Найти то... Гарина Дия

– Землетрясение, – прокряхтел Алексей, поднимаясь, – баллов пять, не меньше.

– И часто тут такое бывает? Я боюсь! – призналась Ольга.

– Не бойся, это не страшно, – подбодрил ее я, хотя противные мурашки еще сновали по спине, Максимум, что может с нами случиться это оказаться погребенными в недрах палатки. Правда, Алекс?

– Конечно! Вот разве что цунами…

– Ой, мамочки! – испуганно выдохнула Ольга.

– Нд-а, Алекс, умеешь ты успокоить товарищей, – я укоризненно покачал головой.

– Да все нормально! Честное слово, все нормально. Тут сильных землетрясений быть не может по определению. Завтра вы об этом и не вспомните. Давайте лучше чай пить и ложиться. Не забыли, что я у вас в палатке четвертый лишний?

– О таком забудешь! – проворчал Витька, кляня себя за принятое решение не брать вторую палатку, так как запасные баллоны для акваланга сделали наш багаж практически неподъемным.

Ночь прошла спокойно. Но я нет-нет, да и выглядывал из палатки, обозревая тихо урчавшее море, в поисках подкрадывающегося цунами. Потом плюнул, поплотнее завернулся в спальник, заново отвоевав себе место под жарким Ольгиным боком и проспал почти до обеда. А если бы не витькины дикие крики, заставившие меня испуганно подскочить и зашарить вокруг в поисках ружья, мог бы спать до самого ужина. Выкатившись из палатки с двустволкой наперевес, я растеряно закрутил головой в поисках коварного врага, а затем облегченно перевел дух и, забросив ружье обратно в палатку, кинулся Курицыну на подмогу, оглашая окрестности азартными воплями.

Витька, стоя по колено в воде и пыхтя как паровоз, пытался вытащить на берег отчаянно сопротивляющегося осьминога. Метровые щупальца головоногого крепко обхватили не меньше десятка здоровенных камней, так, что моему другу приходилось тащить их вместе с осьминогом. Влетая в воду, даже не закатав штанов, я ухнул от пронзившего меня холода и, подбежав к Витьке уцепился за одно из щупалец. Не смотря на наш численный перевес, осьминог сдаваться не собирался, но мы с Витькой напряглись и под подбадривающие крики Звягинцева выволокли свою добычу на берег вместе в центнером камней, прихваченных мощными присосками.

– Улыбочку! – приказала подбежавшая с фотоаппаратом Ольга, – Вить, голову убери, ты осьминога закрываешь! Игорь, левее, вот так. Внимание! Готово…

Сделав несколько кадров, дражайшая супруга, сделала попытку лишить нас добытого в честной борьбе трофея.

– А теперь давайте его отпустим, – безапелляционно заявила она, – Пусть плывет по своим осьминожьим делам.

– Вот еще! – возмутился Курицын, – Не затем я его тащил, чтобы отпустить. Скажи, Алекс, а как его готовят?

– Очень просто. Целиком запихивают в кастрюлю и варят.

– Это же – садизм! – голос Ольги задрожал, – Варить заживо… Не позволю!

И не успели мы глазом моргнуть, как она ухватила осьминога, раскинувшегося на берегу беспомощным экзотическим цветком, и, надрываясь, потащила обратно к морю. Вот ведь активист Гринписа! Пришлось мне, поставив жирный крест на гастрономических мечтах, помочь жене водворить "несчастное животное" в его родную стихию. Пустив в ход свой природный реактивный двигатель, обрадованный до нельзя осьминог багровой торпедой устремился в открытое море. Прощай, деликатесный ужин!

Оставшиеся пол дня мы дулись на Ольгу, как мышь на крупу, что не мешало нам, однако, отдать должное приготовленному ею обеду, который сопровождался нашими тяжелыми вздохами по поводу отсутствия в рационе крайне полезных для мужского организма морепродуктов.

– И что бы я делала с вами ночью? Одна с тремя мужиками, объевшимися этих полезных морепродуктов? – отбивалась Ольга.

Покончив с обедом, мы под чутким руководством Звягинцева стали осваивать наше подводное снаряжение. И лишь у одной Ольги никаких проблем с ним не возникло. Потому что она категорическим образом отвергла все достижения цивилизации на этом поприще и ограничилась только маской.

– Нет-нет и не уговаривайте, не одену я эту дуру, – подозрительно покосилась Ольга на акваланг, – Я как предупреждающий щелчок услышу сразу же задохнусь от страха. Мы уж по старинке.

И, чтобы наглядно продемонстрировать это "по старинке", жена, глубоко вдохнув, бросилась в воду, обдав нас фонтаном холодных брызг. Мы подскочили краю гранитной плиты, за которой на одном уровне с камнем раскинулась водная гладь. Расщелина была неширокой – всего около пяти метров отделяли нас от противоположного края. Ее ровные, отвесно уходящие в глубину стены облепили широкие бурые ленты ламинарии, колыхавшиеся в такт дыхания моря. Там в зеленоватой толще воды мы разглядели силуэт отважной ныряльщицы, уходящей все глубже и глубже. Но вот движения Ольги замедлились, и она мощным гребком рванулась к поверхности.

– Какая же тут глубина? – едва переведя дыхание, осведомилась у Алекса моя обессилевшая русалка, вытащенная нами на нагретую солнцем плиту.

– Метров пятнадцать…

– Не может быть! А я думала метра три не больше…

– Я же говорил, что здесь самая прозрачная вода. На этом многие попадались. Так что осторожность и еще раз осторожность. Давай Витя, теперь твоя очередь.

Витька, провозившись всего полчаса, нацепил акваланг, а также прочее снаряжение вроде грузового пояса, маски и ласт, и бухнулся спиной прямо в холодные объятия самой прозрачной в России воды. Минут десять он сновал туда-сюда вдоль расщелины, то погружаясь, то всплывая, после чего общими нашими усилиями был извлечен из водной стихии и поставлен на твердую землю.

– Ды-ды-ды, – простучал он зубами барабанную дробь, – Нет, без сухого гидрокостюма я согласен нырять только после принятия дополнительных градусов. И желательно в количестве не меньше полулитра. У меня, кажется, даже мышцы к костям примерзли.

– Давай я тебя разотру, – подскочила к нему Ольга, и начала энергично тереть дрожащее Витькино тело. А я вместо того, чтобы натягивать гидрокостюм, внимательно (даже слишком) наблюдал за ними, и гадал: только ли холод заставил моего друга задрожать? Он ведь каждую зиму на балконе ледяной водой обливается… А, может быть, его пробрала дрожь от прикосновения мягких и теплых Ольгиных рук?

Я даже головой замотал, пытаясь отогнать настырно лезущие в голову мысли. Нет, ерунда. Это все плод моего больного воображения. И чтобы удавить в себе Отелло, мне пришлось самым срочным образом облачиться в водолазное снаряжение и погрузиться в неизведанные (мной) глубины Татарского пролива.

Подводный мир встретил меня приветливыми зеленоватыми бликами – мощные световые колонные пронизывали водяные пласты до самого дна, до отказа набитого заросшими водорослями камнями, ракушками всех размеров и форм, а также морскими ежами, икра которых цениться в Японии чуть ли не на вес золота. И тоже крайне полезна для мужского организма. "Ну что ж если не осьминога, то хотя бы морского ежа на ужин продегустирую…", – подумал я и принялся наполнять висевшую у пояса сумку колючими морскими дарами. В погоне за особо крупными экземплярами я и сам не заметил, как выплыл из расщелины прямиком в открытое море.

Нет, у меня вполне хватило здравого смысла не заплывать далеко, и я, забив до отказа сумку отборным морским ежом, уже повернул обратно, как вдруг мое внимание привлекла крупноячеистая сеть, раскинувшаяся между двумя скальными выступами. Интересно, какой болван так сети ставит? Не попадется ведь ничегошеньки… Но стоило мне подплыть ближе, как стало ясно, что никто эту сеть тут не ставил; ее просто принесло сюда своевольное морское течение и живописно развесило на скалах. Удовлетворив свое любопытство я попытался дать задний ход, но… Не тут-то было! Один из обрывков сети, вовремя не замеченный мной, с поистине змеиным коварством обвил мою ногу в районе колена. Па-ба-ба-бам!

Чем больше я бился пойманной рыбой в капроновых объятьях, тем больше запутывался. Ножа, даже самого завалящего у меня не было, а рукам сеть поддаваться не желала и стиснувший горло страх начал свое победное шествие по нервам. Если мне не удастся освободиться… Вдруг я отчетливо услышал резкий щелчок, оповещавший о том, что воздуха в баллонах осталось всего на несколько минут. И тут мой мозг не желавший смириться с перспективой стать рыбьим ужином, выдал неплохую идею: если нет возможности подняться наверх, то не попробовать ли спуститься вниз? Что я и сделал. Подобрав на дне острый обломок ракушки, я с остервенением принялся пилить зловредное орудие лова, пока с изумлением не уставился на тонкую стальную проволоку, выглянувшую из сердцевины разлохмаченных нитей. Такой подлянки от отечественной промышленности я не ждал. Стоп, какая отечественная промышленность, скорее – "мэйд ин джапан". Не иначе, японская "мару" браконьерила где-то неподалеку и спасаясь от пограничников обрезала сети, в которые я вляпался по собственной глупости. Низкий поклон братьям-японцам, за гуманитарную помощь со стальной начинкой…И что теперь прикажете делать? Умирать? Хренушки!

Я рванулся так, что на секунду почудилось, будто нога моя отделилась от туловища, чтобы навеки остаться в плену японском плену. Но быстрого взгляда хватило, чтобы убедиться в обратном: нога осталась на месте, а вот сеть слегка сдвинулась к лодыжке, если так пойдет и дальше, то я смогу… Ничего я не смогу, потому что в этот момент акваланг выдал мне последнюю порцию кислорода и отказал легким в дальнейшем кредите. Все. Аллес.

Не желая просто так сдаваться, я снова рванулся к поверхности, с каждой секундой все больше погружаясь в накатывающуюся черноту. Честно говоря, до сих пор не пойму, как мне удалось освободиться. Я дергался и дергался, почти теряя сознание от удушья, пока в один поистине прекрасный момент не почувствовал, что свободен.

Выскочив по пояс из воды и со злостью выплюнув дыхательный шланг, я из последних сил поплыл к берегу на чем свет стоит костеря японскую сеть, советский акваланг, вожделенного морского ежа и даже себя любимого. Поле того, как ноги почувствовали под собой твердь, мне хватило нескольких секунд, чтобы взобраться на выступающий из воды камень; и надолго замереть в неподвижности, ожидая, пока утихомирится бешено стучащее сердце. Господи, как хорошо на поверхности! И чтоб я еще раз по своей воле под воду полез.?! Хренушки! Но лезть все-таки пришлось, правда, не "под", а просто в воду, так как другого пути к покинутой группе товарищей не было.

Я ничего не сказал им, – слова с языка не шли. А вот у обеспокоенного моим долгим отсутствием Витьки нашлось для меня немало красочных эпитетов, самым невинным из которых был: "водоплавающая холера". Зато Звягинцев, заинтересовавшись моим уловом, забыл даже прочесть нудное нравоучение. И только Ольга, что-то почувствовав (ох уж эта женская интуиция!), вопросительно заглядывала мне в глаза и выразительно хмурила брови. А мне, в который уже раз, пришла на ум подозрительная аналогия: в прошлом году я тоже тонул и остался жив только благодаря чуду. Чуду по имени Ольга. Все возвращается на круги своя? Но в таком случае дальше меня ожидают еще более неприятные сюрпризы. Оборони, царица небесная!

Возвратившись в приютившую нас бухту, мы с удовольствием отдали должное добытому мною деликатесу – икре морских ежей – на целый час почувствовав себя богатенькими японцами.

– Хорошо-то как! Море, небо, костер, любимая жена и, главное, отсутствие посторонних! – пробормотал я заплетающимся от усталости языком, и опять сглазил.

Они появились из-за растворяющейся в начинающихся сумерках скалы. Пограничный дозор: три погранца с собакой, и направились прямиком в нашу сторону. Мы, конечно, не слишком переживали по этому поводу, но романтическое настроение растаяло без следа, уступая место грубой прозе: сейчас придется перетряхивать всю палатку в поисках документов.

– Старший сержант Ивченко, – козырнул шедший впереди молодой парень, – Кто из вас Звягинцев?

– Ну, я, – поднялся с бревна Алексей, подозрительно оглядывая сержанта, – а в чем дело?

– Вам радиограмма на маяк пришла, – пограничник извлек из кармана изрядно помятый листок и протянул его нахмурившемуся Алексею.

Аккуратно развернув сложенную вчетверо бумагу, Алекс подошел поближе к костру и принялся внимательно изучать ее содержимое. Почти сразу лицо его отвердело, и он, повернувшись к нам, коротко бросил нам:

– Мне нужно срочно уехать. У меня на материке отец при смерти, – и, повернувшись к сержанту, спросил, – У вас там случайно вертолет не приземлялся?

– Зачем вам вертолет? Сегодня днем в южную бухту сто восемьдесят восьмой ПСКР зашел. Еще часа два простоит, если успеете…

Не дождавшись окончания фразы, Звягинцев козлом скакнул в палатку, едва не запутавшись в растяжках, и тут же выскочил он оттуда с одной барсеткой в руках.

– Оставляю вас в гордом одиночестве. Вы уж простите меня – так получилось. Вещи мои в УФО-центр забросьте… Корабль за вами придет через четыре дня. Счастливо оставаться! – крикнул он нам, уже набирая скорость, и скрылся за ближайшей скалой.

Вопреки ожиданиям, никаких документов пограничники с нас не потребовали, а присев к нашему огоньку выпили по кружке чая, радушно предложенного Ольгой, после чего, тяжело вдыхая, побрели дальше. Служба! "У них-то служба, а вот мы, что здесь делаем?" – собирался вопросить я, но осекся, потому что поймал мечтательный взгляд жены, устремленный на заблестевшую лунную дорожку. Н-да, не повезло, достался ей в наказание за неведомые грехи муж-прагматик, и ничего не поделаешь: в сорок лет характер не переменить. Разве, что переменить мужа…

Я скосился на Витьку и, увидев в его глазах ту же мечтательную дымку, скрипнул зубами. Ишь ты, еще один романтик на мою голову! Теперь понятно, что кроется в их взаимной симпатии: общность – нет, не интересов – восприятия мира. В серебристом лунном свете у обоих на глазах мне явственно чудились розовые очки, вместо которых у меня были контактные линзы скепсиса и грубого материализма. Испустив тяжелый вздох, от которого не растаяло бы только ледяное сердце, я выразительно посмотрел на Ольгу и, пожелав желающим и дальше кормить комаров, спокойной ночи, полез в палатку. Придет или не придет? Вот в чем вопрос… Ну, если нет..! Она пришла. Едва опустившийся брезент отделил меня от всего остального мира, легкие шаги возвестили о прибытии моей половины. Настоящей, в отсутствие которой остается только одна вторая жизни, да и то не самая лучшая. Я ощутил щекой родное дыхание, и все тяжелые мысли вкупе с подозрениями растаяли без следа от жара ее потрескавшихся губ.

Утро выдалось странным. Оно не слишком отличалось от многих других, разве что установившейся классной погодой, и все же… Что-то будоражило меня, вздергивало, подгоняло еще не проснувшееся окончательно сердце. "Сегодня должно произойти нечто", – шептал внутренний голос, и я был с ним полностью согласен. Даже традиционный утренний чай имел до чертиков странный привкус. Привкус опасности. Надо же! Вчера утром, когда мне предстояло попасться в японские сети, ничего подобного не испытывал, а тут на тебе – предчувствие! И предчувствие дурное. Ненавижу эти ощущения! Чуешь, что-то не так, а вот что делать, чтобы избежать этого "не так" понятия не имеешь. Только настроение портится. А виноват, конечно же, экстрасенс Андрюша – все-таки научил своего нерадивого ученика прислушиваться к звучащей внутри мелодии, различать даже самый тихий шорох в потаенных уголках сознания. Да какой же он тихий! Это же настоящий гром: как будто меня насильно прикрутили к мощным динамикам на концерте суперпопулярной рок-звезды.

– Может, не пойдем никуда? – безнадежно протянул я, отвечая на предложение Витьки обследовать восточное побережье острова, – Позагораем и вообще…

– И вообще… как ты можешь такое говорить? Неужели тебе не интересно? – немедленно встряла Ольга.

– Интересно-интересно, – я покорно закивал головой, – Ладно уж, убедили. Только теперь я первым пойду, надоело все время хвостом за вами таскаться. Даешь авангард!

– Да, пожалуйста, – подозрительно быстро согласился Витька, – Иди первым, и флаг тебе в руки! То есть не флаг, конечно, а акваланг.

И, поглядев на мою вытянувшуюся физиономию, назидательно добавил:

– За все надо платить!

Вот так и получилось, что я, в наказание за попытку переворота нагруженный всем нашим подводным снаряжением, медленно продвигался впереди, осторожно ступая по большим гладким камням, весьма напоминающим яйца доисторических рептилий. Так и жди, что какая-нибудь тварь вылупится. Предчувствие-то никуда не делось, а продолжало давить невидимой ношей почище осточертевшего акваланга.

Чем дальше мы уходили от лагеря тем сложнее становилось пробираться в нагромождении валунов и хитросплетении пересекающих наш путь расщелин наполненных прозрачной водой. Иногда, мы проходили под настоящими арками, выгрызенными ветрами в одиноко торчавших скалах. Ольга беспрестанно щелкала фотоаппаратом, а Витька находил в себе силы, чтобы залезть на какой-нибудь особо выразительный каменный постамент, изображая памятник первопроходцам.

И как-то незаметно получилось, что, завернув за очередную скалу, я, горько обиженный на судьбу, прибавил шагу. Благо, рельеф стал более подходящим для нормальной пешей прогулки, чем для тренировки спецназа на выживание. Я отмахал, наверное, метров сто по гладким плитам и остановился перед очередной большой расщелиной, восстанавливая дыхание и прикидывая оптимальный маршрут форсирования возникшей водной преграды. Аккуратно сгрузив акваланг и прочее на нагретый полуденным солнцем камень, присел рядом и погрузился в блаженное состояние ничегонеделания. У меня на счету каждая секунда, потому как скоро придет главнокомандующий, и весь кайф мне обломит. Да еще и поставит на вид. Во-первых за нарушение походной дисциплины, а во-вторых… А во-вторых, что-то слишком долго их нет. По моим расчетам они давно уже были должны показаться из-за скального уступа. Что-то противно сжалось внутри и я, оставив на произвол судьбы свой груз, быстрой рысцой побежал в обратную сторону. Обогнув скалу, я взобрался на небольшой уступ и начал шарить взглядом по изрезанному трещинами берегу. Сначала мне показалось, что у меня бред, – другое объяснение увиденного в голову не приходило. Мой друг, стоя на коленях, склонился над вольно раскинувшейся на гладком, ровном камне Ольгой и, черт побери, целовал ее! Да еще как – в губы!

Когда я частично пришел в себя, то обнаружил, что опять стою возле расщелины, рядом с брошенным аквалангом. Гладкая водная поверхность отразила мою побледневшую физиономию мокрые от пота волосы, над которыми бесстыжее воображение уже нарисовало ветвистые оленьи рога. Вот оно, как повернулось. Вот оно как… А я-то дурак верил им, как себе. В дружбу верил… В любовь, чтоб ее так через эдак! Придурок, идиот, кретин! Голова шла кругом, щеки горели, как у мальчишки застигнутого отцом за чтением "Плейбоя". Остыть… Мне срочно нужно остыть, чтобы спокойно все обдумать, без этих мексиканских страстей.

Гидрокостюм одел меня второй кожей, акваланг сам закинулся на спину, и резиновые края маски обхватили лицо. Там в глубине, когда зеленоватая тишина накроет меня с головой, я буду вспоминать, размышлять, смеяться над собой… Только решения принимать не буду. А чего его принимать? Все уже было решено тысячелетие назад: я ушел в небытье, а они остались. Вот и теперь уйду: не в небытье (вот еще, детские игры) – в сторону. Как говориться: совет да любовь. И, подняв кучу брызг, я косо вошел в воду, надеясь оставить на берегу боль, обиду и ненависть. В морской стихии нет места такой ерунде. Жаль только, что мое сердце – не море.

Выплыв из расщелины, я благоразумно не стал удаляться далеко от вертикально уходящих вниз береговых скал, то тут, то там прорезанных черными шрамами гротов. Мне понадобилось опуститься на самое дно, чтобы под давлением толщи воды отвлечься от траурных мыслей. Это действительно помогло. Ненависть ушла первой, за ней, теряя на ходу интимные предметы туалета, поспешила обида. Дольше всех задержалась боль, но и она вскоре притупилась, уступив место некой отрешенности. Мое сознание защищалось, как могло и, вероятно, послало в терзающееся сердце некий обезболивающий импульс. И только горечь упорно не желала расставаться со мной, уподобившись соседке тете Вале, настрырно лезущей во все мало-мальски подходящие по размерам щели человеческой души. Горькое это слово – измена, даже во рту от него вяжет.

Не знаю, сколько прошло времени, когда я почувствовал, что пора поворачивать назад. Скоро в баллонах закончится кислород, и если не потороплюсь, то придется мне опять выбираться на скалы и пешком (а точнее на четвереньках) возвращаться к расщелине, возле которой в творческом беспорядке валялась раскиданная мною одежда. Я развернулся и, увеличив скорость, поплыл в обратном направлении. Ласты бойко продвигали меня вперед, щелчка я еще не слышал, и все вроде бы шло хорошо… До того момента, пока мои краешек моего глаза не зафиксировал какое-то движение. Я резко повернул голову, и оцепенел. Из зеленого тумана открытого моря на меня медленно, но верно надвигалась здоровенная черно-белая туша. "Касатка. Метров шесть, – щелкнуло в голове, – Говорят, что на людей они нападают крайне редко… но. Но не будем забывать, что второе название касатки – кит-убийца" Вот оно – мое предчувствие, – приближается, плавно помахивая хвостом и состязаться с ним в скорости бесполезней, чем от дождя туалетной бумагой укрываться.

Я прижался к скале и все не мог отвести взгляд с этой пропорционально вылепленной природой рыбины, а точнее млекопитающего. Так, наверное, и буду глазеть, пока она меня есть не начнет… Но касатка, казалось, совсем не спешила мною закусить. Вместо этого она начала фланировать мимо меня, выписывая замысловатые зигзаги, и, тем не менее, постоянно хоть на полметра, но приближаясь к моей обалдевшей персоне. Играет. Любят они иногда поиграть, сам по телевизору видел: то прихватят добычу, то отпустят, а потом все равно употребят по назначению. Это я – добыча. Па-ба-ба-бам…

Но вскоре касатка, продолжая мотаться туда-сюда, перестала приближаться, и на какое-то мгновенье вашему покорному слуге показалось, что она потеряла к нему всяческий интерес. Но, увы, лишь показалось. Как только я сделал попытку подняться к поверхности, черно-белая торпеда очень быстро сократила разделяющую нас дистанцию. Теперь при большом желании, я мог бы даже коснуться ее рукой. Только вот желания такого у меня не возникало. "Может быть, так будет лучше, – подкралась крамольная мысль, – Третий лишний перестанет существовать и избавит влюбленную парочку от угрызений совести". Но, несмотря на кажущуюся безвыходность ситуации, я продолжал шарить глазами вокруг, в надеже неизвестно на что. И нашарил. Буквально в двух метрах от меня в монолите скалы темнела узкая расселина. То есть узкая для касатки. А меня ее ширина вполне устраивала, даже учитывая болтающийся на спине акваланг. Главное, успеть в нее протиснуться, а там…И я ринулся к спасительной щели на все парусах, в смысле ластах.

Едва мне удалось втянуть внутрь слегка замешкавшуюся ногу, как касатка, с потрясающим проворством последовавшая за мной, разочарованно ткнулась носом в облепленный ракушками камень. "Что, съела?! Не дождешься!" – ликовало все у меня внутри. И только через несколько минут я понял, как сильно заблуждался. Она – дождется. Потому, что зловредная тварь никуда не собиралась уплывать от такого лакомого кусочка, и снова принялась медленно и важно выписывать круги, не удаляясь от расселины на расстояние достаточное для того, чтобы я успел вынырнуть и убраться подальше от ее зубов. К тому же мне не известно, как обстоят дела на поверхности: может быть, я даже не сумею взобраться на отвесные скалы. К великой радости черно-белой напасти.

Кровь стучала у меня в висках не хуже профессионального ударника. Я даже сумел различить ритм известной русской народной песни "Черный ворон". Н-да… Только не ворон, а касатка, и не вьется а плавает. Ты добы-и-чи, не добье-о-шься, кит-каса-а-тка, я не твой! Скоро у меня закончиться кислород, но даже смерть от удушья казалось предпочтительней, чем безвольное трепыхание в пасти наглой рыбы. Оборони царица небесная… И она таки обронила: привыкшие к сумраку глаза (в последнее время я стал замечать, что гораздо лучше вижу в темноте) различили в глубине расселины серое размытое пятно, едва выделяющееся на фоне царящей вокруг черноты. Не теряя ни секунды, я двинулся в глубь узкого тоннеля, осторожно касаясь рукой шершавой каменной стены.

Предупредительный щелчок прозвучал как всегда не вовремя. Но так как другого варианта у меня не было, я упрямо продолжал свой путь в недра скалы, ориентируясь по маячившему впереди призрачному пятну, с каждым моим гребком становившемуся все ярче и отчетливей.

Акваланг еще продолжал снабжать меня кислородом, когда свет перестал маячить впереди. Теперь он падал сверху. Я рванулся к нему с пятиметровой глубины и с колотящимся от радости сердцем всплыл внутри слабоосвещенного грота или пещеры, дальний конец которой терялся во мраке. Воздух! Много воздуха, и достаточно света, проникавшего сквозь несколько узких длинных трещин, располосовавших каменное тело грота. Но и это еще не все. На этот раз Фортуна не поскупилась на подарок для отчаявшегося хомо сапиенса: метрах в пяти от меня водная поверхность сменялась ровным каменным полом. Значит, еще поживем! Не вечно же касатка будет нести свою стражу, словно кошка у мышиной норки. Нужно только переждать. Даже если на обратном пути у меня закончиться кислород – не страшно. Расстояние до выхода из тоннеля я смогу преодолеть и без акваланга, а, покинув его спасительные стены, всплыву на поверхность. Делов то!

С такими обнадеживающими мыслями я подплыл к краю гладкого каменного пола, поднимавшегося всего на несколько сантиметров над водой, и счастливый донельзя выбрался на сушу. Стянув с плеч осточертевший акваланг, я приступил к обследованию моего спасительного приюта. Какая-то странность, проскочившая мимо аналитических отделов мозга, но зафиксированная дотошным подсознанием, не давала мне покоя. Не все так просто с этой пещеркой, не все так… И тут до меня дошло. Даже ставшие привычными ровные гранитные плиты, составлявшие особенности островного рельефа, не были настолько гладкими и ровными. Я нагнулся и, внимательно изучив участок пола под своими ногами, заметил следы техногенного воздействия на гранит. Проще говоря: кое-где камень был обтесан, и уж, наверное, не для красоты. Десятки предположений закружились в голове, пока мне не удалось выхватить из этого хоровода наиболее правдоподобное: в данный момент я нахожусь на каком-то секретном военном объекте, вот только неясно заброшенном или ныне действующем. И в том, и в другом случае нужно быть очень осторожным. Если объект функционирует, то меня ждет не слишком приятная встреча с его обслуживающим персоналом. В гидрокостюме и с аквалангом я вполне могу сойти за шпиона, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если же объект заброшен, то могу напороться на оставленные как раз для особо любопытных сюрпризы, типа мин-растяжек и прочих достижений солдатского юмора. И не важно чьего производства: японского или отечественного. Н-да… Ничего не скажешь, очень радужная перспектива.

По хорошему мне нужно было затаиться и, забившись в самый темный угол спокойно подождать несколько часов, но… Какой же настоящий мужик (а я самонадеянно причислял себя именно к этой категории) удержится, что бы не сунуть свой нос в государственную тайну, даже с риском лишиться при этом не только носа, но и головы. И я, сняв ласты, осторожно двинулся в лишенный света дальний край пещеры, вздыхая об отсутствующем фонаре или хотя бы фонарике.

Камень холодил ступни, а глаза, поставленные перед необходимостью обходиться почти без света, выхватывали из темноты деревянные ящики, аккуратно выстроившиеся вдоль одной из стен, свисающие с потолка ржавые цепи, какие-то железные балки, обглоданные коррозией… В общем, нескольких минут мне хватило, чтобы понять: объект заброшен. И заброшен давно. Подойдя к одному из ящиков, я несильно толкнул его ногой, и едва успел отскочить. Ржавые гвозди, не выдержав даже этого слабого воздействия, рассыпались, и мне под ноги с шумом посыпался ворох досок, обнажая внушительного размера сверток из промасленной плотной ткани. Чуть дыша я откинул край материала и… И через секунду в руках у меня оказалась лишь слегка тронутый ржавчиной изогнутый клинок. Так вот оно что! Оказывается счастливый (или несчастный) случай привел меня на один из многочисленных оружейных схронов оставленных на этой земле отступающей армией страны Восходящего Солнца. Развалившийся ящик был до отказа забит военными катана. Эх, Витьку бы сюда, то-то обрадовался бы, "черарх" хренов!

Некстати возникший в голове образ друга (бывшего?) убил во мне весь азарт, и уже почти спокойно я вернулся брошенному аквалангу, чтобы на относительном свету, рассмотреть доставшийся мне трофей. Как я и предполагал, это был обычный военный катана, изготовленный на японских оружейных заводах не ранее тридцатых годов двадцатого века. Честно говоря, настоящие самурайские мечи я видел только два раза в жизни, и только один раз держал в руках. Зато литературы перелопатил горы, да и Интернет перешерстил весьма основательно. В данном случае и лезвие, и рукоять, и цуба (гарда), – все свидетельствовало в пользу моего вывода. И все же если бы мне предоставили выбор, то я предпочел бы этот ничем не выделяющийся из сотен своих собратьев меч всем современным испанским, французским и итальянским копиям.

Положив меч рядом с аквалангом, я снова направился в противоположную часть пещеры, чтобы продолжить экскурсию. Может, еще что-нибудь интересненькое встретится? Пройдя мимо стоящих у стены ящиков, я обнаружил, что стою перед отверстием узкого (двоим еле-еле разминуться) тоннеля, являвшегося, видимо, переходом к основной части склада. Немного поразмыслив и посоветовавшись с осторожностью, я решил идти дальше, тем более, что в конце тоннеля, в лучших российских традициях, был виден свет. Такой же тусклый, как и оставшийся за моей спиной. Холодный воздух потек мне навстречу, босые ноги медленно ступали по гладкому полу, и я, чувствуя себя новоявленным Индианой Джонсом, преодолел последние метры тоннеля.

Вторая пещера показалась мне куда больше первой, хотя и здесь освещение оставляло желать лучшего. Основным источником света было небольшое, размером с кулак, отверстие в каменном своде на пятиметровой высоте. Солнечные лучи отвесно падали на пол, очерчивая на граните яркий круг, от чего создавалось впечатление, будто кто-то поставил наверху мощный прожектор. Рядом живописно свисала цепь, создавая вкупе с лучом света отличную театральную декорацию для камеры пыток. Проследовав в другой конец пещеры, я заметил черную дыру следующего тоннеля. Ни единого фотона света не проникало оттуда, и я благоразумно воздержался от продолжения дальнейших исследований. Может быть, потом, прихватив с собой фонарь и Витьку… Черт, опять! Я скривился как от зубной боли. Как же я теперь буду смотреть им в глаза? А ведь придется еще целых три дня выносить их общество, не бежать же мне вплавь с этого чертового острова!

Примерно таким образом, я терзался, не забывая выборочно потрошить особо приглянувшиеся ящики, которых тут также обнаружилось великое множество. Опять мечи… а здесь винтовки, кажется, "Арисахи", но я не знаток огнестрельного оружия, тем более времен Второй Мировой. Униформа, вернее то, что от нее осталось… снаряды… мины… патроны… Ничего интересного.

Я уже возвращался обратно, и ноги послушно несли меня к входу в тоннель, как вдруг… Голос! Нет, не голос… Ощущение..? Предчувствие..? Что? Зов. Тихий, но отчетливый зов зазвучал у меня в сознании. Недоступный такому несовершенному устройству, как человеческое ухо, он вибрировал во мне, заставив резко изменить маршрут и направиться в самый дальний и темный угол пещеры. Завернув за высоченные штабеля из ящиков, я оказался практически в полной темноте. "Какой черт меня сюда понес? Даже если здесь что-то и есть, то в такой тьме найти это "что-то" мне абсолютно не грозит", – подумал я. И опять ошибся.

Оно светилось. Не знаю, было ли так на самом деле или это шутило шутки мое слегка помутненное сознание, замороченное сказками экстрасенса Андрюши, но я отчетливо увидел вытянутый предмет, по которому пробегали волны чуть заметного голубоватого сияния. Артефакт пришельцев? Японское чудо-изобретение? Может лучше не трогать, вдруг эта хренотень радиоактивна? Но руки, ни в грош не ставя инстинкт самосохранения, уже потянулись к призрачному свечению, и зов сменился облегченным вздохом, когда я коснулся чуть влажной ткани, на ощупь самой обычной.

Думаю, что еще до того, как я вынес его укромного угла, догадка слетела ко мне невозможной синей птицей. Быстрыми шагами продвигаясь к световому столбу в центре пещеры, я сорвал с него чехол и солнечные блики запрыгали по каменным сводам отраженные холодной серой сталью. Самурайский меч! Старинный самурайский меч. Если я хоть что-нибудь понимаю, 17 или даже 16 века! Холодное оружие всегда вызывало трепет в потаенных глубинах моего существа, но сейчас меня била крупная дрожь. Это не просто старинный меч, цена которого на мировых аукционах колеблется около 10 тысяч долларов… это не просто клинок сделанный по всем правилам овеянного легендами искусства японских оружейников… это… Совершенство. И пусть мне пообещают хоть миллион в свободно конвертируемой валюте, я все равно не смогу расстаться с ним. Ни-ко-гда!

Никогда не говори никогда. Не успел я мысленно прокрутить все возможности доставки меча в родной N*****ск, и прикинуть в какое укромное место моей малогабаритной квартиры помещу эту драгоценность, как в дальнем тоннеле замелькали световые пятна мощных фонарей, и послышались шаги сразу нескольких человек. Па-ба-ба-бам!

Я настолько не ожидал вторжения непрошеных гостей (или хозяев), что как стоял, так и застыл столбом, не отрывая глаз от черной дыры тоннеля, из которой одна за другой появились шесть невысоких фигур, досконально разглядеть которые мне пока не удавалось. По тому, как они уверенно двигались среди нагромождения военного барахла, можно было заключить, что сюда их приносит нелегкая не в первый раз, или, в крайнем случае, что им прекрасно известна география схрона.

Мне не слишком улыбалось, встречаться здесь с кем бы то ни было, и я, стараясь не привлекать к себе внимания резким звуком или движением, начал медленно отступать к отверстию второго тоннеля. Сейчас меня растворит в себе его спасительная темнота и… Но прежде чем скользнуть в нее, я бросил последний взгляд на вторгшуюся в пещеру шестерку посетителей этого музея под закрытым небом. Благо, теперь они приблизились настолько, что стало возможно разглядеть их во всех подробностях.

То, что я увидел, не мне понравилось. Возле освещенного круга в центре пещеры встали в ряд шесть невысоких крепко сбитых мужчин, одетых в одинаковые темно-серые брюки и белые рубашки. Да еще при галстуках! Но никакая одежда не могла скрыть их быстрых экономичных движений и четких слаженных действий; скрыть ощущение силы и уверенности, присущих настоящим бойцам. А когда один из пришедших поднял голову, подставив лицо солнечному свету, и стал, что-то пристально разглядывать в хитросплетении позванивающих на сквозняке цепей, понимание обрушилось на меня, как рубль в "черный вторник". Японцы. Япона мать, конечно же, японцы! Так вот что их интересовало на родине предков! Заброшенный склад оружия. Но почему?! Что могут они здесь найти кроме ни на что не годных боеприпасов и сгнившей униформы? Ведь не за острыми ощущениями явилась сюда люди, явно имеющие отношение к какой-то военизированной организации? Может, пора срочно бежать к пограничникам и…

И тут я был обнаружен. На какой-то миг они застыли от неожиданности, разглядывая меня как орангутанга в зоопарке, а потом, одновременно ткнув пальцами куда-то в направлении моего живота, бросились ко мне, что-то выкрикивая в мой адрес, явно не слишком лестное. Я, конечно, не знаток японского языка, но проследить за направлением их указательных пальцев у меня ума хватило. Меч! Так вот зачем они явились сюда! Тут у меня в голове что-то щелкнуло, и вместо того, чтобы, запустив в них мечом, скрыться в тоннеле, я совершил непростительную ошибку. Нет, в тоннеле я, как раз, скрылся, но… Пока мои босые пятки выстукивали по гладкому камню "Танец с саблями", руки до боли сжимали чудесно обретенный меч, лишая потомков самураев в сущности принадлежащего им трофея. Только у кромки воды я опомнился. У меня нет никаких прав на это оружие, а у них наверняка есть, и если я не хочу нарваться на неприятности, то лучшим выходом будет оставить меч здесь, а самому переместиться в водную стихию. Прошло уже достаточно времени, чтобы касатка убралась подальше от укрывшей меня расселины. И, клянусь, что я уже нагнулся для того, чтобы положить клинок на гранит, как в это самое мгновение раздался выстрел, и пуля лихо свистнула у меня над ухом. Па-ба-ба-бам.

После такого веского аргумента прилетевшего с японской стороны, я как стоял в позе, скажем так, некоего членистоногого, так и рухнул в воду, подняв кучу брызг. И только, преодолев половину пути до выхода, осознал, что пальцы правой руки до сих пор крепко сжимают меч, из-за которого чуть не и разгорелся вооруженный международный конфликт. Но, если я не хочу стать в этом противостоянии первой жертвой, то придется поторопиться. К счастью, кислород в моих легких еще не закончился, когда я мощными гребками приблизился к выходу из расселины. Высунувшись из нее, как улитка из раковины, я энергично завертел головой в поисках опасности. И в тот момент, когда уже уверился в отсутствии таковой, с замиранием сердца, вновь увидел черно-белое тело нетерпеливо поджидающей меня касатки. Вот ведь упрямая скотина, и чем это я ей так приглянулся? Может, мне просто гидрокостюм идет?

В руках у меня был отличный почти метровый клинок, но рядом с такой махиной, выглядел он не опаснее зубочистки. Первый же мой удар станет последним, после такой наглой агрессии разъяренная касатка меня, не жуя, проглотит. Вместе с мечом. Так что пришлось разворачиваться и ускоренным темпом плыть обратно в пещеру, – уж лучше пуля, чем зубы. Мне удалось преодолеть всего лишь треть пути до пещеры, когда последние молекулы кислорода покинули мои легкие. Опять двадцать пять! Видимо, кому суждено утонуть, того не повесят.

С трудом пресекая собственные рефлекторные попытки вдохнуть морскую воду и автоматически подсчитывая белые вспышки замелькавшие перед глазами, я не сразу сообразил, что две яркие точки, почему-то ведут себя странно: не мельтешат, как рекламные ролики, а медленно, но верно увеличиваются в размерах. Отравленному углекислотой мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы опознать в них приближающиеся фонари. Стало быть, японцы, обнаружив брошенный акваланг, решили последовать за коварным похитителем национального достояния (хотелось верить, что никак не меньше), справедливо полагая, что если у меня хватит дыхания для преодоления водной преграды, то и им это будет по плечу. Сейчас они увидят меня и… Им даже делать ничего особенного не придется. Потому что через полминуты они спокойно смогут вынуть меч из моей остывающей руки. Хренушки! Не видать им меча, как своих Северных территорий.

Я рванулся к стене (подальше от электрических лучей) сжигая в крови остатки кислорода, и неожиданно обнаружил там рассекающую ее щель, достаточно широкую, что бы я мог в нее протиснуться. Что я и сделал. Забившись в щель, насколько позволяла ее глубина, я еще успел позлорадствовать, глядя на проплывающие мимо расплывчатые фигуры, и не без основания решив, что пора сказать пару теплых слов Господу богу, возвел очи горе.

Сначала, мне показалось, что это предсмертный бред. Потом, – что обман зрения, а потом… А потом я изо всех сил заработал конечностями, чтобы через несколько самых длинных в моей жизни секунд всплыть в небольшой каменной полости, в которой было достаточно света для того, чтобы я заметил его, втиснувшись в щель, но недостаточно, чтобы заметили проплывающие по тоннелю японцы.

Вцепившись в каменный край, я долго и с наслаждением дышал. Не двигался, не думал, просто дышал, постепенно приходя в себя. И когда пришел, обнаружил, что меч по-прежнему находится в моей правой руке. Н-д-а-а… А я ведь даже не подозревал в себе такой сильной тяги к чужому имуществу. У меня едва хватило сил взобраться на узкий каменный карниз, прилепившийся к стене примерно на полуметровой высоте от поверхности воды. Этот подвиг едва не стоил мне жизни, потому, что проклятый меч, словно мстя за одному ему ведомые обиды, постоянно выскальзывал из дрожащих от напряжения рук. И выскальзывал так, чтобы оказаться поближе к моей сонной артерии. Оборони царица небесная.

Но вот я, балансируя на узком карнизе, выпрямился во весь рост, и осторожно двинулся по нему навстречу путеводному свету. Мне пришлось оставить позади не меньше тридцати метров, когда карниз резко расширился, и я оказался в небольшой, хорошо освещенной пещерке. Прямо надо мной, метрах в трех, уходила вверх каменная труба, в которую приветливо заглядывало невозможно голубое небо. Я опустился на камень, и, стараясь унять пробегающую по телу дрожь, только сейчас признался себе, что в жизни не испытывал столько страха, сколько выпало на мою долю в этом проклятом отпуске. Старею, наверное.

В том, что старею, я убедился еще раз, когда попытался взобраться по почти вертикальной стене пещеры, чтобы втиснуться в узкое отверстие ведущей к свободе трубы. Но если быть откровенным, то старость тут почти не причем. Во всем была виновата жадность. Ну, ни в какую не желал я бросить доставшейся мне такими муками самурайский меч. И, наверное, не меньше получаса потратил на безрезультатные попытки подняться к трубе с помощью только одной руки (вторая намертво вцепилась в рукоять меча и категорически отказывалась ее выпускать). Однако, мне все же пришлось сдаться и начать внимательно оглядывать пещеру в поисках укромной ухоронки для моего почти боевого трофея. Но ничего подходящего не находилось и я двинулся в обратный путь по узкому карнизу, пока не разглядел в сгущающейся тьме на уровне моей поднятой руки россыпь нешироких щелей. Встав на цыпочки, я с большим трепетом пристроил клинок в одном из таких углублений, предварительно запомнив кое-какие ориентиры по которым, впоследствии собирался его отыскать. В том, что мне предстоит вернуться, никаких сомнений не было. Вот только в лагерь сбегаю за веревкой, и – сюда. Чтобы от такого сокровища отказаться, нужно быть либо идиотом, либо пофигистом, а мне всегда хотелось надеяться, что я не подхожу ни под одно из этих определений. И потому, еще раз зафиксировав в памяти свой тайник, я вернулся к лучу света в темном царстве, чтобы, истратив почти все оставшиеся силы на подъем, выбраться из каменной ловушки.

Мне еще пришлось приходить в себя, лежа рядом с отверстием, через которое выбрался, и наблюдая за плавным движением вспененных ветром облаков. Но позволить себе роскошь потратить много времени на это весьма приятное занятие, я не мог. Нужно вставать, бежать и предупреждать. Всех. И пограничников, и смотрителей маяка, и… И Витьку с Ольгой, черт побери! Мало ли, что может произойти, повстречайся они с японскими "черными следопытами" на узенькой тропинке.

Я с сожалением поднялся с нагретого солнцем камня и осторожно двинулся в сторону лагеря. А к пограничникам пусть потом Витька бежит. В отместку. К тому же в этом случае у меня появится время на неизбежный разговор Ольгой. Должны ведь мы, в конце концов, расставить все точки над "i". Хотя, чего их ставить, и так все уже ясно… А неясно только одно: как я дальше жить буду? Не сопьюсь, ненароком? Хренушки, я такую карьеру сделаю! Она еще пожалеет… И он пожалеет, потому что я ему все равно морду набью! Вот только килограмм двадцать мышц накачаю, и обязательно набью… Жаль только, что мне от этого легче не станет… И т. д. и т. п.

Чтобы отвлечься от не вовремя посетившей меня мировой скорби, пришлось значительно ускорить шаг; тут уж все мое внимание было поглощено тем, чтобы удержаться на наклонных плоскостях и не порезать босые ноги об острые грани скал. Наверное, поэтому я прозевал тихий шелест каменной осыпи за спиной. И только фонтан искр взметнулся перед глазами, когда обломок скалы, пущенный тренированной рукой врезался мне в затылок. А потом наступила тьма.

В себя я приходил долго: то всплывая со дна чернильного небытия, то погружаясь в него вновь. И первой мыслью посетившей меня после возвращения из глубин беспамятства стала следующая: "Хвала второму по важности резиновому изделию (гидрокостюму то есть) за то, что смягчил удар и мой затылок остался не проломленным! Тому, кто решил сыграть со мной в "камушки", крупно повезло: еще немного и я бы унес тайну местонахождения самурайского меча с собой в могилу". В том, что именно из-за этого куска старого железа, я влип в очень неприятную историю, никаких сомнений у меня не было.

Когда, глаза мои, наконец, открылись, передо мной замаячил смутный рассеянный свет, и я мгновенно понял, что опять нахожусь в пещере-складе времен Второй мировой войны. Только теперь у меня нет ни единого шанса выбраться отсюда. Не для того потомки самураев ловили негодяя, похитившего национальное сокровище, и тащили сюда, чтобы просто так отпустить. Если я все правильно понял и их интересует приватизированный мною меч, то, как только они его получат – моя песенка будет однозначно спета. Спета она будет и в том случае, если я, вдруг набравшись ослиного упрямства, не пожелаю отдать в их руки вожделенное оружие; тогда оставшаяся часть моей жизни будет более длинной, но очень, очень болезненной. Па-ба-ба-бам.

Ведро морской воды, выплеснутое прямо в лицо, заставило меня зайтись надсадным кашлем. Тело непроизвольно дернулось, но с каким-то очень необычным лязгом, и я запоздало сообразил, что связан ржавыми цепями по рукам и ногам. Увидев, что я подаю такие активные признаки жизни, обрадованные японцы, окружившие меня, что-то загомонили и вытолкнули вперед абсолютно седого пожилого японца.

– Здравствуйте, меня зовут Акира Судзуки – поздоровался он вежливо, и от этой вежливости мне стало совсем не по себе, – Не желаете ли назвать свое имя? А так же имя человека, который вас нанял?

Его русский был практически безупречен. Никакого акцента. Даже ставящий в тупик большинство жителей страны Восходящего солнца звук "л", который они упорно заменяют на "р", в его устах звучал ничуть не хуже, чем у дикторов "НТВ".

– Я повторяю свой вопрос, – голос японца стал чуть-чуть резче, – Кто вас нанял?

И я понял, что пришла пора отвечать, иначе…

– Никто меня не нанимал. Я оказался здесь абсолютно случайно.

– И абсолютно случайно нашли меч, который мы разыскивали?

– Совершенно верно.

– Это – ложь. Вы не смогли бы найти меч, если бы не имели точных сведений, где именно его нужно искать. Он был очень хорошо спрятан.

– Ничего себе, "хорошо"! – возмутился я, – Валялся за штабелями ящиков, как простая железяка!

По тому, как оживились остальные японцы, стало ясно, что многие из них (если не все) худо-бедно понимают русский. Они несколько минут возбужденно переговаривались, яростно жестикулируя, и кидая в мою сторону ненавидящие взгляды, после чего высокий японец с резкими чертами лица (наверное, самый главный), что-то приказал седому.

– Вы опять врете, – улыбнулся мне переводчик, – Но это не важно. Как не важно и имя того, кто послал вас сюда. Нам оно известно. Нас интересует только одно: где сейчас находится меч?

Я молча отвел глаза и постарался быстренько решить уравнение с двумя известными: если обе линии моего поведения приведут к одинаковому концу, то стоит ли страдать из-за простого куска железа. Не лучше ли, отдать меч и умереть без мучений? А с другой стороны…

А с другой стороны, меня уже схватили цепкие японские руки и, перевернув со спины на живот, прижали к полу так, что я и вдохнуть, как следует, не мог. Видимо, моя молчаливая задумчивость была воспринята, как отказ от сотрудничества. Ну, сейчас начнется…

– Вы зря разыгрываете героя, – коротко усмехнулся переводчик, – Сейчас вам станет ясно, что для нас… как это по-русски… "развязать язык" любому упрямцу не составит труда.

Что-то металлически звякнуло, и я, до упора вывернув голову и скосив глаза, увидел в руках седого несколько тонких длинных иголок, в которых сразу узнал специальные иглы для акупунктуры. И так, как при всем желании, я был не в состоянии даже пошевелиться, то мне оставалось только смотреть, как его рука с зажатой в ней иглой движется в направлении моего затылка и исчезает из поля зрения. Укол – и у меня зашумело в ушах. Еще один, – и я перестал ощущать свое тело. А вошедшая точно в затылочную ямку третья игла погрузила мое сознание в серую мглу, куда из невообразимого издалека долетали вопросы седого. И мои правдивые ответы. Не знаю, как действует знаменитый "наркотик правды", но это иглоукалывание по эффективности, пожалуй, имело все шансы его превзойти.

Когда я снова вернулся в реальный мир, "черные самурайские следопыты" собрались в круг и что-то горячо обсуждали. Еще бы! Ведь добраться до меча они по-прежнему не могли. И как бы подробно я не отвечал на их вопросы, а без следственного эксперимента на местности им ни за что не найти отверстие, через которое я выбрался на белый свет. Значит, меня развяжут; значит, выведут из пещеры; значит… Значит, у меня появится шанс!

Сейдой переводчик отделился от продолжающей спор группы и, подойдя ко мне, присел на корточки.

– К сожалению, иглы могут не все, и чтобы вернуть меч, нам понадобится ваше добровольное сотрудничество, – сказал он, вертя в пальцах иглу, – Думаю, вы согласитесь. Иначе могут пострадать два дорогих вам человека. Вы уже рассказали нам, где разбили лагерь, а остальное – дело нескольких часов. Сейчас мы уйдем. Уже вечер и скоро к нам пожалуют ваши пограничники; так, на всякий случай. Поэтому мы должны быть на месте… А у вас для раздумий впереди вся ночь.

Игла в его пальцах замерла в ожидании и снова вонзилась мне в шею. Знакомое онемение распространилось по телу. Им и связывать меня не нужно, – кольнул и все, аллес. Проваляюсь тут до утра без движения. Ну, где вы видели тюрьму эффективнее, чем собственное тело? Из нее даже сбежать нельзя. И я, проводив взглядом шесть исчезающих в тоннеле фигур, медленно закрыл глаза. "Ах, какое искушение, – отомстить коварным изменьщикам! Тем, кого я еще совсем недавно считал самыми близкими людьми. Отомстить, даже не замарав рук. Предатели не заслуживают снисхождения… Растоптали мою жизнь, теперь заплатите своей!" – вот такие кровожадные мысли не посмели даже проездом оказаться в моей голове. Проклятая железка не стоит и трех волосков с головы Ольги, или Витькиного зуба, который я в запале собирался выбить ему в отместку за предательство. Жаль, что теперь не сумею. Да пусть эти японцы своим самурайским наследием подавятся! Приведу их завтра на место, и пускай потом делают со мной, что хотят. Может, даже не убьют. Оставят здесь неподвижно валяться, под воздействием своих чудесных иголочек, пока сами не уберутся восвояси. Н-да. Не ожидал от себя таких наивных рассуждений. Воистину, надежда умирает последней!

Прошло не так уж много времени. Закат еще не отгорел, заливая розовым светом пол пещеры, когда в тоннеле послышались осторожные шаги. Неужели?! Неужели Витька сумел разыскать основной вход и сейчас для меня наступит хэппи энд?! Хренушки… Очевидно, лимит моего везения уже исчерпан на много лет вперед, потому что я еще издали различил белую шевелюру Судзуки. Он-то что здесь забыл?

– Вот, забыл, – подошедший вплотную японец помахал перед моим носом фотоаппаратом-мыльницей, – Пришлось вернуться. Вам, наверное, очень скучно одному… И раз уж я опять здесь, не поговорить ли нам еще?

С этими словами он извлек из кармана уже ставшие родными иглы и снова погрузил меня в серое ничто. Я отчетливо слышал его голос, слышал, как отвечаю ему, но вопросы не осознавались, и смысл ответов безнадежно ускользал. О чем ты спрашивал меня, хитрый старик, довольно поблескивая черными глазами? Что тебе нужно? Почему ты пришел сюда один, ведь фотоаппарат – только предлог? И что я выболтал тебе, одурманенный стальными иглами?

– Ну, вот и все, – сказал странный переводчик, и я почувствовал, как две иглы из трех покинули мое тело, – Теперь можно и отдохнуть, а чуть позже я снова навещу вас…

– Чтобы скрасить мое одиночество? – едва слышно прошептал я, преодолевая сопротивление онемевших губ.

Брови японца поползли на лоб в непритворном удивлении. Он что-то пробормотал на своей мове, а потом перешел на русский.

– Вы очень редкий человек, Семенов-сан. Обычно после моих игл люди даже дышат через раз, а вы…

И Судзуки (видимо на всякий случай) еще раз ткнул меня иглой. Теперь я не мог даже удержать глаза открытыми. Налившиеся свинцом веки закрылись, и ни под каким видом не желали открываться.

– До свидания, Семенов-сан, – донесся до меня голос Судзуки, отраженный стенами тоннеля, – До очень скорого свидания.

Я лежал на каменном полу, начиная потихоньку замерзать на вездесущем сквозняке, и размышлял над крайне важной насущной проблемой: какого хрена мое тело, одетое в гидрокостюм, не чувствует, не движется, но почему-то мерзнет. Холод ощущался каждой клеткой, и я ничего не мог с ним поделать, точно так же как и со своей неподвижностью. Приходи, кто хочет, делай, что хочешь… Все мысли были передуманы, все страхи прочувствованы, все надежды потеряны… В наличии осталось одно безразличие. Я даже немного согрелся в его равнодушных объятиях и сам не заметил, как провалился в сон, в сотый раз повторяя про себя народную мудрость об интеллектуальном превосходстве утра над вечером.

Проснуться мне довелось от яркого света, направленного в лицо. С огромным усилием я приоткрыл один глаз. Судзуки, вооруженный фонарем, сидел возле меня на корточках и терпеливо ждал моего пробуждения.

– А вы не из трусливых, – констатировал он, – Не всякий на вашем месте сумел бы заснуть. Наверное, вас интересует, зачем я пришел? Все очень просто. Я действительно пришел скрасить ваше одиночество и рассказать одну поучительную историю. Историю, берущую свое начало в этой самой пещере. Заметив за русскими нехорошую привычку перебивать старших в самый неподходящий момент, я пока не стану возвращать вам голос. Так что придется потерпеть и выслушать старика от начала и до конца.

Он на секунду замолк, прикрыв глаза, и продолжил:

– Это случилось в августе 1945 года. Молодой офицер императорской армии из старинного самурайского рода Накамура, получил задание в очень короткий срок подготовить к консервации склад с оружием и боеприпасами, в котором мы с вами сейчас находимся. Приказ был выполнен в точности. За офицером и его подчиненными пришел корабль, – страна Восходящего Солнца не разбрасывалась способными кадровыми военными. Но перед тем, как покинуть остров, офицер, заметил, что боевой дух его солдат упал. Они почти открыто говорили о проигранной войне, о тяготах поражения… Тогда молодой и горячий Накамура, поклялся перед солдатами, на мече своих предков, что Япония обязательно вернет себе покидаемый ими остров. И что он лично не будет знать покоя, пока не возвратится сюда. А в подтверждение своей клятвы, офицер снял с пояса меч и спрятал его в этой пещере в одном из ящиков. Прошло время. Разгромленная Япония поднялась с колен, Накамура поступил на государственную службу, женился, радовался рождению двух сыновей… Но неисполненная клятва жгла его изнутри каленым железом. Так, кажется, у вас говорится. А потом… Потом сыновья выросли и заразившись западной отравой перестали прислушиваться к словам стареющего отца. Деньги. Богатство. Вот на что променяли они фамильную честь. Старший связался с якудза, а младший занялся мелким бизнесом. Старый Накамура проклял сыновей. Но им, кажется, было все равно. Прошло время. Старший сын стал вторым человеком в клане Ямагути. А младший основал свою финансовую империю. И с каждым годом обоих все чаще стало беспокоить, то, что отец, живущий на одну пенсию в маленькой деревушке, запрещает в своем присутствии даже произносить их имена. Они жаждали примирения. И такой случай им вскоре представился. Старый Накамура серьезно заболел и почувствовал близкое дыхание смерти. Но он не мог умереть, не исполнив клятвы. И тогда он пообещал, что тот из сыновей, кто вложит меч предков в его иссохшую руку, будет прощен. Но только один. Вот так и вышло, что пять якудза из клана Ямагути, посланные старшим сыном, оказались на этом острове. Вместе со скромным старым переводчиком. У них были точные сведения, где нужно искать меч. Но они не нашли его там. Потому, что старый переводчик предыдущей ночью уже побывал в пещере и перепрятал меч. Чтобы потом передать своему благодетелю – младшему Накамуре. И все было хорошо, пока не появились вы.

И старик, который с легкостью обвел вокруг пальца японских мафиози, со злостью ткнул в меня иглой, возвращая право голоса. После нескольких неудачных попыток заставить губы и язык повиноваться, я сумел выдавить нечто членораздельное.

– Для чего вы мне это рассказали? Неужели не боитесь… что, когда утром якудза придут сюда… я все им расскажу? Ведь, насколько я понял… они достаточно понимают по-русски…

– Я не боюсь. Вы ничего не расскажете. Больше того, вы и меч отдадите не якудза, а мне.

– С какой стати?

– Видите ли, еще днем, когда мы с вами беседовали, вы рассказали, что приехали из N***ска. По счастливому совпадению там же проживает один из партнеров младшего Накамуры по совместному бизнесу. Это показалось мне интересным. И поэтому я вернулся, якобы за фотоаппаратом, но на самом деле мне нужно было кое-что у вас выяснить…

Он мог не продолжать. Обострившийся до предела рассудок, заключивший временное перемирие с интуицией, уже подсказал мне, что за этим последует. И не ошибся.

– Спутниковый телефон – в наше время вещь необходимая. Я созвонился с партнером мистера Накамуры в N****ске и попросил его об одном маленьком одолжении. Думаю, что вашего сына уже забрали из летнего лагеря. И если вы не отдадите мне меч… Не хочу огорчать вас, но в этом случае вашего сына не будет в живых.

Па-ба-ба-бам.

Судзуки даже наклонился, чтобы посмотреть, как я отреагирую на его слова. Но, ничего интересного не увидел на моем одеревеневшем лице.

– Я понимаю, как нелегко вам будет сделать выбор между женой и сыном, и поэтому даю вам время подумать. До утра. Сейчас два часа ночи, в шесть я приду за вами.

– А как же якудза? – только и мог спросить я.

– О, они проспят несколько дольше, чем рассчитывали, и нам не помешают.

– Одного не пойму, – начал я рассуждать, чтобы хоть на какое-то время отогнать страшный призрак вставшего передо мной выбора, – зачем вы так все усложнили? Зачем понадобилось перепрятывать меч, когда вы могли со своими талантами сделать так, чтобы якудза в одно прекрасное утро вообще не проснулись? А сами, прихватив меч, сели бы на браконьерское судно, якобы случайно оказавшееся в этих водах, и ищи ветра в поле… то есть в море.

– И навлечь на своего благодетеля гнев клана Ямагути? Ведь старший Накамура сразу же обо всем догадается, – усмехнулся Судзуки. – Так что в каком-то смысле ваше появление мне на руку. Неучтенный фактор. Форс-мажор. Досадная случайность. Упрямец, отказавшийся выдать тайну местонахождения меча, несмотря на все принятые меры. Да, вас мне послала сама судьба…

– Но почему вы так уверены, что я сделаю выбор в вашу пользу?

– Потому что вы – русские, так же как и мы – японцы, очень дорожите своими детьми. Кроме того, недавно вам стало известно об измене вашей жены, так что…

Ах, ты старый японский хрыч! Выпытал у меня даже ЭТО! Мне пришлось приложить огромные усилия, чтобы не дернуться, – Судзуки совсем необязательно знать, что по какой-то причине захватившее меня онемение, пошло на убыль, и при большом желании я даже смогу пошевелить рукой.

– Так что, разрешите откланяться, – японец поднялся, – Надеюсь, что к тому времени, когда я вернусь, вы примете единственно верное решение.

И свет фонаря, прыгающий по стенам тоннеля в такт его шагам, очень скоро сменился непроглядной тьмой. Но на душе у меня напротив было светло и радостно. Еще бы! К рукам почти полностью вернулась подвижность, и я уже попробовал на крепость цепи, опутывающие меня, как паутина муху. Жаль безрезультатно. Видимо не настолько они проржавели, чтобы рассыпаться от моих потуг. Что ж попробуем по-другому. И я начал извиваться как уж на сковородке, пытаясь освободить правую руку, которая как мне показалось, прилегала к телу не так плотно как левая.

Не буду утруждать вас подробностями, но прошло не так уж много времени, прежде чем мне удалось выполнить задуманное. А дальше все пошло как по маслу, и я очень быстро освободил верхнюю часть своего драгоценного туловища от крепких объятий цепи. Но каждый плюс состоит из двух минусов: горизонтального и вертикального. Вот и в моем случае без двух минусов не обошлось. Во-первых, ниже пояса мое тело по-прежнему оставалось онемевшим, и о том, чтобы пошевелить ногами приходилось только мечтать. Во-вторых, оказалось, что меня связали несколькими цепями, и освободить ноги от них не удавалось, потому, что в отличие от рук к пальцам чувствительность не вернулась и распутать наверченные узлы, оказалось им не по силам. Ну и ладно. Так поползу. Не промахнуться бы только мимо тоннеля.

И я пополз. Целых два метра прополз, пока невидимая в темноте цепь, приковавшая ноги к железной опоре, поддерживающей балку, не натянулась, и не пресекла мою попытку к бегству. Па-ба-ба-бам. Не собираясь так просто сдаваться, я повернул в сторону и, описывая возле опоры окружность, стал шарить в темноте в поисках достаточно тяжелого предмета, чтобы попытаться разбить цепь, но, увы, кроме рассыпанных ржавых гвоздей, на которые постоянно натыкались мои многострадальные руки, ничего обнаружить не удалось. Наверное, у судьбы были относительно меня совершенно другие планы.

Я неподвижно сидел, прислонившись к опоре, и уже в который раз прокручивал в голове эпизод, вычитанный лет десять назад в одной умной книжке. В годы немецкой оккупации везли на расстрел еврейские семьи. И один сердобольный полицай за золотые сережки, примеченные им в ушах молодой симпатичной еврейки, к подолу которой испуганно прижимались двое черноглазых мальчишек, предложил спасти одного из них. Несчастная женщина долго упрашивала его не разрывать ее материнское сердце, но спасти двоих полицай не смог бы при всем желании. И тогда молодая мать, крепко прижав к себе сыновей, отказалась от помощи, будучи не в силах решить: кому из детей она во второй раз подарит жизнь, а кого обречет на смерть. Тогда это решение любящей матери показалось мне сущей дикостью, но теперь…

Я не буду выбирать. Слышите? Я отказываюсь! Пусть это сделает кто угодно: Бог, судьба, случай… только не я! И тут у меня, кажется, появилась идея, каким образом избавиться от кошмарного выбора. Идея еще только обрастала доказательствами, а бесчувственные пальцы уже пытались поднять с пола, с трудом обнаруженный здоровенный ржавый гвоздь. Сейчас… Сейчас… Нужно только точно попасть в сонную артерию… И может быть, спектакль, который был поставлен для меня японскими режиссерами, не станут доигрывать до финала, если единственный зритель покинет зал. Может быть, они не захотят рисковать, воплощая в жизнь свои угрозы, если меня не станет. Может быть. Но даже если… Это будет уже не мой выбор. Простите меня, родные мои! Простите, если сможете. Наверное, я ослеп, потому что не вижу другого выхода. Прощайте… Неловко зажатый в кулаке гвоздь двинулся к шее, и … буквально раскрошился у меня в руках, даже не проколов гидрокосюма. Н-д-а-а. Облом подкрался не заметно…

Я перепробовал на прочность еще с десяток гвоздей, прежде чем понял, что этот номер до безобразия дохлый. Провалявшиеся больше полувека при почти стопроцентной влажности гвозди были изъедены ржавчиной до основания. В отличие от цепей, сталь которых была не в пример лучше и почти не подверглась разрушению. Холодный пот выступил на моем лбу, неужели меня все-таки заставят выбирать? Хренушки!

Руки зашарили по холодным граням опоры. Что-то всплывало в моей памяти, какая-то несообразность бросилась мне в глаза, когда я, обследуя пещеру, пару раз проходил мимо. Ага, нашел! В стальном корпусе опоры пальцы нащупали обглоданную ржавчиной дыру. Несколько раз ударив локтем, я обломал крошащиеся края, и, убедившись, что устоявший под ударами острый выступ достаточно крепок, попытался избавить запястья от плотно прилегающих браслетов гидрокостюма. Но резиновые рукава не поддавались, и мне пришлось, выдав пару нецензурных выражений в адрес завода изготовителя, навалиться всем весом на прижатую к выступу руку, и рвануться в сторону. Удовлетворенно ощупав образовавшуюся в костюме дырку, я снова положил руку на выступ и вздрогнул от холодного прикосновения металла к коже. Ну, что ж, продолжим.

Боли я почти не почувствовал (спасибо волшебным иглам Судзуки), услышал только противный треск. А потом еще и еще. Глубже, нужно глубже. Острый край на поверку оказался не таким уж острым, но спасибо и за это. Теперь вторую руку. Так. И так. И вот так. Хорошо, что я ничего не вижу, иначе…

Все. Дело сделано, осталось только немного подождать. Я постарался поудобнее улечься на полу и, прижавшись щекой к холодному камню, закрыл глаза. Больше я их не открою. Никогда…

Сколько раз можно повторять: никогда не говори никогда! Я все-таки открыл их. Еще бы не открыть, если в лицо опять хлынул поток холодной морской воды, которая, попав на располосованные руки, обожгла их не хуже серной кислоты.

– Что ж вы, Семенов-сан, так глупо поступили? – озабоченно спросил Судзуки, безнадежно портя мой гидрокостюм, втыкая то туда, то сюда своих стальных помощниц, – Неужели надеялись, что вам удастся таким образом ускользнуть от нас?

Я молча отвернул голову и обнаружил в сером предутреннем сумраке стоящих вокруг хмурых якудза. Не смотря на то, что мне было не до смеха, злорадная улыбка выкристаллизовалась на губах: не вышло у Судзуки отделаться от вездесущих мафиози, не проспавших назначенный час. Я же получил небольшую отсрочку, потому что даже при всем желании не смог бы сейчас встать и тем более идти, а тащить меня на себе, рискуя наткнуться на пограничников, японцы поостерегутся. Так что второй раунд нашего противостояния все равно остался за мной. Смакуя эту воодушевляющую мысль, я неприлично широко улыбнулся. И, как выяснилось, зря!

Взбешенный моим поведением, главарь пятерых якудза, выкрикнул что-то старому Судзуки, очевидно попеняв на не оправдавшее доверие иглоукалывание, и скрылся из поля моего зрения. Старый переводчик, что-то протестующе крикнул ему вслед, и, не дождавшись ответа, безнадежно махнул рукой. Зато остальные якудза одобрительно зашумели, и это почему-то мне оч-чень не понравилось. Когда же я увидел вернувшегося главаря, решительно помахивающего военной катаной, настроение испортилось окончательно.

Не успели мои подозрения оформиться, как один из якудза перевернул меня на живот, а второй, вытянул вперед мою левую руку и заставил пальцы растопыриться, наступив на кисть ботинком. Теперь уже совсем не трудно было догадаться, что все закончится воплощением в жизнь еще одной старинной традиции мафиозных кланов. Оборони царица небесная… Клинок катаны сверкнул и, резко упав вниз, высек искры из каменного пола, по пути отделив мизинец от предназначенного ему природой места, а глумливое эхо на все лады повторило мой крик.

Когда я немного пришел в себя, Судзуки уже заканчивал перевязку. Никого из якудза по близости не оказалось.

– Вы всего лишь отсрочили неизбежную развязку, – поучительно разъяснил мне он, – В прошлый раз я был небрежен, и, понадеявшись на свой опыт, колол вас через гидрокостюм. Скорее всего, именно поэтому одна из игл вошла не совсем туда, куда я ее направил. Больше такого не повторится.

С этими словами он вынул из кармана перочинный нож с многочисленными лезвиями и, немного провозившись, обнажил мою шею и затылок. Затем последовали два укола, и я снова стал беспомощней новорожденного младенца.

– Думаю, что благодаря моему искусству, вы сможете самостоятельно передвигаться дня через три. Вот тогда мы и вернемся к теме нашего разговора, а пока наслаждайтесь временной отсрочкой. И думайте. Ах да, из-за большой потери крови вам необходимо сейчас как можно больше пить.

Он достал откуда-то из-за спины небольшую фляжку и поднес к моим губам. Холодная до ломоты в зубах вода потекла по гортани, и мой кадык рефлекторно заходил, проталкивая ее в нужном направлении.

– Вот и хорошо, – улыбнулся мне японец, – Вечером я приду опять, и мы поговорим о вашем решении. До свидания.

Когда его шаги затихли в отдалении, я мысленно выругался, поскольку сделать это вслух, все равно не мог. Потом немного поразмыслил о том, почему не успел истечь кровью, и решил, что во всем виноват гидрокостюм, слишком плотно обхватывающий запястья чуть ниже порезов. А потом… Потом скис окончательно. Да, я получил временную отсрочку, но и только. Чтобы продолжить игру, мне нужно каким-то образом растянуть ее во времени, и при этом получить относительную свободу действий. Осталось всего ничего: придумать, как этого добиться. Порывшись в памяти, я должен был признать, что ни о чем похожем не читал и не слышал, стало быть, придется ломать голову самому … Нд-а, не оправдала ты моих надежд, старушка память. Память! Ну, конечно, память! Мне нужно потерять память, и тогда меня попробуют переправить домой, чтобы утерянные воспоминания проклюнулись на родной почве. Если, конечно, этот чертов меч, так важен для них. Но попробовать стоит… Только как?! Я даже головой о камень треснуться не могу, в надежде приобрести амнезию. Остается…Остается только один путь, в который я до сих пор до конца не поверил – экстрасенсорика, азы которой мне все-таки умудрился вдолбить в меня экстрасенс Андрюша.

Я закрыл глаза и попытался представить свою память в виде самой обыкновенной книги. И сам удивился, что очень скоро мне это удалось. Я отчетливо увидел ее: книга была толстенной, наполовину исписанной убористым мелким почерком, да еще почему-то с кляксами, зачеркиваниями и развеселыми рисунками на полях. Не память, а конспект по сопромату! А теперь берем ведро с серной кислотой и начинаем погружать туда книгу… Когда край книги-памяти уже коснулся весело забурлившей кислоты, мне на секунду показалось, что ее брызги попали мне на грудь. Шипя проклятья, я мысленно продолжал погружать книгу в ведро, но что-то мешало и мне никак не удавалось воплотить желаемое в жизнь, пусть даже и воображаемую. Повнимательнее вглядевшись в невесть откуда взявшееся препятствие, я с удивлением обнаружил между книгой и кислотой двенадцать до боли знакомых мне рун. И чей-то бесплотный голос, неожиданно зазвучавший в самом сердце моего естества, прошептал, что, погружая книгу в кислоту, я сотру свою память навсегда, без малейшей надежды на восстановление.

Холодный пот прошиб меня при одной мысли о том, какую злую шутку я мог сыграть с самим собой. В следующий раз нужно будет действовать осмотрительней. А сейчас попробуем менее радикальное средство. И я быстренько заменил ведро на миленький бронированный сейф, куда и поместил воображаемую книгу, уже подпорченную с одного края кислотой. Потом подумал еще раз и вылепил в сейфе еще одно отделение, куда поместил несколько предварительно выдранных страниц, с информацией о мече. Так же мысленно захлопнул дверцу, и вместо обычного кода налепил на нее радостно сновавшие вокруг да около бледно-голубые руны. Потом защелкнул внешнюю дверь сейфа, секунду полюбовался своей воображаемой работой, и рассмеялся про себя, удивляясь до какого идиотизма может довести человека нештатная ситуация! Еще продолжая смеяться, я неожиданно почувствовал головную боль, которая все нарастала и нарастала, пока в глазах у меня не вспыхнул праздничный фейерверк, сменившийся вскоре абсолютной чернотой.

А когда чернота отступила, я вместо белой шевелюры Судзуки увидел огненно рыжие локоны Ирэн, озабоченно склонившейся надо мной.