Палач, сын палача Андреева Юлия

Глава 1

Внутренние проверки или дьявол в твоем доме

Если у нее имеется служанка или есть подруги, то и их полезно подвергнуть лишению свободы даже в случае отсутствия доноса на них.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

– Дьявол может соблазнить твою мать, сестру, жену или дочь. Он может улыбаться тебе из колыбели крошечного дитяти. Но слуги христовы должны иметь мужество и силу духа для того, чтобы выявить зло и уничтожить его на корню! – вещал с трибуны кардинал Олеариус Мартесон, и его слова разносились по белому свету, вызывая приступы черного ужаса.

Как жить, когда дьявол караулит тебя повсюду? Как быть?

Едва за городскими вратами Оффенбурга скрылись кареты комиссара и едущей за ним четы Миллеров, все судебные исполнители были собраны в очередной раз в здании суда. Перед заседанием они, как это уже было установлено, прослушали проповедь, после чего помолились и отправились послушать новый указ бургомистра.

Оттого, что собрание не было объявлено заранее и за каждым судебным исполнителем был послан одетый в красное, как палач во время казни, гвардеец, настроение в зале стояло тревожное. Судебные исполнители переглядывались, пытаясь выяснить друг у друга о причине столь спешного сбора. Но никто и ничего толком не знал.

Бледный и взволнованный Филипп Баур то и дело поправлял замызганный шейный платок, который он не успел сменить, так как посланный за ним офицер застал его на дежурстве в тюрьме. Филипп ощущал, как от его одежды несет потом, серой и гарью, что не добавляло хорошего настроения, наполняя сердце палача гадливостью.

Судебный исполнитель Бэка несколько раз подходил к стоящим по стойке смирно у дверей стражникам, умоляя отпустить его в тюрьму, где он, Бэка, по всей видимости, плохо закрыл клетку с особо опасной ведьмой, которая не применит возможностью сбежать из тюрьмы, а потом ее, поди, поймай.

Еще хуже обстояло дело с третьим судебным исполнителем Гербертом Веселином, который из-за спешки не успел освободить висящую за вывернутые руки в камере пыток женщину. Привязав ее по всем правилам и подтянув к потолку, Веселин наставительно пообещал, что она сдохнет без покаяния. После чего отправился в соседнюю комнатушку промочить горло с отдыхающим там после трудов Филиппом Бауром, когда за ними явились из суда. Теперь несчастный Веселин плакал, умоляя дать ему возможность, пока не поздно, спасти жизнь подследственной, потому как за смерть по неосторожности на него возложили бы огромный штраф, а то и примерно выпороли бы кнутом.

– Возглавляемые господином Бауром рейды помогли выявить в Оффенбурге более тысячи ведьм, – начал свою речь бургомистр, лоснящееся лицо которого сияло точно поминальный блин. – Но, можем ли мы сегодня с чистой совестью отписать в Рим о том, что в Оффенбурге не осталось ни одной прислужницы дьявола? – он обвел взглядом собрание, и не получив утвердительного ответа, опустил голову. – Конечно, нет. Вы скажете, что мы не можем этого сделать, потому что не все находящиеся под арестом исчадья ада еще преданы огню. И будете правы. Но и это еще не все! Мы не можем сообщить в Рим о своей безоговорочной победе над злом, потому что не все еще женщины в Оффенбурге прошли проверку! – он выдержал паузу, наблюдая за реакцией слушателей. – Я говорю о женах, дочерях и сестрах всех представителей власти, направляющей и карающей. Все жены и дочери чиновников, вплоть до последнего судебного исполнителя, должны добровольно придти в тюрьму и пройти испытание.

Те же, кто по какой-либо причине откажутся явиться туда, будут арестованы, согласно букве закона, и допрошены с особым пристрастием. Все это делается для того, чтобы никто не посмел обвинить нас в том, что, преследуя жен и дочерей простых горожан, мы не ведаем то, что творится в наших собственных семьях. Что на самом деле судьями и судебными исполнителями манипулировал дьявол, слуги которого угнездились в домах представителей закона, направляя меч правосудия на невинных!

На какое-то время в зале воцарилась тишина, которую вдруг разрушил писклявый голос Михеля Мегерера:

– Но, господин бургомистр, ваше сиятельство, господин граф, будучи проездом в Баварском Мюнхене, я слышал, как ученый теолог господин Франц Фенш, говорил, что, если человек добровольно и без принуждения идет в судебные исполнители, ангелы небесные берутся охранять его семью от посягательств нечистого. – Михель поднялся на трясущихся ногах и обвел глазами собрание, ища поддержки. Все понимали, как сложно ему выступать в этом зале, да еще и когда рядом нет учителя и покровителя Петера Миллера. – Это было десять лет назад на городском собрании, когда герцог Баварии объявил о доборе в карающий отряд. – запинаясь, начал он. – Поговаривали, что дьявол будет мстить судебным исполнителем, накликая через ведьм проклятия на них самих и их семьи, отчего никто не хотел идти работать при суде или тюрьме, в которой будут держать чертовок.

Но после разъяснения господина ученого, все сразу же стало на свои места. Он рассказал, как можно обезопасить себя во время арестов, например, отрывать ведьму от земли, сразу же беря ее на руки, затыкать ей рот, чтобы она не успела произнести вредоносное заклинание.

Согласно разработанной методике господина Инститориса и дополнений внесенных господином Феншем, мы вот уже сколько лет вводим ведьм в зал суда не иначе, как спиной и держа за волосы, чтобы ведьма, не дай бог, не поразила судью, приора церкви, господ теологов и всех других господ, сидящих за судейским столом, своим взглядом.

Уже начиная с первого допроса, мы проводим детальный обыск подозреваемых, отнимаем одежду и выжигаем факелом все волосы на теле ведьмы. Благодаря добрейшему господину Францу Феншу, дай бог ему здоровье, да еще святой книге господ Инститориса и Шпренгера «Молот ведьм», мы избежали столикого зла, что лично я считаю, что мы можем доверять им всецело и в том пункте, что касается обязательной защиты семей штатных палачей и судебных исполнителей.

А если так – к чему нужно устраивать проверки в семьях судебных исполнителей, если сами ангелы небесные защищают их?!

Слова Михеля Мегерера были встречены возгласами одобрения. Некоторые судебные исполнители даже поднялись со своих мест, выражая согласие с мнением коллеги. Кто-то стучал ногами и хлопал в ладоши, кто-то громко выражал свои чувства, рассказывая что-то соседу.

Михель кратко поклонился собранию и, покраснев как рак, сел на свое место.

– Не без интереса я выслушал речь господина Мегерера, но должен сказать, что все сказанное ныне, как это не печально, не про вас, – бургомистр протянул руку, и слуга тут же подал ему кружку с подогретым вином, которую давно уже держал на подносе, не смея приближаться к господину без особого на то разрешения. – Конечно, обычно мы не проверяем жен и дочерей судебных исполнителей и палачей, подразумевая, что их мужья отдали долг обществу и святой церкви в борьбе со злом. Но, в данном случае я ничего не могу поделать, – он отхлебнул из кружки, невольно улыбнувшись мягкому вкусу, после чего снова сделался мрачным. – Как сюзерен этого города, я без сомнения мог бы избавить от обязательной проверки ваших женщин, но на этот раз все обстоит куда как плохо. Дело в том, что две недели назад я получил подробнейший отчет о допросах, производимых в Бамберге, на одном из которых допрашиваемая ведьма показала, что одна из ее товарок по шабашу была женой судебного исполнителя из нашего города. При этом чертовка не смогла назвать ни имени, ни фамилии этой своей знакомой, умерев от ран в камере. Верховный судья Бамберга послал нам подробные выписки из протоколов допроса, рекомендовав выявить ведьму.

Он снова замолчал, приложившись к кружке.

– Вы спросите, отчего я сразу же не дал ход делу? Объясняю, вас жалел, – на секунду он миролюбиво улыбнулся, после чего его лицо снова омрачилось. – Я думал, что, возможно, не стоит верить словам ведьмы, которая уже умерла и не может быть допрошена в Оффенбурге. Но события последних дней заставляют меня поверить в то, что, не смотря на проведенные рейды, в городе остаются неарестованные ведьмы, или ведьма. И не исключено, что это именно та злодейка, на которую указывала бамбергская ведьма.

О том, что чародейка есть, свидетельствуют уже такие бесспорные факты и верные приметы, как невозможно задержавшаяся теплая осень и повсеместный отел наших коров черными телятами. В городе вдруг ни с того, ни с сего появилось слишком много нищих. Кроме того, наши медики утверждают, что в деревне Брагаза, где недавно проходило торжественное сожжение ведьм с последующим разбрасыванием по полям их останков, вдруг обнаружились больные чумой! Что это – если не месть за сожженных?

Оглушенные, испуганные судьи и судебные исполнители слушали страшные слова, не в силах до конца уразуметь их смысл.

– Если под следствием окажется жена или дочь палача, следует ли ему положить свои инструменты и уступить место коллеге, дабы не пытать самому близкого человека? – подал голос Герберт Веселин.

– В этом вы вольны, поступать так, как велит вам ваша совесть, – посоветовавшись с присутствующим на собрании приором церкви Святой Терезы и верховным судьей, ответил бургомистр. – Пытать должен тот, у кого подошла очередь. Поэтому, если палач желает допрашивать свою жену сам, не доверяя сменщикам, он должен выкупить очередь у того, кто дежурит в этот день.

Если же палач, чья очередь пытать пришлась на день допроса жены или дочери, не желает сам причинять боль своим близким, он может попросить другого палача подменить его. Рассчитавшись с ним так, как это заведено в данной тюрьме или как они порешат между собой.

– Должны ли судебные исполнители, судьи и другие слуги закона платить за пытки и казни наряду с обычными горожанами? – вставил словечко Баур.

– Христианский долг предписывает каждому по мере сил и возможностей бороться со злом, – вышел на середину кардинал Мартесон, чью проповедь палачи выслушивали перед собранием у бургомистра. – Посему, если в вашем доме затесалась прислужница сатаны – следовательно, вам и следует удалить ее. Отрезав, так сказать, больную ветвь, дабы она не вредила здоровым. Но услуги садовников, как известно, всегда оплачивались звонкой монетой.

– Но, возможно, ввиду нашего особого положения, господин бургомистр согласится на какие-нибудь скидки? – поинтересовался Бэка. – Что за сапожник без сапог?

– Если выяснится, что в ваших домах, домах служителей господа, проживает слуга дьявола, с вас, по справедливости, следует получить втрое больше, нежели с обычных горожан. Потому кому, как ни вам уметь распознавать козни нечистого, – парировал очень довольный своей сообразительностью бургомистр.

Глава 2

Аресты

Ежели уличенная не сознается в преступлении, то она передается светской власти для сожжения. Ежели она признается, то она или передается названной власти для смерти, или пожизненно заточается.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»[4]

После собрания судебные исполнители, не сговариваясь, отправились в кабак к папаше Густаву Бланку, чтобы выпить там крепкого пивка и обсудить происходящее. Пугало, что теперь вместе с ними нет Миллера, который умел разговаривать с властями, был вхож в дом верховного судьи и близко знал бургомистра, а значит, мог посодействовать в столь сложном и опасном деле.

Бледный и взволнованный Баур пил пиво, не ощущая его вкуса и не в силах остудить клокотавший в его груди ад.

– Что вы думаете, о приказе бургомистра? – стуча зубами, спрашивал он, силясь разгадать посланные судьбой знаки. – Пошлете ли вы своих жен на проверки или будете ждать Миллера?

– Если не явятся сами, как сказал бургомистр, приведут под конвоем, а зачем нам лишние слухи? Нам здесь жить, – сокрушенно вздыхая, Бэка опрокинул в горло кружку пива. – Кто как знает, а моя Магдалина завтра же предстанет перед судьей. И да поможет нам Господь!

– Моя Гертруда… – голос Герберта Веселина дрожал, – моя Гертруда тоже, наверное, может даже завтра. Пойдет. Что делать-то? Делать что-то ведь нужно? Это же невозможно, чтобы силком тащили? Позора не оберешься.

– По уму было бы бежать из города, – Михель трясся точно его пронизывал холод, лицо его из серого сделалось зеленым. – Это нам за грехи наши, за то, что вытягивали признания. А теперь что? Теперь нужно драпать куда подальше и лучше туда, куда поехал господин Миллер. Он еще о беде нашей не знает. А так глядишь, поможет, чем сможет. Но только, что хотите делайте, Катрин я пытать не позволю. Либо сам, либо никто. Виданное ли дело, чтобы посторонний мужчина снял с нее платье! Что опосля соседи-то говорить будут? Какие слухи поползут?!

– Бежать удумал Мегерер, вот дурак-то! Бежать раньше надо было, а теперь – дудки! Да сейчас на всех дорогах уже кордоны поставлены. Поймают, ни тебе, ни твоей бабе мало не покажется, – усовестил его Филипп Баур.

– Пуститься в бега – значит признать свою вину. А распутывать начнут с особым пристрастием, не только за жену возьмутся, а всех под корень, – сокрушенно покачал головой второй судебный исполнитель Бэка. – Ничего не поделаешь – лучше добровольно и по уму. Нужно друг за дружку стоять. Выручать. А не панику наводить, точно глупые бабы.

Судебные исполнители и не заметили, как за окном стемнело. Когда из-за туч вышла круглобедрая луна, в тюрьме под закопченным потолком отошла в мир иной замученная женщина. Веселин вспомнил о ней лишь на следующее утро, за что и получил пятьдесят плетей от Филиппа Баура, после чего слег на неделю в постель.

Всю ночь в домах судебных исполнителей горел свет. Напуганные страшным известием женщины молились перед иконами о том, чтобы господь послал им терпение и стойкость вынести пытки, сами же судебные исполнители, велев принести им бумагу, чернила и свечи, до самого утра кропали не привыкшими к подобной работе пальцами подробные доносы на жен своих же коллег.

Бургомистр получил сведения всего об одной ведьме, имя которой ему неизвестно, думали все. Возможно, прочитав донос и поняв, откуда на самом деле дует вредоносный ветер, он не станет проверять всех подряд. А обратит карающий меч правосудия против конкретной чертовки.

Писали на молодую и красивую жену Бэка, что та-де за неимением приданого применила приворотный заговор с тем, чтобы выйти замуж и стать уважаемой горожанкой.

Кляли жену Миллера за пристрастие к цветам и за то, что, вопреки всему, она принимала участие в судьбах подследственных ведьмах. Значит была одной из них.

Жену Филиппа Баура обвиняли в том, что она-де любовница дьявола и из любви к роскоши и веселью требовала от мужа, чтобы тот вытягивал признания из невиновных. Это подтверждалось уже тем, что Филипп Баур получал за свою работу чуть ли не втрое больше по сравнению с любым другим судебным исполнителем, включая первого палача Оффенбурга Петера Миллера. А его очаровательная дочь Эльза Баур была уличена в том, что она неоднократно летала с матерью на шабаш и была приготовлена для вступления в любовный союз с дьяволом, который должен был состояться в день ее свадьбы с судебным исполнителем Густавом Офелером.

Против жены Герберта Веселина, которую все любили и всегда ставили в пример за то, что та ездила на богомолья и ни разу не пропустила ни одной воскресной мессы, было выдвинуто обвинение в том, что она посвящала в ведьмы женщин, которые только проходили мимо нее, брызгая в них специальной микстурой и приговаривая заклинания.

Жена Михеля Мегерера обвинялась в убийствах нескольких младенцев, с матерями которых она либо была знакома, либо жила на одной улице.

Сразу же после получение всех этих писем бургомистр сначала схватился за голову, а затем повелел немедленно арестовать всех чертовок и, если кто-нибудь попытается встать на защиту этих служительниц дьявола, применять силу.

Так, в одной камере в тюрьме в один день оказались сразу же пять жен судебных исполнителей, двоих из которых – Катрин Мегерер и Магдалину Бэка – арестовывали их собственные мужья, дежурившие в этот день в городе.

Все женщины были тотчас же переодеты в тюремные робы, их посадили на жесткий, холодный пол, заковав ноги в колодки.

Никто из дежуривших в тот день судебных исполнителей не спешил начинать допросы, так как все прекрасно понимали, что, в случае, если не удастся доказать, что женщина виновна, после можно схлопотать от ее мужа. С другой стороны, если бы удалось вытянуть признания как минимум у одной из арестованных, можно было бы доложить бургомистру, что значащаяся как подруга сознавшейся по Бамбергскому делу ведьма схвачена и обличена полностью. А, следовательно, был шанс, послав на костер жену сослуживца, спасти от страшной участи свою собственную.

Шло время, а допросы все не начинали. Дежурившие в тюрьме Баур, Офелер и Бэка молча играли в кости, думая о своем. Время от времени кто-нибудь из них все же под каким-то предлогом отлучался в камеру к арестованным для того, чтобы дать воды, сунуть кусок пирога и сказать пару добрых слов своим женщинам. Филипп Баур, казалось, сделался старше своих лет, горе скрутило его спину, а на висках появились первые седые волоски. Затравленным взором палач смотрел на своих подельников, прикидывая, кому именно из них отдадут на расправу его женщин.

Не менее его взволнованный и убитый происходящим Офелер сразу же отказался пытать свою невесту и ее мать, говоря, что готов не только заплатить за это, но и сам занять место рядом с арестованными женщинами.

Несколько раз он порывался отправиться в дом к бургомистру, чтобы на коленях умолять его сжалиться над его прекрасной невестой, позволив ему пройти испытание вместо нее.

Но все знали, что это только навлечет на нее гнев хозяина города. Поэтому Баур велел своему юному зятю сидеть как мышь, дожидаясь невесть чего. К обеду в тюрьму заявились верховный и окружной судьи, которые наконец-то и определили очередность прохождения испытания женщин и очередь палачей.

Филиппу Бауру досталось первому пытать Магдалину Бэка. Отправляя его в пыточную камеру, окружной судья Иероним Тенглер задержал палача на несколько минут рядом с собой.

– Что же это делается, ваша честь?! – запротестовал палач. – Вы же говорили, что напиши я донос на Грету Миллер, тем самым мы уязвим ее мужа и откроем мне дорогу наверх. А вышло-то, что вышло, я вас спрашиваю? Какая ведьма из Бамберга? Какие доносы? Почему я вынужден пытать жену моего подчиненного Бэка, к которому у меня нет никаких претензий, в то время как пройдоха Миллер и его жена давно уже далеко отсюда?

– Я и сам не понимаю, дорогой мой, – Иероним Тенглер выглядел растерянным и озабоченным происходящими событиями. – Я точно знаю, что ваш донос был доставлен прямехонько в руки господина верховного судьи. Но дальше… дальше, я ни чего не слышал о нем. И не знаю, как господин фон Канн поступил с бумагой. О Бамбергской ведьме я услышал вчера в первый раз, так что не знаю, что и сказать. Хотя, возможно, что я понимаю, откуда тут ветер дует. Возможно, что сам верховный судья по какой-то неведомой мне причине покровительствует проклятому Миллеру, оттого он и не дал ход делу, уничтожив донос. А если это так, то получается, что мы с вами избрали не того противника и лучше до поры до времени вообще забыть о том, что мы планировали устранить Петера Миллера, пока он и его покровитель не устранили нас с вами.

Получив такой всеобъемлющий ответ, Филипп Баур проклял в душе Иеронима Тенглера, после чего отправился в зал допросов, где уже ждали его судейские, и на специальном табурете сидела ни жива, ни мертва от страха Магдалина Бэка.

Глава 3

Допрос Магдалины Бека

Если обвиняемая, наконец, призналась, то пусть ей пообещают, что она получит больше, чем просит. Это делается для того, чтобы она стала более доверчивой.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Допрос проходил в обычной атмосфере, горели свечи, приятно полыхал огонь в камине. Густав Офелер приготовил инструменты пытки и, разложив их на специальном вышитым крестом полотенце, встал рядом с Филиппом Бауром, ожидая дальнейших приказаний.

На самом деле было глупо показывать инструменты жене судебного исполнителя, которая ни один раз в своей жизни видела эти иголки и крючья, точно такими же вещами пользовался ее муж, и она могла назвать их по памяти.

Кроме того, Магдалина Бэка была молодой и сильной, а ее муж, на долю которого пришлась участь арестовывать свою благоверную, успел нашептать ей на ухо, чтобы она держалась молодцом. Так как бургомистр приказал проводить обычное дознание и, если она все выдержит, ее отпустят на свободу, а он Йохан Бэка подарит ей шелковое платье и пару туфель, которые она давно просила у него.

Когда с арестованной снимали платье, воспользовавшись возникшей паузой, Бэка слегка приоткрыл дверь в пыточную камеру, поймал взглядом стоящего за Магдалиной Филиппа и показал ему увесистый кошелек. Немного смущенный таким поворотом дела, Баур вышел к своему подельнику, велев Офелеру приготовить испытуемую. После чего, коротко переговорив с трясущимся от страха Йоханом Бэка и уверив его в том, что он обойдется с Магдалиной по-христиански, Баур вернулся к своим обязанностям.

Поскольку подозреваемая упорствовала, настаивая на своей невиновности, Баур был вынужден, взяв зажженный факел, сунуть его к лобку женщины, моментально отведя его в сторону. Волосы вспыхнули, а Магдалина вскрикнула от ужаса. Впрочем, ожога не получилось. Филипп старался не смотреть на красивое тело юной Магдалины, думая над тем, что именно он должен делать, чтобы та выдержала его смену и не оговорила себя. С другой стороны, он не мог не думать о своей собственной жене и дочке, которых другой палач мог и не пожалеть. Опалив волосы в подмышках дамы и опять поздравив себя с тем, что не нанес увечий, за которое пришлось бы отвечать перед ее мужем, Филипп подошел к судье, прося у него разрешения не срезать волосы Магдалины.

К сожалению, проводивший допрос Иероним Тенглер не позволил оставить на голове испытуемой ни одного волоска, так что Филиппу пришлось сначала аккуратно срезать волосы ножницами, а затем, предупредив Магдалину, чтобы она не боялась, облил ее голову спиртом и поднес к ней факел. На несколько секунд голова фрау Бэка превратилась в факел, но Филипп тот час затушил пламя.

Как обычно, для палача время в пыточном зале шло быстро. Баур дважды отходил от подследственной, для того чтобы промочить горло, каждый раз возвращаясь на свое место.

Он уже зажимал в тисках ее большие пальцы, умудрившись не повредить их при этом, и подвешивал ее за связанные за спиной руки. Подняв Магдалину к прокопченному потолку, он резко отпустил винт, так что женщина полетела вниз. Но не успела Магдалина коснуться пола, как Баур снова схватился за винт, и она повисла, вопя от боли и теряя сознание.

Два взлета и два сокрушительных падения – как будто достаточно? Он вопросительно поглядел на судью, ожидая приказа остановиться.

Похоже, истязаний действительно было предостаточно. Ему разрешили развязать госпожу Бэка, вправив ей суставы. Взмокнув и чувствовав себя уставшим после пытки, Филипп попросил подменить его Офелеру, которому, как медику, было привычнее, нежели Бауру вправлять всевозможные вывихи. Подойдя к двери, за которой стучал зубами от страха и радости за мужество своей супруги Йохан Бэка, Филипп устало улыбнулся ему, протягивая руку. Мужчины обменялись рукопожатиями. После чего Бэка вручил Филиппу обещанный кошелек. Судья утомлено поднялся со своего места, разрешая писарю написать, что Магдалина Бэка полностью оправдана и дело закрыто.

Довольный таким исходом дела бледный и взволнованный Офелер подошел к пострадавшей, желая оказать ей необходимую медицинскую помощь и сократить страдания.

В этот момент все услышали истошный вопль Магдалины, которая, увидев приближающегося к ней нового судебного исполнителя, решила, что пытки будут продолжены, и от страха признала себя ведьмой.

Не поняв до конца, что произошло, Филипп Баур бросил кошелек в руки убитого горем мужа, устремившись к судье и заверяя на ходу господина Бэка, что он сейчас все уладит.

Но было поздно! По распоряжению судьи писарь зачеркнул фразу о признанной невиновности госпожи Магдалины Бэка, сообщив о полученных от нее в ходе пыток признаниях.

Униженный происходящим Филипп Баур не мог поверить, что с ним так обошлись. Снова и снова он умолял окружного судью Тенглера не принимать полученных уже после окончания дознания признаний фрау Бэка, ссылаясь на временное помутнение рассудка испытуемой.

Но, что тот мог сделать, когда Магдалина Бэка покаялась в присутствие свидетелей?

В бешенстве Филипп ходил по пыточному залу, еще и еще раз перетасовывая в голове этапы проведенной пытки. Пытаясь понять, что же лично он сделал не так. Ведь выдержи проклятая Магдалина Бэка еще несколько минут, она сейчас была бы свободна. Волосы – что волосы – они выросли бы, а синяки зажили. Филипп мог поклясться перед иконами, что ни один сустав, ни одна косточка на теле жены Бэка не была сломана, а места, где пришлось выжигать волосы, хоть и были черны от копоти, но их было довольно три-четыре дня смазывать маслом, для того чтобы кожа утратила красноту.

Все что он сделал, было безупречным, и, окажись в этот момент в тюрьме сам Петер Миллер, он сумел бы по достоинству оценить ювелирную работу палача. Но Петера Миллера не было в городе, в то время как другие палачи вдруг как по команде окрысились на несчастного Баура, считая его повинным в злой участи Магдалины Бэка.

Теперь каждый из них считал его – сделавшего все, чтобы спасти женщину – чудовищем, и каждый жаждал крови его жены и дочери. Вот с чем, а не с потерей денег, не мог смириться Филипп Баур.

Глава 4

Казнь Магдалины Бэка

Если она продолжает запираться, то пусть судья предложит ей доказать свою невиновность судом божьим через раскаленное железо. Все ведьмы согласны на это испытания, так как они знают, что дьявол предохранит их от ожога. Вследствие этого, однако, подобное испытание им не разрешается.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

На следующий день судья приказал продолжить допрос Магдалины Бэка. На этот раз палачу следовало вытянуть из признавшейся в служении дьяволу ведьмы имена ее сообщниц. Для чистоты эксперимента Магдалина была передана в руки дежурившего в тот день Михеля Мегерера, и тот в присутствие судьи, писаря и стражи получил от нее необходимые сведения.

Во-первых, Магдалина Бэка назвала самую злющую ведьму Оффенбурга, погрязшую в разврате и пороке, жену второго палача Филиппа Баура Жанну Баур, преступлениям которой, по словам Магдалины, не было конца. Оговаривая жену пытавшего ее палача, женщина желала отомстить за свою загубленную жизнь, так как, живя с судебным исполнителем и постоянно слушая истории об осужденных ведьмах, она прекрасно понимала, что, что бы ни обещали ей судьи, закончит она свою жизнь на костре. При этом Магдалина не понимала, да и не могла понять, что всеми своими действиями Филипп Баур пытался защитить ее. Куда ей, если это не пожелали понять даже служащие и учащиеся у второго палача города судебные исполнители. Правда, оклеветать еще и дочь ненавистного Филиппа у Магдалины не хватило смелости. Уж слишком нежной и невинной казалась девушка. Фрау Бэка милостиво пожалела невесту, посчитав, что с Филиппа будет достаточно и того, что вместе с Магдалиной сожгут его драгоценную Жанну.

Второй она назвала жену судебного исполнителя Герберта Веселина Гертруду и далее всех остальных жен судебных исполнителей, исключая из числа ведьм жену палача Миллера, так как Петер спас ее во время проведения рейда, дав охрану до самого дома, и жену допрашивающего ее на второй день палача Михеля Мегерера – Катрину Мегерер, так как по мнению Магдалины, второй день по мягкости проводимых с ней приемов значительно отличался от первого, когда ее допрашивал изверг Баур. На самом деле, все отличие состояло, прежде всего, в поведении самой Магдалины, которая в первый день следствия все отрицала, провоцируя, таким образом, усиление пытки, а во второй день начала давать показания. Так что, какое бы то ни было применение силы было просто не нужно.

Через три дня после начала дознания по делу Магдалины Бэка ее муж Йохан Бэка получил счет за арест, содержание жены под стражей, проводимые пытки, а также предписание либо оплатить, либо подготовить лично костер для сожжения Магдалины.

Не желая выставлять на всеобщее обозрение свое горе, господин Бэка обратился к бургомистру с жалобой относительно непомерных трат, свалившихся на его голову в связи с делом жены. В своей жалобе Йохан Бэка просил дать ему скидку, учитывая прошлые заслуги и то, что сам участвовал в аресте собственной супруги, и стало быть не должен платить за это.

Бургомистр ознакомился с письмом Йохана Бэка и оставил его жалобу без ответа. Но на самом деле Бэка и не ждал ничего другого. Стареющий, лысеющий, с брюшком после смерти своей первой жены он сначала занимался воспитанием и образованием своих детей, и когда те оставили его дом, заведя собственные семьи, Бэка долгое время думал, что его жизнь закончилась и пора умирать. Именно в это время на пути его вдруг неожиданно засветилась светом утренней звезды Магдалина. Молодая, если не сказать юная, красавица соседка была на двадцать пять лет моложе своего неказистого мужа. Она всегда жила в домике напротив роскошного дома Бэка, она была ребенком, девочкой, подростком. Прежде, живя с женой и детьми, Йохан Бэка ни разу не подумал о соседской девочке, как о ком-то, кто мог скрасить его старость.

Раз столкнувшись на улице с повзрослевшей и сделавшейся настоящей красавицей Магдалиной, Бэка начал заглядывать к ее родителям, рассказывая разные занимательные истории, играя в карты или бросая кости. Постепенно он начал замечать, что дичащаяся его до этого девушка начала задерживаться рядом с ним, стараясь сама завязать разговор, пришить пуговицу к камзолу, или почистить шляпу.

Тем не менее, Бэка не спешил с предложением, присматриваясь к юной Магдалине и выискивая в ее поведении черты алчности и желание устроить свою жизнь. Потерпев в этом мероприятии фиаско, Йохан Бэка решился на брак, поговорив для начала с отцом девушки. Тот дал согласие, и вскоре красавица Магдалина переехала через дорогу в дом судебного исполнителя Бэка.

И вот теперь старый, плешивый, пузатый и не нужный никому в целом свете Йохан Бэка снова остался один.

Казнить Магдалину Бэка взялся только что вернувшийся из Ортенау Петер Миллер, которого в Оффенбурге ждали как бога. Первым делом, перечитав все материалы произведенных в его отсутствие допросов и поняв, что Магдалине Бэка уже не помочь, он отправился на городскую площадь, где должна была состояться казнь, и куда привез собственные дрова судебный исполнитель Бэка.

Подойдя к нему, Петер протянул руку, стараясь не смотреть в глаза подельнику. Бэка пожал руку Миллера, сетуя на то, что главный палач так надолго задержался в Ортенау.

Миллер принял упрек. Рядом с ними крутились помогающие сколачивать помост другие судебные исполнители, занятые сегодня в подготовке казни. Оглянувшись на них, Петер понимал, что ему не удастся, по всей видимости, оговорить с Йоханом особенности казни его жены. Он попытался было отвести Бэка в сторону, но тут же понял, что за старым товарищем следят. Поэтому Миллер решил играть до конца, откашлявшись, он порылся в кармане безрукавки и, вытащив оттуда счет, предъявленный судом господину Бэка на проведение и организацию казни, начал громко зачитывать его пункт за пунктом, называя уплаченные суммы и проверяя сделанную работу.

Работающие тут же судебные исполнители останавливались, для того чтобы подойти ближе, слушая странные речи главного палача, в то время как сам Бэка вдруг покраснел, словно его окатили кипятком, глаза его налились кровью, а кулаки непроизвольно сжались. Казалось, еще немного и он набросится на издевающегося над ним палача.

– Итак, господин Бэка, вы были обязаны поставить дерево для устройства помоста либо денежный эквивалент в размере одного рейхсталера. Не так ли?

– Я платил деньгами. Вот подпись казначея! – чуть ли не закричал Йохан Бэка, тыча кривым пальцем в закорючку оставленную казначеем.

– Ага. Вижу, вы еще должны были поставить дрова. Так, вы уже привезли их. Собственно столб?

– Столб поставил судебный исполнитель Веселин, но он тоже куплен у него на мои деньги, – трясся оскорбленный до глубины души Бэка.

– Веревка, которой будет привязана ваша жена к столбу – 3 альбуса.

– Вот она веревка – вот она! – Йохан потряс перед невозмутимым лицом первого палача только что купленной толстой крученой веревкой. – Не вырвется, хоть на медленном огне жгите. Отличная веревка! Мы свои обязанности знаем!

– Веревка за 5 альбусов – тонкая, – безразличным тоном продолжал Петер, делая вид, будто продолжает читать из списка.

– Какая еще веревка в 5 альбусов? К чему такая дорогая? – Йохан какое-то время тупо таращился на Миллера, смутно догадываясь, о чем тот.

Дорогая, но крепкая и тонкая веревка в 5 альбусов была нужна для того, чтобы придушить человека до того, как его охватит пламя. Вот, что собирался сделать для его Магдалины, рискуя собственной шкурой, главный палач Оффенбурга Петер Миллер.

– Пять альбусов. Как же – а я-то запамятовал, – он запустил трясущиеся пальцы в висящий на поясе кошелек и извлек от туда пять монет. – Простите, дурака старого, запамятовал. Стараясь выглядеть, по возможности, невозмутимее, он поклонился Миллеру, и, потоптавшись около помоста еще некоторое время, ушел в тюрьму, где как раз в это время исповедовалась перед казнью его жена.

По мнению городского совета и лично бургомистра казнь Магдалины Бэка должна была успокоить горожан, считавших, что судебные исполнители зверствуют, не признавая над собой никакой власти. Мол, вот же и на старуху бывает проруха – и жену палача сожгут сгоряча.

Как всегда не спеша и делая все обстоятельно, Миллер дождался, когда судья произнесет приговор и священник отчитает все полагающиеся молитвы, после чего самолично связал приговоренную женщину, туго прикрутив ее к столбу казенной цепью, которую использовали много раз во время казни. На самом деле изначально он собирался дать женщине немного яда, но потом передумал, опасаясь, как бы другие судебные исполнители не заметили подвоха.

Зайдя к Магдалине со спины, Миллер в последний раз попрощался с ней и, делая вид, будто бы поправляет цепь на груди женщины, аккуратно затянул на ее шее тонкую белую веревку. Магдалина напряглась, захрапела и тут же поникла головой, точно провалившись в краткий обморок. Убедившись, что жена коллеги мертва, Миллер аккуратно извлек веревку, спрятав ее в рукаве своего красного палаческого одеяния. Спустившись вниз с помоста, он принял факел из рук своего помощника Михеля Мегерера и поджог под трупом дрова.

Когда через три часа костер отпылал и помощники палача отправились разгребать золу, Миллер поискал глазами стоящего в уже изрядно поредевшей толпе зевак Йохана Бэка и, подойдя к нему, молча протянул ему веревку.

Не смотря на то, что Петер прекрасно понимал, что Йохан видел всю казнь и, должно быть, догадался, что его жена не кричала во время сожжения единственно потому что, была мертва, отдавая веревку, как немое доказательство содеянного, он надеялся хоть таким образом немного уменьшить боль старого приятеля, дав понять ему, что Магдалина умерла не мучаясь.

Глава 5

Огонь и полымя

Если судья хочет узнать, дано ли ведьме колдовское упорство в сокрытии правды, пусть исследует, может ли она плакать, когда находится на допросе или на пытке. По мнению сведущих людей и на основании личного опыта, это отсутствие слез указывает самым определенным образом на вышеназванный колдовской дар.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Понимая, что в его отсутствие в Оффенбурге произошли ужасные события, и не желая запускать все еще больше, Миллер распорядился в день казни Магдалины Бэка отменить все пытки и допросы. В этом помог ему верховный судья фон Канн, который без Миллера просто не знал с какой стороны и подойти к проклятому дельцу. Потому как все судебные клеветали на всех. И не успевший свыкнуться с неизбежностью казни жены Йохан Бэка буквально на следующий же день после полученных Филиппом Бауром признаний от Магдалины отправился на палаческое дежурство в тюрьму, где сразу же взялся за супругу самого Баура.

На этот раз все было по-настоящему. И если Филипп лишь аккуратно опалил волосы на лобке Магдалины Бэка, мстительный Йохан заставил Жанну Баур расставить ноги, после чего пихнул в самый центр раскаленной головней, задержав ее там на несколько секунд, так что несчастная женщина тут же от жуткой боли потеряла сознание.

Очнувшись и увидев желтоватые, безумные глаза палача, Жанна Баур смекнула, что этот человек одержим жаждой мщения и скорее разрежет ее на куски, чем отпустит без признания. Поэтому она решила не бороться с ним, терпя лишние муки, и, придя в себя, сразу же согласилась давать показания.

– Вы можете прижигать меня раскаленной кочергой, можете вырывать из меня клочья мяса, вы все равно не сделаете мне больнее, чем делают каждую ночь проклятые черти! – смело сообщила она. – Да. Признаю, я посвященная ведьма. Наложница дьявола и погубительница рода человеческого. Я была посвящена в ворожбу и магию еще в раннем детстве, но после, когда вышла замуж и господь подарил мне дочку, раскаялась и хотела вернуться в лоно матери церкви. Но тогда дьявол потребовал, чтобы я отдала ему свою единственную и горячо любимую дочь, – она вздохнула, опуская голову, и тут же смело посмотрела перед собой, словно как раз в этот момент дьявол стоял напротив нее. – Я сказала, господин дьявол, можете делать со мной все что угодно, но никогда вы не получите души моей дочери! С тех пор, черти каждую ночь издеваются надо мной, выкручивая мне суставы, распарывая живот и подкладывая туда раскаленные угли. На утро же мои раны волшебным образом зарастали, так что невозможно было найти никаких следов. Но, знали бы вы, господа, у меня внутри все истекает кровью! Но, никогда, пока бьется мое сердце, пока я могу давать отпор нечистой силе, я не отдам чертям мою дочь!

После подобной отповеди судьям оставалось только одно – приговорить к сожжению Жанну Баур и думать, что делать с ее дочерью Эльзой. В этом вопросе им помог Миллер, явившийся в смену Герберта Веселина, и, как ни в чем не бывало, переодевшись в свою рабочую одежду, вытолкав дежурившего судебного исполнителя за дверь. Улыбнувшись собранию, он сразу же подошел к девушке и, велев раздеть ее, обошел Эльзу со всех сторон. Нимало не смущаясь тем, что поставил в несколько неловкое положение Веселина, который должен был проводить дознание. Перед ничего не понимающим окружным судьей Тенглером он самостоятельно провел проверку на причастность к ведовству, доказав, что девушка чиста и невинна перед богом и матерью святой церковью.

После чего он ходатайствовал перед судом о необходимости отпустить Эльзу Баур к ее отцу, смиренно опустив голову и выказывая полное почтение и подчинение любому решению суда. Впрочем, какое решение должен был принять друг палача Баура судья Иероним Тенглер? Девушка была незамедлительно оправдана и отпущена домой.

Хуже обстояло дело с другими арестованными женами судебных исполнителей. Жену помощника и друга Петера Миллера Михеля Мегерера – Катрин Мегерер – три раза пытали, сажая на проклятый ведьмин стул, под которым разводили огонь. Ноги женщины были изломаны испанскими сапогами, все тело покрывали ужасающие ожоги, но все же она каждый раз умудрялась отказываться от показаний, говоря, что вместо нее говорила пытка и даже на костре она станет отрекаться от своих признаний, добиваясь того, чтобы все честные горожане сочувствовали ей.

Жену Михеля пытали попеременно Герберт Веселин и Филипп Баур. Когда же пришла палаческая очередь самого Веселина, ему выпало допрашивать собственную супругу, от чего он тут же отказался, говоря, что никогда не поднимал на нее руки и не сможет сейчас причинить ей хотя бы незначительную боль. Напрасно, на место Веселина тут же заступил желающий отомстить ему за издевательства над Катрин Михель Мегерер, который в первый же день вытянул признание у Гертруды Веселин, прямехонько отправив ее на костер.

Петер Миллер попытался было отбить у судейских явно оболгавшую себя Гертруду, которая показала, между прочим, будто бы убивала своей магией соседских детей, некоторые из которых на момент проведения допроса были живы и здоровы. Дай ему судья хоть немного времени, он без сомнения сумел бы доказать, что Гертрудой руководили боль и страх, но вновь бунтующий Оффенбург требовал казни еще одной палаческой жены, и Гертруда Веселин была сожжена.

Еще хуже дело обстояло с отчаянной Катрин Мегерер, женой помощника палача Михеля Мегерера – эта женщина неистово желала жить.

Ознакомившийся с протоколами ее допросов, Петер Миллер заметил в них явные несуразности, рассчитывая спасти претерпевшую уже так много женщину. Но в тот день, когда Миллер обратился с просьбой к верховному судье фон Канну передать ему подсудимую Катрин Мегерер, она вдруг скончалась во время пытки.

Как это было записано в протоколе, женщина умерла внезапно, так что никто просто не успел придти ей на помощь.

Осмотрев труп несчастной Катрин и вызвав к себе присутствующих на допросе стражников и писаря, Миллер устроил собственное расследование и выпытал у них настоящую причину «скоропостижной смерти» жены друга. Впрочем, им не было никакого смысла отпираться, так как согласно того же протокола подсудимая Мегерер была посажена на ведьмин трон в полдень, в 12.10 под ним был разведен костер. После чего палачи и стража отправились обедать, так что, выйдя из-за стола в три часа дня, они сняли с кресла поджаренный труп.

На лицо была явная месть третьего судебного исполнителя Герберта Веселина за смерть своей супруги Гертруды.

На очередном собрании у бургомистра, куда явились одетые в траурные одежды судебные исполнители, ибо все они овдовели в результате последних проверок, Петер Миллер представил своего сына Клауса, как своего ученика и законного продолжателя древнейшей семьи палачей Оффенбурга. Это было кстати, так как по его ходатайству третий судебный исполнитель Герберт Веселин формально был под судом за погибшую во время пытки подсудимую и остальные судебные исполнители ходили с петлей на шеях.

Когда окружной судья Иероним Тенглер спросил Петера Миллера, куда он дел свою супругу, имя которой достаточно часто фигурировало в протоколах допросов ныне покойных жен судебных исполнителей, тот объявил, что его супруга Грета Миллер умерла, находясь в доме своего отца в Кельне.

Не будучи предупрежден о хитрости отца, Клаус побледнел и разрыдался, прижимаясь к черному камзолу Петера. Утешая сына, первый палач Оффенбурга думал только об одном, как им поскорее сбежать из проклятого города, чтобы где-нибудь далеко отсюда соединиться снова с давно ожидающей их Гретой.

Хотя, должно быть, тогда ее будут звать уже не Грета, у нее будет другое имя, другие родители, она будет жить в другом городе. Но палач Миллер прекрасно знал, что это будет именно она, его возлюбленная, жена и мать их единственного сына Клауса – Грета.

Глава 6

Фридрих фон Шпее

«Бог не позволит обвинить невиновного»?! Откуда они знают, что бог не позволит этого? Он попускает и худшие дела – мученичество, поругание причастия и тому подобное.

Фридрих фон Шпее «Предостережение судьям».

– Ваш муж скоро вернется за вами, госпожа Миллер, – утешал Грету Фридрих фон Шпее, его темная сутана вылиняла под солнцем и дождями, но казалась еще вполне крепкой и приличной. – Вот увидите, пройдет еще совсем немножко времени и Гер Миллер явится за вами вместе с сыном.

– Мы могли забрать Клауса с собой, когда выезжали из Оффенбурга! – уже неделю фрау Грета не могла ничего делать, все валилось из рук, не могла думать, ни о чем другом, как только о муже и сыне, быть может, именно в этот момент отвечающих на вопросы судьи по поводу отсутствия Греты. Она была готова отправиться в Оффенбург на мужицкой телеге или пешком, чтобы предстать перед судом и ответить на все интересующие их вопросы. – Почему Петер так поступил со мной, почему оставил меня в Вюрцбурге, когда мне было бы достаточно только поговорить с господами судьями и все тот час бы разрешилось. Муж сказал, что на меня поступил донос. Так, что же в этом такого? Я бы пошла в городской совет и попросила разъяснить мне что к чему и кто мой обвинитель. Мне бы сказали, в чем меня обвиняют, и я бы дала разъяснения. Вот и все.

– Они стали бы вас пытать, – Фон Шпее устроился в стареньком уютном кресле, глядя из под опущенных ресниц на Грету.

– К женам судебных исполнителей и штатных палачей не применяют пыток, – отмахнулась Грета и подошла к окну. За стеклом висела млечная пелена тумана.

– Теперь применяют, – отец Фридрих продолжал разглядывать Грету, видя в ней совсем другую женщину, черты лица которой преследовали его много лет. Некоторое время, правда, ему казалось, что незабвенный образ начал тускнеть, и вот теперь вдруг его старый друг и брат по ордену Себастьян фон Канн отправил к нему палача Миллера и эту женщину. Сходство фрау Греты и той далекой и прекрасной, как несбыточная мечта, Бертой Фрост было пугающим. Так что поначалу фон Шпее решил, что, сделав в воздухе убийственную петлю, за ним пришла смерть. Но потом, вникнув в дело четы Миллер, он понял, что господь сжалился над ним, позволив хоть на этот раз спасти любимую женщину. Не ту, юную и прекрасную Берту Фрост, которая была желанна его плоти, а эту, другую, более взрослую, занятую только собой, не принадлежащую ему и не замечающую его Грету Миллер.

– Скажите, святой отец, – Грета запнулась, поняв, что ее голос звучит излишне резко, – скажите, господин фон Шпее, а как вы оказались в ордене?

Слово «орден» больно кольнуло самолюбие госпожи Миллер, ведь об этом самом ордене, в котором, как выяснилось, вопреки опасности быть арестованным, находился ее собственный муж – человек, которому она должна была безоговорочно доверять и который вдруг, по неизвестной фрау Грете причине, отступился от закона, чтобы спасать чужих ей женщин.

– Как оказался? – отец Фридрих, покачал головой. – Давно это было, фрау Миллер, давно, и грешно даже вспоминать, – он пожал сутулыми плечами, голова чуть тряслась, так что, если бы Грета не видела лица иезуита, она могла бы подумать, что перед ней сидит согбенный старец. – В орден меня привел ваш верховный судья и мой друг Себастьян фон Канн, – начал он с неохотой. – Теперь вы знаете, что именно он пригласил в свое время вашего мужа для вступления в орден, и затем с его помощью удалось вывести из Оффенбурга вас, – он улыбнулся бескровными губами, понимая, что просто обязан расположить к себе эту погруженную в себя женщину. – Я служил тогда при тюремной церкви Кельна, где выслушивал исповеди отправляемых на костер женщин, – простовато начал он. – Одна, другая, мне казалось, что эти женщины все пропитаны ложью, потому что они все как одна лгали перед смертью, пред лицом творца вместо того, чтобы повторить то, что говорили на допросах, и облегчить тем самым свою душу.

Потом я понял, что даже очень смелый и отчаянный человек не станет лгать стоя одной ногой в могиле, а покается. Тогда я вдруг по-настоящему осознал, что вместо них на допросах говорила пытка! – Фон Шпее замолчал, разглядывая свои жилистые руки. – Нет, пожалуй, не так. Я и понимал, и не желал понимать это одновременно. Слишком уж страшно сознавать, что провожаешь на смерть невиновных, даешь им последнее утешение в этой жизни, а сам думаешь, уж лучше б они и не рождались, если такое!

Однажды ко мне обратилась девушка, сестра которой находилась в застенках, она просила, чтобы я замолвил словечко за подследственную. Но, что я мог сделать? Мне не разрешали даже передать крохотной записки на волю, а когда я все же позволял уговаривать себя, можно было даже не заглядывать в эти письма. Все они были об одном и том же, все писали своим родным и близким, что невиновны и постараются выдержать все. Просили, чтобы родные не верили, даже если палачам удастся сломить их волю.

– Грех это – читать чужие письма, – Грета поднялась и, взяв кочергу, поправила дрова в камине.

– Знаю, что грех, но я рисковал, уже передавая эти вполне невинные записки. Представляете, что было бы, если бы у меня нашли что-нибудь более преступное? Например, план убийства кого-нибудь из мучителей, или захват членов их семьи, судьи или важного чиновника в городе, чтобы потом совершить обмен. Уголовные преступники частенько шли на такие дела, и, если бы меня поймали за передачей подобных писем, думаю, что мы бы уже теперь не разговаривали с вами любезная фрау, – Фон Шпее закашлялся, спешно накапав себе на хлеб лекарство из пузырька и запив водой.

Я понимал, что сестра моей просительницы ни в чем не виновата, но ничего не сделал для того, чтобы вызволить ее из тюрьмы.

При этом надо сказать, что несколько раз ко мне обращались с предложениями о сотрудничестве с некой организацией, помогающей подследственным спастись от суда. Но я опасался, что это может быть подстроено, и всякий раз выгонял посланцев.

Вместо того, чтобы что-то делать для подследственных, я просил, нет, умолял своего духовного наставника помочь мне перейти на другую должность и, по возможности, убраться как можно дальше от проклятого Кельна, в котором, как мне казалось, не осталось ни одного порядочного человека. Но, должно быть вы слышали, любезная фрау, что говорят о людях, имеющих несчастье служить при судах или тюрьме? О них говорят, что с этих должностей они могут уйти только вперед ногами.

Как-то раз меня попросили съездить во владения герцога Брауншвайгского, который по каким-то причинам отменил пытки в судах над ведьмами. Это казалось странным, и я, не особо смелый от природы человек, не мог поверить, что кто-то вообще способен на столь отважный и рискованный поступок.

Собравшись, я отправился в путь и вскоре встретился с всемилостивейшим герцогом, для которого у меня были письма от городского совета Кельна и приора церкви Воскресенья Христова.

Герцог Брауншвайгский оказался прелюбезным человеком, который согласился ответить на все мои вопросы, связанные с судопроизводством в его владениях. Мне был оказан очень милый и радушный прием. Его сиятельство оказался очень милым человеком лет тридцати семи, с мягкими чертами лица и безукоризненными манерами.

Кроме меня ко двору Брауншвайгского герцога были приглашены еще три иезуита, которых я знал по долгу службы. Все мы прибыли с тайными миссиями от своих наставников и начальства посмотреть на то, что происходит в герцогстве, и, по возможности, повлиять на великосветского отступника.

Но, едва мы отдохнули и поели с дороги, Брауншвайгский герцог пригласил нас в тюрьму, где как раз в это время томилась пойманная ведьма. Поначалу я был удивлен, увидев палача и обычные орудия пыток. Но потом, рассудив здраво, пришел к выводу, что мой наставник получил фальшивую информацию на счет излишнего миролюбия местного сеньора, в то время как здесь творилось тоже, что и везде.

Ведьму раздели, и палачи приступили к своей обычной работе. Ну и разговорчива же, сударыня, доложу я вам, оказалась эта женщина. Мало того, что она почти сразу же созналась, что много раз бывала на шабаше на горе Брокен, так она начала рассказывать о том, каких чудес там повидала. Герцог Брауншвайгский был ученым человеком, желающим добраться до самой глубины проблемы, поэтому он велел двум писарям записывать за ведьмой, и та поведала о разврате и плясках с чертями. О поедании некрещеных младенцев и полетах на метле.

Когда же ее стали спрашивать, кого она видела там, и она сказала, что похуже любых ведьм и даже чертей были четыре настоящих иезуита, частенько являющихся на шабаш. Все они были на самом деле отъявленнейшими колдунами и оборотнями. Эти развратники превращались то в козлов, то в хряков для того, чтобы в таком обличие вступать в противоестественные отношения с ведьмами. Этих мерзавцев боялись все ведьмы, потому что они были необыкновенно изобретательны в блуде и доставляли ведьмам одну только боль, так что многие умирали, не выдержав надругательства над собой.

Когда же палач потребовал назвать имена проклятых иезуитов, ведьма, – фон Шпее улыбнулся, отхлебывая из своей кружки, – не догадываетесь, любезная фрау?

Грета отрицательно помотала головой. Рассказ отца Фридриха казался ей увлекательным и одновременно излишне уж скабрезным для духовного лица и тем более для женских ушей, коим он предназначался. Муж бы ни за что не позволил себе рассказывать ей такое!

– Она назвала наши имена, места рождения, проживания и службы. Потом она подошла к нам и, тыча в лицо каждого окровавленным пальцем с выдранным ногтем, дала показания, глядя на нас безумными глазами и повторяя наши имена и свои проклятия.

Это было настолько страшно, что один из братьев тут же рухнул в обморок, двое других попытались было бежать, но куда денешься из хорошо охраняемой тюрьмы? Что же касается меня, то я так и вовсе не мог пошевелиться от страха.

Ужасные палачи стояли против нас, точно цепные псы, ожидая команды своего господина взять нас живыми или мертвыми. Я представлял уже себя на дыбе или с раздробленными в испанских сапогах ногами. Поджаренным на медленном огне или с содранной со спины кожей. О, господи, я был невиновен, но показаний проклятой ведьмы было достаточно, для того чтобы со мной не церемонились.

И тут я услышал тонкий, словно колокольчик смех Брауншвайгского герцога. Его сиятельство возвышался надо мной в своем светлом атласном камзоле и коротких панталонах с бантами, раскачиваясь от безудержного смеха.

– Я слышал, что святая церковь, равно как церковные и светские суды повсеместно верят в показания ведьм, данные ими под пыткой, и даже арестовывают тех, на кого указали подследственные, так словно это информация исходит не от признанной ведьмы и прислужницы дьявола, а от Святой Девы!

Насколько я слышал, все вы считаете такие показания истинными. И если кто-то от боли и страха, только чтобы ее прекратили мучить, скажет, что видел на шабаше человека, и назовет его имя, этого достаточно для немедленного ареста последнего. Но раз так, если вы не признаете, что, не выдерживая боли, женщины способны оговорить и святого, то тогда… – он лукаво поглядел на нас. И все мы были вынуждены замолчать, потупившись, точно пойманные на лжи школяры.

Тот день – 20 ноября, я считаю своим вторым днем рождения, так как светлейший герцог отпустил нас с миром, пожелав на прощание больше думать своей головой и больше слушать собственное сердце.

Вернувшись домой, я тот час явился к судье фон Канну и просил его посвятить меня в рыцари ордена с тем, чтобы я мог как-то искупить причиненное мною зло.

Тогда наше движение еще только начиналось, мы похищали палачей перед казнью, притворяясь ночными грабителями, взламывали двери тюрем, чтобы вывести от туда приговоренных к сожжению женщин.

– Отличное, сударыня, доложу я вам время! – Фон Шпее встал, его тонкие черты лица освещал счастливые румянец, глаза блистали юношеским задором, спина распрямилась.

– Вскоре после вступления в орден я получил назначение в Вюрцбург, где служу до сих пор.

Сейчас, когда мои силы на исходе и болезнь подтачивает меня словно гнусный червь дерево, я уже почти не участвую в самих вылазках и налетах, спокойно живя в монастыре и время от времени принимая бежавших из под следствия женщин и детей. После чего наши братья выписывают им подорожные да рекомендательные письма, дают новые имена, сертификаты о прохождении проверок и тайно переправляют в другие города. Кто-то получает работу горничной, кто-то выходит на новом месте замуж. На сегодняшний день у нас существуют целые деревни, в которых сплошь живут спасенные нами люди и их семьи.

– Я тоже должна буду отправиться в одну из таких деревенек? – Грета опустила голову, глотая слезы.

– Нет, пока палач Миллер ни в чем не обвиняется, поэтому вы будете жить в Вюрцбурге, ожидая его прибытия. Когда же он вступит в должность комиссара, вы, как его супруга, будете сопровождать его в то место назначение, которое ему будет указано, а, может быть, станете переезжать из одного города в другой. Как знать…

Глава 7

Сертификат

Следуя утверждению таких ученых, как Гостиенсис и Гофферд, надо изгонять суетное суетным.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Прошел месяц после казни Жанны Баур, тем не менее дочь Филиппа Эльза Баур все еще не решалась выйти из дома. Напрасно отец старался втолковать ей, что никто не считает ее виновной, девушке повсюду чудились подкараулившие ее судебные исполнители.

Пришлось взять в дом служанок. Целыми днями Эльза просиживала в своей комнате, общаясь только с отцом или женихом, которым доверяла.

Не зная, как помочь дочери Филипп, приглашал к ней докторов, но все было бесполезно. Однажды проснувшись рано утром, Баур вышел как обычно на службу и, обернувшись, чтобы помахать рукой дочери, обомлел – на стене их дома прямо под окошечком Эльзы красовалась надпись, сделанная дегтем: «Дом маленькой ведьмы».

Вне себя от бешенства Филипп бросился стирать проклятую надпись, пока ее не заметили соседи, но деготь не так уж просто отчистить, так что, в конце концов, ему пришлось отправиться в тюрьму, где он сунул деньги первому попавшемуся стражнику, велев купить краски и покрасить фасад его дома.