Всего один день Форман Гейл
— Приятный. Нормальный. Я ему показала твою фотку, он сказал, что ты темная и таинственная, — Мел протягивает руку к моим волосам. — Хотя тебе бы снова сделать стрижку. Сейчас у тебя бардак на голове.
Я с Лондона не стриглась, волосы сейчас до плеч, висят, как неопрятная занавеска.
— Я хотела именно так выглядеть.
— Ну, ты своего добилась. Но он действительно симпатичный. Мэйсон…
— Мэйсон? Что это за имя?
— Ты к имени будешь цепляться? Говоришь, как твоя мать.
Я едва сдерживаю желание ткнуть ей в глаз палочкой для еды.
— Ну ладно, какая разница? Может, он на самом деле Джейсон, но предпочитает представляться как Мэйсон, — не унимается Мелани. — Кстати. Меня тут никто Мелани не зовет. Либо Мел, либо Лейни.
— Два имени по цене одного.
— Эллисон, это колледж. Никто тебя не знает. Никогда больше не будет возможности создать себе новую личность. Тебе стоило бы попробовать, — она со значением смотрит на меня.
Мне хочется ответить, что я пробовала. Но она не прижилась.
В общем, оказывается, что Мэйсон действительно не так плох. Умный, даже слегка заумный, он с Юга — это, полагаю, объясняет его имя, и говорит он с энергичным акцентом, над которым сам и прикалывается. Когда мы идем на эту вечеринку по бесконечной, пустынной и продуваемой всеми ветрами улице, за несколько километров от метро, он в шутку говорит, что он хипстер-полицейский, и спрашивает, достаточно ли у меня татуировок — только они дают право находиться в этой части города. Тревор показывает свой круговой трайбл, а Мелани заводит беседу о том, как она хочет сделать «татуху» на щиколотке или на заднице, или еще в каком месте, где делают девушки, а Мэйсон смотрит на меня, слегка закатив глаза.
Когда двери лифта открываются, мы сразу оказываемся в этом лофте, он огромный и в то же время какой-то ветхий, на стенах висят огромные холсты, а пахнет масляными красками и брезентом. В сквоте стоял такой же запах. Очередная мина. Я отпихиваю ее ногой, прежде чем она взорвется.
Мелани с Тревором без умолку трещат о той крутой группе, которая будет сегодня выступать, она даже показывает на телефоне их клип в ужасном качестве. Они поздравляют друг друга с тем, что им выпал шанс увидеть выступление в такой интимной обстановке, пока о них не узнал весь мир. Когда музыканты появляются, Мелани — Мел, Лейни, как угодно — с Тревором несутся к сцене и начинают там отплясывать как безумные. Мэйсон остается со мной. Слишком шумно, нет смысла и пытаться разговаривать. И я этому рада, но также мне приятно и то, что я осталась не одна. Я снова чувствую, что у меня над головой загорается вывеска «туристка», хотя я и нахожусь в родной стране.
Прошла, казалось, целая вечность, музыканты наконец расходятся на перерыв; но в ушах так звенит, словно они все продолжают играть.
— Как насчет возлияний? — спрашивает Мэйсон.
— А? — Я едва слышу.
Он изображает, что пьет.
— О, нет, спасибо.
— Я СЕЙ-ЧАС ВЕР-НУСЬ, — говорит он, тщательно артикулируя, словно чтобы я могла прочитать по губам.
А Мелани с Тревором тем временем тоже занялись чтением по губам — на свой лад. Обжимаются на диванчике в углу. Как будто не замечая, что вокруг полно народу. Я и не хочу на них смотреть, но отвернуться не могу. От их поцелуев мне плохо физически. Эти воспоминания слишком трудно задвинуть. Труднее всего. Поэтому я и держу их на самой глубине.
Мэйсон возвращается, себе он взял стакан пива, мне — воды. Он тоже смотрит на Мелани с Тревором.
— Это было неизбежно, — сообщает он мне. — Они уже две недели ходят вокруг друг друга, как собаки в течке. Я все гадал, в какой же момент это начнется.
— Выпивка и «драйвовая» музыка, — говорю я, рисуя пальцами кавычки.
— Каникулы. Начинать легче, когда знаешь, что какое-то время потом вы не увидитесь. Так напряга меньше, — Мэйсон снова смотрит на них. — Даю им две недели. Максимум.
— Две недели? Щедро. Некоторых ребят не больше, чем на одну ночь хватает, — даже в таком шуме я слышу горечь в своем голосе. Чувствую этот вкус на языке.
— Тебе бы я дал больше одной ночи, — отвечает Мэйсон.
Да, правильный подход. Хотя кто знает? Может, он говорит искренне, но я-то уже поняла, что не в состоянии отличить искренность от обмана.
Я хотела бы обо всем этом забыть. Чтобы все эти воспоминания исчезли или вытеснились чем-то другим и перестали меня преследовать. Поэтому когда Мэйсон наклоняется ко мне, чтобы поцеловать, я ему позволяю. Я стараюсь забыться, не думать о том, не разит ли от меня этой горечью. Я хочу, чтобы меня целовал кто-то другой, сама пытаюсь быть кем-то другим.
Но Мэйсон вдруг дотрагивается до моей шеи, в том месте, где был порез, хотя он давно зажил, и я отстраняюсь.
Он все же был прав: шрама не осталось, хотя мне в некоторой степени этого жаль. Так было бы какое-то свидетельство того, что произошло, какое-то оправдание моим навязчивым воспоминаниям. А когда ты единственный, кто видит пятно, только хуже.
Семнадцать
Декабрь
Канкун, Мексика
У нас с Мелани уже вошло в традицию по приезде в Канкун сразу же раздеваться до купальников и бежать на пляж для инаугурационного заплыва. Это как обряд отпускного крещения. Мы делали это все последние девять лет, что приезжали сюда.
Но в этом году, пока Мелани разыскивает в чемодане бикини, я сажусь за небольшой столик, стоящий у двери в кухню, на котором обычно лежат лишь поваренные книги, и раскрываю учебники. Ежедневно с четырех до шести я должна заниматься. Выходной только на Новый год. Таковы условия моего освобождения под честное слово.
Я весь семестр скрывала свои оценки, так что когда в конце года родителям пришла ведомость, они были в шоке. Но я старалась. Честно. Получив ужасные результаты на промежуточных тестах, я стала прилагать еще больше усилий, но проблема в том, что эти низкие оценки не были связаны с тем, что я обленилась. Или занятия пропускала. Или постоянно тусовалась.
Хотя, судя по постоянной усталости, можно было подумать, что тусовалась. Даже если я спала десять часов за ночь, когда я входила в аудиторию и препод начинал читать нудную лекцию о волновом движении и выводить на монитор уравнения, цифры пускались в пляс у меня перед глазами, веки тяжелели, и просыпалась я от того, что остальные студенты спотыкались о мои ноги, когда шли на следующее занятие.
В течение недели, отведенной на подготовку к экзаменам, я пила столько эспрессо, что вообще не спала, словно мне вернули все то время, которое я проспала в классе. Я зубрила изо всех сил, но к тому времени я уже настолько отстала, что все было бесполезно.
С учетом всего этого, увидев средний балл 2,7, я сочла его чудом.
Нечего и говорить, что мои родители подумали иначе.
Когда на прошлой неделе пришел конверт с оценками, мои родители психанули. А они, когда психуют, не кричат — они, наоборот, затихают. Но от их разочарования и злобы можно оглохнуть.
— Эллисон, ну и как, по-твоему, нам с этим обходиться? — спросили меня, когда мы сели за стол, как будто их действительно интересовало мое мнение. Потом мне представили варианты на выбор. Можно отменить поездку, что было бы ужасно несправедливо по отношению ко всем остальным, или же я могу поехать на определенных условиях.
Мелани с сочувствием смотрит на меня и уходит переодеваться. В глубине души я хотела бы, чтобы она из солидарности тоже бойкотировала поход на пляж, хотя я и понимаю, что это эгоистично с моей стороны, но мне кажется, что старая Мелани так бы и сделала.
Но теперь Мелани новая. Или даже новейшая. Через месяц после Дня благодарения она стала выглядеть совершенно иначе. В очередной раз. Теперь у нее асимметричная стрижка, колечко в носу, за что родные ее пилили, пока она не сказала, что выбор был между пирсингом и тату. А теперь, когда она переоделась в бикини, я вижу, что она перестала брить волосы под мышками, хотя они у нее тонкие и светлые и это едва заметно.
— Пока, — говорит подруга, выскальзывая за дверь, а ее мама сует ей в руку крем для загара с коэффициентом защиты 40. Моя же мама ищет в чемодане лупу, чтобы осмотреть все матрасы на предмет клопов. Отыскав ее, она подходит ко мне и делает вид, что рассматривает учебник по химии. Я резко его захлопываю. Она недовольно смотрит на меня.
— Думаешь, я хочу за тобой надзирать? Я-то думала, что, когда ты уедешь в колледж, у меня появится куча свободного времени, но выходит, что следить за твоей успеваемостью — это работа на полную ставку.
Да кто тебя просил за мной следить? Я вспыхиваю. Но только в мыслях. Прикусив губу, я открываю химию и покорно перечитываю начальные главы, чтобы наверстать упущенное. Но и в этот раз я понимаю не больше, чем при первой попытке.
Вечером мы все вшестером отправляемся ужинать в мексиканский ресторан, в один из восьми, сотрудничающих с нашим курортом. Каждый год в первый вечер мы идем именно в него. Официанты тут ходят в огромных сомбреро, играет гастролирующая группа мариачи, но еда на вкус точно такая же, как в «Эль Торрито» дома. Когда официант спрашивает, что мы будем пить, Мелани заказывает пиво.
У родителей глаза на лоб лезут.
— По закону тут нам можно, — как ни в чем не бывало говорит она.
Мама смотрит на Сьюзан со значением.
— Мне кажется, это неразумно, — добавляет она.
— Почему? — я решаюсь бросить вызов.
— Если тебя интересует мое мнение, то это связано не столько с возрастом, сколько с ожиданиями. Там, где вы выросли, алкоголь разрешено употреблять с двадцати одного года, так что сейчас вы пить, вероятно, не готовы, — отвечает Сьюзан как терапевт.
— Извините, вы что, в колледже не учились? — спрашиваю я. — Не думаю, что в этом отношении все сильно поменялось. Вы что, забыли, что все там только и делают, что пьют?
Мои родители переглядываются между собой, потом смотрят на Сьюзан со Стивом.
— Так в этом дело? Ты в колледже слишком много выпивала? — спрашивает папа.
Мелани начинает так хохотать, что бутилированная вода, которую привезла моя мама, брызгает у нее через нос.
— Извините, Фрэнк, вы что, Эллисон совсем не знаете? — Они продолжают смотреть вытаращенными глазами. — Во время поездки прошлым летом пили все, — взрослые просто в шоке. — Ой, да ладно! В Европе можно с восемнадцати! Так вот, пили все, кроме Эллисон. Она же — сама добродетель. А вы спрашиваете, бухает ли она в колледже? Это просто смешно.
Папа смотрит на меня, потом на Мелани.
— Мы лишь пытаемся понять, что с ней. Почему средний балл — два и семь.
Теперь пришел черед Мелани таращить глаза.
— У тебя два и семь? — она зажимает рот рукой. — Извините. — В ее взгляде удивление смешано с уважением.
— У Мелани три и восемь, — хвалит ее мама.
— Да, Мелани гений, а я идиотка. Теперь это подтверждено официально.
Мелани, кажется, уязвлена.
— Я учусь в Галлатине. У нас там все отличники, — как бы извиняясь, говорит она.
— Вот Мелани, наверное, пьет, — говорю я, совершенно в этом не сомневаясь.
На миг она занервничала.
— Естественно. Но не до отключки. Я же в колледже учусь. И пью. Как все.
— А я нет, — отвечаю я. — С учетом того, что в колледже Мелани все отличники, а в моем — все троечники, может, мне тоже стоит несколько раз забухать, и тогда мы будем на равных. Наверное, этот план получше, чем ваш дурацкий домашний арест с учебниками.
Я настроена решительно, хотя это и безумие, потому что я пива даже не хочу. Единственное, что мне нравится в этом ресторане, так это безалкогольная «Маргарита» — ее делают из свежих фруктов.
Мама поворачивается ко мне, как будто ловя ртом мух.
— Эллисон, у тебя проблемы с алкоголем?
Я бью себя по лбу.
— Мама, у тебя проблемы со слухом? Что-то я не уверена, что ты слышала хоть слово из того, что я сказала.
— Думаю, тебе стоит немного уступить, пусть выпьют пива с ужином, — говорит Сьюзан.
— Спасибо! — отвечаю я ей.
Мама смотрит на папу.
— Пусть девочки выпьют пива, — в порыве соглашается он, подзывает официанта и заказывает два бокала «Текате».
Это в некотором роде победа. Правда, пиво мне даже не нравится, так что приходится пить его маленькими глоточками из запотевающего бокала, к тому же мне не удается заказать «Маргариту», которую я на самом деле хотела.
…На следующий день мы с Мелани сидим у огромного бассейна. Мы впервые остались вдвоем с самого приезда.
— Мне кажется, надо сделать что-нибудь необычное, — предлагает она.
— Согласна. Мы приезжаем сюда каждый год, и все идет одинаково. Даже на одни и те же идиотские руины ездим. В Тулуме, конечно, красиво, но мы могли бы и что-нибудь другое придумать. Уговорить родоков съездить туда, где мы еще не были.
— Например, поплавать с дельфинами? — говорит Мелани.
Мы этого раньше не делали, но у меня на уме другое. Накануне я рассматривала карту полуострова Юкатан, которая висит в фойе, а также руины на материке, которые не входят в популярные маршруты. Может, мы сможем получше узнать настоящую Мексику.
— Я думала, что можно поехать в Кобу или Чичен-Ицу. Посмотреть на другие руины.
— Какая ты дерзкая, — поддразнивает меня Мелани и делает глоток чая со льдом. — Хотя я говорила про празднование Нового года.
— А… Значит, ты не хочешь танцевать макарену с Джонни Максимо? — Этот Джонни — уже никому не нужная звезда мексиканских сериалов, который теперь подрабатывает на курортах. Все мамочки от него без ума, потому что он красавчик и мачо и всегда называет их нашими сестрами.
— Что угодно, только не макарена! — Мелани откладывает книгу, что-то авторства Риты Мэй Браун[27], похоже на то, что это им задали, но подруга говорит, что нет. — Один бармен рассказал мне, что на пляже в Пуэрто-Морелос будет грандиозная вечеринка. Это местная традиция, но он говорит, что там много туристов. Но только такие, как мы. Молодежь. Там будет выступать местная группа, они играют рэгги, так необычно. В хорошем смысле.
— Да ты просто хочешь найти какого-нибудь мужика младше шестидесяти, с кем можно будет потискаться с наступлением полуночи.
Мелани пожимает плечами.
— Младше шестидесяти — да. Мужика? Может, и нет, — и смотрит на меня так странно.
— Что?
— Ну, я теперь типа с женщинами.
— Что?! — выкрикиваю я. — Извини. С каких это пор?
— Начала сразу после Дня благодарения. Была там одна девчонка, мы познакомились на курсе по теории кино, дружили, а однажды ночью это как-то случайно произошло.
Я снова оцениваю ее новую стрижку, кольцо в носу, волосатые подмышки. Все сходится.
— То есть ты теперь лесбиянка?
— Я предпочитаю не вешать ярлык, — говорит Мелани с некой нотой ханжества, как будто намекая на то, что именно я навешиваю на все ярлыки. Это она постоянно производит ребрендинг самой себя: Мел, Мел 2.0, библиотекарша в стиле панк-рок. Я спрашиваю, как зовут ее подружку. Она отвечает, что они это не так называют, но ее имя Занна.
— Ксанна?
— Нет, З. Сокращенно от Сюзанна.
Что, своими реальными именами больше никто не пользуется?
— Только моим не говори, ладно? Ты же знаешь мою маму. Она заставит нас всех «говорить об этом», а потом диагностирует, что это у меня такая фаза развития. А я еще не достаточно убедилась, что у меня все серьезно, чтобы подвергать себя этой пытке.
— Ой, о родительском анализе мне не рассказывай, умоляю.
Она приподнимает очки и поворачивается ко мне.
— Да, так в чем дело?
— В смысле? Ты моих родителей знаешь. Разве есть в моей жизни что-то, куда они не лезут? Сейчас у них, наверное, просто крыша едет от того, что не удается контролировать каждый мой поступок.
— Знаю. Когда я услышала, что тебя заставляют заниматься на каникулах, решила, что они в своем репертуаре. Думала, может, у тебя четверка с минусом. Но два и семь? Откуда?
— Ой, только ты не начинай.
— Нет. Я просто удивляюсь. Ты же всегда потрясно училась. Не могу понять, — она снова громко отхлебывает чай, лед в котором уже почти растаял. — Терапевт говорит, что у тебя депрессия.
— Твоя мама? Она тебе такое сказала?
— Нет, я слышала, как она твоей маме об этом говорила.
— А моя что?
— Что нет у тебя депрессии. Что ты просто дуешься, потому что не привыкла к наказаниям. Иногда мне хочется ей просто по роже врезать.
— И мне тоже.
— Ну вот, а потом мама спросила меня, кажется ли мне, что у тебя депрессия.
— И что ты ответила?
— Что у многих на первом курсе сложности, — я вижу ее пронзительный взгляд даже за стеклами солнцезащитных очков. — Я же не могла ей правду сказать, да? Что я думаю, что ты все еще сохнешь по какому-то пацану, с которым один раз переспала в Париже.
Я молчу, прислушиваясь к воплю ребенка, спрыгнувшего с вышки. Когда мы с Мелани были маленькими, мы прыгали вместе, держась за руки. Много раз подряд.
— А если не из-за него? Не из-за Уиллема, — так странно произносить его имя вслух. Здесь. После столь длительного запрета. Уиллем. Я даже в мыслях почти не разрешаю себе использовать это имя.
— Только не говори, что тебя еще кто-то бросил!
— Нет! Дело просто во мне.
— В тебе?
— Ну, в том, какой я в тот день была. Какая-то другая.
— Другая? В каком смысле?
— Я была Лулу.
— Это же просто имя. Притворство.
Может, все так и есть. Но тем не менее в тот день, который я провела с Уиллемом, когда я сама была Лулу, я поняла, что всю жизнь прожила в маленькой квадратной комнатушке без окон и дверей. И я была довольна. Даже счастлива. Я так думала. А потом появился кто-то, кто указал мне на дверь, которой я раньше не замечала. И открыл ее. И держал меня за руку, когда я выходила. И на один день я оказалась по ту сторону и прожила идеальный день. Я попала в другое место. Стала другим человеком. А потом он ушел, а я оказалась снова заброшена в свою комнатушку. И теперь, как ни стараюсь, не могу отыскать эту дверь.
— Мне это не казалось притворством, — говорю я Мелани.
Она делает лицо сочувствующего человека.
— Ох, милая. Ты просто надышалась воздухом безумной страсти. И Парижа. Но люди за один день не меняются. Особенно ты. Ты Эллисон. Ты очень стабильная. Я тебя и люблю в том числе как раз за это — за то, какая ты надежная.
Мне хочется возразить. Как же трансформации? Обновления себя, о которых Мелани постоянно говорит? Это что — исключительно ее удел? А для меня стандарт другой?
— Знаешь, что тебе нужно? Послушать Ани Дифранко[28], — достав айфон, она сует мне в уши наушники, и Ани начинает петь о необходимости отыскать собственный голос и сделать так, чтобы его услышали, и мне становится совсем не по себе. Мне хочется как бы распахнуть собственную кожу и выйти из нее. Я тру ногами по горячему бетону и вздыхаю от отсутствия человека, которому я могла бы это объяснить. Того, кто понял бы, что я чувствую.
И на долю секунды я воображаю себе его, с кем я могла бы говорить о том, как нашлась та дверь, а потом потерялась. Он бы понял.
Но как раз эта дверь должна оставаться закрытой.
Восемнадцать
Как ни странно, с помощью все того же аргумента, что «мы взрослые, и вы должны относиться к нам соответственно», а также обещания на всю ночь взять одобренное отелем такси, нам с Мелани удается добиться от родителей разрешения пойти на ту новогоднюю вечеринку. Она проводится на узком песчаном полумесяце, освещенном бамбуковыми факелами, и в десять часов вечера веселье уже в полном разгаре. Стоит невысокая сцена, на которой будет выступать эта хваленая мексиканская регги-группа, но пока еще какой-то диджей крутит техно.
Все разулись, сформировав несколько огромных куч обуви. Мелани тоже скидывает ярко-оранжевые шлепки. Я несколько нерешительно снимаю свои куда менее приметные черные кожаные сандалии. Надеюсь, я их не потеряю, потому что иначе мои родители никогда не смолкнут.
— Ну и вакханалия, — довольно говорит Мелани и кивает каким-то парням в плавках и с бутылками текилы в руках и девушкам в саронгах и множеством свежезаплетенных косичек. Тут есть даже настоящие мексиканцы — мужчины одеты строго, в белоснежно белые рубахи, волосы зализаны, а девушки в стильных и изысканных платьях короче некуда, с длинными шоколадными ногами.
— Сначала потанцуем или выпьем?
Танцевать я не хочу. Поэтому выбираю выпить. Мы становимся в очередь к бару, там полно народу. За нами пристраиваются какие-то люди, говорящие на французском, и я начинаю сомневаться в правильности выбора. В нашем-то отеле почти одни американцы, но вообще в Мексику едут отовсюду.
— Держи, — Мелани сует мне какой-то напиток в ананасе. Я нюхаю. Пахнет лосьоном для загара. На вкус сладкое и слегка жжет пищевод. — Вот, хорошая девочка.
Я вспоминаю мисс Фоули.
— Не называй меня так.
— Плохая девочка.
— Я и не такая.
Подруга, похоже, раздражена.
— Никакая девочка.
Мы молча пьем, а вечеринка все набирает обороты.
— Давай танцевать, — Мелани дергает меня в направлении песчаного круга, выделенного под танцпол.
Я качаю головой.
— Может, попозже.
И опять она вздыхает.
— Ну ты что, всю ночь такая будешь?
— Какая такая? — Я вспоминаю, как она назвала меня в Европе — «противницей приключений» — и у бассейна то же самое говорила. — Как всегда? Ты же сказала, что любишь это во мне.
— Да в чем дело? Что ты всю дорогу такая пришибленная? Я не виновата, что твоя мама — Нацист Образования.
— В этом нет, но нечего отчитывать меня за то, что я танцевать не хочу. Я ненавижу техно. Всегда его ненавидела, и ты должна бы это знать, раз я такая постоянная.
— Отлично. Ну давай, будь постоянной и подожди в сторонке, а я потанцую.
— Прекрасно.
Оставив меня возле круга, Мелани уходит и начинает танцевать со всеми, кто под руку попадется. Сначала — с каким-то парнем с дредами, потом разворачивается и находит девушку со сверхкороткой стрижкой. Кажется, что ей хорошо, она кружится, извивается, и я вдруг понимаю, что если бы я уже не была с ней знакома, то и не познакомилась бы.
Я наблюдаю за подругой минут двадцать как минимум. В промежутках между монотонными композициями она с кем-то разговаривает, смеется. Через полчаса у меня уже болит голова. Я пытаюсь как-то привлечь ее внимание, но потом сдаюсь и отхожу.
Празднующие дошли уже до самой воды — а кто и в воду залез и купается нагишом в освещенном лунным светом море. Вдали от сцены обстановка становится спокойнее, тут разожгли костер, кто-то играет на гитаре. Я сажусь неподалеку от огня, где чувствуется его тепло и слышно потрескивание поленьев. Ноги зарываю в песок, верхний слой уже остыл, а чуть поглубже еще хранится тепло дня.
Техно прекращается, и на сцену выходят регги-музыканты. Более расслабленное унц-унц-тыц звучит приятнее. В воде какая-то девчонка принимается танцевать, сидя на плечах у парня, потом снимает лифчик и остается полуголая, как русалка под луной, а потом с тихим всплеском уходит под воду. Сидящие за моей спиной ребята запевают «Лестницу в небо». С доносящимся регги она сочетается странно.
Я ложусь на песок, смотрю в небо. С такой точки создается ощущение, что весь пляж мой. Мексиканцы заканчивают песню и объявляют, что до Нового года осталось полчаса. «Новый год. Ao nuevo[29]. Это как чистый лист. Время hacer borrn y cuenta nueva[30], — напевает он. — Время стереть с вашего листа все старое».
Неужели это действительно возможно? Стереть с листа прошлое? А хотела бы я вообще это сделать? Решилась бы стереть весь прошедший год, если бы могла?
— Чистый лист, — повторяет он. — Шанс начать все сначала. Попробовать заново, дорогие. Стать лучше. Пе-пе-пе-еремениться. Стать тем, кем хочется быть. Когда пробьют часы, прежде чем поцеловать своих amor[31], подарите un beso para ti[32]. Закройте глаза, задумайтесь о предстоящем годе. Это ваш шанс. Сегодня тот самый день, когда все может измениться.
Да? Идея-то хорошая, но почему именно первого января? Можно также сказать, что все переменится девятнадцатого апреля. Дата — это просто дата. Она ничего не значит.
— Загадайте желание под бой часов. Qu es tu deseo?[33] Пожелайте чего-нибудь самому себе. И всему миру.
Мы же Новый год празднуем. А не свечи на торте в день рождения задуваем. Да и мне уже не восемь лет. Не верю я в исполнение желаний. Но если бы все же верила, чего бы я пожелала? Отменить тот день? Или снова его увидеть?
Обычно у меня есть сила воли. Если бы я была на диете, я бы к печенью даже не приближалась. Но всего на секундочку я сдаюсь. И воображаю себе, что он появляется здесь, идет по пляжу, в волосах сверкают отблески огня, темные глаза сияют и поддразнивают, они выражают так много. И в эту секунду я действительно его почти увидела.
Отдавшись фантазии, я готовлюсь к тому, что сердце сейчас тисками сдавит боль. Но этого не происходит. Наоборот, дыхание замедляется, внутри загорается какое-то тепло. Я забываю обо всякой осторожности и благоразумии и предаюсь размышлениям о нем. Я обхватываю плечи руками, чтобы почувствовать, как он меня обнимает, и мне становится так хорошо.
— Думала, никогда тебя не найду!
Я открываю глаза. Ко мне спешно шагает Мелани.
— Я тут была все время.
— Я тебя уже полчаса ищу! Бегала по пляжу. Я же не знала, где ты.
— Я была тут.
— Я везде тебя искала. Тут все с катушек слетели, им как таблеток в пунш накрошили. Какая-то девка сблевала сантиметрах в пятнадцати от моих ног, а парни подъезжают с такой пошлятиной. Сколько раз меня за задницу щипали, и не сосчитать, а один очаровашка спросил, не хочу ли я попробовать его хот-дог — и имелась в виду отнюдь не еда! — Мелани так яростно качает головой, словно пытается вытряхнуть из нее это воспоминание. — Мы должны стоять друг за друга!
— Прости. Ты веселилась, а я, наверное, счет времени потеряла.
— Счет времени потеряла?
— Да, похоже. Прости, что тебе пришлось из-за меня волноваться, правда. Но со мной все в порядке. Ты хочешь на вечеринку вернуться?
— Нет! С меня хватит. Уходим.
— Да не обязательно, — я смотрю на костер. От пляшущих языков пламени трудно отвести взгляд. — Я не против еще тут побыть. — Мне, впервые за долгое время, нормально, мне неплохо там, где я есть.
— Ну а я против. Я психую последние полчаса, даже уже протрезвела, и мне тут окончательно осточертело. Это как студенческая попойка в мексиканском сериале.
— Ладно. Давай тогда уйдем.
Я иду за ней к той куче обуви, где мы разувались, Мелани тысячу лет ищет свои шлепки, а потом мы садимся в такси, которое ожидало нас все это время. Часы на приборной панел показывают двадцать минут первого. Я вообще-то не поверила этому певцу насчет желаний, но теперь, упустив момент, начинаю думать, что лучше было бы все же воспользоваться возможностью.
Домой мы едем молча, лишь таксист тихонько подпевает песне, которую крутят по радио. Когда мы подъезжаем к въезду на территорию курорта, Мелани расплачивается, а мне в голову приходит мысль.
— Мелани, если нам снова нанять его через день-другой и съездить куда-нибудь, где нет туристов?
— Это еще зачем?
— Не знаю. Посмотреть, что будет, если мы попробуем что-нибудь новенькое. Сеньор, извините, сколько вы возьмете за целый день работы?
— Lo siento. No hablo Ingls[34].
Мелани закатывает глаза.
— Тебе что, одного большого приключения не хватило?
Поначалу я решила, что она про сегодняшнюю вечеринку, но потом понимаю, что про руины. Мне ведь все же удалось уговорить родителей съездить в такое место, где мы еще не бывали. Вместо Тулума мы поехали в Кобу. И, как я и надеялась, по пути мы остановились в деревеньке, во мне на миг проснулся энтузиазм, я думала, что вот оно, я все же вырвалась в настоящую Мексику. Ну да, со всей семьей на буксире, но это же поселение майя. Но Сюзан с моей мамой начали как безумные скупать бижутерию из бусин, местные жители сыграли нам на барабанах, пригласили на круговой танец, произвели даже традиционное духовное очищение. Все снимали происходящее на видео, а после ритуала очищения папа «пожертвовал» десять баксов, так как перед нами появилась шляпа, которую невозможно было игнорировать, и я поняла, что и это такое же туристическое место.
В номере тихо. Родители в постелях, но, как только дверь закрывается, моя мама выглядывает из спальни.
— Рано вы, — комментирует она.
— Я устала, — придумывает Мелани. — Спокойной ночи. С Новым годом. — Она тихо удаляется в нашу комнату, мама целует меня, поздравляя с Новым годом, и уходит к себе.
А я вообще совершенно не устала, так что выхожу на балкон и сижу, слушаю звуки, которые доносятся с идущей на убыль вечеринки при отеле. На горизонте намечается гроза. Я достаю телефон и впервые за эти месяцы открываю свой фотоальбом.
Его лицо так красиво, что у меня скручивает живот. Но он кажется нереальным, не настоящим знакомым. Потом я смотрю на себя — на фотографии — и ее тоже едва узнаю, и не только из-за прически, она вообще кажется другим человеком. Это не я. Это Лулу. И ее не стало так же, как и его.
Читать бесплатно другие книги:
