отдельной книги, мы можем уделить и лордам, и спортсменам лишь по несколько строк.

Лорд Мельбурн (Melbourne) – Уильям Лэм, 2-й виконт Мельбурн (1779—1848) – видный государственный деятель, занимавший высокие посты в правительстве (в том числе премьер-министра, хотя и недолго). Принадлежал к партии вигов. Начал свою карьеру еще при Вильгельме IV, отце королевы Виктории, отличался рассудительностью и умеренностью.

Роберт Пил (Peel), 2-й баронет (1788—1850) – государственный деятель консервативного направления. Дважды был премьер-министром (1834—1835 и 1841—1846). Способствовал созданию партии консерваторов из остатков потрепанной партии тори. Лорд Пил был инициатором создания полиции как государственной службы охраны порядка, почему английских полицейских тогда же прозвали «бобби» (уменьшительное от Роберт), как и зовут по сей день.

Артур Уэссли (Weasseley), 1-й герцог Веллингтон (1769—1852) – один из виднейших полководцев XIX столетия. Ирландец на английской службе, в юности – порядочный шалопай, он нашел себя на военном поприще. Всего он участвовал в 60 кампаниях в разных краях света, в том числе в Индии, но главную славу ему принесла борьба с Наполеоном. Веллингтон, назначенный в 1814 г. главнокомандующим английскими войсками, стал победителем императора французов при Ватерлоо (1815 г.). Он оставался на посту главнокомандующего до самой смерти, но по окончании французской кампании занимался в основном политикой. Принадлежал к партии тори. Скончался в 83 года, был удостоен государственных похорон – эту почесть до него оказали адмиралу Нельсону, а после него – только Уинстону Черчиллю.

Граф Альфред д’Орсе (D’Orsay) и леди Блессингтон – колоритные фигуры первой половины XIX столетия. Он (1801—1852) – сын наполеоновского генерала, художественно одаренный юноша, вынужден был за неимением средств к существованию пойти на военную службу, но, прибыв по делам в Англию в 1821 г., встретил леди Маргариту – и навсегда остался при ней. Она (1789—1849), двенадцатью годами старше Альфреда, дочь небогатого и грубого ирландского помещика, к моменту встречи была замужем за графом Блессингтоном, вдовцом с четырьмя детьми, и повидала немало плохого в жизни. Они сошлись и прожили до конца своих дней, не расставаясь, особенно после смерти мужа. Жили широко, общались с писателями и художниками, наделали долгов, вынуждены были все распродать и перебраться во Францию, но… там Маргарита внезапно умерла, а Альфред пережил ее всего на три года.

Джордж Брайан Бруммель (Brummell) (1778—1840), или Красавчик Бруммель, не сделал никакой карьеры, хотя и пользовался благоволением принца-регента. Вершиной общественного признания стал для него статус арбитра в клубе (см. выше). Его отец служил секретарем у знатного вельможи, поднявшись до этого уровня из простых лакеев. Бруммель вел рассеянную светскую жизнь, играл, проигрывал, платил долги, растрачивая состояние, сколоченное за многие годы отцом, и прославился только как законодатель моды. Считается, что именно он ввел в обиход привычный нам и ныне состав мужского костюма-тройки с галстуком (хотя фасоны и менялись). К 26 годам деньги все кончились, кончилось и положение фаворита, поскольку принц Уэльский, став регентом, несколько остепенился и отставил прежних друзей. Бруммель бежал во Францию, чтобы не попасть в тюрьму за долги, однако к 1835 году он докатился до тюрьмы и там. Друг Олвенли помог Бруммелю получить место консула в захудалом порту Каэн, где бывший щеголь и умер в госпитале для бедняков, парализованный, безумный, от последствий апоплексического удара (инсульта). Тем не менее его запомнили как характерную фигуру, символ своей эпохи, и в 2002 году статуя Бруммеля была установлена в Лондоне, на одной из улиц, где он когда-то фланировал.

Уильям Арденн, 2-й барон Олвенли (Alvanley) (1789—1849), младший друг Бруммеля, дослужился до чина капитана гвардии (точнее, купил чин), но занимался в основном светскими развлечениями. Он также входил в круг близких друзей регента, но остался в нем и после того, как Бруммеля отставили. Рассказывают, будто на одном маскараде регент, прогуливаясь с Олвенли по залу, в упор не заметил Бруммеля, давая понять, что в нем больше не нуждается. Бруммель, улучив минутку, спросил у Олвенли, имея в виду принца: «Послушайте, а кто этот ваш толстый приятель?» Несмотря на это, Олвенли не оставил друга в беде, когда тому пришлось бежать, и снабжал его деньгами до 1835 года, когда сам окончательно спустил все, включая родовое поместье, за карточные долги. После этого ему ничего не осталось, как поступить в провинциальный полк в чине корнета, на чем и закончить свои дни.

Великий поэт Джордж Гордон Байрон (1788—1824) появился на литературной сцене Англии в 1807 году, опубликовав сборник юношеских стихов «Часы праздности» (Hours of Idleness), на которые намекает Хоукер. Резко критический отзыв на этот сборник (в эдинбургском журнале) появился в 1808 году. Байрон в то время действительно еще оставался студентом Кембриджа. Через несколько лет он покинул родину и больше не возвращался. Соответственно, время действия рассказа – 1808 г., то есть с момента основания клуба Ватье миновал всего год. С другой стороны, в то же самое время Крибб еще не ушел на покой, наоборот, его боксерская карьера была в зените: чемпионом Англии он стал в 1809 году, сошел с ринга непобежденным в 1814 (правда, с 1811 г. в поединках чемпионского уровня больше не выступал: ему, как в свое время Джексону, никто не решался бросить вызов), а трактиром обзавелся уже в 1820-х. Так что налицо неустранимый анахронизм.

В тексте рассказа на видном месте стоит упоминание, хотя и краткое, о «великом Джоне Дойле». Разумеется, Артур Конан Дойл не мог обойти вниманием человека, который был не только современником всех упомянутых лиц, но и приходился автору дедом. Речь идет об уроженце Дублина Джоне Дойле (1797—1868), художнике, карикатуристе и литографе, который, переселившись в Лондон, стал достаточно известен, чтобы купить дом в Гайд-Парке, воспитать семерых детей и общаться со светилами литературы, искусства и политики; но никто из них не подозревал, что остроумные и злободневные карикатуры, выходившие ежемесячно в течение 24 лет во время сессий парламента, известные всей стране и подписанные буквами «H.B.», были выполнены им. Кстати, среди его карикатур есть и изображение боксирующих спортсменов-любителей. Только в 1843 г. в письме к лорду Роберту Пилу (см. выше) он раскрыл свою тайну. Таинственные буквы были составлены из удвоенных инициалов J и D. Четверо сыновей Джона, в том числе и младший, Чарльз Элтамонд Дойл, стали художниками. Рождение этого сына в 1832 г. стоило жизни его жене Марианне Конан; именно Чарльз стал отцом Артура Конан Дойла, соединившего имена деда и бабушки.

Картина была бы неполна, если бы автор ограничился лишь известными личностями, и он этой ошибки не допустил. Безликая масса присутствует в рассказе в виде пьяненьких Трелони и Джорджа, джентльменов «из северных провинций». В оригинале употреблено обобщенное название «the Shires», аналог русского «удел» – этот термин территориального деления страны и происходит от древнего слова со значением «делить». «The Shires» воспринимается как символ английской «глубинки», поскольку термин сохранился в названиях внутренних графств – Йоркшир, Бедфордшир и др. Всего их 32; границы и названия их неизменны уже более тысячи лет, в отличие от административных границ, которые то и дело меняются, внося путаницу. В данном случае упоминание о «Shires» дает характеристику персонажа – зарвавшегося провинциала в столице.

И наконец в рассказе уделено немалое внимание спортсменам-профессионалам. Джон Джексон, он же «Джентльмен Джексон» (1769—1845), и Томас Крибб (1782—1848) – знаменитые боксеры, чемпионы Англии, представители «золотого века» в истории бокса эпохи голых кулаков. Несколько ироническая характеристика Джексона, возможно, связана с тем, что он, благодаря обретенной репутации выдающегося бойца и тренера, а также заработанному на этой стезе богатству, всячески подчеркивал свое высокое положение в обществе. В этом смысле Крибб, после ухода с боксерской арены ставший хозяином трактира, ведет себя менее претенциозно. Но этим двоим повезло, в отличие от многих, кто пытался выбиться в люди посредством крепких кулаков, чья судьба сформулирована во фразе: «Вы сломали ребра тому парню из Линкольна и разбили ему сердце». Все они были выходцами из низов, что автор подчеркивает, сравнивая Тома Крибба с Джоном Булем (John Bull) – собирательным образом, символизирующим и Британию как государство, и английский народ. Этот образ впервые возник в сатирических произведениях ученого и писателя Джона Арбетнота (Arbuthnot) еще в 1712 году, но особенно широко стал употребляться в памфлетах, карикатурах, на плакатах с конца XIX в. На картинках Джон Буль – коренастый, плотный мужчина средних лет, с грубоватым округлым лицом, в простонародной приплюснутой шляпе и в костюме начала XVIII в. – типичный сельский сквайр или йомен, опора нации, трезвомыслящий, добродушный, пока его не трогают, прямолинейный – в общем, настоящий бык, на что и намекает его фамилия.

Примечательно, что ни шотландцы, ни ирландцы, хотя и являются гражданами Соединенного Королевства, не относят этот образ к себе.

Прогулки с привидениями

Призраки старой усадьбы

Перевод С. Климовицкой

…Вот уже много лет события той страшная ночи стоят у меня перед глазами, и все, что произошло в моей жизни, четко делится на «до» и «после». Потому что в ту ночь я встретился с призраками.

Ваши чувства написаны на лице. Вы улыбаетесь? Напрасно – хотя, конечно, и сам я в свое время отреагировал бы на такой рассказ лишь с ироническим недоверием. Однако послушайте меня…

Сейчас от того дряхлого флигеля, что стоял на нашей родовой земле (поместье Горстоп в Норфолке), уже ничего не осталось, однако в том году, когда у меня остановился Том Халтон, это здание еще пребывало во всей своей красе, вернее – старческом уродстве. Сейчас это место находится на пересечении дорог, но в ту пору это была настоящая свалка. Окружающие постройки давно перестали существовать, сад пришел в запустение и зарос крапивой, вокруг – груды мусора, лужи помоев…

Короче говоря, в таком месте не захочешь оставаться ни днем, ни ночью – особенно если учесть, что в окрестных деревушках об этих развалинах ходили жутковатые рассказы. Конечно же, деревенские жители повествовали прежде всего о неких загробных стонах, доносящихся из недр полуразрушенного здания, а гвоздем этих повествований была давняя история некого шалопая по имени Гарстон, который будто бы на спор остался под этим прклятым кровом до утра – и был найден там живым, но с поседевшими волосами и трясущимся, как дряхлый старец.

Сам я в ту пору не сомневался, что все эти легенды объясняются исключительно суеверием, которое, увы, до сих пор характерно для необразованных жителей нашей провинциальной глубинки. Впрочем, наши фамильные архивы если и не подтверждали вышеупомянутые слухи, то, по крайней мере, отчасти делали понятным их происхождение: последним обитателем заброшенного здания был некий Годфри Марсден, злодей во всей силе этого слова, оставивший по себе крайне недобрую память. Помимо множества прочих преступлений, на руках Марсдена была кровь двух его детей; жена, пытавшаяся его остановить, тоже поплатилась жизнью. Это чудовищное злодеяние было совершено почти сто лет назад, в смутную эпоху восстания Молодого Претендента[69], когда наша юстиция на определенное время оказалась почти парализована – поэтому преступнику удалось бежать на континент. Дальнейшая судьба его неизвестна. Те, кто прежде успел ссудить негодяя деньгами (надо сказать, во всем мире лишь эти заимодавцы и пожалели о бесследном исчезновении Марсдена), все же попытались что-то выяснить – и из добытых ими сведений вроде бы следовало, что мертвое тело убийцы было выброшено волнами на французское побережье: якобы он, не в силах бороться с муками совести, сам бросился в море. Однако никто из людей, по-настоящему знакомых с Марсденом, совершенно не мог представить себе, что он и муки совести хоть как-то совместимы.

Томас Халтон был моим другом детства, а кроме того – просто удивительно доброжелательной и неунывающей личностью, чье появление могло развеять любую тоску, так что я был очень рад, когда он навестил меня в этом моем уединении. Мы всегда находили общий язык, хотя споры между нами возникали постоянно: я, выпускник медицинского факультета, привык избегать излишнего теоретизирования и видеть вещи такими, как они есть – в то время как Том, проходивший учение в одном из германских университетов, к метафизике как раз был склонен.[70] Сразу же после его приезда выяснилось, что мы по многим вопросам имеем диаметрально противоположное мнение – однако поводом для настоящих разногласий это не стало, ибо мы сумели отнестись к нашим расхождениям во взглядах с юмором.

Уже не помню, как наш разговор перескочил на тему спиритизма и явления призраков, однако это произошло – и именно эту тему мы обсуждали дольше других. Время уже перевалило за полночь. Том вещал сквозь клубы дыма (он был заядлым курильщиком и не расставался с вересковой трубкой), как дельфийская пифия, скрытая за пеленой сернистых испарений – хотя пифии, если верить древним, были хрупкими и изящными существами, а мой друг представлял собой великолепный типаж современного любителя спорта:

– Человечество издавна делится на тех, кто отрицает существование пришельцев из-за смертной грани – и на тех, кто, относясь к этому вопросу без предвзятости, готов в определенных случаях признать их реальность. Характерно, что первой, скептической категории сама мысль о призраках внушает ужас, а во второй пробуждает неутолимое любопытство. Вряд ли нужно говорить, что мне ближе последняя позиция. Ты же, подобно Фоме неверному, готов признать реально существующей лишь ту рану, в которую уже успел вложить перст. Что поделать: такова уж у вас, медиков, профессиональная предрасположенность. Зато у меня она прямо противоположна и направлена в сторону неизведанного! О нет, не надо упрощать: говоря о призраках, я вовсе не утверждаю правдивость всех этих россказней насчет не допущенных в рай греховодников, которые и после смерти словно бы продолжают отбывать срок за свои преступления, гремя железом и стеная в подвалах и по чердакам! Это, конечно, не более чем детские сказки – но…

– Ах, вот как? Значит, все же есть какое-то «но», не относящееся к числу этих «детских сказок»? Ну же, ну же!

– Гм… Это не так просто, Джек – однако все же постараюсь объяснить, какая концепция представляется наиболее вероятной мне самому. Прежде всего согласимся: после физической смерти все, что происходит в этом мире, перестает иметь для человека какое-либо значение. То есть гипотезу о том, будто призраком становится тот, кто оказался лишен достойного погребения, оставим сразу: что бы там ни происходило с бренными останками, эфирному «двойнику» от этого ни тепло, ни холодно. Однако душевные устремления не могут развеяться так легко. Я действительно склонен предполагать, что призрак – это дух человека, застигнутого внезапной смертью в тот самый миг, когда все его помыслы были устремлены на некую одну, совершенно конкретную цель. Тогда, может статься, это устремление сохранит силу и там, где уже не остается ничего телесного.

Отчаянно жестикулируя, мой друг развеял дымную завесу, возникнув из-за нее, как будто и сам был призраком:

– Не подлежит сомнению, что душа, даже после распада плоти, может сохранять возвышенные чувства, вроде патриотизма или любви к ближнему. Но нельзя исключать и того, что ее могут отягощать и чувства темной природы, такие, как ненависть или стремление отомстить. В этих случаях, думаю, они, словно якорь, соединяют дух с наитемнейшими сторонами посюстороннего, материального мира. На мой взгляд, именно такова природа явлений, до сих пор не нашедших объяснения науки и, возможно, в принципе неподвластных ей – но на уровне ощущений и веры соприкасающихся с каждым из нас.

– Что ж, Том, – отозвался я, – ты сам недавно соотнес меня с последователями достопочтенного Фомы. Поэтому, не оспаривая твои доводы в принципе, все же скажу, что ни ты, ни я своими, так сказать, перстами никаких привидений не ощупывали. Вот это-то и есть единственный безусловный факт. А что до «веры и ощущений» – то это не та материя, на которую я в таком вопросе готов положиться.

– Смейся-смейся, Фома неверный! В этом мире многое сперва подвергалось осмеянию – а потом все же было признано! Но при всем признай уже сейчас: разве тебе не хотелось бы своими глазами хоть мельком увидеть привидение, не говоря уж о том, чтобы как следует понаблюдать за ним?

– Ну что ты, Джек – разумеется, нет! А тебе?

– А мне – столь же разумеется, да!

В воздухе повисла пауза. Потом мой друг вновь заговорил:

– Между прочим, если не ошибаюсь, ты сам рассказывал мне, что у вас тут есть какой-то заброшенный флигель, который будто бы посещается призраками и поэтому вот уже сто лет, или вроде того, туда никто из людей не заходит. Не против, если я там проведу ночь? Скаже, прямо завтра?

– Этого только мне не хватало! Туда и вправду уже без малого сто лет никто и сунуться не смел, во всяком случае, после заката – кроме одного болвана, который наутро вышел оттуда в куда более скорбном состоянии рассудка, чем зашел вечером!

– Вот оно, наше хваленое здравомыслие! – торжественно уличил меня Том. – Сам посуди: ты не веришь в существование призраков – и при этом категорически отказываешься посетить место их обитания, опасаясь, что это может поколебать твой скептицизм! Давай-ка порассуждаем логически: представь себе, что перед тобой сидит человек, утверждающий, что, допустим, в соседнем графстве нет никаких диковинок – потому что здесь, в его родном графстве, их доподлинно нет! Услышав этакую логику, ты как медик безусловно имел бы право на вывод, что говоришь с сумасшедшим. А теперь давай применим эти рассуждения к тебе! В твоих владениях расположен старый дом, где ты ни разу в жизни не бывал; и тем не менее ты…

– Послушай, – прервал я его, – если к завтрашнему вечеру это желание у тебя еще не выветрится – хорошо, так и быть! Только пойдем туда вместе. Ну, хотя бы для того, чтобы ты не мог мне потом заливать насчет «потусторонних гостей», с которыми тебе удалось встретиться, да только, вот беда, подтвердить это некому. А теперь пора отправляться спать!

На следующее утро я с большим смущением вспоминал этот свой ответ, основную вину за него возлагая на алкоголь и надеясь при этом, что у Томаса (он вчера прикладывался к бутылке не реже меня) мое обещание выветрилось из головы. Не тут-то было! Мой друг отлично запомнил, чем закончилась наша беседа и, будучи от такого финала в полном восторге, всю ночь провел – во всяком случае, по его словам – за составлением планов грядущей экспедиции. И вот к каким выводам он пришел:

– Все охотники за привидениями берут с собой пистолеты, а мы чем хуже? Значит, пара пистолетов, трубки и достаточный запас табака, чтобы не заскучать, бутылку ирландского виски с той же целью… да: еще одеяла… Вроде бы ничего не забыл? Чует мое сердце: успех нам обеспечен!

«Господи помилуй!» – только и смог произнести я, да и то лишь мысленно. Однако я уже дал слово, и теперь оставалось лишь надеяться, что Том не заметит, сколь мал мой энтузиазм.

К вечеру мой друг уже буквально сидел как на иголках, поэтому во флигель мы отправились сразу по наступлении сумерек. Едва ли не впервые я разглядывал вблизи это здание: заброшенное, мрачное, старое, все увитое столь же старым плющом, как погребальный венок – и вдобавок ко всему ветер трепал обвисшие стебли этого плюща, как траурные ленты. Бодрости все это не добавляло, я в нерешительности оглянулся было на поблескивающие вдали огоньки человеческого жилья – но мой друг уже вставил в скважину ржавый ключ. Замок щелкнул, и мы ступили на вымощенный каменной плиткой пол, покрытый густым слоем пыли. Я зажег свечу.

– Устраивайся, дружище! – предложил Том, распахивая первую попавшуюся дверь.

Я взглянул на открывающиеся за ней темные просторы огромного зала – и содрогнулся.

– Знаешь, лучше давай остановимся не здесь. Отыщем комнатку поменьше, такую, чтобы ее сразу можно было окинуть взглядом… Глядишь, и очаг там удастся разжечь!

– Пусть будет по-твоему, – мой друг улыбнулся. – Я еще днем обошел это строение и, кажется, знаю, где находится то, что тебе нужно. Пошли в другое крыло.

Он закрыл дверь и со свечой двинулся вперед. После некоторых блужданий мы вышли в длинный коридор и двинулись по нему. С одной стороны в этот коридор открывались пустые оконные проемы, так что мы время от времени пересекали участки, залитые мертвенным светом темной луны. Следуя по этому пути, мы действительно нашли вполне подходящую комнату, помеченную печатью запустения гораздо в меньшей степени, чем все остальные, встречавшиеся нам по дороге. На стенах даже оставались обои какого-то неприятного багряного цвета, а одну из стен полностью занимал большой камин. Мы развели в нем огонь – и, против всех ожиданий, я почувствовал, что тут вполне можно провести ночь. Том, разумеется, снова был противоположного мнения:

– И это называется – бивак охотников за привидениями?! Тут все словно на самом обычном постоялом дворе! Стоило из-за этого выбираться из дома…

Но все же мы устроились у камина, выкурили одну за другой по трубке – и мой друг согласился, что призраков вполне можно поджидать и здесь. Вообще, вечер прошел на редкость удачно: в этой романтической обстановке и трубочная затяжка была слаще, и виски шел легче, и беседа теперь, когда мы все же нашли себе пристанище, текла ровней – словом, я абсолютно уверен, что никогда прежде нам не удавалось пообщаться столь душевно. А снаружи бушевала непогода, луна то и дело пряталась за тучами, срывался дождь, оборванные стебли плюща все так же развевались на ветру…

– Хотел бы я знать, не протекает ли крыша, – мой друг задумчиво посмотрел в потолок. – А впрочем, ерунда: над нами еще один этаж. Знаешь, там как раз есть что-то похожее на детскую… Говоришь, этот тип, прежде чем сбежать, прикончил своих отпрысков? Ну так бьюсь об заклад: он проделал это прямо у нас над головами! Кстати, уже почти двенадцать, поэтому, если тут что и водится, то ему, согласно канонам, пора выходить на свет божий… то есть во тьму. Ох, ну и холодрыга тут у тебя: прямо-таки впору поверить, что это мертвенный хлад, ха! Слушай, а тебе не кажется, что мы сейчас сидим здесь, словно я и ты – опять школяры на очередном экзамене? Вот-вот возьмешь со стола билет – и поди заранее угадай, попадутся ли в нем знакомые вопросы… Лично мне – кажется!

– Тссс!

– Что?

– Там какой-то звук… Вон оттуда, со стороны выхода!

– Ой, подумаешь, напугал… – Том хмыкнул. – Даром, что ли, мы брали с собой огнестрельное оружие!

– Том, честное слово, я что-то слышал! Кажется, там скрипнула дверь… Ох, Том, кажется, ты был прав, а я в своем скептицизме неправ, а еще больше я неправ в том, что разрешил тебе прийти сюда и сам, как дурак, с тобой потащился!

– Ну так ведь не только потащился, но и притащился уже! – Мой друг снова хмыкнул. – Да ладно тебе, успоко… Ох! Ты слышал?!

На этот раз услышали мы оба: это был звук, с которым падают капли – не снаружи, а где-то прямо рядом. Через секунду (к тому времени мы, вскочив с разложенных одеял, уже стояли на ногах, тесно прижавшись друг к другу), Том рассмеялся уже в полный голос:

– Ох, уморил! Дружище, ну мы с тобой и смельчаки, в самом-то деле… Это же надо – перепугаться, во время дождя услышав шум капели! Конечно, протекает не только крыша, но и пол в комнате над нами, вон, видишь, около стены в углу, там уже обои намокли… Глупее ситуации не придумаешь: гляди – самая обычная дождевая вода…

Том замер.

– Дружище! Что с тобой?

Он не ответил. Мой друг стоял неподвижно, словно окаменев, и смотрел в тот угол, где по рваным обоям стекала темная жидкость.

– Смотри! Ты видишь?! Это не вода!!!

Повинуясь его жесту, я присмотрелся внимательней, и – Боже мой! – распознал в этой жидкости кровь. В тот самый миг, как я это понял, откуда-то сверху упала очередная капля. Мы с Томом одновременно устремили взгляд к потолку, пытаясь понять, откуда сочится этот страшный кровепад. Капли срывались из узкой щели, пересекавшей потолочную лепнину, словно след от ножа.

– Давай скорей уйдем отсюда, Том, – прошептал я и постарался направить своего друга к двери. – Нам нельзя здесь больше оставаться, это место вообще не для людей, пошли же, ну…

– Ну нет! – Том яростно оттолкнул меня. – Просто уйти – и все?! Да здесь же и вправду произошло преступление! Кто бы его ни совершил, он не запугает меня кровавой капелью! Да, я сейчас выйду отсюда – но не чтобы бежать, а чтобы найти: я иду туда, пусти!

Он выскочил из комнаты. Всю дальнейшую жизнь я буду помнить те бесконечные секунды полного одиночества, которые мне довелось тогда испытать. За стеной по-прежнему стенал ветер, полыхали далекие зарницы, а в глубинах прклятого здания, куда только что кинулся мой друг, стояла беспросветная тьма и ничем не нарушаемое безмолвие. Лишь тихо поскрипывала дверь комнаты да продолжала звенеть, падая с поолка, кровавая капель.

Прошло совсем немного времени – и Том снова показался на пороге. Однако сейчас и он едва держался на ногах, охваченный ужасом.

– Там кто-то есть! – едва сумел он выговорить оцепеневшими губами. – Не отходи от меня, Джек!

Плечом к плечу, как завороженные, мы словно бы вопреки своей воле, таясь, выглянули в дверной проем. Сейчас луна в очередной раз вышла из-за туч – и квадраты падающего сквозь окна бледного света лежали на полу широкого коридора, как плиты. А из глубины коридора, скользя на грани света и тьмы, к нам приближалась какая-то неясная тень. Вот она подступила ближе, вот еще ближе… до нее всего три освещенных участка, два… один…

Затем эта тень пронеслась мимо нас, замерших у двери в комнату. Собственно, то, что мы увидели, уже не было тенью: это была человеческая, мужская фигура в одеяниях времен столетней давности, но смятых и изорванных. Не оглядываясь на нас, этот человек, если можно его так назвать, в беззвучном отчаянном беге устремился дальше по коридору. Я успел заметить его загорелое лицо и какие-то длинные ленты, свисавшие из волос и волочащиеся следом. В какой-то момент беглец обернулся так, что я сумел рассмотреть и выражение его лица тоже – к сожалению для себя. Оно было настолько исковеркано страхом, а сам призрачный гость, хотя и продолжал бежать изо всех сил, до такой степени явно не надеялся уйти от того невидимого, что гналось за ним следом… Я, хотя тоже был объят ужасом, на мгновение буквально задохнулся от жалости и сочувствия. А в следующее мгновение я проследил за взглядом беглеца – и закаменел окончательно.

То, что гналось за ним, было бесплотным, но не незримым. Вторая тень приближалась по коридору, то появляясь, то исчезая в пятнах лунного света. Как и прежде, мы по-настоящему рассмотрели ее лишь вблизи, когда к лунному освещению прибавился еще и свет горящих свечей и камина.

Это была женщина, подлинная леди середины прошлого столетия: величественная молодая (по виду ей было менее тридцати) красавица, в длинном декольтированном платье. Она скользнула мимо нас, не поворачивая головы, но я успел разглядеть на ее изящной шее несколько пятен: четыре из них, вплотную друг к другу, темнели с левой стороны от кадыка, а пятое, более крупное, – справа.

Взгляд женщины был устремлен вдоль коридора – туда, где только что исчез преследуемый. Легкими, но неуловимо стремительными шагами она настигала скрывшегося во тьме беглеца. Через несколько секунд после того, как и вторая призрачная фигура растворилась во мраке, дом буквально сотрясся от дикого, безумного вопля, в котором звучала невыразимая мука. Этот крик перекрыл звуки бури. А потом наступила тишина…

Наверно, мы с Томом еще долго стояли оцепенев. Во всяком случае, когда мы, все так же прижимаясь друг к другу и еще не окончательно придя в себя, плелись к выходу из флигеля, в подсвечнике была уже новая свеча – от прежней остался лишь огарок. Молча мы открыли тяжелую, изъеденную временем и древоточцами створку входной двери, столь же молча перебрались через внешнюю ограду – а дальше уже помчались не оглядываясь.

Опомниться нам удалось только внутри моего дома. Том попробовал было закурить, яростно выругался («О черт! Я оставил там свою любимую трубку! Теперь мне ее больше не видать: даже под угрозой смерти больше не пойду туда, пускай хоть бы и днем!»), однако тут же заговорил почти спокойно:

– И что же ты скажешь теперь, Джек? Надеюсь, ты хотя бы усомнился в том, что призраков действительно не существует?

– Ну, мы с тобой как-никак видели их собственными глазами… Бр-р-р… Ты помнишь его взгляд, когда он, этот первый, оглянулся на бегу?! Кстати, что это за украшения были у него в волосах?

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Ольга твердо решила свести счеты с жизнью. Все равно в ней нет никакого просвета: бесконечные пробле...
НОВЫЙ военно-фантастический боевик от автора бестселлеров «Самый младший лейтенант» и «Десант стоит ...
Новый военно-фантастический боевик от автора бестселлеров «“Попаданец” на троне» и «Переход Суворова...
Что сделает наш человек, волею судьбы и странного артефакта попавший в другой мир, в котором существ...
Лонгчен Рабджам (1308–1363) – великий Учитель традиции ньингма, и в частности дзогчен, учения велико...
Между Лизой и Глебом лежала целая пропасть: ее возраст, его семья… Но аргентинское танго неумолимо з...