Лондон должен быть разрушен! Русский десант в Англию Романов Герман

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

29 июня 1804 года

Ла-Манш

— Ба, знакомые места!

Петр растерянно озирался в роскошно обставленной комнате, больше похожей на гарем какого-нибудь восточного падишаха. На узорчатом полу были набросаны пушистые ковры, стены украшены вышитыми занавесками, материал которых он определил как парча, — аляпистые, с арабской вязью, с густой сеткой золотых нитей.

Мебель была соответствующей стилю: широкая низкая софа на изогнутых ножках, занимающая чуть ли не треть комнаты, просторная, как аэродром, со щедро разбросанными по ней шелковыми подушками, да пара емкостей, очень похожих на сундуки, только лакированные и без замков.

По идее, в такой комнате должно было пахнуть только восточными пряностями и благовониями, но вместо этого здесь устойчиво стоял запах гари и сгоревшего пороха, и было очень жарко.

— Никогда не бывал я прежде в турецких банях, — тихо произнес Петр, расстегивая верхние пуговицы на мундире и чувствуя, как по спине струйками стекает горячий пот. — Роскошная обстановка! Но где же банщик? Твою мать! — Ругательство вырвалось само — Петр наступил ботинком на лежащее за софой тело. То, что это был убитый, император понял сразу: вокруг его головы расплывалось кровавое пятно.

Но вот форма была знакома до боли — синий мундир с желтыми отворотами, такие же, канареечного цвета, гетры да лежавшая чуть в стороне треугольная шляпа со страусиным пером.

— Никак верного драбанта моего деда Карла ухайдокали! Точно! Тогда почему я в прошлый раз шляпу не видел?

Петр огляделся, его взгляд уткнулся на фузею. На этот раз брать ее в руки он не стал, а, желая проверить догадку, подбежал к раскрытому окну и тут же закрыл ладонями уши, настолько ужасен был доносящийся с улицы звук.

— Янычары…

Внизу бесновалось несколько тысяч турок в знакомых одеяниях с ятаганами. Все они орали, многие со всей дури лупили в большие барабаны, а десятка два, вкладывая все силы без остатка, долбили тяжелыми бревнами каменные стены дома, да так усердно, что Петр чувствовал, что под ним качается пол.

— Точно, дежавю, — прошептал император.

Теперь он понял, что его занесло в Бендеры, аккурат в тот час, когда горячий шведский король Карл решил сопротивляться нескольким тысячам янычар, что пришли выпроводить назойливого гостя из предоставившей убежище страны. А что дело подходило к самому концу сражения, было видно с первого взгляда: беснующиеся внизу османы уже подожгли дом, и в нем стало невыносимо жарко.

— Вот те на! Сходил попариться в турецкой баньке! Если сон затянется, как в прошлый раз, то меня здесь изжарят! Будет люля-кебаб из русского императора!

Петр затравленно оглянулся по сторонам. Прыгать вниз, на оскаленные рожи, ему как-то расхотелось. Но и отсидеться в доме было проблематично, жар все больше и больше начал донимать, а внутри прямо-таки вопила душа, советуя немедленно удирать в надежное место.

— Да где ж оно, это самое спасение? — пробормотал Петр, надрывисто дыша, как запаленная лошадь.

— Настоящий воин, мой маленький принц, должен всегда драться! И против любого врага!

От дверей раздался знакомый до боли голос. Шведский король Карл презрительно щурил прозрачные, словно лед скандинавских озер, глаза, в которых светились огоньки жестокой решимости. Рука сжимала эфес шпаги, той самой, знакомой.

— Нужно драться, мой маленький принц, — повторил король. — Даже когда страшно, все равно драться! Это удел воина, и не важно, сколько ему лет, десять или сто. А спасаться… — король презрительно хмыкнул. Леденистые глаза неожиданно сверкнули, а уголки рта собрались в жестокую гримасу. Лицо короля исказилось, и Петру показалось, что он видит перед собой свирепого викинга, готового в любую секунду стать берсерком. — Один! — неожиданно закричал король, взывая к древнему скандинавскому богу, но почему-то ставя неправильное ударение. — Готов! Сейчас мы покажем этой падали, как сражаются настоящие воины! Вперед, мой маленький принц!

Карл промчался мимо Петра, запрыгнул на подоконник и со шпагой в руке бросился вниз на беснующихся янычар. Сразу же раздался рев, полный боли и бессильной злобы.

— Пошла резня… — обалдело прошептал Петр и, выдохнув воздух, решился, ощущая, как его мозг окутывает боевое безумие. — Негоже отставать от дедушки!

Недолго думая, Петр поднял мушкет и пошел к окошку. Пол ходил ходуном, стены шатались.

— Черт бы побрал этих идиотов! Они хотят развалить весь дом своими дурацкими бревнами!

Поставив ногу на софу, Петр запрыгнул на подоконник. Оставалось сделать прыжок вниз, где уже вовсю шло побоище. Среди расшитых восточных одеяний редкими каплями синели шведские мундиры. Но только он собрался оттолкнуться, как янычары внизу ударили бревном в стену, и Петр, к своему ужасу, увидел, как потолок движется на него. Здание рушилось прямо на глазах.

Сильный удар в плечо отправил Петра на пол. Падение оказалось болезненным, но только сейчас на него нахлынул настоящий ужас — сверху падал потолок.

«Сейчас меня раздавит, как каток лягушку!» — молнией пронеслась мысль. Нервы сдали, и Петр в отчаянии заорал во все горло:

— А-а-а!!!

Лондон

— Лорд Сент-Вицент погиб, его флагман взорвался! Эскадры Канала более не существует! — Моряк в расшитом золотом мундире этими словами словно подвел черту под страшной трагедией, подобной которой не случалось никогда в истории флота Его Величества.

Питт совершенно без сил опустился в кресло, потрясенный сообщением, успев пробормотать еле ворочающимся языком:

— Благодарю вас, сэр, идите…

Как только за моряком закрылась дверь, премьер-министр истерически всхлипнул, потеряв нарочитую выдержку. Только сейчас подумал, что, выразив признательность за сообщение, он произнес самое двусмысленное слово за всю свою многолетнюю политическую карьеру — сказать «благодарю» за чудовищное известие, которое до сих пор не укладывалось в голове, в такое раньше и представить было невозможно.

Мощная эскадра английского Канала, а именно так на Острове называли Ла-Манш, из двух десятков новых линейных кораблей была быстро перетоплена врагами. Они выставили против нее всего пять чудовищных монстров в сопровождении полудюжины мелких, но чрезвычайно опасных тварей, вооруженных самым подлым оружием, которое помог создать благоволящий к московитам владыка преисподней — без его участия тут никак не обошлось!

Английские линкоры, пораженные «копьями сатаны», тонули очень быстро, будто слепые щенята в бадье, когда лорд их собственной рукою выбраковывал, как негодных.

— Прах подери!

Впервые за эти дни у Питта-младшего сжалось в недобром предчувствии сердце. Премьер-министр с пронзительным пониманием в душе осознал, что противопоставить дьявольскому оружию русских Англия не сможет ничего. А чтобы дать достойный ответ, просто не хватит времени, хотя за последний год сделано много.

Союзный русско-французский флот занял порты юго-восточного побережья, и теперь войска захватчиков движутся на Лондон, и это при том, что десантные флотилии продолжают активно курсировать между берегами и перевозить через Па-де-Кале все новые и новые подкрепления, которые и решат вскоре судьбу войны.

— Бог мой… — Уильям Питт сглотнул. В мозгу отчетливо билась мысль — «Если адмирал Кальдер не разгромит в Канале транспорты, то Лондон неизбежно падет! Имеющимися силами генерал Артур Уэлсли обещал разбить только авангард оккупационной армии, но никак не ее главные силы!»

Вся надежда у Питта оставалась только на эти семь линкоров — последний довод Британии. Хотя еще мог подойти и Коллингвуд от Гибралтара, но на столь скорую помощь премьер-министр не надеялся и с отчаянной просьбой в глазах посмотрел на висящее на стене распятие, тихо обращаясь к небесному покровительству:

— Защити и спаси Англию!

Ла-Манш

— А-а-а!!! — Петр кричал от боли, катаясь по чему-то твердому, чувствуя, как чьи-то руки хватают его за плечи, стараясь приподнять и держать на весу. Невероятным усилием он открыл веки, понимая, что уже пробудился от кошмарного сна. По мозгу тут же ударил страшный грохот, такой сильный, что ему показалось — еще немного, и лопнут барабанные перепонки.

В тусклом свете знакомых корабельных керосиновых ламп он увидел склонившееся над ним лицо Аракчеева и какие-то другие, незнакомые, во флотских робах. Они что-то говорили, кричали, но он никак не мог их расслышать, все заглушал чудовищный грохот. А еще Петр увидел, как у больших пушек суетились канониры, накатывая орудия к раскрытым портам, высовывая стволы мощных пушек через броневые амбразуры.

С лязгом открывались замки, и суетящиеся канониры моментально задвигали в каморы тяжелые ядра, вслед за которыми следовали большие, упакованные в шелк пороховые картузы.

Петр сглотнул, в ушах отозвалось болью, и, преодолевая ее, император еще несколько раз судорожно дернул кадыком. Неожиданно матросы радостно закричали, и он расслышал эти полные ликования крики:

— Второй!

— Взорвался, сука!

— Второй готов!!!

«Мама мия! Там бой вовсю идет! Вот тебе и янычары с бревном. Это ж ядра в каземат попадают!»

Мысль не успела пролететь в голове, как броню потряс новый удар, от которого гром и вибрация прошли по всему телу. Аракчеев упал, повалились и матросы.

Императору повезло: он падал уже на них сверху, на мягкое, успев заметить, как от пушки отшвырнуло матроса, зажимающего уши ладонями. В царящих внутри сумерках Петр разглядел черные струйки, потекшие между пальцев, и внимательно бросил взгляд на свое окружение. К своему удивлению, увидел такие же потеки у многих матросов.

«Твою мать! Я и не думал, что на этих бронированных корытах страшно воевать. Они же тут все контуженные! А это их второй бой меньше чем за сутки, а я еще с наградами пожмотился!»

Попеняв и выругав самого себя, Петр кое-как встал с копошащейся под ним кучи и бросился к пушке, которая произвела выстрел и немного откатилась, сдерживаемая толстыми канатами и листовыми пружинами, выполнявшими роль противооткатного устройства.

Оттолкнув в сторону стоявшего на коленях матроса, что с искаженным лицом орал от непереносимой боли, сжимая ладонями виски, Петр подхватил выпавший из его рук пороховой картуз, мимолетно удивившись тяжести. Ему показалось, что заряд весит не менее полупуда, — с усилием запихнул его в зев каморы, едва успел убрать руки. Тяжелый орудийный замок лязгнул, чуть не отдавив ему пальцы.

— Выстрел!

Отчаянный выкрик офицера в изорванном мундире Петр хорошо расслышал. Это было первое слово, — он обрадовался, поняв, что не потерял слух. Стоящий на коленях по другую сторону пушки матрос дернул шнур. Тяжелая трехтонная пушка выплюнула ядро и откатилась, дернувшись. Петр едва успел убрать ноги, содрогнувшись от ужаса.

Каземат заволокло густым дымом. Запах сгоревшего пороха разъедал горло, глаза слезились, да еще стояла густо наперченная вонь от горечи горячего металла и едкого человеческого пота — непередаваемое и омерзительное ощущение.

Однако страха в душе уже не было, он исчез, растворился. При тусклом свете ламп старый император, позабыв про все на свете, превратился в заряжающего, с натугой подающего заряды, а в мозгу на секунду пронеслась усмешка: «Ну что, гвардии сержант, вот и превратился ты в автомат заряжания родной „Акации“!»

Так он и подавал картузы, пока однажды перед его руками не открылся замок. Петр посмотрел в сторону — матрос завалился на спину, лицо представляло собой кровавую кашу.

Император отодвинул тело и сам приник к простейшему кольцеобразному прицелу. Прямо перед глазами он увидел огромный высокий борт, подсвеченный красными всполохами пламени, и тут же отшатнулся, крепко зажмуривая глаза, — будто огненный цветок расцвел на этом борту, и страшный удар отозвался звоном чудовищного колокола.

— Что застыл?! Целься, мать твою!

Болезненный тычок в спину вывел Петра из транса.

— Да тут, на хрен, наводить совсем не надо, стреляй да стреляй! Заряжай, братишки!!!

Замок с лязгом раскрылся. Чьи-то руки засунули туда ядро, затем картуз, потом кто-то схватился за висящий на петлях тяжелый сгусток железа и с лязгом его захлопнул. Петр уже намотал на руку шнур, зная, что, дернув за него, он воспламенит капсюль, а тот, в свою очередь, картуз, и рванул что было сил в уже ослабевших руках.

Пушка рявкнула, и в дополнение к левому уху оглохло правое, но Петр не отшатнулся, он смотрел в амбразуру, дожидаясь результата. То, что ядро вошло в борт вражеского корабля, он прекрасно заметил, но вот дальше произошло то, чего никак не ожидал. Огромные языки пламени вырвались из орудийных портов, видимо, попадание привело к воспламенению сложенных зарядов, а затем прямо на глазах вражеский корабль превратился в огнедышащий кратер.

Сила взрыва была так велика, что броненосец накренился. Петр полетел куда-то вниз, с ужасом ожидая, что сейчас ударится о броню и размажется по ней. Но падение пришлось на что-то мягкое, копошащееся и стонущее. Император с трудом встал, кое-как удержавшись на ногах — броненосец раскачивало, и заорал во все горло:

— Мать вашу! Пингвины королевские, два узла в задний фасад, что застыли?! Заряжай!

Однако никто не бросился к пушке, и всем своим естеством Петр понял — произошло что-то необычное. Никто больше не стрелял, не было ужасающего грохота. Только слышался тихий, даже успокаивающий после перенесенного ужаса стук паровой машины. Да еще темнота — взрыв вражеского корабля задул все лампы.

— Молодец матрос! — За спиной раздался уверенный и властный голос, и на плечо опустилась тяжелая ладонь. — Как ты его здорово! «Георгий» твой, сам перед Думой хлопотать буду! Эй, кто там? Зажгите свет, ни хрена не видно! Боцман! Доложить о повреждениях!

С другой стороны пушки донесся молодой голос, тихий, но восхищенный, с придыханием: Кучеряво выражаешься, братишка, научи…

В глаза Петру ударил тусклый огонек лампы, и словно по мановению волшебной палочки то тут, то там стали зажигаться корабельные светильники, разгоняя сгустившуюся тьму.

Мэдстоун

— Нужно ждать, пока подойдут все войска!

Генерал Артур Уэлсли смотрел на короткие шеренги солдат в традиционных красных мундирах. Они едва накрывали треть отнюдь неширокого поля, освещенного краем восходящего солнца. Сил было недостаточно, но жила надежда, что скоро подойдут новые колонны. Такое не могло не радовать генерала Уэлсли, восходящую звезду английского генералитета, на которого в Лондоне возлагали надежды.

— Я здесь возьму у русских реванш!

Со времен своего генерал-губернаторства в Индии и неудачного командования индийской армией он все дни страстно желал отомстить этим подлым московитам, тайно вооружавших майсуров; когда в Петербурге поняли, что британцы вскоре присоединят к Бенгалии и это богатейшее княжество, то вероломно начали войну.

Уэлсли хорошо запомнил вихрастый хохолок на голове фельдмаршала Суворова. Тщедушный старик тогда напугал — а в этом он мог признаться только самому себе — своим ультиматумом: «Первый выстрел — воля, второй — неволя, штурм — смерть!»

Генерал бы отринул этот наглый вызов, посчитав за бесчестие сдать Калькутту, но участь Хайдарабада, в котором был куда более многочисленный гарнизон, ужаснула всех британских солдат.

Жестокий старик предъявил им точно такой же ультиматум, а когда храбрый генерал Берд его отклонил, то через два часа столица княжества была взята штурмом. Московиты, потеряв напускной европейский налет воспитания, безжалостно перебили всех доблестно сражавшихся англичан, хотя почему-то не тронули их жен и детей. Но снова доказали свою варварскую азиатскую сущность тем, что не стали резать индусов и отказались грабить богатые туземные дома и лавки.

Наверное, бородатые русские казаки нашли в диких аборигенах родственные души, а может, и своих единоверцев — Уэлсли вообще считал большинство московитов если не еретиками, то язычниками.

В Англии хорошо помнили царя Петра, что провозгласил себя императором Московии и Татарии. И если их повелитель вел себя как нарядившийся в европейское платье туземец, то что можно ожидать от его совершенно диковатых подданных, понятия не имеющих о благородстве и цивилизаторской миссии белого человека, которая возложена на наиболее достойных. А такими являются только они одни — англичане!

— Как только соберутся все войска, я пойду вперед и сброшу русских в Канал! А затем сокрушим и французов!

Уэлсли посмотрел на колонны солдат и впервые пожалел, что правительство не обращало достойного внимания на армию, выделяя из бюджета большую часть денег на флот. Эти траты оказались бесполезными — лорды Адмиралтейства построили не то что нужно, линкоры оказались совершенно беспомощными в схватках с русскими броненосцами.

Генерал-лейтенант тяжело вздохнул — если бы армия получила хотя бы половину выделенных средств, то удалось бы перевести все сто полков пехоты на новый штат, с удвоением числа батальонов. А то развернуть полки и в три батальона, вооружив солдат не только нарезными штуцерами, но и новыми барабанными ружьями.

Вот тогда бы не пришлось суматошно собирать войска, чтобы сбросить русских в море…

Па-де-Кале

«Принц Уэльский» ходко шел под всеми парусами. Далеко справа виднелась туманная полоска земли, а вот слева, за серой гладью моря, виднелся туманный берег континента.

Задача была простой — зайти в узкий пролив, который французы называют Па-де-Кале, в эти двадцать миль, отделяющие Францию от Британии, самое узкое место Канала, и разметать по сторонам все тысячное скопище лоханок, на которых отправляются захватчики, вздумавшие повторить подвиг герцога Нормандского.

— Сэр, паруса!

Вице-адмирал Роберт Кальдер посмотрел в подзорную трубу. Сильные линзы приблизили к глазам множество мачт, увитых белыми парусами, — он насчитал шесть или семь кораблей.

— Сэр, из Портсмута вырвалось семь или восемь кораблей из эскадры лорда Сент-Вицента! — Капитан «Принца Уэльского» Томас Харди с улыбкой взирал на приближающийся отряд.

У адмирала немного отлегло от сердца — в Лондоне ему сказали, что парусных линкоров в Ла-Манше у французов и русских нет, только одни броненосцы, но это и есть самый страшный противник, с которым боя лучше не принимать.

Шведско-датская эскадра, получившая позавчера хорошую трепку у Доггер-банки, наверняка ушла в свои шхеры зализывать раны. Русские «коптилки» ходить галсами не любят — ведь это требует выучки команд — и давно бы выдали себя черным дымом.

— Это хорошо, Томас! Один или два линкора наши, возможно, потеряли, но вместе у нас будет тринадцать вымпелов, и этого хватит, чтобы пройтись огненной метлой по Каналу!

— Чертова дюжина, сэр! Неплохое предзнаменование!

— Я бы сказал, хорошее, Харди! Да и солнце всходит, и оно предвещает нам победу! Видишь багровые сполохи на синей глади? То прольется кровь коварных негодяев, что пытаются захватить Великобританию под какими-то надуманными предлогами. А я тебе скажу так: право оно или нет, но это наше Отечество!

Ла-Манш

— Ваше… императорское величество…

Лицезрение императора, сидящего в полном молчании у пушки, привело капитана броненосца «Як» Александра Новикова в состояние, близкое к шоковому. Кавторанг машинально застегнул воротник мундира, рот открывался как у рыбы, беззвучно.

Доблестный офицер просто не знал, как извиниться за допущенное панибратство к венценосной особе и главнокомандующему, за которое в военное время не награждают, а без всяких судебных проволочек расстреливают у первой попавшейся стенки или вешают на мачте, но тут в зависимости от специфики службы.

Матросы выглядели не лучше, ибо в один момент сообразили, какие проблемы у них могут возникнуть через несколько секунд. Некоторые побледнели, но большинство, в том числе и командир, побагровели от стыда, да так, что это не могла скрыть копоть и стушевать тусклый свет флотских керосиновых ламп.

Петр понял, что нужно действовать немедленно, иначе затянувшаяся пауза приведет к необратимым последствиям.

— Отлично сражались, ребята! — луженой глоткой рявкнул император так, что все стоящие перед ним вздрогнули и моментально вытянулись, причем даже раненые. — Я горжусь великой честью, что сражался рядом с вами! Вы настоящие русские моряки, и награда за ваш беспримерный подвиг и героизм будет тоже достойной!

— Рады стараться, ваше императорское величество!!! — просияв лицами, дружно рявкнули в ответ присутствовавшие в каземате офицеры и матросы, да так, что у Петра снова заложило уши.

— Все, все, хватит! — Петр махнул рукой. — Мы в походе и в бою, так что обойдемся без ритуалов. У вас есть свой капитан, пусть он и командует…

Новиков моментально вышел из транса, услышав приказ, с немой благодарностью посмотрел на Петра и принялся громко распоряжаться. Император с великим облегчением присел на корточки рядом с матросом, который задал ему глупый вопрос насчет ругани.

— У, да тебе хреново!

Только сейчас бедняга понял, что ранен. В горячке боя на это никто не обращал внимания, и сейчас матрос рвал огромную прореху на брезентовой робе, стараясь перевязать окровавленное бедро.

— Давай помогу, сынок!

Властно отстранив кинувшегося было на помощь старшину, Петр присел рядом и натужившись — силы были уже не те да функции заряжающего порядком измотали — разорвал крепкую ткань.

На ноге отсутствовал клок мяса, кровь обильно лилась, но пришедший в себя Аракчеев, помятый, с разбитым лицом и изорванным мундиром, уже протягивал бинт.

— Сейчас я тебя перевяжу, сынок, до свадьбы заживет, а на берегу доктор посмотрит да лечение назначит!

Пока Петр говорил, его руки делали свое дело, и через минуту нога была крепко перевязана.

Несмотря на стук работающей машины, стоны слышались то тут, то там. Морская баталия оказалась ожесточенной — только избитый «Як» уничтожил в ночном бою три многопушечных британских линкора, прорвавшихся из Портсмута.

Петр в который раз поразился предвидению Грейга, недаром тот так торопился в Дюнкерке загрузиться углем и снова выйти в море, несмотря на наступающую ночь. Молодой адмирал оказался прав — англичане были опытными и достаточно храбрыми моряками, к тому же разъяренными, чтобы не побояться сражения во тьме.

— Государь-батюшка, прости меня, грешного, но что это за тварь такая чудная — пингвин?

Страдающий от раны матрос посмотрел на Петра такими умоляющими глазами, что тот ему немедленно ответил, ведь необходимо отвлечь внимание парня, терзаемого жуткой болью:

— Птица такая есть, бескрылая. Во льдах живет. Не летает, зато плавает хорошо, рыбу ловит…

— А-а! — протянул матрос. — А я-то думал…

Что он думал, Петр не стал уточнять, подозвав к себе Аракчеева. Тихо распорядился всем раненым немедленно выдать по стакану водки и еще сделал себе зарубку в памяти — обязательно назначить опытных врачей и фельдшеров на все корабли русского флота, вплоть до четвертого ранга. Кроме того, специально обучить нижних чинов квалифицированной медицинской помощи в обязательном порядке, как в армии делалось.

Его мысли были прерваны неожиданной суетой команды. Броненосец внезапно клюнул носом, и Петр почувствовал, что корабль медленно заваливается на бок. Тут же раздался громкий крик:

— Течь в носу!

Попадание крупных ядер сделало свое дело, видимо, проломив кое-где броневые стенки, и теперь при движении корабля одна из них не выдержала, и в пробоину стали вливаться огромные массы воды.

— Спасать его императорское величество!

Вздрогнувший Петр не успел подобрать слова, чтобы выразить недовольство, как его схватили крепкие руки и моментально вынесли из каземата. На палубе уже стояли матросы, отчаянно подавая флажками идущему на отдалении «паровику» какие-то сигналы.

Император сразу узнал в нем один из больших миноносцев русского флота — с него немедленно ответили, из трубы повалил черный густой дым, и корабль направился к тонущему броненосцу, подойдя вскоре почти вплотную. Петр прочитал на борту название — «Рысь» — и понял, что это и есть флагман командора Лисянского.

— Принять на борт его императорское величество!

Корабли качало, но матросы, перебросив широкую сходню, бережно, из рук в руки, словно величайшую драгоценность, доставили на борт усталого и измотанного за эту ночь императора. За ним по живой цепочке стали передавать и раненых.

— Команде оставить броненосец! — неожиданно прозвучал страшный для любого моряка приказ, который стал быстро выполняться — все уже поняли, что корабль обречен. Петр видел, что капитан второго ранга Новиков стоит на крыле боевой рубки, одетый по всей форме и громко распоряжается жестким командным голосом. Трех офицеров, сунувшихся к нему, он облаял так вычурно, что те в мгновение ока оказались на миноносце.

— А он чего остался?

В эту секунду император понял, что сейчас произойдет что-то страшное и непоправимое, и задал вопрос, стараясь подтвердить свои худшие подозрения:

— Капитан решил пойти на дно вместе с «Яком»?!

— Так точно, ваше императорское величество! — Капитан-командор Лисянский был бледен. — Такова традиция…

— Чушь это, а не традиция! — взорвался Петр. — Опытного капитана надо много лет готовить! Да за это время мы на верфях десяток броненосцев сделаем! А настоящих моряков, я вас спрашиваю, где возьмем?!

Повернувшись к тонущему «Яку», закричал во все горло, надрывая голос, как он умел делать:

— Капитан второго ранга Александр Новиков, ко мне, немедленно, бегом! Приказываю вам незамедлительно покинуть корабль! За неисполнение приказа повешу на нок-рее!

Новиков непроизвольно дернулся, а Петр с затаенным удовлетворением в душе смотрел, как доблестный моряк, не боявшийся ни дьявола, ни черта, ни британских линкоров, но теперь определенно ошеломленный императорским рыком, в мгновение ока перескочил, пользуясь брошенным ему концом, на миноносец.

— Вот так-то… — с нескрываемым удовлетворением пробурчал смертельно усталый император, чувствуя, как силы медленно покидают тело. Бой и прочие встряски оказали свое воздействие на старый организм, перед глазами поплыло, и он потерял сознание.

Мэдстоун

— Сэр! По-моему, у нас достаточно войск, чтобы разгромить высадившихся русских! — Бригадный генерал Томас Пиктон, сорокашестилетний вояка, сын простого эсквайра, говорил таким твердым голосом, словно полагал, что все дело сделано.

Дело в том, что он почти всю свою службу провел на островах Вест-Индии и прославился столь жестоким обращением с рабами, что вызвало в Лондоне в прошлом году беспрецедентное судебное разбирательство. Впрочем, губернатор Тринидада отделался легким испугом — кто же будет наказывать британского джентльмена за такие шалости с чернокожими рабами, ведь негры и людьми не считались.

— Здесь совершенно недостаточно солдат, генерал, чтобы нанести поражение даже авангарду русской армии, — холодно ответил Уэлсли. — И тем более всей русской армии! Десять тысяч солдат не могут сражаться против тридцати тысяч!

— Вы уверены, сэр, что русские уже высадили столько солдат? Как можно перевезти через Канал такую массу войск за одни сутки?! Вас не могут, простите меня, вводить в заблуждение?

— Если флот не помешает, то они высадят через несколько дней еще больше. Нам нужно собрать наши войска в крепкий кулак, подождать подхода батальонов из глубины острова и Шотландии, только тогда можно надеяться на викторию. Вы не сражались с русскими, но я их видел — для победы нам нужны равные силы!

Голос командующего стал строгим настолько, что бригадный генерал Пиктон решил больше не задавать ненужных и опасных для себя вопросов. Он хотя и блюл субординацию, но несколько свысока относился к младшему на одиннадцать лет генерал-лейтенанту Артуру Уэлсли, считая, причем весьма обоснованно, что аристократы имеют большое преимущество на военной службе ввиду своего происхождения.

Да и назначение на должности в британской армии почти всегда зависело от знатности и хороших связей семей в правительстве и среде аристократии. Так что сейчас было просто опасно возражать Уэлсли — это могло довольно серьезно сказаться на карьере и так засидевшегося в чинах, словно старая дева.

— Генерал!

Холодный голос командующего заставил Пиктона замереть и выпучить глаза в усердии, изображая нерассуждающего солдата.

— Примите командование над шотландцами, которых вы так отечески опекаете, и постарайтесь привести их в чувство! Пусть эти хайлендеры идут первыми в бой и хорошо послужат нашему королю. Нам сейчас дорог каждый солдат, а потому нужно сделать все, чтобы они и помыслить не смогли о мятеже!

— Слушаюсь, сэр!

Бригадный генерал Томас Пиктон только склонил голову под холодными, словно ледяной град, словами командующего, укоряя себя за длинный язык — возмездие пришло мгновенно.

Он будет командовать в сражении теми, кому предназначена роль обреченных на заклание баранов, причем именно в бою против первоклассной европейской регулярной армии, — такого назначения можно пожелать только самому злейшему врагу!

Па-де-Кале

Вице-адмирал Ольферт Фишер мстительно сжал еще крепкие зубы. В отличный русский бинокль старый датчанин прекрасно видел знакомые силуэты могучих британских линкоров, хорошо освещенных восходящим солнцем. Именно с ними он сражался позавчера у Доггер-банки, и никакой ошибки тут не было.

— Что ж, господа, капризная судьба нас вновь свела с недавним врагом, и грех пенять на нее!

Вице-адмирал с лихой веселостью посмотрел на собравшихся на палубе офицеров. Те, как полагается единокровным потомкам викингов, когда-то наводившим ужас на Англию, ничуть не боялись предстоящего с ними боя — лица всех были невозмутимы, будто они собрались совместно разделить холодный ужин.

— Корабли к бою подготовить! С нами Бог и король!

Отдав приказ, адмирал Фишер снова посмотрел в бинокль — долго и внимательно. Вроде равенство — семь на семь, но британцы сильнее, у них больше пушек. Однако русские их хорошо потрепали, а одной ночи для ремонта англичанам было явно недостаточно.

Предстоящая схватка адмирала не пугала: он хорошо знал, что в районе Дувра находятся два шведских броненосца, «Нарвал» и «Кашалот», и утром пришли еще три русских, что вели ночью ожесточенный бой с прорвавшейся из Портсмута британской эскадрой.

Правда, судя по всему, восточные союзники потеряли один или два этих великолепных корабля. Это не катастрофические, но серьезные потери, которые можно компенсировать.

В Кале находилась в полной готовности пара новейших датских броненосцев — «Элефант» и «Гиппопотам». Так их назвали по велению короля: первый в честь известного датского ордена, а название второго говорило само за себя, ибо, как считали знающие путешественники, в далеких африканских реках нет зверя страшнее бегемота.

Это были еще не все силы, и адмирал Фишер о том прекрасно знал. В проливе постоянно патрулировало два десятка русских и французских паровых кораблей. И пусть они были небольшими, от корвета до минных судов, но их роль в морских боях очень велика, а то и решающая, ибо спасения от их атаки нет.

— Поднять сигнал по эскадре! Напоминание — «стрелять по рангоуту»! Да поможет нам Бог!

Адмирал скривил губы и злорадно хмыкнул. Как только британцы будут «стреножены», как любит выражаться Сенявин, и потеряют ход, превратившись в вооруженные пушками плавающие сараи, то их участь будет предрешена. Самодвижущиеся мины, или торпеды, как их называли сами русские, уже показали себя страшным оружием.

Мэдстоун

— Русские к полудню будут здесь, сэр!

Генерал-майор Генри Уильям, второй граф Аксбридж, одиннадцатый барон Пэджет, лихой кавалерийский начальник всего на год старше Уэлсли, стоял перед ним в изорванном и прожженном мундире. На правом рукаве виднелось кровавое пятно наспех наложенной повязки.

— Так скоро? — совершенно спокойным голосом, невозмутимо, как и следует хорошо воспитанному джентльмену, спросил командующий — казалось, что это известие не произвело на него никакого впечатления.

— Да, сэр. Еще вчера вечером их колонны выдвинулись из захваченных портов, держа в авангарде несколько полков кавалерии и посаженных на повозки стрелков. Ночной марш совершен в полном порядке и быстро, все наши атаки были расстроены… Сдержать русских не удалось, сэр, — слишком велик перевес в силах, да еще эти чертовы пулеметы!

Генерал выругался, на сером от усталости лице сверкнули глаза. Однако Аксбридж, еще не остывший от боя, держался на удивление спокойно, даже не морщась от боли, хотя рана от полученной в предплечье пули причиняла ему страдания.

— Сколько с вами солдат, генерал?

— Остатки трех бригад из гарнизонов Дувра и Фолкстоуна да три моих кавалерийских полка, изрядно потрепанных. И все это их дьявольское изобретение — теперь конная атака невозможна, сэр! Мы просто теряем наших прекрасных лошадей!

В глазах графа проскочила такая тоска, что Уэлсли все понял — с русскими пулеметами англичане имели дело в сражении под Хайдарабадом, отправив в атаку густые колонны индусских солдат. Русские просто выкосили, положив за четверть часа многие тысячи сипаев, остальные в панике разбежались прямо на глазах — остановить их было невозможно.

— Русских тысяч двадцать, сэр, с пушками и непонятными станками, похожими на решетки, — я так и не понял, что это такое, прах подери! Командует ими тот самый жестокий старик, что явился в Индию. Да… Там еще тысячи три бородатых казаков!

— Ну что ж, мы примем бой здесь и зададим им хорошую трепку. Я уважаю старость, но не настолько, чтобы ее нельзя было упрятать в Бедламе! А потом можно сходить и к Фолкстоуну и Дувру, полюбоваться окрестными живописными скалами…

Новый Орлеан