Хозяин Древа сего Виноградов Павел

Аслан кивнул на Оуян и Пу, которые в скорбном молчании сидели на корточках перед телом Суня. Варнава подался туда, но Аслан удержал.

— У нас нет времени. Пойдем. Ты еще встретишься с ним.

Варнава внимательно посмотрел на этого странного Продленного. Медленно произнес:

— Возможно, — и, не говоря больше ни слова, направился к хижине.

Однако Аслан не двинулся с места.

— Дыый! — вдруг закричал он так, что Варнава чуть не оглох, эхо пошло гулять по засыпающему озеру, а плавно дрейфующие на воздусех тела эйнхериев на мгновение замерли. — Когда увидишь Шамбалу, окруженную войском, знай, что пришел день отмщения!

Варнава недоуменно посмотрел на него:

— Зачем тебе это?

— Чтобы знал, — непонятно ответил Аслан и шагнул ко входу.

Монах пожал плечами и последовал его примеру. Они вошли внутрь, и в Шамбале их не стало.

Суню было очень холодно. Холод распирал нутро, колючим языком лизал тело. Это было невыносимо, но обезьян не решался открыть глаза и узнать, что с ним происходит. Он понимал, что умер, а по его представлениям в загробной жизни ничего хорошего не было. «Царь смерти со своими судьями так долго ждал меня, что может подождать еще немного», — решил он и продолжал покоиться.

Однако вскоре понял, что кроме холода, его больше ничто не беспокоит. Жуткие раны по всему телу, свинцовая усталость от битвы, гложущий страх — все это оставило. Внутри поселилась невесомая радость. Ему хотелось вскочить, прыгать по деревьям, даже спеть что-нибудь. Он чувствовал себя как в юности, на Горе Цветов и плодов, где так счастливо и весело жил со своими подданными.

Осознав это, Сунь широко открыл глаза. Над ним серебром поблескивало далекое небо. Вечерело, падали редкие снежинки, одна застряла на реснице, темным пятном покрыв половину мира.

Обезьян резко вскочил на лапы и сразу понял причину холода — он лежал в снегу, прямо в небольшом сугробе. Снег был вокруг, припорошил валуны, тяжело воссел на ветви сосен, согнул кустарник, лишь гладкие стебли бамбука были свободны от него. Оглядевшись, Сунь с удивлением понял, что находится в родных местах, неподалеку от пещеры, в которой отшельничал в последние времена. Зашевелилась надежда, что на самом деле он жив, без сознания перенесен сюда кем-нибудь, наверное, Мао.

Но взгляд на собственное тело убил надежду. Оно было юным, свободным от примет старости и многочисленных шрамов. Не было и отметин от последних ран, а с лап не свисали обрывки цепей. «Все-таки, мертв», — со вздохом заключил обезьян. Однако это почему-то не очень его огорчило — прекрасное настроение, легкость, желание скакать и петь сохранялись. Он вдосталь почесался, потом подпрыгнул и уцепился за ветку сосны, вызвав при этом на свою голову целую снежную лавину. Весело разворчался, хотел забраться дальше, но тут его настиг ЗВУК.

Звонкий и вязкий, пронзивший все окружающее пространство, невыносимо болезненно завибрировавший в голове. Сунь сжался, свалился с ветки, усевшись обратно в сугроб, откуда только что вскочил. ЗВУК был зовом, Сунь сразу понял это. Но не хотел идти на этот зов, не желал и точка. Упрямо нахохлившись, сидел в сугробе, хотя все существо его требовало скачками бежать в сторону повелительного ЗВУКА.

Он повторился вновь, и был еще более настоятелен. И пришел еще раз, и еще. Наконец, обезьян не выдержал, вскочил и понесся туда, куда его звали. Он бежал так быстро, как мог, чтобы скорее прекратить переполнившую его боль. Огромными скачками несся по склону горы, понимая, что спешит туда, где некогда стояла харчевня госпожи Оуян.

Но харчевни там теперь не было, а было низкое полукруглое строение, окруженное невысокой стеной, и стела на нем, стела с надписью окончательной и обжалованию не подлежащей: «Гробница просветленного Суня, Великого мудреца, равного Небу».

Притулившись у корней огромной куннингамии, Сунь с небольшой высоты глядел на свой мавзолей, на толпу скорбных обезьян и иных существ, узнавая друзей и подданных. «Откуда они пришли?», — мелькнула мысль. Да, все они были здесь и оплакивали своего государя. И Сунь со своей стороны бытия понимал, что плач этот искренен. Благодарность затопила его, в порыве чувств он сам захотел расплакаться. Но тут вновь раздался ЗВУК. Теперь Сунь видел, откуда тот шел: в стороне от толпы бледная Пу размеренно ударяла в бронзовую тарелку большого гонга. Тут же была госпожа Оуян, в белых одеждах, с изможденным лицом и вся седая. Так, по крайней мере, решил Сунь, которому возможность обесцвечивания волос не могла прийти в голову. Женщина держала в руках деревянную дощечку с золотым текстом, перед ней на низком столике стояла тряпичная кукла, к которой она и обращалась между ударами:

— Осиротевшая служанка Оуян осмеливается воззвать к господину своему Суню, Прекрасному Царю обезьян, следующими словами: тело твое предано погребению, но да возвратится дух твой в домашний храм, табличка для духа приготовлена. Да оставит почтенная душа твоя старое обиталище, и да последует в новое, и да пребудет в нем неотлучно.

После каждого призыва она, Пу и все остальные совершали четырехкратные поклоны.

Невероятная сила тащила Суня и дергала, давила с невероятной силой, понуждая последовать этим слишком настоятельным просьбам. Но он не хотел, и это изумляло его. Для него не было ничего непристойного или опасного в необходимости поместить часть своей души внутри поминальной таблички, перед которой его родные и близкие станут возжигать курения и класть жертвенную пищу. Напротив, это обязано было случиться.

Но он не хотел туда!

ЗВУК.

Нет!

— О, дух Великого мудреца, равного Небу, войди в эту табличку и пребывай в ней вечно!

Чтобы не поддаться зову, Сунь ухватился за ближайший куст. Но дощечка манила его, как ничто не манило в оставленной жизни. Он уже не видел гробницу и скорбную толпу провожающих — лишь табличка разрасталась перед глазами его до размеров мира. И в ней потрясенный Сунь узрел Тьму — непроглядную, настоящую, ту, которая охватывала его при переходах с Ветви на Ветвь, и которую каждый Продленный старался миновать как можно скорее. Теперь она звала его к себе навсегда. Он вдруг понял, что не будет перерождений, не будет суда у князя Янь-вана, что это и есть конец для всех богов и Продленных — растворение в том, чего нет, но для них существует как единственная реальность. Ужас затопил его существо.

— Не-е-ет! — закричал он так свирепо, как не кричал ни в одной битве.

Крик этот из иного мира, похоже, достиг и того, где совершался обряд призывания — его участники замерли, растерянно оглядываясь по сторонам. Но Сунь уже не видел этого, задыхаясь, карабкался обратно по склону, уходя от открывшегося ему ужаса.

Бежал, как от смертной опасности, поскуливая, растеряв все веселье, пока, обессиленный, не упал в снег, где остался лежать, дрожа и подвывая.

Но вскоре дрожь прекратилась, страх отступил. В горном лесу стояла звенящая тишина. Сумерки размывали краски заката. Сунь понял, что его путь еще не завершен. С трудом пытался собраться, не узнавая себя. Словно бы за эти минуты забыл что-то, что знал всегда, что-то потерял, от чего-то избавился. Чувствовал себя хрупким и неискушенным, с трудом вспоминал, что некогда обладал силой, но никак не мог уяснить, что это за сила и зачем была ему нужна.

Вдруг его снова пронизал страх — опять пришел Зов. Но тут же понял, что этот — совсем другой. Был он одновременно тих и громоподобен, повелителен и умоляющ. Сунь встал и недоверчиво огляделся. Из-за дальних деревьев пробивались интересные лучи. Обезьян испытал сегодня уже достаточно ужасов, но природное любопытство пересилило страх. Осторожно стал приближаться к источнику света. Продрался сквозь кустарник, многократно усеявший его шкуру холодной алмазной пылью, миновал деревья и — увидел.

Увидел большую заснеженную поляну, посредине которой стоял крылатый Лев.

Сунь встречал в своей жизни немало львов, в том числе и крылатых. Но не такого. Он был…большой… Нет, не в этом дело. Огненный… И тоже не только в этом. Царь. Это все, что понял обезьян, но этого было довольно. Лев возвышался над лесом и над горами, казалось, возвышается Он над самими небесами, хотя весь умещался в эту поляну и во взгляд Суня. Он словно бы парил над снегом, хотя очень хорошо видны были могучие лапы, попирающие сугробы. От него исходило нечто, не имеющее названия, но бывшее сильнее всего, что есть в Древе сем — великая радость, уверенное могущество, безмятежный покой и многое другое, слитое воедино. Сунь ничего не понимал, он мог лишь впитывать ЭТО, как восхитительную музыку.

Лев стоял спокойно и величаво, изредка помахивая прекрасными крыльями. Вроде бы не замечал обезьяна, вроде бы ждал кого-то совсем другого. Но голову Суня вдруг заполнили громовые Слова: «ПРИШЛА НАКОНЕЦ-ТО, ГЛУПАЯ ОБЕЗЬЯНКА? ЗАПОЗДАЛА, СИЛЬНО ЗАПОЗДАЛА…». Голос был не то чтобы суров, нет, даже полон жалости, но поразил Суня в самое сердце. Он упал на колени и расплакался.

— Прости меня, Лев… Прости меня, Лев…

Это все, что мог сейчас сказать Сунь, Великий мудрец, чей язык некогда мог уязвить хоть человека, хоть демона, хоть божество.

Лев повернул к нему царственную голову и ПОГЛЯДЕЛ. Сунь почувствовал, как вся его громадная жизнь была извлечена наружу и раскрутилась свитком, который Лев наскоро, но внимательно просмотрел. Коротко зарычав и качнув головой, Он повернулся и стал удаляться в сторону дальних пиков. Суня охватило отчаяние. Он жалобно пищал вслед уходящему Царю, плакал, звал, кричал, что забыли бедную маленькую мартышку, которой так зябко и одиноко в этом жутком мире.

Но Лев уже почти исчез в туманном мареве, на Его месте оставалось лишь огненное пятно. Суню привиделся в чудном этом свете взмах великих крыльев.

«НУ, И ЧТО ТЫ СТОИШЬ, КАК ВКОПАННЫЙ? ПОЙДЕМ!», — вдруг раздался в мозгу Суня огромный теплый рык.

Радостно взвизгнув, обезьян встряхнулся от снега и, ухая в восторге, кинулся вслед за Львом. Золотистые глаза сияли счастьем. Его позвали!

За спиной его исчезали в сумраке ветви деревьев с гнетущим их мертвенным холодом, горы Поднебесной, небо. Исчезало Древо.

Они вышли в Ветвь ранним утром ранней весны. Рассвет только-только принялся разгонять темноту над сумеречным городом. Вокруг зябко поеживался, пробуждаясь, старый сквер с деревьями, мелкая листва на которых едва проклюнулась. Земля еще не совсем оттаяла, газоны бурели прошлогодней травой, под которой угадывалась полупризрачная новая зелень.

Уныло светили фонари, а фасад большого псевдоклассического здания через улицу интенсивно желтел в щедрой подсветке. С другой же стороны над сквером нависала темная трудноопределимая громада.

Варнаве, впрочем, легко ее узнал, поскольку это была задняя часть великого храма, от которого начал он свое последнее трагическое странствие. С этой стороны на подсветку, очевидно, не хватило денег. Но Варнаве было безразлично, он подошел к ближайшей скамейке, тяжело опустился на нее, скорчился, обхватив голову руками. Аслан покосился на него, потом осмотрелся. Увидев павильон в китайском стиле, откуда они только что вывалились, аж ахнул:

— Варнава, глянь-ка сюда скорее! Помнишь, что тут раньше было?

Варнава равнодушно поднял голову.

— Сортир.

— Не просто сортир, — расхохотался Аслан, — а построенный в виде особняка одной знакомой дамы архитектора…

Теперь место общего пользования заменил китайский павильон, близнецы которого усеивали путь Варнавы. Но тот лишь пожал плечами и вновь опустил голову. Аслан продолжал посмеиваться:

— У Дыя, скажу я тебе, чувство юмора изрядное. Грамотно прикинул — из сортира за тобой следить!.. Однако не нужен он нам. Завали-ка его, братец.

Монах ответил, не поднимая головы:

— Не получится — Ветвь смерти.

— Все у тебя получится. Див ты или кто?

— Див только в Шамбале.

— Да-а, Варнава, соображаешь ты…того, не быстро. Не дошло еще, что ты им всегда был? Ты же дыев сын!

Варнава с невольным интересом поднял голову:

— Что же я раньше таких вещей делать не мог?

— Потому что не знал, что можешь, только и всего… Ну-ка, быстренько восстанови сортир, сейчас эйнхерии повалят, а они мне хуже горькой редьки надоели.

Варнава пристально поглядел на павильон. Линии строения, вроде бы, заколебались. Через секунду стало понятно, что это не иллюзия весенних сумерек — метаморфоза пошла веселее, обвисали «драконьи» скаты, исчезала черепица и колокольчики. Вскоре перед двумя Продленными стоял во всей красе старый добрый общественный туалет — незаметный архитектурный шедевр хорошо знакомого обоим города.

— Получилось, — с долей удивления констатировал Варнава.

— Я и не сомневался. Только не злоупотребляй — Ветвь смерти есть Ветвь смерти, магии не любит.

— Да и я ее не жалую, — промолвил Варнава.

— Вижу, пришел в себя, — кивнул Аслан. — Пора бы. Не думаю, что тут очень безопасно, надо бы куда-нибудь перейти, пока не поздно.

Несмотря на благоразумные слова, он не торопился. Напротив, сунул руку в мешок на поясе, извлек замечательную свою трубку, набил, раскурил и с огромным удовольствием затянулся:

— Здесь, наверное, можно раздобыть мои папиросы, только сил нет за ними бегать, — заметил он и повернулся к Варнаве. — Ты курить не хочешь?

Варнава хотел, но отрицательно покачал головой. Его чувства подверглись дурной анестезии. Слишком многое обрушилось на него за слишком короткий срок, от такого потрясения не могла сразу оправиться даже его сверхтренированная психика Продленного и монаха. Тупая боль ворочалась в душе, затмевая рассудок. Он пытался не думать о сестре-жене и погибшем сыне. Был уверен, что погубил душу. Ощущение скверны без возможности очищения тяжко угнетало.

— Наша продленность — грех куда более страшный. Но мы с ним живем…

Варнава не заметил, что последние минуты Аслан смотрит на него серьезно и сочувственно. Он словно знал его мысли, хотя не пытался сканировать мозг. Впрочем, угадать их было несложно…

— Мой сын… Мой учитель… — ответил монах мертво.

— Сунь был счастлив умереть так, как он умер. А сын… Случилось бы худшее, достанься он Дыю, — проговорил Аслан.

— Откуда ты все знаешь? — Варнава вдруг поднял голову и поглядел на него остро. — Кто ты такой вообще?

— Меня зовут Аслан, это мое имя.

Он вскинул подбородок, твердо и прямо посмотрел Варнаве в глаза, держа перед собой дымящуюся трубку, словно оружие.

— Я Продленный, рожденный в верхней части Ствола. Осведомлен о многом, это получилось случайно, сейчас не время рассказывать, как. И я на твоей стороне.

Варнава подумал несколько секунд, потом утвердительно кивнул, приняв решение.

— Попробую опять тебе поверить, — произнес он резковато.

— Начальник, не будь ты моим благодетелем, — рассмеялся Аслан. — У тебя просто нет другого выхода… Кстати, забери вещицу, — он протянул Варнаве раскрытую ладонь, на которой лежала безобидная маленькая булавка. — Твой учитель просил отдать…

Без слов Варнава взял невесомый кусочек стали и приколол к рукаву грязной рваной рубахи, которую так и не снял после Шамбалы.

— Что теперь? — спросил угрюмо.

— Теперь в твою Ветвь, больше некуда. Самое безопасное место — Дыю очень сложно туда вломиться, хозяйничать ты там никому не позволишь. Пригласим еще пару-тройку братьев, у которых на твоего папашу тоже бо-ольшой зуб вырос. И что-нибудь прикинем….

— Да, вот еще что, — Аслан замолчал, будто переваривая какую-то только что пришедшую ему в голову мысль. — Прости, что спрашиваю, но у меня подозрение, что папаша Дый был с тобой не до конца откровенен…

Варнава, начавший было немного успокаиваться, вздрогнул — на ближайшие сотню Ветвей новостей ему хватало. Воззрился на Аслана.

— Он же тебе сказал, что его кровь в третьем поколении разрушит Древо? — задал тот вопрос.

— Да, — глухо ответил Варнава, добавив, — и я ему поверил.

— Правильно сделал, — кивнул Аслан. — Только есть еще один нюанс…

При этих словах он остро взглянул в лицо Варнаве, словно оценивая его прочность.

— Жертва из второго поколения его потомков, прибитая к Ясеню, разрушит только Шамбалу, — проговорил он тускло и обыденно, и сразу отвернулся.

Варнава пару минут молчал, потом, словно бы ничего и не слышал, встряхнулся и поднялся со скамейки:

— Пошли что ли? — только и сказал.

Согласно решив, что лучше всего переходить рывком, то есть, из знакомого места, они двинулись в недальний путь до той самой редакции газеты, откуда Варнава совершил первый побег. Однако, выйдя на свет, стали сильно сомневаться, что найдут ту контору в неприкосновенности.

— Что-то тут подозрительно чисто.

Аслан с сомнением оглядел открывшуюся улицу, огибавшую грандиозный храм. Чистота, действительно, была идеальная, что неудивительно: примерно через каждые пять метров асфальт полировали при помощи тихо гудящих агрегатов дворники азиатской внешности в голубых форменных шинелях. Больше не улице никого не было, помимо полицейского. Тот был негром. Из-под пластиковой каски орлиным взором обозревал улицу, держал руку на кобуре, и все время взволнованно бормотал в микрофон рации. Судя по всему, бормотание имело отношение к трансформации исторического сортира, поскольку при виде вышедших из кущи дерев двух фантастических оборванцев он без разговоров извлек оружие и попытался открыть пальбу. Разумеется, ему это не удалось — Варнава сделал в его сторону некий жест, после которого страж порядка спрятал револьвер, равнодушно отвернулся, сказав несколько слов в микрофон, и продолжил высокомерно наблюдать за дворниками, величественно пережевывая чуингам.

— Чего тут этот волчара наворотил? — забеспокоился Аслан.

Варнаве тоже хотел это знать, но ответить не успел — из-за угла лихо выехал джип, полный солдат в голубых касках и надписями U.S.Army на камуфлированных спинах. Один судорожно припал к пулемету, установленному на автомобиле, остальные выставили во все стороны стволы винтовок. Над головами раздался рокот — появились два грозного вида вертолета. Аслан пробормотал что-то очень похожее на матерное словцо, а Варнава нейтрализовал солдат тем же способом, что и полисмена. Водитель затормозил, вояки стали растерянно оглядываться по сторонам. Видимо, не заметив ничего, достойного внимания, крикнули полицейскому несколько фраз, не очень дипломатичных, в ответ тот разразился уж полной нецензурщиной. Расхохотавшись, патруль поехал дальше.

Очевидно, досталось от Варнавы и вертолетчикам — машины развернулись в воздухе и удалились.

— Мать!.. — Варнава тоже особенно не стеснялся в оборотах.

— Я бы хотел знать подробности, — задумчиво произнес Аслан.

— На кой? — спросил Варнава, высматривая изменения обстановки.

— Ну, я ученый… Вернее был когда-то… И где-то… Знаешь что, давай все-таки тут прогуляемся, рискнем, меня эта Ветвь заинтересовала.

— Как хочешь, — пожал плечами Варнава, который, впрочем, тоже был заинтересован, но не желал этого показывать.

Утро значительно посветлело. Обогнули храм и вышли на большую площадь, где, то ли совсем недавно, то ли давным-давно Варнава с Дыем мирно попивали приторный клюквенный напиток.

Теперь здесь все было иначе.

Судя по всему, в соборе шла ранняя служба — доносились звуки музыки и нестройный хор прихожан. Варнава остановился, как вкопанный, уловив слова песнопения:

…В солнце утонувший белый пляж, на фоне которого контрастно выделяется темное, словно обожженное опасным знанием, лицо вусмерть обдолбанного мулата с невероятной шевелюрой. «Деньги не могут купить Мир, парень», — слышал Варнава обращенный к нему хрипловатый голос. Шелест прибоя, запах убойной травы, переборы гитары…

— …Джа навсегда! — орали сотни голосов в старинном храме, заглушая музыку. Варнава случайно посмотрел выше и прочитал на фронтоне колоссальную золотую надпись: «ХРАМЪ МОЙ ХРАМЪ ДЖА НАРЕЧЕТСЯ». Золото слова «Джа» явно было гораздо новее, чем у остальных, кроме того, пробелы между ним и прочими словами казались несколько больше, словно раньше здесь было написано что-то совсем другое.

— С ума сойти! — раздался голос Аслана.

Знакомый обоим скверик перед храмом был обнесен новенькой частой железной оградой с пиками, такой высокой, что из-за нее едва виднелись верхушки деревьев. В ограде был лишь один вход, сейчас закрытый. Охранял его другой негр — точная копия давешнего, жующий столь же важно, время от времени бормоча в микрофон.

Служба, похоже, закончилась. Оживленно гомонящая толпа, в основном, молодежь, скатывалась с огромных ступеней. Мелькали шевелюры, похожие на спутанные львиные гривы, расписные ветровки, рваные джинсы. Позвякивание амулетов, хриплые вопли парней и девичий визг мешались в абсурдную симфонию. Не взглянув на ошеломленную парочку Продленных, молодежь направилась к скверу прямо через улицу, автомобильное движение на которой в этот час было не очень интенсивным. Впрочем, была она, порядка ради, еще и перекрыта с обеих сторон расторопными полицейскими. Молодые верующие, однако, совершенно не обращали на это внимания, очевидно, они пошли бы стадом через улицу, хоть двигайся по ней колонна танков.

Негр у входа уже ждал их, предусмотрительно распахнув калитку, куда они с гоготом и вломились. Полицейский беззлобно подгонял медлящих ленивыми движениями дубинки. Наконец, последняя разукрашенная цветами девица скрылась за калиткой, и полицейский с облегчением нажал на пульт, закрывая ворота.

— Пошли-ка и мы, — произнес Аслан.

— Да надо бы… — ответил Варнава. — Только давай переоденемся для начала.

Не успел Аслан кивнуть, как оба сменили имидж. Были на них теперь рваные джинсы, не хуже, чем у благочестивых юнцов, и прочий соответствующий прикид. Окладистая варнавина борода обернулась миниатюрной щегольской подковкой.

— А дрэды ты мне почему не сделал? — поинтересовался Аслан, прикасаясь к своей

макушке и рассматривая роскошные волосяные колбасы, стекающие с варнавиной головы, наподобие змей Медузы Горгоны.

— Тебе не пойдут, — серьезно ответил тот.

— Ладно, — не стал спорить Аслан, накидывая глубокий капюшон.

Варнава увенчал великолепную свою гриву шляпой с обвисшими кургузыми полями.

Идя к скверу, оба заметили кардинальные изменения в покрытии площади. Теперь это был не асфальт и не булыжник, а какой-то упругий, гладкий и очень твердый материал, расписанный абстрактными пятнами.

— Это психологические тесты для вертолетчиков? — недоумевал Аслан, поднимаясь на пару метров и внимательно рассматривая пятна. — Что ты видишь, Варнава?

Тот тоже приподнял свое тело в воздух, кинул мимолетный взгляд на покрытие:

— Крокодилов распластанных.

— Вот и я тоже. Очевидно, наша с тобой психика в удручающем состоянии…

На этих словах они добрались до калитки. Варнава взял из руки оцепеневшего полицейского пульт и открыл ворота. Зрелище открылось пестрое. Газона не было, все то же твердое покрытие с «психологическим тестом на крокодилов». Однако здесь оно было вовсе не столь чисто, как за оградой — осколки бутылок, пустые банки из-под напитков, окурки папирос густо усеивали его. Миазмы аммиака, перемешанные со стойким запахом марихуаны, нисколько не удивляли, ибо прямо сейчас почти каждое дерево (их, впрочем, осталось по периметру сквера не очень много) опрыскивали мочой юнцы обоего пола. Остальные расположились прямо на покрытии, кто подстелив куртки и одеяла, кто просто так. Стоял гомон: бренчание гитар, хриплое, кто во что горазд, пение. Среди какофонии выделялся звонкий сильный девичий голос:

Варнава поискал глазами так хорошо поющую девушку, но не смог выделить ее в пестрой толпе, растворявшейся в психоделических пятнах покрытия. Взгляд его остановился на строении, высящимся в самом центре площадки, там, где в другой Ветви безмятежно возлежал ухоженный газон. Ему сразу стало ясно, что перед ним заместитель павильона купца Пайкина, прошлый раз скромно ютившегося сбоку. Теперешнее здание, нахально перекрывающее вид на храм, со своими надменно торчащими башенками, резкими углами, полукруглыми нишами и стрельчатыми окошками, в общем-то, гораздо лучше гармонировало с этим городом, чем давешняя китайщина. Варнава призывно кивнул Аслану и стал продираться сквозь не обращающих на них внимания юнцов, дабы поближе рассмотреть домик. Подойдя, с усмешкой прочитал над входом надпись псевдоготическим шрифтом: «Ганжа града Китежа. Гашиш-хаус. Бьерн фон-Пайкин. Ltd.». Марихуаной здесь разило гораздо сильнее, чем у ворот. Над самой высокой башенкой развевались два флага — один похожий на матрац, заплатанный куском синей мантии астролога, другой совсем странный: желтый, с обведенным красной каймой синим крестом. Вход охранял очередной полицейский-негр, с кислым видом обозревавший безобразие. Прямо перед ним на покрытии навзничь валялась худенькая длинноволосая девушка лет пятнадцати, чистым голосом поющая в нависшее серое небо:

Рядом с ней слились в страстном поцелуе двое прыщавых мальчишек, на них-то негр и глядел с гадливостью. Наконец, не выдержал, подойдя, грубо пихнул развратных юнцов ногой. Те, глянув на него со страхом, прервали содомские действия и поспешно ретировались подальше.

— Интересно, это потому, что Дый старый пидор? Или это он так над нами издевается?.. — задумчиво протянул Варнава, глядевший на парочку с не меньшим отвращением, чем коп.

— Потому что пидор, — утвердительно кивнул Аслан. — Функция военного божества, знаешь ли…

Тем временем негр остановился над лежащей девушкой и мутно посмотрел на нее. На тупое лицо вылезла блудливая ухмылка. Довольно фыркнув, коп принялся расстегивать штаны.

Варнава коротко и мягко шагнул к сластолюбцу, который уже стоял над девушкой на четвереньках, задирая кофточку. Та не делала ни одного движения, отрешенное лицо по-прежнему было устремлено во вспученные влагой небеса. Негр запустил ручищу ей в джинсы, и тут Варнаву опередили:

— Господин-н негр-р! — хриплый голос заплетался, — вы нарушаете пункт-т третий Териоск… Териокского договора между многопацаналь…многонациональными силами и правительством Ингр-рии!

Немолодой мужик в криво сидящих на красной морде очках имел непристойно жидкую белесую бородку, и был совершенно пьян. Косо восседал на ржавом перевернутом ведре, посасывая прямо из горлышка бутылки прозрачную жидкость. Негр неохотно оставил развратные действия, поднялся и грозно глянул на него:

— Fuck you! — возопил он на своем квакающем наречии. — Я тебе сейчас дам негра, белая задница!

Подскочив к чересчур умному алкашу, коп сперва пнул его так, что тот с грохотом слетел с ведра, потом стал охаживать дубинкой, не переставая всуе поминать «фак». Несчастный мужик безуспешно пытался прикрыться руками и столь же безуспешно оправдаться перед представителем власти:

— Я совсем не хотел!.. Сэр, не бейте меня!.. Я хотел сказать афро… афроингем…герр… афроингерманданец…то есть, ландец…

Варнава с резким щелчком свернул копу шею. Тот разом осел на землю и стал лежать спокойно.

— Зачем? — осуждающе покачал головой Аслан.

— Не смог сдержаться, — глухо отвечал Варнава, глядя на труп с

жалостью и отвращением.

Избитый мужик поспешно отползал от творящихся на его глазах ужасов, невнятно бормоча что-то вроде: «Ну, какой же Китеж-град… муйня, а не Китеж-град…». Едва не изнасилованная девушка снова завела песню:

Из «Гашиш-хауса», между тем, лихорадочно квакая в рации, выскочило несколько полицейских с изготовленными к бою автоматами, из окошка в мансарде любопытно выглянула тупая мордочка ручного пулемета. Варнава сделал округлый жест, служивые застыли на месте.

— Money can» t buy the World, — произнес он в пространство.

— Ну да, не могут, ты прав. А к чему это? Хотел предложить батюшке отступные?

— Да нет, так, вообще…

— Вообще, да. Знаешь, в каждой Ветви считают, что жить плохо. И в этой, наверное, тоже. Но здесь ведь действительно — плохо!

— Рад, что вам понравилась моя халтурка, — раздался вокруг громовой голос.

Казалось, он шел отовсюду — с пустынного неба, от оскверненного храма, воняющих деревьев, пятен на покрытии. Причем странность была в том, что, похоже, кроме Варнавы и Аслана, великий этот голос не слышал больше никто, не только оцепеневшие копы, но и молодежь, вновь вернувшаяся к своим обычным развлечением — песням, наркотикам и сексу.

— …Всегда! Мы всегда будем любить Джа! — опять завели у ворот.

— Дый!! — проревел Варнава. — Иди сюда, за мной должок!

— Отстань, противный, — хихикнуло явление, — Как-нибудь в другой раз, — глас звучал обычным дыевским глумом. — Если жив останешься… Наконец-то я вас накрыл. Wednes-day — мой день…

Где-то в мире ином довольный див оглушительно расхохотался.

— Ты можешь трансформироваться? — быстро спросил Аслан, оглядываясь по сторонам. В руке его уже был большой меч.

— Может, и могу… — проговорил Варнава. — Но больше не буду. Никогда.

Легким движением коснулся левого рукава, Посох исполнения желаний шумно рассек воздух. Началось.

Сперва ожили полицейские и сразу открыли беспорядочный огонь, как и пулемет в окошке. Продленные только и успели отвести поток пуль влево, где они частью отрикошетили от ограды, а частью пролетели между прутьев и ударили в постамент знакомого конного памятника, у которого, однако, имелись изменения: царская голова в увенчанной орлом кавалергардской каске заменена была каким-то узким злобным ликом под надвинутой треуголкой. Пули летали по всему загону, впиваясь в молодых людей, которые пытались спастись через ограду, но ток, похоже, пропущенный по ней, сбивал их на землю. Другие трясли ворота, но им никто не открывал. Третьи лезли на деревья, и падали оттуда, прошитые пулями. Запах нечистот и гашиша перебила вонь горелого пороха и свежепролитой крови. Наконец, ворота раскрылись, но кинувшиеся было туда, сразу отпрянули — сквозь них въехал приземистый танк, сразу же начавший наводить орудие.

Меж тем как Аслан продолжал отбрасывать пули, посох в руках Варнавы удлинился и достал продолжавших палить копов, сбивая их, как кегли. Понадобилось ему на это доли секунды, и еще доли — чтобы метнуть прямо из руки молнию в строчащий пулемет. Тот замолк, в окошке послышалось несколько глухих взрывов, вслед за которыми оттуда повалил густой дым. Танк пальнул, конец громадного ствола окутался пламенем. Сделать ничего не успевали, посему оба кинулись на землю. Снаряд просвистел над ними и разворотил ограду, в разные стороны, убивая и калеча, разлетелись горячие куски металла. Но Продленные уже совместно зацепили танк своими силовыми щупальцами, приподняли, перевернули и в таком виде прочно заблокировали им ворота, ибо на площади виднелось еще несколько танков, бронемашин и множество джипов с солдатами. И вертолеты уже появились, один сделал заход на атаку. Этот достал Аслан — с усилием взмахнул мечом, который стал стремительно вытягиваться, и, достигнув хвостового винта, начисто обрубил его. Машина беспомощно завертелась в воздухе, стремительно упав где-то в дальних кварталах, откуда раздался глухой взрыв и вырвался столб пламени.

— Мое оружие тоже на что-то годится, — заметил Аслан. — Но, кажется, он долбанулся где-то в районе моего бывшего дома…

— Надо уходить, не могу видеть, как умирают эти дети, — сквозь зубы бросил Варнава.

— Они субы, — сурово проронил Аслан. — Но ты прав, уходим.

Однако случилось страшное. Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась, и на площадь вновь обрушился всепроникающий голос Дыя:

— Коркодел! Князь Коркодел, прошу вас!

Странное покрытие немедленно стало вспучиваться. Напоминающие крокодилов пятна стремительно обретали гнусную реальность — тысячи гигантских рептилий восстали среди мечущихся в ужасе людей. Они разевали смрадные пасти, пилообразные зубы начисто отрезали ноги, руки, головы, на куски рвали трепещущие тела. Они были везде и приходили отовсюду: вваливались через пробитую ограду, перелезали через перевернутый танк, экипаж которого несколько мгновений пытался отстреливаться, но тут же был извечен, разорван и сожран.

Посох и меч уже принялись за привычное дело, и выполняли его отменно. Мерзкие ящеры разрубались, протыкались, расплющивались мощными ударами. Но оба Продленных отлично понимали, что не выйдут победителями в абсурдной этой битве — крокодилов было слишком много, и все прибывало. Детей тоже невозможно было спасти — монстры ловили последних. Пробормотав что-то неприличное, Варнава схватил Аслана за пояс, и они стремительно взлетели.

Поднявшись над площадью, узрели отвратительное зрелище: шевелящимся ковром крокодилы заполняли все пространство. Она лезли на стены домов, многие уже были на крышах, сизой слизью ползли даже по храму, пятнали золотистый купол, мраморные стены и гранитные колонны. Людей не оставалось, лишь перевернутые боевые машины и кое-где на них кровавые клочья. Многие рептилии принялись уже пожирать друг друга, но от этого их не убывало. Над всей этой инфернальной фантасмагорией вздымались языки пламени и столбы дыма от пылающего «Гашиш-хауса» Бьерна фон-Пайкина.

— Порву, гнида позорная! — Аслан грозил кулаками во все стороны.

Проносясь над памятником, он успел зацепить новую его голову концом меча. Та легко отвалилась от шеи и с грохотом упала, придавив пару рептилий.

— В Бендеры, герой долбанный! — проорал он вслед голове.

Варнава напряженно молчал — лететь в Ветви смерти, да еще с грузом, было тяжко. К счастью, через несколько секунд они оказались в улице над хорошо знакомым Варнаве домом. Подлетая, он с некоторым удивлением убедился, что не очень-то здесь все изменилось. Правда, на доске у входа теперь значилось: «Редакция независимой газеты «Время града Китежа». Варнава махнул посохом по окну на втором этаже, которое разлетелось, будто в него пальнули из пушки.

— Тут не бронировано, — заметил Варнава, протискиваясь вместе с Асланом в освободившийся проем.

Зато кабинет редактора теперь был совсем другим — очень скудно обставленным обшарпанными столами и стульями. Заляпанный монитор возвышался перед справненьким лысым перцем за столом. Был тот в сером костюмчике, красноглаз, при жиденькой, седой с грязноватой продрисью бородке, обрамляющей беспокойную мордочку. С цветом бородки неприятно сочеталась бледность лика — то ли природная, то ли похмельная, а, скорее всего, просто от ужаса таковая.

Не обращая на него внимания, Варнава окинул взглядом стены. Никаких дипломов с отличиями не было и в помине. На самом видном месте висел портрет дегенерата в цивильном костюме под матрацно-астрологическим флагом. Дегенерат ошеломляюще походил на озадаченную макаку. На фотографии справа от портрета сержант с надписью U.S.Army вручал сидевшему сейчас за столом человечку какую-то медаль. Оригинал ее свисал с лацкана потрепанного пиджачка. «Свободная Ингрия», — прочитал на ней Варнава и перевел грозный взгляд на владельца награды. Тот побледнел еще больше и попытался спрятаться за громоздящейся на столе среди бумаг батареей пустых пивных бутылок. Видимо, сочтя убежище не вполне надежным, осел дальше и совсем скрылся под столом.

— Оставь ты эту погань, — заметил с той же гадливостью рассматривающий кабинет Аслан. — Надо валить.

Варнава схватил Аслана за пояс и напрягся. Пот выступил на лице, он дрожал. Но ничего не происходило.

— Не выходит, — прохрипел Варнава. — Обстановка слишком отличается, рывком не проскочим.

— Тогда в Музей, — бросил Аслан, — будем надеяться, там мало что изменилось. Оттуда уйдем в мою Ветвь. Дый наверняка имеет тут еще довольно порталов, не станет вечно показывать нам местные ужастики. Сейчас нарисуются эйнхерии, Ветвь совсем развалится, и нас накроет.

— Уже нарисовались, — подтвердил Варнава, оставляя бесплодные попытки и подходя к окну.

Аслан ругнулся и выхватил меч:

— Все, теперь по воздуху не удастся!

— Уйдем крышами. Только этого таракана прикончим, а то сдаст, — громко сказал

Варнава на здешнем языке, подмигивая Аслану.

Тот понимающе кивнул головой:

— Да, придется… — включился он в игру.

— Спасите! — раздался из-под стола безумный вой, вслед за которым неприлично пророкотало и потянуло тяжелым запахом.

— Молчи и не воняй, презренный коллаброционист. Прими смерть достойно, —

наставительно проговорил Варнава.

Вой под столом перешел в жалобные поскуливания. Из приемной в дверь начали ломиться.

Аслан вопросительно поглядел на Варнаву, тот кивнул головой, и выслушал реплику:

— Оставь ты его, времени нет.

— Ладно, тогда уходим, — якобы, с сомнением произнес Варнава.

В заключение он не очень сильно, но резко пнул по выставленному из-под стола заду. Тот дернулся и обмяк — по всей видимости, человечек потерял сознание. Аслан прихватил из открытого шкафа какую-то высмотренную им книгу, Варнава открыл дверь, и Продленные вылетели в приемную, где тщетно суетились обалдевшие сотрудники редакции. Не встретив с их стороны ни малейшего сопротивления, ибо при виде двух окровавленных головорезов с обнаженным холодным оружием все прятались, кто куда, или в панике жались к стенкам, рванули к знакомой Варнаве винтовой лестнице. Она, к счастью, была на месте и привела их прямиком в неработающий туалет третьего этажа.

— Теперь куда? — спросил Аслан, высовываясь в окно.

— Смотрю, ты тут ни разу не был, — заметил Варнава, отодвигая напарника и вставая на подоконник. — Во дворе есть милый полуподвальчик, вон, видишь, под козырьком? Мне там как-то наливали коньяк и просили не гневаться на газету за опечатку…

Он говорил это, одновременно вылезая в окно и спрыгивая на крышу какой-то пристройки внизу.

— А что за опечатка? — спросил Аслан, приземляясь рядом.

— Как обычно — «отец Варавва»… — отвечал монах, спрыгивая с пристройки на землю.

— Быстро! — крикнул он Аслану, — Эйнхерии в воздухе!

Через мгновение оба были под козырьком. Варнава мельком осмотрел замок, извлек из рукава булавку, увеличил ее до размера вязальной спицы и ковырнул в скважине. Дверь легко открылась. Оба опустились на пару ступенек и оказались в сыроватой, плесеневело попахивающей темноте.

— Стоять, — раздался оттуда благозвучный, но весьма решительный женский голос.

Оба застыли.

— У меня автомат. Двинетесь — стреляю, вонючие расты!