Палач, сын палача Андреева Юлия

Глава 14

Кардинал-ведьмак

Колдуны обычно принимают весьма набожный вид и усердно выполняют все религиозные обряды. В Меце сожгли одну, которая первой приходила в собор и последней его покидала, непрестанно молилась, и осеняла себя крестом, но все же оказалась виновна в бесчисленных колдовских деяниях.

Николя Реми[7]

Спустя месяц после налета на Виттенбергскую тюрьму в Ортенау состоялся торжественный съезд рыцарей ордена Справедливости и Милосердия, на котором было постановлено выявлять и, по возможности, истреблять людей, множивших процессы против ведьм. В первых рядах числились проповедники, ученые-теологи, занимающиеся вопросами, связанными с методами определения и поимки ведьм, а так же обычные горожане, от которых либо слишком часто поступали доносы, либо которые служили в судах агентами по работе с населением. Таких было тоже немало.

Но опаснее всех все равно были те, кто мог рассказывать о своих наблюдениях и методиках, обучая, таким образом, новых судебных исполнителей и членов добровольных городских дружин.

Причем было решено, что для борьбы с несущими зло следовало пользоваться их же оружием, без крайней нужды не прибегая к таким средствам, как убийства, похищения и шантаж.

Для такой работы идеально подходила кандидатура Филиппа Баура, поэтому Миллер сразу же привлек бывшего сослуживца на помощь ордену, положив ему хорошую оплату и наказав собрать учеников.

На самом деле Бауру, конечно, не следовало лишний раз появляться в Ортенау, где его могли опознать как сбежавшего во время налета тюремщика и посадить в тюрьму. После спасения Эльзы они жили в небольшой деревеньке недалеко от Оффенбурга. Но Баур и сам желал быть полезным ордену. Кроме того, на этом настаивала Эльза, а Филипп хотел выглядеть героем в глазах дочери.

Вместе с Миллером, который к тому времени уже занимал в ордене завидную должность тайного гроссмейстера, они разработали детальный план по тому, каким образом будут карать инквизиторов и сотрудничавших с ними ученых.

Первым в списке был кардинал Олеариус Мартесон, имеющий склонность проповедовать поиск дьявола повсюду и даже в собственной семье. Это из-за него в свое время судебные исполнители Оффенбурга все до одного потеряли своих жен.

– Я, помнится, как-то был на личном инструктаже, который проводил досточтимый Олеариус Мартесон, – почесав бороду, как бы между прочим сообщил Баур, – тогда этот дьявол воплоти предложил оригинальный способ обнаружения ведьм. Все ведь знают, что ведьмы, очень часто желая прослыть набожными, выходят из церкви последними. Когда все добрые христиане уже покинут свои места.

– Да, но, мне кажется, это утверждение весьма спорным. Речь ведь идет о доме божьем, а не о каком-то блядушнике, – брезгливо повел плечами Миллер. Ему было неприятно спорить с Бауром на глазах его нового отряда, который сидел кружком, внимая каждому слову великого Филиппа, лично устроившего налет на знаменитую тюрьму в Виттенберге. Причем среди новобранцев были люди всех возможных возрастов и мастей: от мальчишек лотошников и ангельского вида девочек до глухих старцев.

– Да, да. Ты, без сомнения прав, – Филипп довольно осклабился, – тем не менее судебные исполнители всех известных мне герцогств давно уже взяли это правило на вооружение и успешно пользуются им. Что же касается дражайшего кардинала Олеариуса Мартесона, то тот, кроме всего прочего, предложил беспроигрышный вариант обнаружения ведьмы. Достаточно мальчику в сапожках или туфлях натертых свиным салом, встать у дверей церкви, когда оттуда будут выходить люди, ведьма ни по чем не пройдет, – довольный он оглядел притихшее собрание. – Вот я и думаю…

Через месяц кардинал Олеариус Мартесон, считавший своей главной задачей обучение судебных исполнителей и обычных людей новейшим методикам поиска ведьм, читал проповедь в церкви Святого Якова в Кельне. Туда уже давно выехал отряд Баура. Несколько специально отобранных человек ходили по пятам Его Высокопреосвященства, примечая его мельчайшие привычки и наклонности, так как Баур считал, что в таком важном деле, как отправка в тюрьму самого кардинала Мартесона, следует действовать наверняка. Либо пан, либо пропал. Иначе второго раза может и не быть.

По согласованию с Миллером и фон Шпее главному инквизитору Кельна начали поступать доносы, сообщающие о том, что кардинал Олеариус Мартесон является опасным вероотступником и колдуном.

Поначалу главный инквизитор не желал верить написанному, но день ото дня писем приходило все больше и больше. Причем все они были анонимными, а кому верить, если не анонимам? Все же знают, что только страх перед дьяволом мешает истинному христианину поставить свою подпись, а страх не бывает беспочвенным.

Одновременно с главным инквизитором письма получали и уважаемые люди города, которые в свою очередь начали требовать проверки подозрительного кардинала.

И вот, наконец, настал час мести. В тот день кардинал Олеариус Мартесон как обычно читал проповедь. Дело происходило в церкви Святого Якова. После проповеди он благословил паству и уже собрался уходить, как вдруг хорошо одетый приезжий привязался к нему с просьбой растолковать какое-то место из святого писания. Кардинал хотел было уже отклонить смиренную просьбу приезжего, но в этот момент к нему подошел служка той же церкви и сообщил, что на улице сильный ливень, и если его Высоко Преосвященство не хочет вымокнуть до нитки, пока будет добираться до кареты, ему лучше переждать непогоду в храме.

Поняв, что ему все равно некуда деваться, кардинал предложил незнакомцу присесть на одну из скамеек, после чего они погрузились в долгий разговор. Пока же они говорили, не замеченный ни кем в церковь проник мальчик, который встал возле дверей, как будто бы тоже пережидая дождь.

Неожиданно разговор был прерван, в церковь ввалились человек десять вооруженных до зубов военных, которых вел коренастый человек в костюме судебного исполнителя Кельна.

– Итак, господа стражники, извольте видеть. Вот мальчик и башмаки, которые час назад в присутствие вас всех были смазаны свиным жиром. Как видите, он стоит у дверей, из-за чего наш драгоценный кардинал Олеариус Мартесон не может выйти из церкви! Смотрите внимательнее, вам предстоит свидетельствовать в суде!

Глубоко оскорбленный происходящим Олеариус Мартесон поднялся и направился к страже, требуя, чтобы его обвинитель немедленно назвал себя и прекратил шутовство.

– Священник и должен находиться в церкви! Где же ему еще быть?! – наставительно загремел он.

– Только разве это ваша церковь? – ехидно поинтересовался судебный исполнитель. Стоящие возле дверей солдаты напряглись было, услышав зычный голос кардинала, но после вопроса судебного исполнителя они словно начали оттаивать, на лицах многих появились подобия улыбок.

– Я читал проповедь и потом разговаривал с этим господином, – Олеариус Мартесон повернулся к своему недавнему собеседнику, но того и след простыл.

– Проповедь вы окончили читать час назад. Что же до собеседника – то, как мне думается, это был дьявол! Взять его, – скомандовал судебный исполнитель, записывая что-то в свою тетрадь.

– Я сидел здесь, пережидая дождь! – попытался возразить кардинал.

В этот момент кто-то из военных распахнул перед ним дверь, показывая залитую солнцем площадь.

– Мы стояли перед дверьми храма, ожидая, когда можно будет войти, и что-то не заметили никакого дождя! – укоризненно покачал головой судебный исполнитель. – Целый час, матерь божья, а ведь для того чтобы арестовать какую-нибудь ведьму, мы обычно выжидаем всего десять минут.

Кардинал был тотчас взят под стражу, его обыскали, сняв для этой цели всю одежду, затем, кое-как натянув облачение единственное с целью прикрыть срам, связали, заткнули кляпом рот и понесли на руках через весь город в тюрьму.

Глава 15

Букетик фиалок

Следователи часто используют фразу, что обвиняемая созналась без пытки, и это означает неоспоримую виновность. Я заинтересовался, стал расспрашивать и узнал, что на самом деле их пытали – но только в железных тисках с ребристыми зажимами, которые сдавливали голени, прессуя их как пряники, выжимая кровь и причиняя нестерпимую боль.

Фридрих фон Шпее

Клаус тяжело переживал потерю Клер. Долго и безрезультатно он стучался во все кельи монастыря, спрятавшего за своими стенами бывших узниц, тряс участвовавших в налете рыцарей и даже самого Фридриха фон Шпее. Но ни кто так и не смог ответить ему, куда же пропала несчастная узница.

Наконец, поняв, что произошла чудовищная ошибка и девушка осталась в тюрьме, Клаус, поругавшись с отцом, отправился обратно в Виттенберг, где продолжал ходить вокруг да около тюрьмы, планируя штурм и спасение любимой.

Все было бесполезно, после недавнего налета стены тюрьмы сделались еще более неприступными, чем были до этого, а наученная горьким опытом охрана из кожи вон лезла, желая загладить прошлую вину.

В отчаянии юноша бросился обратно в Вюрцбург, чтобы упасть в ноги к фон Шпее, но тот тоже ничем не мог помочь, единственно пообещав, что будет молиться о душе несчастной.

Клаус вновь вернулся в Виттенберг и попал прямехонько на казнь Клер. Несчастный и не имеющий ни сил, ни средств, для того чтобы чем-то помочь девушке, Клаус Миллер купил у цветочницы крошечный букетик фиалок и, закрепив его на плече, встал напротив столба, к которому палач как раз в этот момент привязывал Клер.

В толпе говорили, что девушка примирилась с церковью и получила последнее утешение. Полными слез глазами Клаус наблюдал за казнью, стараясь стоять таким образом, чтобы Клер видела его и знала, что она не одна. На какое-то мгновение их глаза встретились, и сердце Клауса затрепетало от вдруг поразившей его жалости и любви. Он не знал, узнала ли его Клер, помнила ли она лицо пару раз приходящего к ней в камеру мальчика? Помнила ли букетики фиалок, которые он приносил ей?

Сам Клаус почти не помнил лица юной пленницы, черты расплывались, преображаясь в невиданную и прекрасную картину любви, которую он сам себе рисовал мысленным взором.

В его мечтах Клер была то прекрасной принцессой, которую он, верный и преданный рыцарь, вызволял из башни, где она была заточена жестоким тираном. Клаус ясно видел, как блестит в свете луны его кираса и развивается орденский плащ. Он видел Клер в блестящем белом платье и серебряной накидке. Как он несет ее на руках и она целует его.

Дальше фантазии Клауса почему-то не распространялись. Он только видел, как спасал Клер то от бандитов, напавших на ее карету, то от морских разбойников, бравших на абордаж корабль. Он был герцогом, который приказывал немедленно освободить девушку из тюрьмы, и священником, который, прокравшись в тюрьму, подсыпал сонного зелья тюремщикам и страже и спасал Клер.

Когда костер отпылал, букетик на плече Клауса сделался совершенно черным, а его бархатный камзол, плащ и волосы насквозь пропахли гарью и запахом сгоревшей человеческой плоти. Приметив юношу и понимая, что в таком состоянии он не должен оставаться один, жена местного палача пригласила его в дом, где Клаус смог умыться и немного собраться с мыслями.

Когда спустя час домой явился сам палач, Клаус попросил его продать что-нибудь из вещей казненной, так как, согласно закону, все вещи Клер должны были перейти в личную собственность казнившего ее палача. Тот покопался в сундуке, вытащив оттуда ладанку, в которой ничего не было. Должно быть, хранившаяся там святыня потерялась во время взятия Клер или была похищена кем-нибудь из следователей, считавших, что в амулете ведьмы сокрыта магическая сила.

Не было никакой гарантии того, что эта вещь когда-либо принадлежала Клер, но Клаус горячо поблагодарил за оказанную ему милость, низко поклонившись палачу и его жене.

Рассматривая ладанку, Клаус попросил палача продать ему немного пепла оставшегося от сожженной.

Этот пепел затем был положен в ладанку, которую Клаус носил у сердца всю свою жизнь.

Повесив талисман на шею, Клаус высыпал из кошелька все свои деньги, желая отблагодарить палача за помощь, но тот взял лишь положенное ему, покормив юношу и пожелав ему скорее возвращаться к родителям.

Но вместо того, чтобы вернуться к отцу в Ортенау, Клаус прямехонько направился в деревеньку под Оффенбургом, где нашла себе приют семья Филиппа Баура.

Едва увидев грузную фигуру бывшего второго палача Оффенбурга, Клаус сразу же направился к нему и без лишних проволочек попросил бывшего палача помочь ему в одном важном деле. Дело было секретным, поэтому, отдав распоряжение служанкам собрать на стол, Филипп пригласил Клауса в свою комнату, где юный Миллер попросил Филиппа нанести ему какое-нибудь увечье, после которого он не смог бы сделаться палачом, продолжая семейную традицию. После смерти Клер сама мысль находиться близ тюрем и судов, а тем более пытать кого-либо казалась ему кощунственной.

Выслушав юношу, Филипп долго не мог придти в себя. Да, он мог искалечить Клауса. Мог сделать так, что его рука отсохла бы или ноги перестали ходить. Но он слишком боялся Петера Миллера, человека не раз приходившего ему на помощь, Миллера, которому бы не понравилось, если бы Филипп сделал что-нибудь против жизни или здоровья его единственного сына.

Поэтому Филипп отказался, пригласив Клауса пожить у него какое-то время, что тот, в конце концов, и сделал.

Отдых дал свои результаты, и постепенно Клаус немного успокоился, отходя душой рядом с озорными внуками старого палача и его уже начавшей приходить в себя дочерью.

Пряча свою остриженную головку от любопытных глаз, Эльза носила чепец с кружевами, который она надвигала на самые брови. Пока с лица не сошли синяки, она не выходила из дома, ссылаясь на нездоровье.

В их доме прислуживали две девушки, которые делали всю работу по хозяйству и помогали Эльзе с детьми. Поначалу Клаус удивился, как это Филипп Баур пригласил в дом прислугу, которая может выболтать, что у хозяйки нет волос и все тело в синяках и ожогах, но потом, приглядевшись, понял, что эти женщины тоже не отличались особо длинными волосами и наличием всех пальцев. Опасности не было, так как этих женщин в услужение к Бауру предоставил орден Справедливости и Милосердия. А значит им самим было что скрывать, и они не стали бы доносить на дающую им кров и хлеб Эльзу.

Пожив у Баура с месяц и послушав постоянные разговоры о деяниях ордена и лично отряда Филиппа, Клаус согласился, наконец, написать отцу и пойти служить в орден под началом Баура, мстя за погибшую девушку.

Глава 16

Если осужденный принадлежит к духовному сану, то прежде чем передать его светской власти для последнего наказания, его лишают духовного сана.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

После замечательно проведенной операции с арестом кардинала Олеариуса Мартесона Бауру и его ребятам было поручено сделать то же самое с большими любителями водной пробы Эдвардом Иленшфельдтом и Карлом Альбертом Кольреном, уже много лет промышляющими в Ортенау. В то время как Миллер решил заняться непосредственно их покровителем графом Альбертом Годельшаль, приходящимся двоюродным племянником сюзерена Ортенау.

На самом деле Филипп Баур всячески пыжился перед Миллером, уверяя его, что лучше Петера справится с похотливым сеньором, но на этот раз Миллер был непреклонен, так как считал делом чести избавить мир от сластолюбивого графа.

Это было действительно серьезное и опасное дело, так как, если за известных ученых Иленшфельдта и Кольрена могла заступиться ученая братия, близкий родственник герцога Годельшаль, был еще более трудной добычей.

Миллер знал, что граф Годельшаль весьма охоч до женского пола. И насмотревшись вволю на приготовления водной пробы и танцы ведьм, он отправлялся с визитами в самые знатные дома Ортенау, где флиртовал с дочерьми высокопоставленных вельмож.

Одновременно с этим удалось выяснить, что хозяин Ортенау, добрейший герцог Годельшаль состоит в любовной связи с юной баронессой Майфард. Причем стареющий герцог мечтал вторично жениться на Майфард, но не мог сделать этого вплоть до достижения ею приличного для вступления в брачный союз возраста. Поэтому все, что он мог, так это угождать своей маленькой даме, ублажая ее родителей и ревнуя юную красавицу к каждому встречному-поперечному.

Именно этой дурной чертой герцога, а именно ревностью, и воспользовался Петер Миллер, который через своих людей подпустил в высшем свете слух о том, что граф Альберт Годельшаль делает попытки отбить девушку у своего дяди.

Репутация графа была и до сплетни хуже некуда. Но если раньше добрейший герцог закрывал на все глаза, теперь он решил отослать от себя повесу, предложив ему ненадолго оставить Ортенау и поселиться где-то в провинции.

Поняв, что сюзерен Ортенау не станет препятствовать исполнению закона, заступаясь за племянника, Петер Миллер начал второй этап затравливания графа Годельшаль.

Теперь судьи Ортенау и сам герцог получили сообщение, что граф Альберт Годельшаль является епископом церкви сатаны и каждое полнолуние ровно в полночь в его замке проходит сатанинский шабаш, на который он собирает самых злых и могущественных колдуний герцогства.

– Могу ли я верить подобному? – спросил сюзерен Ортенау герцог Годельшаль доставленных по его тайному распоряжению во дворец инспектора по ведовским процессам Петера Миллера, священника, исповедовавшего ведьм перед казнью и присутствовавшего на многих процессах, Фридриха фон Шпее и начальника стражи Герберта фон Гульнштай.

– Единственный способ все проверить – это отправиться туда в полнолуние, – простодушно предложил фон Шпее. – Так мы сможем узнать, оклеветали ли милостивейшего граф, или донос правдив и долгое время рядом с вами находился слуга дьявола.

– Не подумайте, ваша милость, что я в чем-то подозреваю вашего высокочтимого племянника, но для того чтобы положить конец пересудам и кривотолкам, следует нагрянуть туда неожиданно и во главе с большим отрядом, с тем чтобы у нас было как можно больше свидетелей невиновности его сиятельства, – помог начальник стражи. – С моей стороны, в назначенный день я берусь подготовить отряд, вы же, – он кивнул, – святой отец, пригласите ученый мужей, свидетельские показания которых успокоят святую церковь.

Герцог кивнул в знак согласия, после чего тайная операция ордена Справедливости и Милосердия по устранению графа Годельшаль началась.

Сказано, сделано. В полнолуние, которого, к слову, пришлось ждать всего-то три дня, офицеры и особо проверенный и отличившиеся воины личного отряда герцога, несколько человек судебных исполнителей, а так же лично герцог Годельшаль, духовник фон Шпее и инспектор Миллер отправились в замок графа.

Миллер прекрасно знал дорогу, так как уже бывал там прежде, имя же хозяина Ортенау открывало отряду все двери, так что удалось обойтись вообще без какого-либо шума.

Никто не остановил идущих с герцогом людей, никто не поднял тревогу, пытаясь предупредить Альберта Годельшаль, который как раз в это время предавался своему любимому занятию, разглядыванием обнаженных красоток, выплясывающих перед ним точно на шабаше. Замковый оркестрик наигрывал народную мелодию, одна из ведьм в сутане изображала дьявольского священника, вопя и кляня господа.

Сам граф Годельшаль полулежал на обитой шелком софе, потягивая вино и обнимая одну из ведьм, которая обещала показать ему, как она совокуплялась на шабаше с прислуживающим ей бесом.

Увидев своего венценосного родственника, Альберт Годельшаль поднялся ему навстречу с кубком в руках, приглашая принять участие в этом научном эксперименте и полюбоваться красотами созданного им шабаша.

Этого было достаточно для немедленного ареста. После чего герцог потребовал, чтобы всех танцовщиц незамедлительно сожгли, а помещение очистили святой водой и ладаном.

Сам же граф Годельшаль был отправлен в тюрьму, где, по словам хозяина Ортенау, у него должно было появиться больше возможностей изучать быт ведьм, продолжая, таким образом, свои научные занятия и работая над книгой.

Не смеющий поверить в реальность происходящего и решивший, что дядя по какой-то причине желает испытать его, Альберт Годельшаль поначалу вел себя вызывающе и нагло. Но когда его раздели и опалили все волосы на лобке и в подмышках, а потом обрили его голову и, облив остатки волос спиртом, подпалили их, Альберт Годельшаль понял всю серьезность положения, в которое он угодил, и, уже не веря в чудо, поспешно дал показания против себя, подписав все, что приготовил для него Миллер.

Приблизительно в то же время ребята Баура разделались с господами учеными Эдвардом Иленшфельдтом и Карлом Альбертом Кольреном, один из которых во время прочтения лекции вдруг ни с того ни с сего начал корчится и чесаться, а затем вдруг убежал куда-то. Так что когда обеспокоенные странным поведением ученого мужа слушатели зашли в соседнюю комнатку, куда тот убежал, их вниманию предстало удивительное зрелище. В приступе дикой ярости ученый муж сорвал с себя одежду и крест и прыгал по ним, почесываясь и приплясывая, точно одержимый.

Тот час было выдвинуто обвинение в том, что ученый топтал святой крест. За такое преступление, по меньшей мере, его ждало отсечение «виновной» ноги и замуровывание на вечные времена в камере.

Второй ученый был арестован практически сразу же вслед за своим другом, так как против него дал показания сам граф Годельшаль.

Поняв, что смерть близка, ученый потребовал проведения водной пробы, и судья дал свое милостивое разрешение. Правда, тут же возникла заминка в связи с тем, что вдруг куда-то делись все палачи Ортенау. Но тут же помочь правосудию вызвался находящийся по случаю в городе, некогда служивший первым палачом в Оффенбурге, а ныне отошедший от дел Филипп Баур, который за скромную плату согласился провести пробу. В назначенный день Филипп Баур раздел при всем честном народе и двух классах гогочущих студентов их бывшего наставника, и, связав ученого мужа по всем правилам разработанной им же техники проведения пробы, сначала положил его в лодку, а затем отчалил от берега.

Находясь на середине озера, палач поднял обезумившего от страха ученого и бросил его в воду. Знающий правила и прекрасно владеющий собой теолог тут же попытался наглотаться воды, после чего он пошел было ко дну. Но утонуть ему не дал стоящий в лодке Филипп Баур. Незаметным для зрителем движением он придерживал веревку таким образом, чтобы ученый все время находился на поверхности воды.

Проба была признана состоявшейся, и ученый муж был приговорен к смерти через сожжение.

Без сомнения Петеру Миллеру претили все эти травли и казни, но опыт показывал, что другим способом уже невозможно остановить цепочку арестов невинных людей.

Глава 17

Дьявол стремится соблазнить более святых дев и девочек, к чему имеются основания и примеры опыта.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Среди спасенных из Виттенбергской тюрьмы не было двух женщин – подруги Клауса Клер, которая находилась в одной из тех камер первого этажа, которые не открыл Филипп, и Кристины Штайнхольц, которую тот же Филипп Баур прикончил после многочасового истязания в кобыле.

Впрочем, поняв, что по его вине в тюрьме осталась любимая Клауса Миллера, он сразу же придумал версию, согласно которой, девушку тайно перевели на другой этаж тюрьмы, так что Филипп при всем желании не мог оказать ей помощь. Что же касается смерти Кристины Штайнхольц, многим позже он сообщил ордену, что, возможно, именно эта девушка умерла у него на руках, когда он пытался вытащить ее из люльки. Впрочем, он не мог настаивать на последнем, так как не знал Кристину в лицо и мог лишь предполагать, что это была она.

Никто не проверял показаний и так настрадавшегося из-за дочери и потери родившегося в тюрьме третьего внука Баура, а если бы и дознался до правды, то не посмел бы обвинять его в убийстве.

Клаус тяжело переживал потерю Клер, но на этот раз действительно уже ничего нельзя было сделать. Он хотел испросить разрешение у своего отца отправиться в Кельн, где поступить на медицинский факультет в университете, как вдруг его помощь потребовалась для святой мести. И он не смог отказать себе в удовольствие поквитаться за любимую.

Все члены ордена Филиппа Баура были заняты отслеживанием и затравливанием слуг сатаны, как теперь они называли инквизиторов, и всех тех, кто вел или провоцировал суды над ведьмами, так что за обилием событий история с тюрьмой в Виттенберге отошла в сторону.

Во всяком случае, главное действующее лицо операции Петер Миллер совсем уже позабыл об этом деле, когда вдруг перед ним снова возник тирольский барон Генрих фон Опенштейн, высокую фигуру которого и, казалось, лишенное бровей и ресниц лицо, Миллер сразу же узнал.

– Я явился, чтобы напомнить вам, господин комиссар о невинно замученной в тюрьме Виттенберга Кристине Штайнхольц, которую вы обещали мне помочь спасти! – выдавил из себя молодой человек, гневно сверкая на Миллера глазами и загораживая собой дорогу. В этот момент Петер в самом лучшем расположении духа возвращался из суда Ортенау, и неприятности ему были совершенно не нужны.

– Сударь, уверяю вас, что я сделал все что смог, но мои скромные возможности не позволили мне спасти вашу любимую. Простите меня, – Миллер попытался остановить ссору. Был ранний вечер, но на улицах еще были люди. Так что, во всяком случае, он мог позвать на помощь. – Простите, но я еще тогда докладывал вам о том, что не уполномочен казнить или миловать. Да, я посмотрел протоколы допросов Кристины Штайнхольц, но…

– Ты ничего не сделал, мерзавец! – Генрих фон Опенштейн выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил в живот Миллеру.

Все произошло так быстро, что Петер даже не успел выхватить шпаги или попытаться бежать.

На гром выстрела из соседних домов примчались несколько соседей, фон Опенштейн, бросив на землю изукрашенный драгоценностями пистолет, стоял, молча наблюдая мучения знаменитого палача.

Он не оказал никакого сопротивления подоспевшей страже, любезно отдав офицеру шпагу, и пожалевший только об одном, что не может уложить рядом с Миллером всех без исключения палачей проклятого Виттенберга.

Петер Миллер умирал в своем доме на руках у жены и сына. Всю ночь его сильный организм безрезультатно боролся со смертью, сдав позиции только на рассвете.

Последнее, о чем попросил Петер Миллер своего сына, еще раз подумать на счет своего будущего, и, если Клаус все же передумает становиться врачом, избрать профессию своего отца.

После смерти гроссмейстера ордена Справедливости и Милосердия Петера Миллера в 1631 году его друг, магистр ордена Фридрих фон Шпее, анонимно выпустил книгу «Предостережение судьям», которая сразу же была отпечатана на печатных станках ордена и разостлана во все герцогства.

В этой работе простым и доступным языком Фридрих фон Шпее рассказывал о судах, объясняя судьям и палачам их возможные ошибки, предостерегая против необоснованной жестокости и пророча ответственность за содеянное перед господом.

В том же 1631 году Клаус Миллер одновременно вступил на должность палача в городе Ортенау и получил посвящение в рыцари ордена Справедливости и Милосердия.

Учитывая славные заслуги его отца, незабвенного и глубоко почитаемого в ордене Петера Миллера, и личный вклад Клауса в производимые операции, он был назначен Фридрихом фон Шпее судьей и палачом над инквизиторами и их прислужниками.

Черное время судов над ведьмами и инквизиции скоро должно было закончиться[8].