Большая книга летних приключений Веркин Эдуард

Глава 2

ЖЕЛЕЗНЫЕ ЗУБЫ

Я шагнул в пахнущую сеном тишину.

Добирались долго, почти сутки. Поезд, попутка, лодка, попутка, пешедрал, пешедрал, деревня Сорняки. Прибыли. Деревня как деревня, я таких кучу целую по телику видал. Только тихо очень. Собак и тех не слышно.

Тишина давила.

– Сорняки – не то название, – сказал я. – Этой деревне гораздо больше подошло бы чего-нибудь этакое... Мертвоголовка, Дэд Энд, Инферналино. Что-нибудь стивенкинговское. А вот еще лучше Волчья Тишина. Как раз в тему.

Тоска не ответила.

Дом бабушки Тоски оказался совершенно обычным. Маленькое аккуратное строеньице с резными наличниками. Палисад, калитка, колодец. Все как полагается.

– Здесь всегда так по вечерам? – спросил я Тоску, когда мы отпирали калитку. – Как-то напряженно... И ощущение такое, что за тобой подглядывают из всех домов.

– Не всегда, – скупо ответила Тоска. – Заходи давай.

Тоска еще долго запирала калитку, хотя зачем, было непонятно – через невысокий палисадник мог легко перемахнуть даже инвалид Первой мировой войны. Вообще вокруг было спокойно, если бы не эта тишина...

Короче, я почувствовал себя гораздо спокойнее только после того, как входная дверь бабушкиного дома заботливо за нами закрылась. Мы поднялись по ступенькам, миновали еще одну дверь, потоньше да попроще, и попали в дом.

Своих бабушек я не помню. К сожалению, в живых не застал. А Тонькина бабушка мне понравилась сразу. Худенькая, невысокая, с приятным голосом, в платке. Она улыбалась и говорила как-то нараспев.

– Мои дорогие приехали, а я уж заждалась, – бабушка по очереди обняла нас и поцеловала. – Давайте проходите, раздевайтесь, будем ужинать.

Меня бабушка поцеловала как собственного внучка. Это меня удивило, но понравилось.

– Это моя бабушка Надя, – сказала Тоска, обращаясь ко мне. – Бабушка, а это мой друг Феликс.

– Да знаю, как не знать, весь месяц про него рассказывала, – весело отозвалась бабушка, расставляя на столе посуду.

– Бабушка, – с нажимом произнесла Тоска, – ну что такое говоришь!

Я почувствовал, что Тоске стало неловко, и предпочел сделать вид, будто этого совсем не заметил.

– У нас Феликсов еще не было, – говорила бабушка. – Был один Филимон, да и то давно, после войны сразу. На хлебозаводе работал. Однажды напился и сунул руку в мешалку, все пять пальцев оторвало. А он даже не почувствовал толком, руку перемотал и спать лег. А назавтра эти пальцы в буханках находили. И слух сразу пошел, что на хлебозаводе булки из людей пекут.

Бабушка рассмеялась. И через морщины и старость лет я почему-то узнал Тоску.

– А куда можно положить вещи? – поинтересовался я.

– А вот сюда, – и бабушка проводила меня в смежную комнату, – вот твоя постель, белье чистое заправила.

– Ему, бабушка, постель не понадобится, он у нас на полу привык спать, в спальном мешке, – вмешалась в разговор Тоска.

Бабушка с удивлением посмотрела на меня.

– Да, это горькая правда, – я извлек свою постель и расстелил на полу.

Бабушка покачала головой и пригласила нас к столу.

Отужинали мы на славу. Мне даже показалось, что так вкусно меня еще никто не кормил. Хотя еда была самая простая: картошка вареная, салат из помидоров со сметаной и яблоки. Яблоки на самом деле оказались изумительными. Магазинные яблоки по сравнению с ними имели синтетический вкус.

– Это еще прошлогодние, – сказала Тоска. – В этом году еще не собирали.

– Яблоки ничего, – согласился я. – Если прошлогодние такие... Интересно было бы попробовать свежие.

– Попробуешь еще. А пока надо все разузнать.

Тоска повернулась к бабушке:

– Ну что здесь нового произошло? Оборотень не объявлялся?

– Объявлялся, – со вздохом ответила баба Надя, – он теперь долго не успокоится, маньяк-то этот. Проклятый, теперь Никитичну напугал, соседку мою! Она даже заикаться начала.

Баба Надя вздохнула. Я подумал, что простота простотой, а слово «маньяк» бабушке известно. Неумолимый прогресс дошел до самых отдаленных уголков нашей Родины.

Бабушка продолжала:

– Я как крик услышала, из дому выскочила, схватила первое, что попалось под руку. Кочергу вроде бы... Побежала к соседке. Калитка настежь открыта, двери тоже, свет во всех комнатах горит. Никитична моя в углу под иконами сидит и крестится. Я ее потом всю ночь корвалолом отпаивала. Весь пузырек ей споила. А наутро она как заблажит: не хочу, мол, тут оставаться. Побежала в соседнюю деревню, вызвала «Скорую». Ее и увезли. Теперь Никитична в районе лежит. Сказали, что месяц будет лежать, не меньше.

– Может, собаки испугалась? – спросил я. – Или волка? Здесь ведь глушь, волки должны водиться?

– Двадцать лет ни одного волка не видно было. Митрофаныч, это охотник наш, последнего да-авно подстрелил. А как подстрелил, так и не было тут волков. Собаки есть, но уж собаку от волка отличить у нас сможет каждый. Даже Рукасовы на что дураки, а и то, наверное, смогут. Никитична говорит, что это к ней маньяк приходил. Это она за своих пращуров расплачивается, вредные они были, насмешники, сплетники.

Бабушка быстро перекрестилась.

– Маньяк, значит, – покачал головой я.

Мне стало ясно, что слово «маньяк» для бабы Нади обозначает всех вредных существ. Оборотней, вампиров, жуликов, работников Пенсионного фонда.

Я достал свой комп. Комп у меня навороченный, не знаю, говорил это или нет. Помимо всяких разных полезных вещей, о которых, возможно, пойдет речь ниже, в компьютер встроен диктофон. Двадцать два часа непрерывной записи. Удобно.

– Рассказывай, бабушка, – сказала Тоска. – А мы запишем пока.

– В газету понесете? – осведомилась бабушка.

– Книгу напишем, – ответила Тоска. – Нам в школе задали собирать разные былины...

– Книгу это хорошо. Книга это интересно... Ну так, значит, вот. Как раз перед империалистической войной дело это было. Жил в нашей деревне один кузнец. Мастер – золотые руки. Что хочешь мог сделать. Дар у него был. Однажды взял и сделал он железного соловья. Так тот соловей не только песни пел, но даже прыгал с одной железной веточки на другую. И все у этого кузнеца было, хорошо жил, богато. И невесту он себе нашел – первую красавицу на деревне...

Ну, это уж как водится, подумал я. Кузнец – золотые руки, девица – первая красавица. Не хватает негодяя.

– И наметили они свадьбу уже, на осень, как раз после ярмарки. А до ярмарки надо было работать. Кузнец и работал. Ему купцы, не знаю откуда, из-под Макарьева откуда-то, большой заказ дали. И денег обещали заплатить тьму-тьмущую. Кузнец весь день и работает, кует железо, а иногда еще и ночью кует. А братья его завидовать ему стали – что это, мол, он так много денег получит, а мы что? Люди такие завистливые ведь, страсть просто. И вот стали братья кузнецу нашептывать, что, мол, не все у тебя в порядке с невестой. Засматривается на нее барин, да и сама она к нему тоже, мол, неравнодушна...

А вот и негодяй. Вернее, негодяи. Братья-негодяи, подумал я. Завистливые жадные поселяне.

Баба Надя продолжала рассказ:

– Кузнец стал мрачнеть и мрачнеть. А посмотреть, чем там невеста на самом деле занимается, нельзя – работы много. Но ничего, как-то справился. И к ярмарке заказ выполнил. Погрузил все на телеги, поехал на ярмарку купцам сдавать. А невеста осталась его ждать. Купцам товар понравился, оценили его хорошо, дали много денег, даже больше, чем кузнец ожидал. И вот кузнец решил немножко погулять, отвести, так сказать, душу после трудов. Купил он вина, купил баранок, снетков две корзины, пьет, ест, веселится. А купцы, что рядом с ним гуляли, давай к нему приставать. Что, говорят, кузнец, ты можешь выковать? Все, отвечает кузнец. Все могу выковать, что только есть в этом мире. А что, спрашивают купцы, можешь ли ты выковать железного человека? Чтобы ходил, работал и разговаривал? Нет, отвечает кузнец. Человека не могу. А вот собаку или другого какого зверя – могу. И будет он бегать, будет прыгать. И брехать будет – коли прикажут. Купцы смеются, вина кузнецу подливают. Долго ведь работать придется над такой собакой, говорят, поди, целый год, а то и два. А кузнец совсем распьянел, смеется: какой год, какие два, говорит, за ночь скую железную собаку.

Бабушка зачерпнула из ведра воды, промочила горло.

– И вот стали его подзуживать другие купцы – не скуешь, говорят, железную собаку за ночь, нельзя такое сковать. Скую, отвечает кузнец. Завтра будет здесь железная собака. Стали они об заклад биться. И поставил кузнец все, что заработал. Взял железо, взял инструменты и пошел в кузню к тамошнему ковалю. Закрылся там и давай молотками стучать. Всю ночь стучал, и утром стучал, а как взошло солнце, так купцы и пошли посмотреть, что у него получилось. Кузнец лежал возле горна и спал. Механическую собаку он не смог сделать, успел сделать только железные зубы.

Бабушка показала руками, какие именно зубы он смог сделать. Видимо, это были железные челюсти.

– Зубы эти щелкали как живые, купцы даже их испугались. Но потом вспомнили про спор, разбудили кузнеца и потребовали деньги. Кузнецу делать нечего было, деньги он отдал. И поехал к себе в село без денег, безо всего, только с этими железными зубами, хотя ярмарка еще должна была идти целую неделю. Приехал к себе, бросил зубы на полку. Приходят братья, спрашивают: как съездил, кузнец, много ли денег заработал, много ли бус своей невесте купил? Кузнец не отвечает, молчит, весь в печали. А братья и смеются: к барину твоя невеста ушла, с ним теперь будет жить. Он побежал к невесте, а ворота заперты, нет никого. И тогда он проклял и себя, и всех, и от бога отказался.

Бабушка перекрестилась снова.

– И так была сильна его ярость, что дошла она до самой этой...

Бабушка забыла, до чего дошла ярость.

– Ну, до этой, – она указывала пальцем в пол, – туда дошла...

– До геенны огненной, – помог я.

– Точно! До геенны. И поднялся из геенны сам Сатана, к нему, к кузнецу, пришел и сказал: «Отдай душу, а я тебе выполню желание любое. Хочешь королем стать, хочешь купцом богатым, кем хочешь, тем тебя и сделаю». А ярость в кузнеце так и кипит, так и брызжет. Не хочу, говорит, быть ни купцом, ни королем, никем не хочу. Хочу барину отомстить, который невесту у меня увел, как это сделать? Посмеялся нечистый, взял с полки зубы железные да и говорит: «Вставь эти зубы и иди к обидчику». Схватил кузнец зубы да и вставил себе. И почуял он, что что-то с ним неладно. Посмотрел он в зеркало, а там вместо человека зверь, обличьем похожий на волка. Зарычал волк и побежал к барину.

– Не надо дальше, – попросила Тоска. – И так все понятно, что там было.

– Понятно? – спросила баба Надя.

– Понятно, – кивнул я. – Все понятно. Расправу над барским семейством вполне можно опустить.

– Ну, как знаете, – вздохнула баба Надя.

И я подумал, что это, наверное, была самая любимая ею часть истории.

– Тогда расскажу, что было в конце... Прибежал кузнец домой, сел на лавку. Весь в крови перепачкан, а сам довольный. Стал зубы вынимать, а они и не вынимаются. Приросли. И так кузнец и сяк – никак не получается. Стал навсегда волком. Завыл он тогда, заплакал горько. А тут невеста его, как назло, приехала, идет к нему в дом, улыбается. Где ты, говорит, мой любый. Я с батюшкой в город ездила, ленты к нашей свадьбе выбирать. Понял тогда кузнец, что обманули его братья, возвели и на невесту, и на барина напраслину. И понял, какой грех на нем. Выпрыгнул он в окно, чтобы невеста его не видела таким страшным. Убежал в лес. И стал жить в лесу в берлоге. И скоро не стало в том лесу ни зверей, ни птиц. Зверей кузнец всех порвал в своей злобе железными зубами, а птицы улетели, испугавшись, а невеста погрустила-погрустила, да вышла замуж за другого. Свадьба была пышная, с музыкой, две недели гуляли. И зверь, в которого кузнец уже совсем превратился, услышал эту музыку и пришел из леса поглядеть. Люди как увидели его, так закричали и разбежались, поскольку он был очень, очень страшен. А некоторые даже упали замертво. И так страшно стало зверю, что пошел он тогда к барской усадьбе и прыгнул в пруд. И железные челюсти потащили его на дно.

Бабушка Надя замолчала, набирая воздуха. Я почувствовал, как по левой руке поползли крупные мурашки. История пробирала.

– А дальше что? – спросила Тоска.

– Дальше? Дальше вот что было. Прошлым летом стали тот пруд осушать. Один «новый русский» человек из города купил усадьбу, хотел себе ее отстроить и перед другими хвалиться. Стал пруд осушать, рабочих нагнал, вот и наткнулись на дне на эти железные зубы...

– Это достоверный факт?

Вообще-то я почти никогда не перебиваю взрослых, но в данном случае это было сделать просто необходимо.

– Точно нашли эти железные зубы? – спросил я.

– Я сама, конечно, не видела, – сказала баба Надя, – но говорят, что нашли. Прямо на дне пруда. А как нашли их, так все местные мужики, что у «нового русского» работали, сразу поразбежались, ни за какие деньги больше не хотели работать. Он привез каких-то турок, что ли, они вновь взялись за усадьбу, но через три дня все сгорели. Прямо во сне. С вагончиком. Тогда «новый русский» бросил все и уехал. Так усадьба и стоит. А пруд снова водой и илом затянуло, так что там теперь ничего и не узнаешь.

– И все? – поежилась Тоска.

– Не все, – скорбно покачала головой бабушка. – Пруд хоть и затянуло, но дух кузнеца уже потревожили. Вот он и отправился бродить по округе. И в маньяка вселился. Теперь как жить?

– Не волнуйся, бабушка, – сказала Тоска. – Все образуется.

– Точно, – подтвердил я. – Все, конечно, образуется.

Лично мне эта история не показалась правдоподобной. Сказки все это. В каждой деревне полно подобных баек. Легенда. Эта, кстати, довольно оригинальная, раньше я вроде ничего подобного не встречал. К тому же в истории содержалось откровенно нелогичное звено. Баба Надя сказала, что история эта произошла с пращуром ее соседки Никитичны. А если он не женился, да еще и утопился в барском пруду, какой он тогда пращур? Какое тогда родовое проклятие?

– А у Никитичны что-нибудь пропало? – спросила Тоска.

– Вроде как нет, – ответила баба Надя. – Да и что маньяку нужно?

– Это точно, – сказал я.

Баба Надя перекрестилась в очередной раз, собрала посуду и понесла ее мыть к умывальнику. Тоска, воспользовавшись отсутствием бабушки, бережно достала из кармана блокнотик и помахала у меня перед носом.

– Здесь я делаю все необходимые записи, – шепотом пояснила она. – Компьютер, это, конечно, хорошо, но про старые способы тоже забывать не следует.

Тоска открыла чистую страничку и написала: «Никитична, жертва № 3. Ничего не пропало. Лежит в больнице».

Я показал Тоске большой палец и кивнул в знак одобрения. Пусть пишет. Ведение записей дисциплинирует мозг, это давно подметили великие люди.

– Пойду выйду, воздухом подышу перед сном, – сказал я. – Проветрюсь.

– Далеко не ходи, мало ли чего, – отозвалась из-за умывальника бабушка.

– Я на крыльцо только, – ответил я.

Тоска с бабушкой стали болтать о каких-то родственниках, Тонькиных родителях и ценах на хлеб, масло и томатную пасту.

На улице стало прохладно. А может, просто казалось после теплой избы. Дышать было легко и приятно, не то что в городе. Воздух казался наполненным яблочным ароматом и почему-то запахом винограда. Вкусно пахло, хоть в бутылки закатывай. На небе каким-то уж очень искусственным светом светила луна.

Полнолуние скоро, про себя отметил я. Удачненько приехали. Впрочем, все что ни делается, все к лучшему. Такая вроде пословица.

Скрипнула дверь, появилась Тоска.

– Ну, что скажешь? – спросила она.

– Забавная история, – я зевнул. – Интересно для любителей фольклора. Я такую сказку пока не встречал. А ты что, раньше ее не слышала?

– Не, бабушка не рассказывала. Ты думаешь, что это неправда?

Я пожал плечами.

– Во всей этой истории содержится довольно серьезное противоречие, – сказал я.

– Какое?

– А ты не чувствуешь?

Тоска задумалась.

– Не чувствую, – сказала она через минуту.

Неудивительно, подумал я. Ведь женщины гораздо выносливее мужчин. За счет чего-то эта выносливость должна образовываться? За счет чего? Правильно. За счет логического мышления.

– Бабушка говорит, что этот кузнец был родственником ее соседки Никитичны. А между тем, что в легенде говорится?

– Что?

– Что кузнец увидел свадьбу собственной невесты и утопился. Значит, у него не осталось детей.

– Ну, – протянула Тоска. – Так бабушка же не говорила, что Никитична – его правнучка. Помнишь, там ведь братья кузнеца настраивали. А Никитична вполне может приходиться кузнецу... ну, внучатой племянницей. Вот и проклятие.

Я отрицательно помотал головой. Сказал:

– Проклятие распространяется только по нисходящей линии. То есть от родителей к детям. Нельзя проклясть даже родного брата или сестру. Не говоря уже о братьях двоюродных-троюродных. Так что дефект в истории есть.

– Тебе бы, Куропяткин, в ЦРУ работать, – надулась Тоска. – Все ты отрицаешь, все ты опровергаешь...

– Не все, а лишь факты, откровенно не укладывающиеся в здравый смысл. Здравый смысл говорит, что такие истории... Возможно, они имеют под собой рациональное зерно, но скорей всего это так называемые былички...

– А кто же тогда нападает на старушек?

– Не знаю. Но мне не хотелось бы, чтобы эта история была правдой. Встречаться с таким... с таким существом совершенно не хочется.

– Конечно, не хочется. Но другого пути нет. Надо нам все тут хорошенько выяснить.

– Это уж само...

Я остановился на полуслове. Потому что в тишине, разлитой над глухой деревней Сорняки, послышался долгий тоскливый вой.

Волчий.

Глава 3

УЛИЦА ФАДЕЕВА

На следующее утро баба Надя разбудила нас довольно рано и отправила за молоком. Тоска сказала, что бабушка считала большим грехом залеживаться по утрам. «Кто рано встает, тому бог подает» – так обычно говорила бабушка.

– А зачем за молоком-то идти? – не понял я.

– Деревенская специфика, – ответила Тоска. – Вставай. Или полью тебя водичкой.

– Не надо фамильярностей, мы с тобой вместе лягушками не перекусывали.

Тем не менее я поднялся, умыл физию, почистил зубы и был готов. Дурацкая татуировка с плеча не сошла. Даже как-то въелась, что совершенно мне не понравилось. Я попробовал потереть ее возле колодца песком. Бесполезно.

– Молоко у старого магазина, – напомнила бабушка.

Мы взяли чистую тару на замену и побрели к магазину, возле которого и происходила торговля. Молоко привозили из соседнего села фермеры и продавали прямо с машины в трехлитровых банках. Каменный век, кремневые топоры.

И тащиться надо через всю деревню. По улице Фадеева.

Впрочем, такая прогулка была полезной с практической точки зрения. Осмотр окрестностей – неотъемлемая и важная часть всякого расследования.

Вот я и осматривал.

Ничего особенного не наблюдалось. Деревня как деревня, обычные дома, обычные постройки. Большая часть домов заколочена, нежилые, значит.

– Кстати, – спросил я, когда мы прошли почти половину поселения, – вчера, насколько я понял, так сильно пахли здешние яблоки?

– Это из сада, – Тоска махнула рукой куда-то вбок. – Там еще деревья остались. А раньше сад вообще был повсюду. Куда ни пойдешь – везде сад, везде яблоки... А теперь мало...

Показался магазин.

– Видно, молока еще нету, не подвезли... – сказала Тоска.

– Слышь, Тоска, а чего пиплов-то так много? Вроде ты говорила, тут одни бабульки проживают, да и тех полторы штуки?

– Это из соседних деревень люди. Тут еще осталось несколько. К тому же народ на лето приезжает погостить, потом обратно в город уматывает. А в Сорняках, типа, центр молочной торговли. Место просто удобное.

– Понятно, – сказал я. – Пойдем, послушаем местные сплетни.

Я сделал лицо кирпичом и направился к скоплению. Очередь не обратила на нас никакого внимания, мы устроились на ржавом тракторном двигателе и стали слушать.

Местные, в основном дедки и бабки, говорили о наболевшем. О пенсии, о ее ничтожности. Старая песня. Жалко их.

Поговорив о пенсии, народ переключился на фермеров и обрушил на них свой заочный праведный гнев. Оказывается, фермеры частенько запаздывали с молоком, а иногда и вообще вчерашнее продавали. За что сейчас они были изруганы с душой и искренним усердием.

Третьим пунктом обсуждения шло то, что нужно.

– Вчера-то в Филисове деда утащили.

– Куда?

– Куда-куда, туда. Андрей Андреич, знаете его?

– Ну...

– Вышел в огород, а тут чудище. Схватило его и утащило. Даже пикнуть не успел.

– Да нет никакого чудища, выдумки все это.

– Как же, нет. Еще какое есть! Давно говорили, что чудище появится. Предрекали...

– Одна старушка из Коткишева видела, как оборотень из лесу наблюдает за их деревней. Жертву подыскивает.

– Да он в лес пошел просто. Этот Андрей Андреич всегда в лес на три дня ходит. Грузди солит и сразу ест, солит и сразу ест. Все про это знают...

– Вы бы бросали слухи распространять. У нас вся округа только на городских и живет. Детишек они сюда на отдых привозят, а вы тут про вурдалаков каких-то рассказываете! Кто будет молоко покупать, кто будет ягоды покупать и грибы? На что жить будем? Завязывайте вы с этим, ум-то надо иметь, в конце-концов?!

– И есть одно верное средство. Надо взять перец с солью, смешать с...

С чем именно надо смешать перец и соль, я так и не узнал, поскольку на улице показался фермерский грузовик с молоком.

Фермеры оказались мрачными бородатыми мужиками, совсем такими, как их показывают в кино. Довольно страшными. Я бы в пинг-понг с ними играть не стал. Они быстро и сердито продавали молоко, обсчитывали пенсионеров, ругались. Но я заметил кое-что интересное. Фермеры были вооружены. Помповыми ружьями. И даже с лазерными прицелами.

Обстановка в округе и в самом деле была напряженная.

– У бабы Нади ружье есть? – спросил я Тоску шепотом.

– Не знаю... У дедушки, наверное, было...

– Надо выяснить. Но вряд ли есть, если дед был охотником, то ружье вполне могли и изъять. Надо выяснить. Очередь подходит.

Купив свою банку молока, мы отправились в обратный путь. Шли себе, никого не трогали. Примерно на середине дороги нам встретились два молодых человека дебильной наружности. Они направлялись совсем в другую сторону, но, завидев нас, остановились. Бежать было глупо, хотя намерения этих типов ясно читались по их наглому виду.

Будут цепляться, подумал я. Цепляться к городским – таков древний, освященный веками деревенский обычай.

К сожалению, я не ошибся.

Типы ухмылялись и хихикали. Два здоровенных лба. Ну, хоть бы один был чуть поменьше или похилее, так нет – оба просто богатыри какие-то. Взращены на молоке и экологически чистой редиске.

– Вы только посмотрите, Антонина себе кавалера выписала из города, – глумливым голосом произнес тот, что стоял справа.

– Молочком решила его попотчевать, – отозвался тот, что слева. – А то у него чахотка, наверное...

– Гы-гы-гы. Га-га-га.

Это они так засмеялись.

– Ты бы хоть предупреждала, что у тебя здесь поклонники водятся, – шепнул я Тоске. – А то ставишь меня в неловкое положение. Который из них избранник сердца?

Тоска предпочла не заметить мою подколку. Я прикинул, велик ли шанс заделаться валенками, потихонечку обойти аборигенов с фланга и укрыться под дружественными сводами бабушкиного дома. Шанс, пожалуй, имелся...

Но не получилось. А все из-за Тоски.

– Познакомься, Феликс, перед тобой две местные достопримечательности, – с вызовом сказала Тоска. – Вернее, одна. Называется Тянитолкай[22]. А по отдельности Рукасов и Мобила.

Местные переглянулись.

– Мобила тот, что слева, – Тоска указала мизинцем, – вечно с мобильником ходит. Вернее, с корпусом от мобильника, купил за полтинник у вьетнамцев. Старики в технике плохо разбираются, Мобила у них в авторитете...

Мобила насупился. Напрасно Тоска так сразу на конфликт нарываться стала, может быть, удалось бы миром разрулить. Впрочем, ей виднее.

– У меня он настоящий, – обиженно сказал Мобила. – Могу показать.

– Покажи своей маме, – огрызнулась Тоска.

Мобила скрипнул зубами. Тоска продолжила:

– Тот, что справа, – это Рукасов. Рукасов это фамилия... Впрочем, и кличка тоже. Удивительный пример совпадения формы и содержания. Лично я, когда слышу слово «Рукасов», хочу жизнерадостно смеяться.

И Тоска засмеялась. Но совсем не жизнерадостно.

Реакция двух типусов последовала незамедлительно.

– Молчала бы, метелка, – сказал Рукасов.

– А то мы сейчас вам такой тянитолкай устроим, что мало не покажется! – рявкнул Мобила.

Он быстро шагнул в мою сторону. Я думал, что сразу в морду бить будет, но Мобила оказался оригиналом. Он рывком выдернул банку с молоком у меня из рук, а самого меня оттолкнул в сторону.

– Всяким Феликсам будет полезнее дома посидеть и тараканов помучить, а не здесь шататься, – сказал Мобила. – Пока мы только предупреждаем.

Он гадко улыбнулся и стал жадно пить из банки. Я поглядел на Тоску. Она отрицательно помотала головой.

– Нет ничего приятнее с утра выпить литр, другой молока, – заявил Мобила, напившись, – но мы сегодня не жадные, много пить не будем, надо и бледненькому Феликсу молочка оставить. Пусть котеночек полакает!

– Пусть полакает, – согласился Рукасов и заржал.

Меня эта выходка очень разозлила. Молока на таких уродцев не напасешься.

– Поставь банку на землю, – сказал я. – Иначе будешь строго наказан. Оба будете строго наказаны.

– Смотри, а Феликс-то шипеть умеет, – Рукасов сделал театрально испуганные глаза, – а может, у тебя, Феликс, и коготки есть? Царапка какой!

Теперь глупо заржал Мобила.