Записки разумного авантюриста. Зазеркалье спецслужб Линдер Иосиф

Бодигард

Рассказ

Его зовут Джо Томпсон, ему тридцать девять лет. В маленьком техасском городке у него живут жена Мэри и двое прекрасных мальчишек Гарри и Том. Вся семья собиралась не так часто, как хотелось бы, хотя в семье царили любовь и взаимопонимание. Мэри работала по заданию ряда университетов и могла выполнять порученные ей программы, не выходя из дому. Мальчики учились в школе, и оба мечтали о военной академии, только Гарри хотел посвятить себя проблемам компьютерного обеспечения, а Том не мыслил своей карьеры без эмблемы знаменитого подразделения 812, командиром которого был его отец.

Джо бывал дома не более трех-четырех месяцев в году, все остальное время отнимала работа. Вначале его команда 812 выполняла все мыслимые и немыслимые задания по приказу высшего руководства для нужд американской нации, но однажды, пользуясь данной ему властью, Джо расстрелял лейтенанта Джилкинса за то, что тот решил немного поразвлечься с девушкой из деревеньки, рядом с которой их подразделение маскировалось вот уже пятые сутки в ожидании объекта, который им было поручено захватить.

Возникший скандал грозил раскрыть всю команду и провалить операцию, на которую были затрачены миллионы долларов, а от результатов зависели доходы в миллиарды долларов и престиж одной из величайших стран мира. Выстрел бесшумного пистолета сохранил честь девушки и «локализовал» возможность крупного международного конфликта. Правда, пришлось быстро переходить на резервный вариант, но, несмотря на весь риск, операцию завершили без других потерь. Родственникам сумасбродного лейтенанта сообщили, что он погиб во имя Америки, но специальная служба еще долго трясла Джо по этому поводу. Его неоднократно заслушивали на специальной комиссии.

Атмосфера на этих заседаниях была невыносимой: множество чистоплюев ставили Джо в вину самоуправство и превышение полномочий. Хотя в инструкции департамента черным по белому было начертано, что командир подразделения во время выполнения специального задания является высшей судебной и исполнительской инстанцией и наделяется правом приведения приговора в исполнение на месте при условии, что совершивший проступок подчиненный ставит под угрозу срыва операцию в целом, а также жизнь других членов подразделения.

Но это была всего-навсего инструкция, а в реальной жизни всегда находится множество чистеньких чиновников в военных мундирах, которые начинают рассуждать о всевозможных последствиях того или иного действия задним числом, когда все уже позади. Но, тем не менее, по истечении трех месяцев Джо подал обстоятельный рапорт с изложением давно и многократно излагаемых им данных, которые полностью были подтверждены всеми другими членами команды. Единственное, что подполковник Томпсон добавил в своем рапорте, это то, что он не видит возможности продолжать службу, когда его пытаются обвинить в том, что он обязан был сделать в той ситуации, в которой оказалось все подразделение.

Через три недели он настоял на уходе со службы, и, хотя его стали уговаривать даже те, кто был его оппонентом на собеседованиях несколько недель назад, Джо был непоколебим. Он оставил службу и после полугодового перерыва стал частным телохранителем, работающим по заказам очень состоятельных клиентов. Его безупречная репутация и авторитет давали ему возможность назначать такие гонорары, на которые не могло рассчитывать большинство известных специалистов этой беспокойной профессии.

Джо двигался лениво-медленно, этот навык он приобрел во время многочисленных тихих операций во многих громких уголках мира, когда надо было двигаться максимально быстро и в то же время плавно, не вызывая особого внимания окружающих.

Джо работал на крупного строительного магната, который нанял его на ближайшие полгода после получения серии угрожающих писем. Джо изучил письма, тщательно проанализировав все их детали, начиная с того, на какой бумаге они напечатаны, определив тип печатного устройства, стилистические особенности написания, вескость доводов и реальность угроз. Джо проанализировал также все данные, которые были предоставлены в его распоряжение. Мероприятия по защите Джо начал конечно же с экспертизы технических средств охраны. Некоторые установки он заменил на более совершенные, изменил систему видеоконтроля и потребовал сменить устаревшую систему кодовых замков в офисе и на вилле Хозяина.

Кроме того, Джо настоял на проведении постоянной учебы для всех, кто составлял ядро команды Хозяина и от кого могло зависеть получение малейших подробностей и намеков на приближение трагедии, а возможно, могла произойти и утечка информации, которой могли воспользоваться авторы писем.

Причины для подобных писем конечно же были. Хозяин был очень неоднозначной личностью, и Джо пришлось долго воевать с этим амбициозным, богатым и властным человеком. Но и это удалось преодолеть, хотя и не в полной мере. Джо работал один, изредка привлекая для негласного наблюдения двоих своих бывших коллег, работавших после ухода со службы частными детективами. Такой контроль давал возможность временами заполнить наружное кольцо охраны путем привлечения минимального количества хорошо подготовленных людей. Всю возможную и невозможную информацию Джо собирал, как старьевщик тащит из мусорного бака все, что можно утащить, чтобы позднее разобрать вещи на нужные и ненужные. Такая работа была нудной, однообразной, порой казалось, что разум отказывает, так как на каждой мелочи можно было построить целую теорию.

Через два с половиной месяца после подписания контракта, Хозяин вызвал Джо в свои апартаменты и в сильном волнении передал два новых письма. Джо бросил удивленный взгляд на штемпели и вопросительно посмотрел на Хозяина. Оказалось, что первое письмо было получено неделю назад, но было скрыто Хозяином. В нем говорилось о каких-то сделках и крупных денежных суммах, которые Хозяину нужно было кому-то вернуть, изъяв из оборота.

Во втором письме речь шла о том, что сроки и условия предыдущих посланий и увещеваний закончились и что больше Хозяину не будут докучать литературным жанром. Джо ничего не стал спрашивать, он только позволил себе поинтересоваться, насколько справедливы предъявляемые требования и считает ли Хозяин необходимым добавить чтолибо новое к информации, предоставленной ему ранее. Но тот упорно твердил, что его шантажируют, пытаясь выудить у него деньги, которые он честно зарабатывает, принося своей стране немалые доходы, регулярно выплачивая налоги и занимаясь благотворительностью. Джо спокойно выслушал то, что уже неоднократно слышал от множества людей, основным призванием которых было обманывать окружающих под благовидным предлогом, прокручивая при этом чужие деньги и наживаясь на людской наивности. Но сейчас он работал на этого человека, и хотя его личное мнение не совпадало с тем, в чем его хотели убедить, считал, что в этой работе от него требуется прежде всего профессионализм: знания, умение анализировать, трезвый расчет, активные действия.

Джо вновь и вновь анализировал события последних недель, связывался со своими источниками, получая крупицы новой информации, но спокойствия не было. Ночью, ложась спать, Джо проверял свой видавший виды «смит-и-вессон», заряженный патронами с пулей американского типа (неконвенционные патроны, отличавшиеся от известных английских патронов CС большим разрушительным эффектом). Но Джо, как и всякому профессионалу-диверсанту, было понятно, что его шансы как телохранителя не превышают одного к десяти. Если бы он получил задание уничтожить Хозяина, это было бы, может, и хлопотно, но гораздо проще, чем его защитить. Джо слишком хорошо знал ситуацию с обеих сторон и понимал, что скрытность и недомолвки Хозяина лишают его части крайне важной информации, а следовательно, шанса на успех, сужая и так уже ограниченные возможности. Охрана офиса и виллы строго подчинялась его указаниям, но руководитель службы всегда видел в Джо конкурента, и это тоже вызывало настороженность.

Джо со свойственной ему осмотрительностью держал под контролем все критические точки, особенно те из них, которые невозможно было ликвидировать: посадку и высадку из автомобиля, особенно в людных местах, выход из любого помещения и вход в дверной проем. Многолетняя практика и навыки по охране, которые, кстати, Джо получил вместе с диверсионной подготовкой, накладывали отпечаток на его мышление и поведение, и он просто кожей чувствовал напряжение в любой из критических точек, когда Хозяин делал что-либо медленнее, чем это хотелось бы Джо.

Подсознательно Джо много раз рисовал в своем воображении картину нападения. И каждый раз он почти исключал неприятности с автомобилем, хотя опытный специалист мог придумать такой сюрприз, что не выдержал бы ни один бронированный гроб на колесах. Но вероятность этого Джо оценивал не очень высоко. А вот один точный выстрел во время малейшей задержки клиента мог решить проблему с минимальными затратами. Да к тому же относительная стабильность графиков движения Хозяина делала достаточно просчитываемыми возможные агрессивные действия.

Джо тяжело вздохнул, вспоминая, что не был в семье почти три месяца, и только редкие телефонные звонки ближайших родственников могли поддержать его в этой напряженной и трудной борьбе с невидимым противником. Когда он сам играл роль невидимки, он прекрасно знал основные положения систем охраны, как личной, так и офисной. Но, черт возьми, проникнуть на закрытый объект порой было легче, чем охранять одного-единственного человека.

Джо встал с постели и еще раз включил компьютер. Еще раз изучив схему, построенную им на основании имеющейся информации, он нашел, что она далеко не совершенна, так как сокрытие Хозяином по каким-то соображениям важной для миссии бодигарда информации лишало его возможности защитить этого скрытного бизнесмена от агрессии, делал невозможными расширение направления поиска и отработку новых версий. В какой-то момент губы Джо скривились в досадливой улыбке. Он хмыкнул, вспомнив, как в академии преподаватель, курировавший курс личной охраны, в шутку назвал лучший способ защиты VIP – это «контрольно-предупредительный выстрел в голову охраняемого». Тогда и охранять будет некого. Старая учебная шутка несколько развеселила Джо, хотя оптимизма не прибавила. С этим он и заснул.

Новый день не принес новых неожиданностей, но утром Джо встал в пасмурном настроении. Первыми признаками такого раздражения были его агрессивность и повышенная чувствительность к ошибкам и просчетам сотрудников охраны и служащих Хозяина, обязанных выполнять определенные функции по линии безопасности. Такое настроение у него всегда появлялось перед боем или началом операции.

Джо позавтракал, получил последние информационные сводки и отчет охраны и зашел к Хозяину для планирования текущего дня. Распорядок был таким, как и всегда: выезд из резиденции в главный офис фирмы, затем несколько встреч с постоянными партнерами. Новых посетителей и незнакомых лиц не было, и это немного ободряло. Затем обед в ресторане отеля «Хилтон», в кабинете, который Хозяин снимал для себя вот уже несколько лет. После обеда Хозяин должен был съездить на один из объектов, который строила его фирма. Эта поездка была крайне необходимой, но она заботила Джо больше, чем другие события.

После посещения стройки Хозяин должен был встретиться на своем корте с одним из конгрессменов для очередной партии в теннис и последующего обсуждения дел, а затем они намеревались вместе отужинать в доме Хозяина. Наибольшие сомнения и сложности могла предвещать поездка на строительный объект, и Джо позвонил своим друзьям. Назвав одну из кодовых фраз, Джо положил трубку на рычаг и стал анализировать все остальные события дня и варианты маршрутов для максимального повышения безопасности или хотя бы для исключения каких-то возможных эксцессов.

Вскоре машина Хозяина выскочила из ворот резиденции и понеслась по маршруту, сообщенному Джо водителю перед самым выездом, когда уже все пассажиры заняли свои места. Машина подкатила к зданию главного офиса, у крыльца которого уже ждали два сотрудника охраны и референт Хозяина. Джо выскочил из машины и пропустил Хозяина между собой и открывшейся бронированной дверью. Хозяин улыбнулся своему телохранителю, ему льстили внимание этого профессионала и его усилия, которые вызывали у него легкую усмешку. Он вел свою игру в бизнесе, и только уговоры жены и здравый смысл заставляли его подчиняться, правда только минимально и внешне, этому парню.

Хозяин направился к подъезду офиса, от которого заранее отделился референт, еще издали начавший приветствовать босса. Джо уже много раз требовал отмены этого ритуала, который задерживал Хозяина на пару десятков секунд у входа, но тому льстили внимание услужливого сотрудника и подтянутость двух вооруженных охранников, вытянувшихся перед ним, как перед генералом на плацу. Джо нажал кнопку экстренной связи с машиной негласного наблюдения и, получив ответ, несколько раз нажал тангенту радиосвязи, оповещая о режиме особого внимания.

Хозяин самодовольно принимал внимание референта, когда в наушнике Джо прозвучал сигнал тревоги с указанием координат. Джо стоял в шаге за спиной Хозяина, он мгновенно толкнул его в сторону двери, подав охранникам сигнал атаки. Хозяин почти влетел в дверной проем, когда Джо услышал негромкий хлопок. Спутать его он ни с чем не мог – это был выстрел из автомата «Хеклер и Кох» девятого калибра с глушителем. Вскинув свой пистолет, Джо выстрелил в направлении противника, которого пока не видел, а только чувствовал направление, в котором тот находится.

После выстрела охранники, как по команде, бросились на землю и застыли, ожидая чего-то. Джо обернулся и увидел лицо обезумевшего от страха Хозяина, который хрипел и неестественно заваливался на бок. Благодаря толчку, его грузное тело продолжало двигаться по инерции, он упал на живот и перевернулся на спину. Но Джо сразу стало ясно, что он опоздал даже при всей его реакции. Пуля настигла Хозяина, когда тот на мгновение остановился при ударе о дверь, которая открывалась внутрь офиса.

Все было рассчитано – и направление, и примерная сила толчка. Пока Хозяин стоял, он был более-менее прикрыт охранниками, Джо и референтом. Но при возникновении опасности, исходившей из окон одного из верхних этажей здания напротив, единственным направлением ухода оставалась дверь офиса, которая к тому же открывалась внутрь здания. Как только стрелок показался в окне, нелегальное наблюдение дало сигнал опасности и координаты. Действия Джо были безупречными и единственно возможными в возникшей ситуации, так как любое другое направление ухода позволяло сделать второй и третий выстрелы. Но профессионал с автоматом девятого калибра переиграл профессионала с пистолетом того же калибра.

Если бы стрелок целился в Хозяина, стоявшего на крыльце, то пуля прошла бы мимо или, в худшем случае, задела бы плечо. Но стрелок взял за точку прицела середину дверного проема, и когда Джо толкнул Хозяина, то именно в этой области, в середине дверного проема, оказалась верхняя часть тела Хозяина. Тогда-то и прозвучал выстрел.

Пуля поразила Хозяина в нижнюю часть шеи слева сверху вниз. Можно было даже не ждать патологоанатомического исследования. Джо знал, что это была одна из разрывных пуль экспансивного действия. Проникнув в мягкие ткани, пуля деформировалась и распространяла свое смертоносно-разрушительное действие и на часть позвоночника, и на дугу аорты, и на крупные сосуды шеи. Смерть была практически мгновенной. Тело упавшего на пол Хозяина несколько раз дернулось, из раны на шее фонтанировала кровь, но через несколько секунд он вытянулся и застыл, а фонтан сменился простым истечением крови из раны. Хозяин был мертв.

Все это произошло так быстро, что, пока охранники бессмысленно крутили головами и пытались в кого-то прицелиться из своих бесполезных пистолетов, Джо уже бежал к зданию, из которого прозвучал выстрел. Два его помощника, осуществлявшие наружное наблюдение, уже вбегали в дверь здания, в котором размещались многочисленные офисы различных фирм. Блокировка дверей и лифтовых шахт заняла минимум времени. Система сигнализации помогла оповестить службу внутренней охраны и полицию. Этаж и окно, из которого прозвучал роковой выстрел, были локализованы. Но когда группа захвата оказалась на площадке нужного этажа, все увидели лишь аккуратно приставленный к стене под подоконником автомат с глушителем, пустой магазин лежал здесь же, а переключатель был аккуратно поставлен на предохранитель. На подоконнике стояла гильза, оставленная аккуратным килером. Разумеется, отпечатков пальцев и следов обнаружено не было…

Через неделю Джо завершил все юридические вопросы, касающиеся закрытия контракта и написания всех отчетов по проделанной работе, а также изложения всех известных ему фактов представителям Министерства юстиции, сотрудникам ФБР, полиции, вежливо-предупредительным господам из ЦРУ. Наконец, ему выплатили часть суммы, причитающейся за потраченное время, и, подтвердив, что пока к нему нет претензий со стороны федеральных органов и он может продолжать работу с сохранением лицензии, отпустили. Настроение у него было ужасное. После многочисленных газетных публикаций о происшествии с фамилией и фото Джо на первом развороте на карьере телохранителя можно было практически ставить крест. Еще бы, ведь он не обеспечил безопасность своего престижного клиента. Никто и никогда не вспомнит его удачную службу или спасенные жизни. Все будут помнить одну-единственную неудачу, ведь именно она будет определять позицию его потенциальных нанимателей – чувствительно-прагматичных американцев из высшего класса общества. На этом поле деятельности для него не оставалось места. Менее богатым людям телохранитель очень бы не помешал, но держать такого специалиста им было просто не по карману. Конечно, теперь кто-то будет сбивать расценки за работу Джо, и это тоже не может не сказаться на его положении и судьбе.

Вернувшись домой, Джо несколько недель занимался рыбалкой, играл в гольф и теннис, катался на велосипеде, посещал зал одной из местных школ единоборств, слушал музыку и старался полностью проникнуться проблемами своих сыновей и дарить как можно больше нежности жене. Домашние, зная о проблемах главы семейства, старались отвлечь его от тягостных мыслей, как могли, но Джо так и не удалось окончательно сбросить внутреннее напряжение. Он вновь и вновь прокручивал ситуацию, понимая, что имел дело с профессионалом, просчитавшим не только свои, но и его, Джо, действия.

Примерно через месяц после возвращения домой утром раздался телефонный звонок. Джо внимательно посмотрел на дисплей электронного определителя номера абонента и увидел лишь пустоту. Полотенце замерло у него в руках, он нажал кнопку записи разговора и поднял трубку. Приятный мужской голос поздоровался и прежде всего рекомендовал выключить устройство записи разговора, а затем назначил встречу в доме Джо примерно через полчаса. Джо автоматически выполнил рекомендации человека на том конце провода. Интуиция и опыт подсказывали ему, что это действительно разумное решение.

Примерно через тридцать минут раздался звонок, и на пороге дома Джо увидел мужчину лет сорока с небольшим. Гость вежливо поздоровался и, войдя в гостиную, устроился в кресле, положив перед собой на столик небольшой чемоданчик, в который могла вместиться папка среднего размера. Джо сел напротив гостя и вопросительно взглянул на него…

Закрыв дверь за внезапно появившимся незнакомцем, Джо долго сидел в своем кабинете. Домашние не мешали, понимая важность визита, а Джо Томпсон анализировал разговор и показанные материалы по его работе за время после ухода из команды 812. Перед уходом незнакомец, представляющий громадную государственную систему, неизвестную практически подавляющему большинству американцев, оставил телефон и сказал, что если подполковник Джо Томпсон еще в состоянии послужить своей стране, то не позднее чем через три дня в оговоренное время по этому номеру ждут его звонка.

Джо позвонил точно в назначенное время… На третий день.

Парадоксы

Сон

Фантастическая быль

После утренних тренировок Миямото Мусаси спал, сидя на своем почетном месте в большом Зале Задумчивости. Створки на окнах были подняты, и приятный ветерок легко поигрывал складками одежды спящего мастера, как называли опытного фехтовальщика, не знавшего поражений и почти постоянно пребывающего в полудремотном состоянии. Но это не было усталостью старого человека, прожившего долгую и трудную жизнь. Только ближние ученики, посвященные в тайны искусства иайдо, знали истинную цену этому «сонному состоянию».

Путь меча Миямото Мусаси начал постигать еще в раннем детстве. От своего отца, известного фехтовальщика, он воспринял азы этого искусства. Но отец быстро отослал от себя Миямото, полагая, что больших успехов его ученик-сын достигнет, обучаясь у других мастеров. И будущий спящий мастер ушел в мир и стал по крупицам собирать те элементы, которые, будучи соединенными воедино и пропущенными через сито многолетнего опыта, формируют нечто, имя которому – Мастерство.

Мастер научился отражать удары, приходящие в любое время суток и с любой стороны, отражая их тем, что было под рукой, или уклоняться от неповторимой встречи с мечом. Он умел фехтовать, передвигаясь по тонкому брусу, на какой бы высоте тот ни был расположен. Наконец, Мусаси познал искусство фехтования двумя мечами и получил высшее звание мастеров искусства быстрого меча – ретодзекай. Многому научился Мусаси у своих наставников, не меньшему научила его долгая и многотрудная жизнь, полная бесконечных тренировок, поединков и сложных испытаний. Когда же он сам стал учителем, то, продолжая по воле отца традицию семьи, подготовил немало блестящих мастеров.

Мусаси знал, что истинного мастерства смог достичь только тогда, когда увидел успехи своих учеников в постижении искусства фехтования. Именно это доказывало жизненность и правильность выбранной системы обучения, системы, разрабатываемой им в течение всей жизни. Именно тогда и появились у Миямото Мусаси навыки «сонного бодрствования», когда до предела обостренное чувство харагэй [6] управляло его внешними помыслами, действиями, жестами и в то же время не мешало внутренним размышлениям и самосовершенствованию.

Миямото вспомнилось, как когда-то давно к нему пришел один из очередных учеников. Это был самурай, уже неплохо владевший мечом. Но Мусаси заставил его выполнять только черновую работу, наряду со слугами в доме. А через несколько лет начал, подкравшись сзади, наносить ученику неожиданные удары учебным мечом, веником, веточкой или любым предметом, попавшимся под руку. Вначале молодой самурай пропускал все удары, которые настигали его днем и ночью, во время работы или приема пищи. Но постепенно он научился уклоняться от ударов или старался защититься от них подручными предметами. И вот однажды ученик сам решился напасть на учителя. Ученик подкрался к Мусаси в тот момент, когда тот следил за приготовлением пищи. Мусаси, сняв крышку с котла, помешивал ароматное варево длинной ложкой-мешалкой. Именно в этот момент ученик, подкравшись к учителю сзади, обрушил на голову мастера учебный меч.

Но Мусаси, не прекращая помешивать пищу в котле, отразил удар, прикрывшись крышкой от котла, и сильным ударом ноги отбросил своего незадачливого ученика далеко в угол. А когда тот, опомнившись, хотел подняться, то внезапно отпрянул и застыл, увидев над собой ложку-мешалку, наполненную огненным варевом, которое в данное мгновение было пострашнее боевого меча. Ученик-самурай получил наглядный урок искусства харагэй, делающего наставника практически неуязвимым.

Мысли наставника часто возвращались к тому, что на овладение всем комплексом умений и навыков требуется много десятилетий кропотливого труда, тренировок тела, совершенствования техники и укрепления духа. Да и границ всего комплекса еще никто не обозначил. Как бы хотелось сократить этот период хотя бы на десятилетие, а может, и больше. Тогда выигранное время могло бы пойти на дальнейшее совершенствование. И это накопленное рядом поколений совершенство позволило бы сделать новый качественный скачок и вознести искусство владения мечом на новую ступень.

В противном случае ученики будут только старательно копировать учителя, слепо подражая ему, и это в конце концов приведет вырождению. Таковы законы искусства: мастерство выхолащивается и приходит в упадок, если виртуозному владению техникой не сопутствуют богатое внутреннее содержание и духовное совершенство. А это означает смерть школы и упадок искусства, утрату традиции и невозможность передать ее будущим поколениям.

Уголки губ Мусаси чуть приподнялись в слабой улыбке – он опять вспомнил, как принял его отец после долгого обучения в других школах. Он не стал расспрашивать сына, уже ставшего мастером, о премудростях, почерпнутых у известных мастеров. Отец пристально посмотрел в лицо сына, а затем поклонился ему так, как кланялся мастерам, равным ему по уровню владения школой. И этот поклон отца, признавшего в Миямото мастера, был самым дорогим подарком для молодого тогда еще Мусаси.

Годы унесли с собой многое, но взгляд отца постоянно напоминал Миямото о том скрытом от многих, но важном для посвященных искусстве выявлять мастера по мельчайшим признакам, по характеру осанки, по взгляду, выражению лица и голосу.

Ученики давно просили наставника написать труд, в котором бы он обобщил свой огромный опыт. Но Миямото все никак не мог взяться за кисть. Трудно было объяснить, чего не хватало ему для того, чтобы начать труд: мастера, близкого ему по уровню владения мечами, большого горя или большой радости? Не было какого-то нового и сильного ощущения, которое бы могло послужить толчком к давно задуманной работе.

Наставник спал тем приятным сном, который приходит к человеку, умеющему работать и знающему цену отдыху и расслаблению. Однажды один из молодых учеников, убирая зал после тренировки, приблизился к спящему Мусаси и подумал: «Вот сидит великий мастер, но я могу приблизиться и незаметно зарубить его». В то же мгновение сверкнувший клинок катаны чуть не обезглавил незадачливого ученика. Мастер оглядел зал и, увидев своего воспитанника, вложил меч в ножны, тихо сказав: «Кажется, впервые чувство опасности подвело меня».

Только через несколько лет ученик осмелился поделиться с наставником своими впечатлениями от увиденного и подтвердить, что чувство опасности никогда не подводило мастера: мысль, родившаяся в голове ученика, мгновенно отразилась в сознании наставника, как луна мгновенно отражается в зеркальной глади абсолютно спокойного озера.

Мусаси дремал, испытывая приятное ощущение спокойного одиночества, помогающего осмыслить высшие идеи бытия. Мастер очень любил это время после утренних тренировок, когда ученики, получив задание, расходились по разным углам большого сада, осмысливая поставленные перед ними задачи и отрабатывая сложные элементы новых техник.

Внезапно характер сна изменился, и Миямото ясно почувствовал, что он в зале не один, чувства опасности не было, но он явно был не один. Наставник увидел мальчика, стоявшего в почтительной позе в некотором удалении от почетного места и державшего в руках свиток, привязанный к молодой сосновой веточке. «Как он мог проникнуть? Полный сад учеников и слуг, система сигнальных колокольчиков… – подумал мастер. – Он преодолел все препоны, и лишь благодаря харагэй я ощутил его приближение!» Хозяин внимательно оглядел гостя. Это был мальчик лет десяти – двенадцати, маленький, худой, одетый в платье монаха.

Лицо его выдавало китайское происхождение. Одет он был бедно, но поза и взгляд показывали, что маленький монах знаком с правилами поведения в обществе. Изображение мальчика слегка светилось в сонном мареве, что придавало ему некоторое сходство с маленьким бодхисатвой. Мусаси слегка кивнул, мальчик поклонился, приблизился, опустился на колени, еще раз поклонился и протянул веточку с привязанным к ней посланием. Развернув свиток, мастер увидел каллиграфически выведенные иероглифы, говорившие о большом умении автора в области изящного письма. Послание на китайском языке гласило:

«Во многие страны распространилась слава о Вашем великом умении в постижении Пути меча. Ваше искусство высоко и совершенно. Но не откажите жалкому последователю великого учения Будды, изведавшему все превратности Пути, в возможности предстать перед Вами и нижайше просить Вас о великой милости – позволить стоять с Вами на одной площадке для фехтования и постигать свет учения из Ваших рук. Прошу также не гневаться на меня, ничтожного, но осмелюсь просить Вас о еще одной милости. Смиренно прошу разрешения внимать Вам и ответить Вашему искусству ретодзекая посредством бумажного веера». Далее следовали стихи:

Миямото закончил чтение и оторвал взгляд от свитка. Маленький слуга все так же стоял на коленях, почтительно ожидая ответа.

– Кто твой господин? – услышал Мусаси свой голос.

Но странный гость закрыл рот рукой, давая понять, что лишен дара речи, затем молитвенно сложил руки и поклонился. Миямото дважды хлопнул в ладоши и посмотрел на немого мальчика, который явно не слышал звука хлопков. Почти моментально вбежал слуга, которому хозяин продиктовал краткий, но изысканный ответ, приглашая странного монаха из далекого Китая посетить его жилище. Немой мальчик почтительно, стоя на коленях, принял свиток и, бережно держа его перед собой, растворился в сонном мареве ночи.

Мусаси долго осмысливал происшедшее. Просьба монаха фехтовать против двух разящих мечей бумажным веером была странной. Возможно, пришелец из Китая не знал, что другое имя Миямото Мусаси было Мастер, отрубающий головы. Правда, так Мусаси чаще называли недоброжелатели, которые не осмеливались вызвать его на поединок, но втайне завидовали его мастерству.

Как-то в далекой молодости четверо таких завистников устроили Мусаси засаду в саду одного из монастырей, где Миямото любил прогуливаться после бесед с духовным наставником. Самураи решили напасть на задумавшегося Мусаси одновременно с четырех сторон и убить. Миямото проводил медитацию кин-хин – его ноги в гета равномерно передвигались мелкими шажками на полступни, а глаза были полуприкрыты. В какой-то момент Мусаси вдруг взорвался короткой серией движений «полет бабочки». И только стряхнув с меча кровь, огляделся и увидел четыре обезглавленных тела, лежавшие у его ног и продолжавшие сжимать теперь уже бесполезные мечи.

Мастер пригласил к себе гостя прямо сейчас, не откладывая встречу, ибо это могло послужить поводом для мысли, что старый мастер удивлен посланием и ему надо время для подготовки к встрече. Хозяин спокойно, без тени волнения ожидал гостя, а сновидение, подчиняясь своим непредсказуемым законам, рисовало в сознании мастера картины исполнения дебана-вадза – техники опережающего удара. Эта техника относилась к высшему разделу. Она была воплощением высокого принципа чистоты, принципа Луна в воде – принципа мгновенного отражения. Чаще всего начало атаки можно было уловить по малейшим изменениям во взгляде и дыхании соперника. Конечно, колебания складок одежды, дыхание и другие малозаметные проявления были немаловажны, но глаза были тем главным зеркалом, в котором отражалось все, что произойдет мгновение спустя. По малейшим изменениям взгляда можно было определить момент начала атаки и ответить на нее своим более эффективным движением.

Мусаси приказал слугам и помощникам доложить о приходе гостя и сразу пригласить его в зал. Но монах появился так же внезапно, как и его слуга. Он как будто нарисовался из воздуха и, выйдя на середину зала, вежливо поклонился Мусаси. Легкий светящийся ореол окружал фигуру гостя, придавая ей некую воздушность и бестелесность.

На вид монаху было лет тридцать, не более. Одет он был скромно, телосложение не выдавало в нем большой силы. Выглядел он обычным, самым обычным человеком. Во время службы в любом буддийском храме он ничем не выделялся бы из общей массы монахов. Немой мальчик-слуга стоял несколько позади и сбоку от своего господина и держал в руках красивый бумажный веер, на белой поверхности которого был начерчен иероглиф Дао – Путь мироздания. Монах поклонился и, приблизившись, передал Мусаси маленький свиток. Это была поминальная записка – письмо, в котором автор просил не ставить в вину сопернику свою смерть в поединке. Мусаси достал из шкатулки свою того же содержания записку и положил ее рядом с запиской китайца. Теперь все формальности были соблюдены, и оба мастера готовы были продемонстрировать свое искусство.

Сознание Мусаси отражало происходящее, как ровное зеркало, и он видел все своими глазами и одновременно как бы стороны, что создавало необычное ощущение двойного присутствия. Слуга передал китайскому мастеру веер, а Миямото обнажил оба свои меча. Кроме вечно молчащего слуги монаха, в зале никого не было.

Соперники вышли на середину зала и замерли друг против друга. Один держал в руках два меча: большой, предназначенный в основном для атакующих действий, и малый, используемый прежде всего для защиты от оружия противника. Второй застыл, зажав между пальцами вытянутой руки бумажный веер с сакральным иероглифом. Оба смотрели друг другу в глаз и не двигались. Так прошло довольно много времени, но ни один из мастеров не сделал ни малейшего жеста, не отвел взгляда. Казалось, что это два изваяния замерли в единой скульптурной композиции, ибо нельзя было уловить даже признаков дыхания.

Поняв, что ни один из них не сделает первого необоснованного движения, оба соперника отступили шаг назад и закружили по залу, демонстрируя тай-сабаки – искусство перемещения, уходов, лавирования. Китаец выдвинул несколько вперед руку с веером, и в то же мгновение острие большого меча, описав в воздухе замысловатую траекторию, мелькнуло над веером, и маленький тонкий лоскут отделился от бумаги и, кружась, плавно опустился на пол зала.

Глядя на себя со стороны, Мусаси не без удовлетворения констатировал, что его двойник, вступивший с ним в единоборство, оказался на высоте и смог изящно продемонстрировать уровень своего мастерства. Миямото видел недостатки и слабые места в стойке и форме передвижения монаха и, почувствовав момент проведения атаки, нанес серию разящих ударов. Здесь были и «полет бабочки», и «мельница», и двойной скрестный удар, и удар, секущий на двух уровнях.

Но китаец, то исчезая, то появляясь вновь, ускользал от ударов и после серии атак все так же представал перед своим грозным соперником, несколько выставив вперед руку с веером. Мусаси вновь почувствовал момент и провел новую серию ударов. Несколько раз он чувствовал, что острие его меча сечет ткань одежды монаха, но достичь большего пока не удавалось. Веер плясал перед глазами, закрывая часть поля зрения и не давая возможности уловить уход соперника. Но Мусаси сам прекрасно владел техникой работы с боевым веером и спокойно обрабатывал своего соперника, бесстрастно фиксируя его слабые места и промахи. Мастер хорошо видел себя со стороны. Строго оценивая свои действия, он не мог найти в них никакого изъяна. Все движения были экономны и изящно отточены.

Сновидение полностью занимало мастера. Неожиданно он услышал далекую музыку – играла флейта и малый барабан отбивал ритм. Звуки этих инструментов были хорошо знакомы любому человеку его круга. Они воодушевляли, придавали новые силы, окрыляли. Мусаси обрушил новый каскад изощренных ударов на этого светящегося человечка. Нет, у него не было злобы или страстного желания изрубить монаха на куски. Мусаси отлично знал, что появление подобной мысли сбивает общий настрой поединка, нарушает правильный ритм дыхания, заметно убавляет силы и прибавляет несоизмеримо больше усталости. А самое главное – притупляется чувство интуитивного предвидения, составляющее незримый стержень искусства.

Вновь и вновь мечи «спящего мастера» секли лоскуты на одежде фехтовальщика веером, но сделать большее ему было не под силу. Внезапно во время одной из атак Мусаси почувствовал, что монах перехватил его движение, схватив большой меч поверх его кисти, и в то же мгновение мастер, описав дугу, упал на пол. Он не услышал звука падения – сон сделал его беззвучным, но чувство полета Миямото ощутил намного острее, чем наяву. Возможно потому, что наяву мастера давно уже никто не бросал. Мусаси мгновенно оказался на ногах, сделал круговой взмах обеими мечами, отсекая пространство вокруг себя, и в то же время почувствовал легкий шлепок веером по затылку. Мусаси отскочил, сделал несколько защитно-контратакующих движений своим смертоносным оружием, но почувствовал новый шлепок, теперь по щеке.

Мусаси не видел своего соперника, но ощущал его близкое присутствие и направлял свои атаки в те места, куда соперник должен был перемещаться. Появление новых лоскутов одежды монаха свидетельствовало о правильности выбранного мастером направления. Но шлепки вновь и вновь настигали его лицо, шею, затылок, преследуя, словно стая обозленных пчел из растревоженного улья, когда можно найти спасение только в воде. В воде! Мусаси мгновенно изменил стиль работы, и шлепки перестали его беспокоить. Монах опять оказался в поле его зрения. Одежда китайца теперь скорей походила на лохмотья, но выражение лица и поза с выставленной вперед рукой с веером остались прежними.

Мягкий стиль «обтекающей воды» гармонично вписывался во все происходящее во сне, но монах вновь стал доставать Мусаси своим веером. Это не выводило мастера из равновесия, но работать становилось все труднее. Движения сделались тяжелыми, а руки и ноги – ватными.

«Непонятный сон», – подумал Миямото, видя со стороны, как монах наносит ему новые шлепки веером. Музыка постепенно усиливалась и теперь звучала откуда-то сверху, но уже не придавала сил и бодрости, а как будто издевалась над беспомощностью мастера.

Неожиданно во время одной из атак Мусаси почувствовал, что его меч достал тело этого неуловимого монаха и, располосовав одежду, оставил на груди кровавый росчерк. Острие большого меча пересекло грудь китайца от правого плеча до левого бока, но только слегка взрезало кожу, почти не повредив мышц. И почти мгновенно жесткий край бумажного веера, сложенного в дощечку, ударил Мусаси в одну из наиболее активных болевых точек на лице. Все поплыло перед глазами мастера, исчез монах со своим немым слугой-мальчиком, исчез зал с рассыпанными лоскутами ткани и каплями крови, алеющими на зеркальной глади пола. Музыка вновь доносилась издалека и вновь была приятной. Ее переливы уносили куда-то вдаль, отвлекали от мыслей о том, что только что произошло в зале. Мусаси погрузился в мир сновидений.

Сколько продолжалось подобное состояние, Миямото не помнил. Он проснулся внезапно, как от толчка в спину. Легкий ветерок поигрывал складками его одежды. В зале никого не было, со стороны двора доносились щебет птиц и негромкие голоса учеников. Мусаси хлопнул в ладоши и удивился звучности хлопка. Вошел слуга, держа в руках охлажденный напиток из лепестков цветов. Влага приятно освежала, восстанавливала ясность мыслей. Наставник вновь ощутил прелесть бытия, легкость дыхания, стряхнул накатившее на него оцепенение.

– Кто входил ко мне сейчас? – строго спросил Мусаси слугу.

– Никто, господин, – с поклоном ответил слуга. – Вы изволили отдыхать после утренних занятий, и вас никто не посмел тревожить. Приходил только немой мальчик-служка с каким-то посланием, но его не допустили к вам, и он ушел, не оставив свитка. Больше никто не спрашивал вас, господин.

Мусаси отпустил слугу, встал, обошел зал, внимательно всматриваясь в обстановку, положение мелких предметов. Пол был идеально чист, все стояло на своих местах, нигде не было видно следов поединка, который Мусаси увидел во сне. Он подошел к шкатулке и открыл ее – его поминальная записка лежала на своем месте, перевязанная шнурком из красной и белой нитей. Никаких следов и подтверждений явности поединка не было. Было лишь непонятное и непроходящее ощущение не то удивления, не то разочарования, хотя ни волнения, ни тем более страха в своем сердце Мусаси не чувствовал.

Весь день до самого вечера прошел обычно. Тренировки сменились беседами с учениками, размышлениями о новых, более эффективных приемах ведения поединка. Вечером Мусаси еще раз обошел зал и еще раз все внимательно осмотрел. Он знал, что без него в этот зал никто не входит, и даже уборку здесь делали, только испросив разрешения. Сегодня Мусаси сюда никого не допускал, и, кроме слуги, приносившего прохладительный цветочный напиток, и его самого, в зале никого не было.

Вдруг что-то случилось с мыслями старого мастера. Они неотступно возвращались к шкатулке с поминальной запиской. Это была шкатулка из черного дерева, изящно инкрустированная снаружи, а внутри покрытая белым лаком безо всяких рисунков и инкрустаций. Миямото взял шкатулку в руки и открыл ее. Поминальная записка лежала в том же положении, в каком он видел ее днем. Мастер уже хотел захлопнуть шкатулку, но заметил, что свиток поминальной записки несколько ближе к верхнему краю. Днем он как-то не придал этому значения, а сейчас, внимательно присмотревшись, заметил, что на дне лежит еще что-то. Мусаси вынул свиток, и холодок пробежал у него по спине, чего с мастером не случалось со времени его детства, когда он сам еще был начинающим учеником. На белом дне шкатулки Миямото увидел белый бумажный веер. Он достал веер и развернул его. В центре красовался иероглиф Дао, а край был ровно срезан.

Мастер держал в руках бумажный веер, и гордая его голова все более и более склонялась на грудь. Он долго стоял в задумчивости и лишь поздно ночью отправился к себе в покои. А утром, когда наставник вышел к ученикам, на его столе лежал первый свиток будущего большого труда, именуемого Путь меча.

Все было как во сне…

Пустая рука

Рассказ

Лич Макото проснулся необычно поздно. Сегодня можно было позволить себе расслабиться и полежать в постели дольше обычного. Он дотянулся до сенсорного выключателя, и его комфортабельные апартаменты наполнились приятным зеленоватым светом. Вторая клавиша – и шторы на окнах бесшумно ушли в проем стены, пропуская в комнату солнечный свет. Электронные часы, весело подмигивая, показывали 9 часов 15 минут, 9 часов 16 минут, 9 часов 17 минут… Обычно Макото вставал в пять часов утра и начинал свой день с жесткой утренней тренировки, которая продолжалась до семи часов.

За эти два часа он проделывал дыхательные упражнения ибуки и нагара, шлифовал сложные ката, проделывал акробатические элементы. А в семь часов Макото отправлялся в тренировочный городок, где из обыкновенного маленького японца, как его называли здесь, превращался в строгого и требовательного инструктора. Сто двадцать молодых ребят с бритыми головами, загоревшими телами, под лоснящейся кожей которых вызывающе поигрывали литые мускулы, выстроившись в четыре ряда, уже ожидали его.

Специальные подразделения морской пехоты США назывались «Черные молнии», и он, маленький японец, был их старшим инструктором. По одному его жесту или короткой гортанной команде эти натренированные ребята выполняли то, что не всегда было доступно даже очень хорошим спортсменам.

Вчера завершился чемпионат, спало напряжение, царившее в лагере, и теперь, лежа в постели, Лич с радостью вспоминал вчерашний день. Его команда, состоявшая из десяти человек, завоевала первое место в турнире по прикладному разделу боевого карате. Облаченные в современные защитные доспехи, рейнджеры были похожи на далеких предков Макото, только толстую кожу и стальные пластины панцирей заменили пенопластические материалы и дюралюминий.

Восемь из десяти его учеников одержали убедительную победу в многоборье, но более всего радовала инструктора победа в абсолютном первенстве, где встречались бойцы разного веса и возраста, владеющие разнообразными системами единоборств, где одно неловкое движение могло привести к травме и поражению. Но его «Черные молнии» завоевали первое и два третьих места в абсолютном первенстве.

На второе место удалось пробиться Счастливчику Стиву – тридцатипятилетнему здоровяку, бывшему неоднократным победителем первенства Штатов по фул-контакту, имевшему за плечами многолетний опыт бесчисленных рукопашных схваток. Но в финале сержант Джим Форстер уложил Стива в конце второй минуты. Другой на месте Счастливчика был бы нокаутирован намного раньше, но Стив умел держать сильные удары рук и ног, и это позволило ему продержаться почти полный раунд. А потом, после очередной серии мощных ударов, Стив наткнулся на короткий встречный удар Джимми и сложился на площадке, как карточный домик, подхваченный легким дуновением ветра.

Лич быстро вскочил с постели, принял холодный душ, накинул домашний халат и нажал кнопку звонка. Вошел дежурный солдат, неся в руках поднос с завтраком. Личу польстило услужливо-предупредительное отношение этого белого здоровяка к нему, цветному, как часто называли японцев и других представителей Восточного полушария истинные, стопроцентные янки.

– Машина ждет вас, сэнсей! – встав во фрунт, рапортовал парень.

– Как там наш герой Джимми и остальные ребята? – принимаясь за завтрак, спросил инструктор.

– О! Генерал всем прибавил жалованье, а наш победитель Форстер получил кругленькую сумму. Поговаривают, что Форстера могут отправить в школу офицеров.

Макото мельком взглянул на говорившего. В голосе этого парня звучали нотки зависти. Еще вчера он называл чемпиона их спецподразделения просто Джимми, а теперь, когда у того появилась кругленькая сумма и на горизонте маячила школа офицеров, вчерашний сержант именовался уже по фамилии – Форстером! Недоставало только почтительного «сэр».

Макото закончил легкий завтрак, переоделся в дорогой европейский костюм и вышел из коттеджа.

«Паккард» уже ждал его. Лейтенант Брасс со своей ослепительной голливудской улыбкой и герой вчерашнего чемпионата сержант Джим Форстер стояли рядом с машиной, почтительно ожидая его, маленького японца. Лич специально несколько задержался на крыльце, улыбаясь прекрасному утру, предстоящей поездке и встрече, своим тщеславным мыслям.

– Доброе утро, мистер Макото! – протянул ему крепкую ладонь лейтенант. – Не задерживайтесь надолго в Японии: у нас много интересной работы. После вчерашнего чемпионата командование будет уделять нашим парням особое внимание. Да, забыл поздравить вас.

Лейтенант достал из кармана бумажник и вынул из него фирменный конверт, запечатанный специальным штампом, где на фоне звездно-полосатого флага отчетливо виднелись изломанные стрелы молний. Лич распечатал пухлый конверт и достал новенькую чековую книжку и информационную квитанцию, гласившую, что на счет маленького японца перечислена очередная сумма. Лицо инструктора расплылось в улыбке, так не характерной для людей его национальности. Сумма была значительной даже для него, имевшего очень высокооплачиваемую и, главное, надежную работу.

– Разрешите проводить вас, сэнсей? – не то отрапортовал, не то спросил сержант.

Его лицо светилось от удовольствия. Инструктор кивнул, и все трое разместились на мягких сиденьях машины. Дежурный солдат аккуратно разместил вещи Макото в багажнике и, подойдя к дверце машины, козырнул. «Паккард» мягко покатился по дорожкам лагеря, на несколько секунд остановился у ворот. После того как дежурный офицер, заглянув в салон машины, вытянулся и отдал честь, отворились бронированные ворота, и мощный «паккард», плавно, но неудержимо набирая скорость, помчался по пустому шоссе в сторону городского аэропорта.

По дороге лейтенант Брасс познакомил Макото с результатами проверки, которая была проведена на чемпионате. Он рассказал, что утром звонил генерал, что подполковник Стоун, командир их спецподразделения, получил полковника, а сержант Джим Форстер завтра отправляется на курсы офицеров и вскоре предстанет перед ними в офицерских погонах, приняв тот взвод, в котором он был сержантом. Сам Брасс вскоре станет первым лейтенантом, а там, глядишь, и до капитана недалеко.

Особенно внимательно слушал Лич рассказ словоохотливого лейтенанта о том, что их методы тренировки признаны наиболее эффективными, а их опыт будет распространен в других подразделениях. Так что Макото должен быть готов после возвращения из отпуска принять и подготовить группу инструкторов из других соединений, выполняющих в разных уголках земли те же задачи, что и их «Черные молнии».

Чуть больше часа понадобилось, чтобы доставить Лича на аэродром, расположенный на расстоянии двухсот миль от лагеря. Машина подъехала к взлетно-посадочной полосе. Макото и Брасс пошли к трапу, а Джимми, подхватив чемодан и сумку своего сэнсея, в несколько прыжков обогнал своих наставников. Он взбежал по трапу, перепрыгивая через три ступеньки и скаля крепкие зубы в озорной улыбке, легким движением плеча припечатал к створу входного отсека опешившего пилота, лихо подмигнул двум симпатичным стюардессам и, проскочив первый салон, оставил вещи в забронированной полукабине «люкс» второго отсека самолета. Затем он так же быстро вернулся к входному люку и замер у входа, демонстративно вскинув руку к козырьку белой фуражки.

Лейтенант, проводив Макото до его места, любезно с ним распрощался. Затем шепотом сказал несколько слов командиру воздушного лайнера, который сразу стал серьезным и одобрительно закивал головой в ответ.

Брасс покинул салон самолета и вместе с Форстером подошел к машине. Внезапно он обернулся, голливудская улыбка слетела с его лица, и, глядя в упор на сержанта, тихо, но внятно проговорил:

– Учись лучше, Джимми. Все эти япошки нужны нам только для того, чтобы обучать таких парней, как ты. А когда ты превзойдешь его в умении ломать кулаками челюсти и ребра, мы вышвырнем этого самодовольного желтопуза на его рисовые острова. Такому парню, как ты, вполне по плечу освоить их самурайское искусство драки, и тогда на твой счет потекут те сумасшедшие деньги, которые командование вынуждено платить этому азиату.

Дверцы машины закрылись, и, подняв облако пыли, «паккард» выехал за пределы аэропорта и помчался в обратном направлении, к бронированным воротам лагеря. А самолет, расправив широкие сияющие крылья с мощными реактивными двигателями под ними, оставляя за собой черный шлейф, поднялся в воздух и взял курс через океан в сторону далекой Японии.

Мощные реактивные двигатели натужно ревели, их тихий рокот проникал в салон стальной птицы, которая быстро приближалась к берегам Японии. В отдельной полукабине у иллюминатора сидел японец средних лет. Старший стюард уже третий раз менял чашки с кофе, которые он ставил на столик перед японцем, но тот, не отрываясь, смотрел в иллюминатор. Кофе остывал, и стюард, исполняя приказ командира оказывать этому пассажиру особое внимание, в очередной раз менял остывшую чашку кофе на новую с дымящимся ароматным напитком.

Личу Макото недавно исполнилось сорок. Семьи у него не было, да и потребности в семейном очаге он не испытывал. Он считал, что его работа – работа инструктора по боевому карате – самое подходящее для мужчины дело. Двенадцать лет назад он, молодой двадцативосьмилетний мастер, неоднократный победитель многих первенств и чемпионатов, получил приглашение от военного ведомства США, предлагавшего ему работу в качестве инструктора по подготовке спецподразделений морской пехоты.

Распечатав большой красочный конверт с американской эмблемой и прочитав текст контракта, он тут же отправился к своему учителю. Перед таким ответственным шагом, как подписание контракта, даже такого удачного и долгожданного, он не мог не сообщить о своей радости наставнику. Этого приглашения Лич ждал давно. Он заметил, что вездесущие корреспонденты и спортивные наблюдатели, постоянно пребывающие на всех спортивных мероприятиях, уделяют ему особое внимание. Он чувствовал на себе их оценивающие взгляды. Видел, как они тщательно записывают что-то в свои блокноты и перед его очередным выходом на площадку более тщательно готовят кино– и фотоаппаратуру.

Лич чувствовал это и ждал, когда же его пригласят для серьезной работы. Предложения принять участие в турне, провести серию показательных встреч, выступать в кимоно какой-либо фирмы не привлекали его. Макото ждал предложения, которое сулило бы ему высокий и постоянный заработок, а кроме того, давало бы возможность приобрести широкую популярность и непререкаемый авторитет в изменчивом мире боевых искусств. И вот такое приглашение пришло. Макото бежал к дому учителя, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих, лавируя между машинами, тщетно сигналившими ему…

Сигиеси Сегути встретил одного из лучших, если не самого лучшего, представителя своей школы радушно, но сдержанно. Шестидесятилетний наставник усадил своего гостя за низенький столик, на котором, как по волшебству, с помощью супруги хозяина появились чайник, чашечки и традиционные сладости, знакомые Личу с раннего детства.

Лич протянул учителю контракт в конверте с солидной эмблемой и сопроводительным письмом. Наставник, не торопясь, прочитал письмо, затем контракт. Во время чтения на его лице дрогнул ни один мускул: он просто внимательно читал. Нетерпение впервые охватило Лича, он не мог дождаться, когда учитель оторвется от текста и скажет свое слово. Но, прочитав бумаги, учитель молча вернул их Макото и сделал несколько маленьких глотков ароматного чая, который его супруга умела заваривать, добавляя в чай цветы и травы, придававшие напитку неповторимый вкус и аромат. Макото ждал, что скажет учитель, а тот спокойно пил чай и незаметно наблюдал за своим всегда спокойным и выдержанным учеником.

Сигиеси Сегути вспомнил, как четверть века назад родители привели к нему тогда еще трехлетнего Макото. Он хорошо запомнил то время, потому что тогда же он привел в зал своего младшего сына Ито Сегути, и оба трехлетних малыша влились в группу таких же, как они, детей. Лич был намного одареннее от природы, чем его сын Ито. Сигиеси не без грусти констатировал это через несколько лет, когда ребята вышли на первые в своей жизни соревнования. Движения Лича отличались свободой и раскованностью. Мальчик быстро реагировал на действия своих соперников, вовремя блокируя их выпады и отвечая короткими и часто успешными атаками. А Ито был скован, пропускал атаки своих соперников и после второго круга выбыл из соревнований.

С тех пор Лич выигрывал почти все соревнования, изредка занимая вторые места. Он работал легко и непринужденно, быстро догоняя и опережая по уровню владения техникой более старших учеников. Ито же при всей своей старательности и работоспособности никак не мог догнать своего партнера. Вскоре мальчики подружились, и Сегутистарший смог лучше узнать Лича, так как тот стал часто бывать у них дома.

Все в этом талантливом мальчике нравилось наставнику, но незаметно постоянные победы стали делать его более самоуверенным. На тренировках он так же внимательно слушал объяснения своего тренера, так же старательно отрабатывал технику, но его отношение к товарищам несколько изменилось. Нет, он не презирал их за то, что они не имели таких успехов в постижении карате. Когда его просили, он объяснял им особенности своей техники, но во всем его поведении чувствовалось некоторое отчуждение и высокомерие.

Какая-то незримая преграда встала между ним и другими учениками Сигиеси Сегути. Наставник специально ставил его инструктором на группу новичков, чтобы Лич мог увидеть, как тяжело и болезненно идет процесс обучения, а заодно и понять, что большие успехи требуют еще большей работы. Но Лич, проявляя неплохие задатки будущего тренера, мало задумывался над проблемами взросления, становления характера, духовного воспитания мастерства.

Сигиеси вспомнил, как однажды его сын на одном из турниров, выигрывая поединок за поединком, приближался к финалу и вдруг в финальной схватке поскользнулся на полу, который ассистенты не успели протереть, и вывихнул ногу. Врач снял его с соревнований, поэтому Ито занял только второе место. После награждения Ито отвезли в больницу. Здесь выяснилось, что связки сильно повреждены, но кости целы. На ногу наложили гипсовую повязку, тренировки на время надо было отложить. Сын сник не от боли, а оттого что завтра он не сможет прийти в зал и встать в общий строй. Даже первый успех и первая высокая награда не радовали его. Вечером Сигиеси подошел к постели сына и, строго глядя на него, сказал:

– Хочешь стать настоящим мастером – терпи. Завтра ты придешь в зал и будешь работать над техникой китайских рук и техникой дыхания, но, если хоть на миг ты перестанешь верить в свои силы, стремиться к чистоте и совершенству, я откажусь тренировать тебя. Жизнь будет испытывать тебя горем и славой, но только тот сможет удостоиться звания мастера, кто остается мастером, выйдя из зала. Запомни, любой мастер должен быть прежде всего мастером жизни, иначе это просто человек, получивший некие знания, но не умеющий ими пользоваться. По силе твоего духа, по твоему поведению судят о твоей семье, твоей школе, твоей стране. В стране ты представляешь школу, за пределами страны ты представляешь свою родину. Никогда не забывай об этом. А теперь – спи.

Сигиеси повернулся и вышел, закрыв дверь, а Ито еще долго лежал и размышлял о словах, сказанных отцом. Отец впервые говорил с сыном так серьезно, и Ито понял, как глубоко и нежно отец любит его, хотя редко открыто показывает это. Ито прекрасно знал, что отец никогда не создавал для него привилегированных условий, никогда не давал поблажек.

После этого случая Сигиеси заметил существенную перемену в своем сыне. Ито стал еще более собранным и старательным, неудачи делали его упорнее, а победы не кружили голову. Но успехи Ито были намного скромнее успехов Лича…

Сигиеси пил напиток, имеющий «вкус дзена», как гласила старая китайская поговорка, и наблюдал за Личем. Где он допустил ошибку, где могла порваться ниточка, связывающая их души? Макото не мог не понимать, что предложение стать инструктором в подразделениях такой страны, как США, связано с применением искусства карате далеко не в гуманных целях. А именно за гуманность карате ратовал Сигиеси Сегути и неустанно повторял это своим ученикам.

Он знал, что ни запрет, ни подписка в полицейском управлении не могут служить гарантией от применения искусства карате в негуманных целях. Лишь длительное культурно-эстетическое и духовное воспитание способно предотвратить появление на свет невоспитанного и жестокого драчуна, способного натворить много бед. До настоящего момента Лич не был таким, и все же Сигиеси еще и еще раз ловил себя на мысли, что в деле воспитания из маленького Макото большого мастера упущены какие-то нюансы…

На следующий день Лич Макото подписал контракт и улетел за океан, в один из специальных лагерей морской пехоты. Он не забывал напоминать о себе учителю поздравительными открытками, короткими письмами, тон которых убеждал Сигиеси в том, что и в самом деле что-то важное было им упущено, и это вызывало глубокое сожаление в душе наставника…

Лич оторвал взгляд от клубящихся за иллюминатором белых облаков и, кивком поблагодарив стюарда, с наслаждением выпил отлично приготовленный кофе. Самолет летел, мягко покачивая крыльями. Внизу расстилались безбрежные океанские просторы, мелькнуло несколько судов, которые сверху казались игрушечными корабликами. Лич думал о том, как он встретится с Сигиеси. Теперь учителю уже семьдесят два года – Лич не забыл отправить поздравительную открытку и подарок. Ито закончил университет, выиграл ряд крупных турниров, об этом Лич знал из печати. Вот уже несколько лет он помогал отцу, воспитывая учеников, готовя их к спортивным и жизненным испытаниям.

Лич летел на праздник школы, который проводился один раз в пять лет. На последнем празднике ему побывать не удалось: вместе со своими подопечными он участвовал в учениях, после которых его отправили в спортивный лагерь, а его воспитанников – в одну из «горячих точек». Теперь Макото был доволен тем, что чемпионат с участием морских пехотинцев завершился в срок и очень удачно для него, благодаря чему он имеет возможность приехать в Японию и лично, в числе лучших и опытнейших мастеров, участвовать в демонстрации ката и поединках. На праздник всегда съезжается много гостей из различных японских, китайских, корейских школ, прибывают мастера из различных азиатских, европейских, американских и африканских стран. Но наиболее сильными спортсменами традиционно бывают представители Японии и Кореи.

Праздник состоит из двух частей. Первые два дня проводятся демонстрации техники различных школ, заседания круглых столов с обсуждением вопросов техники и тактики поединка, особенностей дыхания, философских школ того или иного направления. Но на этих собраниях никогда не звучит вопрос: чья школа лучше или сильнее? Каждый занимался по той системе, которая была ему ближе. Третий и четвертый дни праздника посвящены турниру. Воспитанники школ соревнуются в трех возрастных группах: вначале юноши и мужчины до двадцати семи лет, а затем, на следующий день, – мужчины старше двадцати семи лет. Причем победителям в младших возрастных подгруппах разрешается выступать в следующей, более старшей и, соответственно, более опытной возрастной подгруппе. В пятый, заключительный день проводятся экзамены по исполнению ката, джиу-кумите, тайхо-джитсу, причем в них также принимают участие представители различных школ и стилей.

Лич был почти абсолютно уверен в победе на турнире и рассчитывал минимум на призовое место в конкурсе по исполнению ката. Он хорошо помнил, что Ито еще в детстве и юности выполнял стандартные комплексы не хуже его и теперь вполне мог обойти его на последней прямой. Да и в спарринге с ним теперь будет справиться очень трудно. Если слепой жребий не сведет их в начале турнира, то вряд ли кто-нибудь сможет обыграть его в открытом контактном бою.

Макото остановился не в специально отведенной для гостей праздника гостинице, а в фешенебельном небоскребе неподалеку. Его материальное положение было куда выше, чем у многих известных наставников в мире единоборств, и он хотел это лишний раз подчеркнуть. Вечером того же дня он позвонил учителю и сообщил помощнику наставника о своем прибытии.

Ехать к старику Сигиеси, как последнее время называл про себя своего учителя Макото, сейчас не хотелось. Он придет к сэнсею после праздника в полном блеске славы, почета, всеобщего признания. Это должно укрепить его положение в глазах Сигиеси. Ведь этому старику осталось не так уж и долго жить, и надо показать, что он, Лич Макото, отлично справится с должностью руководителя школы и ни в чем не уступит Ито Сигиеси.

Помощник выслушал все, что хотел сообщить Лич, и ответил, что наставник тяжело болен, не сможет принять участие в празднике и что его место в почетной ложе займет сын Ито. Весть эта еще более ободрила Лича. Значит, Ито, главный и наиболее опасный соперник, будет выполнять «роль куклы своего отца».

«Посиди, посиди в почетной ложе, – думал Лич. – А я в это время поработаю. И тогда все увидят, кто достоин заменить этого старика Сигиеси, кто является настоящим продолжателем традиции школы, кто лучший мастер и наставник. А победу на таком представительном мероприятии не спрячешь под сукно, и старику придется или оставить первенство за ним, Личем, или, в крайнем случае, сделать Ито и Лича своими преемниками в равной степени». Мысли эти взбодрили Макото, и он принялся действовать по намеченному плану.

Мероприятия двух первых дней Лич игнорировал, заявив себя на участие в выступлениях четвертого и пятого дней. Ему даже неинтересно было знать, кто будет победителем в третий день, а следовательно, кто будет допущен в их группу – группу зрелых опытных мастеров, многие из которых сами давно уже стали опытными наставниками.

С молодыми мастерами Лич умел разделываться быстро и технично, не утруждая себя. В начале поединка он просто маневрировал, высматривая слабые места у своего противника, а затем одним или двумя короткими движениями настигал оппонента и одерживал победу. Иногда Макото с первых секунд проводил неожиданную подсечку и наносил еще падающему сопернику один или два удара влет, так что поединок заканчивался, практически не начавшись. Все три дня Макото провел в одном из тренировочных залов, который он снял для себя. Лич тщательно готовился к своему триумфу в полном одиночестве, поглядывая на свое отражение в огромных, от пола до потолка, настенных зеркалах.

На четвертый день он прибыл в огромный комплекс школы, где проходил турнир, когда уже заканчивалась регистрация участников, заявивших свое имя для участия в соревнованиях. Поединки в группе старших мастеров проводились без учета весовых категорий и возраста, но, как правило, мастера старше сорока пяти – пятидесяти лет очень редко принимали участие в подобном состязании. Таким образом, Лич Макото автоматически становился одним из опытнейших мастеров старшей группы. Он был в том возрасте, когда уже имеющийся большой опыт помогал рационально и в полной мере использовать все еще отличные физические данные.

Бесстрастный автомат наугад вытаскивал шары с номерами спортсменов, которые тут же вписывались в протокол. Все это происходило на глазах зрителей и участников, пресекая любые разговоры о подтасовке и нечестной жеребьевке. Турнир проводился по олимпийской системе, и проигравший участник терял право на дальнейшее участие, выбывая из турнира и становясь зрителем.

Это придавало турниру особый динамизм и азарт. Каждый промах, каждый просчет, ошибка в защите, атаке, невнимание во время поединка влекли за собой поражение. Защитное снаряжение давало возможность максимально приблизить условия соревнований к реальному поединку и не опасаться получить тяжелую травму. Шлемы, закрывающие голову, лицо и шею, специальные доспехи, накладки, перчатки с открытыми пальцами, щитки, обувь защищали и того, кто наносил удар, и того, кому этот удар предназначался. Разрешалось проводить броски и подсечки. Ограничений в технике практически не было.

Более сотни участников, разбитых на полсотни с небольшим пар, за несколько часов проходило через освещенные квадраты площадок. Первоначально схватки проводились на трех площадках, а начиная с четвертьфинала – на одной.

Макото легко переигрывал своих соперников во встречах предварительной части турнира, даже не запоминая особенностей этих побед. Впереди были встречи за выход в финал, за победу, славу, признание, почет… Теперь соперники были серьезнее, и начинала сказываться усталость от проведенных ранее встреч.

В четвертьфинале Лич встретился с победителем подгруппы молодых мастеров, двадцатишестилетним Томо Ии. Начав с ним поединок, Лич сразу отметил, что при всей своей техничности, отменной реакции, сноровке, смелости его молодой соперник несколько тороплив. И, выждав удобный момент, когда Ии, увлеченный своей атакой, принялся осыпать Макото градом ударов руками и ногами, пытаясь пробить защиту более опытного мастера, Лич сделал резкий сносящий удар по ноге Ии, которая через мгновение должна была коснуться пола и принять на себя вес тела. Томо взлетел в воздух, взмахнув руками и раскрывая корпус, и в этот момент сильный удар кулака Макото перевернул тело соперника в воздухе и отшвырнул его на несколько метров. Ии грохнулся на пол площадки, и хотя защитное снаряжение заметно смягчило удары, было заметно, что удар Макото заметно потряс молодого мастера. Встать после полученной травмы тот смог с большим трудом, и то с помощью судьи и врача. Победа, как обычно, была быстрой и легкой.

Соперником Макото в полуфинале был тридцативосьмилетний корейский мастер тэквондо Ким. Это был серьезный соперник, его разящие удары ногами и руками, особенно в прыжке, показали свою эффективность. И в то же время во всех предыдущих встречах он продемонстрировал изящество своей техники, не оставив на теле своих соперников ни единой царапины, ни единого синяка.

Поединок начался стремительно. Каждый мастер прекрасно видел, что его соперник опытен и уверен в своих силах. В такой ситуации необходимы удвоенная выдержка и хладнокровие, чтобы не дать возникнуть в сознании даже тени неуверенности. Ким выделывал сальто и пируэты, каждый раз атакуя Макото из положения в воздухе. Лич отскакивал, приседал или сам выпрыгивал, совмещая жесткую защиту с разящими атаками и контратаками.

Так продолжалось около двух минут, до конца поединка оставалась минута, и необходимо было найти уязвимое место у своего соперника, чтобы сохранить больше сил для решительной встречи. Лич подсознательно отметил, что после сложных прыжков Ким приземляется, несколько перенося вес тела на левую ногу. «Травма! Старая травма правой ноги! – понял Макото. – Кореец инстинктивно щадит правую ногу при больших нагрузках, хотя при обычной работе это незаметно».

Лич провел несколько атак и дал возможность Киму дважды достать себя ногой, что вызвало особое оживление у зрителей, ибо до этого ни одному сопернику Лич не позволял коснуться поверхности своего белоснежного кимоно во время атаки – и вдруг пропустил два хотя и не сильных, но точных удара, которые в конце схватки могли оказаться решающими! Но именно в этот момент Ким провел новую серию ударов, а Лич, поймав его движение правой ногой, нанес встречный удар в область голеностопного сустава. Раздался хруст – даже защитное снаряжение не смягчило удара в должной степени.

Ким на миг замер на левой ноге, как бы боясь опустить правую, но этого мига было достаточно, чтобы Макото нанес сносящий удар по опорной ноге корейского мастера, а когда тот упал, Лич достал его еще двумя мощными ударами в корпус и в голову. Все это произошло в какие-то доли секунды, и вмешаться или остановить встречу никто не успел. Старая травма подвела опытного корейского мастера. От травмы на соревнованиях никто не застрахован, но в зале возникло некое волнение, вызванное нарочитой жестокостью Макото. Но его самого это совершенно не волновало. Он готовился к финальной встрече, и более всего его интересовал сейчас будущий противник, который казался загадкой и для участников турнира.

Вторым финалистом был мастер-инкогнито. Таких участников всегда было пять-шесть на каждом из праздников, когда мастера или наставники по какой-либо причине не называли своего имени. Но чаще всего это было связано с тем, что наставники-тренеры не хотели в случае поражения открывать свое имя, чтобы не подрывать веру учеников и приверженцев своей школы. Такое право предоставлялось участникам соревнований.

Каждый проигравший не обязан был открывать своего имени и школы, но победитель или второй призер обязан был открыть маску и назвать свое имя и школу. Участников в масках называли «мастер тень». И будущий соперник Макото был именно таким мастером-тенью. Под одеждой сложно было понять его возраст. Работая со своими соперниками, он применял такую разнообразную технику, что определить его школу было практически невозможно. Лич внезапно пожалел, что «старик Сигиеси» заболел, да еще так серьезно, что вместо себя в кресло руководителя праздника посадил своего сына Ито. Сейчас Сигиеси увидел бы, как Макото отделает этого мастера в маске.

Но зато это увидят все остальные, а бесстрастный глазок видеокамеры запечатлеет все на видеокассете. Старику все равно это покажут, и тогда уже Лич Макото войдет в покои своего бывшего учителя не как ближний ученик, а как будущий преемник. Никаких сомнений у Макото сейчас в этом не было.

Макото вышел на площадку, сделал ритуальный поклон в сторону жюри, судей на площадке, сопернику и замер. Его неизвестный соперник проделал то же. Прозвучала команда – «Хаджиме!», то есть начинайте!

Оба соперника, не торопясь, приблизились друг к другу. Мастер-тень несколько отклонил назад корпус, и Макото, опережая его готовящуюся атаку, сам провел серию атакующих движений. Один из ударов достал неизвестного мастера в грудь, но тот ловко обкатал удар, и кулак Лича провалился в пустоту. Макото чуть подался вперед, подчиняясь инерции, и тут же почувствовал, что его запястье схвачено сильной рукой противника, а тело, влекомое неведомой силой, продолжает двигаться вперед. Попав на контрприем, Макото не удивился – он знал, когда надо произвести контратаку и поразить своего ловкого противника или в случае невозможности контратаки просто ускользнуть из почти уже захлопнувшейся ловушки.

Но неожиданно хлесткий удар в голову сбоку оглушил Макото в тот момент, когда он начал свое контрдвижение. Одновременно с этим кисть его руки вдруг изменила направление и, подчиняясь боли, Лич, описав дугу, полетел на пол. Он сгруппировался, чтобы встать на ноги, а не упасть на бок, намереваясь вновь атаковать соперника. Но повторный удар, теперь в спину, встретил его в полете, сбил движение и дыхание. Макото приземлился не на ступни ног, а на одно колено, которое подвернулось от мгновенного хлесткого удара.

Он сам резко выбросил в сторону соперника ногу, но не достал его. А боль в кисти уже перешла на локоть и плечо и, развернув его на живот, прижала к полу площадки. Суставы хрустели – уйти от захвата было невозможно, а сопротивляться бесполезно – при малейшем движении боль придавливала тело вниз, к полу зала. Лич не сдавался. Боль распространилась на область лопатки, перешла на боковую поверхность груди, потекла по спине к позвоночнику, словно на спину вылили расплавленный воск. Боль пронзила позвоночник и через шею передалась к затылку. «Все!» – понял Лич и, чтобы не потерять сознание, дважды хлопнув по паркету площадки, тихо произнес: «Маитта! Сдаюсь!»

Боль отпускала медленно. Лич поднялся с пола, поклонился своему сопернику, судьям, сошел с площадки и уже хотел идти в раздевалку, как вдруг зал взорвался громом аплодисментов, возгласов недоумения и восторга. Макото обернулся, и все поплыло у него перед глазами: на площадке в лучах юпитеров стоял Сигиеси Сегути, тот самый «старик Сигиеси», которому Лич хотел доказать свое превосходство. Так значит, болезнь Сегути была лишь поводом для того, чтобы в качестве мастера-тени принять участие в турнире, возможно, последнем турнире в жизни старого наставника. И вот он, «старик», одержал победу над ним, над Макото, доказав всем, на что способен настоящий мастер старше семидесяти лет.

Лич не слышал оживления, воцарившегося в зале, он почти бегом покинул здание комплекса боевых искусств и, доехав до гостиницы, заперся в своем роскошном номере, в котором все теперь раздражало. Лич без сил опустился в кресло, бросив сумку с формой на пол. Сидя в кресле, он дотянулся до бара, вытащил первую попавшуюся бутылку, открыл крышку, плеснул в высокий бокал немного зеленоватой жидкости, почти залпом выпил. Но крепкой алкоголь не принес ожидаемого расслабления, а вызвал приступ ярости.

Как он мог проиграть этому добренькому старичку с непреклонной волей и умением, не сопротивляясь, добиваться своего? Старичку, учившему его подчиняться этим нелепым законам средневековой доблести? За океаном Лич понял, какая это чепуха, быть вежливым, уступчивым, внимательным, предупредительным, добрым. Жизнь в Америке учила его добивать упавшего, отталкивать соседа, достигать своей цели с помощью силы, идти напролом и до конца, невзирая на число растоптанных судеб. Жизнь жестока, а этот старик с самого его детства твердил ему о чистоте и духовном содержании карате и других Будо-искусств. Он так ничего и не понял в жизни!

Лич сделал еще один глоток крепкого, обжигающего внутри напитка. Мысли путались, ему никак не удавалось сосредоточиться. Но что-то темное и бесформенное начало подниматься из глубин его подсознания, приближаясь к нему, как страшилище в детском сне. «Смерть!» – внезапно озарило Лича.

Смерть его идей, замыслов, планов, надежд! Новый приступ ярости подбросил его на кресле. К горлу подкатил комок, дышать стало тяжело. Тягучая дурнота облаком окутала Макото с головы до ног.

Голова закружилась, перед глазами побежали круги. Сильная боль пронзила левую половину его грудной клетки, словно страшное яри – средневековое копье с зазубринами – пробило его насквозь. Макото отбросило к стене. Бокал со звоном рассыпался, ударившись о край стола, и Лич, безуспешно пытаясь уцепиться за гладкую поверхность стены, стал медленно оседать на мягкий ворс дорогого ковра…

Ронин

Около 6709 г. от с. м. (1200 г. от Р. Х.)

Коро Абэ подобрал нижние края хакама [7] и заправил их за пояс, обнажая ноги, мощные, как будто слепленные из толстых жгутов мышц.

Он привычным жестом поправил катану, заправленную за пояс у левого бока, и короткий фамильный меч, висевший на спине на скрещенных шелковых шнурках. Укороченные рукава его кимоно не могли скрыть гипертрофированных мускулов рук, которые он старался не показывать во время редких дворцовых приемов. Но эти руки способны были творить чудеса, о которых потом слагались легенды, прибавляя к правде вымысел и делая из живого мастера полубога-полудьявола.

Абэ видел своих соперников – они неспешно выезжали верхом на конях из-за дальнего леса и, выстроившись веером, направились в его сторону. Впереди красовался Такомото, известный своей хитростью и жестокостью самурай, придворный, носящий высокий чин четвертого ранга, поэт, художник, каллиграф, одинаково искусно владевший мечом и кистью для письма, известный также как человек, плохо признававший правила приличия. Он позволял себе даже в присутствии сёгуна выполнять ритуал почтения только наполовину. Но его гордая голова с холодными, немигающими глазами, смотревшими всегда сквозь человека, крепко держалась на плечах, благодаря боевому подвигу, завершившемуся спасением сёгуна. Во время одной из битв Такомото, прорубившись сквозь строй врагов, помог окруженному и получившему ранение властелину и тем спас его от смерти. Этот самоотверженный поступок делал этого родовитого самурая вхожим в высшие круги власти и практически неуязвимым для его врагов, ибо покровительство самого сёгуна давало Такомото неограниченные возможности.

Абэ, происходивший из старого самурайского рода, но не столь именитого, был гордым и свободным самураем. Это право ему досталось от деда, получившего грамоту самостоятельности за особые заслуги перед страной Ямато. Затем грамота перешла к отцу Коро, а теперь правами, дарованными семье Абэ отцом правящего ныне сёгуна, имел право пользоваться и он сам. Но Такомото посягнул на свободного самурая и прислал Коро Абэ вызов, предлагая решить спор в поединке. Если Абэ победит, то Такомото отдаст ему уже подписанную грамоту правящего сёгуна, подтверждающую права рода Абэ на независимость. Если же Абэ потерпит поражение, то он и его потомки становятся вассалами Такомото и все владения рода будут принадлежать роду Такомото.

Такамото прибыл на встречу в сопровождении двадцати преданных вассалов, каждый из которых ненавидел свободного Абэ и готов был по одному взгляду властелина броситься и зарубить этого непокорного самурая. Такомото подъехал и остановился. Самураи помогли своему господину сойти с коня и снять часть доспехов, ведь их властелину предстояло не демонстрировать искусство киуши – борьбы в латах, – а сражаться всеми доступными способами, применяя все многообразие искусства джиу-джитсу, фамильная школа которого в роду Такомото называлась кумиути – латы, которые всегда при себе.

Абэ и Такомото опустились на колени друг перед другом. Закрыв глаза, каждый из соперников прочел свою молитву, прося у богов удачи для себя, а для соперника – поражения, утверждая в своем сердце смелость и спокойствие. Оба почти одновременно открыли глаза и поклонились друг другу. Подданные Такомото расположились полукругом за спиной своего господина, готовые по первому зову броситься на помощь. Коро внимательно смотрел на своего смелого и опытного соперника, отмечая, что молодой властительный господин обладает и силой, и врожденной грацией движения…

Такомото обнажил меч первым и встал, ожидая действий своего соперника, но тот по-прежнему полусидел на корточках перед своим именитым врагом, упершись мощными руками в колени. Он просто смотрел вперед, не имея ни малейшего намерения нападать. Такомото незаметно втянул в себя воздух, скрывая момент вдоха от своего соперника, и на выдохе предпринял серию атакующих движений. Абэ словно исчез из поля зрения противника, а затем как-то неуклюже подскочил к Такомото во время очередного взмаха, нанес ему встречный удар в грудь, одновременно выбив меч, сделав подножку, сбил соперника на землю, и, прежде чем подданные Такомото успели схватиться за рукоятки мечей, Абэ, сжав ногами руки соперника, молниеносным движением свернул своему именитому сопернику шею. В то же мгновение самураи из свиты Такомото, издав воинственный крик, бросились на убийцу их господина. Коро выхватил свиток сёгунского повеления, сунул его за отворот своего кимоно и, выхватив меч, ринулся в гущу врагов.

Первые двое нападавших были зарублены одним движением, но третий, взмахнув рукой, выпустил гусари в направлении Абэ: один из концов цепочки с шариком, создавшим нужное утяжеление, обвился вокруг рукоятки меча, и, если бы Абэ вовремя не отпустил свой меч, его кисти рук были бы оторваны вместе с оружием. Повинуясь отработанному навыку, Коро, заметив движение сзади, рухнул на землю, откатился под ноги нападавших и сбил троих, двое из которых, дернувшись, навсегда остались лежать после синхронно нанесенных смертельных ударов, а третьего Абэ сгреб в охапку и, прежде чем тот успел задохнуться, бросил на мечи ринувшихся на него врагов.

Каждую новую атаку Абэ встречал коротким и быстрым подшагом к своему сопернику, одновременно с этим нанося страшный встречный удар в одну из уязвимых точек или выламывая колени соперников своим встречным шагом, скорее напоминающим удар. Коро передвигался как страшный паук, имеющий всего две ноги и две руки, но это не мешало ему быть похожим на шестиногих маленьких бойцов. Любая часть тела противника, которая оказывалась вблизи него, тут же оказывалась сломанной, после чего тот выходил из боя, а наиболее нерасторопные, наткнувшись на Абэ, навсегда теряли способность сопротивляться. Вскоре все соперники были повержены или убиты.

Коро Абэ оглянулся – из двадцати самураев в живых осталось человек восемь искалеченных, каждый из которых был обязан сам сделать себе сепуку: подчиняясь закону почитания господина и выполняя свой долг самурая, они должны были отправиться вслед за своим хозяином к вечным источникам. Абэ подошел к телу Такомото и отвязал от пояса ножны и забрал его фамильный меч – теперь это было его оружие. Свой меч Коро не стал поднимать, поскольку оружие, которое было выбито в бою, перестает слушаться хозяина.

Опоясавшись мечом поверженного врага, Абэ аккуратно обмотал драгоценный свиток, даровавший ему и его потомству свободу, и, поправив свой меч за спиной, достал из маленькой сумочки моксу, прижег ею свои раны, останавливая кровь и заставляя боль утихнуть, поправил свое платье и пошел от места недавней битвы.

Он шел ровным, скользящим шагом, несколько переваливаясь из стороны в сторону, издалека напоминая маленького паука, потерявшего в смертельной схватке часть своих лапок, но, благодаря своему искусству, сохранившего жизнь и свободу…

Пятая схватка

7473 г. от с. м. (1964 г. от Р. Х.)

В подгруппе отборочной части турнира их было трое: спортсмен из Австралии, спортсмен из Южной Кореи и он, Олег Степанов, – русский, как звали любого представителя СССР, какой бы национальности он ни был. Лишь одному из трех давалось право продолжить дальнейшую борьбу.

Степанов прекрасно осознавал ответственность, которая лежит на всех членах сборной команды СССР – и, конечно, на нем. Волнение охватило его перед первой схваткой, но, сделав поклон и перешагнув край татами, советский борец ощутил привычное чувство ковра, когда, кроме тебя и твоего соперника, никого не остается.

Схватка закончилась неожиданно быстро. После короткого единоборства австралиец попал на болевой прием, и чистая победа открыла олимпийский счет двадцатилетнего Олега Степанова.

Второй схватки у советского борца быть не должно – в предыдущей встрече дзюдоист из Южной Кореи хотя и выиграл у своего австралийского соперника, но получил тяжелую травму и на глазах многотысячной аудитории зрителей на носилках был отправлен в больницу. Степанов несколько расслабился – появилось время отдохнуть, ненадолго забыть о напряжении и внимательно наблюдать за своими потенциальными соперниками. А те в это время вели суровую, но изящную борьбу, оплетая своих соперников серией обманных движений, каждый из которых мог перерасти в эффектный бросок.

Степанов внимательно наблюдал за наиболее сильными спортсменами своей весовой категории. Вот высокий тайванец, заставив своего противника сместиться в сторону, быстро бросил вперед свое тренированное тело и, зацепив ногу соперника, произвел свой коронный прием о-сото-гари – заднюю подножку. Стремительно-взрывной дзюдоист из Бельгии, демонстрируя великолепную технику, обыгрывал одного соперника за другим. А вот и японский дзюдоист Накатани. Словно вычерчивая на татами замысловатый рисунок, он эффектно обыгрывал своих соперников, не оставляя им надежды на победу.

Олег увлекся завораживающим театром на татами и вдруг как во сне услышал свое имя. Он вскинул голову и увидел дзюдоиста из Южной Кореи, который уже подходил к краю татами, причем признаков страшной травмы не было и в помине. Значит, даже на олимпийском турнире дзюдоистов разыгрывались спектакли, ставившие целью расслабить опытного соперника, заставить его растеряться, не дать времени сконцентрировать свои волевые усилия.

Степанов быстро вышел на помост и встал напротив своего хитроумного соперника. Команда хаджиме бросила дзюдоистов к центру татами, и они закружили по нему, выбирая удобный захват, высматривая момент для броска. Схватка носила тактический характер, ошибка могла стоить дорого, но Олег все-таки допустил ее. Привычка бороться по правилам борьбы самбо – национального достояния Страны Советов – приучила его плотно захватывать куртку соперника на спине или выбирать ткань, пока рука накрепко не схватит пояс куртки. И вот в момент, когда Степанов взялся правой рукой за кимоно соперника на спине, кореец быстро провернулся на больной ноге и, прихватив правую руку Степанова, произвел сильный бросок через спину – иппон-соэ-наге! Но иппона, то есть чистой победы, не было. Олег успел несколько развернуться в воздухе, уходя от падения на спину, и судьи остановились на оценке вазари – полпобеды. Это было уже очень серьезной заявкой на победу и выход в следующий круг.

Кореец стал уходить от борьбы, имитируя активность, пугал попытками проведения приемов – время работало сейчас на него, и с каждой секундой все более приближая корейца к победе. Степанов собрался, каждое движение своего соперника он блокировал, гасил, переводил в контрприем, но оценку получить пока не удавалось. Олег не слышал, что подсказывали ему товарищи и тренеры, – сейчас только он мог знать, а скорее чувствовать, как исправить положение.

Пот градом катился по лицу – напряжение давало себя знать, – но смахнуть его времени нет. В этот момент кореец, тесня Степанова, несколько подался вперед, и Олег, быстро подсев под него, уперся своей ногой в живот соперника – мгновение, и кореец, описав дугу в воздухе, упал на спину.