Всё пришедшее после Георгиев Всеволод
– Скажем, должно коррелировать. Хотя, – он взглянул на Артура, – вы ведь знаете, что не всякие случайные поля имеют корреляционную функцию.
Теперь настала очередь улыбаться Артуру, он попал в свою стихию, и потопить его в ней никому не удавалось.
– Ну да, это только свидетельствует об их неоднородности. Будем надеяться, что они имеют хотя бы структурную функцию.
Довольный начальник приподнял брови:
– Все же я предпочитаю иметь дело с однородными полями. Что проку от вашей структурной функции?
Артур принял мяч и тут же отправил обратно:
– Локально-однородное поле можно сделать однородным!
– Не понял!
– С помощью линейного фильтра. Например, фильтра высоких частот.
– Вы уверены? – Собеседник недоверчиво посмотрел на Артура.
– Можете проверить.
Начальник задумался.
– Да, да, да, – протянул он. – Если вы правы, это меняет дело. – Он опять на мгновение задумался. – Интуитивно чувствую, что так оно и есть. При этом, если импульсная функция непрерывна, информация не должна теряться.
– С точностью до константы, – добавил Артур.
– Очень может быть, – с расстановкой произнес начальник.
Он поморгал, уставившись на гладкую поверхность письменного стола, думая о чем-то своем, потом тряхнул головой и положил ладони на стол.
– Вот видите, мы уже незаметно приступили к работе. Я поговорю с кадрами, чтобы они поторопились. – Вставая, он протянул руку Артуру.
Прошел месяц. Артур ждал.
Однажды вечером он встретил кадровика недалеко от своего дома в молочном магазине на Новобасманной. Тот был с женой.
– Теория невероятностей! – сказал Артур.
– У нас дочка лежит в шестой больнице, – пояснил кадровик.
На немой вопрос Артура он, опустив глаза, только отрицательно покачал головой. Артур все понял и, бодрясь, откинул волосы со лба.
Он шел домой, незаметно для себя ускоряя шаг, и смотрел в узкое пространство между домами. Отсюда были видны звезды.
Из главы «Аудиенция»:
«Не всякий бой можно выиграть. Великий Помпей проиграл Фарсальскую битву, а король Франциск Первый, который, как я слышал, кое-чего стоил, бой при Павии».
– Костя, кому Франциск Первый проиграл бой при Павии?
– Довольно интересной личности, – сказал Костя. – Коннетаблю Франции Карлу Бурбону, сыну Клера де Гонзага. У него в армии в качестве военного инженера служил Леонардо да Винчи. Когда Карл Бурбон воевал на стороне Франциска, то был героем битвы при Маленьяно. Это недалеко от Милана. Павия, кстати, тоже в Ломбардии.
– А при Павии он сражался против Франциска? Как это?
– Он рассорился с королем, и ему предложили перейти в армию Карла V Габсбурга, заклятого врага Франциска I.
Он согласился, возглавил войско и разбил Франциска при Павии.
– А потом?
– Потом он вместе со своим кузеном Фердинандом де Гонзага осадил Рим. Не успел он это сделать, как был убит пулей, посланной с городской стены Бенвенуто Челлини.
– Ничего себе!
– Эти истории рассказывать можно бесконечно. Например, почему коннетабль рассорился с королем: он отказался жениться на матери короля, и тут своя история. Или, скажем, Фердинанд де Гонзага. Личность весьма таинственная. Боролся вместе с Гизами за французский трон. Его борьбу с династией Валуа продолжил его племянник Луи де Невер, который стал суперинтендантом финансов у Генриха IV.
– Костя, одно тянет за собой другое.
– Это не случайная цепочка имен. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки!
Крыши домов закрыли звезды. Артур тряхнул головой.
Марина, узнав, что ее сына не приняли, возмутилась:
– Не хотят – и не надо. Было бы из-за чего расстраиваться. Им не голова твоя нужна, а биография. Вот пусть они биографиями и воюют. Ты по анкетным данным не подходишь: не из семьи рабочих, общественной работой не занимался, фамилия не русская, в армии не служил. Не был, не был, не был, не был. А я бы их спросила: есть у вас в анкете такой пункт – порядочный человек или нет? Ничего, мальчик мой, не расстраивайся, – утешала его Марина, – пусть это будут теперь их проблемы. Не огорчайся. Будь выше этого. Ничто нас в жизни не может вышибить из седла. Ясно?
– Васю взяли, – хмуро сказал Артур.
– Васю?! Вот пусть и целуются со своим… Васей! – Марина рассмеялась. – Милый Вася, я снялася. В платье бледно-голубом.
После ужина на душе стало легче. Артур уже не воспринимал жизнь только в темных красках.
– Пойду пройдусь, – сказал он.
– Правильно, ступай проветрись. Лучше спать будешь, – поддержала его Марина.
Артур вышел, дошел до Садового кольца, повернул налево, окунулся в оживленный московский вечер. Весной люди и улицы выглядят опрятно и чисто. Так же выглядит небо. Оно становится прозрачным, глубоким и синим.
Артур миновал деревянную будку у Курского вокзала, где поколения, сменяясь, чистили обувь, где можно было купить гуталин, разноцветные шнурки для ботинок, металлические подковки и плетеные авоськи. Потом проплыли неоновые буквы «Гастроном». Артур шел дальше к магазину «Людмила» с бесконечными витринами. Из-за стекол в интимно приглушенном свете за ним наблюдали, не меняя позы, роскошно одетые женщины. Артур скользил привычным взглядом по манекенам, не останавливаясь, не обращая внимания на схваченные шелком, застывшие фигуры. Он спустился на мост через Яузу, пересек Садовое кольцо и двинулся по набережной. Артур любил набережные, там почти никогда не было прохожих.
Вода в Яузе вечером выглядела абсолютно черной, на ее поверхности появлялись и лопались пузыри. У берега стоял небольшой буксир, там горели огни, и два матроса переговаривались между собой. Он слышал, как они смеялись. На веревке висела забытая тельняшка.
На Астаховом мосту Артур повернул в сторону бульвара. Здесь, замыкая большой круг своего маршрута, он стал подниматься к Покровским воротам. Справа и чуть сзади на повороте загрохотал трамвай. Артур оглянулся и пошел дальше к бывшим казармам Навашинского мушкетерского полка, отстроенным еще государем императором Павлом I.
Артур уже не считал, как в детстве, что его государство – лучшее в мире. В газетах, по радио, телевидению, со всех сторон ему твердили, что партия и правительство заботятся обо всех и о каждом. Все, что есть в жизни хорошего, – это их заслуга, благодаря системе социализма. Система – вот главное! Получалось, что недостатки тоже определяются системой.
Один из его коллег считал лучшей страной Америку. Лучший джаз, лучшие фильмы, лучшие автомобили, лучшая электроника, все является образцовым. «Далеко, далеко за морем, лежит золотая страна…»
Поездка за границу представлялась волшебным счастьем. Особенно тем, кто твердил, что родная партия и правительство… и так далее.
Бывший одноклассник Артура окончил военное училище. Отличники учебы направлялись в ракетные войска, в Сибирь. Его приятель отличником не был и потому ехал в Группу советских войск в Германии. Артур присутствовал на торжественном параде по случаю выпуска молодых лейтенантов. Он слышал, как замполит училища, знакомый матери выпускника, сказал: пусть едет, поживет при коммунизме, при социализме еще успеет пожить.
Артура мало интересовала материальная сторона вопроса. Запад представлялся ему таким, как показывали в фильмах. Деньги были мотивом для криминальных историй. О жизни, о душе говорили другие ленты. С детства в прозрачной голубой дымке ему мнилось загадочное и прекрасное лицо Марлен Дитрих. Он помнил ее чуть усталое изящество. Этот образ почему-то (почему – он не знал) сочетался у него с восхищением акварельной прозой Ремарка и Хемингуэя. Мелкий перестук каблучков в тумане, сдвинутая на затылок шляпа на крепкой голове Жана Габена, черный свитер Ива Монтана, потом музыка Мишеля Леграна и Нино Рота как-то легче выплывали из памяти, чем изобилие в магазинах, стильные автомобили или огромные квартиры.
Артур не любил проигрывать. Вдыхая весеннюю свежесть, поднимая глаза к небу, погружаясь в грезы, он зализывал раны, нанесенные его честолюбию. Если бы сейчас он оказался рядом с Людочкой, наверное, достаточно было бы прижаться к ее плечу, чтобы исцелиться и забыть о полученных ранах. Странно, рядом с ней неприятности уходили прочь.
Артур улыбнулся, вспомнив растрогавшую его сцену. Как-то летом он шел с Людочкой по вымершей воскресной улице и издалека заметил приближавшегося к ним сбоку пьяного. Людочка увидела покачивающуюся фигуру, лишь когда тот, на очередном галсе, выпрыгнул вдруг в нескольких метрах перед ними. Парень был явно невменяем, белые рыбьи глаза смотрели пристально, будто стремились отыскать одному ему ведомую цель. Людочка в испуге обхватила обеими руками правую руку Артура и буквально повисла на ней. Это его рассмешило, хотя было не до смеха. Трудно было придумать более неудачную попытку защититься. Парень качнулся всем телом в их сторону, но промахнулся и, по инерции переставляя ноги, пошагал дальше. Когда опасность миновала, Людочка отпустила Артура.
Она не была девушкой его мечты. Она была лучше.
– Как ты думаешь, что будет лет через двадцать? – спросила она однажды.
– Через двадцать лет уже будет коммунизм. Всеобщее изобилие. Улицы будут убирать роботы. Мостовые будут чистыми, как в метро. Трамвай станет скользить на магнитной подушке. «Жигулей» и «Волг» вот этих вот уже не увидишь. Будут ездить электромобили.
– А что будет с нами, Артур?
– С нами? Мы постареем. Вернее, я постарею, а ты останешься такой же молодой. И я тебя буду так же любить.
– Свисти, свисти.
– И по этому бульвару, может быть, пойдут наши дети, не зная, что когда-то и мы бродили здесь, мечтая о будущем, и думали о них.
– А ты меня не бросишь?
– До полной победы коммунизма ни за что!
– Не бросай меня, ладно? Что бы я ни говорила, что бы ни делала, я всегда буду тебя любить.
– Не волнуйся, коммунизм пока еще только на горизонте.
Они подошли к ее дому.
– Не замерзла?
– Чуть-чуть. А ты?
– Я – нет, – Артур приосанился. – У нас на работе один дядечка вообще ходит в рубашке круглый год.
– И зимой?
– Конечно.
– Без шапки?
– Абсолютно!
– Тебе бы тоже так хотелось?
– Это надо годами тренироваться.
– Так ваш сотрудник долго тренировался?
– Да нет, у него другой случай.
– Интересно какой?
– Завтра расскажу.
– Артур, расскажи.
– Ну, хорошо, слушай. Только давай пройдемся, а то ты совсем замерзнешь.
Она боком прижалась к нему, Артур обнял ее рукой. Они неторопливо двинулись дальше.
– Он родился во время войны, зимой. А зимы тогда были суровые.
Людочка поежилась.
– Понимаешь, – продолжал Артур, – его мать, как бы это сказать, ну, в общем, она не хотела ребенка: муж воевал на фронте, она сошлась с другим. Да еще голод, холод, сожитель, злые языки, короче, обуза.
Людочка, повернув голову, смотрела на Артура, стараясь не пропустить ни слова.
– И тогда она решила, – Артур подбирал слова, – что ребенок родился только для того, чтобы заболеть и умереть. Много ли ему надо. Она его вымоет и после ванны кладет на кровать под открытую форточку.
– О Боже!
– Однако, вопреки ее стараниям, он выжил. Причем не просто выжил, теперь он не боится никакого мороза и никогда не простужается, – заключил Артур.
– А мать?
– Не знаю. Наверное, потом поумнела, полюбила его, вырастила. А вот отец с фронта не вернулся, погиб на Днепре.
Людочка остановилась.
– Какая подлая штука – война!
– Война ненавидит женщин и детей.
– А мужчин?
– Как же можно ненавидеть свою пищу?
Людочка посмотрела на небо. На южной стороне показались две первые звезды. Артур увидел ее глаза, наполнившиеся слезами, и его сердце сжалось. Он поцеловал ее в щеку. Она, все еще отвернув голову, смотрела на звезды.
– Я так боюсь, что ты вдруг исчезнешь, – произнесла она.
– Я не исчезну. И всегда буду с тобой, пока ты этого хочешь.
Людочка ладошками вытерла глаза и улыбнулась:
– Значит, коммунизм уже на горизонте?
– Еще на горизонте!
– Ну и пусть он там пребывает.
– Пусть, – Артур согласно тряхнул головой.
– Чем завтра будешь заниматься?
– Стенгазету на работе буду рисовать, – ответил Артур. – А ты?
– А я на ночь программу оставила. Пойду утром посмотрю, что там машина наша насчитала.
– Заедешь завтра?
– Я позвоню.
Они стояли у подъезда.
– Ты иди. – Она быстро поцеловала его.
– Подойдешь к окну?
– Да.
Обойдя дом, Артур смотрел на ее окно, пока не сдвинулась занавеска и за стеклом не показалась хрупкая фигурка приникшей к стеклу девушки. Он поднял руку и, оглядываясь, пошел к трамваям. Она отошла от окна и зажгла свет.
Артур шагал и думал, что завтра они снова увидятся и он расскажет ей, как впустую проходит время и какой ерундой ему приходится заниматься. Но с Людочкой он был счастлив и не променял бы ее общество ни на симпозиумы, ни на важную работу, ни на руководящую должность, ни на признание коллег.
«Может, прав был Блок, – пришло ему в голову, – никакой славы не нужно, только бы видеть любимое лицо».
Артур всегда с сожалением расставался с Людочкой. С другими девушками у него так не было. После свидания с ними он с удовольствием возвращался домой, предпочитая одиночество и привычную обстановку. Расставшись с Людочкой, он чувствовал себя не в своей тарелке.
«Может, это и есть любовь? – думал Артур. – Так просто ее распознать: любовь – это когда отсутствие любимой воспринимается не как одиночество, а как гнетущая пустота.
Ты и рассуждаешь сейчас, как Людочка, – поймал сам себя Артур. – Таких, как она, мало. И тебя она, возможно, любит, пока ты не такой, как она. В основе любви лежит разница. Только когда нужно излечиться, подобное лечат подобным».
Молодости свойственно самоутверждаться. Недостатка в гордости и воле у него не было. Женщина, которая подхлестывала бы его, а таких всегда в избытке, очень скоро стала бы действовать ему на нервы, испытывать его терпение. Напротив, ему требовались сдержанность и успокоение.
Гордость не оставляла ему выбора: он не мог, как автоматчик, палить по площадям длинными очередями шумно и бестолково, что так нравится близким и сослуживцам; они принимают это за натиск и энергию. Он действовал как снайпер; он выжидал, выцеливал (всем казалось, что он бездействует), а потом делал один, но точный выстрел.
Между стрелком и снайпером пропасть. Стрелок должен выйти на рубеж и отстреляться. Чем быстрее и точнее, тем лучше. Он подтянут и динамичен. Он торопится. Снайпер долго ждет. Он терпелив, как рысь в засаде. Он дует на замерзшие пальцы и старается забыть, что у него есть мочевой пузырь. Он ждет своего момента. Тогда следует выстрел.
Промах для Артура, как правило, – повод для мучительных переживаний. И переживал он не только по поводу утраченных возможностей, но казнил себя за непрофессионализм. Людочка никогда не отличала поражения от победы и умела не придавать им значения. Она просто жила, не оглядываясь, беспечно, неосторожно, не предвидя ничего плохого. Так живут дети. Как ребенок, она пугалась возникшей опасности и, как ребенок, принимала мнимую опасность за настоящую и наоборот. Мысли о Людочке успокоили Артура.
«Весной всегда чего-то ждешь, – думал он, вдыхая знакомый с детства, горьковатый запах освобожденной и подсыхающей земли. – Вдох, другой, и кажется, что нам откроется наше будущее. Еще минута, и мы будем знать, кто мы и откуда пришли, а главное, зачем? Не звезды, не книги, не лекции, музеи и галереи, нет не они, а вот это наитие, тонкий аромат, прозрачный воздух поведают нам без слов, без обмана, без умозаключений всю настоящую себестоимость нашего здесь присутствия».
Часть вторая
Tenet confidentiam (Хранит тайну)
1. Вечером во ржи
Глебу пришлось по болезни оставить свой пост в отделе внешних церковных сношений: в начале 1972 года он пережил инфаркт. Однако его положение первого среди равных все еще сохранялось. Спустя год после болезни он побывал в Бангкоке на Всемирной конференции «Спасение сегодня».
В делах наступал застой, мучительный для энергичной натуры Глеба. Диалога церквей не получалось, работа велась лишь в невнятных рамках подготовки к диалогу.
«Холодная война» перехватывала инициативу. Политбюро ЦК КПСС укреплялось армейскими кадрами.
После инфаркта Глеб решил передать все документы, хранящиеся у него в известной нам зеленой папке, наверх, в надежные руки. История повторилась: он опять обратился к Косте.
Костя приехал под вечер, прошел по аллеям, любуясь золотым бором с темной хвоей, свернул к даче Глеба, позвонил. Ему открыли, и он, шурша сухими иголками и палыми листьями, уверенно направился к двухэтажному дому. Друзья обнялись, и Глеб начал с главного:
– Ты уж извини, отец мой, приходится вновь тебя звать, ты у меня единственный в курсе дела.
Костя устроился в кресле поудобнее.
– Я весь – внимание!
Глеб посмотрел на него и без предисловий сказал:
– Хочу передать нашу папку вероятному восприемнику. Как ты на это смотришь?
– А кто восприемник?
Глеб сказал.
Костя присвистнул:
– Надеюсь, он ее не отправит в архив.
– Не отправит. По крайней мере, в ближайшее время. – Глеб опять взглянул на Костю. – Я подумал, что хранить ее у себя очень рискованно. Я ведь не собой рискую, документами. Нет у меня условий для хранения.
Костя покрутил головой. Он понимал: дело серьезное.
– Вот видишь! Переслать я ее не могу. Передать лично, не привлекая внимания, тоже не могу. Так что вся надежда на тебя. – Глеб не смог удержать смешок. – Ты уж извини, брат, но в нашем деле вход – рубль, выход – два.
– За такой вход, Глеб, я бы червонец отдал.
Глеб потер руки, поднялся. Давая инструкции Косте, он ходил по комнате.
– Учти, опасность не исключается. За эти документы могут и живота лишить.
– Столько лет прошло, – со вздохом сказал Костя. – Хотя… – Он запнулся. – Знаешь, эта тема забытых монархов опять стала модной в Европе. Книжка вышла одного швейцарца, интервью в газетах. Как в Евангелии: «Он среди вас, и вы не знаете Его».
– Я и говорю, осторожность не помешает, – настаивал Глеб. – Давай сделаем так: я готовлю встречу. Он постоянно бывает в ЦК. Ты напишешь письмо, например, о разрешении пользоваться каким-нибудь секретным архивом. Тебе закажут пропуск, ты пойдешь под этим предлогом на Старую площадь и передашь папку.
Костя согласился.
– Я обращусь за разрешением в архив Института марксизма-ленинизма.
– Ну, тебе видней. Главное, чтобы это выглядело естественно. Приедешь ко мне, заберешь документы, я тебе дам машину. Тебя высадят у «Детского мира» или Политехнического музея.
Они еще долго обсуждали детали.
В это самое время в ранних, осенних сумерках в строгом светлом здании на Полежаевской, включив электрическое освещение, работали переводчики с французского. Они переводили книгу одного швейцарского журналиста и гражданина Израиля «Les Dessous dune ambition politique» – «Подводные течения политических амбиций». Журналисту повезет больше многих: он проживет еще целых четыре года, пока пуля не оборвет его жизнь.
Между тем Костя отправился к себе на Чистые пруды. Он за двоих плотно поужинал у Глеба. Глеб пил только чай без сахара с горсточкой лесных орехов. После ухода Кости он встал на молитву.
Костя, раздумывая над заданной Глебом задачкой, шагал от станции метро «Кировская» в сторону Покровских ворот. В свете фонарей навстречу ему по проезжей части шел Виталик. Не веря глазам, Костя даже головой тряхнул. Застегнутый на все пуговицы, Виталик двигался какой-то странной, неуверенной походкой, глядя в асфальт под ногами. Почувствовав неладное, Костя направился к нему. Виталик его не видел.
Вдоль бульвара резво бежал по рельсам набравший скорость трамвай. Дальше все произошло как в страшном сне. Виталик кинулся к трамваю. Будто в замедленном движении кинопленки Костя успел протянуть к нему руку и поймать рукав куртки. Однако мощная инерция понесла Виталика дальше навстречу отчаянно зазвонившему вагону. Виталик даже не заметил, как лопнули швы на плече, и рукав, оторвавшись, остался Косте на память. Мгновение спустя трамвай грузно закрыл их своей тенью.
Виталик, порыв которого замедлился, ударился плечом о красный бок трамвая и отлетел прямо в руки подбежавшего Кости. Из затормозившего вагона выскочила вожатая, такая же бледная, как и тот, кто едва не стал ее жертвой. Она хватала ртом воздух и безмолвно размахивала руками. Виталик попал в железные объятия Кости и затих. Костя извинился и, сжимая в кулаке оторванный рукав, быстро увел Виталика.
Трамвай еще долго стоял под фонарем, пока вагоновожатая обсуждала происшедшее с пассажирами и зеваками. Наконец, сзади подкатил еще один красный вагон, и спустя пару минут оба трамвая, перезваниваясь, заскользили по рельсам дальше.
Наши герои в молчании дошли до Костиного дома. Виталика не оставляла нервная дрожь. Костя налил ему горячего чаю, плеснул туда же остатки из подвернувшейся бутылки «Кагора» и сходил к соседям за седуксеном. У них оказался только детский димедрол. Костя заставил Виталика проглотить порошок. Впрочем, тот и не сопротивлялся.
Уложив его спать, Костя позвонил Марине, сказал, что встретил на бульваре Виталика, затащил его к себе домой и уговорил остаться переночевать. «Если Клавдия начнет искать сына, – рассудил Костя, – она позвонит от соседей или из автомата Марине».
Проснулись в половине восьмого утра. Было уже светло. Костя внимательно смотрел на смущенного Виталика.
– Знаешь что, – сказал он наконец, – я тебе дам тренировочный костюм, иди побегай. Через час будем завтракать. Потом поедем на дачу. Согласен?
Виталик кивнул.
Через минуту после его ухода Костя вышел из дома, дошел до бульвара, постоял, наблюдая, как Виталик привычно накручивает свои километры, и вернулся в квартиру.
Костюмчик был, конечно, коротковат, а вот кроссовки «Арена», в которых Виталик вчера вышел из дома, пришлись весьма кстати.
Прохожие еще не двинулись занимать свои рабочие места в центре столицы, а одна-две выведенные на прогулку собаки, видимо, справедливо относили себя клеткой весовой категории и не торопились бросаться под бегущие ноги сорок четвертого размера, несущие восемьдесят семь килограммов мускулистого тела со скоростью разогнавшегося трактора «Беларусь». А может, просто оказались достаточно хорошо воспитаны.
«Заново родился», – подумал Костя и вернулся домой. Он опять позвонил Марине и сообщил, что забирает Виталика на дачу. Пусть Артур привезет что-нибудь из его вещей.
Любопытной Марине ничего не удалось больше от него добиться, но по голосу Кости она поняла, что дело серьезное. Костя, сам ничего не зная, объяснил Марине, что у парня, скорее всего, депрессия и ему, он уверен, необходимо несколько дней побыть в спокойной обстановке.
А произошло вот что.
В конце лета Клавдия с Вадимом уехали в отпуск, в Крым. Виталик с Лией наслаждались свободой в опустевшей квартире. Все было под рукой: стадион, институт, школа, где работала Лия, парк, даже трамвай, выползающий на Дворцовый мост с Волочаевской улицы, чтобы следовать в Сокольники.
Лия любила не только гулять в маленьком парке над Яузой или бродить по оленьим просекам в Сокольниках, она любила новые знакомства, разговоры, танцы, песни под гитару.
Теперь она могла себе позволить пригласить компанию. Несколько раз ее друзья – парни и девушки приходили к ним в гости. Это были симпатичные молодые люди, способные, образованные, остроумные.
Одна пара отлично пела под гитару: он окончил музучилище, она училась пению. Виталик мучительно вспоминал слова и мотив.
- Проходит жизнь, проходит жизнь, как белый парус вдалеке,
- И пустота, и пустота – в твоем зажатом кулаке.
Вадим когда-то дал ему несколько уроков игры на гитаре, и Виталик иногда перебирал струны и мурлыкал себе под нос какую-нибудь песенку.
В очередной раз Виталик подошел к стене, снял с гвоздя гитару с поникшим синим бантом, попробовал подобрать мотив песни, но у него ничего не получилось, и гитара вернулась на прежнее место.
На следующий день он уехал на два дня в подмосковный спортивный лагерь. Утром там проводился кросс по пересеченной местности на первенство Москвы, и его упросили в институте выступить за команду «Буревестник». Ему выдали новенькие кроссовки, спортивную форму с голубой эмблемой и белой птицей. В них Виталик и пришел к финишу первым, получил кубок, который у него тут же забрали, чтобы поместить в начальственном кабинете на специальном стенде, сам же он отправился в душ.
Днем он уже был дома, усталый, но довольный, с подарками и грамотой красного цвета. Лия еще не пришла с работы. С книгой он завалился на диван, однако веки его сомкнулись, и он уснул.
Проснулся Виталик отдохнувшим и бодрым. Походил по комнате, снял со стены гитару и опять попытался подобрать мелодию. Обычно расстроенная гитара на этот раз отозвалась чистым звуком. Она была настроена идеально. Он еще раз проверил струны. Сомнений не было: так мог настроить гитару только профессионал. Сердце неприятно сжалось. Во рту появился кислый привкус. Такого поворота он не ждал.
Он принялся вспоминать, что знал об этом гитаристе. Лия всегда с уважением говорила о нем, да и Виталику он был симпатичен. Взрослый, лет тридцати, он работал инструктором райкома партии, а раньше, кажется, был комсомольским вожаком у Лии в институте. Звали его Игорем. Веселый, простой в обращении, невысокого роста, всегда при галстуке.
Вскоре явилась Лия, и успевший успокоиться Виталик рассказал ей о своем открытии и спросил, что все это значит? Лия, почесав носик, посмеялась над ним, на том дело и кончилось. И хотя Виталик был уверен в деталях, он считал, что обвинять Лию у него не было достаточных оснований. Просто он стал внимательнее. Увы, Виталик попал в яблочко.
Здание Калининского райкома партии, где работал Игорь, и здание школы, где работала Лия, находились рядом. Лия часто видела инструктора райкома, ведающего делами РОНО (так назывались районные отделы народного образования). Он был холост, и Лия заинтересовалась им. Холостой мужчина, как неизданная книга, вызывает у женщин чувство любопытства.
Она была замужем, и он заинтересовался ею. Видная замужняя женщина обращает на себя внимание больше, чем свободная от брака особа, подстерегающая мужчину.
Лия головы не теряла. Благодаря Игорю, она быстро вступила в партию и, не дождавшись годового стажа, стала партгруппоргом школы.
Он всерьез увлекся ею. Лия не была похожа ни на комсомольских барышень, привыкших к бесцеремонности сверстников и хамству начальников, ни на жадных чиновниц-разведенок, ни на разгульных крашеных блондинок из сферы потребительского рынка.
То недоступно-желанная, то готовая на жертву, строгая и страстная, опьяняющая, как вино, и сладкая, как мед, Лия притягивала его к себе, а притянув, уже не отпустила.
Его мать, Клара Ефимовна, была от нее в восторге (отец – не в счет). Игорь знал, что, если он женится, ему дадут квартиру: в столице разворачивалось жилищное строительство новых районов. А жениться он не хотел ни на ком, кроме Лии.
Не стоит говорить, что Зизи тоже была в курсе дела и поддерживала Лию.
Что касается Виталика, то он вскоре убедился в правильности своих выводов. Произошло это из-за ремонта дорожек на стадионе. В связи с ремонтом ему пришлось перенести тренировки на стадион Лефортовского парка. В парке он увидел, как бродили по осенним аллеям его жена и его соперник. В тот день Виталик бегал до седьмого пота.
Отношение Лии к нему постепенно ухудшалось. Вначале, возможно, она раздражалась, не отдавая себе в том отчета. Позже к ней пришла уверенность в собственном будущем, и она дала почувствовать, что ему дана отставка, полностью и бесповоротно.
Теперь каждое лыко шло ему в строку. Если он ей что-нибудь покупал, она распекала его за мотовство, если не покупал – за скупость. Она могла надуться на него из-за газетной статьи, которую он предлагал ей прочесть, за пессимизм перед сдачей очередной курсовой, равно как и за излишний, по ее мнению, оптимизм.
Когда у нее случилась задержка месячных, она поделилась с ним своими опасениями. Устраниться от обсуждения ему не удалось, хотя он предлагал подождать несколько дней. Виталик даже в мыслях не держал, что в сложившейся ситуации, эта щекотливая тема является, по меньшей мере, рискованной. Он выслушал Лию и рассудительно заметил:
– Вероятность того, что ты думаешь, ничтожно мала. – Виталик был в этом уверен. – Подождем еще неделю.
Он следовал принципу Вильяма Оккама: «Не умножай сущностей».
Женщины устроены по-другому и не так легко соглашаются с принципами, даже если они приняты в кибернетике.
– Какая еще вероятность? – возмутилась Лия. – Я в трансе, а ты мне про какую-то дурацкую вероятность разглагольствуешь.
– Предложи что-нибудь получше, – не сдавался Виталик.
– Я тебя спрашиваю, понял? Хочу знать твое мнение.
– Мое мнение – пусть все идет своим чередом.
Читать бесплатно другие книги:
