Свита Мертвого бога Гончаров Владислав

Глава первая,

из которой становится ясно, зачем Джарвис путешествует по стране, где его так сильно не любят

Когда Фродо миновал могилу Турина Турамбара — седьмую и последнюю на этой дороге…

Н. Эдельман

Солнце начало клониться к закату, а лошадь — подавать первые признаки усталости. Джарвис обернулся и еще раз окинул взглядом скромный обелиск из местного сероватого камня, торчавший чуть в стороне от дороги. Десятая или все-таки одиннадцатая? Если одиннадцатая, то это очень хорошо — значит, до Шайр-дэ уже рукой подать. А вот если только десятая, придется ночевать в чистом поле, ибо лаумарцы имели обыкновение закрывать ворота своих городов с последним лучом солнца. И то, что зимой и летом день имеет разную длину, их нисколечко не волновало — «порядок быть должон», как любили они приговаривать по поводу и без повода.

Джарвис глубоко вздохнул. Он провел в Лаумаре два месяца и успел не только узнать многие из его обычаев, но и привыкнуть к ним, однако от этого они не казались ему менее нелепыми. В самом деле, ну что может быть нелепее, чем отмечать дорожные расстояния не верстовыми столбами, а ритуальными гробницами блаженного Мешнека? Наверное, только ежедневно каяться в грехе, совершенном давным-давно и не тобой. Ибо истинно благочестивому верующему полагалось не просто миновать такую гробницу, но обязательно остановиться, посыпать голову песком (часто заранее заготовленным), помолиться и попросить у святого прощения за его мученическое убиение хрен знает сколько лет назад, а также за развеивание праха по ветру, лишившее великомученика возможности обрести подлинное место последнего упокоения. То, что это сильно удлиняло любую дорогу, лаумарцев волновало очень мало — трудностей они не боялись и любую экономию усилий считали признаком лени, а лень, как известно, первейший союзник Хаоса…

У Джарвиса с трудом укладывалось в голове, что такое показное благочестие и неукоснительное исполнение обрядов способно обеспечить реальную поддержку божественной силы. Однако факт оставался фактом. Если верить хроникам и старикам-очевидцам, еще пятьдесят лет назад Лаумар был всего лишь одной из провинций великой Вайлэзской империи, и молились там не только своему местному святому, якобы давным-давно замученному магами из Солетт в богомерзких целях, но и общему для всей Вайлэзии Единому Отцу. Разумеется, лаумарцы всегда осознавали свои отличия от вайлэзцев, но сорок пять лет назад в измученной налогами северной провинции случился взрыв национального самосознания. Трудолюбивые и благочестивые бюргеры вышвырнули прочь вайлэзскую знать и объявили себя независимой страной, управляемой даже не королем — это еще можно было бы как-то пережить, — а каким-то, спаси и сохрани небеса, Народным собранием! Незадолго до этих событий кафедру в Кильседе как раз занял новый архиепископ, который вроде бы даже не проводил никакой церковной реформы — вот только алтари Единого Отца начали приходить все в большее и большее небрежение, а прихожане перенаправили свою истовость исключительно на блаженного Мешнека.

Само собой, Вайлэзия попыталась как-то вразумить обнаглевшую провинцию, но очень быстро стало ясно, что мощь Лаумара растет с каждым днем и он попросту не по зубам стареющей империи. Исходя из этого, Джарвису оставалось признать, что молитвы, возносимые местночтимому великомученику, обладают немалой эффективностью.

Однако если весь секрет данной эффективности заключался в каждодневном бытовом подвижничестве, то Джарвису это решительно не подходило. Даже если бы он согласился вести такой образ жизни ради обретения своей полной силы — не пристало наследному принцу Драконьих островов усердием и мольбами выкупать то, что является его прирожденным правом…

Словно в ответ на эти его мысли, из-за поворота выехал крестьянин на испачканной телеге — наверное, навоз возил на поля. Джарвис поспешно надвинул ниже широкий капюшон с оплечьем, пытаясь скрыть снежно-белые волосы и продолговатые, косо поставленные глаза ярко-фиалкового цвета — главное, что отличало его от простых смертных. При таком национальном характере, да еще принимая во внимание недавние исторические события, было бы наивно ждать от лаумарцев излишнего благоволения к чужестранцам — особенно к таким, чья внешность так и кричала о принадлежности к морской расе. Живущий тысячи лет, любимое творение и верный слуга Хаоса…

Усилия Джарвиса оказались тщетными. Когда телега приблизилась, холодный порыв апрельского ветра, как будто в насмешку, снова отбросил капюшон ему на плечи. Крестьянин аж вздрогнул, когда его взгляду открылось удлиненное лицо с тонкими скулами и острым подбородком, бледная кожа с заметным сероватым отливом… Он ничего не сказал, но торопливо сделал какой-то охранительный жест и плюнул в сторону Джарвиса, едва не попав тому на плащ.

Джарвис лишь невесело усмехнулся в ответ. Сказал бы кто его царственному отцу те же пятьдесят лет назад, что настанет день, когда его наследник не от хорошей жизни будет скитаться по континенту, как простой странствующий рыцарь, в том числе по землям, где за одну лишь меналийскую внешность можно получить в зубы… Пожалуй, отец милостиво бросил бы такого не в меру говорливого предсказателя на забаву серебряным тиграм. Сила Непостижимых давно уже иссякла, словно родник в сухой степи, но потомки Менаэ и Налана отказывались признавать это, пока их прирожденная сила оставалась с ними. Отказывались, пока…

Ему было всего двадцать пять — не слишком много даже по меркам обычных людей. И пять последних лет он скитался по континенту, возвращаясь в родную Меналию — «землю Менаэ» — лишь изредка, в основном для рытья в библиотеке и бесед со старым Сехеджем.

Когда он понял, что что-то не так? Когда восстал из летхи, где два года пролежал в ритуальном сне, окинул взором место своего заточения, жадно поел белого хлеба, оставленного в изголовье, запил водой и удивился не тому, как изменился мир, — а тому, что он совершенно не изменился? Или позже, когда Йесса метнула в него волну огня, а он стоял, неловко растопырив пальцы, не зная, как быть, и лишь в последний момент сделал над собой какое-то непонятное усилие — и навстречу волне Йессы встала другая волна, но настолько неубедительная, что лучше бы он вообще ничего не делал… Или лишь тогда, когда Миранна, низко склонившись перед его отцом и пряча глаза, выговорила: «Шесть процентов от положенного прямым потомкам Менаэ… меньше, чем у дворцовой прислуги», — а Йесса ничего не сказала, но так посмотрела на него, что он сразу осознал — она дочь венчанной императрицы, а он всего лишь сын наложницы…

Пять дней он не смел показаться на глаза отцу, ожидая официального объявления о своей незаконности. А потом из своего летхи вышла Зелиттар, дочь лорда Амала и славной своим могуществом принцессы Миранны, — и показала еще худший результат, чем сам Джарвис. Точнее, не обрела силы ВООБЩЕ.

Потом он долго сидел в Священном Доме Менаэ и ее двух Рук, глядя на алтарь, засыпанный окаменевшим пеплом, где больше не горело пламя, не нуждающееся в пище. Сехедж, хранитель алтаря, впустил его туда, нарушив все установления, согласно которым бывать в этом месте дозволялось лишь ему да еще нескольким специально отобранным женщинам. «Что толку в пустых ритуалах, когда Непостижимые ушли от нас? — сказал он грустно. — Совсем ушли, и никто не ведает, куда — и Менаэ, и Налан, и Индесса, и даже те, кто не интересовался нами. А мы долгое время жили в угасающем эхе их мощи, слабея и не замечая собственной слабости, теряя оплот за оплотом и тут же забывая об этом, пока не отказало вернейшее из верного — сон-смерть, в котором наш народ обретал свою силу… Но чем мы будем отличаться от простых смертных без нашего могущества? И как долго устоим против их неуемной жажды распространить себя на все, что зримо глазом и доступно уму?» Джарвис не знал ответа на эти вопросы и ничем не мог помочь старому жрецу.

И наконец, состоялся тот тяжелый разговор с отцом… Он так и не смог заставить себя поверить, что приходится сыном, плотью от плоти этому воплощенному божеству, земному образу Налана с глазами из морского льда. После пробуждения в летхи он должен был стать таким же, как все они — отец, Йесса, Миранна, лорд Амал, прочие лорды и леди, снежными призраками скользящие по бесконечным залам Змеиного дворца… Таким же неживым. Да вот на счастье, на беду ли — не стал.

«Ты — мой единственный сын, — прозвучал голос отца. — Ты — наследник меналийского престола. Но не имеющий всей полноты силы потомков Менаэ не может быть королем. И что толку мне зачинать новых детей, если и они не обретут силы в летхи?»

«Вы еще долго будете править, мой повелитель», — ответил Джарвис, не чувствуя при этом вообще ничего. Совершенное лицо отца едва заметно скривилось, и Джарвису не пришлось даже напрягать вновь обретенные невеликие способности, чтобы прочитать эту его мысль: увы, ты так и остался ближе к смертным, чем к нам, и несколько сотен лет для тебя — долго…

«Все однажды кончается, — только и сказал король. — Кончится и моя жизнь, и я уйду в печали, что не оставил себе достойной смены».

И тогда принца осенило:

«Непостижимые покинули нас, отец. Но, может быть, они не покинули людей на континенте? Вдруг кто-то из тех, кто отрекся от нас с самого начала, взял под свою руку короткоживущих и теперь посылает силу им? А если так — я отыщу этого бога и возьму у него то, что принадлежит мне по праву как твоему сыну!»

Сказал — и увидел, как надежда, словно отблеск луча, озаряет отцовское лицо.

«Что ж, иди, принц Джарвис. Если ты совершишь это, твой подвиг будет равен деяниям древних героев, и я буду гордиться, что сумел породить такого сына!»

Так начались его странствия по континенту. Алмьяр и Анатаормина, Лурраг и Вайлэзия, теперь вот Лаумар… Везде люди молились кому-то — и везде эти «кто-то» не были Непостижимыми. В Священном Доме Меналии витал лишь слабый отголосок, почти умолкшее эхо их присутствия — на континенте не было даже эха. А что было, Джарвис и сам не умел назвать. Но он поклялся вырвать свою силу у какого угодно бога — и теперь уже не мог отступить от своей клятвы…

Ветер, слишком холодный для апреля, опять налетел, растрепал волосы. Заныло в правом ухе, и Джарвис снова поспешно набросил капюшон. Наверное, лаумарцы сейчас, как один, сидят по садам и жгут костры, окуривая дымом цветущие сливовые деревья. Принц вполне сочувствовал им — сливовое вино, основной предмет лаумарского экспорта, ценилось на всем континенте, и Джарвису тоже случалось отдавать должное этому напитку.

Впрочем, заботы лаумарцев никогда не были заботами Джарвиса. Не найдя в этой земле того, что искал, он готовился покинуть ее — а для этого надо было достигнуть Шайр-дэ, купеческого городка, расположенного в верхнем течении реки Та’ркэ, по-лаумарски именуемой Таарха. Сейчас, по весенней высокой воде, здесь наверняка не сложно было сесть на торговое судно, идущее вниз по течению, до самого Афрара, столицы Алмьяра — ближайшего из мест, откуда время от времени ходили корабли на Драконьи острова.

Собственно, причина плыть на родину у Джарвиса была только одна — его поиски в очередной раз зашли в тупик, и ему снова требовалось посовещаться с Сехеджем или древними манускриптами. В остальном же… раз от разу, возвращаясь домой, принц ощущал, насколько проще ему с людьми на континенте. Те куда-то стремились, чего-то хотели и добивались, и пусть далеко не все из этого вызывало сочувствие у Джарвиса — с людьми ему было интересно. Долгоживущие же раз и навсегда застыли в своей красивой возвышенной скуке, не желая менять ничего вокруг и словно не замечая окружающего мира. С каждым днем Джарвис яснее осознавал, что совершенно не желает когда бы то ни было принимать власть над своим народом. Пока что Драконьи острова защищал ореол мистической силы — но в самом деле, а что будет, когда люди узнают, что этой силы больше нет?

Вопрос этот беспокоил Джарвиса чрезвычайно. Ибо, хотя на континенте ему было не в пример интереснее, он не мог остаться здесь навсегда, ибо люди никогда не согласятся считать чистокровного меналиэ одним из таких, как они сами. Даже в местах, где власть Хаоса преобладала над властью Порядка — в том же Алмьяре, — ему простили бы сероватую кожу и раскосые глаза, но не то, что все вокруг стареют, а он нет. А уж здесь, в Лаумаре, даже длинный меч не прибавлял Джарвису уважения в глазах местных жителей. Любой из них и сам не расставался с оружием — горожане с короткими клинками, селяне с топорами, не слишком похожими на плотницкие. Времена вайлэзских вразумляющих походов еще не изгладились из народной памяти, и не было ни малейшего основания считать, что они уже окончательно миновали.

Однообразный пейзаж пообочь дороги несколько изменился — распаханные пшеничные поля сменились пустошами в засохшей траве, сквозь которую уже рвалась к солнцу молодая зелень. Впереди показались приречные холмы. Джарвис облегченно вздохнул — значит, гробница все-таки была одиннадцатой, и самое большее через полтора часа его ждет жареный бараний бок с чесноком и бутыль доброй лаумарской сливянки.

Дорога поднялась на холм, и глазам Джарвиса предстал живописный вид на долину Таархи. В косых лучах заходящего солнца река изгибалась золотым полумесяцем, со склонов к ней спускались аккуратно расчерченные ленты полей, а в самой излучине приютился городишко Шайр-дэ — постыло-аккуратный, словно проектный план ученика архитектора.

— Порядок быть должон! — почти радостно воскликнул Джарвис, спускаясь с холма к распахнутым городским воротам и двенадцатой гробнице, расположенной прямо перед ними. Он был уверен, что сегодня с ним уже не случится ничего серьезнее трактирного скандала.

Как вскоре выяснилось, он жестоко ошибался.

Глава вторая,

в которой вместо еды и ночлега Джарвис обретает аутодафе, а его меч ведет себя довольно-таки скверно

• У нашей инквизиции —
• Богатые традиции…

Доминик де Гусман

Джарвис был абсолютно не знаком с городком и понятия не имел, где искать постоялый двор или иное место ночлега. Однако опыт путешественника подсказывал, что в прибрежных городах заведения подобного рода, как правило, располагаются недалеко от воды, в районе набережной или порта. К тому же с холма принц разглядел, что большинство улиц радиально стягивается к большой площади, расположенной довольно близко от реки, а на самой площади имеется большое здание, увенчанное шпилем с позолотой — то ли культовое сооружение, то ли городская управа, архитектура этих зданий была в Лаумаре сходной. Так что самым разумным было держать направление на шпиль, а достигнув площади, начать задавать вопросы местным жителям.

Джарвис проехал по улице какое-то расстояние и вдруг с изумлением осознал, что вокруг него уже более чем достаточно тех, кому можно задавать вопросы, мало того, все они движутся в том же направлении, что и он сам. И это невзирая на довольно поздний час и почти полное отсутствие уличного освещения!

Приглядевшись к местным повнимательнее, Джарвис отметил: большая их часть одета в то, что считается в Лаумаре праздничными нарядами — мужчины в темные кафтаны с яркими шейными платками, женщины в черно-белые или бело-синие одеяния с разноцветной богатой вышивкой и кружевные наколки. При этом начисто отсутствовали иные признаки, характерные для праздника, — ни у кого в руках не было первых весенних цветов, не слышалось песен или других громких проявлений веселья. Впрочем, напомнил себе Джарвис, лаумарское благочестие требовало сдержанности в выражении любых чувств. Даже пять или шесть детей, влекомых за руки родителями, имели вид чинный и весьма серьезный, видимо осознавая всю важность и значимость предстоящего события. Джарвис был заинтригован не на шутку.

Чем меньше оставалось до золотого шпиля, тем плотнее делалась толпа. Правда, всадник с длинным мечом вроде бы вызывал у местных некий минимум почтения, потому что до сих пор принц продвигался вперед без особого труда.

Наконец улица вынесла его на площадь, до краев заполненную народом. Здание со шпилем все-таки оказалось храмом, сурово взирающим узкими провалами окон на толпу у своего подножия. Высота и массивность каменных стен внушали невольное уважение и заставляли предположить, что изначально — очень давно — храм возводился в старовайлэзской традиции, был посвящен Единому Отцу и лишь совсем недавно подвергся легкой перестройке. На эту же мысль наводило и почти полное отсутствие украшений, кроме разве что жутких зверюг, больше всего похожих на крылатых крокодилов, скаливших клыки по углам портала (Джарвис припомнил, что в Вайлэзии этих очаровательных тварей зовут «gargol»). Да еще вдоль карниза шел странный ряд хрустальных шаров, доселе встречавшийся принцу лишь на кафедральном соборе Кильседа. Шпиль, служивший ориентиром для Джарвиса, пламенел в последних лучах солнца, и это создавало пронзительный контраст с полумраком площади, накрытой тенью величественного здания.

То, что творилось у стен древнего храма, подозрительно напоминало подготовку к публичной казни. Перед главными вратами высился помост, затянутый багрянцем, из середины которого торчал толстый столб. Вокруг прохаживалась пара дородных мужчин в черных с красным одеяниях — очевидно, должностные лица. На багрянце тут и там темнели влажные пятна — похоже, помост был основательно полит водой.

Толпа все сгущалась, уже затрудняя движение конного. Джарвис натянул поводья и как можно вежливее обратился к одному из лаумарцев — бюргеру с осанкой и выправкой, выдающими знакомство с военной службой:

— Скажите, почтеннейший, что здесь будет происходить?

Бюргер обернулся к Джарвису и смерил его внимательным взглядом — высокомерным и полным уверенности в себе, невзирая даже на то, что он был брошен снизу вверх. Эта лаумарская манера каждый раз решать, достойно ли порождение Хаоса хотя бы ответа на свой вопрос, всегда выводила принца из себя. «Потерпи! — сказал он сам себе. — Уже недолго осталось…»

— Здесь, в присутствии самого владыки Кильседа, будет свершен обряд сожжения ведьмы ради очищения города от скверны и нечистоты, в кои ввергло его присутствие демонских сил! — прозвучал наконец ответ. — Если чужестранец решил лицезреть это аутодафе, сие служит к его чести, кем бы он ни был.

Джарвис не ожидал от местного не только столь явно выраженной благосклонности, но даже простой общительности, а потому решил использовать удачу до конца:

— А не просветите ли меня, почтеннейший, что это за ведьма и в каких преступлениях ее обвиняют?

Лицо бюргера сразу же приобрело назидательный вид:

— Запомните, чужестранец, — если доказано, что женщина ведьма, ее уже нет нужды обвинять в чем-то еще! Суд матери нашей Церкви именем блаженного Мешнека лишь оглашает вердикт Святого Дознания и передает отступницу от пути Господа в руки городских властей для милостивого умерщвления без пролития крови…

— И все же какое деяние навлекло на ведьму столь суровую кару? — снова попытался уточнить Джарвис.

Назидательность на лице лаумарца изрядно разбавилась недовольством.

— Любая ведьма является ведьмой в силу того, что сошлась с Повелителем Хаоса, продала ему тело и душу, а взамен получила ведовское могущество. В глазах Господа и матери-Церкви это само по себе является преступлением. Самое суровое воздаяние за него будет только справедливым! — в подтверждение серьезности своих слов бюргер тряхнул окладистой лопатообразной бородой. Из бороды посыпался песок.

— Тогда почему столь важное деяние производится в столь позднее время? — поинтересовался Джарвис. — Не лучше ли было осуществить его днем, при свете солнца?

— Зимой или в середине лета было бы так, — снисходительно бросил горожанин, слегка оттаяв. — Но сейчас весна, а весенний день год кормит. Не посеянное сегодня не взойдет послезавтра. А лицезреть столь благочестивое действо стремится каждый.

— Спасибо, почтеннейший. Прошу у вас прощения за отнятое время, — полностью ошеломленный лаумарской логикой, Джарвис постарался произнести это как можно более кротко. Затем, дав лошади шенкеля, он отъехал в сторону — ближе к домам люди теснились не столь плотно, а с лошади вид на помост был хорош из любой точки.

Над площадью повисло мрачное напряжение — толпа, как серебряный меналийский тигр, ждала, когда жертву бросят ей на забаву. Ни огонька — ни в самой толпе, ни в окнах домов на площади, за которыми тоже ощущалось присутствие нетерпеливых наблюдателей. Лишь последний луч солнца одиноко горел на позолоченном шпиле.

Мало-помалу напряжение передалось и Джарвису — сначала как неясное ощущение нависающей угрозы, как вибрация незримой мощи, пронизывающей толпу. В какой-то момент оно стало почти материальным, протяни руку — коснешься… А затем клинок на боку у принца ответил на эту вибрацию едва уловимой дрожью принюхивающегося пса, который предвкушает добрую драку.

Джарвис закусил губу. В последний раз меч Индессы вел себя так чуть больше года назад, на Анатаормине, когда целая орава черных жрецов с пением боевых заклятий перла на них с Сонкайлем, приняв их за расхитителей гробниц (каковыми они, по сути, и являлись). И не кончилось это тогда абсолютно ничем хорошим…

«Ну что тебе не сидится в ножнах, сумасшедшая железка? — с тоской мысленно обратился к мечу принц. — Жрать хочешь? Или просто свербит… где там у тебя может свербеть, под гардой, что ли?» Меч, разумеется, не ответил, да Джарвис и не рассчитывал на ответ.

У меча было свое имя — Зеркало. Согласно поверью, когда-то в незапамятные времена он принадлежал Непостижимому по имени Индесса — Левой руке Менаэ, воплощению хитрости, в то время как Правая рука, Налан, олицетворял силу, и меч его был одним из атрибутов королевской власти Меналии. Мечом же Индессы по традиции владел наследник престола. По официальной версии, сей клинок обладал тремя свойствами: не мог сломаться в руке истинного владельца, не позволял нанести тому смертельную рану, а также в определенной ситуации мог подать умный совет. В первых двух достоинствах Зеркала Джарвис убеждался неоднократно и именно поэтому не хотел менять его ни на что другое. Третье же свойство, похоже, являлось выдумкой от начала и до конца. Но было еще нечто, о чем не говорила ни одна легенда, и даже старый Сехедж, узнав об этом, лишь развел руками в полном недоумении. А именно — время от времени меч ни с того ни с сего начинал проявлять явные признаки свободы воли. Джарвис замечал за ним такое дважды, плюс еще один случай, в котором он был уверен не до конца.

Сегодня же, судя по всему, вполне мог случиться четвертый раз, и от одной мысли об этом принцу стало тошно. Он дорого дал бы за то, чтоб оказаться как можно дальше от вожделеющей толпы, но было поздно — людское море уже сомкнулось за ним, и пройти по нему, аки посуху, не представлялось возможным.

Внезапно главные врата храма распахнулись, пропуская процессию. Четыре воина, с головой закованные в черную сталь доспехов, между ними — вереница монахов в длинных серых хламидах, с факелами в руках. За ними шли трое в одеждах побогаче. Голову одного из них венчала золотая двойная митра, усыпанная крупными драгоценными камнями, и в полумраке эти камни словно светились сами собой. Пурпурная ряса с черно-серебряным шитьем на фоне серых одежд свиты казалась отсветом пламени. Джарвис понял, что видит перед собой самого архиепископа Кильседского, легендарную личность новейшей истории Лаумара. Видимо, дело было и вправду значительным, раз столь важная персона почтила своим присутствием заштатный Шайр-дэ…

Замыкали процессию два стражника с лицами, скрытыми глухими капюшонами. Они-то и вели ведьму. Точнее, тащили, потому что несчастная упиралась изо всех сил, яростно билась в руках конвойных. Низкий тягучий вопль ворвался Джарвису в уши:

— Не виновата я, люди добрые! Слышите? Не ви-но-ва-та-а-а!!!

Она была довольно молода — угадать возраст точнее не позволяли следы побоев, спутанная масса темных волос, кое-где слипшихся от крови, и бесформенный балахон из грубой грязной мешковины. Ноги ее были босы и тоже грязны. Пронзительный весенний ветер без всякой жалости трогал ледяными пальцами обнаженную плоть под драной рогожей.

Но Джарвис почти не замечал этих деталей, ибо видел лишь ее глаза. Темные, огромные — почти на половину бледного лица, — они были странно тверды и спокойны, словно совсем не она, а кто-то посторонний исходил сейчас криком в руках стражей. И в какой-то миг Джарвис осознал, что глаза эти глядят — на него. На него одного из всей посыпанной песком толпы, жаждущей ее боли.

Холод, исходящий от Зеркала, стал почти невыносим. А затем Джарвис испытал уже знакомое ощущение, словно энергии, пронизывающие мир, неотвратимо скручиваются в водоворот — и в этот водоворот затягивает его сознание. Вот только сегодня это было намного сильнее, чем когда бы то ни было. Принц из последних сил удерживал себя на краю черной воронки, где бесновались волны безумия. И со дна этой воронки глядели, глядели на него темно-серые, цвета воды северных морей, глаза ведьмы…

Архиепископ ступил на помост, воздел руки к меркнущим небесам — и хрустальные шары на фасаде храма вспыхнули ослепительно-белым, режущим глаза колдовским светом. Толпа в едином благоговейном порыве рухнула на колени. Архиепископ начал размеренную молитву на языке, неизвестном Джарвису, — не лаумарском и не вайлэзском. Голос его звучал жестко и неожиданно сильно, произносимые слова наполнили пространство между каменными стенами, их ритм постепенно подчинил себе все вокруг — и меч Индессы словно беззвучно взвыл, пытаясь противостоять этому ритму.

Рука в плотной кожаной перчатке с накладками из серебряной чешуи легла на эфес Зеркала. Джарвис уже не воспринимал эту руку своей. Снова, как тогда, на Анатаормине, а еще раньше — в Лурраге, меч вел его туда, куда считал нужным. Расчищая дорогу грудью коня, принц против воли начал пробиваться к помосту. Люди уворачивались, грозили кулаками, кое-кто даже обругал святотатца гневным шепотом, но возвысить голос во время молитвы архиепископа не посмел ни один.

Едва глава лаумарской церкви умолк и отступил в сторону, стражи с закрытыми лицами вытолкнули вперед ведьму. Та продолжала молча упираться, но стражи, не обращая на это внимания, стали неторопливо и основательно привязывать ее мокрыми веревками к столбу. Тут же засуетились более мелкие служки, выволакивая откуда-то дрова и вязанки хвороста. Гаснущим сознанием Джарвис отметил, что настил вокруг столба весь обит листами железа, как пол перед камином, чтобы пламя не перекинулось на доски помоста.

Закончив свое дело, служители расступились, оставив ведьму выгибаться на веревках. Один из двух значительных спутников архиепископа взял факел из рук какого-то монаха и поднес огонь к дровам. Толпа, снова в едином порыве, исторгла пронзительный вопль — крик ужаса или радости, а скорее всего, ритуальные слова…

Джарвис был уже совсем рядом с эшафотом. И в тот момент, когда пламя, раздутое очередным порывом ветра, лизнуло хворост у ног ведьмы, меч Индессы, рванув руку хозяина, покинул ножны.

Этот случай и вправду оказался ошеломительнее прочих — еще ни разу доселе меч не пытался полностью подчинить тело принца. Замирая от ужаса, в последний момент Джарвис чудом уцепился за край черной чаши, в которую превратился водоворот, уносящий его сознание, и повис на этом краю. Он мог видеть и слышать, а вскоре вернулась и способность соображать, но тело больше ему не подчинялось — он даже моргнуть не мог по своей воле. Оставалось наблюдать за происходящим и молить неизвестно кого из Непостижимых, чтобы воля Зеркала не наделала с телом хозяина ничего непоправимого.

Как во сне, Джарвис смотрел на одного из стражников, которого сбил лошадью, на другого, который замахнулся было алебардой и сразу же получил в голову меч Индессы, с легкостью разрубивший и шлем, и череп. Тут в грудь коню ткнулось лезвие второй алебарды. Ее владелец, не имея возможности как следует размахнуться в такой толпе, просто упер древко в землю, ожидая, когда лошадь противника сама наденется на лезвие, а тем временем тащил из ножен короткий широкий клинок-кошкодер.

Руки в чешуйчатых перчатках натянули поводья — и совершенно обезумевшая лошадь Джарвиса с диким ржанием взвилась на дыбы, обрушивая копыта на голову стражника. Это был последний подвиг несчастного животного, ибо в следующий миг алебарда вошла ему глубоко под ребра. Но ноги принца уже освободились от стремян, тело пушинкой перелетело через круп лошади и прыгнуло на помост. Джарвис прекрасно понимал, что, не будучи уличным акробатом или луррагским наездником, вряд ли сумеет повторить такое по своей воле. Не понимал он другого — зачем мечу Индессы понадобилась ведьма? Откуда в нем взялся этот порыв абстрактного человеколюбия?

Свет колдовских шаров слепил всех находящихся на помосте, поэтому на появление противника они отреагировали с большим запозданием. Костер под ведьмой разгорался медленно — видимо, лаумарцам не пришло в голову пропитать поленья смолой. Так что Зеркалу не составило никакого труда перерезать ведьмины веревки парой точных движений, прежде чем на Джарвиса кинулись четыре черных латника с обнаженными мечами.

Джарвис усмехнулся бы, если б мог — на нем-то доспехов не было, так что он обладал куда большей свободой маневра, чем его противники. А тут еще и монахи сочли нужным лично броситься на святотатца, создав на помосте восхитительную неразбериху. Послышалась отборная брань. Это позволило левой руке Джарвиса подхватить девушку (довольно, кстати, тяжелую), в то время как меч Индессы в правой раздавал удары не глядя, как говорится, на кого ветром принесет. Таким образом ему удалось отступить к дальнему краю помоста — так, чтобы никто из врагов не оказался за спиной.

В этот момент жертва лаумарского Святого Дознания зашевелилась и проявила способность к самостоятельному передвижению. Более того, кинжал, обнаруженный ею на поясе принца, был воспринят с большим воодушевлением.

Тем временем двое латников одновременно ринулись в атаку. Однако традиционные лаумарские клинки оказались значительно короче Зеркала, а доспехи все так же сковывали движения. К тому же никакая броня смертных не была надежной защитой от меча, откованного в древней Меналии, так что через пару мгновений по помосту покатилась голова в черном шлеме, а рука второго латника оказалась отсечена у самого плеча.

Остальные противники начали растягиваться в цепь, охватывая Джарвиса и ведьму широким полукругом. Вдобавок — и это понравилось принцу меньше всего — архиепископ за спинами монахов и стражи воздел руки к небесам и затянул новую молитву, веющую мощной заклинательной властью.

Внезапно погасли колдовские огни на фасаде храма, и теперь поле битвы освещали лишь скудные сполохи так и не разгоревшегося по-настоящему костра. Если бы Джарвис сам вел этот бой, то решил бы, что вот он, шанс — существа его расы видели в темноте куда лучше простых смертных. Впрочем, меч Индессы явно пришел к аналогичному выводу, ибо, не дожидаясь нападения сразу со всех сторон, атаковал левый, наиболее слабый фланг противника, где столпились монахи. Из оружия у них были только два классических палаческих топора, извлеченных непонятно откуда, которыми они к тому же совершенно не умели орудовать. Джарвис прошел сквозь этих вояк, как нож сквозь масло, ужасаясь тому, какие разрушения оставляет за собой Зеркало. Да, не миновать ему в этом городке прозвания Меналийский Мясник…

Остальные противники кое-как перегруппировались — и, к изумлению Джарвиса, бросились не на него, а на временно покинутую им ведьму. Секунда — и у нее выбили кинжал принца, еще секунда — один из мечей с какой-то небрежной вежливостью коснулся ее груди. Ведьма поднесла ладонь к лицу, словно пытаясь закрыться от неизбежного, и вдруг резко махнула ею в лицо противникам.

Оба оставшихся латника будто ослепли на миг — дернулись, отшатнулись и почти одновременно неловко взмахнули мечами. Клинки со звоном столкнулись. Один из латников попытался удержать равновесие, не смог и с оглушительным лязгом рухнул на помост. Второй латник споткнулся о первого и с еще более громким лязгом упал поверх. Джарвис только диву давался, глядя на эту кучу-малу — слишком уж удачно для простого совпадения! Или ведьма в самом деле что-то умела?

Меч Индессы отвесил еще несколько ударов во все стороны и подтащил принца к девушке. Весьма вовремя — на поле боя образовался позиционный тупик, и у недосожженной ведьмы вместе с ее спасителем появилась возможность прикинуть, как быть дальше. Поверженные латники явно не могли встать самостоятельно и служили отличной естественной баррикадой. Однако в тылу противника происходила новая перегруппировка сил — от ворот храма торопился отряд солдат. До Джарвиса донеслись короткие деловые команды, и он понял, что следующая атака, не в пример всем прежним, будет организованной, и шансы выстоять против нее исчезающе малы.

«Ну и сволочь же ты, Зеркало! — подумал он в отчаянии. — Зачем только я отказался менять тебя на клинок Сонкайля в знак вечного побратимства!»

Необходимо было срочно изыскивать пути к отступлению. Собственно, вариант был только один — прыгать с помоста и сделать попытку прорваться через дверь в боковом приделе храма. Ступени у главных врат были забиты вооруженными людьми, а продираться сквозь разъяренную толпу, которая растерзает исчадия Хаоса в клочья, невзирая ни на какой меч… спаси и сохрани!

Ведьма словно прочитала его мысли, рванувшись в нужном направлении, и меч Индессы, словно поклявшись неотступно следовать за ней, повлек Джарвиса туда же. Противники, похоже, не ожидали ничего подобного, ибо, когда они сумели выстроиться, чтобы взять в кольцо безумную пару, было уже слишком поздно. Еще несколько ударов куда попало — и Джарвис осознал, что его тело группируется в воздухе, готовясь соприкоснуться с землей с наименьшими потерями. Он упал на булыжник, ощутил боль в ушибленном левом локте и неожиданно понял, что чужая воля исчезла — он снова стал хозяином своего тела. Но не успел он насладиться этим хотя бы миг, как с коротким проклятием на него обрушилась ведьма.

Внизу было почти темно — пока меч Индессы таскал своего хозяина туда-сюда по эшафоту, солнце село. Джарвис очень обрадовался этому — лично ему света хватало, а вот деятели с мечами явно не были способны разглядеть беглецов сверху. Вряд ли кто-то из них решится сигануть в неизвестность — может быть, прямо на острие Зеркала…

Принц по-прежнему не понимал, на кой ему сдалась эта женщина, но сделанного его своевольным мечом было уже не разделать. Теперь… только бы дверь бокового придела не оказалась запертой!!!

Глава третья,

в которой Джарвис считает, что наконец-то получил возмещение за все, чему подвергся

• Ее преследовала ночью
• Любовь к отеческим гробам…

Сергей Калугин

Джарвис еле сумел продрать глаза и долго силился понять, где находится. До сей поры ему ни разу не доводилось страдать похмельем — морская раса безболезненно переносила алкоголь в любых дозах. Но если верить рассказам Сонкайля и иных смертных, то происходящее с принцем в данный момент именно похмельем и являлось, причем тяжелейшим. Не иначе реакция на те невозможные вещи, которые вчера пришлось вытворять своим телом по милости его дорогого меча!

Тихий плеск воды о борт, легкое покачивание поверхности, на которой покоилось тело Джарвиса, и всепроникающий запах копченого в конце концов прояснили память: он на неуправляемой барже, влекомой течением вниз по Таархе. Постепенно в разгорающееся сознание возвратились и иные подробности вчерашних безобразий…

…Дверь бокового придела, не запертая, но тяжелая, как смертный грех, с трудом отодвинутая в сторону при помощи ведьмы, которая оказалась достаточно крепкой девицей. Судорожные метания по комнатам, заставленным какой-то культовой утварью, крики стражи за спиной, крышка люка в полу, о которую он обязательно сломал бы любой меч, кроме Зеркала, и полная тьма, наступившая, когда эта крышка задвинулась вновь — уже над их с ведьмой головами.

Потом они долго плутали по хозяйственным помещениям, спотыкаясь о бочонки и какие-то жерди, пока Джарвис не пришел в себя настолько, чтобы зажечь в ладони крохотный синеватый магический огонек, с трудом разгоняющий мрак. При свете огонька удалось разглядеть низкий сводчатый коридор с покатым полом, ведущий неизвестно куда. Вероятно, по нему переправляли в храмовые кладовые бочонки с вином и прочую снедь. Поскольку другого выхода из подвала не наблюдалось, беглецы рванулись в этот коридор. Джарвис бежал следом за ведьмой и видел перед собой лишь тугое светлое бедро, то и дело мелькающее из-под разодранной по шву мешковины.

Им повезло трижды. Во-первых, подземный ход вывел их не куда-нибудь, а прямо к грузовым причалам на Таархе. Во-вторых, на этих причалах не было ни единой души — сторожа и грузчики, будучи не менее благочестивы, чем прочие лаумарцы, ушли смотреть на аутодафе. И в-третьих, у причала чернела громада баржи, явно только сегодня пришедшей с низовьев реки. В одну секунду приняв решение, Джарвис перепрыгнул на баржу — ведьма последовала за ним и на этот раз — и со всей силы рубанул Зеркалом по швартовочному канату. С одного раза толстенная лохматая веревка не поддалась, пришлось использовать меч как пилу, потом выяснилось, что есть еще и второй швартов… Когда баржа наконец-то стронулась с места, принц вспомнил о своей спутнице и заглянул в крошечную надстройку на носу. Ведьма как ни в чем не бывало лежала, завернувшись в какую-то ветошь, и сладко посапывала. Джарвису оставалось лишь вернуться на палубу и устроить себе постель из своего плаща и драной подстилки, чьим прежним владельцем явно был сторожевой пес…

Потянувшись, наследник меналийского престола сел и осмотрелся. Гнусный городишко Шайр-дэ за ночь остался далеко позади, и теперь баржа проплывала мимо нежно зеленеющих весенних лугов и распаханных полей, на которых изредка мелькали одинокие фигурки сеятелей. Кстати, погода за ночь тоже резко изменилась — если вчерашний порывистый ветер заставлял плотнее кутаться в плащ, то сегодня солнце припекало так, что впору было сбросить куртку. Недолго думая, Джарвис так и поступил.

Первым делом он осторожно заглянул в носовую надстройку, но тело, завернутое в лоскутное одеяло, не подавало признаков жизни. Тогда принц занялся более подробным осмотром плавсредства, на которое попал. Выяснилось, что баржу не успели разгрузить, и соблазнительный запах исходил от цельнокопченых туш — в основном оленьих, но попадались вроде бы и медвежьи. Должно быть, предположил Джарвис, ниже по течению есть коптильня, которая скупает мясо у охотников, а потом по весенней воде переправляет монахам. Из других припасов обнаружился небольшой бочонок питьевой воды, полтора каравая изрядно подсохшего хлеба и — вот сюрприз! — два непочатых бурдюка превосходной сливянки под рулевой скамьей на корме. Кто и зачем припрятал их там, Джарвиса нимало не интересовало. Плохоньким ножом, обнаруженным под той же скамейкой, он отрезал себе изрядный кусок того, что посчитал медвежьим окороком, нацедил сливянки в помятую оловянную кружку и устроился завтракать на корме.

Лениво глядя, как кильватерная струя заплетает в косичку воды Таархи, принц подбивал итоги неожиданного приключения. Итак, в конечном счете его планы оказались даже не слишком нарушены — он сидел на судне, и судно это двигалось в сторону Афрара, то есть туда, куда и надо было Джарвису. Еды на барже было предостаточно, а что до питья, то, когда кончатся вода и вино, никто не помешает черпать его прямо из-за борта. На этом достоинства ситуации кончались и начинались ее недостатки.

Во-первых, баржа двигалась слишком медленно — ее скорость вряд ли превышала скорость хорошего пешехода. Во-вторых, была практически неуправляемой. То есть с рулевым веслом Джарвис мог справиться без особого труда, но он не собирался сидеть на этой скамье круглые сутки — надо же ему было когда-то и спать! А значит, шанс влететь на мель или чего-то в этом роде был достаточно велик. И наконец, вчера Джарвис наследил за собой так, как не доводилось ему даже в анатаорминской Долине Царей, после чего уже вряд ли имел право рассчитывать на хорошее отношение лаумарцев.

Не то чтобы принц опасался погони — поразмыслив, он пришел к выводу, что всадник скачет куда быстрее, чем движется его плавучее корыто, а до сих пор не обнаружить пропажу баржи с копченостями хозяйственные монахи просто не могли. Значит, если погоня не объявилась до сих пор, то уже и не объявится. Но все равно высадка на лаумарский берег была чревата многими неприятностями. Поэтому разумнее всего было, молясь, чтобы за это время не случилось никакой беды, миновать на плавсредстве Алмьярский хребет — границу Лаумара, естественную и почти неприступную стену, воздвигнутую природой меж владениями Порядка и землями Хаоса — и лишь за хребтом, где Таарха превратится в Та’ркэ, вылезти на берег в поисках способа ускорить продвижение к Афрару.

Приняв решение, Джарвис глубоко вздохнул и набил рот хлебом с копченым мясом. Медвежатина оказалась выше всяких похвал — куда лучше того бараньего бока, о котором принц мечтал вчера на подступах к Шайр-дэ, и это послужило ему некоторым утешением. А уж кружка ароматного сливового вина и вовсе привела в хорошее расположение духа, разом избавив от похмельного состояния.

Принц покосился на ножны, из которых как ни в чем не бывало торчала рукоять Зеркала. Разве подумаешь, что этот кусок железа способен откалывать такие номера, как вчера?

— Что, стыдно, зараза божественная? — благодушно произнес Джарвис, наливая себе вторую кружку. — А я вот сижу и думаю: может, сбыть тебя с рук в Алмьяре да обзавестись чем-нибудь попроще? Или все-таки оставить при себе до следующей выходки? Ну объясни ты мне, зачем понадобилось спасать эту девицу! Что она, сама Менаэ во плоти? Конечно, нехорошо, когда симпатичную девушку суют на костер только за то, что она владеет завалящей магией, но жизнь-то хозяина зачем такому риску подвергать?

— Но ведь на вас нет ни царапины, мой рыцарь, — неожиданно раздался из-за спины Джарвиса низкий женский голос. — Так ли велик был риск, о котором вы говорите?

Принц резко, как от удара, обернулся. За его спиной в ореоле послеполуденного солнца по-кошачьи потягивалась вчерашняя ведьма. За размышлениями под сливянку с копченым медведем он совсем позабыл о ее наличии на барже.

— Конечно же, прошу прощения, что втянула вас в свои дела против вашей воли, — продолжала ведьма. — Но знаете, когда речь идет о жизни и смерти, как-то не задумываешься о таких мелочах, как вежливость.

— Что вы хотите этим сказать? — сухо поинтересовался Джарвис.

— Только то, что это моя сила вела ваш меч вчера вечером, — девушка закинула руки за голову, откровенно демонстрируя собеседнику, как обольстительно ее тело. — Он ведь создание Хаоса и с радостью подчиняется тому, кто способен направлять хаотическую силу. Кстати, я забыла представиться. Мое имя Ломенархик, а ваше, мой рыцарь?

— Джарвис, — уронил принц еще суше. Он хотел добавить «и я не ваш рыцарь», но в последний момент промолчал. За пять с лишним лет странствий он твердо уяснил, что на континенте быть одиноким бродячим рыцарем, авантюристом и даже гробокопателем не в пример спокойнее, чем наследником меналийского престола. Никто не знал его настоящего титула, даже Сонкайль, и ничего страшного не случится, если не будет знать и впредь.

Ломенархик прищурилась и откинулась назад, отчего ее роскошные темно-русые волосы в беспорядке рассыпались по деревянному борту. Упругая грудь натянула рубашку из тонкого льна, черная юбка, вышитая мальвами, соблазнительно заколыхалась…

Черти морские, какая юбка?! Еще вчера на ведьме был бесформенный балахон из драной мешковины, обычное одеяние казнимой! Откуда она взяла на этой посудине праздничное платье лаумарской горожанки, да еще сшитое не из самых дешевых тканей?

— До сих пор я считал, что силу долгоживущего у смертных может превзойти либо сила опытного мага из Солетт, либо мощь жреца, — начал Джарвис осторожно. — Однако вы явно не жрица и вряд ли обучались в Солетт…

— Жрица? Вот еще! — Девушка капризно сморщила очаровательный носик. — Того не делай, сюда не ходи, этого не ешь — и все это ради обладания силой, которую совершенно некуда применить при таком раскладе? Ску-учно! По-моему, сила нужна только для того, чтобы получать удовольствие с ее помощью!

Старое ведро без ручки, валявшееся неподалеку на палубе, внезапно взлетело в воздух, описало плавную дугу и опустилось в реку. Наполнившись водой, оно проделало обратный путь, аккуратно встав на доски настила рядом с Ломенархик. Та с невозмутимым видом наклонилась к ведру, зачерпнула оттуда пригоршню воды и умылась, а затем игриво ударила по воде рукой, отчего брызги полетели прямо в Джарвиса.

— Вот так-то! — победоносно усмехнулась девушка. — И ничего я за это не плачу! Больше слушайте этих монахов! Никому я не продавала ни тела, ни души. Единственное, чего требует от тебя Хаос, — быть собой, то есть делать то, чего тебе и так больше всего хочется. А уж тех, кто ему понравится, он одаривает силой просто за то, что они такие, а не иные. Впрочем, что я вам это объясняю? Вы же с Драконьих островов, а все их жители — любимые творения Хаоса!

— Однако мои способности уступают вашим, — произнес Джарвис еще более осторожно. — Я бы мог вот так зачерпнуть воды из реки, но переменить драный мешок на роскошный наряд одной лишь силой мысли… — конец его фразы утонул в смехе Ломенархик.

— Роскошный наряд? — еле выговорила она. — Вы видали празднества своего народа, мой рыцарь, — и называете роскошью наши лаумарские тряпки? Да это всего лишь та малость, которая нужна, чтобы не стыдно было высунуться наружу!

На это Джарвис даже не знал, что ответить. Меж тем Ломенархик опустилась на колени и взяла в ладони мятую кружку, из которой принц только что допил сливянку.

— Вы говорите, мои способности превосходят ваши, хоть вы и с Драконьих островов? Что ж, значит, вы чем-то не нравитесь Повелителю Хаоса, — она снова сощурилась, как кошка. — Всего лишь быть собой, жить, как хочешь, и делать, что можешь… Вот только одни творят чудеса, а другие придумывают правила и запреты, ибо ничего другого сотворить не могут! Мелкие людишки всегда завидуют тем, кто способен на большее, чем они с их мелочными желаниями. Потому и отдают столь охотно власть над собой разным дубоголовым монахам. Они им понятнее и роднее, чем чудотворец, наделенный умом и искусством, — с этими словами ведьма разжала ладони. Вместо оловянной кружки в них сверкал серебряный бокал, украшенный тончайшей филигранью.

— Вообще-то я предпочитаю пить из тонкого стекла, — бросила она, наливая себе из бурдюка. — Но здесь, на корабле, его так легко разбить… М-м-м… восхитительно! Честное слово, когда пьешь такое вино, то прощаешь родной стране даже святошу архиепископа с его постной рожей. А уж я-то, смею думать, разбираюсь в винах!

— Кстати, об архиепископе, — прервал Джарвис самоупоенный монолог Ломенархик. — Если вы так сильны, то как же позволили монахам втащить себя на эшафот?

Ведьма скривилась.

— Сила архиепископа тоже весьма велика. Но Лаумар — земля Порядка. Его силу она умножает, мою же гасит. К тому же меня застали врасплох… Последние три года я жила в Алмьяре — там мне даже дышать было легче, — и лишь узнав о смерти батюшки, вернулась проводить его в последний путь. В конце концов разве я хотела так уж много? Мне нужны были только батюшкины деньги, а дом, сады и давильня для слив — законная доля моего брата. Разве наследство не должно делиться поровну между обоими детьми? Но… но был один молодой человек, которого я любила, еще живя в Лаумаре… за эти три года он успел уйти в монахи. И там из него вытравили даже память о нашей любви. — Джарвису показалось, что Ломенархик всхлипнула. — Он-то и выдал меня Святому Дознанию. Скажите, мой рыцарь, неужели я могла ожидать такого предательства от того, кто познал мое тело не раз и не два? А ведь когда-то я даже собиралась поделиться с ним своей силой…

Джарвис почувствовал, что ему становится жалко девушку. Взбалмошное, капризное и обворожительное создание, виновное, по большому счету, лишь в том, что родилось не в самой подходящей стране…

— Не переживай. — Он обнял ее за плечи, сам не заметив, как перешел на «ты». Ведьма немедленно уткнулась головой в грудь принцу, и тот не удержался от того, чтобы погладить чудные густые волосы. — Шайр-дэ с архиепископом давно позади, а мы плывем в твой любимый Алмьяр. И доплывем, если только на мель не сядем.

— А если даже и сядем, — вскинулась Ломенархик, — моей магии хватит, чтобы стащить с нее корабль. Да и вообще, я же еще не отблагодарила вас за свое спасение, мой рыцарь!

— О какой благодарности может идти речь, если ты сама взяла мой меч под контроль? — удивился Джарвис. — Все равно, что кошке, удирающей от пса, благодарить дерево за то, что оказалось на ее пути!

— Не все так просто, — сверкнула глазами ведьма. — Вы не переставали думать, и меч пользовался тем, что читал у вас в сознании… а через него отчасти и я. Сама бы я ни за что не догадалась, что можно уйти через боковой придел, — она бросила в рот последний ломтик, оставшийся от куска медвежатины. — Ох ты, да это еще вкуснее вина! Вот зачем монахам такая вкуснота, если им положено смирять плоть? Пусть запивают водой ячневую кашу, а это и без них найдется, кому съесть!

— Хочешь, принесу еще? — привстал Джарвис, но Ломенархик силой усадила его обратно на скамью.

— Я сама принесу, мой рыцарь, дайте только чем отрезать. — Она снова обольстительно потянулась, выставляя грудь. — Вчера вы послужили мне — позвольте сегодня мне послужить вам!

Подхватив нож, она исчезла в трюме баржи. Джарвис повертел в руках кубок с филигранью и усмехнулся. Похоже, не все в этой истории было так плохо, как показалось ему вначале…

Ломенархик не было довольно долго, и принц снова принялся разглядывать окружающие пейзажи. Мало-помалу распаханные земли начали исчезать, местность приобрела безлюдный и диковатый вид. С правой стороны подступили каменистые увалы, на которых тут и там серели выходы гранита. Река несколько сузилась, ход баржи ускорился — сейчас ее несло по самой стремнине. Впрочем, глубина была приличная, и никакой опасности не ожидалось. Солнце медленно ползло на запад, свет его словно сгустился и приобрел явственный золотой оттенок.

— Простите за задержку, мой рыцарь…

Джарвис повернулся к ведьме — и остолбенел. В глаза ему плеснуло синим, черным и серебряным, да так, что он не сразу начал различать детали. Держа в руках серебряный поднос искусной работы с двумя рядами аккуратно нарезанных ломтей мяса, перед ним стояла… стояла…

На ней было платье из темно-синего переливающегося бархата, сплошь затканное тончайшим серебряным — нет, скорее даже алмазным узором. Тонкие ломаные искрящиеся линии вызывали в памяти изморозь на зимнем окне и первые звезды на вечереющем небе. Платье плотно облегало стройную фигуру до самых бедер — руки, грудь, талию, — а от бедер стекало вниз неширокими складками, и в длинных боковых разрезах мелькал жемчужно-белый шелк нижней юбки. Низкий вырез приоткрывал грудь, но, будучи оторочен пышным мехом черно-серебристой лисы, все равно не позволял разглядеть ничего существенного. Такая же меховая оторочка была и на манжетах, а талию перехватывал тонкий витой серебряный пояс со свисающими кистями.

Украшений на этом видении снов почти не имелось, да они и не нужны были к такому великолепию. Лишь темно-синяя, в тон платью, бархотка на шее оттеняла сияющую белизну кожи. Гриву пышных темных волос, которые девушка не потрудилась собрать в прическу, охватывало через лоб нечто вроде тонкой алмазной нити, от которой к переносице спускалась большая сверкающая капля ярко-синего сапфира, и цвет его точь-в-точь повторялся на длинных блестящих ногтях красавицы.

Словом, выглядела она так, как удается далеко не любой аристократке Вайлэзии или Таканы в день торжественного приема при дворе, и уж вовсе не как смертница, попавшая на убогое плавучее корыто прямо с костра Святого Дознания. С непередаваемой грацией Ломенархик склонилась перед Джарвисом, опуская на скамью поднос с угощением.

— Нравится вам такое платье, мой рыцарь? — произнесла она негромко, с какой-то преувеличенной кротостью. — Еще раз прошу простить меня… но вы сказали «роскошный наряд»… и мне захотелось показать вам, что такое настоящая роскошь в моем понимании.

— Невероятно! — едва выговорил Джарвис. — Как это тебе удается?

— Хотите, мой рыцарь, я замолвлю за вас словечко Повелителю Хаоса? Тогда это будет удаваться и вам, — улыбнулась ведьма, присаживаясь на скамью рядом с принцем. — Думаю, что он будет благодарен за мое спасение и не откажется увеличить вашу силу до подобающего уровня.

— Даже так? — Джарвис очень заинтересовался. — А кто он такой, ваш Повелитель Хаоса, и где с ним можно встретиться?

Ломенархик игриво прижала к его губам палец с сапфировым ногтем.

— Всему свое время, мой рыцарь. Придет срок, и вы встретитесь. Но сегодняшний вечер — только для нас двоих! Мне так хотелось сделать для вас хоть что-нибудь… Увы, моя сила тоже не безгранична — я могла бы превратить это мясо в полсотни изысканных кушаний, но, опустившись с языка в желудок, они снова стали бы тем же мясом, а это совсем не полезно. А впрочем, разве эти оленина с медвежатиной не хороши сами по себе? Да еще под прекрасное вино моей родины… — Она как бы невзначай склонила голову на плечо Джарвиса.

— Спасибо, Ломенархик. — От аромата ее духов у принца закружилась голова. Словно во сне, он осторожно взял в ладони темноволосую головку и коснулся своими губами ярких пухлых губ девушки. Та ответила на поцелуй с лихорадочной готовностью, словно после трехдневного перехода по пустыне припала к роднику со свежей водой.

— Ломенна, — выдохнула она, с трудом отрываясь от губ Джарвиса. — Для тебя просто Ломенна, мой прекрасный рыцарь.

— Прекрасный? — слегка удивился Джарвис. — Я думал, что девушке из Лаумара мой облик должен казаться почти уродливым…

— О, ничуть! — горячо возразила девушка, но неожиданно принц каким-то двадцать девятым чувством ощутил: это ложь. В глазах Ломенархик он действительно некрасив — но почему-то эта некрасивость возбуждает ее больше, чем красота любого из простых смертных. Неужели только потому, что его сородичей в Лаумаре считают порождениями Хаоса?

— Я еще никогда в жизни не была ни с кем из долгоживущих, — почти прошептала ведьма. — Поэтому считай, что ты у меня первый. Пусть это будет наша первая прекрасная ночь!

Кстати, внешность самой Ломенархик тоже была не совсем во вкусе Джарвиса — довольно крупные черты ее лица отмечала печать грубоватой чувственности, и это в немалой степени противоречило утонченности наряда. Но сейчас принца на удивление мало заботили эти тонкости. В постели девушка, несомненно, была очень даже хороша, а ничего другого от нее и не требовалось. Доплыв до Алмьяра, он оставит ее, как оставлял до того многих…

— Но сначала, — ослепительно улыбнулась Ломенархик, — насладимся в полной мере прекрасным угощением! Надеюсь, тебя не затруднит наполнить наши бокалы?

Джарвис с готовностью кивнул. Бокалов и в самом деле уже было два — он даже не заметил, когда ведьма успела наколдовать второй. Янтарно-золотой напиток бросал на серебро пламенные отсветы.

— За нас с тобой! — выдавил улыбку Джарвис и поднял свой бокал.

…Солнце клонилось к закату. Один из бурдюков полностью опустел, от мяса осталась лишь пахучая шкурка. Джарвису было хорошо и весело, и он больше ни на миг не жалел о выходке Зеркала. Ломенархик уселась на борт, как корабельная носовая фигура — хотя это был вовсе не нос, а наоборот, корма, — и болтала ногами. Вместо полупрозрачной нижней юбки в разрезе ее платья белело уже знакомое Джарвису тугое бедро, причем когда и как эта юбка исчезла, принц не смог бы сказать даже под угрозой пыток. Чувствуя себя в полном праве, он опустил ладонь на гладкую кожу и почувствовал, как содрогается под его пальцами спелая плоть.

— Все-таки я не понимаю, — выговорил он, глядя в большие темно-серые глаза. — Ладно, силу твою связали… Но ведь такой потрясающей женщине, как ты, ничего не стоило соблазнить кого-нибудь из монахов!

— Еще чего! — Девушка презрительно фыркнула. — Соблазнять эти кадушки с вареным ячменем! Если уж совсем невмочь, пусть рукоблудием занимаются. А я… — Она свесилась с борта, обвила Джарвиса руками за шею и прошептала ему в самое ухо: — Я предпочитаю соблазнять тебя…

Вместо ответа Джарвис подхватил девушку на руки и уверенно направился к открытой двери носовой надстройки.

Войдя в крохотную каюту, он остолбенел в который раз за сегодняшний день. Откуда взялись пурпурные шелка и золотая парча, которыми были задрапированы стены? Или великолепный бронзовый канделябр на девять свечей, украшенный хрустальными подвесками? Или роскошная шкура на полу, вроде бы медвежья, но белая как снег и нежная как пух?

Впрочем, это уже не имело никакого значения. Джарвис опустил девушку на роскошный мех и, пристроившись рядом, потянул за шнуровку на спине ее платья. Ломенархик шевельнула плечами и начала выбираться из своего наряда, как змея из старой кожи. Вот на виду оказалась одна пышная грудь, затем вторая. Рука с ярко-синими ногтями протянулась к принцу и начала медленно расстегивать его рубашку…

Глава четвертая,

в которой Джарвиса берут на абордаж, но на этом его неприятности только начинаются

• Только вылезли из леса —
• Глядь, долбиловка идет,
• И не ясно ни бельмеса,
• Кто кому чего дает…

Фольклор

Сильный удар до основания сотряс хлипкий деревянный корпус баржи. Если бы Джарвис спал на койке, то навернулся бы с нее вниз головой. Но с пола не упадешь, поэтому принц лишь отлетел к стенке, ударился о деревянную перегородку, выругался и высунул голову наружу.

Снаружи едва рассвело — солнце еще не встало, — и плотной стеной стоял туман консистенции «теплое молоко». Из-под его завесы до Джарвиса донеслись рокот бьющейся о камни воды, далекие отрывистые голоса, а затем ритмичный плеск, какой могут издавать лишь шлепающие весла.

Стоило поторопиться. Джарвис одним прыжком взлетел с грязного соломенного тюфяка, в который превратилась за ночь белоснежная шкура, и начал лихорадочно одеваться, не попадая в рукава и сапоги. Прошло не менее пяти минут, прежде чем он выскочил на палубу баржи с мечом на изготовку. За это время Ломенархик даже не пошевелилась. Джарвис уже успел заметить, что если девушка спит, то разбудить ее не так-то просто…

Прямо по носу из воды выступало нагромождение камней, сквозь пелену тумана похожее на спинной гребень гигантского дракона, приползшего напиться. На один из камней этой гряды, торчащей почти из середины реки, и налетела только что баржа, об управлении которой всю ночь никто не заботился. И между прочим, совершенно зря — течение взвихрялось перед камнями и стремительно уносилось влево, туда, где на расстоянии всего в несколько шагов, судя по шуму воды, проходил фарватер.

Джарвис мысленно обругал себя последними словами. Он твердо знал, что Таарха-Та’ркэ полностью судоходна от Шайр-дэ до Афрара, но умудрился упустить из виду, что судоходность не всегда предполагает возможность свободного сплава. А ведь можно было предвидеть — проход по Железной теснине, прорезающей Алмьярский хребет, не слишком прост и требует неусыпного внимания…

Поздно! Теперь носовая часть баржи прочно села на скальные обломки, а корму развернуло течением, да так, что судно встало почти поперек стремнины. Джарвис с первого взгляда понял, что даже если Ломенархик своей магией за пять минут снимет баржу с камней — а в это верилось с трудом, все-таки с приложением энергии принц был знаком не понаслышке, — то повреждения корпуса вряд ли позволят ей продолжить плавание.

Однако все это было, как любил выражаться Сонкайль, «бедой, но не задницей». А истинная задница заключалась в том, что лаумарцы, в отличие от Джарвиса, прекрасно помнили о свойствах Железной теснины и вместо того, чтобы гнаться за баржей по берегу, постреливая в ее сторону из арбалетов, просто послали вперед отряд для перехвата. Тому оставалось только сидеть на скалах и ждать, пока добыча сама свалится ему в руки. Тысяча морских чертей!

Туман, в отличие от темноты, не давал Джарвису никаких преимуществ перед смертными. В дрожащем молочном мареве принц различал лишь смутные тени, не сразу понимая, какие из них движутся, а какие нет. Поэтому он более полагался на свой слух — а тот ясно говорил, что противник приближается: плеск весел, редкие отрывистые команды и лязг металла становились все отчетливее. Добраться посуху до камней, ставших роковыми для Джарвиса, было заведомо невозможно, поэтому устроители засады заранее позаботились о лодках.

— Вот только на абордаж меня еще и не брали, — выговорил принц еле слышно, но оттого с неменьшим отчаянием. — Все в моей жизни было, только морского сражения на пресной воде до сих пор не было!

Самое утомительное в бою — ожидание схватки. Поэтому Джарвис даже обрадовался, когда из-под туманной завесы по левому борту выступили силуэты двух лодок. Это были обычные для здешних мест рыбацкие плоскодонки, неповоротливые и валкие. Памятуя о том, что вытворял меч Индессы на площади перед храмом, противник явно решил перестраховаться — в первой лодке находилось, по крайней мере, полдюжины человек, и часть их была облачена в кожаные доспехи. От этого суденышко осело почти по самые борта и шло медленно, рыская из стороны в сторону и плохо подчиняясь усилиям двоих гребцов.

Видимость оставалась омерзительной, но Джарвис уже различал силуэты людей в традиционных для Лаумара скругленных шлемах. Как и он сам, они держали оружие на изготовку. Принцу осталось уповать лишь на то, что сам он не только выспался, но и успел прийти в себя после сна, а кто-то из его противников мог не спать всю ночь, поджидая добычу. Хотя маловероятно — в чем в чем, а в умении считать лаумарцам не было равных на всем континенте.

Джарвис прислушался к Зеркалу. Но скверная железка сейчас была самым обычным мечом и не подавала ни малейших признаков свободы воли. Рассчитывать можно было только на себя — на чуть более быструю, чем у смертных, реакцию, на интуицию, порой позволяющую предугадать движение противника, на умение ориентироваться по слуху…

Тем временем лодка с солдатами подошла совсем близко. За ней след в след шла вторая, столь же перегруженная. Обе они двигались к корме, предполагая причалить к барже совсем недалеко от того места, где стоял Джарвис. Принц понял, что враги еще не видят его, а различают только темный силуэт плавсредства на фоне голых мокрых камней. Он шагнул в сторону, уходя в тень, отбрасываемую надстройкой. «Зря Ломенну не разбудил, — пронеслось у него в голове. — Хреново будет, если вояки застанут ее врасплох!» Однако времени не оставалось уже ни на что — первая лодка глухо стукнулась о борт.

После удара о камни палуба баржи дала сильный крен, и двоим солдатам не составило никакого труда перемахнуть на нее с лодки. Двигались они на удивление тихо и ловко. Если бы позавчера на площади дрались такие же мастера своего дела, еще неизвестно, выстоял бы против них меч Индессы или нет… Первый из солдат подхватил с лодки канат и захлестнул его вокруг деревянной стойки у борта. Второй почти бесшумно скользнул к каюте. Безоружные гребцы втащили весла в лодку и посторонились, давая возможность двум другим солдатам перебраться с кормы на нос.

Это был невероятно удобный момент, и Джарвис не мог его упустить. Когда один из солдат шагнул мимо него, а другой еще не успел выпрямиться, возясь с веревкой, принц выступил из тени и с силой ударил второго солдата сапогом в живот. Тот, не успев не только крикнуть, но даже разогнуться, с плеском рухнул в реку. Коротким взмахом меча Джарвис перерезал канат, и течение тут же дернуло лодку кормой вперед. От неожиданного толчка один из тех, кто перебирался на нос, неловко взмахнул руками и, потеряв равновесие, тоже оказался в бурлящей воде. Второй невнятно выругался, схватился за плечо гребца, свалил его на дно и сам упал сверху. Лишенную управления лодку развернуло и потащило течением то ли в бег по фарватеру, то ли на ближайший камень. То и другое равно устраивало Джарвиса. Он развернулся к оставшемуся противнику — и с трудом успел парировать его удар.

На этот раз судьба послала ему опытного врага. Солдат не только мгновенно сориентировался в обстановке, но и полностью использовал свои преимущества: из-за крена палубы Джарвис стоял ниже и вдобавок на мокрых досках, по которым скользили сапоги.

Следующим ударом клинок врага едва не зацепил полу куртки принца. До реальной опасности пока было далеко, однако затягивание поединка было чревато иной опасностью — каждый миг число противников могло увеличиться во много раз. Вторая лодка была уже совсем рядом.

Пользуясь тем, что Джарвис отвлекся на изучение обстановки, противник вновь атаковал его и на этот раз сумел оцарапать принцу запястье. Пустяковая рана — но в Шайр-дэ Джарвис избежал и этого… Неимоверным усилием он потеснил противника, чтобы уйти с мокрой палубы, и заработал Зеркалом в бешеном темпе, на одних навыках, не позволяя мозгу оценивать каждый выпад и финт.

Он бы обескровил врага, которому уже сумел нанести серьезную рану в плечо, — если бы имел время на это… Но вот времени-то у Джарвиса как раз и не было! А враг, как назло, оказался одним из лучших фехтовальщиков, с которыми принц когда-либо имел дело.

И тут пришла совершенно неожиданная подмога.

Когда противник Джарвиса отступил на шаг, отражая новую отчаянную атаку, за его спиной отворилась дверь надстройки. Неуловимое движение, блеск металла — и мастер клинка с удивленным выражением на лице выронил меч и медленно осел на палубу. В его спине, аккурат под левой лопаткой, торчала рукоять кинжала. А над поверженным телом, гордо откинув назад растрепанную гриву, стояла Ломенархик.

Джарвис уже не удивлялся тому, что на ней опять новое одеяние. Куда больше его изумил брошенный кинжал. Она что, превратила в него тупой нож, которым они вчера кромсали мясо?

Сейчас стройное тело ведьмы обтягивал плотный темный костюм из чего-то больше всего напоминающего исчерна-бронзовую драконью чешую. Открытыми оставались только лицо и волосы, а руки почти до локтя были упрятаны в черные кожаные перчатки с широкими раструбами. Талию — точнее, весь торс между грудью и бедрами — охватывал широкий пояс из той же кожи, что и перчатки, ноги были обуты в высокие, до колена, сапоги. В довершение всего нигде на этом наряде не было видно хоть какого-то намека на застежки, так что оставалось непонятным, каким образом Ломенархик влезала в него и как будет снимать…

Впрочем, времени на удивление у принца не было. Его едва хватило на то, чтобы перевести дух. А потом кому-то на второй лодке пришло в голову повторить подвиг девушки. Джарвис успел заметить лишь блеск стремительно летящего метательного ножа. Но Ломенархик, шагнув вперед, с презрительным выражением на лице выставила плечо. Нож лязгнул о черную бронзу и упал к ее ногам, не причинив никакого вреда. Джарвис прикусил губу — похоже, новый наряд ведьмы напоминал драконью чешую не только на вид, но и по свойствам…

С той же презрительной улыбкой ведьма перешагнула через тело и подобрала с досок клинок убитого. Взвесила его в руке — и приняла вполне грамотную боевую стойку.

Вовремя — двое солдат со второй лодки уже приближались к ним. Джарвис стоял чуть позади девушки, и первый удар ей пришлось принять на себя. Тонкий клинок скрестился сразу с двумя широкими мечами и почти мгновенно распорол куртку одному из нападающих. Видно, солдаты не ожидали встретиться с таким странным противником, тем более что касания их мечей не причиняли девушке ни малейшего вреда. Замешательство оказалось роковым — Джарвис сумел достать обоих. Но на смену им явились еще четверо.

Джарвис не смог разобрать, что скомандовал один из этих четверых — явно офицер, на что указывали не только манеры, но и удобная кольчуга мелкого плетения. Подчиняясь команде, пара солдат в кожаных доспехах встала в центре и решительно двинулась на принца и его спутницу. Офицер с напарником в такой же кольчуге заняли места на флангах — и закипела такая битва, что все предыдущее показалось Джарвису простой разминкой. Ломенархик, уверенная в своей неуязвимости, рвалась в бой, как герийская колесница, и тем создавала принцу дополнительные трудности, вынуждая прикрывать ее. В отличие от девушки, Джарвис имел достаточный боевой опыт и знал, что никакая чешуя не убережет от мощного удара, ломающего кости — особенно если это кости женщины, а удар наносит сильный мужчина.

Все сильнее давала знать о себе усталость. А ведь эти две лодки, скорее всего, были лишь малой частью отряда, засевшего в скалах…

«Может, повторить позавчерашний трюк? — отчаянно соображал Джарвис. — Прорваться к лодке, выйти на фарватер и попытаться уйти? Риск, конечно, огромный, но баржу мы все равно не удержим, даже вдвоем… Тем более что Ломенна — не боец, что бы там о себе ни мнила». По ходу боя Джарвис просто не мог не присматриваться, что там творится с его напарницей, и довольно быстро определил, где ведьма выучилась держать в руках оружие. Это был стиль работы алмьярских «поединщиц», разыгрывающих бои во славу богини-воительницы Атайнет, — довольно эффектный для зрителя, но мало пригодный для схватки с настоящим профессионалом. Ломенархик до сих пор держалась лишь благодаря Джарвису, отвлекавшему на себя самых сложных противников, да еще костюму из драконьей чешуи.

С огромным трудом им удалось сократить число противников до трех, затем серьезно ранить еще одного. Джарвис опять переместился к надстройке, готовясь отражать очередную атаку…

Но ее не последовало. Раненый офицер негромко отдал новый приказ — и все трое отступили к борту. Словно прочитав мысли Джарвиса, лаумарцы спрыгнули в лодку, обрубили веревку и по собственной воле покинули поле боя.

— За подмогой поплыли, — простонал Джарвис, утирая пот со лба. — Вот теперь нам точно крышка!

Он огляделся по сторонам и только сейчас осознал, что пока они с Ломенархик вели свой безнадежный бой, туман над Таархой рассеялся без следа. Солнце едва поднялось над левобережными, менее высокими скалами, и лучи его озарили Железную теснину во всем ее великолепии. Справа же над водой нависала огромная гора, похожая отнюдь не на дракона, как сначала показалось Джарвису, а скорее на пьющую из реки лошадь. Склоны ее, поросшие чем-то темнохвойным, выглядели строго, почти торжественно.

Однако Джарвис оглядывал Железную теснину, не имея сил любоваться ее красотами и интересуясь лишь одним — где засели главные силы неприятеля? Откуда имеет смысл ждать следующего удара?

Ответ на второй вопрос нашелся очень быстро. На середине белого известнякового обрыва Пьющую Лошадь перепоясывал карниз, и даже отсюда на этом карнизе отчетливо различались три человеческие фигуры. Джарвис со своим острым зрением сразу же определил, что арбалетчиков среди них нет. Однако что-то вдруг заставило его насторожиться. Он пригляделся повнимательнее…

Две тысячи морских чертей!

Один из стоящих на скале был облачен в темно-красное одеяние с уже знакомым Джарвису узором в виде черных четырехлистников с серебряной каймой. Сейчас его голова была не покрыта, и легкий утренний ветер отбрасывал назад длинные седые волосы, отливающие светлой сталью. Сам архиепископ!

Джарвис понимал, что это неспроста. В настоящее время архиепископ Кильседский был фактическим правителем Лаумара, незримо стоящим за всеми решениями Народного собрания — как во внешней, так и во внутренней политике. Однако и помимо этого про него ходило множество странных и разноречивых слухов, причем не только в Лаумаре, но и за его пределами. Утверждали, что своей личной мощью он заткнет за пояс любого солеттского мага, что он способен призывать себе на помощь странные силы… мало того, что клириков, способных овладеть этими силами, становится в Лаумаре все больше и больше! Правда, ничего конкретного в этих разговорах не содержалось, ибо служители блаженного Мешнека были еще более неразговорчивы, чем простые лаумарцы. Однако сейчас все эти сплетни пришли Джарвису на ум — и его спине стало холодно.