Горм, сын Хёрдакнута Воробьев Петр
– Погоди, дочка, – Хёрдакнут огляделся по сторонам. – Если это не Свартильборг, то что?
– Это Свартильборг, но не Дюпплинн, – объяснила Тира. – Дюпплинном называется только свартильборгский замок, а посад – это Ат Клиат. Дорога от моста – Слиге Мидлуахра, а та, что поперек – Слиге М'ор.
– Нарочно все запутали, морды синие! По крайности, через перекресток нам прямо.
Ярл неодобрительно посмотрел на стадо гусей, временно перекрывшее движение. При гусях вроде бы имелся пастушок с хворостиной, но вместо того, чтобы направлять их ход сзади, мальчонка зайцем скакал впереди, не особенно успешно пытаясь увернуться от трех или четырех гусаков, поочередно щипавших его босые ноги. Так или иначе, птицы скорее всего следовали к Черному Пруду, подпертому плотиной на южном берегу Руирхефа, и совершенно не торопились. Конечно, Альсвартура можно было пустить напрямую, но рассказ о том, что родственники богини Дану с востока стоптали конями стадо гусей, плохо вписался бы в местную…
– Тира, как по-этлавагрски называется весь свод местных суеверий? – спросил ярл.
– Мифология.
… В местную мифологию. Хёрдакнут поманил пальцем еще одного мальчонку, тащившего за собой по грязи закрытую корзину, в которой что-то злобно и гугниво мяукало. Ярл показал мальцу блестящий медный кружочек, чем полностью привлек его внимание.
– Прогонишь гусей, пока копейка летит, она твоя, – Хёрдакнут высоко подкинул кружочек в воздух.
Вместо того, чтобы бросаться за гусями, молодой дюпплиннец выволок корзину на перекресток и приоткрыл крышку. Оттуда высунулась серая в полоску вытянутая желтоглазая голова и гнусно заорала, что произвело весьма разительное воздействие на ряды пернатых – некоторые из них даже взмыли в воздух, спеша поскорее оказаться подальше от…
– Кто это у него в корзине? – вполголоса спросил ярл у спутницы.
– Похоже на желтогрудого иктиса, но я не сведуща в местной таксономии, – Тира пожала плечами.
– Зачем и спрашивал, – тень улыбки скользнула по лицу Хёрдакнута. – Поехали.
Мальчонка степенно прошествовал к месту падения копейки, подобрал ее, и удовлетворенно оглядел приобретение, на одной стороне которого Сварог сокрушал молотом голову змея, а на другой Селимир посадник сжимал копье, точнее, совню. Ярл, анасса, и полдюжины верховых карлов наконец проследовали на юг по Слиге Мидлуахра, чавкая по грязи копытами, и оставив гордого обладателя желтогрудого иктиса и гардарской копейки тащить корзину дальше.
– Так что за капище Щеня с друидами решили поставить на верху кургана? Сварогово? – ярл оглянулся назад через реку, где тела погибших были погребены в кургане, на отсыпку которого у победоносного войска и окрестных жителей должно было уйти еще полтора-два дня.
– Пантеическое, – ответила анасса, тут же перейдя на танский. – Там будут поминать всех богов и всякого бога, но при одном условии. Если сыщется божество, чьи служители утверждают, что их обряды единственно правильны, их туда не допустят.
– И поделом им, дроттарам, – Хёрдакнут кивнул.
На Слиге Дала, всадники повернули направо, к стенам замка, сложенным из известняка на каркасе из перекрещенных дубовых балок, торчавших из кладки. Последние саженей пятьдесят дороги были даже (по дюпплинским понятиям) замощены – в грязь кто-то накидал необтесанных разноразмерных камней, от голышей до небольших валунов. У раскрытых ворот стояли три телеги с мокрыми ларями, вытащенными с Кормильца Воронов. У ларей, Ньолл, Раскульф, и Йокуль ругались со знакомым Хёрдакнуту бодричем.
– С вас, доней, станется, из-под верхового коня украдете, – возмущался Миклот.
– Что у тебя за печаль? – без особого сочувствия справился ярл.
– Вон, – бодрич указал на одну из телег. – Наша доля!
– Так что не так? Пятнадцать ларей, три телеги, ваших пять.
– Но в ларях-то что? – Миклот откинул крышку.
– Как что? – Хёрдакнут подъехал поближе и пересыпал на ладони серебро.
Бодрич придирчиво оглядел его руку, словно проверяя, не прилип ли один из скиллингов к ладони, прежде чем продолжить:
– Где китежское сокровище-то, что они все эти годы на Кормильца грузили? Сам, что ли, на тинге про него не говорил?
Тира невзначай смерила Миклота взглядом, тот несколько убавил голос и добавил: «Хёрдакнут ярл.»
– Говорил, – подтвердил тот. – И грузили.
– Так где ж..?
– Все олово и серебро альвов на йотунскую смесь пошло, – объяснил Ньолл. – По трем морям в распыл.
– Правда, – подтвердили Раскульф и Йокуль.
– Так Йормунрек, головой крысанутый, все свое богатство сгубил? Нуит бешеный, хуже и доней вороватых! – Миклот сплюнул под ноги.
При словах про «нуита бешеного,» Раскульф положил руку на рукоять меча.
– Ну, если тебе серебро не по нраву, можешь его оставить, – предложил ярл.
– Я самому Мстивою жаловаться буду! И Драговиту, – добавил бодрич, своим телом прикрывая телегу.
– А Боривою? – спросила Тира.
– Бориво-о-ою, – неожиданно жалобно протянул Миклот. – Он-то что понимает! «Богатство через Калинов мост не перетащищь!» – говорит. «Только слава живет в веках!» – говорит! Ему-то легко рассуждать, Мстивоеву брату! Вот что, отдай мне Кормильца в счет недостачи?
– Кормилец не мой, чтоб его отдавать, – возразил ярл. – Саппивокова с Нерретом доля.
– Зачем такой корабль рыбоедам вонючим, с загогулинами по всей ко… – Миклот встретился глазами с подъехавшей к Хёрдакнуту анассой и осекся.
– Бродиров Жеребец Весел так на косе и остался, – вспомнил ярл. – Сможешь его стянуть с мели – забирай.
Морскому разбойнику не удалось скрыть огня жадности, загоревшегося в его глазах.
– Всё вы, дони, речами мягки да тихи, а в торгу злобны да лихи, – сказал он, перетягивая ранее открытый ларь кожаным ремнем поверх крышки. – Ну грабь меня, ярл, вдовьего сына, возьму твою подачку.
– Миклот не ведет себя, как подобало бы его положению, – сухо заметила Тира, когда кони отдалились от телег на достаточное расстояние
– Зато как торгуется, – с некоторым уважением признал ярл, – Сажальные ступени мне!
Ждавшие у коновязи в глубине замкового двора карлы раздвинули небольшую стремянку, до того прислоненную к стене, и вынесли ее вперед. Один взял Альсвартура под уздцы, другого конь попытался укусить – не со злобы, а скорее для порядка. Кряхтя, Хёрдакнут перекинул правую ногу через конский круп и поставил ее на верхнюю ступеньку.
– Что б ты, дочка, в жизни не делала, только не становись старым толстым ярлом, кого собственная спина не держит, – на всякий случай остерег он Тиру, спускаясь на камни.
Та вполголоса спрашивала карла, ловко увернувшегося от конского укушения:
– Так и не выходил из замка?
– Нет, дротнинг. Ни конунг, ни Щеня целитель.
Анасса перекинула поводья через голову Кольгриммы, спрыгнула на камни и, не дожидаясь Хёрдакнута, растворила одну из створок двери и вошла в замок. В первом от двери помещении, лежали раненые, которых было не так и много.
– Горм? – спросила Тира одного из венедских знахарей, придирчиво ощупывавшего неприятного вида шишку на голове ратника, лежавшего на скамье вниз лицом.
Тот, не поднимаясь полностью, изобразил полупоклон и мотнул головой в направлении проема, к которому вели три неровных ступени. За ступенями, резная дверь вела в покой поменьше, посветлее, и почище. На полу лежали наброшенные один на другой и, судя по всему, стащенные из разных палат ковры, поверх которых был развернут свежеотстиранный кусок белой парусной шерсти. На нем на боку лежал Хан.
Вид пса был плачевен. Дело было не в выбритой во многих местах шерсти и даже не в длинном шве на животе. Глаза собаки ввалились и смотрели на мир тускло и отрешенно, несмотря на то, что почти под Хановым носом стояло несколько серебряных мисок с вареной бараниной, полосками сырой баранины, перемешанными с творогом, какой-то птицей, морковью, водой, и даже вином и пивом. Рядом сидел Горм, медленными движениями пропуская пальцы сквозь невыстриженную шерсть собачьей гривы. Он был в тех же же подстеганных льном в несколько слоев кожаных рубахе и штанах, что надел под доспехи перед битвой.
Тира опустилась на колени рядом и погладила голову Хана. Тот едва ответил взглядом на ее ласку. Довольно долго, никто ничего не говорил.
– Что Щеня определил? – наконец спросила анасса.
– Сделал, все, что мог, – конунг моргнул красными (вероятно, от суток с чем-то без сна) глазами. – Промыл рану мертвой водой, кишку тоже, затолкал ее внутрь, снова промыл, зашил. Теперь ему надо есть и пить, чтобы раны зажили. А сил на это не осталось, слишком много крови потерял.
– Так ты с ним все это время просидел?
– Да. Два раза я его упросил попить, а мясо изо рта вываливается.
– Может, болтушку сделать и прямо в горло влить? – предложила Тира.
– Нельзя, может в легкие пойти, – сказал с порога Хёрдакнут. – Тогда точно псу колода. Сынок, может, поспишь пока?
– Нет, сейчас должен Кнур подойти, он как раз хотел трубку сделать, чтоб жидкую пищу Хану влить.
Через некоторое время показались Щеня с Агеном, в обеих руках несшим еще одну серебряную миску, из которой распространялся сильный, но не вполне приятный (по крайней мере, для носа Хёрдакнута) запах.
– Все, как ты велел. – Аген поставил миску рядом с другими. – Морковка, курица, все сварено, пестом растерто, и в варево вмешано.
– И то, что я тебе дал? – спросил Горм.
– И это, – Аген сложил руку в знак от сглаза.
Щеня встал на колени, проводя пальцами вдоль страшного шва на собачьем брюхе:
– Вроде не воспален.
– Вот, – в руках Кнура был деревянный поднос, а на нем – несколько тонкостенных серебряных трубок разной толщины, прямых и изогнутых, и раструб из того же металла. – Они все гнутся, а входные горловины я завернул, чтобы нутро ему не поцарапать. Щеня, какую вставлять будешь?
Знахарь потянулся к подносу, но конунг опередил его:
– Погоди.
Похоже, Горм, как и Тира, заметил, что ноздри Хана чуть расширились, когда Аген внес в покой варево. Конунг взял в руку прямую трубочку длиной примерно в полторы пяди, большим пальцем закрыл верхний конец, снова открыл, потом зачем-то опустил палец в миску с варевом, облизнул, наконец, опустил трубку в ту же плошку, снова закрыл верхнее отверстие, и поднял трубку. Из нее ничего не вылилось.
– Аген, Щеня, поверните его на живот. Тира, приоткрой Хану слегка рот.
Хёрдакнут внимательно наблюдал, как его сын положил нижний конец трубки псу в пасть и отпустил большой палец. По нездорово бледному языку растеклась лужица болтушки. Хан видимо собирался с силами, потом втянул язык и сглотнул.
– Еще разочек, пёсинька?
Горм по порядку повторил все действия. Пёс вновь проглотил капли болтушки, и его глаза даже начали отслеживать движение трубки. Тира без слов взяла ее у конунга и скормила Хану третью толику варева.
– Что еще он тебе дал сварить, кроме курицы и морковки? – шепнул ярл Агену.
– Фьольнирова ворона, – ответил тот.
Глава 102
Ледоход на Большой Реке в основном закончился. Только отдельные кусочки льда, истаявшие до хрупкой прозрачности, доплывали до залива Белого Гуся. Птицы, в честь которых было дано название, недавно вернулись с юга. Более крупные гуси летали над берегами вместе с родней помельче – утками и казарками. Голоса последних, странно похожие на собачий лай, время от времени оглашали приятно прохладный воздух. По прибрежным отмелям, зябко поджимая лапки, ходили ржанки. Рассекаемая форштевнем Матери Выдры вода негромко журчала, льдинки время от времени жалобно тинькали о листы железной обшивки. Корабль сильно изменился перед отправкой за море – Хенгисткорабел и его товарищи не только восстановили сгоревшие части и нарастили борта, но и заменили всю неправильную воронью резьбу на бывшем Кормильце Воронов на согласованную с шаманами звериную. На парусе, сотканном из тонко расщипанной промасленной шерсти, были изображены два темнокрылых летящих духа в белых плащах, их лица таинственны, глаза раскосы. Саженях в сорока позади корабля, легко рассекавшего воду, поднимал волну большой приземистый плот, влекомый тремя канатами.
– Мельчает, – заметил Гирдшкипер, вглядываясь в волны. – Скоро надо бы лотового на лодке вперед послать.
– Нам осталось, – Защитник Выдр посмотрел на гору на северном берегу. – четыре-пять рёст. До водопада река глубокая.
– Вик, – поправил тан.
Генен стал снаряжаться в непромокаемую справу из тюленьих шкур. Кирхосхоласт подсказал умельцам Энгульсея-Притеники, как сработать личины из кожи и стекла, через которые под водой всё было видно совершенно отчетливо. Бека уже смазывал край одного из этих приспособлений, где оно должно было прилегать ко лбу и скулам Защитника Выдр, тюленьим жиром, чтобы соединение не пропускало воздух.
– У нас есть похожие птички, – сказал молодой Само, глядя через борт на ржанок, рядком стоявших на песчаной косе. – Зимуют на юге, а лето проводят в высокой тундре.
– Как их зовут? – спросил Гирдшкипер.
– Глупыми сивками. Они охотников совсем не боятся, близко подпускают. Но глупого в этом ничего нет, наши охотники в высокой тундре их не стреляют. Повернись затылком, учитель моего учителя, – Бека приготовил личину.
Когда шаман встал, как велено, Само приладил приспособление к верхней части его лица, сомкнул сзади два ремешка пряжками из моржовой кости, поднял поверх клобук из нерпичьей шкуры, и стянул ровдужный ремешок по его прошитому в два слоя краю, так что только закрытые стеклом глаза и нос генена торчали наружу. Защитник Выдр потянул шкуру вниз, чтобы высвободить и губы. Рядом, Авагиса помогала снарядиться Подымающему Уусик. От старшего шамана не ускользнуло, что, закончив свое дело, дева из Ологита по-хозяйски похлопала его бывшего ученика по заду.
Знакомый берег бежал перед глазами генена, шум водопада звучал все громче и громче, пока не показалась невысокая скала и свободное от деревьев плоское место за ней, где когда-то стоял его чум. Два шамана прыгнули в ледяную воду и поплыли к плоту. Из кучи дерева раздался радостный многоголосый писк. Навстречу Защитнику Выдр в реку скользнул Длинный Хвост, а с ним – еще четыре самки и два полуподросших детеныша исполинской выдры, ранее живших у подножия белых утесов рядом с южной оконечностью Притеники. Путешествие через море начинали девять морских зверей, но один пропал по пути, а еще одного сожрал морской змей, подплывший к Матери Выдре одним утром, когда корабль дрейфовал, давая обитателям плота возможность поплавать вокруг и погонять рыбу.
Генен перевернулся на спину в воде, Длинный Хвост подплыл поближе и устроился у него на животе, точь в точь как выдренок у матери. Шаман принялся расчесывать густую рыже-бурую шерсть у него на голове и шее, не когтями, как это сделала бы мать, съеденная косаткой, а костяным гребнем. Достаточно приласканный, Длинный Хвост направился к скале, самочки и детеныши за ним. Три зверя обследовали подножия камней, вышли на берег, и устроили возню. Длинный Хвост на некоторое время скрылся под водой. Он вынырнул, лапами прижимая к пушистому животу крупную двустворчатую раковину и круглый камень. Пристроив и то, и другое поудобнее, зверь сгреб первое правой лапой, взял второе в левую, и принялся бить по раковине, пока одна из створок не раскололась[195]. Уронив камень в воду, Длинный Хвост с явным наслаждением вылизал содержимое из таким образом открытой раковины и вновь погрузился в реку. Детеныши, плававшие рядом и внимательно наблюдавшие, нырнули следом.
– Похоже, они здесь прокормятся, – заключил Подымающий Уусик, выйдя на темный песок.
– Так что, где на якорь встаем? – прокричал кто-то с корабля.
– Покажешь им подход к ледовой кромке с юга, на выходе из залива? – спросил Защитник Выдр.
– А ты, учитель?
– Останусь здесь на несколько дней. Мне надо спросить совета у защитницы табу.
– Почему? Атшенов ведь растерзали другие духи на зеленом острове?
– Совет не про это.
– А про что?
– Как Инну остаться Инну, когда лед отступает, как поддержать заклинания, чтобы Тугныгак не вырвался на волю. Я много про это думал, хочу, чтоб защитница подсказала, верно ли. Мало нас. В одной танской деревне народа живет больше, чем во всех стойбищах отсюда до Изогнутого Острова. Они сюда придут, со своими обрядами, своим волшебством, как нам наши чары сохранить?
– Их табу научить? Я уже начал, – гордо поделился Подымающий Уусик.
– Это, – согласился старший генен. – И не только это. Сила волшебства багряной гегемонии, танов, и венедов – в письменах. Я думаю, надо будет записать все наши рассказы, все табу, и все заклинания, и научить всех детей, чтобы они могли их и прочитать, и переписать. Тогда, даже если весь лед растает, слова останутся, Инну себя не забудут, и Тугныгак не разорвет пут.
Глава 103
– Про слона, который не мог остановиться, ты мне уже рассказывал, – Тира перегнулась через край челна и взглянула вниз.
Танемарк был на редкость красив сверху. Солнце отражалось в ручьях, озерах, и фьордах, леса и луга отсвечивали разными оттенками зеленого, скалы чернели, валуны серели. Знаки того, что земля обитаема, были на диво малозаметны – здесь ниточка дороги, там челны у пристани на синеве фьорда. По берегу моря на восток, бакштагом шли три повозки под парусами – торговый поезд в Зверин.
– Ощущение как раз такое же, как полет на воздушном шаре – тебя куда-то тащит, а повернуть не можешь, – продолжил Горм. – На слоне вдобавок и качает. Корабль может идти против ветра галсами, повозка, вроде тех внизу, вполветра, не круче, а шар – куда ветер дует, туда и летит, ни привестись, ни увалиться. С другой стороны, куда ни прилетим, все хорошо. К бодричам, так к бодричам, через проливы к Хакону с Нидбьорг – тоже неплохо. С третьей стороны, если дует совсем не туда, можно поменять высоту или приземлиться.
– Как бы как раз над проливами не заштилеть и не остаться без топлива, – обеспокоилась Тира. – Тебе, может, нравится грести, но эта забава не для меня.
– В любом случае, у нас только одна пара весел. Нет, на воду постараемся не садиться, слишком большая опасность утопить оболочку. Вот что еще мне приятно в этом путешествии на воздушном шаре, так что хоть красоты земного круга простираются во все стороны на десятки рёст, но самое в нем красивое я могу обхватить руками, – конунг заключил анассу в объятия. Поскольку их лица сблизились, последовал поцелуй.
– Ты колчка! – возмутился Горм, переводя дух и указывая на вычурную заколку из желтого золота с финифтью на красном плаще Тиры.
Его спутница расстегнула плащ и кинула на скамью челна. Туда же вмиг полетело и корзно конунга, сработанное в Альдейгье, но отороченное по низу мехом ильки[196], привезенным из Фрамиборга.
– Помоги, – сказала анасса, подняв волосы вверх обеими руками.
Горм не сразу занялся крючками на спине плотно облегавшего самый красивый в земном круге стан, сперва отвлекшись на трогательно тонкую шейку с ниспадающими на нее с затылка прядками темных волос, вьющихся колечками, потом вдруг засмеявшись.
– Что ты у меня там нашел смешного? – удивилась Тира.
– Не у тебя… Кром, верно, пытался решить: «Как победить чудовищ тьмы?» Йокки не спал ночами: «Как восстановить закон?» А есть еще один вопрос, что искони не дает мужам покоя: «Как это расстегивается?»
Анасса только рукой махнула.
Некоторое время спустя, уютно свернувшись вместе с Тирой в гнезде из плащей и другой одежды, Горм, созерцательно отслеживая взглядом золотой узор, бежавший по умилительно высунувшемуся из мехов и тканей плечику его спутницы в воздушном путешествии, задумался вслух:
– Первые ли мы из смертных, кто достиг в воздухе единства плоти?
– Вряд ли, – анасса повернулась к конунгу лицом, представляя его взору еще более прельстительные виды. – До Кеймаэона, у гегемонии были птеродромоны и аэронаосы. На потолке во дворце в Лимен Мойридио даже есть мозаика с двумя любовниками, несомыми над землей.
– Куда же все делось? Саппивок говорил, он с Нерретом в Винланде видел остатки летающей машины, каркас, как у огромной лодки, но тонкий-тонкий, и весь из альвского олова…
– По описанию похоже на аэронаос. Тайна их строительства была частью мистерии шафранного дракона. Эта мистерия охранялась крепче других и была потеряна первой.
– А Ноготь Йорра? Тоже ваша работа?
– Нет. По нашему мифу, это не ноготь, а огромный драгоценный камень, преломляющий свет – Светоч Арогонауто. Правда, по тому же мифу, таких камней было сработано три…
– Может оказаться, что так оно и есть, – Горм высунулся из-под плаща, чтобы проверить манометр и уровень мертвой воды в нижнем котле. – Не то что до Зверина, до Волына хватит. Над Винландом тоже есть неподвижный светоч в небе, и его видно далеко на северо-западе, где Ноготь за окоем прячется. Ушкуй записал его имя на языке скрелингов, что в степях живут. Таям… Таямнисинте, если я правильно помню, «один из трех родичей,» похоже, не случайно[197]. А кто их сработал?
– Брадиэфеки, вернее, какой-то их предок.
– В тебе есть толика их крови, верно?
– По мифу, да. И у Алазона, и у Кудиопартено.
– Алазон, так зовут и красного конунга в Трех Воинствах?
– Конечно! А черный гегемон и его колдунья – Бделугмо и Рагия. Бделугмо был слугой Малеро и врагом Алазона.
– А почему тогда красная колдунья – не Кудиопартено, а Агенокора?
– Агенокора Фейностефано действительно помогала воинам Алазона, а Кудиопартено и колдовать не умела.
– То есть все, что она сделала, это вышла за Алазона замуж?
– Ну да, примерно как я за тебя, – Тира серебристо засмеялась.
– Как же, пол-Свитьи уверено, что ты на Йормунрека послала проклятие золотой богини Килея.
– А другая половина?
– Другая половина уверена, что ты и есть та богиня. Только гадают, Нотт или Скади. У Родульфа ты в складе про свартильборгскую битву заклинания так и мечешь…
- Былого колдовства
- Заветные слова
- Сказала, руку простирая
- В перчатке из серебра.
- Пред ней раздалась тьма,
- Свет просиял с холма,
- Фоморских призраков карая
- И вспять направив ветра.
– Всего-то колдовства – одну латную перчатку снять, одну оставить, да сказать пару слов, что Гармангахис научила. Это мне напомнило другой миф, – анасса тряхнула кудрями. – Когда Алазон слушал песню, сложенную о его поединке с глашатаем Малеро лет тридцать после битвы, он зарыдал. Рапсод возликовал, думая, что тронул сердце гегемона. Гегемон объяснил, что плачет не от этого, а потому что не может узнать в песне ни битву, ни себя самого. И мне плакать надо бы.
Горм развел руками:
– Все, деваться некуда, теперь в веках ты будешь прославлена как волшебница и ровня самой Агенокоре. Погоди, так если она Алазону колдовала, что ж он на ней-то не женился?
– Колдунья уже была замужем. Потом, Кудиопартено его любила, а не Агенокора. Так любила, что после смерти гегемона, ее душа не отправилась в чертоги запада, а осталась вечно скитаться по кругу земному.
– Странно, – конунг задумался, через борт челна глядя на медленно плывущие вдали дюны, поросшие соснами, и море за ними.
– Что странно?
– У нас то же самое рассказывают про Бейру, спутницу Крома. По преданию, она так и скитается по лесам и дорогам, черная пелена поверх черного платья. Кому повстречается, может что умное сказать. Или по крайней мере, умно-звучащее…
- Умелый не числом берет,
- Отринь же заблуждения.
- Когда нужды пора придет,
- Найдешь меня вблизи.
– Это откуда?
– Кенвал скальд, лет сто сорок тому назад. Смотри, смотри!
Завернувшись в один плащ на двоих, Горм и Тира проводили взглядом обращенные к четырем ветрам четыре золотых лика Сварожича. Чуть в отдалении, у подножия Преславовой горы теснились здания Зверина.
– Полетели лучше в Руян, – предложила анасса. – Свинко не лучший собеседник.
– Полетели, только холодно что-то стало, надо принять меры, чтоб согреться, – подозрительно охотно согласился конунг.
Тира потянулась было к вспомогательной горелке, струю горячего воздуха от которой можно было направить вниз, потом отдернула руку, обратила на своего спутника бесхитростно-изумрудный взгляд, и провела пальцами по его груди:
– Надо согреться, но топливо надо беречь, правильно?
– Знаешь, лада, если б я уже не был в тебя влюблен, от такого взгляда точно влюбился бы. А так только могу влюбиться еще больше.
– А когда ты понял, что в меня влюбился? В Скиллитионе?
– Нет, в Кефалодионе, – выпалил Горм и тут же осекся.
– Погоди, так мы никогда…
– Только обещай не смеяться. По изображению на серебряном зеркале в сокровищнице у Бейнира.
– Работа Йигино художника? Никому не рассказывай, особенно Родульфу или, того хуже, Сотко из Альдейгьи, иначе, не приведи Четырнадцать, опять что-нибудь сложат.
– Главное, – принялся говорить конунг, под тканью и мехом склонившись над простертым перед ним, узенькая спинка на скрытой под багрецом скамье, станом Тиры, но решил, что его языку найдется более достойное применение.
– Ты вспомнил про что-то главное, – напомнила спустя довольно продолжительный промежуток анасса.
Ее оливково-золотая кожа и глаза блестели. Горм ткнулся лицом в край корзна, чтобы промокнуть испарину, и сказал:
– Главное главное все равно словами не выразить. А про что я начал… Главное, чтоб склад не вышел, как у Йоккара про его любовь.
– Ты мне никогда этот склад не рассказывал! – Тира нырнула в синюю тунику из тончайшего льна с еле заметной растительной вышивкой нитями из красного и желтого золота и села на скамье, опустив на настил челна узкие ступни в уютных наволокских шерстяных копытцах, желтовато-белых с синими же полосками.
Горм обернул вокруг бедер росомашью шкуру, в равной степени для согрева и для того, чтобы почувствовать себя ближе к древнему мудрецу из диких времен. Обратив взгляд к полосе моря, стальным ободом схватывавшей окоем на севере, он начал рассказ:
– Это мне приснилось за пару ночей перед Биркой. Примостился старый Йоккар на валуне, справа от него по реке льдины плывут, на берегу народ моржа свежует, а старик смотрит, как Сунна садится, и говорит:
- “Только имя одно я успел прошептать
- За звездой, что скатилася в море,
- Пожелать не успел, да и поздно желать:
Я почувствовал, что он хочет меня предупредить, чтоб и с нами так не вышло. Может, я в том и нуждался. Так ли, нет, утром пошел к тебе и отдал матушкино кольцо. А позже тем же утром, помнишь, как Щеня пристал?
– «Давайте я вас поженю?» И такие привел светлые доводы в пользу своего предложения. Я к нему вроде уже привыкла, все равно удивил. «Нам жить осталось дни, если не часы. Всех нас навий сын изведет. Сам помирать буду, хоть надеждой утешусь, что вы за Калиновым мостом вместе, как Бейнир с Беляной.» Кстати, Ипомусаро пишет из Скиллитиона, что Скегги и Гуннлауд построили на развалинах дворца Кубо храм в честь Беляны.
– У кузнецов Волунд и Сварог, у знахарей Яросвет, у мореходов Эгир и Йорр, пусть и у повитух своя богиня будет. Правду сказать, она это заслужила. Словно вправду проклятие Мары со всего нашего народа сняла, а всего-то дела и было бабкам воду кипятить да руки с мылом мыть. Что ж, тебя тем утром Щеня удивил, а меня ты.
– Чем, что согласилась? – Тира ткнула Горма кулачком в бок.
– Больше тем, кого выбрала в посаженные отцы. Я был уверен, что Плагго.
– В этом тоже была бы логика, но Горо с Неттой меня в общем-то вырастили. Я решила – хоть чем-то их успею порадовать. Я знала, что если брать в расчет долгий срок и укрепление нашей династии, лучше было бы выбрать кого-то еще, например, Ионно, но у меня были большие сомнения, что этот кто-то еще успеет приехать на наше приглашение, пока Йормунрек нас обоих не прикончил.
– Что ж, любовь моя, когда тебя могут сегодня-завтра убить, мало кто берет в расчет долгий срок. Твоя правда, надо бы о нем думать почаще, как, к примеру, Виги. В сто с чем-то лет дубравы сажал, чтоб нашим правнукам было из чего корабли строить. Кстати, о детях, до Руяна еще добрый час лёта, – Горм прикинул положение Сунны на небе и вопросительно поднял бровь.
– Сначала слегка подкрепимся, – анасса извлекла из-под скамьи сперва корзинку с медовыми лепешками, потом два оплетенных соломой кувшина – один с килийским, другой с настоянной на сушеных цветах ирги водой, чтобы разбавлять вино. – А потом можно и снова о наследнике порадеть.
– Или о наследнице, – Хёрдакнутссон улыбнулся.
– Что снова улыбаешься?
– Рагнхильд ходила на сносях с Асой, спросила у Хельги, кого ему родить – братца или сестрицу. Он и говорит: «Лучше роди мне ма-а-аленького такого ручного медвежоночка!»
Глава 104
Эцур пошуровал жучаврой[199], пытаясь выловить плававшие на поверхности воды в колодце листья, занесенные ветром. Их появление свидетельствовало о приближении осени. На миг оторвавшись от своей работы и наблюдая за не вполне успешными усилиями подручного, Асмунд продолжил:
– Что тебе сам конунг сломал нос на хольмганге, это, конечно, честь. Но мне он, между прочим, в скиллеборгском бою руку вывихнул, когда с коня сбросил. Рука – это ж поглавнее носа.
– Как сказать, – не сдавался Большеротый. – Рук у тебя две, а нос у меня один, и к тому же, он посередине лица.
– Больше работай, меньше болтай, скорее выкупишься, жаба работорговая, – на бегу бросил Хани.
Молодой псарь с охапкой свежевыстиранных льняных полотенец удалился в направлении наполовину построенного нового здания йеллингской усадьбы. Стены были сложены по большей части из местных серых валунов, обтесанных до приблизительной прямоугольности, но по углам и вокруг оконных и дверных проемов кладку разнообразил светлый камень откуда-то с востока.
– Раньше туда с кухни Дрифа с Кромхаллой и горячую воду потащили, – Асмунд из Ситуна проводил Хани взглядом. – Неуж рожает кто? Эйбьорг вроде еще месяц как не пора.
– А ты откуда знаешь? – удивился Эцур
– Моя Дрифа теперь в ученицах у Прибыславы, – похвастался его собеседник, вгоняя новую доску на место треснувшей. – А у той на всех беременных список заведен. Смотри, кто еще в новую усадьбу пошел!
У ворот треллеборга, двое мальчишек вели под уздцы к конюшне Готи, третий по пути расслаблял подпругу. Спрыгнувший с коня Горм уже преодолел половину расстояния до южного входа, по обе стороны от которого два резных столба поддерживали висячее крыльцо.
– Думаешь, он отец? – спросил Эцур.
– Вякнешь тоже. Был бы ты женат на украшении всего Танемарка, разве ходил бы на сторону?
– Ходил бы, – нимало не сомневаясь, ответил Большеротый. – Эх, был бы я конунг…
– Видно, потому-то он как раз конунг, а ты невольник, – Асмунд повертел кадку в руках. – Это ж надо было додуматься – во Фрамиборг повести рабов на продажу!
– Я же не знал, что Хельги Рубитель Оков объявил в Винланде рабство вне закона, – приунывший Эцур вытащил сачок из колодца. – Да еще в наказание велел работорговцев самих на семь лет в неволю отдавать. Как догадаться-то? Как раз думал, им на новом месте рабочие руки нужны. Слу-у-шай, а может он отец?
Последнее относилось к Хёрдакнуту, в сопровождении еще одного псаря вышедшего из старой усадьбы, закинув посох на плечо. Старый ярл пребывал в чрезвычайно жизнерадостном настроении и даже напевал себе под нос, скорее громко, чем благозвучно:
- – Я вчера поймал козла,
- Завязал на три узла.
– Вот это запросто, – согласился Асмунд, заглядывая в колодец. – Лошадей поить сойдет.
С этими словами, бывший Йормунреков дружинник, чей хутор под Ситуном оказался разорен набегом из Эстра Арос в последние дни усобиц, предшествовавших созыву тинга в Вестфолде и провозглашению Хакона Хаконссона конунгом, потянул за веревку, обхватывавшую верхнюю часть журавля, с плеском опуская починенную дубовую кадку в воду, стоявшую на саженной с малым глубине. Когда кадка наполнилась, Асмунд прошел вдоль журавля и слегка налег на противовес. Эцур потянул кадушку, показавшуюся из колодца, к себе, и опрокинул ее в корыто у коновязи.
– Теперь пошли на летнюю кухню, матушка Рикве говорила, дымоход что-то искрить стал, как бы сажа гореть не начала, – напомнил карл невольнику. – Да не волоки жучавру по земле-то!
Двое прошли мимо наполовину построенной башни, на верху которой каменщики помогали кузнецам вгонять в оставленные в кладке пустые места витые железные стержни, через ворота в стене, и вышли к небольшому лугу, где упражнялись лучники и самострельщики. Присматривавший за ними вполглаза Родульф сидел под яблоней с колесной лирой на коленях, извлекая из устройства глухие и слегка заунывные звуки и сетуя:
– Сплеча секира рубит… Дальше-то… Браги с Бояном, как же волкомейку-то в дротткветт уложить? А, пусть будет ручница. Внастил ручница лупит. С этим еще можно жить. И дятл падалежрущий… Падалежрущий, ети мя мушиным удом да под ножные ногти, совсем со склада сбили с этой волкомейкой… И коршун черноперый… И аист смрадногузый… И кобчик мозгоудый… На лету всяку птаху без подмаху… И ястреб… Нет, ворон мрачнее. О!
Колесная лира загудела в огромных руках, скальд запел:
- – И ворон большекрылый
- Над битвою кружит.
- А пуля знает точно,
- Кого она не любит.
- Кого она не любит,
- В земле сырой лежит.[200]
Дьо-Йа-Гак, это ж самострел, а не охотничий лук, упри ложе! Да не в мотню себе упри, стыдопугалище ты пустоиздроченное! Стодхросс, покажи ему!
За лугом, посреди яблоневой рощицы, показалась летняя кухня. Завидев Эцура, кухонные мальчишки и девчонки разбежались.
– Работорговец им что тролль, – без нужды пояснила Рикве, поочередно снимая с вделанных в очаг крюков мешалки и котелки. – Нет, хуже тролля. С троллем они в бабки и в хромую лису играли.
– Что-то я Кривого с неделю как не видел, где он? – Асмунд задумался.
– Да, где мой тролль? – встрял Эцур.
– С ушкуйниками на север ушел, – ответила стряпуха. – Я ему на дорогу пирог с луком и печенкой испекла. Оказывается, тролль не просто так к тебе, Большеротый, прибился. Посмотри ларь, петля вот-вот отлетит.
– А что ж так? – Асмунд подергал петлю.
– В сказках всегда тролли тролльчат на детей подменивают, так? Что стоишь, рот разинув? Бери метлу, лезь на крышу! Оказалось, тоже неспроста. Они хотели про нас разузнать. Только ни украденные детишки, ни подменыши их не научили ничему. Детки, кого скрали, выросли тролли троллями, только что помельче. – Рикве с подозрением проводила взглядом Эцура, начавшего приставлять лестницу к дымоходу. – Подменыши обратно к троллям не вернулись, остались жить у бондов, кто их вырастил. Тогда Рифвадер и послал молодого тролля, своего племянника, в Свитью, выведать три вещи. Тот тролль на свою беду да по простоте с большеротым-то хапуном и повязался, пока молодой конунг его не выручил.
Читать бесплатно другие книги:
