Живая вода времени (сборник) Коллектив авторов

Там все как здесь – и розовый восход,

И белые туманы вдалеке, —

Как тени уходящих налегке…

Ты скажешь: «Ночь…» Прозрачный мотылек

Мне на ладонь доверчиво прилег.

Я буду ждать. Ни слова, ни строки,

Лишь слабое дрожание руки.

И страшно думать, что опять во сне

Мой скорбный ангел прилетал ко мне.

А может, в час позора и конца

Безумие за мною шлет гонца?

А может, просто сонный мотылек

Устал и, бедный, на ладонь прилег?!

…И бьются тени в мутное стекло,

Как будто чье-то время истекло.

А может, просто жизнь совсем пьяна?

Там, на дворе, лихие времена…

Ты скажешь: «Скучно жить в чужом краю!»

Я темные бокалы достаю.

…И золотые будут времена,

И прорастут иные семена

Побегом мощным, что не удержать.

И будет добрым этот урожай,

Питающий размеренную жизнь.

И ржавчиной покроются ножи,

Что лили человеческую кровь

За деньги и надменную любовь.

И тех, немногих, воплотив мечту,

Народы мира припадут к Кресту.

И попранный безумцами Закон,

Подняв из праха, возведут на трон.

И прогремят другие имена,

И золотые будут времена…

А нам – смотреть из темноты веков

На торжество осмеянных стихов,

На правду книг, растоптанных толпой,

В своем тщеславье злобной и тупой,

Вотще свою оплакивать судьбу,

Мучительно ворочаясь в гробу.

Когда борозда отвергает зерно

И плоть распадается в прах,

Когда прокисает в подвалах вино

И меркнет свеченье в зрачках,

Когда в отдаленных, укромных местах

Ликуют владыки земли,

Когда с пьедесталов в больших городах

Последних кумиров снесли,

Когда, неразгаданной тайной дыша,

Погосты рождают огни,

Когда в бездорожье блуждает душа,

Листая постылые дни,

Когда умирает последний солдат,

Оплакавший пепел святынь —

Тогда просыпается древний набат

В пространствах горячих пустынь.

В остывших кровях пробуждая огонь,

В цепи размыкая звено,

Сияющий Бог разжимает ладонь

И в землю швыряет зерно!

Пахнет дымом, и сера скрипит на зубах.

Но светло и покойно в зарытых гробах.

Воскресенья не будет. Пустыня окрест.

Уходя, я оставил нательный свой крест.

Мы избрали свой путь, обрубили концы.

Нас в упор расстреляли лихие бойцы.

Ты меня не разбудишь уже на заре,

Я остался в далеком своем октябре…

Проплывают видения в смрадном дыму,

Только кто одолеет холодную тьму!

Просветленные лица в убогих гробах,

Незамаранный цвет наших черных рубах.

Михаил Зубавин

Новые приключения Тимофея Маленькая повесть

Глава 1

Клад Жирика

– Странные существа – родители, – вздыхал Тимофей, страдая на даче. Он любил своих родителей, а они его, видимо, ненавидели.

Началось все весной. Тимофей ждал, когда его папа купит пиво в киоске, и встретил одноклассника Коляна.

– Здорово Жириновский! – заорал Колян. – Как дела, Жирик?

– Нормально, – ответил Тимофей.

А отец, услышав это, на сына кинулся: – Тебя прозвали Жириком?

– А что тут такого? Раньше меня ботаником звали, это было обидно, а Жириновского даже по телевизору показывают.

– Я тебе покажу, что тут такого. – сердито ответил отец, который в детстве четыре раза срывал голос, до одури задразнивая своего приятеля жиртрестом-мясокомбинатом. А приятель был стройней Тимофея.

Но Тимофей не знал этого и обиделся. Да, он не худышка, скажем, но не слабый отнюдь, всегда готов за себя постоять. Пусть обзывают его Жириком, но ведь не мясокомбинат подразумевают, а депутата. И сами родители все детство убеждали: – Съешь ложку за маму, за папу, будешь хорошо кушать, сильным станешь.

Однако стоило родителям про Жирика услышать, они взрослого одиннадцатилетнего Тимофея попытались в зайца превратить. Капуста, морковка, салатик, яблочки, ягодки – разве это еда? Мясо родители есть не запретили, но без гарнира, без вермишели, картошки, риса. А Тимофей больше всего в жизни любил макароны с маслом и сыром. Но мог жить и без них, если была каша, блины, оладьи, хлеба мягкого вволю.

А ведь Тимофей любил родителей. Совсем недавно он спас всю свою семью от страшного чертенка Телебобика. Тогда Тимофею помогал его друг домовой Степанычев, но главным был, конечно, сам Тимофей. Мама уже купила противовзрывалку, папа выпил сорок восемь ящиков пива, а бабушка превратила кухню в склад ядов. Все это, живущий в телевизоре Телебобик, сын черта Ажиотаж Спросовича и чертихи Рекламы Назавираловны, заставил купить родителей Тимофея. Еще мгновение, и мама Тимофея, уже выпившая по пузырю противоурчалки и противобурчалки, добралась бы до противовзрывалки, про папу с бабушкой и вовсе думать страшно было. Но Тимофей всех спас, а они? Зайца из ребенка сделали, зайца, да не барана.

В городе Тимофей выкручивался, то в гости к другу зайдет, то бутылки пустые сдаст, благо, много их после Телебобиковой рекламы у папы осталось, сдаст их Тимофей, булок купит.

А вот летом в дачном поселке Тимофея прижали. Родители и бабушка всех знают, всем запретили Тимофея подкармливать. Магазинчик, правда, в поселке имелся, но без денег ничего в нем не продавали, да и бутылки сдать было некуда.

И все лето Тимофея от голода просто сводило, играть не хотелось. Играл, конечно, с ребятами, но без большой радости, даже от драк и проказ удовольствия не получал. Много книг этим летом Тимофей прочитал, много дум об еде и справедливости передумал.

Страдал, страдал, но однажды его осенило: – Что я рыжий что ли? Чем я хуже других? В книжках столько кладов находят, и я найду. Жаль, что ни замков рядом с дачей нет, ни пиратов на поселковом пруду отродясь не водилось. Но ведь папоротников в лесу много. А в какой-то сказке говорилось: тому, кто цветы папоротника ночью найдет, все клады откроются.

Не зря раньше Тимофея ботаником звали. Нравились ему растения и книги о них. Знал он, что папоротники очень древние растения, почти как динозавры, а может и древнее. Папоротники не яблони и не розы, не умеют они цветы на ветках растить. Да и не цветочки у них, не шишечки, но нечто похожее, а растут они в земле сырой, в болотах и лужах. Растения на сушу из воды выбрались, и пока к земле привыкали, «цветы» в воде прятали.

Нашел Тимофей книжку, узнал, что папоротника «цветочки» похожи на зеленую арбузную косточку, и поиск клада начался.

Папоротника в ближнем лесу росло навалом, а комаров летало еще больше. Но Тимофею нужен был особый папоротник, растущий у болотца или лужи, а вот они, лужи эти самые, в отличие от комаров, долго не находились. Очень жаркое стояло лето, даже леса горели.

Когда же Тимофей все же отыскал нужную болотину, ему показалось, что его руки и ноги от укусов стали толще в два раза. Голове же вовсе думать не хотелось, только чесаться. Однако Тимофей не сдался, нашел таки торчащие из земли штучки, похожие на зеленые арбузные косточки.

Оставалось дождаться ночи. В сказке называлась какая-то особая ночь, но у Тимофея выбора не было. Во-первых, очень хотелось кушать. Во-вторых, какая именно в сказке называлась ночь, он не помнил. И главное, хотя Тимофею уже целых одиннадцать лет исполнилось, родители его то ли за грудничка его держали, то ли за арестанта, спать по режиму укладывали. Из дома ночью не отпускали. А сегодня мать с отцом в городе должны были остаться. Да и бабушка собиралась пойти к соседке в карты резаться.

Бабушка для Тимофея была начальником, но ею самой родители командовали и старались запретить делать все, что она любила. Бабушка же любила пить кофе с коньяком, курить и играть в преферанс на деньги.

– Это вредит твоему здоровью, у тебя повышается давление, – кричала Тимофеева мама, и папа согласно кивал головой. – Я тебе запрещаю делать глупости.

– Яйца курицу не учат, – пыталась защищаться бабушка, но под маминым напором тушевалась, отступала.

Однако стоило родителям уехать.

В общем, наш герой точно знал, раз бабушка за карты села, сигареты достала, рюмку коньяка и чашку кофе перед собой поставила, он до первых петухов свободен.

Захватив фонарь, садовый совок, дабы было чем клад откапывать, Тимофей через окно, пыхтя, выбрался из дома. Не ухали филины, не выли волки, не квакали лягушки, лишь лениво перелаивались поселковые собаки, пищали комары, а бабушки в соседнем дворе ругались из-за последней карточной взятки. Тимофей перелез через забор и устремился к лесу. А ночью в лесу страшнее, чем днем, и все время всякая дрянь под ноги попадается. Но раньше времени Тимофей решил фонарь не включать, дорогу к болотине он хорошо помнил. И Тимофей оказался прав. Вот уже и место нужное, осталось только под елками пролезть.

Заполз Тимофей под лапы и замер.

Рядом с его папоротником горел костерок, у которого, поедая снедь и что-то выпивая из стаканов, сидели мужчина и женщина, и сначала они показались ему похожими на студентов из соседнего дома отдыха. Тем более они часто и умело целовались. Но когда, прислушавшись, Тимофей услышал их разговор, он решил, что перед ним злодеи, и, может быть, он не ошибся.

Кто кроме бандита мог говорить так:

– Рванем? – подняв стакан, спрашивал разбойник.

– Долбану, – отвечала разбойница.

– Еще дернем? – хрипел мужчина.

– Грохнем, – рычала женщина.

– Добавим?

– Врежем!

– Вмажем!

Дальше Тимофей не слышал, но не потому что испугался, а потому, что комарам очень уши его понравились, и пришлось голову руками обхватить. Зато один глаз оставался открытым. Уж не за его ли кладом пришли сюда разбойники?

Все на свете заканчивается, заканчивается и плохое, устали, знать, негодяи злые умыслы строить. Даже не погасив костер, они, пошатываясь, убрели во тьму.

Не дыша, тихо-тихо, Тимофей по-пластунски подполз к папоротнику, нашел берег болотца, плюнув на комаров, только бы злодеи не заметили, натянул рубаху на голову, зажег под ней фонарь. И «зеленые арбузные косточки» предстали пред ним.

Глухо билось сердце. Сказка или обман? Уже давно выключив фонарь, Тимофей напряженно осматривался, откроется клад или нет?

И тут у костерка в траве блеснуло. Только невероятные глупцы в сказки не верят. Блестело не золото, не серебро, не прочая дрянь, а забытый злодеями котел, до краев наполненный теплыми макаронами с маслом и тертым сыром. Ох, Тимофей и оторвался. Как же славно в лесу ночью садовым совком макароны есть.

Занятый макаронами, Тимофей не заметил, что за ним из темноты внимательно наблюдает существо, похожее на маленького сухопутного крокодила.

Глава 2

Пиф и Квинт

Маленький сухопутный крокодил, которого занятый макаронами Тимофей не заметил, оказался Пифом.

Пиф был таксой, и с ним приключилась беда. Из беды он выкрутился, но, возвращаясь домой, заблудился, зато от Тимофея пахло его поселком, а ходить по следу Пиф умел восхитительно. Пиф в отличие от его друга сеттера Квинта обладал прекрасным нижним нюхом, чем очень гордился, он ощущал запах каждой травинки. Пиф никогда не терял след и высмеивал Квинта, частенько этот след теряющего.

Но сегодня, правду говоря, не налети Пиф на Тимофея, его бы нюх ему не помог, а Квинт со своим, так осмеянным Пифом высоким нюхом, поселок бы учуял.

Бывало, друзья забирались на холм, где, втягивая носом запахи, приносимые ветрами, Квинт рассказывал Пифу об утках на дальнем болоте, куропатках в лесу, колбасе в магазине и о запахе ужаса, прилетающем с севера. Пиф посмеивался, слушая эти сказки, но сегодня он убедился, что ужас существует.

Пиф и сам не понял, как попал в беду, бежал он вокруг поселка, искал кротовьи и мышиные норки, вдруг в плече как кольнуло, и он потерял сознание.

Очнулся Пиф среди этого самого ужаса. Он лежал в железной клетке посреди двора, обнесенного глухой стеной, рядом в таких же клетках сидели еще три собаки. Колли и боксер тоскливо жались в углах своих тюрем, лишь лайка, выставив из под губ клыки, рычала.

– Где мы? – осведомился Пиф.

– В собачьем аду, – вздохнула колли, и слеза скатилась с ее глаз.

– Тут страшнее живодерни, – угрюмо пробормотал боксер. А лайка прорычала: – Драться! – и снова выставила вперед зубы.

Пиф огляделся и у стены увидел собаку убийцу на длинной цепи, жадно посматривающую на них.

– Кто это?

– Ее на нас тренируют, учат убивать. Почти каждый день она рвет кого-нибудь. Ее к собачьим боям готовят, а мы умираем, скоро моя очередь, – ответил боксер.

– Разорву! – продолжала рычать лайка.

Убийца молчала, снисходительно посматривая на клетки, сегодня она уже задрала пуделя, и ее не особенно интересовало, кого придется убивать завтра. Лайка, конечно, раздражала своей наглостью, но запас злости на сегодня уже был израсходован.

А потом по двору прошли два ругающихся человека, и именно от них, а не от убийцы пахло страшным ужасом. Таким ужасом, что Пиф решил убежать. Он даже не знал, что ругаются из-за него. Главный ужас отчитывал помощника за то, что тот привез такую маленькую шавку. Помощник оправдывался, лучше убийце разорвать шавку, чем утерять вкус крови. Слов Пиф не понимал, но смысл их в целом ему был понятен.

Клетки, в которых держали пленных были устроены из стальных решеток, приваренных ко вкопанным в землю столбам. Низ решеток находился под землей. Но знали бы вы, как Пиф умел копать.

Только лишь начало смеркаться, только убийцу перевели в псарню с кондиционером, как Пиф принялся рыть. Вскоре над землей виднелись лишь его задние лапы и место, из которого эти лапы растут, потом пропали и они. Пришлось еще поискать лаз в стене двора. Ох, как сильно пришлось поискать, но взошедшие на небе звезды увидели Пифа уже на свободе.

Когда по следу Тимофея Пиф добрался до поселка, он сразу же пробрался к домику, в котором обитал Квинт, и пару раз призывно гавкнул.

Квинт считался дорогой собакой, хозяева в нем души не чаяли, спать вместе с собой в кровать укладывали, порой воспитывали, но чаще Квинт их воспитывал. Чего ему захочется, того он и добивался.

Услыхав лай Пифа, Квинт сдернул с хозяйки одеяло, нарочито громко стуча лапами, добежал до входной двери, и, стуча хвостом о стену, заливисто заскулил. Через пару минут друзья были вместе, а хозяйка, сторожа дверь, посапывала в кресле на веранде.

Квинт хотел было отругать приятеля за то, что его вытащили из постели посреди ночи, но, увидев Пифа, дрожащего, со вздыбленной на затылке шерстью, промолчал.

Захлебываясь тихим лаем, Пиф поведал о произошедшем.

Квинт трусом не был, но и он испугался.

– А как тебя в плен взяли? Может, ты нору раскапывал? У нор ты всегда голову теряешь.

– Пальнули в меня.

– Тогда с участков выходить без хозяев не будем.

– А если кошка пробежит?

– Кошка? – сглотнул слюну Квинт. – Кошка? А может, и не кинусь? А вдруг удержусь?

– И на пруд с нырками не побежишь?

– На пруд? На пруд побегу. Сеттер я или не сеттер.

– То-то. Делать-то что?

– Так сразу и не скажешь, – Квинт задумался. – Хорошо бы хозяевам рассказать, но глупые они у меня, только простые вещи понимают, знают мои команды: «гулять», «кормить», «играть», «не мешайте». Нет, сложного дела им не объяснить.

Внезапно Квинта осенило: – А давай с твоим пижоном посоветуемся.

– С каким пижоном?

– С домовым твоим, со Степанычевым.

Глава 3

Домовой

Домовой Степанычев в целом собак не жаловал. Парень он был молодой, не домовой даже, а домовенок, ему собаки сильно не досаждали. Вот дед Степан, в замке которого Степанычев провел свое детство, всегда домашних собак ругал. Что ни графиня в дедушкином дворце проживала, так обязательно с левреткой, болонкой, шавкой еще какой. А толку от них? Даже мышей не ловят, зато беспорядков уйма: и гавканье, и шерсть, и все домового норовят исподтишка тяпнуть. Хуже кошек, право слово, те тоже мешали порой, лезли не в свои дела, но и пользу дедушкиному замку приносили. Дед Степан грозил время от времени всю эту живность изничтожить, рвал бороду, стучал ногами. Грозен был дед, но отходчив, и графов своих любил, по именам знал всех, от первого, который в замок приехал, до последнего, при котором всю свою семью из замка выгнал.

Но все это происходило в далеком детстве. Степанычев и сейчас еще молод, даже не женат, безбород. В домике его родителей кошка проживала, а собак в его личном доме отродясь не водилось. Да и не дом у Степанычева, а домик, люди лишь летом постоянно живут, зимой хоть батарея в одной половине и греет, но батарея не печь, как в такой дом невесту привести, а без невесты дом не поднимешь. Вот у деда в замке столько печей было, что дед их даже пересчитать не мог. И по пальцам считал, и камушки в кулак откладывал, а все едино сбивался, рычал на детей, раздавал внукам затрещины и подзатыльники.

Да все это дела минувшие.

А вот этим летом в дом Степанычева люди привезли Пифа. Собака в доме! Степанычев даже потерялся сначала. И не болонка, не левретка, не те легавые, которых маленькие графята тайком от графа пускали в замок на креслах спать. Это существо выглядело и не как настоящая уличная собака: борзая там, гончая, сторожевая. Не поймешь, то ли собака в доме, то ли страшилище какое. Степанычев на ночь затаился в подвале за выступом кирпичной стойки и всю ночь слышал над головой топот коротеньких, но тяжелых ножек.

Выбрался утром Степанычев наверх, на пол значит, а там Пиф довольный сидит, а у его ног семь побитых мышей валяются.

Степанычев – домовой воспитанный, что ему оставалось делать. Снял колпак, раскланялся.

– Здравствуйте, уважаемый.

– И наше, гав, почтение, – ответил Пиф. – Пока эти лопухи спят, ты погляди, как славно я поохотился. Крысу, жаль, упустил. Исхитрилась в подвал юркнуть.

– Отличная охота, – согласился домовой. – А хотите, я вам в подвал лазы покажу?

– Не зови, гав, вы. Будем друзья. Крысиные подвалы, охота! Гав, ура, гав! Как я в городе мечтал об этом.

Внезапно разговор был прерван диким грохотом. Разбуженная лаем, протирающая глаза хозяйка, выйдя на веранду и увидев мертвых мышей, сама грохнулась мешком на пол.

Разговор был прерван, а дружба началась.

Знали бы вы, сколько дел домовому за лето надо переделать. И щели в стенах законопатить, и полы подтянуть, и растения всякие в саду, в огороде вырастить… (так ведь исстари говорится, заплати домовому налоги и спи спокойно). А еще за сверчками присмотреть, а огневой припас? Всего и не перечислишь.

Но собачья охота. Графы для нее псарню целую держали, конюшню, да еще людишек дюжину, а Степанычев с Пифом охотились вдвоем. Степанычев улюлюкал, а Пиф преследовал. Добыча, конечно, попадалась не часто, не совсем глупа оказалась эта серая нечисть, – как о Пифе прослышала, так по окрестности разбежалась. Но когда охотники ее находили. Есть упоение в охоте.

Однако и дела домовому делать надо, и у Пифа жизнь собачья не только к охоте сводилась, дружба она дружбой, охота охотой, но не близнецы они сиамские. Степанычев и не заметил исчезновения таксы, когда Пиф ночью вызвал его из подвала. Он сначала переобулся в охотничьи лапти, захватил боевой топорик и лишь затем выбрался на улицу.

Глава 4

Первый военный совет

– Зачем легавую привел? – с недоумением спросил Степанычев.

– Я породистый английский сеттер, – возмущенно огрызнулся Квинт, разинув пасть так, что домовой мог бы войти в нее, даже не пригибаясь.

– Вот и гонял бы уток, а с крысами какая от тебя помощь?

– А тебе не то что крысы, блохи не поймать. Утки же я тебе скажу. – и Квинт смачно проглотил слюну.

– Брехун, уток из луков, пращей, рогаток и ружей сбивают, ты тут причем, лодка безвесельная.

– Я лодка? РРР!

– Разгавкались, гав, беда пришла, а они, гав, как щенки лаются, – осадил спорщиков Пиф, – дело надо обмозговать, а они брешут.

– Дело, это когда дому на пользу, хозяйству, – начал рассуждать Степанычев, – чтобы припас увеличить, порядок обустроить, невесту найти, а разве мне сеттер найдет невесту? Сомневаюсь.

– Невесту тебе найти? Обгавкаюсь. А припас удобрений завтра же отложу.

– Щенки, гав, а со злодеями биться, разве, гав, не дело? – зло осведомился Пиф.

Пиф ростом Квинту ниже колена, да и характер у него скверный, задиристый, но страх встретил он, и именно он должен был объяснить все, собрать рать на борьбу.

К чести Степанычева надо заметить, что хозяйственный он хозяйственный, а сражаться за правое дело любил. Еще хлюпиком с водяными и лешими за дедушкин замок дрался, с Тимофеем черта Телебобика победил, как ему за друга Пифа не постоять? Ему даже Квинт симпатичен стал, когда он рассказ Пифа услышал.

– Если зло существует, то победить его надо, – важно начал рассуждать домовой, – но надо все рассчитать. Злая собака в злом дворе есть? Есть. Злые люди есть? Есть. А значит и шайтанчики водиться там должны. Ну, с шайтанчиками и собакой мы управимся.

– Так и управимся? – уже встречавшийся с ужасом скептически осведомился Пиф.

– Подраться я люблю, – щелкнул зубами Квинт и подпрыгнул. Он был крайне благодушным псом, когда его не обижали, но если на него нападали, сражался с остервенением, бесстрашно и весело.

– Ты врага, гав, не видел.

– Не в собаке дело, – перебил Пифа Степанычев, – стаю соберете, справитесь, да и шайтанчиков расколотим, не впервой, но у них еще человеки есть, а у нас?

– Нет, гав, мои хозяева не плохи, но глуповаты, им не втолковать о страхе. А втолкуй, пользы, гав, все равно не будет, они даже мышей боятся.

– Мои не боятся, но тоже глупы.

– Есть у меня один друг, – Степанычев вдруг покраснел, он знал, что летом Тимофей живет на даче, но занятый хозяйством и охотой, ни разу не навестил друга. Но не зря Степанычев был умным, он начал рассуждать про себя: «Я его не навещал, но ведь он меня тоже. Конечно, домового человек сам навестить не может, а я его могу. Но сказочно вызвать он меня мог? Мог, заклятие он знает. Но заклятие действует только тогда, когда у него беда. Значит, беды у него нет. А раньше была? Была. Он меня вызывал? Вызывал. Я ему помог? Помог. Так пусть он теперь мне и собакам помогает. Чего же я стыжусь?»

– Есть у меня один друг, – повторил Степанычев, – будут и в нашем войске людишки. Этим я сам займусь, а вы идите стаю собирать.

Глава 5

Стая гражданина Тимофея

Глупые одноклассники, бывало, дразнили Тимофея ботаником, бывало, Жириком, по лбу за это частенько получали, а порой и по носу, по ушам, в челюсть, ибо на самом деле был Тимофей серьезным гражданином своей страны. Родители из Тимофея часто ребенка пытались сделать, муштровали его, воспитывали. Но у кого родителей нет? У кого-нибудь, может, нет, вот те и не знают, какие странные существа эти родители. Говорят одно, думают другое, делают третье, и ничего в современной жизни не понимают. Но в целом они хорошие, их надо жалеть, любить, притворяться, что слушаешься, и тогда в семье будет порядок. Если, конечно, человек – настоящий гражданин, а Тимофей был им.

А вот товарищи Тимофея остались в городе, на даче он дружил только со своей старшей двоюродной сестрой Машей и Петькой-дурочкой. Почему дурочкой? Потому что Петька считал себя слишком умным, да и на самом деле знал многое, и когда спорил с другими, быстро терял контроль над собой.

– Все вы дурочки, – кричал Петька, – заткнитесь, сейчас я вам бестолковым все объясню.

Был Петька невысок, с виду не силен, и сначала его умные выступления приводили лишь к дракам. Но дрался Петька с упоением, бесстрашно и весело, а когда его стал поддерживать Тимофей со всей своей неукротимой мощью гражданина-победителя, драки прекратились, да вот прозвище «дурочка» к Петьке приклеилось. Хотя звали его так только за глаза.

А Машу Тимофей знал с детства, во всем на нее полагался, но не так с ней весело было. Маша с детства решила стать сначала бизнесменом, а потом, когда разбогатеет, президентом, и все время, даже летом, что-то изучала, осваивала.