Последнее письмо от твоего любимого Мойес Джоджо

Вторник. Красный Лев? Подходит? Джон. Цел.

Элли ждет его двадцать минут, и вот он наконец входит в бар, принося с собой уличный холод и бесконечное количество извинений — интервью на радио продлилось дольше, чем он ожидал. Оказалось, что Джон знаком со звукорежиссером еще с университетских времен, тому нужно было разузнать все последние новости, сразу встать и уйти было как-то неудобно.

А вот заставлять меня ждать в пабе — удобно, думает она про себя, но, не желая портить ему настроение, просто улыбается.

— Чудесно выглядишь, — говорит он, гладя ее по щеке. — Новая прическа?

— Да нет.

— Ну, значит, просто чудесно, как обычно.

Всего одна фраза, и она уже и думать забыла, что злилась за опоздание.

На нем темно-синяя рубашка и пиджак цвета хаки. Однажды она поддразнила его, что так одеваются все писатели, как будто это униформа, — непринужденно, неброско и дорого. Именно таким она представляет Джона, когда думает о нем.

— Как Дублин?

— Забегался-замотался, — отвечает он, снимая шарф. — У меня новый издатель — Роз. Похоже, она считает, что в ее обязанности входит назначать мне по одной встрече каждые пятнадцать минут. По-моему, она рассчитывает, что я даже в туалет буду ходить по расписанию.

Элли смеется.

— Пить будешь? — спрашивает он, замечая ее пустой бокал, и подзывает официанта.

— Белое вино, — отвечает она.

Вообще-то, Элли собиралась ограничиться всего одним бокалом — пытается пить поменьше, но рядом с ним она чувствует напряжение в животе, которое может снять только алкоголь.

Джон без умолку болтает о поездке, о проданных книгах, о том, как изменилась набережная в Дублине, а она глаз с него не сводит. В какой-то книге Элли прочитала следующее: если вы в первые же минуты знакомства поняли, что за человек перед вами, то дальше следуют лишь поверхностные впечатления, которые определяются тем, что вы об этом человеке думаете. Эта мысль утешает ее по утрам, когда она просыпается с опухшим лицом после очередной гулянки с друзьями или с красными от недосыпа глазами. Для меня ты всегда будешь красивым, решает она про себя.

— А ты, значит, сегодня не работаешь?

— У меня выходной, — отвечает она, пытаясь поддержать разговор. — Я же работала в прошлое воскресенье, помнишь? Но все равно надо заглянуть в редакцию.

— Над чем трудишься?

— Ничего особенного. Нашла одно письмо и хотела порыться в архиве. Вдруг еще что-нибудь такое отыщется…

— Письмо?

— Да… Ничего интересного, — оправдывается она, заметив его удивленно приподнятые брови. — Просто старое письмо, тысяча девятьсот шестидесятого года.

Элли не знает, почему ведет себя так скрытно, но ей не хочется показывать ему этот страстный текст — будет как-то неловко. Вдруг он подумает, что она показывает ему это письмо не просто так, а с намеком?

— А, понятно… Да, тогда были совсем другие нравы. Обожаю писать о том времени: так гораздо проще создать конфликт.

— Конфликт?

— Между чувством долга и велением сердца.

— Да уж, — вздыхает она, разглядывая свои руки, — это я знаю не понаслышке.

— Нарушение границ и запретов… Все эти жесткие нормы поведения в обществе…

— Ну-ка, скажи еще раз, — подмигивает ему она.

— О нет, — улыбаясь, шепчет он. — Только не в ресторане. Какая плохая девочка!

Сила слова велика — Джон никогда не может устоять перед ней. Он прижимается к ней бедром. Скоро они поедут к ней домой и проведут наедине как минимум час. Этого не хватит. Этого всегда не хватает, но одна мысль о его обнаженном теле кружит ей голову.

— А ты… все еще голоден? — медленно спрашивает Элли.

— Смотря что ты предлагаешь…

Они глядят друг другу в глаза. Для нее в баре нет никого, кроме этого мужчины.

— Кстати, пока не забыл, — заерзав на стуле, сообщает он. — Семнадцатого снова уезжаю.

— Опять турне? — спрашивает она, пытаясь не обращать внимания на то, как он сжимает под столом ее бедра. — Да, твои издатели не дают тебе заскучать.

— Нет, в отпуск еду, — спокойно говорит он. Короткая пауза, а потом — вот оно: физическая боль, как от удара под ребра. Почему всегда бьют по самым уязвимым местам?

— Рада за тебя. — Она убирает ногу. — Куда едешь?

— На Барбадос.

— Барбадос?! — не сдержавшись, восклицает она. Барбадос, а не какой-нибудь там кемпинг в Бретани или дача двоюродного брата в дождливом Девоншире. Барбадос — это вам не нудный семейный отдых, это роскошный отель, белый песок, жена в бикини. Барбадос — это подарок, это означает, что они ценят свой брак. Возможно, они даже займутся там сексом.

— Не думаю, что там будет Интернет, а позвонить вряд ли смогу. Вот, хотел тебя предупредить.

— Режим радиомолчания…

— Что-то вроде того.

Элли не знает, что сказать, но чувствует, как внутри нарастает гнев. Но у нее нет права сердиться на него. Джон никогда ничего ей не обещал, так ведь?

— Хотя, конечно, отпуск с маленькими детьми — все равно не отдых, — говорит он, потягивая свой коктейль. — Так, смена обстановки…

— Правда?

— Ты себе не представляешь, сколько всего надо тащить с собой: чертовы коляски, детские стульчики, памперсы.

— Ничего себе…

Они молча смотрят друг на друга, и тут подходит официант с вином. Он наливает и ставит перед ней бокал. Тишина растет, становясь избыточной, невыносимой.

— Элли, я женат, и с этим ничего не поделаешь, — наконец говорит он. — Прости, если это причиняет тебе боль, но я не могу отказаться ехать в отпуск просто потому…

— Просто потому, что я тебя ревную, — заканчивает за него она.

Элли ненавидит себя за эти слова. Ненавидит себя за то, что ведет себя как обиженный подросток. Но тем не менее продолжает думать об их поездке на Барбадос. На протяжении двух недель ей надо попытаться не представлять себе, как он занимается любовью с женой.

В этой сцене мне стоило бы уйти, говорит она себе, поднимая бокал. В такие моменты разумная женщина собирает остатки самоуважения, заявляет, что заслуживает лучшего, и уходит, чтобы найти другого мужчину, который отдаст ей себя целиком, а не только редкие обеды вместе и тревожные, пустые вечера.

— Ты все еще хочешь, чтобы мы поехали к тебе? — глядя на нее виноватыми глазами, спрашивает он, прекрасно понимая, какую боль ей причиняет.

— Да, — отвечает она, думая, что это не мужчина, а какое-то минное поле.

В иерархии сотрудников газеты библиотекари занимают одну из нижних ступенек — ниже только персонал столовой и охранники. Их даже сравнивать нельзя с колумнистами, редакторами, репортерами отдела новостей. Вот кто лицо любого издания, а библиотекари — обслуживающий персонал, невидимый, недооцененный, в обязанности которого входит исполнять поручения более важных сотрудников. Однако молодому человеку в футболке с длинным рукавом никто, похоже, не объяснил, как обстоят дела:

— Сегодня заявки не принимаем, — говорит он, показывая на написанную от руки записку, приклеенную к стойке скотчем.

Приносим свои извинения. Доступ в архив закрыт до понедельника. Большинство заявок может быть обработано онлайн. Пожалуйста, попробуйте сначала электронный вариант, в исключительных случаях звоните по телефону 3223.

Дочитав, Элли поднимает глаза, но мужчина уже испарился. Его поведение могло бы задеть ее, но пока ее мысли заняты Джоном. Она вспоминает, как полтора часа назад он сказал ей, натягивая через голову и заправляя в брюки рубашку:

— Ничего себе! Никогда раньше не занимался сексом после ссоры.

— Не списывай со счетов, — парировала Элли, немного повеселев после временной разрядки. — Лучше так, чем ссора без секса, — добавила она, лежа поверх одеяла и глядя в окно на серое октябрьское небо.

— А мне понравилось. — Он наклонился к ней и поцеловал. — Классная идея, когда ты используешь меня и я становлюсь просто инструментом, который приносит тебе удовольствие.

Элли кинула в него подушкой. Сейчас Джон выглядел по-другому: смотрел на нее с нежностью, еще принадлежа ей, ее идее, воспоминанию о том, что между ними произошло. Он принадлежал ей.

— Думаешь, было бы легче, если бы секс не удался? — спросила она, убирая волосы с лица.

— И да, и нет.

«Потому что если бы тебе не нравилось заниматься со мной сексом, то тебя бы здесь просто не было?»

— Понятно, — резко произнесла Элли и села на постели, отчего-то вдруг насторожившись. — Мне пора в редакцию. — Она поцеловала его в щеку, а потом, для верности, в ухо. — Когда будешь уходить, захлопни дверь, — закончила она и пошлепала босиком в ванную.

Прекрасно понимая, что он этого не ожидал, она притворила за собой дверь и открыла кран с холодной водой, так, чтобы вода текла как можно громче. Присела на край ванны и прислушалась: Джон прошел через гостиную — наверное, чтобы надеть ботинки, а затем звук шагов раздался прямо под дверью ванной.

— Элли? Элли! — (Она молчала.) — Элли, я ушел.

Главное — молчать.

— Скоро позвоню, красавица. — Он пару раз постучал в дверь и удалился.

Хлопнула входная дверь, а Элли сидела на краю ванны еще минут десять.

Она уже собирается уходить, и тут парень в футболке возвращается. Он несет две коробки, доверху забитые документами, и уже собирается ногой открыть дверь и снова исчезнуть, но замечает ее и спрашивает:

— А, вы все еще здесь?

— Вы неправильно написали слово «сначала», — показывает она на объявление.

— Ну, сейчас за всем не уследишь, правда? — отвечает он, взглянув на стойку, и поворачивается к двери.

— Постойте. Пожалуйста! — Элли практически ложится на стойку, в отчаянии размахивая папкой, которую он дал ей. — Мне надо взглянуть на выпуски тысяча девятьсот шестидесятого года. И еще я хотела у вас спросить: помните, где вы нашли ту папку, которую дали мне?

— Более или менее… А что?

— Ну… я там нашла одно письмо… Мне кажется, если я раскопаю еще что-нибудь, из этого выйдет отличная статья.

— Сейчас не могу, простите, — качает он головой. — У нас тут с этим переездом такой кавардак.

— Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Мне нужно подготовить материал до конца недели. Я понимаю, что вы ужасно заняты, но вы мне просто покажите где, а я сама поищу.

У него грязные волосы, на футболке повсюду следы пыли — и вообще он больше похож на серфера, чем на библиотекаря. Парень устало надувает щеки и бросает коробку на стойку:

— Ну ладно… что за письмо?

— Вот. — Элли протягивает ему конверт.

— Да, зацепиться особо не за что… Номер абонентского ящика и инициал…

Он ведет себя сдержанно. Элли уже жалеет о том, что указала ему на ошибку в объявлении.

— Знаю, просто я подумала, что если у вас вдруг есть еще письма на этот ящик, то я смогу…

— У меня нет времени…

— Прочитайте! — умоляет она. — Пожалуйста, просто прочитайте… — Она осекается, так как вспоминает, что не знает его имени, — работает здесь уже два года и не знает, как зовут библиотекарей.

— Рори.

— Элли, очень приятно.

— Я и так знаю. Здесь, в архиве, мы знаем журналистов в лицо. А еще, ты не поверишь, мы друг с другом разговариваем. Я правда занят, — говорит он, глядя на письмо, — да и частной перепиской мы не занимаемся. Даже не знаю, как оно к нам попало. — Он протягивает письмо обратно Элли и пристально смотрит ей в глаза. — Сна-ча-ла.

— Две минуты! — восклицает она, запихивая письмо ему в руки. — Ну, Рори, ну пожалуйста!

Библиотекарь со вздохом берет конверт, достает письмо, медленно читает, а потом поднимает глаза.

— Ну как? Только не говори, что тебе неинтересно.

Он молча пожимает плечами.

— Интересно, я же вижу, — улыбается она.

Рори открывает стойку и с обреченным выражением лица пропускает ее в архив.

— Принесу газеты, которые тебе нужны через десять минут. Вообще-то, я уже сложил все ненужное в мешки для мусора и собирался выкинуть, ну да ладно… можешь перерыть их, вдруг что-то попадется. Но ни слова моему шефу. И даже не надейся, что я буду тебе помогать.

Элли сидит в архиве уже три часа, напрочь позабыв о газетах за 1960 год, — сидит в углу пыльного подвала, не обращая внимания на снующих мимо нее мужчин, которые носят коробки с надписями: «Выборы-67», «Железнодорожные катастрофы», «Июнь-июль 1982». Она роется в огромных мешках с пыльной бумагой, то и дело отвлекаясь на рекламу вулканизированной резины, тоников и давно забытых марок сигарет, руки быстро чернеют от пыли и старой типографской краски. Элли сидит на перевернутом контейнере, вокруг нее возвышаются стопки бумаг, но она ищет листок форматом меньше АЗ, написанный от руки. Она настолько погрузилась в поиски, что даже не смотрит на мобильный, чтобы проверить, не прислал ли Джон эсэмэску. На какое-то время она даже забывает о часе, проведенном дома вместе с ним, хотя обычно воспоминания о свидании не идут у нее из головы еще несколько дней.

Сверху из помещения, где уже почти не размещается отдел новостей, доносится шум: редакция переваривает и выплевывает последние новости дня, постоянно, в течение каждого часа обновляя списки горячих новостей, статьи появляются и удаляются, согласно последним цифровым изменениям. Оттуда так далеко до темных коридоров подвальных помещений, что Элли кажется, будто она оказалась на другом континенте.

В половине шестого к ней подходит Рори с двумя пластиковыми стаканчиками с чаем. Один протягивает ей, а сам, прислонившись к пустому шкафу для документов, дует на свой чай.

— Ну что, как дела?

— Ничего… Узнала много нового об инновационных, полезных для здоровья тониках, результатах чемпионата по крикету среди студентов Оксфорда, но ни одного душещипательного любовного письма…

— Шансов изначально было не много…

— Я знаю, просто оно меня как-то зацепило, — отвечает она, делая глоток. — Не знаю, прочитала это письмо, и оно у меня просто из головы не идет. Я хочу узнать, что случилось. А как твои сборы?

— Почти закончили, — довольно говорит он, присаживаясь рядом с ней на контейнер, и она видит его пыльные руки и грязь на лбу. — Представляешь, мой босс не доверил упаковку специалистам.

Заведующий библиотекой работает в газете дольше всех: он живая легенда. Говорят, он может назвать дату и номер выпуска газеты по самому общему описанию статей.

— Почему не доверил?

— Боится, что они что-нибудь перепутают или коробку потеряют, — вздыхает Рори. — Я говорил ему, что рано или поздно весь архив все равно переведут в цифру, но ты же знаешь, как он относится к оригиналам.

— И сколько коробок получилось?

— Восемьдесят с подшивками, примерно шестьдесят с вырезками и сопутствующими документами. И знаешь, в чем ужас? Он помнит, что лежит в каждой коробке!

— Может быть, рассказать ему об этом письме? — спрашивает Элли, запихивая бумаги обратно в мешок для мусора. — Вдруг он знает, кто его написал?

— Ну, только если ты готова его вернуть, — присвистнув, отвечает Рори. — Он за такими вещами следит, ничего не выкидывает. Парни ждали, пока он уйдет домой, чтобы выкинуть то, что уже совсем никуда не годится, иначе мы бы еще пару комнат коробками заставили. Если бы он знал, что я отдал тебе ту папку, то я бы отсюда в момент вылетел.

— Так значит, я никогда не узнаю правду… — театрально вздохнув, сетует Элли.

— Какую правду?

— Что же стало с моими любовниками, коим суждено было родиться под несчастливой звездой.

— Она отказала ему, — предполагает Рори.

— Да ты неисправимый романтик!

— Ей есть что терять…

— Откуда ты знаешь, что письмо адресовано женщине? — наклонив голову набок, спрашивает его Элли.

— Женщины тогда особенно не работали, кажется.

— Письмо датируется тысяча девятьсот шестидесятым — суфражистки давно в прошлом.

— Ну-ка, дай сюда. Ладно, может, у нее и была работа, — признает Рори, перечитав письмо. — Но там что-то написано про поезд. Мне кажется, вряд ли женщина уезжала куда-то на поезде, потому что сменила работу Вот, смотри, — показывает он на нужную строчку, — он просит ее уехать с ним. Женщина не стала бы просить мужчину уехать с ней — не те времена были.

— У тебя очень стереотипные представления о мужчинах и женщинах.

— Нисколечко. Просто я слишком много времени провел здесь, погрузившись в истории былых лет. Считай как в другой стране побывал.

— Может быть, письмо адресовано вовсе не женщине, — дразнит его Элли, — а другому мужчине.

— Вряд ли: гомосексуальные связи тогда были запрещены законом. Он писал бы более скрытно…

— Письмо и так скрытное…

— Да это самый обычный адюльтер, чего тут говорить.

— О, какие познания! Личный опыт?

— Э, нет, я в такие игры не играю! — восклицает он, отдавая ей письмо и допивая чай.

У Рори длинные пальцы с квадратными ногтями — руки рабочего, а не библиотекаря, рассеянно отмечает она. Хотя, с другой стороны, откуда ей знать, как выглядят руки библиотекаря?

— Значит, у тебя никогда не было романа с замужней женщиной? Или ты женат, но никогда не изменял? — спрашивает она, поглядывая на его безымянный палец.

— Ответ: нет и еще раз нет. Я в такие истории не ввязываюсь. Мне нравится, когда в жизни все просто, а такие штуки, — кивает он на письмо, которое она как раз убирает в сумочку, — добром не заканчиваются.

— По-твоему, все любовные истории завершаются трагически, если они не просты как три копейки?! — возмущается она, чувствуя, что его слова задели ее.

— Я такого не говорил.

— Говорил. И еще ты сказал, что она наверняка отказала ему.

— Мы закончим минут через десять, — говорит Рори, комкая стаканчик и кидая его в мешок для мусора. — Так что хватай что можешь. Покажи, что не успела просмотреть, я постараюсь отложить до завтра. И кстати… — замечает он с непроницаемым лицом, пока Элли собирает вещи, — бьюсь об заклад, мне все-таки кажется, она ему отказала. Но кто сказал, что это худший из возможных вариантов?

17

Я все равно люблю тебя — даже если нет ни меня, ни любви, ни жизни на земле — я все равно люблю тебя.

Зельда — Скотту Фицджеральду, в письме

О такой жизни многие могут только мечтать. Элли Хоуорт часто напоминает себе об этом, просыпаясь в своей маленькой идеальной квартирке, где никто в ее отсутствие не раскидывает вещи, с похмельем от выпитого накануне белого вина и новым приступом меланхолии. Вообще-то, она очень хочет завести кошку, но боится, что ее станут называть «одинокой дамой с котиками». Элли работает журналистом в национальной газете, ее волосы легко поддаются укладке, тело стройное в одних местах и пышное — в других, она достаточно симпатична, чтобы привлекать внимание мужчин, но притворяется, что это ее оскорбляет. Остра на язык — и даже чересчур, по мнению матери, — обладает быстрым умом, несколькими кредитными картами и небольшой машиной, с которой справляется без помощи мужчин. На встречах с бывшими одноклассниками Элли чувствует, что они завидуют ей, когда она рассказывает о своей жизни: она еще не в том возрасте, чтобы отсутствие мужа или детей расценивалось как полная неудача. Когда она встречается с мужчинами, то сразу замечает, как они составляют список ее достоинств: отличная работа, буфера что надо, чувство юмора в наличии — будто она приз в какой-то игре.

В последнее время Элли стала замечать, что мечта становится какой-то расплывчатой, резкая ирония, которой она всегда славилась, покинула ее с тех пор, как появился Джон, а отношения, которые раньше помогали ощущать себя живой, теперь пожирают ее совершенно незавидным образом. Однако Элли старается гнать такие мысли прочь. Ведь это не так уж и сложно, когда вокруг тебе подобные: журналисты и писатели. Они умеют пить, умеют веселиться, заводят обреченные на провал романы, забывают о том, что дома их ждут несчастные жены и мужья, которые, устав от их пренебрежительного отношения, в конце концов тоже заводят интрижки на стороне. Элли стала одной из них — одной из этой когорты, живущей жизнью со страниц гламурных журналов, — с тех пор, как поняла, что хочет писать. Элли Хоуорт — успешная одинокая эгоистка, и гордится этим. Она абсолютно счастлива — счастливее, чем многие другие.

К тому же нельзя иметь все, уговаривает себя Элли в те минуты, когда вдруг просыпается и пытается понять, на чью же мечту похожа ее жизнь.

— С днем рождения, старая кошелка! — радостно кричат Коринн и Ники, похлопывая по креслу, когда Элли, размахивая сумкой, врывается в кафе. — Давай, давай! Ну как можно так опаздывать. Нам уже пора на работу.

— Простите. Вышла позже, чем собиралась.

Подруги переглядываются, и Элли понимает: они думают, она опоздала из-за Джона. Она решает не говорить им, что на самом деле она ждала почту — хотела узнать, не прислал ли он что-нибудь, — поэтому сейчас чувствует себя полной дурой: зря только опоздала на двадцать минут на встречу с подругами.

— Ну и каково ощущать себя живым ископаемым? — вопрошает Ники. — Я заказала тебе латте на обезжиренном молоке. В твоем возрасте уже пора следить за весом.

Ники подстриглась, и теперь ее светлые волосы напоминают шапку непослушных кудряшек, она похожа на херувимчика.

— Тридцать два — не так уж и много, по крайней мере, я стараюсь убедить себя в этом.

— Жутко боюсь этой даты! — восклицает Коринн. — Когда тебе тридцать один — значит, еще совсем недавно тебе было тридцать, то есть технически тебе еще двадцать с хвостиком. А вот тридцать два зловеще напоминает о том, что скоро будет тридцать пять.

— А от тридцати пяти и до сорока недалеко, — поддерживает ее Ники, разглядывая новую прическу в зеркало, висящее за диванчиком.

— И вас с днем рождения, девочки! — возмущается Элли.

— Да ладно тебе. Мы будем любить тебя, даже когда ты станешь одинокой морщинистой старушкой в огромных трусах телесного цвета. А вот и твои подарки. Учти: обмену и возврату не подлежат.

Элли заглядывает в подарочные пакеты — идеальный выбор, на такое способны лишь старые друзья. Коринн подарила ей кашемировые носки сизого цвета. Они такие мягкие, что Элли едва сдерживается, чтобы не натянуть их на ноги прямо в кафе. А Ники купила подарочный сертификат в до неприличия дорогой салон.