Хозяин Древа сего Виноградов Павел

— Потому что я мертв.

— Во имя Павиана с сияющей гривой! Вот, тебя покрывают воды вечности. Они выстуживают твою кровь, в лед превращают кости. Почему ты не застынешь на дне?

— Потому что я давно мертв и холоден.

— Во имя Юноши в крылатых сандалиях! Взыскующий память! Теперь ты висишь над бездонной пропастью, ухватившись за железное кольцо. Почему бы тебе ни отпустить руки и не обрести отдых внизу?

— Я мертв, мне не нужен отдых.

— Взыскующий продления! Вот, ты в зале, именуемом «Врата смерти», стоишь передо мной, именем которого прошел этот путь, стоишь перед гробом. Слушай же слово мое к тебе, прежде чем ляжешь во гроб, и придет музыка, которая даст тебе власть над Ветвями. Сейчас ты отвергнешь свою краткую жизнь и приобщишься к таинствам Древа, как и надлежит тебе по рождению. Выйдя отсюда, ты сам должен понять, что тебе теперь делать. Я же скажу: отныне ты — бог. Такой же, как я и другие братья наши по Ордену. Веди же себя, как подобает богу. А что ему подобает, о взыскующий?

— Я не знаю.

— Тогда слушай древний гимн, сложенный для членов Ордена нашего: «Небо пасмурное, звезды гаснут, небесное пространство трясется, кости горизонтов дрожат, когда они видят тебя. Ты появляешься как бог, питающийся своими отцами, питающийся своими матерями. Ты — этот тот, кто ест людей, кто питается богами. Их большие тела для твоего завтрака. Их средние тела для твоего ужина. Их маленькие тела для твоей ночной еды. Печки украшены для тебя ногами жен обитателей неба. Ты питаешься легкими мудрецов, ты доволен, когда их магия в твоем теле. Почтение тебе во Древе, Продленный, бог». Понял ли та эти слова, мертвец?

— Да.

— Так ложись во гроб и жди прихода жизни вечной… Да отверзнутся уста твои и очи, когда я прикасаюсь к ним вот этой ногой жертвенного быка. Да отверзнутся уста твои и очи, когда я касаюсь их этими теслом и резцом. Да отверзнутся уста твои и очи, когда я сыплю на них этот красный песок. Хотя ты уходил, да придёшь ты! Хотя ты спал, да проснешься ты! Хотя ты умер, да оживёшь ты! Просыпается бог усталый! Встаёт бог, овладевает бог своим телом! Слышит бог музыку Древа, музыку бессмертия. Кто ты отныне?

— Я бог. Мертвый бог.

Эпизод 2

Под двусмысленные речи провожатого он продлялся в подземелье древнего храма в Стране черной земли. Имя знаменитого этого дива было известно ему из мифов, из слухов, нарочно пускаемых Орденом в Ветви, чтобы прервать для Кратких всякую возможность достигнуть правды.

Он слушал темные слова, клубящиеся в зобу птицы, чья гротескная голова ловко гнездилась на коренастом человеческом теле. Пробирался по темным переходам, наполненным многозначительными ловушками для посвящаемых — тьмой, водою, ветром, огнем. Вдыхал затхлый воздух гробницы, дурманящий запах, источаемый тысячами мумий Кратких — рабов, крестьян, вельмож, жрецов и царей, уложенных в штабеля для вразумления и наставления продляющихся юнцов. Юнцов, впрочем, лишь с точки зрения Ордена: по счету Кратких сам он был к тому времени стар и многоопытен, тяжко довлела над ним чреда скитаний, боев, побед и поражений. Весь этот путь, однако, проделан был зря, ибо так и не сумел он уйти от мучительного сна, безжалостно приходящего в конце каждой его ночи.

…Пламя зари, смутный гул и скрежет большого города. Распахнуты ворота в высокой древней стене из огромных камней. В город входит горстка людей, во главе ее — кажущаяся маленькой и хрупкой фигурка верхом на осле. Толпа машет пальмовыми листьями, приветствуя Едущего, под копыта осла летят весенние цветы. Затем сразу возникала другая картина: невысокий круглый холм в лучах к закату клонящегося солнца, безнадежно пробивающегося через сдавившие небо страшные черные тучи. На холме том умирают трое. Он знает это, хотя никогда не подойдет ближе, чтобы убедиться: он боится, но не понимает, откуда этот страх и безмерная скорбь, разлившаяся по всему миру… На грозном небе грохочет невиданной силы гром. В этот момент он всегда просыпался от собственного ужасом сдавленного крика.

Он пытался избыть этот сон, утомляя душу и тело в войнах, кровопролитиях, диких пьянках, наркотических грезах и безрадостных оргиях, дышащих смрадами горячей плоти и унылой страсти. Но видение повторялось с безжалостной регулярностью. Ему стало казаться, что на самом деле живет он не на этой безумной земле, а в том сне, еще более безумном, потому что в нем умирала самая Жизнь. От отчаяния молился всему сонму богов, известных в этом мире, а было их там достаточно даже и для того, чтобы в ходе молений язык присох к небу, а потом раскрошился вместе с ним, подобно комку земли, высушенному солнцем. Боги не отвечали ему.

Не отвечали до тех пор, пока однажды ночью в очередной раз проснулся он от удара грома небесного. Лежал на спине, жадно глотая воздух, когда тень птицеголовой коренастой фигуры поднялась над ним, возвестив…

— Вставай, бог, для вечной жизни вставай!

Варнава вскинул голову и удивленно воззрился на Дыя, только что сдобно возгласившего это прямо ему в ухо. Тот смотрел на него, не скрывая победной усмешки:

— Что, мальчуган, Черную землю вспомнил? Да, я это, я тогда тебя, несмышленыша, подобрал, продлил и наставил. Ну, не я, положим, а моя проекция, сам-то в Ствол не ходок… Но все равно моею волей. А ты, поди, благодарности-то ко мне и не чувствуешь?

Варнаве показалось, что он прозрел после тысячелетий слепоты. Прозрел — и увидел бездонную черную пропасть, по краю которой бродил всю жизнь. Это был как удар грома из страшного сна, и он на мгновение застыл от шока. Но тут же ужас сменился взрывом ярости — все монашеские обеты не смогли бы сейчас удержать его:

— Дырку в небе над тобой, сын гиены, согрешившей с шакалом! Гниющий от блуда вонючий козел! Значит, это ты и есть трижды величайший павиан с облезлой гривой и соломенным членом?!! И сколько у тебя еще дурацких имен и кретинских титулов? Так это ты всю мою жизнь мажешь своим демонским дерьмом, пораженный проказой крокодил, совокупляющийся с трупом бородавочника?!

Ярость, какой он давно не испытывал, начисто снесла сознание, кроме какого-то отдаленного его местечка, где спокойный и хладнокровный Варнава отстранено наблюдал за взрывом своего альтер эго. Сейчас тот, другой, кинется в бой, который, скорее всего, станет для него последним. Но спокойный Варнава не жалел об этом: он знал, что вместе с собой он прихватит безумное и могущественное существо. И от этого, быть может, в Древе станет чуть-чуть благолепнее. Дый напрягся, готовый к броску противника.

— Папа, что за дрянь вы тут пьете? Неужели нельзя было предложить гостю чего-нибудь приличного?

Варнава, уже начавший первое движение атаки, замер на месте. Дый, вставший было в оборонительную стойку, резко выдохнул воздух и расслабился.

— Я не кстати? — поинтересовалась Луна, будто только что разглядела мизансцену.

Ее фигура купалась в льющемся с потолка золотистом сиянии.

— Прошу прощения, я только проведать больного. Вижу, правда, он уже совсем здоров…

Подошла к столу, неодобрительно осмотрела расставленные на нем блюда и кубки с медом.

— Женщины всегда кстати, — проворчал Дый, моментально вернувший свою насмешливо-апатичную манеру.

Варнава молча смотрел мимо бывшей жены. Просто смотрел… Луна, тоже не взглянув на него, повелительно хлопнула в ладоши. Вновь возникла вереница давешних девушек. Теперь на них было нечто легкое, прозрачное, практически не прикрывающее тело, а, вроде как окутывающее туманом. На головах искрились золотые украшения. Простецкие меды, ячменный хлеб, овечий сыр, куски вяленого мяса и рыбы обернулись гламурным натюрмортом. Чтобы отвлечься, Варнава принялся осматривать стол, пытаясь понять, чего там понаставлено. Опознал тартинки с политыми клюквенным соком крабами, шашлычки из креветок, чередующихся с шампиньонами и зелеными оливками, фаршированные курицей под белым соусом яблоки, омаров с жареными грибами, устрицы под белым вином, куриную печенку с мадерой, суфле из дичи, кусочки дыни, завернутые в тончайшие лепестки испанского окорока… Когда это ему надоело, скользнул взглядом по батарее покрытых паутиной бутылок, равнодушно отметив, что двухсотлетнее «Шато д`Икем» в его Ветви стоило бы небольшого состояния, а здесь — кто его знает… И вообще, может, оно только что разлито в краю игрушечных замков и изнывающей под палящим солнцем лозы. Здешнего времени он не понимал совсем.

Эта мысль почему-то заставила его поднять голову и взглянуть на бывшую жену. И в тот момент она тоже впервые посмотрела на него. Так их взгляды снова встретились.

— Здравствуй, Орион, — проговорила спокойно, даже как-то буднично.

— Здравствуй, — проскрипел пересохшим ртом и опять отвел взгляд в сторону.

— Это все, что ты мне скажешь? — кротко поинтересовалась она, впрочем, без особого интереса.

— Да.

И правда, это было единственное, что он смог вымолвить. Остальные речи —

неистовые и страстные — рвались из клеток мозга, облекались в весомые горькие слова, добирались до голосовых связок, и вот тут гибли, задавленные повелительным спазмом. Она тоже замолкла, не глядя на него, стоя вполоборота, что явно не было призвано выразить что-то особенное. Молчание же Варнавы обретало мощь сдвигающихся тектонических плит, грозящих раздавить все и вся.

— Да ну вас, — буркнул вдруг начисто забытый ими Дый. — Как в детском саду, чес сло. Горшок не поделили что ли? Вы уж позвольте старику перекусить, а то, пока дуетесь, с голоду помереть можно.

Он почмокал губами, выбирая, что бы взять со стола, высмотрел фаршированного фуа-гра фазана, протянул длинную руку и ухватил кусок. С громким и явно театральным урчанием впился в мясо острыми зубами, казалось, забыв об окружающем. Варнава и Луна, несколько ошеломленные звуками этого архаического пиршества, наблюдали, как он быстро раздирает и жует птицу, пуская по бороде струйки сока.

— Чего молчишь-то, дочурка? Скажи уж что-нибудь…

Мощным глотком отправив в утробу полупережеванную пищу, он потянулся за вином.

— Руку себе не отгрызи, — с фальшивой заботой отреагировала Луна. — А то уже одноглазый, будешь еще и однорукий.

— Надо будет, отгрызу, — проворчал Дый.

Он провел ладонью по жирной бороде, налил в кубок драгоценный напиток и, оставляя на благородном хрустале неопрятные отпечатки, залпом отправил рубиновую жидкость прямо в утробу.

— Если мне за руку столько же заплатят, сколько за глаз, — рыгнув, заключил он.

Обеими руками взял ощетиненный колючками плод, словно не замечая опасную щетину колючек, и с хрустом разломил надвое. Треснувший фрукт издал сбивающее с ног зловоние, нисколько, впрочем, не обескуражившее Дыя. Окончательно разломав скорлупу, с довольным чавканьем погрузил бороду в мякоть, издающую неповторимый аромат трехдневной дохлости крысы, вместе с тухлым яйцом завернутой в пару портянок, снятых с солдатских ног после тридцатикилометрового марш-броска.

— Достойно! — возгласил он, выставляя наружу испачканную желтоватой субстанцией бороду. — Давненько не ел дуриана. Умница ты у меня. Попробуй, затек, сразу полегчает.

Память Варнавы выдала отчет о восхитительном сырно-клубнично-ореховом вкусе фрукта, что потащило за собой вереницу ассоциаций.

…Болота в хаотической сельве, райские птицы и мерзкие насекомые, резкие вопли неведомых существ, тихий свист вылетающей из переплетенной зелени отравленной стрелы…

— Папа, твоя борода будет вонять, как «башня молчания» в Язде, — укоризненно уронила Луна. — Неужели нельзя воспользоваться ложкой?

— Боги ложками не жрут, — ухмыльнулся Дый, снова демонстративно утираясь рукой. — Краткие говорят, мне воще жрать не положено, только пить. А мне плевать, что они говорят, я жрать хочу!

Видно было, что шокировать дочь страшно ему нравится. Хотя Варнава достаточно хорошо знал свою бывшую супругу, чтобы понимать: ничуточки она не шокирована. Он уже пришел в себя, но ему было гнусно. Совершенно не хотел этой встречи, скорбно сознавая однако, что с самого момента, как очнулся в Шамбале, томительно ожидал ее.

— Знаете, ребятки, пойдемте-ка, что ли, на свежий воздух, — сказал вдруг Дый, исподволь внимательно наблюдавший за парой. — А то и вправду дух здесь тяжким стал.

Он приглашающе приобнял бывших супругов.

— Если ты желаешь, я пойду, — тихо проговорила Луна. — Но, поскольку гость наш не хочет ни есть, ни разговаривать, да и я, признаться, не очень жажду его слушать, я бы попросила разрешения удалиться к себе.

— Погоди, — произнес Варнава. — Я выслушал бы тебя, не будь здесь твоего отца.

— А толку-то, если уйдет, — пожала плечами Луна. — Все равно будет слышать все, что ему надо…

— Это точно, — проворчал Дый, ложась на дубовую лавку и с хрустом вытягиваясь на спине. — Ладно, позже прогуляемся. Вы лучше поворкуйте, а я вздремну малость после сытного обеда, дело-то стариковское.

Он демонстративно прикрыл глаз и громко захрапел.

— Клоун твой папаша, — процедил Варнава, отворачиваясь от этого зрелища.

— Не только клоун, — все так же тихо проговорила Луна. — Хочешь сигарету?

Варнава очень хотел отказаться, но не смог:

— Да.

— Я принесла, знала, что захочешь, — она подала ему пачку. — Я и зажигалку твою принесла…

— Она не моя, — заметил Варнава, распечатывая пачку.

— Точно, не его, — пробурчал «спящий» Дый, — это я ему в карман засунул, когда выманивал из его Ветви. Знал ведь, что понадобится…

Варнава, прикуривая, свирепо глянул на него. Потом повернулся к Луне:

— Ну и?..

— Что значит «ну и»?.. — внешне равнодушно переспросила та.

— Ты хотела мне что-то сказать…

— Нет уж, это тебе надо много чего рассказать мне! — она говорила так же тихо, но Варнаву, словно нежданный удар поддых, настигла ее вдруг прорвавшаяся ярость.

— Ди, Ди… — пробормотал Дый, не раскрывая глаз.

Она осеклась и замолкла.

— Ладно, — резко заговорил Варнава, смяв и бросив на пол едва раскуренную сигарету. — Это значит, я плел тебе всякую хрень про опасность и желательность расставания, а потом это ты искала меня по Древу, пока не узнала, что я в образе бесовском истребляю по всем Ветвям Кратких в компании папочки, который, к тому же еще мой любовник?.. Прости Луна…то есть, Ди, то есть, Кусари… Или как там тебя еще? Я перед тобою тяжко провинился!..

— Ты виновен не в этом, — ровно проговорила она. — Ты, убийца…

Как будто все ложное, вся психологическая маскировка, мастерами которой являются эти существа, мгновенно слетела с нее под воздействием жестоких страстей, оставив истину — холодную ненависть и презрение. Он изумленно глядел на нее, видя вытянутое лицо, заострившиеся, как у покойника, черты, в ниточку сжатые губы. В единый миг она перестала быть прекрасной богиней, обернувшись безжалостной демонессой, калечащей души. Такой он мог представить ее во главе Дикой охоты. А раньше не мог — несмотря ни на что. Ее пальцы искривились, как когти хищной птицы, казалось, сейчас она бросится на него. Но поза ее оставалась статичной, словно она вынужденно ожидала какого-то знака, чтобы раствориться в безоглядном действии.

— Брейк! — завопил вдруг Дый, легко вспархивая со скамейки, — Мы так не договаривались! Ну-ка, доченька, иди, иди отсюда! Иди, милая, плохой час для встречи двух любящих сердец… Пошла, дура!

— Радуйся, муж мой! — дрожащим от ярости голосом произнесла она и, развернувшись, скрылась за колоннами.

— Мир тебе, вдова моя, — нашел силы бросить ей в спину Варнава и сел, сгорбившись.

Потрясение было слишком сильно даже для него. Он чего-то не понимал. Пытался по привычке построить четкую картину, но из-за отсутствия неведомой детали логические цепочки рассыпались перед ним дурной невнятицей.

Дый косо посматривал на пленника.

— Ты, эта… Не бери в голову… — начал он тоном доброжелательного тестя. — Не в себе она. Давно. Я уж сам забеспокоился, может, эта, врача, типа, надо… Не знаю, может, там, к Зигмунду Яковлевичу, что ли, а?.. Ты как думаешь?

— Прекрати паясничать. Проехали… Говорил я, не устраивай идиллических встреч.

— Ну, свою лепту она уже внесла… — заметил Дый загадочно.

Варнава поднял голову, лицо его было совсем измученным.

— Хватит. Я уже понял — ты вел меня от рождения, ты подкидывал мне различные ситуации, ты меня продлил… И ее тоже ты мне подкинул. Теперь скажи — зачем? По-моему, время пришло.

— Пришло, сладенький мой. Да не совсем… Думаешь, я тебе просто так древние истории пересказываю, от нечего делать? Не-ет, ты все сам должен понять. И сам решить, что дальше делать.

— Так рассказывай. Только без новых неожиданных появлений и прочих фокусов.

— Насчет этого не виновен, это она сама, своевольница. Ты слушай, слушай…

Струна Иувала

Из «Трактата о Древе, и обо всех делах, в Стволе творящихся, и как они в Ветвях отзываются. Сочинено для развлечения и наставления досточтимых членов Ордена нашего». Ветвь издания и имя автора не указаны.

«…Несомненно, что замыслом Творца было бесконечное счастье и блаженство созданного Им человечества. Но, поелику Прародители наши пали и вследствие того изгнаны из Эдема, потомки их утратили изначальное это счастье и распространялись по земле, тяжкими трудами вырывая у природы насущное пропитание. Братоубийство, Каином совершенное, вину ту усугубило, и потомки его отдалились от Бога столь далеко, что сделались легкою добычей нечистых духов. Они и потомство их сохраняли печаль об оставленном Эдеме и жажду бессмертия, в оное же время лелея ненависть к их Создавшему и Покаравшему.

Потомство же Сифа Благочестивого, третьего сына Прародителей, жаждало искупления и возвращения в Эдем. В то же время как сифиты предавались молитвам и пеням, каиниты основывали города, устанавливали искусства и ремесла. А коли так, то помыслить должно: цивилизация человеческая суть произведение по преимуществу богоборческое и Творцу противное. Однако настолько Он влюблен в человечество, Им созданное и пестуемое от начала начал, что обеим отраслям его дал ими просимое. Вот так сифитам было открыто, что, спустя известное число поколений, грех Прародителей будет искуплен и прощен, тем же обретут они чаемое бессмертие. Что же касаемо каинитов, то эти уже были столь густо перемешаны с демонами, вселявшимися в тела сынов человеческих, дабы рассеять по земле мрачное свое семя, что им об искуплении вещать было зряшно, ибо исполнялись они горечи и жизнепорицания, да так, что даже детей своих нарекали именами вроде Смерти просящий. А сие, братия, есть признак того, что в новорожденном человечестве, являвшем во время оно подобие народа единого, возникла первая антисистема, о коих мною уже рассказано в ином месте сего Трактата.

Но и каиниты, по бесконечной благости и милосердию, очевидному для всякого зрящего Древо сие сердцем, а не токмо разумом, получили утешение, достойное их испорченных душ. Ибо Иувал, сын Ламехов, совершая магические кунштюки с музыкальными инструментами, им же изобретенными, открыл звучание, близкое к тому, коим наслаждались Прародители наши в кущах райских. Звуки же те и были причиною их бессмертия, ибо свойство имели останавливать победительный ход энтропии, сиречь замедлять почти до ничтожества стремление всех вещей падшего мира к необратимому рассеянию.

Невозможно помыслить, чтобы дело такое свершилось помимо попущения Творца. Несомненно и то, что демоны, наставлявшие детей своих на Земле в поисках бессмертия, надеялись тем самым погрузить человеков, да и все Древо вслед за ними, в бесформенную Тьму, до творения сущую. Однако вмешательство Творца не позволило таковой беде сбыться, ибо явление бессмертных Продленных не только не разрушило Древо, но и выбросило их самих за пределы Ствола, остающегося неизменным и не подверженным бесчинным магическим переменам.

Сам Иувал не в силах был воспользоваться плодами трудов своих, ибо инструменты его были несовершенны, и умер он. Но ученики такого искуса достигли, что извлекли звуки те въяве, а не токмо в мечтаниях своих. И, как только под звуков сих воздействием явился на свет первый Продленный, пришла пора ветвения.

Как известно членам Ордена нашего, Ветвь возникает на Стволе или на какой иной Ветви в миг, как нарушается естественный ход событий в нем. Ибо тут же портится и ход времени, которое есть не что иное, как цепочка событий. То есть, мы видим, что музыка демонов созидает время иное, а поскольку двум временным рекам в единой реальности бытовать не можно, рождается иная реальность Ветвей. Образно еще скажем: струна Иувала, раз зазвучав, колеблется, воспроизводя ход жизни и превратности судеб, пока не замолкнет, как всякой струне законами Древа сего установлено. Колебание сие, однако, столь длительно, что Ветви все растут и растут, предел чему лишь Сам Творец положить в силах.

Не утруждаясь, уразуметь можно, что бессмертие, дивами достигнутое, суть бессмертие ложное, мнительное. Однако собственное их время, которым Краткие доходят от рождения до смерти, непрестанно при этом старясь, зело замедлилось. Странствуя по Ветвям, среди теней Кратких, в Стволе хранящих душу свою, Продленные старятся ничтожно, но переходят от одного события до другого, что заменяет им и время, и жизнь…»

— Ты слушай, слушай. Вам, после Потопа рожденным, не постичь, какая цивилизация построена трудами великих потомков великого Каина. Но мои глаза помнят славный город Генохию и другие, стертые с лица земли ревностью Божества…

Варнава вновь был самим собой — монахом и воином. Запретил себе помнить о ясном голосе Луны и не постижимой уму ее ненависти. Он по-прежнему был в руках врага и должен был разрушить его замыслы, да еще спасти свою жизнь и душу, а если не удастся, то одну душу. Теперь слушал Дыя вполуха, делая вид, что спорит с ним, в то же время лихорадочно искал выход. Выход! Выход должен был быть обязательно. Только он пока его не видел…

— Они были стерты с лица земли, потому что грешили вы так, что не выдерживала ткань Ствола. А замечательную вашу цивилизацию помогали строить сущности из Тьмы, — все же сказал он то, что был должен.

— Я забыл, кому это рассказываю… — Дый с виду преисполнился энтузиазма, ни дать, ни взять, юный революционер из худших времен варнавиной Ветви. — Да, прелестный монашек, сущности из Тьмы, как ты выражаешься, имели место. Но более было человеческой гордости и порыва.

— Особенно у заклейменного братоубийцы…

— Не пытайся меня разозлить. Один мудрец в Стволе назвал это пассионарностью, сам же феномен был нам известен всегда. Наши отцы и мы, Изначальные дивы, создали цивилизацию, которой у человечества нет больше до самого Человейника.

— Мне показалось, там все куда солиднее.

Варнава сам не заметил, как вновь увлекся дискурсом.

— Я и не говорю, что империя каинитов сравнима с глобальным миром Предкронья. Но до него в Стволе подобной нет. Да и в Ветвях.

Варнава с удивлением взглянул на собеседника — его непроницаемо темный глаз пребывал где-то очень далеко, хриплый голос приобрел напевность и почти нежность, будто у сказителя, не ведающего еще могущества написанных слов.

— Да, мы были пассионарны, в нас горел огонь познания и свершений. Ты говоришь, сущности из Тьмы… Конечно, мы заключили с ними союз. И они многому научили нас, и входили к нашим женщинам, и те зачинали героев-рефаимов, которых потом назвали исполинами, хотя высокий рост — отнюдь не главное из того, чем они были славны. Посмотри на меня, Варнава, на старого дива, сына сестры Тувалкаина Ноемы, не ведающего своего отца… Я потомок Каина, отвергнутого твоим Хозяином. И Им же был вброшен во Тьму мой отец, кем бы он ни был. Какую сторону я должен был избрать, ответь мне?

— Сторону истины.

— А теперь скажи, что есть истина?.. Молчишь? Правильно, этого не смог сказать и Казненный вместо тебя.

— Не искушай меня, — Варнава с трудом сбрасывал колдовское очарование рассказа о временах предначальных. — Он знал, что есть Истина.

— На здоровье, — взгляд Дыя ненадолго стал посюсторонним, а голос вновь зазвенел иронией, — Варнава, я не младенец и прекрасно понимаю, что Тьма использовала нас в вечной битве с Демиургом. Но и мы использовали ее для того же. И ведь почти победили Его! Да, до тех пор, пока музыка Иувала не продлила некоторых из нас, мы не ведали о Древе и его устройстве. Как и ничтожные сифиты, спустившиеся со своих гор и получившие наших девушек — мы были щедры к высокомерным кузенам.

Дый откровенно лгал: Варнава знал, что смешение потомков двух сыновей Прародителя было инициировано именно каинитами, которые буквально навязывали сифитам своих дочерей. Но уличать Дыя было сейчас не нужно и бессмысленно.

— Кстати, среди сифитов не оказалось Продленных, по крайней мере, в первых поколениях. Это, согласись, зять мой, говорит о многом, — продолжал див.

— Да…Говорит…

— И сифиты никогда не смогли бы совершить то, что мы!

Дый вещал с возрастающим энтузиазмом. Голос его напрягся до предела. Варнава заподозрил, что тот входит в транс.

— Метрополия в долине Синдху контролировала и островную монархию в Западном океане, и республики на огромном континенте в Южном. Наши корабли ходили на южный полярный материк, не покрытый еще льдами, доставляли оттуда золото, самоцветы и драгоценные шкуры! Наши города освещались электричеством, и каждый, слышишь ты, каждый житель империи имел прямо в доме благоустроенный нужник со сложной канализацией! А-а, каково?.. Что еще нужно человеку, помимо удобного унитаза. Ни-че-го!

Глаз окончательно закатился, Дый захрипел, Варнава напрягся, готовясь к броску. Но див тут же оправился, мертвенно бледное лицо потихоньку возвращало краски, встал на место глаз, в котором засверкала обычная насмешка.

— Что, не успел придушить тестюшку? Даже не думай. Знаешь, пойдем-ка все-таки на воздух, душновато здесь. Или дианкина стряпня меня так разобрала…

Дый поднялся и надел на голову невесть как очутившийся здесь круглый стальной шлем, увенчанный двумя бычьими рогами.

— Придушить тебя успею. Но пойдем, раз желаешь — твоя здесь воля и твоя сила, — произнес Варнава, тоже поднимаясь с лавки.

…«Аще бо праведника спасеши, ничтоже велие; и аще чистаго помилуеши, ничтоже дивно: достойни бо суть милости Твоея. Но на мне, грешнем, удиви милость Твою». Оставалась Варнаве только молитва — он был внутри Фактории Тьмы. Впрочем, Тьма в глаза не бросалась. Напротив.

Когда они вышли наружу через громадный мраморный портал, погребальное сияние золотого потолка сменилось буйной атакой солнечных лучей. Перед ними простиралась светлая долина почти идеально круглой формы, в окружении четырех далеких вершин цвета темной меди, основания которых сокрыты были плотным туманом. Они разительно напоминали сидящих старцев в белых малахаях, с одного спускался ледник — точь в точь длинная седая борода. Зал Убитых возвышался на небольшом плато, долина просматривалась отсюда, как на ладони. Центр ее занимало озеро в форме месяца с водой прозрачной настолько, что, казалось, даже с этой высоты можно было видеть снующих возле дна радужных рыбок. Снежные навершия великих пиков отражались в зеркальной поверхности, на которой нежданным темным пятном выделялся поросший кустарником островок, резко поднимающийся к центру. Вершину его венчала унылая серая башня, похожая на маяк, неким безответственным лоботрясом воздвигнутый посередине небольшого водоема.

Сама же долина похожа была на игрушку избалованного отпрыска безумно богатого великана. Все в ней казалось ладным, вылощенным, почти геометрически упорядоченным — от надменно блистающего озера, до густой растительности по берегам и вытекающей из него медлительной реки, теряющейся меж пиков. Кое-где в воздух поднимались, затуманивая пейзаж, пышные султаны гейзеров. В других местах Варнава видел прихотливые игрушечные домики, утопающие в цветущих садах и зелени парков. Тут и там возвышались башенки храмов, возлегали небольшие возделанные поля, на которых ритмично двигались странные, кажущиеся с такого расстояния крохотными, существа.

— Это что же, и в блаженной Шамбале приходится трудами добывать хлеб насущный? — повернулся Варнава к Дыю.

— Не всем, не всем, — хохотнул тот. — На полях эти, мать их ети… Йети. Ну, рабы, короче. Но ты не расстраивайся, им тоже хорошо, уж поверь, дорогуша.

Варнава пожал плечами и отвернулся, продолжая обозревать пейзаж. Дый положил руку ему на плечо.

— Смотри! Там, за пиками — тысячи миль беспощадных гор, холод, сушь, ядовитые испарения, смертельные для всех существ. А потом — море, терзающее голые скалы, где мы в последний раз с тобой встретились. И мертвый океан, конца которому нет…

Дый произнес это торжественно и удовлетворенно. Искоса глянув на него, Варнава увидел довольную улыбку — творец осматривал творение и находил его удачным.

— Дый, а чем тут так несет, помимо твоей бороды? — невинно спросил он.

Действительно, все пронизывал несильный, но настойчивый неприятный запах.

— Сера, — кратко пояснил див. — Здесь же горячие источники везде. За счет них этот оазис и существует, так что приходится с запахом мириться — нету в Древе сем совершенства. Хоть тут и не Древо, в общем-то… Давай-ка, зятек, вниз смотаем. Только мне тебя придется за ручку водить, аки младенца, ибо ничего пока здесь не можешь и не умеешь.

На самом деле Варнава очень даже желал оказаться внизу: интуиция шептала, что там-то все и начнется. Во всяком случае, был уверен, что не даст легко и просто погубить себя в этой противозаконной стране. Конечно, у Дыя там могли оказаться слуги, почище эйнхериев. Но пространства для маневра должно было появиться больше. А еще он сможет использовать нечто, извлеченное им только что из последних слов врага. А именно: ему стала очевидной его уверенность, что ни одно существо, помимо воли хозяев Шамбалы, не может применить здесь свои магические способности. Это было известно всему Ордену, однако, как выяснилось, дело обстояло совсем не так. Некогда Варнава попал к границам этой запретной зоны с помощью написанного неведомым мастером «Трактата о Древе». Его приятель Аслан первым догадался, что Трактат не только разоблачает Шамбалу, но и служит своеобразным ключом к ней — ведь прочитать великую книгу для Продленного значит создать Ветвь, если он того пожелает. Правда, по первому разу ключ этот открыл лишь подступы к горной стране, а дальше шли нагроможденные созидателями ее защитные ужасы. Аслан, тоже один раз побывавший там, где море встречается со скалами и начинается пеший путь в колдовскую долину, в отличие от Варнавы, не наткнулся на стража. Поэтому у него было время на эксперименты, которые неопровержимо доказали, что все его силы Продленного в этом месте вполне действенны. И даже возрастают многократно. Конечно, магическая защита работала, но теперь он был способен преодолеть ее, приложив определенные усилия. И вошел бы в Шамбалу, не появись в тот момент стражи. Они его не заметили, но Аслан счел благоразумным удалиться со всем добытым знанием. Все это он рассказал Варнаве, когда учил пользоваться Трактатом.

Открытие, что Дый понятия не имеет обо всем этом, Варнаву удивило. Но не надолго. Естественно, дивы думали, что взятые ими сюда простые Продленные сохраняют и даже приумножают свои силы исключительно по их воле. У них не мелькало и мысли, что такое может произойти автоматически, ибо были безмерно самоуверенны. Тем не менее, теперь Варнава был равен по силе и Дыю, и прочим дивам, которые превосходили более поздних Продленных в такой же мере, как те превосходили Кратких…

И еще — Варнава все время помнил это — Сунь должен быть где-то рядом. Ловкость старой обезьяны известна во всем Древе, не исключено, что он мог провести владык Шамбалы, и в нужный момент выпрыгнет из ниоткуда, направо и налево разя волшебным посохом. Пока же пытаться вырваться было, пожалуй, рановато — Варнава так до сих пор и не знал, зачем он понадобился хитрому бесу, каковое знание было ему жизненно важно.

…Прервав его размышления, Дый железной рукой обхватил зятя за талию и ринулся с обрыва. Варнава сперва обмер от вони пропитанной дурианом бороды, но тут воздух взвизгнул в ушах, жестоко рванул одежду, всерьез попытался оторвать смрадные волосья от самодовольного Дыева лица. Деревья стремительно приближались, но над самыми кронами див выровнял полет. Они проносились над пространством зеленых листьев, многоцветной россыпью цветочных полян, золотом пшеничных полей. Траектория полета стала плавно снижаться и завершилась на небольшой, поросшей ровной зеленой травкой площадке перед причудливым строением, вновь живо напомнившим Варнаве приснопамятную лавку Бенциона Пайкина. Его уже начинало беспокоить это повторяющееся дежа вю. Перед входом вздымалась одинокая каменная стела непристойного вида.

— Святилище меня, — небрежно махнул туда рукой Дый. — Дозволяю. Отсюда начнем — уж прости деду мелкое тщеславие…

Варнава промолчал, оглядываясь. Вокруг ровного зеленого газона, на котором они стояли, обильно произрастал тропический лес. Он узнал шореи, дальбергии, тик, сандаловое дерево, миробалан, бассию.

— Только не спрашивай, как это все здесь растет, — правильно понял его удивленный взгляд Дый. — тут у меня флора всех поясов. Шесть климатических зон. Думаю, гейзеры с разной силой нагревают почву. А, впрочем, не вдавался, когда я сюда пришел, так тут все и было. И так тому и быть. Пошли.

Сквозь чащу вела ровная просека, наверняка регулярно обновляемая. Лес был пустынен, только мелькали в ветвях большие птицы да маленькие обезьяны. Вскоре между деревьями наметились просветы, в плотном воздухе чащи повеяло влагой. Откуда-то доносились чистые звуки свирели. Через несколько минут они уже стояли на берегу вытекающей из озера большой реки. Свирель зазвучала в полную силу, к ней прибавились веселые женские голоса и смех. Картинка была поистине пасторальной, но чрезмерно пестрой и отчего-то жутковатой. Прежде всего, Варнаву потрясли близко подходившие к реке лесные деревья. Они были усижены сотнями, а, может, тысячами птиц. Аисты, орлы, цапли, попугаи, зимородки сидели совершенно неподвижно, закрыв глаза и повернув клювы к источнику музыки. Особенно много было павлинов, все с развернутыми роскошными хвостами. Казалось, деревья поражены какой-то странной патологией гигантизма цветения. Не оставалось сомнений — пернатые внимательно слушали виртуоза, переливы свирели которого превосходили все, что Варнава слыхивал раньше: блестящего Бёма и завораживающе изящного Паю, домашние концерты Кванца в дуэте с царственным его учеником, и даже платиновую дудку сэра Джеймса Гэлуэя.

Но такой музыки он еще не слышал. Хотя музыканта в свое время видел. В круге десятков бешено пляшущих, воздевая руки, дев, в изломанной позе стоял женоподобный юноша со свирелью. Самой поразительной его чертой была ровно-синяя кожа. В остальном парень был вполне приятен, а играл и вовсе замечательно. Носил он широкие шелковые штаны, канареечные, как у персонажа одной детской книги из Варнавиной Ветви, а обнаженный торс с золотистой волосяной порослью почти скрывала гирлянда огромных цветов. Высокая митра на голове тоже была украшена цветами, павлиньим пером, искрилась цветными камушками, и дивы еще знают, каким добром. Музыкант играл самозабвенно, с отрешенным лицом и закрытыми глазами, а весьма привлекательные девушки в широких ярких юбках, столь же самозабвенно вились вокруг него, как дети вокруг праздничного дерева. Впрочем, не все — одна, со смуглым тонким лицом, очень красивым, в котором проглядывало, однако, нечто змеиное, молча стояла рядом с музыкантом, вперившись в него огромными неподвижными глазами. Девица тоже была унизана цветами и самоцветами, на кончике аккуратного носика матово светила жемчужина, порождавшая не очень приятные физиологические ассоциации…

— Что тут делает этот маньяк? — повернулся Варнава к Дыю. — Вроде, не его епархия…

— Как обычно, повелевает пастушками, — ответил тот, скабрезно ухмыляясь. — Решил, что у меня ему это удобнее. Вообще-то, прав — отсюда может общаться со своими преданными во всех Ветвях одновременно, и выбирать, кого бы ввести в этот вот тесный круг. Извращенцем стал в последнее время полным — раньше просто имел все, что шевелится, а теперь интеллектуальными забавами увлекся: выбирает самых старых, упертых и уродливых придурков из своей шоблы, переселяет сюда, дает им вот такие аппетитные тела и ублажается вовсю. А между делом они его развлекают результатами своих теологических изысканий — его это очень забавляет, говорит, сам в жизни не придумал бы про себя эдакой ахинеи…

Свирель смолкла, замер и танец, утомленный музыкант рухнул на травянисто-цветочный ковер. Однако смуглянка успела сесть раньше него, подставив ему под голову свои довольно пышные бедра. Парень поерзал, устраиваясь, плотоядно ухмыльнулся и страшно заворочал глазами, приведя тем самым в трепет все пестрое женское общество. В воздухе разлилось благоухание жасмина, почти перекрывшее серный запашок. Очнулись от транса и птицы, вместо аплодисментов разразившись нестройными воплями. В унисон им заголосили девицы, взволнованным хором взывая:

— О Всепревлекающий, подари нам свое ярко сияющее трансцендентное тело, изящно изогнутое в трех местах! Покори нас силой своих бедер, Безумный слон, плавающий в реке любви сердец возлюбленных!

Парень важно покивал головой и притянул ближайшую девушку за ногу, другой рукой вознамерившись спустить желтые свои штаны. При этом девица, на коей он возлежал, не повела и бровью, продолжая сидеть неподвижно, лишь улыбка мелкой ящеркой проскальзывала по ярким губам. Но тут заорал Дый:

— Эй, Синяя харя, хорош Кама-сутру устраивать, подожди уж, пока пройдем!

Обнаружив, что работает на глазах у зрителей, любвеобильный юноша резво вскочил на ноги, поправил штаны и низко склонил перед Дыем увенчанную митрой голову:

— Нам нет прощения, великий сахиб, ибо мы с гопи так увлеклись игрой, что не заметили вас… Со всем смирением умоляю не гневаться.

— Да ладно, — с усмешкой снизошел Дый. — Ты ж у нас блаженненький, что уж на тебя гневаться. Давай, сносись со своими девахами, не стесняйся, а мы постоим, полюбуемся.

— Я не смею в вашем присутствии, сахиб, но, если это доставит вам удовольствие…

— Не доставит, пошутил я, — рявкнул Дый и синее лицо парня выразило явное облегчение.

— Здравствуй, братец по Ордену, — повернулся он к Варнаве. — Рад видеть тебя здесь.

— Здравствуй и ты, — мрачно произнес Варнава, не испытывая никакого желания

поддерживать разговор с этим существом.

Синий див в свое время воспользовался системой культов, родившихся в недрах таинственного треугольного субконтинента, а после широко распространившихся в стволовой зоне раннего Человейника. В Ветвях он торжественно играл роль верховного божества, почитавшегося этой религией, с одной лишь целью — насытить невероятную похоть, в течение его продленной жизни только возраставшую. Варнава познакомился с ним в период своего увлечения духовной экзотикой, будучи известным храмовым певцом, автором экстатических гимнов, пытающимся постигнуть смысл вселенской любви. Однажды божество, которое он воспевал больше ста лет по хронологии той Ветви, явилось ему в лесу, и Варнава испытал тошнотворное разочарование, убедившись, что перед ним не манифестация абсолюта, а пошлый Продленный, правда, из Изначальных. Они немного побеседовали, прохладно расстались, и Варнава отправился в другую Ветвь, где занялся чем-то еще. Впрочем, перед этим он вернулся к своему ашраму и от досады написал огромными буквами на глиняной стене: «аццкий сотона аддай МОСК!!!LL», использовав в качестве краски свежий коровий навоз, которого там было полно. Позже до него дошли слухи, что исчезновение его было признано чудесным, а по поводу сокровенного смысла «Гимна певца а секко», как назвали в Ветви его хулиганскую выходку, написаны тома исследований. Надпись регулярно с благоговением подновлялась тем же красителем и облагораживала ашрам не одну сотню лет.

Варнава бросил несколько сухих слов склоненному божку и отвернулся, Дый же внушительно произнес:

— Ты, начальнег пастушек, играй, да не заигрывайся. Пристойность блюди, аки гостю прилично.

После чего двинулся мимо живописной группы. Божок продолжал унижаться,

захлебываясь уверениями в полном уважении. Девицы возмущенно отвернулись от столь непристойной картины, очевидно, утешаясь мыслью, что стали жертвами демонической иллюзии. Одна громко и монотонно повторяла:

— Если господин наш решит обмануть человека, никто не сможет превзойти его в коварстве…

Птицы на деревьях сперва тоже разразились возмущенным клекотом, потом, как по команде, снялись с места и с шумом скрылись в лесной чаще. Короче, все общество пребывало в депрессии, лишь темноликая девушка все так же загадочно улыбалась. Однако, как только Дый с Варнавой скрылись за поворотом тропинки, флейта зазвучала вновь, вскоре к ней присоединилось взволнованное пение пастушек: «Танак хи танак джу сур никат авей, танак крипа кей диджей танакхи саран».

— То, что этот козел так чудно играет, делает его еще отвратнее, — не удержался Варнава.

— А ты не суди, не суди, монашек, как тебе велели, — через плечо бросил Дый.

— Да пусть его. Много вас таких… — огрызнулся Варнава на очередную колкость своего любезного хозяина. — Зачем он тебе вообще?

— Пригождается, как же. Для службы постельной очень даже пригоден, — Дый гнусно хихикнул.

— А если серьезно, — продолжил он, взбираясь на крутояр, — то способствует коррекции психологического состояния Теней в Ветвях. Верование массовое, предъявляем его, когда нужда бывает, пастве, он и проводит воспитательно-разъяснительную работу по нашему сценарию.

— Все как всегда: лжа твоя — ложь и лажа… Ты построил свой дом на вранье…

— Ну и что?

Дый остановился на вершине утеса, погрузив взор в вяло текущую реку. Варнава встал рядом.

— Я даю всем — и Продленным, и Кратким, и даже Теням — то, что они хотят. Разве это не милосердно?

— Не милосердно.

— Это с твоей, назарянской, точки зрения. А прочий пипл хавает, еще и добавки просит. Есть вот некий… рехнувшийся на всю голову художник, короче…

— Я знаю, о ком ты.

— Ну вот, пришла мне охота над ним стебануться. Все Шамбалу искал в Стволе, в горной стране, где нет ее, естественно. Ну, ходят легенды, слухи. И есть несколько выходов отсюда туда, как раз там, где он рыскал — тут не сильно ошибся. Я за ним приглядывал, потому как пригодиться мог. Волшебный камень, коим Шамбала создана, вожделеет. Ну, тоже деза для Кратких — им что камень, что куча дерьма, все едино слопают… Короче, выломал я кусок черной породы в горах, да и отослал ему почтой, — Дый довольно ухнул. — Принял, аки драгоценность велию, да и всем придуркам своим поклоняться велел. А грамотный ведь человек, Книгу эту вашу назубок знает, и что «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?»… А вот не въехал в хохму.

— Ну, что ты козел, это понятно, — равнодушно уронил Варнава. — А парня жалко — хороший ведь художник…

— Да и Синяя харя тоже музыкант хороший. А все у меня. Что до художника, так его баба накручивала. Бабы — они твари очень мне полезные…

— Опять долбил Ствол своим булыжником. Доиграешься, Дый…

— Да не убудет от твоего Ствола. Не пошла от той посылки Ветвь, значит, так в Стволе теперь и отпечаталось до Кроны… Давай-ка на тот берег кости перебросим, экскурсия-то наша продолжается, или как?

— Или как, — буркнул Варнава, вновь испытывая крепость дыевых объятий и вонь его брады.

Впрочем, на сей раз, прыжок был коротким, в миг они оказались на противоположном берегу. Здесь все было совсем не так, как на только что ими оставленном. Вокруг царила блеклая северная природа — неяркие полевые цветы, скромные березы, хмурые елки. Даже река виделась отсюда не роскошной тропической ленивицей, как с противоположного берега, а молчаливой чуть простуженной дамой, тихонько перебирающей четки мелких волн под стальной крышей неба. Вся экзотика того берега скрывалась в густом тумане, как убедился Варнава, кинув туда взгляд. Но и тут сквозь редкий лес вела удобная просека, по которой уже резво шагал Дый. Варнава, которому стало казаться, что серная вонь усиливается, поплелся за ним. Через пару минут вышли на ясную полянку со скошенной травой. Возвышался на ней немалый стог сена, к которому прилепился шалаш из того же материала. Больше тут ничего не было, лишь два чурбачка у дырки, ведшей внутрь шалаша, один из них был значительно короче другого. Впрочем, еще были звуки: Варнава совершенно отчетливо слышал скрежет бруска, водимого по железу — для только что выкошенной поляны явление совершенно нормальное. Однако самого косаря нигде не наблюдалось. Как только Дый с Варнавой подошли, звук смолк, зато ниоткуда раздался жалобный голос. Говоривший заметно картавил, и, кажется, тоже был простужен.

— Зд`авствуйте, зд`авствуйте, това`ищ Дый, — быстро заговорил голосок. — `Адость-то какая! А то думал, совсем меня забыли…

— Да что ты, Вован, разве ж тебя забудешь? Тебя ж никто не забудет, кто с тобой дело имел.

Дый говорил с подчеркнутым уважением, Варнава даже удивленно посмотрел на него, стараясь понять, подлинный решпект оказывает он бесплотному вещателю, или по обыкновению глумится. Углядев скрытую бородой ухмылочку, решил: «Глумится!».

— Ста`аюсь, батенька, ста`аюсь, — со смешком ответствовал голос. — А что это за юноша с вами?

— Да вот, зятек Варнава погостить приехал, — без зазрения совести врезал Дый. — Хороший парнишка, Дианка моя от него без ума.

— Ну, ваша чудесная дочуйка плохого выбо`а не сделает. Сразу видно: б`авый парень, настоящий П`одленный…

— Да еще и поп! — уже не таясь, заржал Дый.

Картавый голосок смущенно примолк, потом, видимо, оправившись от полученной информации, вновь заговорил:

— Вст`ечались, вст`ечались мне поядочные священники, более того, скажу я вам, настоящие бойцы за дело `еволюции, четко осознающие инте`есы угнетенных классов и всецело сочувствующие их бойбе.

— Ага, а остальных ты вешал, — буркнул Дый, больше не скрывая презрения к

собеседнику.

«Все-таки, какой он хам», — подумал Варнава, преисполняясь сочувствием к унижаемому невидимке.

— В тот период а`хиважным было проявить `еволюционную твёйдость, — заявил голос, при этом униженности в нем уже не слышалось. Напротив — напор и даже дальний отголосок какой-то зловещей силы. — Сегодня ситуация изменилась, — вновь жалобно обмяк.

— Ага, вчера было рано, завтра будет поздно, — пробормотал Дый.

— Именно, това`ищ Дый, — с вновь пробудившимся энтузиазмом подхватил голос. — И вся надежда теперь на…эээ… коллег вашего зятя. Вы, кстати, не по моему делу его пьивели?

— Нет, Вован, ты уж прости. Просто гуляем. А делом твоим займусь, не сомневайся. Скоро уже…