Лондон должен быть разрушен! Русский десант в Англию Романов Герман

ПРОЛОГ

Петербург,

17 марта 1804 года

— Я недавно прочитал ваши стихотворения, поручик. Талант у вас, Денис Васильевич, огромный, признаю охотно!

Петр с хорошо скрытой усмешкой посмотрел на невысокого юношу в расшитом гусарском ментике, что навытяжку застыл перед ним. Да что там — маленького роста, самую чуточку кривоногий, с черной кучерявой гривой густых волос. Взгляд дерзкий, отнюдь не испуганный — как-то не испытывает молодежь ныне трепета перед императором, не то что в былые времена.

— Осмелюсь спросить, ваше величество, какие мои стихи вам пришлись по сердцу?

— Дерзок, дерзок… — усмехнулся Петр, покачав головой.

— Так я гусар вашего величества, государь!

Поручик чуть выпятил широкую грудь, отнюдь не аристократическую, продолжая «поедать», как велит устав, монарха взглядом, вот только в его карих глазах запрыгали веселые бесенята.

— Ваши басни, поручик, просто замечательные, в точку попали. — Петр улыбнулся самыми краешками блеклых губ и с наигранным пафосом продекламировал: — «И может, как же быть, твое величество о камень расшибить!» И про «пешки» здорово сказано. Вам принадлежит эта басня, милейший Денис Васильевич?

— Да, ваше императорское величество! «Голова и ноги»! — Поручик говорил решительно, но в его глазах Петр впервые уловил смятение. — Только в тексте у меня было написано «высочество», на «величество» его изменяют переписчики. А «шашки» на «пешки»!

— Ну и правильно, что изменяют, басня никак не должна быть приглажена. Тогда она разит беспощадно своей критикой. Как острая сталь клинка! Этим характерно другое ваше произведение — про некого тирана, в котором легко угадать меня. Хотя название и спряталось под стыдливое «Зеркало». Эпилог в ней просто замечательный! «Велел в Сибирь сослать, чтоб эта быль на правду походила!»

Петр с наигранным смехом посмотрел на поэта — тот, насупившись как сыч, молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— Мне интересно, Денис Васильевич, это какого мудреца, наделенного столь выдающимися государственными способностями, я повелел сослать на каторгу?! Государственного секретаря Михаила Андреевича Сперанского тоже прямо-таки разбирает любопытство — он готов взять сего выдающегося мужа на службу немедленно! Вы только откройте нам его имя, милейший поручик!

Гусар закряхтел, отвел глаза в сторону, его лицо приняло крайне смущенное выражение. Петр с отеческой усмешкой, в которой спряталась малая толика злорадства, молча наблюдал за молодым офицером: «А что же ты хотел, сукин сын? Сочинил два пасквиля, гоголем расхаживал три дня по столице, купаясь в лучах славы, полученной или от недоумков, гордящихся своим пресловутым фрондерством, или от законченных мерзавцев, польстившихся на презренный металл. А тут тебе славы, парень, не будет! Я на тебя ушат воды вылью! Честно сказать, устроил бы хорошую порку, да нельзя, как ни крути, талант у тебя изрядный. Таких, как ты, поберечь стоит, не столь у нас много хороших поэтов, чтобы всех дерзких остракизму предавать!»

— Ваше величество! Я не имел в виду вас, государь! Мудрец — это собирательный образ, который относится ко многим странам. Взять того же Томаса Мора…

— Вы мне налима за корягу не заводите, поручик! Откуда в Англии Сибирь, скажите на милость?!

— Так это тоже нарицательное имя, ваше величество, просто Сибирь для рифмы лучше подходила…

— Угу! — буркнул Петр и с пафосом произнес: — Ради красного словца не пожалею и отца! Так, что ли, поручик?

— Ваше императорское величество, творчество имеет неведомые пути…

— Ой ли?! Сомневаюсь в том я, милейший! Решили в революционера поиграть? Как же, суровенек батюшка-государь, дворянство свое верное изобидел, крепостных у них отобрал! Не дает недорослям девок крестьянских портить на сеновалах да в поместьях штаны просиживать?! Службы от них еще требует, да под пулями!

— Государь, ни мой род, ни я никогда не отказывались от долга перед Отечеством и всегда верно служили вашему величеству!

Поручик побагровел, с самым оскорбленным видом посмотрел на Петра. Правая рука гусара непроизвольно дернулась к рукояти сабли, но пальцы тут же одернулись. Сдержал порыв офицер, ибо в противном случае в этом движении можно было усмотреть намек на цареубийство.

— Это сейчас, поручик, в нынешнее время. А сорок лет тому назад ваш дедушка, царство ему небесное, такие вещицы вытворял со своими крепостными, особо с девками…

Петр злорадно улыбнулся, глядя на сконфуженное лицо гусара, по которому расплылись стыдливым румянцем пятна, и с улыбкой на губах закончил, но жестким голосом:

— Хотя его чудачества можно счесть довольно невинной забавой, особенно на фоне деяний Салтычихи, что умертвила больше сотни дворовых девок и мужиков. Или иных аристократов, что с пистолетами в руках выходили на «охоту» в загоны, где вместо дичи бегали мужики и бабы! Ах, как хорошо они над рабами своими куражились! Многие из этих образованных дворян кресты на шее носили, в церковь ходили, а души православные самым злодейским образом губили. Крепостных за людей не держали, хуже, чем с рабами, обращались!

— Государь, я противник рабства, и поверьте, ваше величество, такие ироды осуждаемы всем дворянством!

— Охотно верю, Денис Васильевич. Потому я до сих пор на престоле, что дворянство, по большому счету, отказалось от рабства. Скажу более того — оно просто не успело привыкнуть к своему положению, ибо вслед за манифестом о вольности последовало и освобождение крестьян. Хотя потребовалось сорок лет, чтобы изжить рабство окончательно. И вот тут ваши стихи, Денис Васильевич, в которых вы выступили рупором части, да-да, именно части, не спорьте, дворянства. Отбросим всякие экивоки в сторону! Скажите мне прямо, поручик — чем вы недовольны и в чем вы меня обвиняете? Говорите честно. Даю вам слово, что этот разговор останется между нами и последствий для вашей службы не будет.

Гусар побледнел, щека непроизвольно дернулась, он медленно выдохнул из себя воздух, будто купальщик, собирающийся прыгать в ледяную воду. Хотя такое сравнение не совсем подходящее — поэт больше напоминал солдата, собирающегося бежать в атаку из спасительного окопа прямиком под смертоносные пулеметные очереди.

— Ваше величество, вы очень многое сделали для России, народ на вас просто молится…

— Оставьте славословие! Вы офицер, а не торговец, расхваливающий залежавшийся товар!

— Ваше величество, пропало семь человек, молодых дворян, которых вы, по общему мнению, тайно казнили. И мне, как и многим другим офицерам, будет интересно узнать, чем они вызвали ваш суровый гнев и в чем виновата их сестра?

— Вы говорите о Зубовых?!

Губы Петра сложились в жестокую гримасу, вспыхнувшая ненависть моментально опалила душу. Два прошедших года не остудили душу, которая опять взывала к мести.

— Да, государь, прошу простить. Мне бы хотелось знать, за что эти люди подверглись столь странному забвению. Что с ними, ваше величество? И в чем перед вами оказалась виновата Ольга Александровна, что вы с ней сделали? Правду ли говорят, что вы прямо домогались ее любви?

— Ну что ж, — тихо протянул Петр, — вы храбрец, поручик, и осмелились меня спросить о том, о чем другие помалкивают. А потому отвечу прямо — я убил братьев Зубовых, а также князя Яшвиля, Саблукова, Аргамакова и Марина. Ольгу Зубову изнасиловал, но жизнь оставил, упрятал, правда, в монастырь на вечное заключение…

— Значит, все правда… — тихо прошептал поручик, потрясенно глядя на Петра. — Ради своей похоти вы, ваше величество, казнили ее братьев и друзей и после этого…

— Не торопитесь с выводами! Я сказал, убил, а не казнил! И убил собственными руками, в бою, лоб в лоб! С одной шпагой в руке против многих пистолетов! А эта милая женщина, как вы говорите… Эта тварь до этого застрелила в спину двух моих казаков!

— Как так?! — Поручик совершенно растерялся и побледнел, кое-как выдавив из себя: — Но мне говорили…

— Да мало ли что говорили, Денис Васильевич?! Главное — кто говорил и почему. Вы не задавались простым вопросом: почему молчат родственники всех жертв моего «произвола»?!

Последнее слово Петр выдавил с нескрываемым сарказмом. Перед глазами в его памяти плыл мост, на котором лежали тела убитых, и Зубова, что держала в руках плюющий свинцом револьвер.

— Они молчат, ваше величество.

— А вам никогда не приходило в голову, поручик, что они молчат не из-за страха перед Третьим отделением или жандармами, а из-за чудовищного стыда! И всплыви правда о тех днях двухлетней давности, как их фамилии будут навек опозорены?!

— Но что произошло, государь?

— Измена, поручик, измена! Вот слово, которое объясняет всю эту историю, грязную и подлую. Английский посол Уинтворт пообещал «сим благородным господам» два миллиона рублей. Золотом! И даже выплатил задатком сто тысяч. Они подстерегли меня в Гостилицах, на мосту… Засада была подлой. Эта стерва убила двух моих казаков, а потом начала стрелять в меня. Я смог заколоть князя Яшвиля и из его револьвера застрелить двух заговорщиков. А там был и сам ранен пулей, но смог спастись — конь унес меня в болото, где пал. — Петр говорил тихо, лицо почернело, воспоминания прямо душили, сжимая горло, и он буквально выдавливал из себя слова. Молодой поэт с бледным как мел лицом, горящими глазами пристально смотрел на него, боясь пропустить не только каждое слово, но и вздох.

— Они гнали меня, как «красного зверя», Денис Васильевич, всю ночь. Почти безоружного, смертельно уставшего старика преследовали четверо молодых убийц, увешанных пистолетами и кинжалами. На болоте я вступил с ними в последнюю схватку. В меня стреляли в упор, но я, как видите, остался жив. Там мне удалось убить всех Зубовых и Саблукова — зарезал шпагой моего деда Карла!

— Это правда, государь?

— Что зарезал?!

— Нет. Что эта шпага досталась вам от самого…

Молодой гусар осекся, в глазах ужас сменился восхищением.

— Правда, Денис, хотя она невероятна. Но на болоте я встретился с дедом во второй раз… Он же и излечил меня от раны…

Нисколько не чинясь и совершенно не стесняясь, Петр чуть приспустил с себя брюки и ткнул пальцем в багровый шрам, оставшийся отметиной на его теле.

— За одно его единственное прикосновение сразу же зажило, сам удивляюсь. — Петр быстро привел в порядок одежду, туго затянул ремень и бросил взгляд на гусара, который прямо застыл столбиком, задумчиво потирая лоб.

— Так вот оно что выходит, ваше величество! Так британцы не только на ваших сыновей покушались, государь, но и на вас самих, дабы смуту в нашем Отечестве завести? А Зубовы… Иуды! Простите меня, ваше величество, и за эти басни глупые тоже…

Офицер сглотнул, кадык дернулся на горле — парня явно душил стыд. Гусар встал перед ним на одно колено, склонил голову. Петр машинально провел ладонью по курчавым жестким волосам и тихо произнес:

— Встаньте, поручик, я не икона, чтоб передо мной на колени падать. Вы совершенно правы, молодой человек, англичане задумали разом решить все проблемы, убив меня и моих сыновей. Но Бог хранил великих князей, и с его помощью я одолел польстившихся на проклятое золото мерзавцев. Знаете что, поручик, езжайте-ка вы на Валаам и там, в монастыре, побеседуйте с Зубовой. Надеюсь, что после разговора с ней вы поймете, насколько молва может исказить истину. Жизнь ведь не роман, в котором благородные юноши спасают прекрасных девушек из кровавых лап похотливого тирана. В жизни может быть не совсем так, вернее, совсем не так — благородные юноши могут оказаться подлыми предателями, помогающими врагу и способными за тридцать сребренников совершить убийство. А за прекрасной внешностью девицы скрывается злоба и коварство, в бокале вина, принятого из ее нежных ручек, может быть подсыпан яд. А насчет похотливого тирана…

Петр тяжело вздохнул, взмахнул рукою и медленно прошелся по кабинету, искоса посмотрев на молодого поэта. По лицу гусара снова поплыли красные пятна стыда.

— Денис Васильевич, вы бывали когда-нибудь в бою?

— Простите, ваше величество, еще не приходилось. Но я жажду пролить кровь за Отечество!

— Жаждете? Хм… Пролить, конечно, кровь за Россию можно и нужно, но не раньше, чем наши супротивники прольют кровь за свою родину. Так вот к чему это я… Мне приходилось ходить со шпагой в руке в атаку, и я понимаю своих солдат, когда они, распаленные бешенством, под пулями врага врываются в крепость. А там ведь есть женщины и вино…

— Я понимаю, государь, все понимаю. Простите меня великодушно! Я не знаю, смог бы сам изнасиловать, гм… эту особу, но убил бы точно! Задушил бы собственными руками! Стыд-то какой! Чтобы русские дворяне покусились на свое же Отечество и предали его! Благодарю вас, государь, что сохранили все в тайне и позор не обрушился на многие семьи.

— Вот потому-то и ходят слухи, поручик, и правды не ведают, ибо рассказать ее нельзя! — Петр скривил губы и с нескрываемым огорчением вздохнул.

— Можно, государь! Я стихи напишу! Нет, басню клеветникам России, иносказательно, но все поймут!

— Пишите, поручик, пишите. У вас еще есть неделя, ибо предстоит вам вскоре отправиться во Францию, где вы станете адъютантом генерала князя Багратиона. Я удовлетворил ваше прошение, поручик!

— Во Францию?! Так десант в Англию будет! — Поручик аж задохнулся от счастья, его лицо приняло неописуемое блаженное выражение. — Государь, самым счастливым днем моей жизни станет тот, когда вы мне прикажете положить живот на алтарь Отечества!

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

27 июня 1804 года

Булонь

— Петер, спаси его!

Петр вздрогнул, машинально обернувшись на громкий крик жены, и в великом изумлении осознал, что находится в своем любимом Петергофе, на берегу канала, в котором когда-то он спас Григория Орлова.

Еще краем глаза император заметил, как далеко в стороне стоят люди, столпившись у накрытого яствами летнего столика. Среди бело-розовых платьев придворных дам выделялись синие чекмени казаков и ливреи дворцовых слуг.

— Этого не может быть… — пробормотал Петр в полной растерянности — в глаза попали до боли знакомые лица.

Сотник Данилов, но еще молодой, о чем-то говорил с арапом Нарциссом. Верный царский слуга, такой же подвижный, как сорок лет тому назад, только кивал в ответ казаку.

— Они же померли!

Петр потер ладонью глаза, не в силах поверить увиденному, но мираж не растаял, Нарцисс с Даниловым никуда не исчезли, наоборот, подпрыгнули на месте, услышав призыв императрицы, и резво бросились к нему.

— Петер, спаси же его!

Пронзительный крик снова раздался за спиной, и только сейчас Петр обернулся на звук родного голоса.

Като стояла перед ним такая же молодая, на оголенной ключице алела кровью пулевая ссадина. Женщина протягивала тонкие руки к голубой глади канала, по которой плясали воздушные пузыри.

— Твою мать! Я в прошлое перенесся?

Петр снова помотал головой, не в силах поверить собственным глазам, и еще раз быстро окинул взглядам парк. Нет, это был не мираж — дворец недостроенный, дорожки отсвечивают желтым песком, как в тот первый день, в который он сражался здесь с мятежными гвардейцами. И Данилов с арапом продолжают суматошно бежать к нему, а все свитские только сейчас вышли из ступора и начали суетиться.

— Точно! Снова в прошлое попал, на сорок два года время сдвинулось, — прошептал Петр. И тут его взгляд зацепил лежавшую на траве трость, данную ему когда-то самим Петром Великим в ту первую кошмарную ночь в крепости Петерштадт.

«Все правильно — этой палкой я Гришку по голове и ударил, и он сейчас пузыри со дна пускает. Невероятно! Снова попал в прошлое! Как такое может быть?!»

Однако ответа на этот вопрос сейчас у него не последовало, так как Като упала перед ним на колени и протянула руки. Милый голос завибрировал невыразимой мольбою:

— Петер! Спаси его, дурака!

«Это не по сценарию, она в прошлый раз такого мне тогда не кричала. Хотя… Так ведь я ж просто затормозил, вот Като сейчас и крикнула. Господи праведный! Так ведь история измениться может, если я с этим козлом промешкаю! Не дай бог, если эта скотина утонет!»

Мысль прямо ошпарила его крутым кипятком — Петр только сейчас сообразил, что если молодой гвардеец, любовник жены, утонет, нахлебается до смерти воды в Петергофском канале, то никогда не станет князем Аляскинским и история может пойти в неблагоприятном для России варианте — уж больно полезен, энергичен и деятелен оказался Григорий, впрочем, как и все братья Орловы.

— Петер, спаси!

Отчаянный крик жены хлестанул по нервам, и Петр, как был в мундире, рванулся к синей глади, оттолкнулся ногой и ухнул в воду, разбрызгивая во все стороны солоноватую балтийскую воду.

— Ой-я-я!!!

Он ожидал упасть в летнюю прохладу канала, но ощущение было таково, словно погрузился в прорубь где-нибудь в районе Якутска. Холод оказался не просто лютым — у Петра свело зубы, он сразу понял, что через несколько секунд сам превратится в ледяную скульптуру. В отчаянном усилии император стал шарить руками по илистому дну, и вскоре пальцы зацепили длинные волосы.

«Неужто Гришку за косичку ухватил?!» — мелькнула радостная мысль, ибо в прошлый раз, как помнил, он с трудом нашел утопленника по мундиру. Петр мертвой хваткой уцепился за волосы и моментально устремился к поверхности.

К свету! Тому благодатному свету, что дает жизнь всему живому.

— Ух-х! — Петр с шумом выдохнул воздух, разевая рот, как вытащенная на берег рыба. Холод стал потихоньку исчезать, по жилам весело заструилась кровь, в груди потеплело.

— Вот твой любовничек, Като, — радостно возвестил Петр и уже двумя руками потянул утопленника за волосы. Однако вместо ожидаемой тяжести его пальцы вытолкнули из глубины что-то легкое. И тут же из-под воды показалась голова, но какая-то маленькая, явно не орловская, и покрытая к тому же длинными белокурыми волосами.

— Что за чушь?!

Слова сами слетели с онемевшего языка. Петр оторопело смотрел на приподнимающуюся макушку, уже осознав, что это может быть кто угодно, но никак не Григорий Орлов.

— Спасибо тебе, мой милый! Ты спас меня… и своего ребенка…

Слова вначале поразили Петра стремительным ударом кинжала, а потом словно кувалдой ударили в лоб. Петр мог бы поклясться чем угодно, что узнал этот голос — столь же завлекательный, как и ненавистный.

— Ты… Сука… Откуда…

Петр остекленевшими глазами оторопело уставился на Ольгу Жеребцову, что обнаженной русалкой вынырнула из промозглой глубины. И почувствовал, как его сердце почти перестало стучать в груди, а кровь стала превращаться в ледяное крошево.

— А-а-а!!!

В диком страхе Петр отшатнулся от женщины, рухнул в воду и тут же обо что-то ударился…

— У-у-у!!!

Перед глазами возникла привычная картинка — белокурая русалка загадочно прищурила глаза, как бы с усмешкой взирая на русского императора. И даже почудился ее тихий, еле уловимый голосок: «Ну что, хочешь поплавать со мной?!»

— Так это только кошмар! — с облегчением выдохнул император и снова взглянул в похотливые глаза хвостатой женщины, вздрогнул, чувствуя, как на голове встали волосы дыбом, — ему показалось, что изображение в ответ подмигнуло зовущим оком.

— Не дождешься, стерва! — злобно пробормотал Петр на немое предложение и, с силою скомкав простыню, принялся утирать обильный холодный пот, который полностью покрыл его тело.

— Ох, французы, ну и затейники! Бесовщину удумали, кошмары на меня нагоняют. Припомню вам это гостеприимство! Нашли моду — всякую нечисть в дом тащить и православному царю в опочивальню вешать!

Лондон

— Подлые московиты!

Премьер-министр Королевства Великобритания Уильям Питт, к фамилии которого всегда добавляли приставку «младший», дабы отличить его от отца, что тоже в свое время занимал эту ответственную должность, пребывал в прескверном настроении.

Война с русскими приняла самый дурной ход, который невозможно было представить даже в кошмарном сне. Первые яркие победы почти сразу сменились полынной горечью поражений. Весь Лондон радовался, расцветился флагами, когда в столице получили известие о блестящей победе над датчанами в Копенгагене.

Однако не прошло и семи дней, всего одной недели, как поступило сообщение, повергшее англичан в шок. Никогда еще столь многочисленная британская эскадра, несущая гордый флаг Святого Георгия на мачтах своих кораблей, не терпела столь жесточайшего разгрома.

И от кого, скажите на милость?!

— Коварные твари!

Уильям Питт сжал кулаки до хруста в бессильной злобе. Противостоять дьявольскому, бесчестному оружию московитов флот Его Величества не смог. Несколько столетий Британия владычествовала на морях, и теперь все англичане, от почтенного лорда до последнего бродяги, с пронзительной отчетливостью осознали — могущество империи находится под страшной угрозой. Вопрос уже идет о самом ее существовании, ибо разбитые союзники предали, а враги сплотились.

Любому премьер-министру такой ход событий стоил бы кресла, но не Уильяму Питту-младшему, ибо только он выступил инициатором этой борьбы с русскими, предложив нанести превентивный удар.

К великому сожалению, из-за халатности посла Уинтворта, уже понесшего заслуженное наказание за пренебрежение долгом, не удалось убить русского медведя в его берлоге и тихонько, чужими руками, поодиночке, передавить его подросших волчат, столь же опасных, как их отец.

Хуже того, теперь нет ни малейшей возможности взять даже короткую передышку, ибо русские и французы настроились воевать до последнего солдата и за два года нанесли британским и союзным им австрийским и турецким войскам ряд унизительных поражений.

Потеря Индии, этой «жемчужины» Британской империи, вызвала по всей стране единодушный взрыв общественного негодования. Палата общин настояла на том, чтобы и дальше возглавляемое Питтом правительство вело эту справедливую войну против подлых и наглых захватчиков.

Все отчетливо поняли, насколько он, Уильям Питт, был прав — не начни британцы боевые действия, то московитский царь, известный своим византийским коварством, напал бы первым, и последствия такого обычного у русских вероломства для Английского королевства были бы намного тяжелее, а ущерб значительней.

— Куда уж хуже…

Питт с тоскою посмотрел на серую туманную мглу, царящую в ночном Лондоне, несмотря на жаркий летний день. Дождь прошел, и утро обещало быть добрым.

Вот только сна не было ни в одном глазу — пришедшие вечером вести оказались крайне неприятными. И самое страшное, что Уильям Питт-младший совершенно не предполагал, откуда следует еще ожидать очередного удара…

Доггер-банка

— Вроде стреляют, ваше превосходительство!

Вице-адмирал Сенявин внимательно прислушивался, ловя звуки в сгустившемся тумане. Видимость на море была отвратительной, мили на две, и то с плавающими молочными прожилками перед глазами, а то и большими сгустками, через которые ничего не увидишь.

И ничего тут не поделать: проклятье здешних мест, богатых рыбой, именно туман. Таково все Северное море, капризное и своенравное, постоянно изменчивое, как ветреница столичного полусвета.

— Ей-богу, стреляют, Дмитрий Михайлович!

Командир линейного корабля «Петербург» капитан первого ранга Астафьев чуть ли не подпрыгивал от нервного возбуждения, напряженно вслушиваясь, как и другие русские офицеры и матросы, в молочную серость утренней дымки.

— Палят глухо, но то не ружья, ей-богу!

Снова напрягся и Сенявин — в свои сорок лет он не жаловался на плохой слух. И точно, где-то далеко впереди словно деревянной колотушкой стучали по дубовой бочке — «бух, бух». Так могут бить только пушки, причем залпами. Далековато, конечно, тем паче над морем, да еще в тумане, звук далеко расходится.

— Ей-богу, наши датчане дерутся, ваше превосходительство. Нужно союзников выручать!

Вице-адмирал нахмурился, и Астафьев осекся, поняв, что не его дело давать советы командующему. Но возбуждение, от которого слегка постукивают зубы, обычное перед схваткой, было не унять.

Все русские прекрасно знали, что именно здесь, у Доггер-банки, назначена точка рандеву идущей от берегов Шотландии русской эскадры с датско-шведским объединенным флотом под командованием вице-адмирала Ольферта Фишера.

Возможно, датчане, которые должны прийти сюда на пару дней раньше, нарвались на британскую эскадру, потому что другим военным кораблям здесь делать больше нечего. Да и нет уже у России иных врагов, кроме обложенных на своем проклятом Острове англичан!

— Да, вы правы, капитан. Это действительно стреляют пушки, причем залпами! До них миль пять, не больше!

Дмитрий Михайлович больше не колебался, памятуя старую русскую истину, накрепко вбиваемую в голову с детства: «Сам погибай, но товарища выручай».

Вице-адмирал поправил алый, как кровь, крест Святого Владимира третьей степени с мечами, дарованный ему за командование авангардом в победном Борнхольмском сражении, напряг горло и громко рявкнул, молниеносно приведя команду своего мощного 72-пушечного флагмана из застывшего состояния в здоровый матросский кипеш:

— Поднять пары! Корабль к бою подготовить!

А сам мимолетно подумал: повезло, что утро уже начало вступать в свои права. А то в этой молочной белизне можно было не только потерять мателотов, ведь в кильватере идут два десятка кораблей и транспортов, но и сесть килем на какую-нибудь песчаную банку. Глубины здесь не ахти какие, потому тут вечно снуют в большом количестве рыбаки, вытягивая из прогретого солнцем мелководья забитые серебристыми тушками сети.

Памятуя об этом и нахмурив лоб, русский адмирал недовольно буркнул себе под нос:

— Не потопить бы ненароком какую-нибудь рыбацкую посудину! Вечно они под ногами путаются!

Кадис

— Мы попали в ловушку!

Вице-адмирал Пьер-Шарль де Вильнев, еще молодой сорокалетний мужчина, медленно прохаживался по шканцам и уныло поглядывал по сторонам. Сон его совершенно не брал, и он вышел на палубу, чтобы полюбоваться восходом.

Поднимающееся над кромкой горизонта солнце только начало освещать красным блеском самые края дальних гор, но при блеклых отсветах можно было хорошо разглядеть сгрудившиеся в бухте многочисленные корабли, которые, как казалось на первый взгляд, полностью заполонили отнюдь не маленькую гавань.

Союзный франко-испанский флот представлял собою весьма внушительную силу. Под французским флагом насчитывалось 23 линкора — все, что имелось у республики.

Еще два десятка кораблей баталии с немалым трудом наскребли испанцы, среди которых огромным исполином возвышался четырехдечный «Сантиссимо Тринидад», на широкие палубы которого втиснули неимоверное количество орудий — 136 пушек и карронад.

Вообще-то испанский флот, совсем недавно претендовавший на второе место в мире и попытавшийся воссоздать былое величие, довольно серьезно пострадал в последнее время — от англичан ему сильнее всех союзников досталось. Два года тому назад британцы в здешних водах внезапно и дерзко атаковали, чуть ли не на самом рейде Кадиса, очередной «серебряный караван», пришедший из Новой Кастилии. Фрегат «Мерседес» был потоплен, а три других взяты на абордаж.

Два линкора, поспешивших на помощь избиваемым соотечественникам, разделили их судьбу — на одном взорвалась крюйт-камера, и он развалился в огненной вспышке, а второй спустил флаг, не выдержав жестокого обстрела, и был уведен в качестве трофея.

Затем в сражении при Сент-Вицент старый пират Джон Джервис отправил на дно еще четыре линкора, захватив парочку, за что удостоился титула графа с одноименной приставкой.

И вот совсем недавно вице-адмирал Роберт Кальдер у мыса Финистере добился еще одной победы — потопил два корабля с красно-желтыми кастильскими флагами и один с Андреевским синим крестом, нанеся невосполнимый ущерб.

Русские хотя и продали испанцам восемь парусных линейных кораблей, но из них до портов Леона и Каталонии добралась ровно половина, остальные были перехвачены в пути британцами и потоплены, причем экипажи подверглись безжалостному избиению.

Так что стоящие на якорях 43 линкора — было абсолютно все, без остатка, что могли противопоставить «владычице морей» союзные Испания и Франция. Да еще в бухте Кадиса находилось с десяток мелких судов — фрегаты, бриги, шлюпы, но их можно было не учитывать в предстоящем линейном сражении, обещающем стать самым масштабным по числу вымпелов со времен «Непобедимой армады».

— Мы в ловушке… — еле слышно бормотал адмирал одну и ту же фразу, повторяя ее как заклинание. Даже без подзорной трубы он хорошо видел, как далеко в море белеют паруса. Английские фрегаты, словно цепные псы, внимательно сторожили гавань.

Вильнев прекрасно понимал, что для выхода союзного флота потребуется много времени и англичане успеют вызвать курсирующий между Марокко и Пиренейским полуостровом флот вице-адмирала Коллингвуда, под командованием которого находилось 27 линейных кораблей.

И пусть союзники имели полуторное превосходство по числу вымпелов, но Вильнев, как никто из моряков, знал — англичане намного сильнее, ибо не количеством пушек измеряется мощь, а умением их использовать. А вот выучке палубных команд британцы могли дать изрядную фору любому противнику, что не раз демонстрировали.

Французский адмирал с тоскою в глазах посмотрел на поднимающийся по небосводу ослепительный диск. На кораблях засвистели побудку, за спиной громко ударили склянки, отмеряя последний час «собачьей вахты», и его флагманский «Редутабль» тут же проснулся.

— Нет, мы в ловушке… — Вильнев, как какую-то священную мантру, произнес мучивший его ответ с тяжелым вздохом, будто убеждая себя, и, огорченно взмахнув рукой, направился в просторный адмиральский салон. Он совершенно не знал, что написать в ответ на присланную из Парижа депешу…

Лондон

— Сэр, к вам прибыл генерал Артур Уэлсли!

Дверь еле слышно скрипнула, и раздумья премьер-министра прервал тихий голос вышколенного секретаря, тоже проводящего вторую бессонную ночь. Однако для хозяина кабинета имя генерала послужило самым настоящим победным набатом.

— Зовите, Патрик, я его давно жду!

Уильям Питт потер лицо ладонью, стирая усталость от долгой умственной работы, и величаво встал у стола, приняв подобающую положению позу. Однако от волнительных и мучительных часов так просто было не избавиться, и губы скривились в гримасе:

— Грязные свиньи! Теперь вы очень скоро узнаете, на что способна королевская армия!

Последнее ругательство относилось отнюдь не к русским. Полученные с севера вести вот уже несколько часов тревожили всю столицу Англии. Ведь прошло чуть больше полувека со времен Якобитских восстаний, как шотландцы, известные своим нравом и подлостью, восстали в очередной раз, изменив Британской короне…

— Вы дрались с русскими в Индии, генерал. Каковы они?

Уильям Питт сразу перешел к делу после короткого обмена дежурными фразами, да и не для того он вызвал в ночной час прославленного, молодого генерала, чтобы говорить о всяких банальностях, уместных лишь при неторопливой беседе за чашкой чая.

— Это опасные враги, сэр. Я сражался с ними при Хайдарабаде. — Генерал Уэлсли вздернул подбородок, по которому протянулся глубокий шрам, свежий, с розоватой кожей. — Они расстреливали нас, сэр, со своих дьявольских картечниц. Сипаи падали сотнями!

— Надеюсь, наши солдаты выстоят под таким убийственным огнем?

— Осмелюсь доложить, сэр, под таким градом пуль не выстоит никто. Страшно губителен их огонь. У русских новое оружие, все солдаты имеют шестизарядные барабанные винтовки, которые дают на порядок больше выстрелов, чем наши штуцера. Мы победим московитов, если будем иметь точно такое же оружие.

— К сожалению, генерал, нам придется воевать тем, что мы имеем. И действовать нужно решительно и быстро. Русские высадили десант в Эдинбурге неделю тому назад, к ним примкнули восставшие хайлендеры…

Питт говорил глухо, но каждое его слово словно падало тяжелым камнем, и, добавляя нервозности, в кабинете громко пробили часы, отмеряя еще один прожитый королевством тяжелый час.

— Восстание в Шотландии, как и в Ирландии, нужно подавить немедленно, генерал, не считаясь с потерями! Промедление для нас смерти подобно, ибо высадка на Остров назначена через месяц!

— Я готов, сэр!

Артур Уэлсли вытянулся, выдвинув вперед волевой подбородок, Питт посмотрел на него с нескрываемым уважением. Именно такие, не знающие страха и сомнений джентльмены и создали империю.

— Принимайте командование над всеми войсками, находящимися на севере. Залейте горы кровью по самые вершины! Не дайте восстанию разрастись! Ибо мы получим удар в спину, когда русские с французами попытаются высадиться на Остров. Хотя я искренне надеюсь, что флот Его Величества не позволит им сделать этого!

— Кто их знает, этих моряков… — после короткой паузы пробурчал в ответ генерал. В его словах отчетливо просквозила неприязнь, которую испытывают армейские вояки к флотским. Но тут же его лицо затвердело, и Артур Уэлсли с непреклонной убежденностью добавил:

— Однако, сэр, если нашим врагам удастся повторить подвиг Вильгельма Завоевателя, то мы их сбросим своими штыками в море!

— Надеюсь, до этого не дойдет! — негромко произнес Питт. — И скопище лоханок, которое они собрали по ту сторону канала, постигнет судьба «Непобедимой армады»!

— Я тоже надеюсь на это, сэр! — Теперь в голосе не было неприязни, а лишь твердая убежденность в правоте.

— Когда вы сможете выехать, генерал?

— Завтра с утра, сэр! У меня отличные лошади!

— Берите все войска, генерал! И не теряйте времени…

Доггер-банка

— Ничего, мы им еще покажем…

В словах видавшего виды старого морского волка вице-адмирала Ольферта Фишера прозвучала нешуточная, еле сдерживаемая ярость, а блеклые уставшие глаза вспыхнули огнем ненависти.

Два года назад огромная британская эскадра вероломно напала на Копенгаген, потопив на рейде пять датских линкоров и разнеся из своих пушек столицу.

Адмирал хорошо помнил ту ожесточенность датских моряков, с которой они сражались против коварного врага. Но, как правильно говорят русские, сила солому ломит. В той бойне погибли все датские линкоры, ибо три совершенно изувеченных корабля, оставшихся на плаву, пришлось разобрать. Прошло два дня, и старый моряк хорошо познал другую русскую поговорку: «Как аукнется, так и откликнется».

Находясь среди ликующих горожан, он собственными глазами видел, как угловатые, несуразные посудины без привычных моряку парусов, с коптящими небо длинными трубами, вдребезги разнесли добрый десяток английских кораблей, прежде грозных монстров, а теперь разом превратившихся в беззащитных фазанов.

И когда после полудня подошли паровые линкоры русских, то избиение британцев превратилось в бойню…

— «Вахтмейстер» горит!

Старый датчанин скривил губы, пристально разглядывая черные клубы дыма, вырывающиеся из недр корабля. Да, шведы — старые враги, но сейчас они стали союзниками, причем верными и преданными, ибо королевы двух государств — родные сестры, дочери великого императора. И те одиннадцать кораблей, точнее уже девять, шедшие под его командованием, пять датских и шесть шведских, ранее были построены на верфях северного соседа: в Стокгольме, узнав о гибели датского флота, благородно передали почти половину своих парусных линкоров.

Хотя сам адмирал не обольщался на счет такой неслыханной щедрости, и, как ни было больно ему признавать, он хорошо понимал, что на море наступил век пара.

Да и легко быть щедрым, когда взамен рухляди Россия помогла построить полдюжины броненосцев и четыре новейших паровых линкора по типу «Великого Новгорода», чья гибель, полная героизма и отваги, произвела на датских и шведских моряков неизгладимое впечатление.

— Принять два румба вправо! Отойдем к мели…

Отдав приказ разомкнуться от неприятельской линии, Фишер не отклонялся от боя, а лишь оттягивал неизбежную гибель. Несмотря на всю самоотверженность северных союзников, потомков отважных викингов, участь была предрешена.

При равных силах британцы имели большее число пушек на палубах, выставив в линию даже трехдечные корабли. Их флагман, «Принц Уэльский», вообще нес добрую сотню пушек, то есть почти вдвое больше, чем многие корабли датско-шведской эскадры. Да и сами 40–48-фунтовые пушки, установленные на нижних деках, были куда мощнее 24–36-«фунтовок», что стояли на палубах его кораблей.

Адмирал прищурил глаза, осматривая идущие в кильватерной колонне линкоры. И хотя над всеми белели полотнища парусов, старый моряк с пронзительной отчетливостью понимал, что сражение проиграно: в отличие от союзников, старавшихся лишить вражеские корабли рангоута, а значит, и хода, англичане били исключительно в корпус, разбивая тяжелыми ядрами борта, приводя к обширным затоплениям трюмов через пробоины.

Балтийские линкоры прямо на глазах усаживались в воду, «тяжелели» и теряли ход. А британцы уже отошли, дабы в течение часа починить поврежденные мачты, поставить паруса и снова наброситься на его эскадру, которая уже не сможет ни уйти, ни драться.