Ночной шторм Теорин Юхан
— Какие боги?
— Языческие.
— Это какие? — продолжала допрос Ливия.
— Ну… Наверно, это были злые боги, — ответил Йоаким, который не очень хорошо разбирался в истории религии. — Боги викингов. Один, Фрейя. И всякие там духи природы, в которых тогда верили. Но сейчас уже не верят.
— Почему?
— Просто потому, что не верят, — ответил Йоаким. — Пошли дальше… Хочешь на стульчик, Габриэль? — прибавил он.
Сын покачал головой и побежал за Ливией. Они шли по узкой сухой тропинке на север, которая вывела их сначала на поле, откуда было видно деревушку Рёрбю с ее белой церковью. Йоаким погулял бы еще, но видно было, что дети устали.
— Устраиваем привал, — объявил он, снимая рюкзак.
Присев на камни, они за полчаса опустошили термос с какао и съели все булочки. Йоаким слышал, что торфяник является заповедной территорией и что здесь особо охраняются птицы. Странно, поблизости не видно было ни одной птицы и даже их голосов не было слышно. Поев, Йоаким, Ливия и Габриэль отправились обратно по тропинке, идущей через лес к северо-западу от Олуддена. Лес был невысокий, сильно заросший кустарником, как все леса на острове. В основном он состоял из согнувшихся от сильных ветров сосен, под которыми тесно сплелись орешник и боярышник. Пройдя лес, Йоаким с детьми спустились к морю. Здесь было холоднее из-за ветра. Солнце уже садилось, и небо темнело прямо на глазах.
— Это остатки корабля! — крикнула Ливия, оказавшись на берегу.
— Корабль! — вторил ей Габриэль.
— Можно нам туда, папа?
На расстоянии это выглядело как остов корабля, но, подойдя ближе, Йоаким обнаружил только гору старых потрескавшихся досок. Хорошо сохранился только киль — мощная балка, наполовину увязшая в песке. Ливия и Габриэль обошли кучку досок и, расстроенные, вернулись к отцу.
— Его нельзя починить, папа, — пожаловалась Ливия.
— Нет, нельзя. Он свое отплавал, — сказал Йоаким.
— А моряки утонули?
Почему она все время говорит об утопленниках, удивился Йоаким.
— Нет, наверняка они выжили. Им помогли смотрители маяка.
Они продолжили путь на юг, ступая по мокрому песку. Волны заливали берег, и Ливия и Габриэль со смехом отбегали, стараясь не замочить ног. Через четверть часа все трое были у каменной дамбы. Ливия побежала вперед и начала карабкаться на камни.
Именно здесь была Катрин три недели назад. Она зашла на дамбу и упала в воду.
— Не ходи туда, Ливия! — крикнул Йоаким.
Она обернулась:
— Это почему же?
— Ты можешь поскользнуться.
— Нет.
— Можешь. Иди сюда немедленно.
Ливия нехотя слезла вниз, но настроение у нее резко ухудшилось. Габриэль недоуменно переводил взгляд с отца на сестру, не зная, кто из них неправ. Когда Йоаким с детьми проходили мимо маяков, Йоакиму внезапно пришла в голову идея, как вернуть Ливии хорошее настроение.
— Мы можем посмотреть, что там внутри, — сказал он.
Ливия оживилась:
— А можно?
— Конечно можно. Если нам удастся открыть дверь. Но я видел дома связку ключей, один из которых может подойти.
Они вернулись на хутор. Йоаким открыл входную дверь и, как всегда, подавил желание позвать Катрин. В одном из шкафов на кухне он нашел ящик, который им вручил агент, сказав, что там документы, связанные с историей хутора. Вместе с документами в ящике Йоаким и Ливия нашли связку с дюжиной ключей, один из которых был больше других. Габриэлю хотелось остаться в тепле и посмотреть мультик про пингвина. Йоаким разрешил. Включая телевизор, он пообещал:
— Мы скоро вернемся.
Габриэль едва кивнул, внимательно рассматривая пингвина на футляре диска.
Йоаким взял связку и вместе с Ливией вышел на холод.
— С какого начнем? — спросил он.
Ливия задумалась на мгновение и показала пальцем:
— С этого. Маминой башни.
Йоаким посмотрел на северную башню, ту, в которой никогда не горел свет, за исключением ночи накануне смерти Катрин.
— Хорошо, — сказал он наконец.
Они вышли на дамбу и пошли к северной башне. Маяк стоял на насыпном холме, вход закрывала тяжелая металлическая дверь, углубленная в стену. Отец с дочерью встали перед ней.
— Посмотрим, получится ли у нас, Ливия.
Йоаким осмотрел замок и выбрал подходящий ключ. Он оказался слишком большим. Другие удалось вставить в скважину, но они не поворачивались. Наконец один из ключей Йоакиму удалось повернуть, крепко сжав его руками.
Он взялся за ручку и изо всех сил потянул на себя дверь. У него получилось приоткрыть ее, но только сантиметров на пятнадцать — дальше помешала стена. Под действием волн и ветра проем сузился и теперь блокировал дверь. Йоаким взялся за дверь обеими руками и потянул, но безуспешно. Тогда он заглянул внутрь. У него возникло ощущение, словно он смотрит в горную пещеру.
— Папа, что ты там видишь?
— Ой, я вижу на полу скелет.
— Что?!
Он повернулся и улыбнулся дочери:
— Шучу. Там слишком темно. Ничего не видно.
Он отошел, давая Ливии посмотреть.
— Я вижу лестницу.
— Да, это лестница к маяку.
— Она винтовая, идет вверх.
Йоакиму пришла в голову новая идея. Он заметил неподалеку камень и сходил за ним.
— Отойди, Ливия, — попросил он. — Я хочу попробовать пролезть внутрь и толкнуть дверь изнутри.
— Я тоже хочу!
— Только после меня.
Он подставил камень, залез на него и, отогнув верхнюю часть двери, пролез внутрь. Йоаким порадовался тому, что все еще пребывает в хорошей физической форме. Пивной живот тут бы не прошел.
Внутри ветра не было. Его не пропускали толстые каменные стены. Йоаким ощутил под ногами цементный пол, глаза постепенно привыкали к темноте. Когда здесь в последний раз кто-то был? Может, лет двести назад. Все стены и пол были покрыты слоем серой пыли.
Винтовая лестница начиналась прямо перед ним и исчезала где-то высоко вверху. Там был виден слабый свет, вероятно идущий из окон.
На полу что-то стояло. Приглядевшись, Йоаким различил пару пустых пивных бутылок, стопку газет и красно-белую жестянку с надписью «Калтекс».
Под лестницей он заметил деревянную дверь; открыв ее, Йоаким увидел еще больше мусора — старые ящики, пустые бутылки, рыболовную сеть на стене. Там даже стояла старая прялка.
Они использовали маяк в качестве склада для старых вещей.
— Папа! — раздался крик Ливии.
— Да? — отозвался Йоаким и услышал гулкое эхо.
Между дверью и стеной показалось лицо дочери.
— Можно мне тоже войти?
— Давай попробуем. Вставай на камень, я тебе помогу.
Когда она попыталась пролезть внутрь, Йоаким понял, что не сможет одновременно отгибать дверь и втаскивать Ливию внутрь. Слишком велик риск, что девочка застрянет.
— Ничего не получится, Ливия.
— Но я хочу!
— Попробуем зайти в южную башню, — сказал он. — Может, получится…
Внезапно он услышал позади себя какой-то звук.
Йоаким повернул голову и прислушался.
Шаги. Звук был такой, словно кто-то спускался вниз по винтовой лестнице.
Звук шел сверху. Йоаким знал, что ему это только кажется, но звук действительно был такой, словно кто-то медленно спускался по лестнице.
И это была не Катрин.
Йоаким слышал мужские шаги.
— Ливия? — крикнул он.
— Да?
Йоаким вспомнил вдруг, как близко была вода и как опасно было дочери находиться снаружи одной. И Габриэль… Габриэль совсем один в доме.
— Ливия! — крикнул он снова. — Стой на месте. Я выхожу.
Он схватился за дверь и подтянулся. Дверь, казалось, не хотела его выпускать, изо всех сил старалась втянуть Йоакима обратно в башню, но он все-таки пролез в узкое отверстие. Со стороны это должно было выглядеть комично, но стоило Йоакиму больших трудов. Сердце в его груди колотилось как безумное. Ливия стояла под дверью, наблюдая за происходящим, и на лице ее был написан страх.
Йоаким вылез наружу и вдохнул свежий морской воздух.
— Стой на месте, — велел он дочери, закрывая за собой дверь. Нам пора идти к Габриэлю. Сходим на маяк в другой раз.
Он быстро замкнул дверной замок, ожидая протестов, но Ливия молчала. Она послушно взяла Йоакима за руку, и отец с дочерью пошли к дому. Уже стемнело.
Йоаким думал о шагах в башне. Наверняка он слышал, как шумит ветер или чайка клюет в окно, — это не могли быть шаги.
Зима 1916 года
Мертвые пытаются связаться с нами, Катрин. Они хотят рассказать нам что-то, и они хотят, чтобы мы слушали.
Что они хотят сказать? Чтобы мы не тревожили их покой?
На стене сеновала над коровником вырезана дата времен Первой мировой войны: 7 декабря 1916 года. Рядом с ней крестик и имя Георг…
Мирья Рамбе
Жена смотрителя маяка Альма Юнгрен сидит за прялкой в одной из задних комнат хозяйского дома. На стене рядом с ней — часы. Из задней комнаты не видно моря, и Альму это радует. Ей не хочется видеть, чем ее муж Георг вместе с другими смотрителями занимается на берегу. В доме тихо, все женщины пошли с мужчинами, чтобы им помочь. Только Альма побоялась. Она даже дышать боялась в этот момент.
Настенные часы продолжали тикать.
Утром на берег выбросило морское чудовище. Шел третий год войны, и всю ночь бушевала снежная буря. А утром они нашли на песке черного монстра, покрытого острыми чешуйками.
Швеция сохраняет нейтралитет, но война повсюду — от нее не уйти. Монстр на берегу — мина. Скорее всего, русская, поставленная в прошлом году, чтобы помешать немцам вывозить руду по Балтийскому морю. Но не важно, зачем мина здесь, — важно, что она таит в себе смертельную опасность. Внезапно в комнате воцаряется тишина. Альма оборачивается. Настенные часы за ее спиной остановились. Маятник висит неподвижно. Альма достает ножницы для стрижки овец из корзины и направляется к двери. Накинув на плечи шаль, она выходит на веранду. Ей по-прежнему страшно взглянуть на берег. Море, бушевавшее всю ночь, выбросило мину на берег, и теперь она застряла в песке и грязи в пятидесяти метрах от южной башни.
Год назад немецкая торпеда уткнулась в берег к северу от Марнэса. Ее расстреляли из пушки: так власти велели поступать со всеми минами. Но русская мина находится слишком близко к маяку: тут нельзя взрывать. Смотрители маяка решили обмотать ее тросом и медленно оттащить подальше от маяка. Возглавляет работы Георг Юнгрен. Он стоит на носу моторной лодки и звучным голосом отдает приказания. Выйдя на мороз, Альма идет к сараю, стараясь не смотреть на пляж. В коровнике ее встречают встревоженные штормом коровы и лошади. Альма медленно идет к лестнице на сеновал. Кроме нее, в сарае нет людей. Сеновал занят сеном, но у стены остался узкий проход, по которому Альма протискивается к задней стене. Альма останавливается и в который раз за последние годы читает записи.
Она достает ножницы и начинает вырезать на доске сегодняшнее число: 7 декабря 1916 года. И имя.
Голоса на берегу стихают. Альма выпускает из рук ножницы. Падая на колени, она молит Бога о снисхождении.
На хуторе царит тишина.
И тут раздается взрыв.
Ощущение такое, словно грохотом накрыло весь хутор. За грохотом приходит ударная волна, выбивая окна в сарае и оглушая Альму, которая, зажмурившись, падает в сено. Мина взорвалась раньше времени. Женщина медленно поднимается на ноги. Внизу под ней мычат взволнованные коровы. С берега доносятся голоса, приближаясь к дому.
Альма торопливо спускается вниз по лестнице.
Маяки на месте. Они не пострадали. Но мины нет. На ее месте серая воронка, заполненная водой. Лодки тоже не видно.
Альма видит других женщин во дворе. Это жены смотрителей Рагнхильд и Эйвор. Они смотрят на нее невидящими глазами.
— Смотрители? — спрашивает Альма.
Рагнхильд качает головой. Теперь только Альма замечает, что ее передник весь в крови.
— Мой Альберт… Стоял на носу…
Колени Рагнхильд подгибаются, и Альма бросается вперед, чтобы не дать ей упасть.
14
Воскресной ночью Ливия спала спокойно.
Йоаким же едва проспал три часа тяжелым сном без сновидений, но и это уже можно было считать благословением. На рассвете он поднялся, чувствуя, как голова гудит от усталости.
Он, как обычно, отвез детей в сад и вернулся в пустынный дом, где принялся оклеивать обоями стены в южных комнатах.
В час дня Йоаким услышал, как к хутору подъезжает машина. Выглянув из окна, Йоаким обнаружил перед домом вишнево-красный «мерседес», который он уже видел раньше, на похоронах Катрин. Тогда эта машина уехала одной из первых.
Приехала мать Катрин. Машина была довольно большой, но все равно Мирья с трудом выбралась с водительского сиденья. Она стояла во дворе, в тесных джинсах, остроносых сапогах и кожаной куртке с наклепками. Несмотря на свои пятьдесят лет, губы она накрасила ярко-красной помадой и подвела глаза черным карандашом. Поправив розовый шарф, женщина огляделась по сторонам и зажгла сигарету.
Мирья Рамбе. Мать Катрин. Его теща. Он не видел ее со дня похорон.
Сделав глубокий вдох, Йоаким пошел к входной двери.
— Привет, Йоаким, — сказала гостья, выдыхая дым.
— Привет, Мирья.
— Хорошо, что ты дома. Как ты?
— Не очень.
— Понимаю… это дерьмово.
Это было все сочувствие, на которое женщина вроде Мирьи была способна. Затушив сигарету, Мирья Рамбе прошла в дом, и Йоакима обдал запах табака и духов.
В кухне Мирья остановилась и посмотрела вокруг себя. В доме многое изменилось с тех пор, как она сама жила на хуторе тридцать лет назад, но Мирья ничего не сказала. Йоаким был вынужден сам начать разговор:
— Катрин сделала все сама летом. Как тебе?
— Впечатляет, — ответила Мирья. — Когда мы с Торун снимали здесь комнатку, в хозяйском доме жили холостяки. Они превратили его в настоящий хлев.
— Они смотрели за маяком?
— Нет, за маяком уже не нужно было присматривать к тому времени. Они были просто раздолбаи.
Мирья тряхнула головой и сменила тему разговора, спросив:
— Где мои внуки?
— В саду в Марнэсе.
— Уже?
— Конечно, Ливия посещает «нулевку».
Мирья кивнула, даже не улыбнувшись.
— Конечно, — сказала она. — Как я могла забыть. Дерьмо.
Внезапно она повернулась и вышла на улицу со словами:
— Кстати, животное…
Йоаким остался в кухне, не понимая, что с тещей. Он надеялся, что на хуторе мать Катрин долго не задержится. С Мирьей было нелегко общаться. Раздался хлопок автомобильной двери, и Катрин снова появилась на пороге с сумками. Из одной из них она достала серый ящик.
— Мне подарили ее соседи, а вот все остальное пришлось купить.
«Клетка для кошки», — догадался Йоаким.
— Ты шутишь? — сказал он вслух.
Мирья только покачала головой и открыла дверцу. Из клетки выпрыгнул большой серый кот в черную полоску и растянулся на полу, с подозрением поглядывая на Йоакима.
— Это Распутин, — объявила Мирья. — Его назвали в честь русского монаха.
Открыв вторую сумку, Мирья принялась доставать банки с кошачьей едой, миски для еды и кошачий туалет.
— Мы не можем его оставить, — сказал Йоаким.
— Конечно, можете, — возразила Мирья. — Он оживляет атмосферу.
Распутин потерся о ноги Йоакима, а через пару секунд уже был у входной двери. Мирья выпустила кота наружу.
— Пошел крыс ловить, — сказала она.
— Я не видел тут ни одной крысы, — проговорил Йоаким.
— Это потому, что крысы умнее тебя.
Мирья взяла яблоко из миски на столе и спросила:
— Когда вы приедете навестить меня в Кальмаре?
— Я и не знал, что мы приглашены.
— Конечно. — Мирья вгрызлась зубами в яблоко. — Приезжайте когда пожелаете.
— Катрин ты никогда не приглашала, насколько я помню, — заметил Йоаким.
— Катрин никогда бы и не приехала, — сказала Мирья. — Но мы иногда перезванивались.
— Раз в году, — уточнил Йоаким, — на Рождество.
Мирья покачала головой:
— Мы говорили всего месяц назад.
— О чем же?
— Ничего особенного. О моей выставке в Кальмаре и моем новом мужчине, Ульфе.
— Другими словами, вы говорили только о тебе.
— Нет, о ней тоже.
— И что она сказала?
— Ей было очень одиноко здесь. Она скучала по тебе. По Стокгольму она не скучала… Только по тебе.
— Я должен был закончить работу.
Конечно, он мог сделать это и раньше. Он много чего мог сделать раньше. Но не хотел обсуждать это с тещей. Мирья снова вышла в коридор. На этот раз ее внимание привлекла картина Рамбе перед спальней Йоакима.
— Я подарила ее Катрин на двадцатилетие, — сказала Мирья. — На память о бабушке.
— Катрин очень ее любила.
— Не стоит держать картину здесь. На последнем аукционе работа Торун ушла за триста тысяч.
— Да? Но никто не знает, что она здесь.
Мирья внимательно разглядывала картину.
— Ни одной горизонтальной линии… Вот почему на нее так сложно смотреть, — произнесла она. — Именно так и выглядит буря.
— Торун видела бури?
— Конечно. В первую же зиму на остров налетел сильный шторм. Но Торун все равно пошла к торфянику. Ей нравилось рисовать на открытом воздухе.
— Мы там были вчера, — заметил Йоаким. — Там хорошо.
— Только не в шторм, — продолжала Мирья. — Ее мольберт унесло ветром. Солнце исчезло. Начался снег. Видимость была не дальше метра.
— Но Торун выжила?
— Выбираясь из торфяника, она провалилась в воду, но тут на мгновение видимость улучшилась, и она увидела маяк. В последнюю секунду ей удалось выбраться из воды. Мирья рассказывала, что, выползая из торфяника, Торун видела мертвых… Тех, кого принесли в жертву в древние времена… Она сказала, что они показались из воды и тянули к ней руки.
Йоаким напрягся. Теперь понятно, почему картины Торун такие мрачные.
— С того дня у нее начались проблемы со зрением, — прибавила Мирья. — В конце концов она полностью ослепла.
— Из-за шторма?
— Неизвестно. Но после того дня она не могла открыть глаза несколько дней. Шторм принес песок, смешанный со льдом: это все равно что иголки, летящие в глаза.
Мирья отошла в сторону.
— Людям не нравятся мрачные картины, — сказала она. — Они хотят видеть синее море, спокойное море и цветы. Радостные полотна в светлых рамах.
— Как у тебя.
— Именно так, — энергично кивнула Мирья, не обижаясь на его слова. — Солнечные картины для дачников.
Она огляделась по сторонам:
— Но у вас нет ни одной работы Мирьи Рамбе, не так ли?
— Нет, но у Катрин были открытки.
— Хорошо, — кивнула Мирья. — Открытки тоже приносят деньги.
Йоакиму слова давались с трудом. Он продолжил идти в сторону кухни.
— Сколько картин нарисовала Торун? — спросил он.
— Много. Около пятидесяти.
— А теперь их осталось только шесть?
— Да, только шесть, — с грустью подтвердила Мирья.
— Люди говорят…
Мирья не дала ему закончить, сказав:
— Я знаю, что говорят люди, — что это ее дочь уничтожила картины, которые сегодня стоили бы миллионы… Говорят, я положила их в печь и подожгла, чтобы не замерзнуть.
— Катрин в это не верила.
— Вот как?..