Последняя любовь лейтенанта Петреску Лорченков Владимир

— Нет, все-таки хорошо, — вернулся к прежней мысли Балан, — быть сотрудником СИБ. Делай, что хочешь, а тебе за это ничего не будет! Или не так?

— Конечно, так! — весело согласился шофер.

Машина, сбавляя скорость, постепенно остановилась. Балан вышел, обошел ее, открыл дверцу со стороны водителя, и вытащил того, придерживая за голову. Из раскрытого рта шофера капала пена, он с ужасом понимал, что его отравили.

— Да, — печально сказал Балан, — а ведь опытные сотрудники уверяли меня, что старый трюк с губкой во рту не пройдет…

Водитель попытался что-то сказать, но передумал, и, скребя пальцами землю, умер. Балан присыпал тело опавшими и порыжевшими от жары ветками сосен, и позвонил.

— Господин майор?

— Вы все сделали?

— Да.

— Отлично. Возвращайтесь в город. Деньги — в каменной чашке-памятнике, у кинотеатра в центре города.

Балан покурил, и, весело напевая, вернулся в машине. Сев за руль, он расхохотался. Пролетевшая мимо сорока скосила черный и блестящий в свете фар глаз на корчащегося в железной коробке человека.

Дан Балан вспомнил, что не умеет водить машину.

— Да? Что? Черт бы вас побрал, Балан, — засмеялся майор Эдуард, — ну не умеете, но и что?

— Как же я домой-то доеду? — спросил Эдуарда журналист.

— Послушайте, вы что, вообще ни разу в жизни за рулем не сидели? — не поверил Эдуард.

— Вообще ни разу, — грустно подтвердил Балан.

— Но ведь и человека вы, — объяснил майор госбезопасности, — ни разу в жизни не убивали. А сейчас вот взяли и убили. Получилось же. Значит, и машину вести у вас получится.

— Ну, я его, скажем так, косвенно убил, — не понравился Балану довод Эдуарда. — Не своими же руками.

— А бутылку вы ему чем протягивали? — развеселился Эдуард. — Ногами?

Балан отключил телефон. Эдуард еще раз улыбнулся, и набрал номер начальника дорожной службы:

— Сейчас от Ларги в Кишинев поедет автомобиль с нашими номерами. Сделайте так, чтобы дорога была пустой. Наш человек поведет автомобиль первый раз в жизни, так что, боюсь, другие машины на дороге ему будут только мешать.

— Сделаем, — ответил полковник дорожной полиции, и спросил, — и штрафовать его, значит, тоже не нужно?

— Боюсь, — повторился Эдуард, — что это его не воодушевит. Наоборот. Пусть кто-то из ваших гаишников честь ему отдаст.

— А может, — предложил полковник, — мы его перехватим, да посадим за руль кого-то из наших полицейских?

Эдуард подумал.

— Не надо, пусть сам едет, — отверг он предложение полковника, и с надеждой добавил, — а вдруг он насмерть разобьется, а?

Дан спустился к реке, и внимательно вгляделся в воду. Наконец, показалось тело стажера. Зацепившись за корягу, Андроник весело плескался у берега вниз лицом, напоминая большого грустного дельфина с почему-то красным затылком. Найдя сук покрепче, Балан подтащил тело к берегу, и сумел вынести Андрея на берег. Осторожно похлопал стажера по щекам, чтобы убедиться, что тот мертв. Увы, так оно и было. Стемнело окончательно. Балан вернулся к машине, и сумел, после долгих поисков нужной кнопки, включить фары.

— А ведь, — с горечью вспомнил он, — в детстве я собирался поступать в автодорожный техникум. О, ирония судьбы… Насмешка рока…

Аккуратно пошарив по карманам Адроника, Дан вытащил оттуда кошелек. Там было немного денег, две визитные карточки, студенческий билет, и ключи с брелоком в виде футбольного мяча. Стажер был большим поклонником команды «Зимбру». Деньги и брелок Балан взял себе, остальное — выкинул. После этого Балан достал из кармана блокнот, и сев в свете фар, написал:

«Ухожу из жизни. Увы, моя любовь не питает ко мне взаимности. Марчика, я не держу на тебя зла. Знай, я любил тебя. Прощайте все. Ваш А. Андроник».

Балан писал записку долго, потому что делал это левой рукой. С непривычки у него получалось не как всегда, — хорошо. Положив бумажку в нагрудный карман пиджака Андроника, Дан вытащил из рукава шприц, и бросил в реку. Присел. Задумался.

— Над чем грустишь, сынок?

Вскочивший Балан потянулся к пистолету, но фигура человека, спускавшегося к реке по склону дороги, не оставляла сомнений в безобидности незнакомца. Это был явно старик. Балан поспешно присел на лицо Андроника, бросив на тело пиджак. В сумерках получалось так, будто журналист сидит на небольшом холмике. Тем не менее, Балан поежился. Лицо усопшего было мокрым. За незнакомцем к реке спускались козы.

— Вечер добрый, — церемонно поприветствовал пастух Балана.

— Добрый, — ответил тот, нехотя привстав, и пожав руку старика, — присаживайтесь, отец.

— А и присяду, — широко улыбнулся старик, и Балану стало не по себе. — Так о чем грустишь-то?

— С чего вы взяли, отец? — вяло протестовал Балан, угощаясь протянутой баклажкой с вином. — Просто отдыхаю тут.

— Кого обмануть пытаешься, — пристально глянул старик на журналиста, и отнял у него флягу, — не переборщи с этим делом. Вино крепкое, как бы тебе не опьянеть. А я вижу, ты на машине. Долго еще ехать.

— Это ничего, — вернул себе фляжку Балан, — не жадничай, старик. У меня тоже есть, угощу. Дай хлебнуть. Так почему я грустный-то?

— Камень у тебя на душе, — оценивающе посмотрел на плечи Балана пастух, и тоже отпил вина, — и как снять его, ты не знаешь.

— Ну, начало стандартное, — пожал плечами Балан, — все гадалки так начинают.

— Так гадать нечего, все видно.

— И что тебе видно?

— Грех ты на душу взял, — уселся старик рядом с Баланом поудобнее, и цыкнул на расшалившихся коз.

Смущенный журналист заерзал на лице Андроника. Вынул спички, предложил старику закурить. Пока мужчины курили, одна коза подошла к телу со стороны ног, и принялась жевать штанину Андроника

— Что это она там нашла? — сощурился старик, и Балан с радостью понял, что пастух явно подслеповат.

— Да так, — неопределенно ответил Дан, — травку щиплет.

— А, — успокоился старик, — пускай жует. Такова ее козья доля.

— Фаталист, — фыркнул Балан.

— Непонятное слово выучил, да решил, что больно умный, — улыбнулся старик, — но это ничего, это по молодости.

— А расскажи-ка, батя, — взгрустнул Балан, обожавший читать на ночь книги титанов соцреализма, — что-нибудь о войне, голоде, разрухе. О блокаде, или, к примеру, Кишиневско-Ясской операции.

— У нас, под Ларгой, — поднял палец пастух, — сроду ничего такого не бывало. Место глухое, властей никаких не было, нет, и не будет. Про войну мы только по радио слышали. Только один раз сюда немцы пришли, да и тех было пять человек.

— Комендатуру устроили? — поинтересовался падкий на сенсации Балан.

— Нет, заблудились. Три дня постояли, да сгинули. А один дезертировал, и в Ларге остался. Тебя, кстати, как зовут, сынок?

— Дан Попеску. Журналист, — частично соврал Балан. — Газета «Демократия». Будем знакомы.

— Отто Скорцени. Спецназ, — церемонно пожал руку Балана пастух, и снова задымил, — Вермахт третьего рейха. Очень приятно.

От неожиданности Балан вновь привстал, не заботясь, что увидит или не увидит старик.

— Так вы, — выдавил он, — и есть тот самый немец, который остался?! Вы — тот самый знаменитый Скорцени, который Муссолини для Гитлера выкрал?!

— Ну, да, — сказал старик на хорошем румынском языке, и о чем-то задумался, после чего подмигнул Балану, и сказал, — Ну, не совсем немец, конечно. Итальянец. Мы из Рима пришли (лозунг молдавских националистов — прим. авт.).

— Не жалеете? — жадно спросил Балан, потянувшись за блокнотом.

— Нет, сынок. Здесь хорошо, тихо, спокойно. Только иногда утопленник какой по реке проплывет, да и ладно. На то она и река, чтобы в ней люди купались, и тонули.

— А в Германии и Италии сейчас, — пытался заинтересовать старика Балан, — почти рай. Капитализм с человеческим лицом. Проиграли вам Советы, пусть через пятьдесят лет, а проиграли.

— Об этом я по радио слышал, — беспристрастно ответил немец, — а говоришь ты, ну прямо как мой лейтенант.

— А кто был ваш лейтенант?

— Активист Национал-социалистической рабочей партии Германии.

— Нацист, что ли?

— Ну, да.

— А что с ним случилось?

— Да я его придушил.

— За что?

— Он паек из НЗ съел. А времена были суровые.

— Что ж не расстреляли?

— А мы в тылу врага рейд совершали.

— Значит, я как ваш лейтенант говорю?

Балану стало неприятно. Нацистом он себя не считал. Просто не любил Советский Союз. К тому же, если Отто Скорцени придушил лейтенанта, который говорил как он, Дан Балан, то и его, Дана Балана, этот Скорцени мог сейчас придушить. Это было вдвойне неприятно. Оперевшись руками о колени, Балан уж было собрался объяснить пастуху его ошибку, как вдруг произошло нечто совершенно невероятное.

Убитый тремя ударами камня в затылок и утопленный Андрей Андроник чихнул, и, глядя в задницу Балана, слабо простонал:

— Так вот он какой, ад…

Оставив машину у здания Службы Безопасности и информации, Дан Балан на негнущихся ногах прогулялся в центральный парк. Там он разогнал бомжей, гревшихся в большом каменном цветке, символизировавшем когда-то дружбу народов СССР, и нашел в специальной нише пакет. Майор Эдуард не обманул: денег было ровно столько, сколько Балану требовалось для покупки квартиры в нормальном районе города, и два-три года безбедного существования. За это время Балан собирался написать книгу. Он постоянно напоминал себе о Маркесе, заперевшемся на девять месяцев в парижской квартире.

— А после этого, — шептал Балан, прижимая пакет к груди, — появилась «Сто лет одиночества». Ах, на какие только жертвы не пойдешь ради того, чтобы выполнить свое предначертание…

Мысль о том, что ради этого ему пришлось совершить два убийства, Дана совсем не трогала. Тем более, что одно убийство таковым можно было не считать. Шофер-чекист и вправду потерял хватку. Несмотря на три удара в затылок, Андрей Андроник, стажер госбезопасности, остался жив. Правда, совершенно потерял память. Это очень обрадовало Дана, потому что он был человек добрый, и потерявшего память Андроника можно было не убивать в третий раз.

— Я, сынок, — признался ему на прощание Отто Скорцени, оставшийся в Молдавии, — сразу приглядел, что ты на трупе сидишь. Да все ждал, когда ты сам признаешься. Эх, будь я помоложе, показал бы тебе, как душить-то надо. А сейчас — нет. Все мы твари Божии. Пущай живет.

Балан только ошарашено кивал. Оставив пастуху-немцу немного денег, он взял с него слово присматривать за парнем, и уехал.

… Забравшись на пятый этаж благодаря помощи подростков, искренне восхищавшихся своим новым знакомым, лейтенант Петреску осторожно выдавил стекло квартиры Балана.

— Проникновение в чужое жилище со взломом, — со вздохом констатировал Петреску, и аккуратно переступая, пошел по комнатушке.

Гулять было негде: площадь комнаты Балана в малосемейке была восемь квадратных метров. Порывшись в бумагах на столе, уже ничему не удивляющийся Петреску нашел большую папку. Надпись на ней гласила:

«Последняя любовь лейтенанта Петреску».

Вздернув брови, Петреску собрался было читать, как вдруг ручка на двери осторожно зашевелилась. Было ясно, что это не хозяин. Аккуратно отступив в закуток, где была раковина, Петреску присел, и прикрылся старым одеялом. Наконец, взломщик справился с замком и вошел в квартиру Балана.

Майор Эдуард оглянулся, и закрыл за собой дверь. Никого. Усевшись на диван, майор стал терпеливо ожидать свою жертву. К сожалению, Балан доехал до Кишинева. Поэтому оставалось одно: ликвидировать журналиста ночью, а смерть его свалить на пьяных соседей. Все это приходилось делать, естественно, из-за денег. Нет, майор вовсе не собирался присваивать эту сумму себе. Просто эти пятьдесят тысяч долларов были неприкосновенным фондом Службы информации и безопасности. Их показывали, и даже давали в руки агенту, если тот шел на крупную операцию, но затем агента приходилось обязательно убивать, потому что, лишись СИБ этих 50 тысяч долларов, организация оказалась бы банкротом. В общем, эти деньги сотрудники СИБ ласково называли «наш переходящий приз», и отвечали за них головой. Майор не страдал: он с удовольствием убил бы Балана даже бесплатно. Дело в том, что Эдуард писал в школе недурственные сочинения, но отчего-то его карьера человека пишущего не сложилась, после чего он возненавидел всех, кто зарабатывал на жизнь написанием текстов. К писателям он ненависти не питал (за неимением таковых в Молдавии), значит, оставались журналисты.

Деньги Эдуард едва выпросил у Константина Танасе, поручившись за них головой.

— Что хоть за операция? — поморщился заметно сдавший в последнее время шеф.

— На внедрение агентов в сеть арабских экстремистов! — бодро отрапортовал Эдуард, зная о любимом коньке Танасе.

Через полчаса он принимал в кассе эту вечную сумму, оставив расписку.

— Что это они такие грязные? — вздохнул он, пересчитывая купюры.

— Еще бы, — не поняла его кассирша, — ведь уже четырнадцать лет все, кому не лень, их мусолят…

Покряхтев, Эдуард достал из кармана пистолет, и начал любовно навинчивать на него глушитель. Тот выскочил из пальцев, и закатился под диван. Выругавшись, чекист полез за глушителем. Под диваном он повернул голову влево, и вдруг заметил, что занавеска, отделявшая закуток с умывальником, шевельнулась. Делая вид, что ничего не произошло, Эдуард нашел глушитель, навинтил его, аккуратно прицелился и четыре раза выстрелил.

— Эй, — тихо позвал майор затаившегося, как он думал, Балана, — вам плохо?

Майор не был кретином, просто на курсах повышения квалификации его учили, что затаившийся человек на идиотский вопрос, как правило, отвечает.

— Вы с ним в одной комнате, он за диваном, оба вооружены, — учил инструктор из ЦРУ, — вот вкратце ситуация. Не говорите ему: эй, выходи. Спросите что-то неожиданное. К примеру, — ты сегодня завтракал?

— Или: который час? — подал идею Эдуард.

— Совершенно верно! — поощрительно улыбнулся американец. — И даже если он не отзовется, то непременно рассмеется нелепому вопросу. Тут-то вы его и убиваете.

Эдуард еще раз вспомнил американца, и повторил вопрос:

— Вам плохо?

В закутке молчали. Что ж, довольно решил Эдуард, значит, убил. Майор встал, подошел к занавеске и дернул ее.

Лейтенант ничего не ответил на вопрос Эдуарда потому, что лейтенанту и в самом деле было плохо. Настолько, что он даже говорить не мог. Ведь под старым одеялом, которым Петреску укрылся в закутке с раковиной, нестерпимо воняло. Оно вообще попало в квартиру Балана по ошибке: журналист недавно, спьяну, снял его с бельевых веревок, приняв за свое. А одеяло-то было соседки, цыганки Светы, и ни разу за всю историю своего существования не знало стирки, порошка, и выбивалки. На бельевых веревках Светка его просто проветривала.

Поэтому, когда раздались выстрелы, и за ними и вопрос, Петреску ничего не говорил, а лишь давился рвотными спазмами. К счастью, лейтенант в тот день ничего не ел: некогда было. Петреску затих, подождал, когда незваный, как и он, гость, подойдет поближе, и вскочив, ударил того головой в живот.

Последнее, что увидел Эдуард, падая в дверь, — слезящиеся глаза Петреску. Потом майор перестал видеть, потому что умер. А умер он потому, что упал на нож, который вытягивал в руке Балан, вернувшийся домой, и услышавший подозрительный шум в квартире. Петреску рывком за воротник мертвого Эдуарда втянул в квартиру и совершенно ошалевшего Балана, рявкнув:

— Входите!

— Гуляй, пока сердце бьется!

Весело прокричав эту незамысловатую сентенцию, крестный отец жениха вскочил из-за стола, и шваркнул о стену хрустальный бокал. Официант ресторана, где гуляла свадьба, горестно сощурился, и тайком приписал к счету стоимость трех хрустальных бокалов. Но сейчас, — и официант, похожий на веселого бассета, — со счетом подходить было нельзя. Могли и побить.

Невеста, с приятно округлым животом, нежно улыбнулась крестному, и поцеловала жениха. Зал взревел, и оркестр заиграл народную мелодию. На часах было одиннадцать вечера, и до одного из ключевых моментов молдавской свадьбы, — сбора денег, оставалось еще очень много времени.

— То-то они скривятся, — шепнула агенту Мунтяну на ухо Елена, — когда по рядам пойдут родители невесты с подносом.

— Таков обычай, — пожав плечами, ответил Мунтяну, и обнял спутницу.

На свадьбу Мунтяну и его возлюбленная попали после того, как агент государственной безопасности настоял на том, чтобы они пришли к нему домой и хорошенько вымылись. После этого переоделись в новую и чистую одежду.

— Так ты богат, — выдохнула Елена, когда Мунтяну привел ее домой, и показал ванную.

— Нет, — с горечью ответил агент, — я где-то на уровне ниже среднего класса, просто ты бродяга и проститутка, поэтому мой дом кажется тебе сказочно богатым.

— Но ведь и ты сам — бродяга, — возразила Елена, крутясь перед зеркалом.

Она была так прекрасна, что Мунтяну подумал: на этот раз сдержать себя ему не удастся. Так оно и случилось. Пока Елены купалась, он тайком удовлетворил себя, сидя на кровати, отчаянно стыдясь и подергивая волосатыми ногами в носках разного цвета.

Притрагиваться к себе девушка Мунтяну по-прежнему не позволяла.

— Мне не хочется плотской любви, — объясняла она впавшему в отчаяние агенту, — у меня ее и так слишком много. Да и разве можно назвать это любовью? Лучше поцелуй меня. Назови своей виноградинкой. Скажи, что мои руки белы, как молочная кукуруза…

Мунтяну, послушно выполняя пожелания Елены, с тоской подумал, что ей куда лучше подошел бы Танасе (разумеется, агент, как и все сотрудники СИБа, тоже забавлялся, слушая записи свиданий шефа). Но сказать об этом любимой он не осмелился.

На свадьбу Мунтяну пригласил студенческий друг, пригласил по трагической ошибке. Он случайно встретил однокурсника, сидевшего на лавочке в длинном черном плаще, и, узнав, что тот служит в СИБе, решил: Мунтяну стал важной шишкой. А звание важной шишки в Молдавии автоматически зачисляет вас в ряды гостей любой свадьбы, которая проходит в этой стране. К тому же, сокурсник Мунтяну был близорук, и потому не разглядел, в какое рванье под плащом тот был одет.

— А что мы будем делать, когда начнут собирать деньги? — с тревогой спросила Елена Мунтяну.

— Я придумаю что-нибудь, — ответил агент, и добавил, — забудь об этом, наслаждайся свадьбой.

Агент твердо решил, что позора они избегут. Но как?! Елена с восторгом бросилась танцевать, а Мунтяну подцепил еще один кусок фаршированной рыбы. Он с подругой сидел за самым почетным столом. Перед свадьбой сокурсник Мунтяну (отец жениха) сказал жене, что ему посчастливилось встретить старого знакомого, который служит в СИБе много лет. Супруги решили, что Мунтяну, по меньшей мере, полковник.

— Значит, меньше чем на пятьсот — семьсот долларов рассчитывать не стоит, — обрадовалась мать жениха.

— А может и больше. Вдруг, он генерал?!

— Вряд ли, — усомнилась женщина.

— Откуда ты знаешь?! — возмутился коллега Мунтяну. — Он ведь в СИБе, и не может сказать тебе, какую должность занимает. Но, судя по плащу…

— Немножко денег из собранного, — похорошела мать жениха, — можно оставить себе. Молодым много денег не нужно.

— Как скажешь, — ответил супруг-подкаблучник.

— И, кстати, пусть гости говорят в микрофон, кто сколько кладет. Пусть тем, кто положит мало, будет стыдно.

— У меня идея получше! — поднял палец сокурсник Мунтяну. — Давай раздадим им конверты с их фамилиями. Будем потом знать, кто сколько положил.

— Поздно, — разочарованно ответила супруга, — хотя идея, конечно, блестящая.

Весть о том, что на свадьбе присутствует генерал СИБа, быстро облетала столы. Каждый считал за честь подойти к Мунтяну, и выпить с ним вина. Агент госбезопасности веселился от души. На Мунтяну была надета роскошная черная форма, очень похожая на эсэсовскую. Так оно и было: агент выпросил ее в архиве одежды СИБ несколько лет назад, чуть перешил, содрал нацистские эмблемы, и очень гордился своим новым костюмом. Елена была одета в роскошное розовое, хоть и чуть старомодное платье (в нем выходила замуж мать Мунтяну).

— Еще рыбы и шампанского? — подлетел к нему официант, получивший от устроителей свадьбы четкое распоряжение выполнять любой каприз Мунтяну.

— Да. И красную розу, — удивляясь своей наглости, ответил агент.

Вернувшаяся к столу Елены была поражена: в ее бокале с шампанским плавал очаровательный бутон красной розы. Чмокнув Мунтяну в щеку, девушка сжала его руку, и прошептала:

— Сегодня ночью.

Мунтяну протрезвел, потому что прекрасно понял, о чем речь. Ответив на пожатие ладони Елены, агент решил не злоупотреблять вином. Над ними нависло лицо жениха:

— Господин генерал? Можно вас на секундочку?

Агент, не поведший и бровью, вышел с женихом из зала. В углу коридора их ждали друзья новоиспеченного супруга: потные, очень пьяные молодые люди. Было видно, что они смущаются.

— У нас к вам просьба, — застенчиво сказал один из них, — господин генерал… Да не отнекивайтесь вы, все знают, в каком вы чине! Кстати, разрешите пригласить вас на мою свадьбу! Она состоится через месяц, и…

— Говори по делу! — прервал друга возмущенный жених.

— Ладно, о моей свадьбе потом. Так вот, мы, по обычаю, хотим украсть невесту.

— Дело молодое, — хохотнул Мунтяну, — валяйте! Разрешаю!

— В зале выключат свет, — воодушевилась компания, — и мы тихонько выведем невесту сюда. А искать ее будете вы. И найдете, а потом отдадите ее жениху. За выкуп, конечно. Вы его нам передадите, а потом мы деньги вернем — передадим вам, а вы уже отдадите жениху. Просто мы подумали: интересно будет, если невесту пойдет искать не кто-нибудь, а генерал СИБа!

— Все, как полагается, — важно кивнул Мунтяну. — Согласен.

…В полночь в зале погас свет. После шутливых поисков, возвращения украденной невесты, и пяти бокалов шампанского, Мунтяну стал героем зала. После двух часов ночи мимо рядов гостей танцуя, прошлась мать невесты с живым петухом, которому связали ноги. За ней следовали родители жениха, с большим подносом. Туда гости бросали деньги. Елена глядела на Мунтяну все тревожнее:

— Сейчас мы опозоримся! — прошептала она

— Тысяча долларов, — гордо бросил в микрофон Мунтяну, и под шквал аплодисментов уселся.

— Ура дорогому гостю, — заорал отец жениха, и бросился обниматься с уворачивающимся Мунтяну, — ура!!!

— Откуда ты взял деньги? — спросила Елена.

— Это выкуп за невесту. Друзья жениха решили, что я его отдал родителям, а те думают, что деньги еще не вернули друзья.

— Ой, — облегченно улыбнулась Елена, — но ведь нехорошо получается…

— Почему? — возразил Мунтяну, — Деньги-то я вернул.

…Выходя из зала с Еленой в обнимку, Мунтяну вновь увидел компанию молодых людей. Они о чем-то шептались.

— Жулик, — донеслось до Мунтяну.

— Да он вообще бомж, мне сказали… — делился кто-то.

— Вот лопухи мы…

— А вот и он, — обернулся, мутно глядя на парочку, жених, — пришел на свадьбу даром погулять…

Компания рассредоточилась, и у кого-то в руке блеснул нож. Жених предпочел вооружиться пустой бутылкой. Мунтяну быстро накрыл поцелуем рот Елены, чтобы она ничего не увидела.

Официанты, наконец, исправили неполадки с электричеством, и в коридоре вспыхнули люстры. Агент расправил плечи, попросил Елену взять его под руку, и идти, закрыв глаза.

— Это будет сюрприз? — ласково спросила она, зажмурившись.

— Да, милая, — снова поцеловал ее Мунтяну.

Они медленно пошли вперед. Глядя на темный пол коридора в ослепительном свете люстр, Мунтяну представил, что они с Еленой — на парижском мосту…

…перевешивало все: даже балласт. Впрочем, обо всем по порядку. Авария произошла, когда мы находились чуть южнее нынешнего экватора. Капитан, конечно же, позже говорил, что произошло все по воле божье. А по мне, так он придумал себе Бога, чтобы списывать на Него все неудачи. По крайней мере, говоря о достижениях, Ной никогда не упоминал имени божьего. «Я придумал», «я сумел», «а как вам показалось, когда я…». Я, я, я. И вся его семья была такая же. А вот когда все валилось из рук, вспоминали бога. «Господь ниспослал испытание», «Бог дал, Бог взял», ну, и так далее. К слову сказать, неудачи у Ноя происходили куда чаще, поэтому имя божье с его уст не сходило. Может быть именно поэтому его и привыкли считать очень религиозным человеком. А все неудачи были не только оттого, что был Ной человеком, мягко говоря, неблагоразумным, но и потому, что он никогда ничего не мог предусмотреть. Вечно полагался на везение, которое, разумеется, он тоже окрестил божьей волей.

В общем, Ной, как обычно, решил поднять корабль на поверхность, потому что данные разведки говорили о том, что буря на некоторое время стихла. Обрадовались все. Ной, — потому что во время погружений он не мог пропустить стаканчик любимого винца, это была непонятная смесь клаустрофобии и алкоголизма. Его семейка: в особенности женщины, которым страсть как хотелось навести на себя марафет и взглянуть на свое отражение в спокойной воде. Мы все: признаться честно, замкнутая атмосфера действовала подавляюще даже на самых спокойных и уравновешенных животных. Но больше всего обрадовались две дюжины кенгуру, которые постоянно вращали лопасти огромного винта, приводившего нашу допотопную лодку в движение.

Да, вы не ослышались: кенгуру было две дюжины. Вообще-то Ной говорил сначала, что животных он берет на корабль по паре, но, по трезвому (что с ним случалось не часто) размышлению пренебрег выдуманной им же волей Божьей. Еще бы: ему нужны были гребцы! И, надо сказать, наши ожидания кенгуру оправдали. Эти сильные, благородные животные все восемь месяцев путешествия неустанно трудились, и выжили мы в первую очередь благодаря им. Нет, конечно, выдержали не все они. Четыре кенгуру погибли. Среди них была и родившая во время путешествия самка, которая скрыла свою беременность. Когда она родила, Ной хотел отправить младенца кенгуру на камбуз (я как раз несла дежурство кока), но потом передумал. Нет, вовсе не из соображений гуманности. Просто он не знал, сколько продлится путешествие, понимаете? И потому рассудил, что если оно будет очень уж долгим, то кенгуренок, когда подрастет, тоже станет гребцом. Нет, мыслей посадить на место гребцов мужчин своей семьи Ною в голову не приходило. На корабле судачили, что он не знал о том, насколько растянется путешествие по очень простой причине: Бог не сказал ему этого. Говорили, будто бы Он вовсе не желал спасения Ноя, и был попросту зол на патриарха за то, как тот недостойно избежал участи, приготовленной всему живому. То есть, попросту не утонул. В отсеках подлодки постоянно шептались о том, что Ной попросту подсмотрел новости о грядущем Потопе в одном из своих вещих снов. Нет, дара предвидения будущего у него не было. Попросту он напился тогда сильнее обычного, и что-то в нем изменилось на время сна. Так или иначе, но потом, насколько я могу судить, они заключили с Богом некоторое соглашение, или, если вам угодно, перемирие. Бог не стал предавать огласке то, что вовсе не желал спасения Ноя (кажется, Создатель не желал огласки того, как он опростоволосился). А Ной в благодарность за это поддерживал эту версию своего чудесного спасения. И к концу жизни стал искренне считать себя божьим человеком.

Божий человек… Это не помешало Ною заставить ослабшую после родов самку кенгуру продолжать трудиться в отсеке гребцов. Уж как не уламывали патриарха посланцы от гребцов, как ни просили его смягчившиеся женщины из семьи, Ной был неумолим. По мне так, он просто решил отомстить самке (ее звали Наиха) за то, что она оставила его в дураках. Через два месяца бедняжка скончалась вместе с младенцем: из-за тяжелой работы у нее пропало молоко, она зачахла и умерла.

Надо отдать должное Ною, проводил он их в последний путь с помпой. Как вы говорите: по-человечески. И был очень недоволен тем, что большая часть животных отнеслась к этому довольно равнодушно: старикан никак не мог понять, что у животных несколько иная логика, и что их интересует, в первую очередь, сохранение жизни как таковой, а не ваша готовность ее красиво оплакать.

Оплакали кенгуриху и вправду красиво. Тогда мы всплыли в районе нынешней Ирландии, и всех выстроили на палубе двумя шеренгами. Тела покойных были завернуты в шелковые простыни, и умащены лучшими маслами дочерей Ноя. Девчонки, надо отдать им должное, были куда добросердечней отца, и масел не пожалели. Отдали, не проронив ни единой жалобы. Мы постояли немного в тишине, потом Ной начал зачитывать поминальную молитву, сочиненную им специально по такому случаю. Старик никогда не упускал возможности покрасоваться, чего уж там. Хотя, я вынуждена признать, что молитва и впрямь была трогательной. По крайней мере, расплакался даже варан, а из этого сухаря раньше и слезинки нельзя было выжать. Хотя, может, причиной нашей сентиментальности был стресс, связанный с путешествием и причудами капризного Ноя. В общем, разрыдались все, но пуще всего рыдал Ной. После этого свертки, в которые положили несколько камней, опустили за борт.

После этого на корабле еще долго говорили о происшествии с кенгуру, сходясь в одном: Ной подлец изрядный, но умеет делать красивый жест.

Единственным скептиком была я. И до сих пор, вспоминая об этом случае, не вижу в поступках Ноя никакой красоты или логики. Сама идея похорон меня несколько смутила. Во-первых, сами похороны (как их воспринимаю люди) обычно проводятся для того, чтобы скрыть с ваших глаза тела ваших же мертвых собратьев. А поскольку бросить тела мы могли лишь в воду, а сами жили под водой, никакого смысла в этом я не видела. И, кстати, оказалась права: несколько раз гребцы сообщали, что видели в иллюминаторах свертки, подозрительно напоминающие импровизированные гробы несчастных кенгуру. Не разумнее ли было, спрашиваю я себя до сих пор, отдать эти тела птицам-падальщикам? И считаю, что да, так и следовало поступить. Это было бы логичнее.

Но Ной никогда не совершал логичных поступков. Он предпочитал красивые жесты. И вовсе не потому, что любил красоту. Просто Ной был позер. Его интересовал не смысл собственных действий, а то, что о них скажут окружающие. Начнем с того, что он известил население окрестных деревень о грядущем потопе. Хотя, разумеется, никого из них на борт подлодки брать не собирался. Куда там! Этот своенравный ворчливый болтун задолго до Потопа испортил отношения со всеми соседями. Они и разговаривать-то с ним не желали. Но Ной доиграть до конца не мог. И потому за полгода до Потопа на сельском сходе заявил о грядущем бедствии. Надо отметить, что его злорадство было изрядно омрачено тем, что никто ему не поверил.

Да, я знаю, что по официальной версии люди были, скажем так, несколько напряжены намерением Бога утопить их всех. Но это всего лишь придуманная Ноем история. На деле никто не верил в Потоп, все продолжали жить как обычно до самого последнего дня. Откуда же взялись животные, спросите вы? Разумеется, никаких очередей у подлодки не было. Ни животных, ни людей. Все просто: Ной снарядил звероловов, которые отлавливали для него животных, думая, что старик просто напросто хочет открыть зверинец. И добровольно на борт корабля «Спасение» не поднялась ни одна живая душа, за исключением Ноя. Даже семья его, и та не верила в близкие отношения своего патриарха с Богом.

Как почему? Да во всей Иудее не было человека развратнее, сластолюбивее, корыстолюбивее, грубее, нечестивее, в общем — грешнее, чем Ной. Это знали все, кроме него самого. И потому о каких-то там пророчествах никто в семье Ноя и помыслить не мог. Молился он очень редко, Бога вспоминал, как я уже говорила, лишь когда списывал на него все свои проблемы, постов не соблюдал, жертв не приносил… Да еще эта его страсть к девицам легкого поведения и выпивке.

Позже голубка рассказывала мне по большому секрету, что, когда ее выпустили с борта корабля разведать, не спала ли кое-где вода, ей в пути повстречался Бог. И тот, якобы, по еще большему секрету пожаловался птице, что посылал откровение о Потопе вовсе не Ною. Весточку во сне должен был получить другой человек — благочестивый проповедник Исаия, с которым Ноя, кстати, связывала давняя лютая вражда. Но Исаия, к сожалению, в ту ночь, как обычно, кормил бездомных, которых пускал ночевать к себе в дом постоянно (когда-то он был богат, но раздал имущество бедным, и у него остался лишь большой дом) и потому глаз не сомкнул. А послание Божье, после того, как выходит из его уст, уже неподконтрольно ничему в мире, даже Ему. Совсем как цыганское проклятье, которое (спросите у любого цыгана) снять невозможно, можно лишь перенаправить. Оно, это послание Божье, обязательно должно найти хоть кого-то, а до тех пор просто гуляет себе по волнам эфира. Так вот, Исаия, из-за его доброты, и хлопот с нею связанных, известия о Потопе не получил. А напившийся вдрызг Ной, прикорнувший во дворе своего дома в луже грязи, совершенно случайно оказался на пути этого пролетавшего в окрестностях селения Божьего известия.

Возможно, голубка несколько преувеличила (эта привычка ей, надо признать, свойственна) но в целом я склонна верить в этот рассказ. Что, впрочем, не оправдывает в данном случае сплетницу — голубку: Ной, при всех его отрицательных чертах, именно к этой птице питал самые теплые и искренние чувства. Согласитесь, если бы это было не так, то он не завел бы в одном из отсеков корабля огромную голубятню. Правда, по склочности характера патриарх не преминул разместить там же пару скунсов, один из которых страдал астмой. Страдания несчастного усугубляли мельчайшие чешуйки с голубиных перьев, которые голуби, как известно, распространяют в большом количестве. Более того, скажу по секрету, что почти половина голубей не прошла перед погружением на «Спасение» надлежащего ветеринарного осмотра: многие из них были разносчиками птичьих паразитов. Можете представить себе весь ужас путешествия несчастного задыхающегося скунса, который провел полгода в помещении, набитом птицами. Нет, скунс, конечно, не умер, но с тех пор даже его потомки не могут избавиться от омерзительного запашка, который, естественно, является не врожденной чертой этих животных, а приобретенной. И теперь вы знаете, благодаря кому приобретенной. Но вас, людей, это не должно смущать: вам, как всегда, наплевать на причины. Вас раздражает следствие, и потому скунсы для вас — отвратительные животные. Впрочем, эти благородные животные настолько преисполнены чувством собственного достоинства (уж это у них, поверьте, врожденное) что ни разу не делали попыток обелить свой образ в ваших глазах. И правильно. Зачем пытаться раскрыть веки слепца?

Еще о голубке. По одной из версий, — ваших, хочу подчеркнуть, версий, — зеленую ветвь принесла на борт корабля не она, а ворон. Но Ной, якобы, не желал, чтобы вестником спасения стала эта неблагообразная птица, и объявил, что ветвь притащила голубка. Об этом писал один из представителей вашего рода, некий Барнс, в «Истории мира в десяти с половиной главах». При всем том, что его взгляд на историю с Ноем более правдив, чем все эти библейские бредни, я согласиться с моментом касательно ворона и голубки не могу. Ной не мог послать на разведку ворона. По одной, очень простой причине. Вы уже догадываетесь, конечно. Да, все дело в том, что на «Спасении» никакого ворона и в помине не было. Если вас интересует, каким же образом этот вид смог выжить, я предлагаю вам поразмыслить над причинами глянцевой черноты оперения ворона. Она, поверьте, тоже не врожденная черта вида (вообще, за время путешествия у нас, благодаря Ною и его компании, появилось множество приобретенных черт). Дело в том, что Ной отчего-то не пожелал брать на борт ворона, и бедолаге, каким-то чудом прослышавшему о Потопе, пришлось пробираться на «Спасение» окольными путями.

Подозревал ли об этом Ной? Думаю, нет. Ведь, как я уже говорила, в наступление Потопа не верил никто, потому никакого ажиотажа при погрузке на корабль не возникало. Более того, многих животных притащили на «Спасение» силой. Позже Ной не раз вспоминал об этом, и утверждал, что спас нас помимо нашей воли. Вроде бы это так, но… Представьте, что вам предложили переждать Вторую Мировую Войну в концлагере. Представили? Теперь вы лучше поймете настроения животных, спасаемых Ноем в подводной лодке.

Так что особой изворотливости при посадке на борт ворону показывать не пришлось. Он просто залетел ночью в строящийся корабль, и свил маленькое гнездышко в самой отдаленной и уютной каморке. На его беду это оказался камбуз, и несчастной птице со всем его семейством пришлось все полгода путешествия провести в чаду (невестки Ноя готовили ужасно — вечно у них что-то пригорало). Вот ворон и почернел.

Но на разведку он полететь никак не мог: Ной просто не подозревал о его присутствии на «Спасении». Поэтому в тот день в небо поднялась действительно голубка. Могу утверждать это как очевидец: как раз к моменту отлета этой болтливой птицы мы все находились на палубе, выслушивая очередную политинформацию Ноя.

Да, да. Каждый раз, как только ему предоставлялся удобный случай, старикан выстраивал нас в шеренги, и читал ужасно нудные лекции о положении дел в мире. Это было особенно смешно, учитывая, что об окружающем нас мире он знал не больше, чем мы: наш общий кругозор был ограничен иллюминаторами лодки, к которым то и дело подплывали обитатели моря. Но Ноя это не смущало: он самозабвенно врал, плел небылицы, фантазировал, смешивал все это с обрывочными рассказами о мире, которые ему приходилось слышать на рынках… Темы были произвольными. География, политика, история, религия, — он постарался ничего не упустить. При этом его совершенно не интересовало, что на корабле может оказаться кто-то, кто гораздо лучше него разбирается в обсуждаемом ныне вопросе. Представляете, каково было коале слушать поучительные байки патриарха о кустарниках эвкалипта, или (самый запоминающийся случай) мухам — о том, что они, якобы, рождаются из грязи. Чего вы хотите, до Пастера было еще грести и грести.

Причем против мух на корабле Ной, этот поборник чистоты, не протестовал! Что вы. Он считал их неизбежным злом: ведь патриарх и в самом деле верил в то, что эти насекомые появляются из отходов. И все попытки птицы — секретаря объяснить ему, что это распространенное заблуждение, Ноя лишь раздражали. Ну, еще бы. Он ведь прислушивался исключительно к самому себе. И, ах, да, конечно, называл это «мое общение с Богом». Доходило до того, что когда у патриарха бурчало в животе, он говорил, что это какой-то небесный знак. Как будто Богу больше нечего делать было, кроме как залезать в дряхлого занудного старика, и вещать ему что-то на ухо или прямиком в пузо. На самом-то деле Ною следовало ограничить себя в еде (тут он меры не знал никакой), побольше заниматься физическими упражнениями и поменьше пить.

Кстати, возвращаясь к Барнсу и его «Истории мира в 10 с половиной главах». Не подумайте, что я злословлю, когда утверждаю, что большая часть данных, приведенных им — неправда. Этого человека просто ввели в заблуждение: коль скоро вы читали его книгу, то обратили внимание на то, от чьего имени написана глава о Ное, Потопе и спасении избранных. От имени жучков — древоточцев, которых, якобы, пронес на борт корабля в полом кончике своего рога баран. Это дело автора, конечно, кому доверять больше, но я не склонна считать безмозглых насекомых надежным источником информации. И дело даже не в том, что жучки существа глуповатые и беззлобные: специально врать они бы не стали. Просто древоточцы, в силу некоторых особенностей своего вида (и Барнсу бы следовало это учесть) большую часть жизни проводят в дереве. И ничего не видят. Потому свою историю Потопа и спасения они составили на основе слухов, разговоров и сплетней. Они не были очевидцами, вот что я хочу вам втолковать. И потому к их рассказам я бы отнеслась с изрядной долей скепсиса.

Я вынуждена просить у вас прощения за то, что мой рассказ носит несколько сбивчивый характер. Да, как вы уже догадались, некая взбалмошность — тоже приобретенная черта нашего вида, приобретенная именно на подлодке «Спасение». Во-первых, мы не переносим качки, во-вторых, тесных замкнутых помещений, в третьих, собственно воды, в четвертых, угрозы столкновения корабля с подводными рифами, а таковых угроз было много (не забывайте, Ной был отвратительным капитаном). В общем, море, которое мы и до потопа не очень-то любили, сейчас для нас — самое страшное, что только может быть в мире. И уж только такому несносному старику, как Ной, могла прийти в голову «забавная» мысль окрестить нас МОРСКИМИ свинками! Как же, морскими…

Едва «Спасение» столкнулось с какой-то горой, и мы поняли, что все, путешествие кончилось, как наш маленький и сплоченный коллектив немедленно покинул лодку. Мы даже не остались на прощальный парад, поучаствовать в котором старикан так просил всех пассажиров. Ну, уж дудки! Видели бы вы, как все мы (четыре самца, и две самки — одна из которых я) прытью помчались от воды подальше, к зеленым сочным лугам, уже подсохшим на солнце. И с тех пор стараемся к воде без надобности не подходить. И поскольку надобности такой у нас за шесть тысяч лет не возникало (нам вполне хватает жидкости в травах), мы к воде вообще не подходим.

Но сначала, конечно, было путешествие, которое трудно забыть всем нам. Знайте: если морская свинка резко подпрыгивает, и поворачивается в воздухе, это вовсе не свидетельство того, что ей хочется с вами поиграть (как вы до сих пор думаете). Если морская свинка подпрыгнула, она просто вспомнила Потоп. И путешествие на «Спасении», конечно.

Нет, Ной вовсе не был таким тираном, как его описывают оппозиционеры. Но и добрым волшебником (как описывает его Библия) он тоже никогда не был, и, надо отметить, стать им не стремился. Он был очень противоречивой личностью, этот Ной. Лично меня во время путешествия раз десять подмывало то укусить его в пятку, то нежно полизать руку. Хотя эти порывы я старалась сдерживать: никто не знал, каким будет настроение капитана через минуту. Он был маленькой бомбой, этот Ной, и история с ламантином — лучшее тому свидетельство.

Как вы знаете, ламантин — морское животное, похожее на тюленя. Но это вы знаете. Ной об этом и не подозревал, и когда звероловы притащили ему большого ламантина с печальными глазами, найденного, как сами охотники признали, неподалеку от морского берега, то патриарх почему-то решил, что это сухопутное животное. Звероловы срочно отправились ловить самку этого же вида, а сам Ной сколотил для ламантина большой, и, чего уж там, достаточно удобный ящик. Достаточно удобный для того, чтобы спасти свою жизнь, но недостаточно удобный для того, чтобы провести в нем полгода. Вы понимаете, что я хочу сказать.

Итак, ящик был сколочен, самка ламантина доставлена на борт «Спасения», и несчастных животных присыпали стружкой, которая, по замыслу Ноя, должна была их согревать. Абсолютно, подчеркиваю, сухой древесной стружкой. Этого добра у капитана было достаточно: плотники трудились дни напролет.

Все попытки интеллигентного ламантина объясниться, втолковать, что его виду Потоп совершенно не грозит, не произвели на Ноя никакого впечатления. Старикан, — видимо, из-за влажных печальных глаз ламантина, — вбил себе в голову, что это животное просто решило уйти из жизни. Совершить добровольное самоубийство.

— Бедняжка просто не хочет бороться, — сказал о ламантине Ной своей невестке (и, заодно, любовнице) Анаис, — что-то его угнетает…

Эти слова были встречены гомерическим хохотом крысиных блох, подслушивавших, как обычно, разговоры Ноя. К счастью, для человека смех этих насекомых недостаточно громкий, и патриарх ничего не заподозрил. И при всей своей неприязни к блохам я на этот раз с ними согласна. В этом, кстати, мое отличие от представителей рода человеческого: я могу признать правоту особи, лично мне несимпатичной.

Озаботившись судьбой ламантина, Ной, первым делом, решил, что животное угнетает страх перед Потопом. Тогда он решил проводить с ним курс своеобразной терапии. Выражалась она в том, что старик по вечерам приходил к ящику ламантинов, и, будучи в подпитии, рассказывал о том, что скоро Потоп закончится, и он, ламантин, будет жить в доме Ноя. Старик расписывал ламантину самые радужные перспективы грядущей совместной жизни, называл его своим любимцем, обещал кормить до самой смерти, и никогда не обижать. Ламантин, отчаявшись что — либо объяснить Ною, помалкивал, отдуваясь. Нехватка воды, сами понимаете, сказывалась на нем и его супруге не очень хорошо. Ной не обращал на это внимания: ему казалось, что животные потеют просто от страха. Из жалости он даже распорядился занавесить иллюминатор в каюте ламантинов, чтобы «бедняжек не пугал вид морских глубин». В результате ламантины лишились возможности просто посмотреть на свою естественную среду обитания. Как они выжили, спросите вы. К счастью, среди животных был слон, который многое повидал на своем веку. И ламантины были ему знакомы. Когда на подлодке «Спасение» трубили отбой, слон выкачивал воду из отделения для амфибий и поливал ламантинов. Так они продержались два месяца. Потом Ной заметил, что животные выглядят «мокрее, чем обычно». Чтобы решить эту, как ему казалось, проблему, он распорядился утеплить каюту ламантинов, и повелел павлинам три раза в день обмахивать бедолаг хвостами. К чести павлинов, — не самых, увы, умных представителей мира пернатых, — они распускали хвосты только в присутствии Ноя.

В общем, каким-то чудом ламантины сумели выжить во время путешествия на подводной лодке. И в самый последний его день самец, разбив ящик, навалился на иллюминатор (лодка в то время была погружена в воду примерно наполовину) и выдавил его. После чего ламантины спокойно выплыли в море, чтобы спешно отплыть с мелководья подальше. Медлить было нельзя, вода же отступала! Но ламантины, проявив в который раз вежливость и такт, решили сначала попрощаться с Ноем. Они подплыли к борту лодки и посвистыванием дали о себе знать. Всякий порядочный человек, увидевший в море животных, которых считал сухопутными и держал полгода на сухом пайке, сгорел бы со стыда. Но только не Ной. Капитан первого ранга (это звание он присвоил себе на сорок шестой день путешествия) не может ошибаться! Покоритель морей Ной никогда не бывает не прав!

И как же он, по-вашему, на это реагирует? Вместо того, чтобы признать свою ошибку, и извиниться, патриарх приходит в ярость, и, схватив железную палку, пытается ударить по голове ламантина. При этом Ной кричит, что, дескать, ламантин обманщик, и специально (!) попался на глаза охотникам, чтобы провести полгода не в бушующих водах Потопа, а в комфорте и уюте (?). Ламантин, благоразумно отплыв подальше, выразительно крутит ластой у своей усатой морды, и уплывает навсегда. Ной же, напялив капитанскую фуражку, предает это морское млекопитающее анафеме, и завещает представителям рода человеческого уничтожать ламантинов, где бы они не были обнаружены. Вы скажете, враки?

А как же морская корова, скажу я!

Да, да. Морская корова, которая исчезла уже к 19 веку. А ведь ее уничтожили именно поэтому. Очень уж она похожа на ламантина. Да, небольшие различия между этими подвидами есть, но разве вас, потомков Ноя, это интересовало…

Впрочем, простите. С тех самых пор, как «Спасение» столкнулось под водой с кашалотом, я всегда немного путаюсь, когда говорю слишком долго. Итак, я начала с аварии.

Знайте, что никакого осмысленного окончания путешествия Ноя не было. Мы просто всплыли для того, чтобы подышать свежим воздухом, оглядеться вокруг, и послушать очередную лекцию капитана. Кажется, в тот день это было что-то о недопустимости смешивать в питании мясные и молочные продукты. И едва Ной, настроившись (не без литра вина, конечно) начал говорить, как лодка нашла на мель. Мы все, конечно, попадали, все смешалось, но порядок был восстановлен относительно быстро. После чего все увидели, что вода стремительно убывает, уступая место суше. Так что, хоть голубка и принесла зеленую ветвь, Ной не знал, куда причаливать. Мы нашли сушу совершенно случайно. Это первое.