Великое наследие Лихачев Дмитрий
велел он браком и женитьбам быть
для рождения человеческаго и для любимых детей.
Ино зло племя человеческо,
и в начале пошло непокорливо,
ко отцову учению зазорчиво,
к своей матери непокорливо,
и к советному другу обманчиво.
Молодец изображается одним из представителей этого «злого», «непокорливого» «племени»:
…своему отцу стыдно покоритися
и матери поклонитися,
а хотел жити, как ему любо!
Разорившись, он прежде всего чувствует свою вину перед семьей, кается «добрым людям» в своем «ослушании»:
Стало срамно молотцу появитися
к своему отцу и матери
и к своему роду и племяни
и к своим прежним милым другам…
Скажу я вам (добрым людям) про свою нужду великую,
про свое ослушание родительское…
Ослушался яз отца своего и матери,
благословение мне от них миновалося.
Само Горе-Злочастие, настигая молодца в ту минуту, когда он в отчаянии думает о смерти, напоминает ему первую его вину:
Спамятуй, молодец, житие свое первое,
и как тебе отец говорил,
и как тебе мати наказывала!
О чем тогда ты их не послушал,
не захотел ты им покоритися,
постыдился им поклонитися,
а хотел ты жить, как тебе любо есть.
А кто родителей своих на добро учения не слушает,
того выучю я, Горе злочастное!
И наконец «люди добрые перевощики», сжалившись над молодцом, дают ему единственный совет:
Ты поди на свою сторону,
к любимым честным своим родителем,
ко отцу своему и к матери любимой.
Простися ты с своими родители, со отцем и материю,
возьми от них благословение родительское.
«Блудный сын» возвращается «на свою сторону», но, измученный неотступным Горем, он, не дойдя до дому, спасается в монастырь.
Предисловие связывается с повестью также изображением наказаний Божеских за ослушание – «злому племени человеческу» и молодцу. В предисловии эти наказания описаны так:
И за то на них Господь Бог разгневался,
положил их в напасти великия,
попустил на них скорби великия…
злую немерную наготу и босоту,
и безконечную нищету и недостатки последние…
А вот молодец рисует свою печальную судьбу:
Господь Бог на меня разгневался,
и на мою бедность – великия
многия скорби неисцелныя
и печали неутешныя,
скудость и недостатки и нищета последняя.
А Горе-Злочастие прибавляет к этому перечню «наготу и босоту безмерную» (академик Ф. Е. Корш предлагает это, несомненно испорченное в списке XVII века, место исправить так: «И нашли на меня беды великия. Многия скорби неисцельныя, И многия печали неутешныя. Недостатки, нищета последняя»).
Предисловие объясняет, что наказанием Бог приводит людей на «спасеный путь»; и молодец «спамятует спасеный путь». Предисловие укоряет людей за то, что они «прямое смирение отринули»; и «добрые люди» учат молодца: «смирение ко всем имей». «Советного друга» рядом с отцом и матерью упоминает предисловие; разоренный молодец стыдится вернуться к семье и «к милым другам». Преобладающая в предисловии книжная речь не раз слышна и в самой повести, в наставлениях молодцу, и в его покаянных размышлениях:
Не буди послух лжесвидетельству,
а зла не думай на отца и матерь и на всякого человека,
да и тебе покрыет Бог от всякого зла…
Смирение ко всем имей,
и ты с кротостию держися истины с правдою,
то тебе будет честь и хвала великая…
Книжны в повести отдельные выражения, выделяющиеся на общем фоне устно-поэтического языка: «порты драгия», «беззлобие», «прельщайся», «по Божию попущению, а по действу дияволю», «жития сего» и т. д.
Итак, «Повесть о Горе-Злочастии» в том ее виде, какой она сохранила в единственном дошедшем до нас списке, представляет цельное художественное произведение, все части которого нераздельно связаны единой мыслью о несчастной судьбе людей.
История безымянного молодца, иллюстрирующая эту мысль, открывается обстоятельными наставлениями, которые дают ему родители, когда «чадо» подросло и стало «в разуме». Из большого запаса моральных заветов Средневековья автор повести выбрал лишь те, которые обучают «чадо» обычной житейской мудрости, а иногда и просто практической сметке торговых людей, оставив в стороне требования благочестия, нищелюбия, строгого соблюдения церковных установлений. Нет этих религиозных наставлений и в «заповедях Божих», которые сам Бог дает первым людям, изгоняемым из рая. Моральные наставления и бытовые запреты учат молодца тому, чему учил сына и Домострой, резюмировавший в этом отношении веками накопленные в «пословицах добрых, хитрых и мудрых» правила. Не только скромный, но «смиренный», покорный «другу и недругу», склоняющийся перед «старым и молодым», «вежливый» и не «спесивый», знающий свое «среднее место», молодец должен быть целомудренным, правдивым и честным («не збирай богатства неправаго»), уметь находить «надежных» друзей среди «мудрых» и «разумных». Отдельные из этих советов напоминают и более древние, чем Домострой, древнерусские и переводные поучения родителей к детям (начиная с поучения Ксенофонта и Феодоры в «Изборнике Святослава» (1076 г.)), и «Повесть об Акире Премудром», стилистически иногда чрезвычайно близкую к «Повести о Горе-Злочастии» (например, в «Повести о Горе»: «не садися ты на место большее» – Акир учит сына: «пришед в пир, и ты не садись в большем месте»; «не прельщайся, чадо, на добрых красных жен» – ср.: «чадо, на женскую красоту не зри»; «не бойся мудра, бойся глупа… не дружися, чадо, с глупыми, немудрыми» – ср.: «чадо, лучше с умным великий камень поднять, нежели с безумным вино пити»; «не буди послух лжесвидетельству» – ср.: «лжи послух не буди» и т. д.).
Пространно изложенное в повести «родительское учение» имеет целью не спасение души молодца, как это обычно в средневековых поучениях к детям, а наставляет его, как достигнуть житейского благополучия:
…послушай учения родителскаго,
ты послушай пословицы
добрыя и хитрыя и мудрыя —
не будет тебе нужды великия,
ты не будешь в бедности великой.
И в подборе бытовых советов молодцу много, в сущности, того, что не составляло специфической принадлежности только средневековой морали: родители учат сына не пить «двух чар за едину», не прельщаться на «добрых красных жен», т. е. на красивых замужних женщин, —
Не ложися, чадо, в место заточное;
не бойся мудра, бойся глупа,
чтобы глупые на тя не подумали,
да не сняли бы с тебя драгих порт,
не доспели бы тебе позорства и стыда великаго,
и племяни укору и поносу безделнаго!
Не ходи, чадо, х костарем и корчемникам;
не знайся, чадо, з (головами) кабацкими;
не дружися, чадо, з глупыми, немудрыми.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не безчествуй, чадо, богата и убога,
а имей всех равно по единому!
А знайся, чадо, с мудрыми,
и (с) разумными водися,
и з други надежными дружися,
которыя бы тебя злу не доставили!
Повесть не указывает, при каких обстоятельствах наставляли своего сына родители, но, судя по всему, можно думать, что родители напутствовали его к самостоятельной жизни вне родительского дома. Там, вне домашней опеки, молодец нажил себе «пятьдесят рублев» и «завел он себе пятьдесят другов». Честь молодца как река текла, друзья прибивались к нему, навязываясь ему в род и в племя. Скоро объявился у молодца «мил надежен друг», прельстивший его речами прелестными, зазвавший его на кабацкий двор и в конце концов до нага обокравший его во время сна:
Чиры (башмаки) и чулочки все поснимано,
рубашка и портки все слуплено,
и вся собина у его ограблена,
а кирпичик положен под буйну его голову,
он накинут гункою кабацкою,
в ногах у него лежат лапотки-отопочки,
в головах мила друга и близко нет.
В этом первом столкновении с жизнью молодец на собственном опыте убедился, что значит ослушаться практических наставлений своих родителей:
Как не стало деньги, ни полуденьги, —
так не стало ни друга, не полдруга;
род и племя отчитаются,
все друзи прочь отпираются!
Стало срамно молотцу появитися
к своему отцу и матери…
Пошел молодец от стыда на чужую сторону, попал там на «честен пир»:
Как будет пир на веселие,
и все на пиру гости пьяны-веселы,
и седя все похваляютца:
молодец на пиру невесел седит,
кручиноват, скорбен, нерадостен.
Спрошенный о причине своей скорби, молодец рассказал «добрым людям» про свое «ослушание родительское» и спрашивает их совета:
Государи вы, люди добрые!
Скажите и научите, как мне жить
на чужой стороне, в чужих людех,
и как залезти мне милых другов?
И снова, как и родители молодца, добрые люди охотно дают ему практические советы, как достичь житейского благополучия:
Доброй еси ты, разумный молодец!
Не буди ты спесив на чюжой стороне:
покорися (ты) другу и недругу,
поклонися ты стару и молоду,
а чужих ты дел не объявливай,
а что слышишь или видишь – не сказывай.
Не льсти ты меж други и недруги;
не имей ты упадки вилявыя…
И учнут тя чтить и жаловать
за твою правду великую,
за твое смирение и за вежество;
и будут у тебя милые други —
названыя братья надежныя.
Послушно исполняет молодец советы добрых людей; начал жить умеючи и наживал добра больше прежнего, присмотрел себе невесту по обычаю. Но практическая карьера и житейское благополучие не давались молодцу. Он снова нарушил житейские правила, похвалившись братством на пиру перед «любовными своими гостьми, и други названными браты»:
А всегда гнило слово похвальное:
похвала живет человеку пагуба.
Снова посыпались на молодца несчастия, снова пропил он свое богатство, скинул купеческое платье и надел «гуньку кабацкую»:
Стало молотцу срамно появитися
своим милым другом.
И снова побрел молодец в безвестную «чужу страну, дальну, незнаему». Дошел он до быстрой реки, за рекою перевозники просят с него денег за перевоз. Денег у молодца не оказалось; три дня сидел молодец на берегу реки, «не едал молодец ни полу-куска хлеба» и наконец решил покончить жизнь самоубийством:
Ино кинусь я, молодец, в быстру реку:
полощь мое тело, быстра река!
Ино ешьте, рыбы, мое тело белое!
Ино лутчи мне жития сего позорного.
Научить молодца жить взялось мудрое Горе. Поразительно рельефен внешний портрет этого Горя:
И в тот час у быстры реки
скоча Горе из-за камени:
босо, наго, нет на Горе ни ниточки,
еще лычком Горе подпоясано,
богатырским голосом воскликало:
«Стой ты, молодец, меня, Горя, не уйдешь никуды;
не мечися в быстру реку,
да не буди в горе кручиноват —
а в горе жить – некручинну быть,
а кручинну в горе погинути!»
Послушал молодец Горя, как слушал перед этим своих родителей и добрых людей, поклонился ему до земли и запел веселую припевочку. Услыхали его перевозники, перевезли на ту сторону реки, напоили, накормили, снабдили крестьянскими портами и напутствовали советом:
А что еси ты, доброй молодец,
ты поди на свою сторону,
к любимым честным своим родителем…
Молодец послушался и этого совета, но Горе неотступно привязалось к нему, и молодец кончает тем, что уходит в монастырь, отказавшись от всяких попыток устроить себе внешнее благополучие в жизни.
Итак, мы видим, что назидательная часть повести складывается из чисто практических житейских наставлений. Мораль эта ни стара, ни нова, и молодец нарушает ее не потому, что хочет жить самостоятельно, а по безволию и «неразумию». Молодец не новый человек, ему нечего противопоставить житейскому опыту своих родителей. В нем нет ни практической хитрости, ни пытливой любознательности, ни предприимчивости, ни даже желания перечить окружающим. Он пассивно следует советам своих случайных друзей и покидает своих родителей, так как был
в то время се мал и глуп
не в полном разуме и несовершен разумом.
Он не возвращается в родительский дом только потому, что стыдится своей босоты и наготы:
Стало срамно молотцу появитися
к своему отцу и матери
и к своему роду и племяни.
Он не знает, куда он идет и чего он хочет. Он бредет куда глаза глядят, – в страну «чужую, незнаемую». Его обманывают друзья; названый брат споил его и ограбил. Он собрался жениться, но побоялся и запил, пропив все, что имел. Он слушает и добрых и злых; живет и по-умному, наживая добро, живет и по-глупому, проживая с себя все до нитки. Пьянство молодца – это, по выражению Ф. И. Буслаева, то «кроткое пьянство», которое так характерно для безвольного человека, доброго от природы, но уступчивого к разврату. По натуре своей он не способен ни на активное добро, ни на активное зло. Когда Горе нашептывает ему соблазны грабежа, он пугается и уходит в монастырь, но не по обычаю старины, не для спасения души, а чтобы избыть горе, потому что нет сил ни жить, ни покончить самоубийством. Он точно тяготится своею свободою, стыдится своей «позорной» жизни, смиренно слушает советов добрых людей и, не находя себе применения, бредет без цели, без сильных желаний, покорно повинуясь превратностям жизни.
Молодец представлен в повести жертвой своей собственной судьбы. И эта судьба молодца, персонифицированная как Горе-Злочастие, – центральный, поразительно сильный образ повести. Исследование народных представлений о «судьбе-доле» показало, что представления родового общества об общей родовой, прирожденной судьбе, возникающие в связи с культом предков, сменяются в новых условиях, с развитием индивидуализма, идеей личной судьбы – судьбы, индивидуально присущей тому или иному человеку, судьбы не прирожденной, но как бы навеянной со стороны, в характере которой повинен сам ее носитель.
В русской книжности XI–XVI веков отразились по преимуществу пережитки идей прирожденной судьбы, судьбы рода. Это родовое представление о судьбе редко персонифицировалось, редко приобретало индивидуальные контуры. Лишь с пробуждением интереса к человеку кристаллизуется новое представление о судьбе – индивидуальной. Судьба привязывается к человеку по случаю или по его личной воле. Таков, например, мотив рукописания, выданного дьяволу; это рукописание становится источником несчастий человека, его конечной гибели. В России в XVII веке мотив такого рукописания организует сюжет обширной повести о Савве Грудцыне, выдавшем бесу рукописание на свою душу и тем связавшем свою волю на всю жизнь.
Оторвавшись от своих родителей, уходя все дальше и дальше от родного дома, безвестный молодец «Повести о Горе-Злочастии» живет собственной индивидуальной судьбой. Его судьба – Горе-Злочастие – возникает как порождение его боязливого воображения. Первоначально Горе «привиделось» молодцу во сне, чтобы тревожить его страшными подозрениями:
Откажи ты, молодец, невесте своей любимой;
быть тебе от невесты истравлену,
еще быть тебе от тое жены удавлену,
из злата и серебра (быть) убитому!
Горе советует молодцу пойти «на царев кабак», пропить свое богатство, надеть на себя «гуньку кабацкую».
За нагим-то Горе не погонитца,
да никто к нагому не привяжетца.
Молодец не поверил своему сну, и Горе вторично тревожит его во сне:
Али тебе, молодец, неведома
нагота и босота безмерная,
легота, безпроторица великая?
На себя что купить то проторится,
а ты, удал молодец, и так живешь!
Да не бьют, не мучат нагих-босых,
и из раю нагих-босых не выгонят,
а с тово свету сюды не вытепут;
да никто к нему не привяжется;
а нагому-босому шумить розбой!
С разительной силой развертывает повесть картину душевной драмы молодца, постепенно нарастающую, убыстряющуюся в темпе, приобретающую фантастические формы.
Порожденное ночными кошмарами, Горе вскоре появляется молодцу и наяву, в момент, когда молодец, доведенный до отчаяния нищетой и голодом, пытается утопиться в реке. Оно требует от молодца поклониться себе до «сырой земли» и с этой минуты неотступно следует за молодцем. Молодец хочет вернуться к родителям, но Горе «наперед зашло, на чистом поле молодца встретило», каркает над ним, «что злая ворона над соколом»:
Ты стой, не ушел, доброй молодец!
Не на час я к тебе, Горе злочастное, привязалося;
хошь до смерти с тобою помучуся!
Не одно я, Горе, – еще сродники,
а вся родня наша добрая;
все мы гладкие, умильные;
а кто в семью к нам примешается, —
ино тот между нами замучится!
Такова у нас участь и лутчая.
Хотя кинься во птицы воздушныя,
хотя в синее море ты пойдешь рыбою, —
а я с тобою пойду под руку под правую.
Тщетно пытается молодец уйти от Горя: он не может уйти от него, как не может уйти от самого себя. Погоня за молодцем приобретает фантастические, сказочные очертания. Молодец летит от Горя ясным соколом – Горе гонится за ним белым кречетом. Молодец летит сизым голубем – Горе мчится за ним серым ястребом. Молодец пошел в поле серым волком, а Горе за ним с борзыми собаками. Молодец стал в поле ковыль-травой, а Горе пришло с косою вострою:
Да еще Злочастие над молотцем насмиялося:
быть тебе, травонька, посеченой,
лежать тебе, травонька, посеченой,
и буйны ветры быть тебе развеяной.
Пошел молодец в море рыбою,
а Горе за ним с частыми неводами,
Читать бесплатно другие книги:
