Палач, сын палача Андреева Юлия

Глава 8

Свадебный сервиз

При продолжающемся запирательстве судья подсылает ей (ведьме) в камеру достойного уважения мужчину, к которому она питает доверие. Этот мужчина заводит разговор о том, что может обличить ведьму. А в это время особые свидетели слушают за дверями и запоминают сказанное в камере.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Довольный, что ему удалось найти решением этого скользкого вопроса, Филипп умылся и, напялив свой лучший парик и взяв в руки трость с набалдашником из слоновой кости, отправился в Городской Совет, где объявил о желании выдать дочь замуж. После чего лично отправился в кладовую, чтобы заранее выбрать подарок, который будет вскоре вручен его Эльзе.

Впрочем, особенно выбирать и не пришлось, единственный свадебный набор посуды занимал целую полку. Осмотрев его, Филипп остался довольным увиденным.

Теперь-то уличные пачкуны будут вынуждены проглотить свой собственный яд. Потому как, если девушка с благословения городских властей, церкви и родителей выходит замуж, получает подарок от родного города, и на ее свадьбе гуляют самые уважаемые люди города – каждому же понятно, что она не ведьма, не изгой, а значит ее нельзя травить и ей небезопасно угрожать.

Целый день Филипп обходил лавки, закупая все необходимое к свадьбе и приглашая гостей. Поравнявшись с дворцом бургомистра, Баур замедлил шаг, стараясь разглядеть, что происходит за вышитыми шелком занавесками. Дело в том, что только что к дворцу подъехала карета, из которой выпорхнула нынешняя пассия бургомистра, и Филипп успел даже заметить, как скрылся в дверях ее алый шлейф.

Постояв немного на улице и поглазев на стоящих в своих будочках часовых, Филипп отправился в дом к одному из своих друзей, живущих недалеко от дворца.

В это время новая возлюбленная бургомистра Оффенбурга на чем свет стоит бранила своего неповоротливого любовника.

– Ну, это же надо, сударь! Мало того, что вы позволили себе явиться в мой дом, когда меня там не было. Мало того, что вы выхлестали все вино. Ладно вино – вы сами и платили за него. Но отчего же уходя, вы не удосужились прикрыть дверь, так что вор забрался в гостиную и выкрал из комода набор серебряной посуды, подаренный нам с мужем на свадьбу городским советом и врученной вашей же женой?!

– Простите меня дорогая, признаться, я просто пил вино, ожидая вас. Пил из того бокала, который мне подала ваша служанка, и не видел никакой другой посуды. Когда же я уходил, я не прикрыл дверь, потому что привык, что это делают служанки. Я даже не мог подумать, что ваша девка окажется такой глупой и нерасторопной, что не заметит моего ухода.

– Так или иначе, а в моем доме произошла покража. Что я теперь скажу мужу? Мол, все серебро мышки съели?

– Ваш муж недавно получил новую должность, – поморщился бургомистр, ему нравилась дама, но был неприятен разговор. – Ну, хотите, я прямо сейчас прикажу страже искать вора?

– Нет, боюсь, на это уйдет слишком много времени! – рыдала дама.

– Тогда мы с вами прямо сейчас поедим и купим другую серебряную посуду, еще лучше прежней? Как думаете, дорогая, не покажется ли вашему мужу подозрительным, если свадебная посуда будет с другими рисунками или с другим числом предметов?

– Ах, что вы такое говорите! Конечно же, он заметит подмену, но я всегда смогу сказать ему, что поменялась с кем-нибудь из подруг. Куда хуже, если, вернувшись сегодня вечером домой, он не обнаружит посуды вообще.

После чего бургомистр подал ей руку и вместе они вышли из дворца и сели в карету.

Сначала задача купить серебряную посуду показалась бургомистру наилегчайшей, но вскоре он был вынужден изменить свое первоначальное мнение. Дело в том, что в посудных лавках были лишь сервизы на шесть персон, причем по одному виду, так что не было никакой возможности купить два маленьких посудных набора и затем соединить их в один большой. К тому же, это была самая обычная посуда, без намека на свадебные церемонии.

В замешательстве они объехали все лавки, но так ничего и не нашли. Возможно, бургомистру следовало забраться в буфет своей собственной супруги, дабы вытащить оттуда ее посуду на двенадцать персон, но он прекрасно понимал, что жена не сможет не заметить исчезновения сервиза, который без малого занимал целую полку. Поэтому он бесполезно колесил по городу, проклиная свою неосторожность при посещении дома любовницы и невозможность отказать прекрасной даме.

В поисках подходящих кубков, ложек и тарелок бургомистр завернул даже в городской совет, где неожиданно натолкнулся на требуемый сервиз. Кубки с выгравированных на них лебедями были прекрасны, а небольшой, но изящный кувшинчик для сладкого вина смотрелся так, словно был создан для дворца. Кроме того, это был самый настоящий свадебный сервиз, так что, подарив его своей даме, бургомистр как бы намекал ей на то, что считает ее не любовницей, а именно своей женой.

Забрав сервиз, бургомистр передал его своей возлюбленной, счастливый уже тем, что все так удачно разрешилось. Он хотел было уже занять место рядом с ней в карете, когда за спиной его послышался дребезжащий голос служащего.

– Простите, господин бургомистр! – попытался остановить его один из спохватившихся секретарей совета. – Но этот сервиз мы предназначали дочери второго палача Баура, и он уже видел его, и…

– Так выдайте ему другой, – огрызнулся бургомистр.

– Но другого нет, – затрясся слуга.

– Купите, – бургомистр старался ретироваться.

– Согласно вашему же приказу о денежных тратах на текущий месяц, мы уже и так немного превысили положенное, новая посуда будут привезена в следующем месяце, это последний набор, купленный на ноябрьские деньги, – не отставал секретарь. – Что я должен сказать Филиппу Бауру, когда он потребует свой подарок? Мы же не успеем приобрести новую посуду до свадьбы. Приглашения уже разостланы и разрешение на венчание выдано.

– Передайте второму палачу Филиппу Бауру, чтобы зашел ко мне, – сказав это, бургомистр сел в карету, не слушая причитания служителя.

Глава 9

Повторная проверка

Если он (адвокат) неправомерно станет защищать человека, обвиненного в ереси, он становится как бы князем ереси, как это явствует из XXIV, qu 3 qui illorum. Этим защитник возбуждает против себя сильнейшее подозрение в покровительстве еретикам.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

– В городском совете мне сказали, что ваша милость желает видеть меня? – спросил Баур, входя в кабинет бургомистра. Лицо его при этом побелело, губы сделались почти что синими.

– Да, почтеннейший. – бургомистр окинул неказистую фигуру второго палача, думая, как поступить с ним. – В городском совете мне сказали, что ты якобы намерен выдать дочь замуж. Это правда?! – бургомистр отметил, что Филипп чего-то боится, и решил сыграть на этой неожиданной слабости своего гостя.

– Выдаю, – Филипп развел руками, мол, что здесь такого, каждая девушка рано или поздно должна выйти замуж.

– Выдаешь и того не думаешь, что сам факт брака с девушкой, мать которой была признана ведьмой и казнена, может быть расценен как акт вседозволенности и несправедливости по отношению к другим. Я лично слышал, как другие судебные исполнители говорили, будто бы господин Миллер тогда ошибся, говоря, будто твоя дочь невинна перед матерью святой церковью. Что он, мол, был утомлен дорогой и испытывал горе в связи со смертью жены. Говорят, что он буквально падал от усталости и даже не применил ни одной из предписываемых в таких случаях пыток. Это правда?

– Господин Миллер лучший из палачей, – Филипп почувствовал, как пол уходит из-под его ног, на лбу выступил пот. – Возможно, господин первый палач и не провел в тот день всех полагающихся пыток или даже вообще не пытал мою Эльзу, но, честное слово, господин бургомистр, все ведь знают – Петер Миллер видит зло насквозь! А он сам подписал сертификат о том, что моя дочка невиновна. А слово господина Миллера у нас, у палачей, – это закон! – он попытался восстановить сбившееся дыхание, сердце при этом случало так, словно пыталось разорвать грудную клетку и выскочить на волю.

– Вот видите, не пытал он ее, а сертификаты раздает. Этого вашего Миллера самого на дыбу пора, да жалко, мастер он действительно от бога, – бургомистр задумался. – Как вам это, объяснить, уважаемый, не я запрещаю эту свадьбу, а народ. Потому что все же видели, как жгли вашу жену. А теперь, мы вдруг ни с того, ни с сего станем ублажать подарками вашу дочь? В монастырь ее сдать, что ли?.. А то «на каждый роток не накинешь платок».

– Но, моя Эльза все-таки оправдана или нет? – Баур невольно схватился за сердце.

– Не оправдана и не обвинена. Так, между небом и землей, так что – либо она пройдет настоящую проверку, а не ту, что устроил для нее этот лентяй Миллер, либо пусть сидит тихохонько, словно мышка.

– И долго ей так сидеть? – потупился Баур.

– А пока на нее очередного доноса не поступит. – зевнул бургомистр. – Что хотите делайте, любезнейший господин второй палач, а венчать в церкви не прошедшую проверку ведьму, это как-то… – он сморщил нос, обмахиваясь надушенным платком. – В Риме нас не поймут. Впрочем, – бургомистр сделал вид, будто его вдруг посетила гениальная мысль. – Пусть она пройдет настоящую проверку. Выберите палача, который проведет все честь по чести, и пусть он пытает ее день, и затем еще день, чтобы ни у кого уже не осталось и тени сомнения.

– Легко сказать, выбрать палача, – Филипп скорчился от боли, ощущая стеснение в груди. – Они же меня ненавидят, особенно те, с чьими женами я работал. Да согласись я, чтобы эти нелюди проводили испытание моей дочери, они же ее на клочки порвут, кровиночку мою ненаглядную.

– Тогда пытайте сами. – бургомистр нетерпеливо постучал костяшками пальцев по столу. – Вы же не враг своего дитяти, разберетесь, что к чему. Не мне вас учить. Если хотите, я могу издать приказ, чтобы вы работали со своей дочерью лично, и никто к вам не лез. Так что никто уже не сумеет подкопаться, отчего вы сами взялись за палаческие инструменты. Смотрите, Гер Баур, сегодня у нас десятое ноября, мы напишем, что семнадцатого, то есть через неделю вы обязаны арестовать свою дочь. В тот же день соберете судейских и проведете первую проверку. На следующий день – восемнадцатого – еще одну. И все. Дальше можете делать все, что вам угодно! – бургомистр чарующе улыбнулся. На самом деле, предлагая устроить проверку дочери Баура, бургомистр преследовал только одну цель, а именно протянуть время.

Пусть палач Баур произведет над своей дочерью какие-нибудь манипуляции, в результате которой ей придется повременить со свадьбой, не пойдет же девица под венец с синяками и ссадинами. А пока она будет лечиться после пыток, в Оффенбург привезут новые свадебные наборы, и о проделке бургомистра никто и ничего не узнает.

Конечно, хозяин города мог поступить и менее жестоко, признавшись Бауру в своем проступке и попросив его подождать следующего месяца. В конце концов, Филипп и его дочь прекрасно обошлись бы и без новой посуды, но загвоздка тут была в том, что по давным-давно сложившейся традиции свадебный сервис новобрачной дарила жена бургомистра, и та бы сразу же начала задавать ненужные вопросы и, несомненно, докопалась бы до мужнего адюльтера.

Глава 10

Эльза на суде

Апостол Павел (В послании к Коринф. 11) изрекает: «Женщина должна носить покрывало на голове для ангелов». Многие католики толкуют это место в том смысле, что здесь надо под ангелами понимать инкубов.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Решив, что бургомистр сказал свое последнее слово, Филипп Баур не стал больше спорить и вернулся домой, где огорошил дочь и ее жениха неожиданным известием. При этом он старался утешить Эльзу, смеясь и уверяя ее в том, что новая проверка может быть проделана почти совсем без боли, так как по специальному приказу бургомистра, пытать ее поручено именно ему, любящему отцу, который ни за что на свете не причинит вреда любимой доченьке.

– Пытать должен Миллер, – неожиданно решился высказать свое мнение Офелер. – Господин Миллер знает Эльзу с самого рождения и не причинит ей зла. Кроме того, он уже осматривал ее и выдал сертификат со своей подписью, а значит ему будет сподручнее проводить новую проверку.

– Миллера?! – вытаращился на него Баур. – Да чем я-то хуже?! Неужели ты думаешь, что я могу обидеть своего ребенка?!

– Миллер опытнее, и потом, он может все проделать таким образом, что Эльза вообще ничего не почувствует. Заплатите ему как положено, он свое дело знает, – стоял на своем жених.

– Можно подумать, что я буду над ней издеваться! К тому же, окружной судья – мой первейший друг, а друг друга нипочем не выдаст.

– Но Миллер же лучший! И потом, чему свидетельству скорее поверят судейские? Они же смогут сказать потом, что вы их надули, в то время как господин Миллер лицо незаинтересованное, и, ко всему прочему, судебные исполнители говорили, мол, он вхож в дом к верховному судье, а верховный судья всяко выше окружного.

– Вот именно – верховный судья! – в голове Баура крутился рой мыслей одна опаснее другой. – Я написал донос на Грету Миллер, – стуча зубами от страха и возбуждения, прошипел Филипп. Петер отомстит мне за это.

– Вы писали? Зачем? – не поверил Густав. – Петер Миллер отродясь никому зла не причинял, а его жена и подавно…

– По глупости, наверное. – Баур понимал, что ляпнул лишнее, но сказанного не воротишь.

– Но никакого суда над Гретой Миллер не было. – Густав казался растерянным. – И потом, я лично не слышал ни о каком доносе.

– В том-то и дело, что донос лег на стол верховного судьи и больше его никто не видел, зато Петер был спешно отправлен в Ортенау, якобы, для ознакомление с новыми видами проверки ведьм, и Грета поехала с ним.

– Но, может Петер Миллер уехал до того, как фон Канн получил донос. А потом, госпожа Грета умерла, и никто уже, ясное дело, не станет вытаскивать ее из могилы, для того чтобы она предстала перед судом. Так что возможно, господин Миллер и не знает, что такой донос когда-либо вообще был.

– Может да, а может и нет. – Филипп почувствовал, как слабеют его руки и ноги, как усталость начинает завладевать телом. Язык не хотел ворочаться, глаза слипались от вдруг нахлынувшей на него усталости. – Ну, если фон Канн показал ему по дружески мое письмо, меня уже не спасет то, что я не поставил под ним своей подписи, Миллер не такой глупец, чтобы его можно было провести вокруг пальца. Говорю тебе – он видел документ и догадался, кто его враг.

Поговорив с будущим зятем и велев ему ложиться в комнате для гостей, Филипп отправился в комнату дочери, где просидел до рассвета, разглядывая тонкие пальчики и пушистые светлые волосы Эльзы, выбившиеся из под чепца.

Оставшуюся до ареста неделю Филипп старался сделать самой приятной для своей дочери, даря ей подарки и покупая всевозможные лакомства. Сам он старался выглядеть веселым и жизнерадостным, уверяя умирающую от страха Эльзу, что с умением ее отца вести допросы не больно, ей нечего бояться.

Утром семнадцатого ноября, поев и помолившись вместе богу, Филипп вывел под руку свою перепуганную почти до обморочного состояния дочь. Не смотря на то, что до тюрьмы нужно было всего-то перейти через двор, эти несколько шагов дались Эльзе с огромным трудом. Вдруг внезапно ослабев, она еле передвигала ногами, опираясь на руки отца и возлюбленного.

Стараясь успокоить дочь, Филипп шептал ей на ушко, что он будет делать и как следует повернуть инструмент, чтобы все решили, будто бы подследственная испытывает адовы муки, в то время как она будет чувствовать лишь легкий дискомфорт. Но, что это в сравнении со спокойной жизнью и возможностью выйти замуж за любимого человека?

Перед допросом Филипп помог дочери снять платье и облачиться в свежую сшитую из добротного шелка рубашку. Зная, какое впечатление обычно производит на арестованных необходимость надеть тюремную рубашку, Баур старался избавить от этого своего ребенка.

Когда все судейские собрались в пыточном зале, стража и Офелер ввели туда Эльзу Баур, которая, потупив глазки села на предложенный ей табурет.

Судья задал несколько вопросов об имени и месте проживания подследственной, но от страха Эльза вдруг словно лишилась дара речи, напуганная до смерти, она исподволь оглядывала жуткий зал, ощущая себя неодетой и не прибранной.

После того как судья дал знак приступать к допросу с пристрастием. Филипп вышел на середину зала, и ободряюще подмигнув Эльзе, начал раскладывать на полотенце свои инструменты, для начала демонстрируя их суду. Опасаясь, как бы его не упрекнули в том, что он собирается пытать дочку игрушечными инструментами, Филипп спешил не просто показать, а дать подержать каждый крючок, каждое лезвие судейским.

После того как они убедились в подлинности инструментария, Баур хотел уже подойти к дочери, приготовив для начала вполне безобидный зажим, который можно было прикрепить таким образом, что тоненький пальчик девушки был бы стеснен, но не раздавлен, когда она вдруг истошно закричала и, упав с табурета, начала громко каяться!

Так Эльза призналась в том, что она ведьма, плача и умоляя не применять к ней пыток.

Глава 11

Приглашение на праздник

При пытках ведьм для познания правды приходится прилагать столь же большое или даже еще большее усердие, как при изгнании бесов из одержимого.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Обезумивший от ужаса Филипп бросился к дочери, обнимая ее и умоляя молчать, в то время как писарь запротоколировал признание новоявленной ведьмы. Оставив девушку на попечение Офелера, палач одним прыжком оказался у стола, умоляя не принимать показаний Эльзы. Но те были уже зафиксированы и скреплены подписями присутствующего на допросе приора церкви Святой Екатерины инквизитора и судьи. Не помня себя от горя, Баур вылетел из здания тюрьмы и побежал к дому Петера Миллера, который уже ждал его, облачившись в свой черный с серебром камзол.

– Вот пилюли, сунешь одну в рот дочери, пока я отвлекаю судейских, скажем, что у нее жар и бред. – скомандовал Миллер. – Только одну пилюлю, а то конец. – сообщил он, протягивая Филиппу деревянную табакерку.

– Ты думаешь, я настолько погряз в грехе, что готов отравить свою собственную дочь?! – возмутился Баур.

– Я думаю, что у тебя руки трясутся, а значит вполне можешь и лишнее всыпать, – не глядя на коллегу, пояснил он, всовывая ноги в изящные туфли с золотыми розетками.

Вместе они вернулись в пыточный зал, как раз когда судья приказал страже вывести оттуда Эльзу.

– Постойте, постойте, господин окружной судья! – подлетел к Тенглеру Миллер. – Я как первый палач Оффенбурга имею честь заявить, что испытание было проведено с нарушениями правил! И не может быть зачтенным! Потому как у Эльзы Баур жар, и она бредила. Мы же не станем, ваша честь, приносить бургомистру бред больной девушки! Он же нас на смех с такими показаниями поднимет! К тому же, – лицо Миллера вдруг стало удивительно серьезным. – К тому же, кто вам сказал, что отец имеет юридическое право пытать свою дочь?

– Это право зафиксировано в приказе бургомистра, заверено его собственноручной подписью и скреплено печатью. – осадил его присутствующий на допросе инквизитор.

– Пусть так, но Эльза Баур была моей подследственной, я выдал ей сертификат о непричастности к колдовству, а, следовательно, это мое дело и допрашивать должен я.

– Господин Миллер прав, – попытался помочь первому палачу Баур, – я не имел права соваться в его дела. Его подследственная, значит его. А я, я приношу свои извинения.

– Дело, которое якобы начал вести господин Миллер было закрыто, в связи с его же уверениями, что девушка невинна перед святой церковью. Теперь это новое дело и все происходит по правилам. – помог не знавшему, как поступить Тенглеру его первый помощник.

– Господа, – Миллер вежливо поклонился собравшимся, на лицах которых читалась скука и желание поскорее убраться из пыточного зала и надраться пивом в каком-нибудь трактире. – Господа, признаться, сегодня день рождение моего сына Клауса, – Миллер лучезарно улыбнулся, – и я имею честь пригласить вас в кабачок под аппетитным названием «Жареный каплун», где мы сможем поесть и попить всласть. Что же касается подарка, – он изящно махнул в воздухе батистовым платком, – то подарите мне этот протокол, и будем считать, что никакой проверки сегодня не было. Завтра же или в любой день, какой вы сами назначите, я лично допрошу Эльзу Баур, и уверяю вас, эта проверка будет самой что ни на есть подлинной и настоящей.

Теперь на лицах судейских можно было прочесть желание поступить, так как им советовал Миллер, и в то же время крайнюю досаду.

– Мы были бы счастливы, принять ваше любезное приглашение, Гер Миллер, – облизывая губы, сообщил за всех судья, – но именно сегодня мы отозваны к жене бургомистра и не можем…

– Но тогда, возможно, завтра. А протокол, вы отдадите мне протокол сегодня, – голос Миллера дрогнул, Филипп понял, что он сделал все что мог и теперь терпит фиаско.

– Мы идем к жене бургомистра и не сможем не встретиться там с самим бургомистром, – виновато сообщил окружной судья. – Сожалеем, господин Миллер, господин Баур. Но все мы в руках всевышнего.

– Теперь только одно, Филипп, – потряс Баура за рукав Миллер. – Отправляйся немедленно к бургомистру и умоляй его дать мне возможность провести дополнительные проверки. Говори, что Эльза больна и сама не понимает, что говорит и что делает.

– Но, я не могу оставить ее здесь! – сердце палача разрывалось на части. С одной стороны он прекрасно понимал, что Миллер прав и ему следует бежать к бургомистру и на коленях умолять его помиловать девушку. С другой, он опасался, что в его отсутствие кто-нибудь из судебных исполнителей или тюремщиков могут обидеть его ребенка. Вообще-то в тюрьмах, где содержались женщины, изнасилования были не редкость, но в Оффенбурге такого уже года два как не случалось. Теперь же после последних событий, Филипп мог ожидать всего что угодно.

– Беги! Я позабочусь об Эльзе. – толкнул его в спину Миллер.

– Ты не знаешь, ты не знаешь, Петер, как меня тут все ненавидят! – стонал Баур, брызжа в лицо Миллера слюной. – Да стоит мне шаг сделать за порог, как любой из наших судебных исполнителей изрежет ножиком личико моей девочки.

– Сначала им придется сразиться со мной. – Миллер невозмутимо показал на свою шпагу, которая у него висела на боку. – Поверь, я сумею защитить Эльзу так, как если бы это был мой ребенок.

– Но… – Филипп хотел еще что-то сказать, но в последний момент передумал и выскочил на улицу.

На коленях, как последний раб, второй палач Оффенбурга Филипп Баур вполз в кабинет бургомистра, простершись перед ним на натертом до блеска полу.

Так он ползал затем целую неделю, умоляя хозяина города назначить еще одну проверку его дочери. Бургомистр отказал.

В тот день, когда Эльза Баур неожиданно дала против себя показания, Миллер посидел какое-то время рядом с ней, после чего велел Офелеру собрать всех судебных исполнителей и объяснил доходчиво каждому, чего им следует ожидать, если хотя бы один волос упадет с головы девушки. После этого, он вышел из здания тюрьмы, направившись прямой дорогой в дом к верховному судье, умоляя его принять меры для спасения девушки, которую он рассчитывал тайно вывести из города в собственной карете в Ортенау, куда он должен был отправиться теперь по назначению в качестве комиссара.

В последнем ему было решительным образом отказано.

Глава 12

Ночной налет

Если судья будет действовать вышеуказанным способом при судопроизводстве и обвиняемую заключит в тюрьму на некоторое время, при отсутствии очевидных улик, но при наличии сильного подозрения, то она, сломленная тяжким заключением, признается.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Казнь Эльзы Баур была назначена на воскресенье. В ночь с субботы на воскресенье Филипп Баур и его ученик и будущий зять Густав Офелер отправились вызволять из тюрьмы Эльзу.

– Стражников, возможно, придется поубивать, – шепнул своему будущему тестю Офелер. – Об одном прошу, если там окажется Миллер, не причините ему зла. Другого такого защитника у Эльзы в жизни не будет.

Филипп кивнул в знак согласия, его отношение к Миллеру за последнее время улучшилось, но Баур все еще не мог простить себе предательского доноса.

Они постучали в дверь тюрьмы, но им никто не ответил, должно быть, стража играла в карты где-нибудь поближе к кухне и подальше от сквозняков. Филипп вытащил свой ключ, но дверь оказалась открытой. Ничего не понимая, мужчины переглянулись и, освещая себе путь факелами, прошли внутрь.

На полу живописно изукрашенная синяками и кровоподтеками лежала связанная стража. Переглянувшись, Филипп и Густав прошли в тюрьму и спустились в подвал, где держали ведьм.

Все камеры были распахнуты, по коридорам гулял ветер. Ни в одной камере не было ни единого человека. Добравшись до черного хода, через который обычно ходили палачи, Филипп услышал какой-то чуть различимый разговор и цокот копыт и, выглянув в тюремный дворик, увидел в свете нескольких факелов изящную фигурку всадника на коне. Мужчина был одет в черный с серебром камзол и каштановый парик. К его груди припала девушка, в которой Баур тот час опознал дочь. Рядом с ними на белом коне гарцевал высокий сутулый священник, немного поодаль люди в кирасах грузили на телеги обессиленных женщин, которых они перед этим вывели и вынесли из тюрьмы. Еще один всадник в сверкающих дорогих доспехах был не кем иным, как верховным судьей фон Канном, который с юношеским удальством сдерживал пляшущего под ним коня. Сказав что-то человеку в черном камзоле, он принял у одного из военных сразу двоих детей и послал своего конька рысцой. За ним ехал человек в плаще иезуитского ордена.

Вжавшись в стену, Баур наблюдал за тем, как эти люди спасают от смерти его дочь, не смея показать, что он заметил их. В противном случае, его попросту изрубили бы на куски, не разобравшись, кто он и для чего приперся в тюрьму в столь поздний час.

Эльза Баур казалось, мирно спала на руках у бережно обнимающего ее мужчины.

Желая разглядеть дочь получше, Филипп сделал шаг вперед, в этот момент под его ногой хрустнула ветка, и человек в черном взглянул на него.

Показывая на прильнувшую к нему девушку, Петер Миллер отсалютовал Бауру, после чего дал коню шпор и они умчались в ночи.

На следующее утро палач Петер Миллер, как ни в чем не бывало, пришел на службу. Правда, в виду отсутствия подследственных работы ему в тот день так и не досталось, так что он, проскучав до обеда и оставив за себя Михеля, отправился в дом к верховному судье, где уже ждали его подорожная и рекомендательные письма от бургомистра Оффенбурга и суда к властителю Ортенау.

Вернувшись домой, Миллер велел Клаусу собирать вещи, а сам пошел в последний раз попрощаться с тюрьмой. Разгадав этот маневр бывшего первого палача, Баур рванул за ним, надеясь услышать что-либо о дочери.

Миллер молчал, не пытаясь подойти к Филиппу или как-то ободрить его. На всех дорогах были выставлены посты, повсеместно поднята стража, но беглянок и след простыл.

Попрощавшись с бывшими сослуживцами, Петер Миллер подошел, наконец, к Филиппу, поздравив его с новой должностью первого палача, попросив отпустить с ним Густава Офелера.

– Мой сын еще очень юн и неопытен, – безразличным тоном сообщил Миллер. – А помощник мне, ой, как нужен. Не хочу брать Михеля, он мне надоел, а возьмешь парня с улицы, значит учи его по новой. В то время как твой Густав вроде уже поднаторел в нашем ремесле. Так что, уступишь мне парня?

– Так всегда, Петер, как ученика готовить, так я, а как забирать, так ты, – заворчал в ответ Баур. – Впрочем, на что он мне теперь? Думал женить его на Эльзе, а получилось… – Он махнул рукой. – Забирай.

– Вот и отлично, – просветлел лицом Миллер. – Попрошу, чтобы отписал тебе, как устроимся в Ортенау.

– Нужны мне его письма, – отвернулся Филипп. На самом деле он был почти счастлив тем, что дочка жива, тем, что увозят ее не невесть куда, и будет там она под присмотром жениха, и, может быть, через некоторое время Миллер или Офелер действительно напишут ему, пригласив к себе. Но все это Филипп Баур держал в себе, боясь жестом или неаккуратно оброненным словом выдать свою тайну.

Так закончилась служба Петера Миллера в Оффенбурге.

Глава 13

Две ведьмы и верховный судья

Следует ли при взятии ведьм под стражу внезапно подымать их на руки, не допуская того, чтобы они прикасались к земле, и уносить их в корзине или на плечах в камеру заключения? По мнению канонистов и некоторых богословов, это допустимо.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Спустя два года после отъезда Миллера из Оффенбурга, оттуда спешно выехал бывший верховный судья фон Канн. Не заладилось у него после позорной истории с исчезновением из-под следствия сразу же всех арестованных ведьм. Точнее, Гер фон Канн проявил весь свой организаторский гений, собирая отряды из стражи и сколачивая дружины из местных жителей, которые регулярно отправлялись на поиски в окрестные города и села, но пропавшие ведьмы точно в воду канули.

За допущенные упущения и попустительства Себастьян фон Канн чуть было не лишился места и сам не пошел под суд, но против него так и не набралось достаточно улик, а единственный свидетель похищения Баур делал вид, что ничего не знает.

Тем не менее через два года, как уже было сказано, Себастьян фон Канн был вынужден оставить должность и спешно выбираться из Оффенбурга, бросив часть своего честно нажитого имущества и спасая свою собственную жизнь.

Произошло же вот что – целых пятнадцать лет в доме фон Канна жила экономка Глэдис, которую в свое время еще молодой тогда судья фон Канн буквально вырвал из подвалов Оффенбургской тюрьмы.

Дело было так, двадцатипятилетний Себастьян фон Канн был приглашен в Оффенбург на должность верховного судьи, что было для него весьма почетно и необычно, так как Оффенбург прежде не знал верховного, находящегося в столь юных летах.

Приступив к службе, фон Канн первым делом обратил внимание на процесс над неведомой ему Глэдис Шварцберг, обвиненной в сожительстве с дьяволом. На первый взгляд в деле было все: свидетельские показания двух совершеннолетних свидетелей, объяснение самой Глэдис о том, как было дело, и собранные на месте преступления вещественные доказательства.

Тем не менее вот уже месяц, как Глэдис упрямо твердила, что овладевший ею дьявол не получил ее души, а только тело. Кроме того, сделал он это бесчестно, явившись девице в виде ее любовника плотника Михаэля.

Заинтересовавшись, Себастьян фон Канн начал читать дело и вскоре узнал обо всем в подробностях.

После смерти родителей девица Глэдис Шварцберг осталась на попечение тетки, которая, по всей видимости, не уделяла ей должного внимания, так что сиротка вскоре завела себе хахаля, с которым и встречалась почти что каждую ночь.

Однажды Михаэль явился в дом к Глэдис, едва только стемнело, и, не тратя времени на пустую болтовню, лег с ней в пастель. Какое-то время они занимались любовным делом, после чего любовник пожелал выйти во двор, а Глэдис осталась ждать его, нежась под одеялом.

Выходя, Михаэль не закрыл за собой дверь так что она осталась полуоткрытой. Вот в эту-то щель и проник неизвестный. Скорее всего, это был возвращавшийся из кабака прохожий, который заметил незапертую дверь и шмыгнул туда, рассчитывая чем-нибудь поживиться.

Войдя в дом, он почти сразу же наткнулся на лежащую на постели полуобнаженную девицу и лег с ней рядом. Решив, что это вернувшийся со двора Михаэль, Глэдис обняла его, позволив сделать все, что он хотел.

Едва закончив любовное дело, незнакомец заслышал шаги возвращавшегося Михаэля и поспешно вскочил с постели. В этот-то момент его увидел Михаэль и проснувшаяся от резкого толчка Глэдис. Поняв, что в доме посторонний, девушка заорала, зовя на помощь, так что разбуженная тетушка успела увидеть улепетывающего мимо нее черного человека.

«Черный человек» – вот что насторожило судей. Они потратили время на то, чтобы выудить какие-нибудь подробности внешности ночного посетителя Глэдис, и узнали только то, что тот был черен точно ночь.

Что на самом деле было делом немудреным уже потому, что на дворе была непроглядная ночь, а в комнате не горела свеча.

После осмотра спальни Глэдис судебные исполнители нашли там только куски земли, которая должно быть пристала к сапогам ночного визитера, и рассыпанную по полу золу, которая так же могла попасть туда из печки, когда перепуганный Михаэль отскочил, выпуская дьявола вон из дома.

Тем не менее за Глэдис взялись с утроенной силой, выколачивая из нее признания. Просмотрев сообщения о проведенных пытках, фон Канн пришел в ужас, понимая, каково же пришлось девушке.

Пытки начинались с рассвета и проходили в течение дня с редкими перерывами, так как палачи все-таки живые люди, которым время от времени требуется отдых и еда. Пытая Глэдис, они подменяли один другого, в результате чего на теле девицы буквально не осталось живого места. Все ее пальцы были раздроблены, и два уже пришлось отрезать из опасения, что начнется воспаление. Ее регулярно секли розгами и кнутом с привязанным к нему лезвием. Ее растягивали не на обычной дыбе, а на неструганной доске, оставляющей в спине девушки чудовищные занозы, в ее лоно засовывали железный цветок, который затем распахивал лепестки, доставляя мученице неимоверные страдания.

И что же – за все время пыток палачи и судья не услышали от Глэдис Шварцберг ничего нового. Она снова и снова признавалась в блуде, но не с дьяволом, а с обычным человеком, которого она любила. Что же до дьявола, то хоть Глэдис и признавала, что тот овладел ею, но продолжала утверждать, что произошло это во сне, когда она не понимала, что с ней происходит, а значит и не была повинна в содеянном.

Слух о деле Глэдис Шварцберг дошел до бургомистра, и тот повелел, либо выколотить из упрямицы признание, либо отправить самих палачей и судейских отвечать перед законом герцогства за истязания невиновной. Надо ли говорить, что с этого момента вытянуть признание у Глэдис Шварцберг стало делом чести, а может и делом спасения практически для всех палачей города, работающих с ней.

Выступить на стороне Глэдис Шварцберг означало настроить против себя всех, все и вся. И если это было по силам человеку пожилому, мудрому и просидевшему на своем месте долгие годы, для новичка вступать в подобное сражение было смерти подобно. Тем не менее Себастьян фон Канн сделал свой выбор, посадив на скамью подсудимых судей и спася девицу, добившись признания судом Оффенбурга Глэдис Шварцберг оправданной за недостаточностью собранных улик. Себастьян фон Канн добился того, чтобы половина работающих с ней палачей была оштрафована, а половина разжалована и отпущена на все четыре стороны после бития их кнутом. Немалый штраф заплатил и отец Петера Миллера, занимавший тогда должность первого палача в Оффенбурге. в общем, как говорится, справедливость восторжествовала, и Глэдис могла, не скрываясь, смотреть в лица соседей.

Но, как выяснилось почти сразу же, одно дело вытащить человека из тюрьмы и совсем другое дать ему возможность достойно жить. Любовник оставил Глэдис Шварцберг, еще когда та находилась в тюрьме. Ее тетка была вынуждена отдать почти все деньги за содержание девицы под стражей и проведение пыток, так что, когда Глэдис получила свободу, у нее уже не было ни дома, ни денег, ни доброго времени. Кроме всего прочего, проведшую больше месяца в тюрьме девушку следовало лечить, иначе она попросту умерла бы, не сумев оправиться.

В результате Себастьян фон Канн был вынужден забрать Глэдис к себе, сначала выхаживая ее после истязаний, а потом сделав своей служанкой, а позже и экономкой.

Верой и правдой Глэдис проработала у судьи фон Канна пятнадцать лет, всячески стараясь отблагодарить его за спасение.

И все бы было замечательно, если бы в один прекрасный день Себастьян фон Канн не решился взять в дом еще одну спасенную им женщину. История не сохранила ее имени. Поначалу все шло вполне обычно. Глэдис Шварцберг управляла хозяйством и отдавала распоряжение всем слугам в доме, в то время как новенькая служанка работала по кухне и помогала заправлять пастели.

Постепенно Глэдис начала замечать, что новенькая ведет себя слишком уж расковано с хозяином, стараясь чаще маячить у него перед глазами. Все свое свободное время она тратила на то, чтобы пробраться в личный кабинет судьи или его спальню, где терла и полировала пол и мебель, стелила и перестилала постель, и вообще, старалась сделать что-нибудь особенное для своего спасителя и освободителя.

Взбешенная таким открытием Глэдис сделала было замечание новенькой, но та не только не изменила своего поведения, но, казалось, сделалась еще более настырной и наглой.

Желая показать самозванке, кто здесь главный, Глэдис заставила ее в течение недели выносить горшки и чистить выгребную яму. Ответом на это был донос в суд, в котором девушка обвиняла Глэдис Шварцберг в том, что она принуждает ее отдаться дьяволу.

По заявлению служанки, экономка вошла в ее положение, предложив ей выгодно выйти замуж и переехать в другой город, где о ней ничего не будут знать. И никто не сможет уколоть ее, намекая на то, что она была в тюрьме. Разумеется, девушка сразу же согласилась с предложением, не почувствовав подвоха и поблагодарив добрую женщину. В условное время Глэдис Шварцберг отвела ее в один старый дом, который, на сколько это знала девушка, долгое время был заколочен, но теперь в нем горели свечи, и было накрыто на стол.

Экономка провела девушку в небольшую комнату, где ее ждал приятный молодой человек, назвавшийся сыном богатого негоцианта. Вместе они сели за стол, покушали и выпили по несколько бокалов вина, после чего юноша предложил ей выйти за него замуж.

Взволнованная свалившейся на нее нежданной радостью девица перекрестилась, славя Бога. В тот же момент ее жених исчез, точно его и не было. Не стало свечей и обильно накрытого стола, а сама девушка оказалась одна одинешенька в пустом доме.

Когда к ночи она добралась до дома своего господина, экономка была уже там. Она сразу же отвела девушку в кухню, где приказала ей молчать обо всем, и тогда она сделает так, чтобы жених не мстил ей за принесенные ему неудобства.

Но девушка уже поняла, кто такой – этот ее таинственный жених, и сразу же написала донос.

По начатому делу были арестованы двое – обвиняемая Глэдис Шварцберг и обвинившая ее служанка. Так как всем же ясно – если девушку принуждают выйти замуж за дьявола, значит она его избранница, а следовательно враг церкви.

Напрасно фон Канн пытался вызволить обеих женщин. Дело дошло до бургомистра, и он запретил верховному судье, как заинтересованному лицу, лезть в это дело.

Когда суд Оффенбурга признал их виновными и достойными сожжения, фон Канн попросил дать ему отставку и спешно убрался восвояси так, словно невидимые языки пламени уже лизали его пятки, подбираясь к одежде.