Любовь Стратегического Назначения Гладов Олег

Здесь был магический звук: стук колес о рельсовые стыки.

Нет. Поезд был определенно лучше.

Юле нравился уже десятый по счету мальчик. Она прочла «Конька-Горбунка» и «Карлсона». На полке стоял «Хоббит или путешествие Туда и Обратно», но пока Юля просто просмотрела в этой книге все картинки.

Когда-то она, засунув в спичечный коробок головастиков, прокатила их на лифте. Потом закопала их в том же спичечном гробу за домом. Теперь ей хотелось пианино и набор железной кукольной посудки, в которой можно готовить настоящую еду. Например, суп из полсосиски. Она была в гостях у новой подружки Саши Ивановой из соседнего подъезда, и Сашина мама помогла им сварить такой суп в такой кастрюльке на Настоящей Электропечке. Юля, просто подпрыгивая от нетерпения, прибежала домой — просить такой же набор у родителей на ближайший праздник.

Она открыла дверь своим ключом и сразу услышала, как родители говорят друг с другом на повышенных тонах.

Это было странно. Юля была на сто один процент уверена в том, что мама очень любит папу.

Юля вошла в зал и родители, увидев ее, замолчали. Папа держал в руках дорожный чемодан. Мама со всех сил сжимала прижатые к бедрам кулаки. Родители смотрели на Юлю. Она на них. Потом папа, как-то не торопясь, но очень быстро прошел мимо Юли. Щелкнул замок входной двери.

Мама смотрела на Юлю. Потом подняла кулаки к лицу и прижала их к глазам. И вдруг со всей силы ударила кулаками по столу. Еще. И еще.

Она завыла, как сбитая машиной собака, — так, будто ни одной целой кости не осталось в ее теле.

Так — что Юля отчетливо поняла — в этот момент ее детство закончилось.

Не тогда, когда мама побила все зеркала в доме.

Не тогда, когда Юле пришлось вызывать «неотложку», чтобы маме вкололи успокоительное.

Не тогда, а именно в эту секунду Юля поняла — детства больше нет.

Юля была права: ее мама очень любила папу.

Она не могла жить без него.

И ей было очень больно.

Мама переживала то, что много позже станут называть умными словами, и чем (еще позже) станет модно, а потом и нормально болеть.

Мама Юли чувствовала, что сходит с ума.

Чтобы не попасть в дурдом, мама занялась привычным делом. Тем, что получается у человечества лучше всего — самоуничтожением. Самоуничтожение вообще прерогатива человечества. Раненый и искалеченный зверь старается выжить во чтобы-то ни стало. Тащит себя зубами с Того Света. Вгрызается в жизнь.

Здоровые физически человеки вдруг начинают убивать себя. Медленно: удушение, прыжок с крыши, вскрытые вены — не входят в их планы.

Они едут в преисподнюю в общем вагоне, медленной скоростью, немодным, но самым популярным рейсом — заливают в себя слоновьи дозы дешевого алкоголя. Сивушных масел и токсичных соединений. Парфюмерные спирты и прочие жидкости технического назначения.

Мама Юли не хотела, чтобы ее мозг погрузился в безумие. Она его разрушила. Выжгла. Вместе с печенью. И если бы каждая бутылка делала фотографию Юлиной мамы, то из каждого десятого негатива можно было бы склеить короткий фильм. В течение которого лицо Юлиной мамы поменяло бы свой цвет, размеры и черты.

Лицо ее изменилось, как это обычно бывает в таких случаях. Юлина мама стала щекастой, рыхлолицей, загорелой и удивленной: брови ее, как и у всех алкоголичек, были приподняты так, будто она непрерывно чему-то удивлялась. Эти брови словно компенсировали то, что внутри Юлиной мамы Никто и Ничему уже давно не удивлялся.

Мама спилась за два года.

Она почернела от водки.

Ее глаза выцвели от количества и качества выпитого.

Для Юли это были бесконечные сто четыре недели. Летящие со скоростью света в обратном порядке семьсот тридцать дней. Стоящие на месте двадцать четыре тысячи восемьсот двадцать часов. Примерно.

Мама начала самоуничтожение с мрачной решимостью, и ее фотография незадолго до смерти, наверняка, висела на доске «Они — наша гордость» у входа в Ад. Маму словно не волновало, что у нее есть дочь.

Иногда волновало.

Юля не могла бы точно сказать, когда именно происходило что-либо в тот период ее жизни.

Сначала закончились банты. Потом чистые гольфы и трусы. Однажды она обнаружила, что ей стало мало школьное платье.

Первый раз мама накричала на Юлю через два месяца после ухода папы. Первый раз ударила на три недели позже.

Шокированные соседи десятки раз звонили в милицию: мама, иногда выпив пару бутылок красного портвейна, любила включить на всю громкость мощную стереосистему и, размахивая третьей початой бутылкой, орать во все горло, подпевая знаменитой певице:

— Я так хочу!!!

— Чтобы лето не кончалось!!!

— Чтоб оно за мною мчалось!!!

Через полгода, прежде чем лечь спать, Юля подпирала дверь стулом и пододвигала письменный стол.

Иногда по ночам мама ходила по их огромной квартире, прихлебывая пахнущее карбидом вино из картонных пакетов. Разговаривала сама с собой. Иногда плакала.

Иногда у нее в руках был большой нож.

Юля спала с найденным в кладовке молотком под подушкой.

Брат приехал неожиданно.

В своей черной курсантской форме, с алыми погонами и аккуратным черным чемоданом. Утром в дверь позвонили, Юля открыла — и брат был там.

Он долго, словно в какой-то прострации, стоял и смотрел на спящую в этот ранний час мать.

Потом они с Юлей вымыли полы, вынесли мусор и перемыли всю посуду. Брат, переодевшийся в свою пахнущую сыростью «домашнюю» одежду, бесстрашно давил тараканов, и каждый раз Юля вздрагивала от омерзения.

Проснулась мама. Пришла в кухню и минуту с недоумением рассматривала своих детей, потом воскликнула:

— Сережа! — и обняла своего сына.

Она заплакала и стала покрывать его лицо поцелуями. Он терпеливо снес запах ее рта и тела, ощущая на губах вкус ее слез и слюны.

— Я в отпуск приехал, мама, — сказал он.

Мать прижимала сына к себе изо всех сил. Юля смотрела на них сверху, стоя на подоконнике: когда мама зашла в кухню, она как раз протирала влажной тряпкой форточку.

— Все, мама, — сказал брат. — Ты больше пить не будешь.

— Не буду, мой золотой… — пролепетала мама, размазывая слезы и кивая.

К обеду ее стало трясти так, что Юля встревожилась не на шутку. Вечером сын поймал ее возле лифта — она босиком выскользнула из квартиры. Когда он попытался взять маму за руку, она заверещала как взбесившееся животное. Она кричала на сына, чтобы он отстал от нее. Она материлась и плевалась. А потом ударила его изо всех сил в лицо. И замерла замолчав.

Он смотрел маме в глаза секунд десять. Кровь из разбитого носа закапала его футболку с надписью «Спидвей-86. Скорости нашего времени».

Он развернулся, собрал свои вещи, переоделся и ушел ночевать к отцу.

И вот тут-то Юле стало по-настоящему страшно.

На первом же после этого случая медосмотре в школе медсестры из горбольницы добрались и до их класса. Урок был остановлен и тетеньки в белых халатах стали бегло просматривать языки, уши и волосы учеников 6—го «А».

— Ой-ей-ёй!!! — сказала вдруг одна из медсестер. — Это что еще за ужас???

Все повернулись и увидели, что тетя-доктор брезгливо держит рукой в резиновой перчатке длинный локон Юли.

— Вши? — спросила учительница, сидящая за своим столом.

— Да тут, по-моему, все! — сказала вторая медсестра, тоже подошедшая к Юле.

Юля испытала первое, по-настоящему жестокое, унижение в тот момент, когда её заставили собраться на глазах у всего класса. А во время наступившей внезапно перемены две врачихи, помахивая своими квадратными чемоданчиками, на глазах у всей школы провели её к автомобилю с красным крестом…

Уже в больнице она начала вдруг хныкать и отбрасывать от себя чужие руки. Её смогли успокоить, только пообещав побрить наголо и показав огромный шприц для промываний. Она не знала, что этим шприцом уколов не делают. Но сработали оба аргумента безотказно.

Ей втёрли в голову вонючую мазь. Заполнили документы и повезли домой.

Юля обречённо привела медиков в свою квартиру.

На следующий день появились представители Комиссии по делам несовершеннолетних. С Юлей поговорила тетенька, которую все вокруг называли Лара Евгеньевна. С мамой разговаривали какие-то люди и милиционер.

Маме показывали бумаги, и мама в них даже смотрела. Но Юля не могла с такого расстояния определить — видела ли мама эти бумаги вообще.

Мама «успела с утра». Граммов 150 как минимум. Поэтому с полуулыбкой слушала всё, что ей говорят, иногда кивала и даже почти не материлась.

Когда все ушли, Юля привычно закрылась в своей комнате, подпёрла дверь и посмотрела на свой портфель.

Она легла в постель, не выключая свет, и тихонечко поплакала. А потом заснула.

Ей снился хороший сон.

Потому что когда улыбаются во сне — значит, снится хорошее.

А она улыбалась. Я помню это.

На следующий день на пороге школы два первоклассника тыкали пальцем и кричали:

— Вшивая! Вшивая!

Они кричали это очень громко и от переполнявшей их радостной злости их юные голоса вибрировали. Юля вошла в большой холл большой престижной школы в хорошем районе города. Юля вошла в школу и увидела, как несколько десятков голов повернулось в её сторону.

Вихрастых голов и голов с косичками, голов с бритыми затылками и голов с аккуратными проборами, с «конскими хвостами» и чубами до носа.

Юля увидела это и остановилась. Потом развернулась и вышла. Пересекла школьный двор, прошла мимо автобусной остановки, свернула в сквер возле памятника. Прошла и его. Уже здесь услышала звонок на первый урок. Не из своей, а из ближайшей к ней сейчас 22—й школы.

У нее екнуло сердце — впервые она не шла на занятия как все Нормальные Дети.

Она прогуливала (!?) школу.

Значит, она Ненормальный Ребенок? Как все остальные мальчики-хулиганы и девочки-врушки? Интересно! — она, как и все люди, обращалась толи к себе, толи к кому-то еще. — Интересно! А бывают девочки-хулиганы и мальчики-врушки?

— Значит, я Ненормальный Ребенок! — она вдруг заулыбалась. — Я девочка-хулиган!

Настроение у нее улучшилось и она, с разбегу попрыгав по нарисованным на асфальте «классикам», побежала дальше, размахивая портфелем.

Она целый день гуляла по городу. Устала, но почему-то чувствовала себя невероятно легко. Нашла кусок булки и крошила его голубям на площади. Видела группу малышей из детского сада на прогулке. Под вечер, замерзнув, она вошла в большой Дом Культуры и села на одно из многочисленных мягких сидений в фойе. Какие-то дети с родителями переобувались и сдавали одежду в гардероб. Взрослые люди проходили мимо нее в кинозал на первый вечерний сеанс. Дети пришли на занятия в танцевальном кружке. Поэтому скоро удалились в свой «Танц. Зал № 1».

Родители на ближайшие два часа рассосались.

Потом началось кино.

За закрытыми дверями слышались музыка, интересные звуки и дружный смех. В фойе остались только Юля, полулежавшая в большом кресле, и тетенька, проверяющая билеты у входа в кинозал. Тетенька читала какой-то журнал.

«Наверное, про кино», — решила Юля.

— Тебя как зовут? — спросила вдруг контролер громко со своего места.

— Юля, — сказала Юля.

— А что ты тут делаешь? — она смотрела на Юлю поверх очков.

— Сестру жду младшую, — соврала Юля. И добавила:

— Она на танцы ходит.

Тетенька покивала.

— Кино хочешь посмотреть? — спросила вдруг она.

Юля моргнула.

Потом кивнула.

— Да, — сказал она, наконец.

Когда кино закончилось, она вышла со всеми зрителями на улицу и поняла, что уже давно стемнело. Юля остановилась и посмотрела в небо. Она увидела далекие и редкие осенние звезды, с трудом пробивающиеся сквозь зарево города.

Она не спеша шла в сторону дома и видела включенные фары движущихся автомобилей и пар, вырывающийся изо рта идущих навстречу людей.

В окнах домов она краем глаза замечала одновременное моргание тысяч телевизоров, включенных на один (и тот же?) канал. Она видела холодный безжизненный свет ламп дневного освещения под потолком городского бассейна. Видела вспышки электросварки на далекой стройке.

Юля прошла вдоль какого-то кафе и вышла на центральную улицу города. В стороне она увидела памятник танку. Рядом с ней была автобусная остановка. На остановке топталась молодежь с кассетником на батарейках и сидела одинокая бабушка с ведром семечек.

Юля смотрела на эту бабушку, когда к остановке, позвякивая, подъехал автобус с цифрой «1» над водительским местом.

Единица.

Через минуту Юля уже ехала к «конечной».

А ещё через пятьдесят минут стучалась в ворота небольшого частного дома.

Дверь ей открыла баба Люба.

— Юленька! — осветилось лицо старушки. — Заходи, деточка!

Юля обняла её за пояс и, прислонившись к животу, заплакала.

Потом они пили чай.

— Что случилось, Юленька? — спросила, наконец, баба Люба. Юля произнесла несколько предложений. Баба Люба молча выслушала.

— А где баба Тома? — спросила вдруг Юля.

Ещё через несколько секунд Юля узнала о том, что Тамара Фёдоровна Соболева скончалась полгода назад. Так Юля запомнила, кто же из двух одинаковых бабушек оказался дочерью.

Она осталась спать у бабушки Любы. Та простирнула в большом тазе всю Юлину одежду и повесила её над включенной на медленный огонь газовой печкой.

Утром они позавтракали хлебом с маслом и сладким чаем. Один бутерброд баба Люба завернула Юле с собой. Потом протянула ей ключи от входной двери. Юля вышла из дома и, чувствуя затылком взгляд бабы Любы, смотрящей на неё из окна, пошла в сторону остановки.

Она бодро шла по тропинке и вдруг увидела ржавую, перекошенную карусель, похожую на «Пентагон», с приваренными к нему стульями из толстого листового железа. Через песочницу от «Пентагона» стояли остатки качелей, которые когда-то скрипели так уныло, что на них даже покурить никто не присаживался. Теперь скрипеть было нечему. От качелей остался только замысловато погнутый железный столб, похожий на подвергшуюся пыткам букву «Z». Юля стояла в своём бывшем дворе и с удивлением видела, каким он стал маленьким. Каким ВСЁ здесь стало маленьким! Она поняла, что не была здесь пять лет — ого, себе!

Пять лет назад её семья оставила тут Ваську, ставшего Василисой, и переехала в противоположный конец города. Юля перешла в другую школу. И всё. Больше здесь с тех пор она не бывала. Родители даже на большие праздники бывших соседей не приглашали. Тогда Юля думала, что так положено. Так — нормально. Сейчас поняла: нет.

Юля ещё раз оглядела свой двор и пошла дальше.

Она захотела писать и, вспомнив о гаражном кооперативе, свернула к нему. Обошла трансформаторную будку рядом с котельной и увидела двух девочек своего возраста. Они держали в руках сигареты и явно собирались их прикурить.

Юля подумала, что темненькая девочка на кого-то похожа, и тут же поняла, что это Тася Пастухова. С Тасей, очевидно, произошло то же самое.

— Юлька! — завопила вдруг она.

Они подбежали друг к другу и впились друг в друга же глазами, не зная, что сказать. Светленькая ухоженная девочка с мелкими-мелкими кудряшками на голове подошла к ним поближе и сказала, держа сигарету в вытянутых красивых длинных пальцах:

— Меня зовут Стеша.

Потом они гуляли по старому парку, который стал еще более заброшенным. Была глубокая осень. Деревья стояли голые. И если летом листья кое-что прикрывали, то теперь мрачность этого места была очевидна.

Но трём девчонкам было не скучно. Они не спеша шли по аллее с остатками скамеек и разговаривали. Сначала Юля рассказала им про последние события в своей жизни. Стеша, выслушав всё до конца, сказала закуривая:

— У меня такое было.

Она сообщила, что отец бросил их с матерью ещё раньше — когда Стеше было всего три годика. Мама долго жила одна и только недавно у неё появился мужчина. Они полгода назад расписались, и теперь у Стеши новый папа. Хороший. Добрый. На артиста похож. Мама до этого тоже выпивала, но теперь только по праздникам… так что у одиноких женщин всегда появляются мужчины, а значит, у Юли скоро будет новый, хороший папа и всё наладится. Ещё Стеша сообщила, что когда куришь, становишься красивее, и что имя «Стеша» — самое красивое женское имя в мире.

— А Тася? — спросила Юля, стесняясь спросить про своё.

Тася заверила, что «Стеша» гораздо красивее. Так считается «в Америке». Юля решила, что девочкам виднее, и попросила сигарету себе.

— А это не вредно? — спросила она, поднося её к спичке.

— А мы не в затяжку! — успокоила её Тася.

Они гуляли так до обеда.

Юля услышала далёкий звонок — где-то закончился третий урок.

Она спохватилась:

— Вам в школу, что ли, не надо?

— А у нас справка! — сказали в один голос Тася и Стеша улыбаясь. И они все втроём рассмеялись.

Стеша предложила пойти к ней.

Они проехали одну автобусную остановку и вошли в дом очень похожий на Юлин. Через несколько минут они уже уплетали котлеты с яичницей прямо из сковороды.

У Стеши никого не было дома — ни мамы, ни нового папы. Они покушали. Потом достали учебники и тетрадки из портфелей и фигурно выложили их на столе в зале — всё должно было выглядеть так, словно три прилежные ученицы делают уроки после школы.

— А твои скоро придут? — спросила Юля.

— Неа… Но на всякий случай, — ответила Стеша.

Потом Тася что-то шепчет Стеше на ухо. Они о чем-то тихо и быстро говорят. Затем Тася подходит к Юле и тоже почему-то шепотом:

— Пошли… Мы сейчас… Только! — и Тася постучала себя по губам указательным пальцем правой руки. Юля кивнула.

Они пошли в зал.

Стеша на цыпочках сбегала к входной двери. Не дыша, послушала подъезд через замочную скважину и вернулась в комнату. Она влезла на стул, открыла какой-то верхний ящик и достала из его недр видеокассету. Быстро вставила ее в кассетоприемник и нажала кнопку на корпусе аппарата.

Когда Юля поняла, ЧТО она видит — она в секунду покраснела от корней волос до пальцев на ногах. У нее перехватило дыхание: она поняла, ЧТО именно делают дяденька и тетенька на экране. Она вдруг ощутила стыд и странное зудящее чувство, которое раньше никогда не испытывала.

Много лет спустя, вспоминая этот эпизод своей жизни, она расшифрует это чувство — Возбуждение. А пока — она смотрит первое в своей жизни легкое порно, и в одной части ее тела мурашки, а в другой — выступает пот.

Даже если она забудет это.

Я буду помнить.

Когда Юля вернулась к бабушке Любе, та была дома. Она накормила Юлю ужином, и они сели смотреть черно-белый телевизор.

Сначала Юля не могла понять застывшего на лице Любови Федоровны выражения.

Потом поняла: та днем побывала у матери.

— Поживешь пока у меня, — сказала она, расстилая постель.

Юля была не против.

На следующий день выпал снег.

Они позавтракали, и Юля отправилась «в школу». На самом деле она пришла в заранее условленное с Тасей и Стешей место — за котельную.

И так — каждый день.

Они ехали в центр города, в детское кафе «Чебурашка». Или другое — «Золотой ключик». В «ключике» были самые вкусные молочные коктейли, а в «Чебурашке» — пирожные «картошка». Карманных денег им иногда хватало даже на кино.

Через неделю к бабе Любе домой приехала завуч Юлиной школы и Лара Евгеньевна. Лара Евгеньевна, оказавшаяся прикрепленным к комиссии по делам несовершеннолетних психологом, долго говорила с бабушкой. Завуч — с Юлей. Потом они поменялись. Юля кивала, на все вопросы отвечала «да» и со всем соглашалась.

Еще через неделю залили главный каток города.

Юля, безошибочно выбрав время, прокралась в свою квартиру и достала из кладовки коньки. Потом в своей комнате побросала в большой полиэтиленовый пакет теплые вещи.

Потом заглянула в зал: мать спала перед включенным телевизором.

Юля бесшумно покинула свой дом.

Она ещё пару раз встречалась с людьми из комиссии и с Ларой Евгеньевной. Лара Евгеньевна просила Юлю рассказать, как они с мамой и папой жили раньше, какими были отношения с братом. Просила рассказать, что чувствует Юля сейчас. Юля, как могла, неохотно рассказывала. Ей не очень нравилась Лара Евгеньевна. Ей казалось, что Лара Евгеньевна притворяется. Но зато (как и было обещано) психолог посодействовала переводу Юли в её бывшую школу. И куда — в Тасин класс! Стеша училась в параллельном. Вот это была удача!

Юля клятвенно заверила бабушку Любу, что будет ходить в школу.

И пошла. Они отсидели с Тасей два первых урока, непрерывно хихикая и раздражая учительницу математики. Потом встретились со Стешей у доски обьявлений. Там, написанное от руки, висело приглашение на занятия в кружке «карате». Занятия начинались с завтрашнего вечера в школьном спортзале. Подружки решили записаться на карате втроём. Еле досидев до большой перемены, они привычно улизнули из школы, проигнорировав обед в школьной столовой. Покурив на «своём» месте за котёльной, Юля, Тася и Стеша двинулись домой к последней — они решили испечь яблочный пирог, а потом есть его, запивая молоком и смотреть мультфильмы.

Стеша открыла дверь своим ключом и тут же, сделав большие глаза, прижала палец к губам.

— Кто там? — послышался мужской голос из глубин квартиры. — Стефания, ты?

— Да пап, я! — громко сказала Стеша, сделав смешную гримасу. Девчонки захихикали.

— А что так рано? — спросил тот же голос приближаясь. Занавеска, отделяющая коридор от кухни отодвинулась, и появился мужчина с бутербродом в руке.

— О! — воскликнул он. — Здрасьте! У нас оказывается гости! Проходите!

— Здрасьте! — хором сказали гости.

— У нас сегодня соревнования должны были быть, — начала врать Стеша. — Но потом из гороно перезвонили и перенесли на…

Юля, разуваясь, глянула на Тасю. Та подмигнула и показала язык.

Потом подружки месили тесто, резали яблоки и отмеряли сахар.

Стешин папа пообедал, завязал галстук, застегнул пиджак и уехал на работу. К тому моменту, когда пирог пах из духовки на всю квартиру, пришла Стешина мама.

Мама Стеши была высокой, яркой женщиной с длинными светлыми волосами и помадой невероятного оттенка. У Стешиной мамы было потрясающе красивое лицо, узнаваемый профиль, знаменитые цвет и разрез глаз. Мама Стеши была похожа на известную артистку. Это лицо было знакомо миллионам людей. Знакомым оно показалось и Юле.

Мама Стеши и вела себя как артистка — красиво ходила, красиво поправляла волосы, красиво ела и красиво лежала на диване. Мама Стеши всё делала плавно, словно слегка ленясь, и приятно пахла духами. Они все вместе поели пирог, посмотрели мультфильмы. Потом поужинали с вернувшимся с работы папой. Ужин прошёл весело — папа Стеши два раза очень смешно пошутил и все долго смеялись над обеими шутками. Стешин папа тоже был симпатичный. У него тоже было узнаваемое лицо. Он вполне мог быть мужем артистки. Или даже актёром, сыгравшем роль мужа актрисы в одном с ней фильме. Юля даже видела когда-то такое кино…

Потом Тася и Юля попрощались и поехали на Единице в свой район.

На следующий день в шесть часов вечера три подружки, захватив форму для физкультуры, пришли в школьный спортзал. Они переоделись в женской раздевалке и присоединились к остальным тридцати трём пришедшим по объявлению. Здесь были не только знакомые школьники разного возраста, но и люди постарше. Молча разминались у шведской стенки шестеро сосредоточенных пэтэушников в синих и серых кимоно, была пара недавно дембельнувшихся пацанов с района и даже один совсем взрослый дяденька с вьющимися на затылке волосами, пышными усами и круглым пузом, выпирающим из тренировочных штанов.

Потом неожиданно появился лысый мужчина в белом кимоно и все, подражая пэтэушникам, построились. Лысый что-то стал говорить по-русски — но вобще ничё не понятно. Юля переминалась с ноги на ногу и всё ждала, когда станут учить драться. Но учили в тот день в основном бегать, падать и садиться на шпагат. Не смотря на это, два часа пролетели незаметно, и в конце занятия лысый сказал, что его теперь надо звать Учитель и что деньги за месяц он возьмёт только у тех, кто придёт на второе занятие. Обратно подружки шли уставшие, но весёлые. Кричали «кия» и изображали удары руками и ногами. Стеша рассказала, что знает один приём карате: нужно пытающегося обидеть тебя представителя противоположного пола ударить ногой изо всех сил по яйцам. Это между ног.

— Там само больнее, — сообщила Стеша.

Девчонки проводили её до остановки и разошлись довольные, договорившись на следующую тренировку пойти обязательно. Утром Юля еле встала с постели: всё её тело болело, словно всю ночь её били палками. Она еле доковыляла до котельной, где стояли такие же Стеша с Тасей.

Весь день они провели у Стеши, по очереди прогревая мышцы в горячей ванне, охая и валяясь на диванах. На следующее утро, каждая из них только проснувшись, поняла — никакой тренировки сегодня не будет. Юля и Тася пришли к третьему уроку, а Стеша в тот день вообще не появилась в школе. В четверг они сходили в кино на фильм про пиратов. В пятницу ужинали у Стеши дома, и Юля подумала, какие у её подруги замечательные родители. Даже не скажешь, что это не её родной папа.

В субботу вечером они решили пойти на каток. Каждая взяла свои чудесные, белые (как у настоящих фигуристок) коньки, и пошли. На катке было очень много народу, горели фонари и невнятно играла музыка из громкоговорителей на столбах. Девчонки покатались с полчаса и уселись на освободившуюся лавочку. Рядом с ними тот час же припарковалась шумная компания ребят из параллельного класса — одноклассников Стеши.

Спустя много лет Юля будет сидеть за узким столом и курить сигарету. Мужчина, сидящий прямо напротив её, будет внимательно её слушать, потому что она будет говорить:

— В шестом классе один мальчик — Антон — поцеловал меня на катке. Симпатичный мальчик, даже нравился мне. Но тут я от неожиданности вскочила. Он тоже. Я взяла и пнула его коньком по яйцам. Он практически уполз домой, а все — даже некоторые его приятели — смеялись над ним. Все подумали, что это меня так на карате научили, и даже какое-то время побаивались. Но мне было, на самом деле, неудобно перед этим мальчиком. Я ведь его не со зла ударила, а так… Даже сама не поняла почему. Рефлекторно… А через год он позвал меня и ещё двух девочек смотреть «Греческую смоковницу»…

Там был Толя Сахар.

Ему было четырнадцать лет.

У него были татуировки на пальцах и два условных срока.

Чего у него не было — тормозов.

Он был со своим приятелем Дытей.

Им обоим заплатил Антон.

Он целый год вынашивал план мести.

За тот удар по яйцам. За унижение.

Он потерял часть своего авторитета в стае.

Он испытывал боль не только физическую. Физическая — полностью исчезла через трое суток. Он испытывал ярость.

Он отдаёт Толе Сахару и Дыте плейер и двадцать рублей денег. Он зовёт Юлю и её подружек смотреть «Греческую смоковницу».

Поставили немецкое жёсткое порно.

Били в живот.

Заставляли целовать свои торчащие тонкие пиписки.