Спасти СССР! «Попаданец» в пенсне Белоусов Валерий
Деньги? Не надо! Да мы сами в страну денег подгоним…
— Евгений Максимович! Вы готовы встать во главе Службы Внешней Разведки?
— Серьёзно? Понял. Не дурак. Мои требования.
Первое. Четкое задание — определитесь, кто наш враг, а кто друг — мы уж сами определим.
Второе.
Бюджет. Сколько мы можем тратить на себя… Остальные деньги — отправим в Союз.
Третье. Чтобы никто в мою епархию не лез…
— Евгений Максимович! А ты… Можешь Буша, к примеру, уконтропупить?
— Говно вопрос. Можно политическими методами — есть у нас на примете одна практикантка в Белом доме, по имени Моника…
Можно и силовым методом — есть у нас один борец за права… не помню чего, но полный псих, и стреляет хорошо.
— А если…
— И это можно! Лаврентий Павлович, дорогой вы мой… да вы только скажите! Завтра же товарищ Кустов[98] у вас под окном серенады петь будет.
Советник Президента РСФСР товарищ Павлов взял в руки красный карандаш «Самоцвет» и машинально, но внимательно, как всё, что он делал, посмотрел на коробку…
На ней была изображена условная Африка, по которой верхом на большой черепахе с круглыми очками на лбу ехал весёлый рыжий львёнок…
Хорошая, добрая картинка… В его время оформление канцелярских товаров было куда как строже…
Берия на секунду прикрыл глаза и вспомнил огромный магазин, через улицу от Лубянки… Сколько там было хороших и добрых игрушек!
Мир, в который он попал, был как-то теплее, человечней, уютней, чем времена, когда по обледеневшим московским улицам раздавалась мерная поступь железных батальонов пролетариата — как образно писал Вождь…
Но этот мир, яркий, весёлый, — был куда более уязвим и беззащитен, чем мир конца сороковых…
Тогда люди, вынесшие на плечах ужасную войну, страшней которой не было со времен Батыева разорения — и готовые взвалить на плечи страшную громаду тяжёлого труда, — были куда как собранней, ответственней, взрослее… Причём все!
Да любой пионер из 1951 года дал бы такой отпор господам демократам — мало бы им не показалось.
А здесь, вроде и взрослые люди… Откуда же этот их инфантилизм? Эта несерьёзность? Будто бы всё игра, будто бы не всерьёз… Поджечь собственный дом и радостно хлопать в ладоши, радуясь огоньку!
Когда, как это произошло?
Не в начале ли шестидесятых? Когда основательный, солидный, на века сталинский стиль сменился чем-то жидким, тощим, тщедушным…
Кто стал размывать основы? Да те, кто был детьми прикормленных, ручных властителей дум. Тех, кому дали огромные по тем временам квартиры, дачи, «Победы» — только творите! Воспитывайте советских детей!
А они и своих-то детей воспитать не сумели… МИХАЛКОВЫ хреновы, князья рыбинские…
А эта молодая поросль, подобная плесени, бурно попёршая в рост на хрущёвском дерьме — евтушенки и вознесенские, аксёновы и гладилины, максимовы и кузнецовы!
Которые уже к середине семидесятых перебрались под крышу своих хозяев — в Мюнхен и Вермонт… Но сколько мерзости и дряни они успели посеять в душах читателей «Юности» и «Нового мира»!
Чёрт побери! Да ведь американцы в середине семидесятых делали обоснованный прогноз — что Советский Союз — это ОЧЕНЬ надолго, минимум лет на сто пятьдесят… а что? Советский Союз очень силен, нефти огромное количество, леса много, страна богатейшая — кто скажет, что это было не так?
Очевидец пишет: «Первое, что меня поразило на Западе (хотя мне казалось, что я ко всему был готов), — это то, как они до жути боятся великий Советский Союз, как они все дрожат перед ним — и как особенно дрожит Европа…»
Известный антисоветчик, издатель (на деньги ЦРУ) журнала, в Союзе именовавшегося «Тамиздат», как-то 23 февраля задумчиво произнёс: «Я не знаю, как буду себя вести, когда наконец увижу ребят с родными красными звёздочками на пилотках, марширующих по Парижу».
И говорил он это — вполне серьёзно…
Но, знаете? Есть такой маленький жучок — термит… неслышно, бесшумно он точит, точит, точит…
Стругацкие и галичи, Окуджавы и рождественские, ахмадуллины и евтушенки… жучки.
Ведь ясно же было! Если сменится общественный строй — будет хреново… Большинству станет жить гораздо хуже — это же ясно. Самое страшное, что из жизни будет выброшена очень большая часть ещё работоспособного населения, которая в новой жизни не сможет себя найти по ряду причин (ну, скажите, кому при капитализме нужны исследователи среднероманской поэзии или теоретики-кристаллохимики? Позволить человеку за государственный счёт наблюдать облака, как говорят в Китае, — это может только социализм.). Эти люди ни в чем не виноваты.
А так ли не виноваты?
Поколение Шуриков! — назову их я… Помните Шурика из «Операции „Ы“» — который не работает, а подрабатывает, который неуклюж и инфантилен…
«Никогда, никогда я не сброшу кеды, в поездах, в поездах — я всю жизнь проеду…» — куда они ехали? Да хоть куда… за туманом, знаете…
Перекладывая ответственность за свою единственную жизнь — на начальство, учителя, комсорга, жену…
Армия майонезов, с гитарами в руках… воспетая Стругацкими.
(Дались же автору эти Стругацкие? — да ведь это квинтэссенция интеллигенции! С фигой в кармане белого халата…)
И просрали страну! Проболтали в курилках…
Будьте же вы прокляты, интеллигенты… Не мозг нации, а — как определил их тов. Ульянов — да, совершенно правильно!
Хрустнув жалобно, карандаш переломился…
Берия досадливо покачал головой, сожалеюще поцокал языком… С детства выросший в сугубой бедности, он жалел хорошие вещи!
Прежде всего, спрашивает Взыскательный Читатель, откуда Лаврентий Павлович про «шестидесятников» узнал? Ничего удивительного… по прибытии в наши поганые времена, в славном посёлке Коренево, где некогда бывал и я, он перед сном очень быстро, но по своему обыкновению тщательно, просмотрел разрозненные номера «Огонька»… Кроме новых, интересных и весьма неожиданных сведений о себе самом (впрочем, Leonem mortuum etiam catuli mordent! — и еще вчера мёртвый, но по-прежнему грозный для врагов Советской России лев только презрительно хмыкнул на жалкое тявканье журнальных щенков…
Но всё же его сердце болезненно кольнуло!) — в гнусно прославленном издании в нескольких публикациях повествовалось о неоценимой роли демократической интеллигенции, а равно о её подвигах в борьбе с проклятыми красно-коричневыми…
Чем же конкретно вам не угодил Булат Шалвович? — спрашивает в этой связи Взыскательный Читатель…
Мерзопакостной натурой своей, отвечу я… вот характерный отрывочек из интервью, которое с дурным восторгом публиковал светоч перестройки: «Меня вновь отправили в запасной полк, где я опять мучился, пока не пришли вербовщики. Выбирать. Я уже на фронте побывал, я уже землянки порыл, я уже наелся всем этим.
— То есть романтизм, с которым вы рвались на фронт, уже весь был разрушен?
— Никакого романтизма. Один офицер набирает в артиллерию большой мощности, резерв Главного командования. Стоит где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного?
Снаряды подносить — эта работа мне не страшна.
А что еще? Думаю: такая лафа. И я завербовался. Большинство ребят на фронт рвались. Потому что там жратва лучше была. И вообще повольнее было. Если не убьют, значит, хорошо. А я пошел в эту часть…»
И ещё, с надрывной тоской: «Мало кто думает о том, что немцы сами помогли Советскому Союзу себя победить: представьте себе, они бы не расстреливали, а собирали колхозников и говорили им — мы пришли, чтобы освободить вас от ига. Выбирайте себе форму правления. Хотите колхоз — пожалуйста, колхоз. Хотите единоличное хозяйство — пожалуйста.
На заводах то же самое — делайте свою жизнь. Если бы они превратили наши лозунги в дело, они могли бы выиграть войну. У них была, конечно, жуткая ошибка с пропагандой».
Ах, как жаль, что не знал герр Геббельс, что пропадает такой замечательный кадр… уж он бы пропаганды для оккупантов наладил!
Поневоле задумаешься о сталинской доброте — надо было всю семейку врагов народа выкорчёвывать до седьмого колена… А то папулю-троцкиста расстреляли — и никто еще не доказал, что это было зря, а сыночек — вот он! Не у станка, не в забое — в Переделкино, на уютной писательской даче, мучается, страдает…
А тем людям, которых вы описываете — замечает далее Доброжелательный Читатель…было ещё виднее, они стержень первые потеряли. И поскольку могли, стали орать об этом, усугубляя ситуацию. Ну, типа, дом горит, надо что-то делать, давай плеснём бензину. Кто-то сознательно, кто-то как полезный идиот.
Так что убирать Евтушенко-стругацких — это правильно. Если температура за 40, то её надо сбить, но это не лечение.
Согласен! — отвечу я…
Герпес, он ведь тоже практически не лечится, но предотвратить его рецидивы можно, а значит, нужно…
А лечение… что лечение. Диагноз ещё сам товарищ Сталин поставил: «Без теории нам погибель, без теории — нам верная смерть…»
Да кто эту теорию б разрабатывал? Кукурузник?
Или Суслов с Черненко… те ещё мыслители!
Но — aut bene, aut nihil…
Зачем же в свой последний день на этой грешной земле Лаврентий Павлович думал о таком убожестве, как интеллигенция? Да раньше как-то времени не было…
А тут выпала свободная минутка. Если бы Читатель знал, какие глупости лезут в голову автору в редкую минуту праздности…)
Вы будете смеяться, но на чудной планете, где девять месяцев зима, а остальное — лето, тоже в сей миг говорили о журнале «Огонёк» и о советской интеллигенции…
Молоденький шофёр, вытирая руки промасленной ветошью, вежливо обратился к старому, битому жизнью шоферюге, у которого сквозь распахнутые полы чёрного бушлата — ватника, надетого на голое тело (лицо, шея, кисти рук — тёмно-коричневые, остальное всё — как белокипенное молоко), синели на левой груди — профиль Сталина, а на правой — Маринка анфас:
— Василий Иваныч, скажите честно, страшно было жить здесь в сталинские времена?
Василий Иваныч посмотрел на него удивленно и сам нежно спросил, почти по-еврейски:
— Ты о каких страхах, сынок, толкуешь?
— Ну, как же, — ответил шоферишка, — я сам читал в «Огоньке»! Здесь в те годы угробили несколько миллионов зэков. Больше всего полегло их на строительстве Колымской трассы…
— Ясно, — сказал Василий Иваныч. — А теперь слушай внимательно. Чтобы где-то угробить миллионы людей, нужно, чтобы они там были. Ну, хотя бы короткое время — иначе гробить будет некого. Так или нет?
— Логично, — ответил колымский комсомолец.
— А теперь, логик, слушай ещё внимательнее, — сказал Василий Иваныч и, повернувшись к напарнику, который звенел ключами под откинутым капотом своего «Магируса», заговорил:
— Семён, мы с тобой точно знаем, а наш логик, наверно, догадывается, что сейчас на Колыме народу живёт много больше, чем в сталинские времена. Но на сколько больше? А? Как смекаешь?
— Думаю, что раза в три, а, пожалуй, что и в четыре! — ответил тот, не поднимая от мотора головы.
— Так! — сказал Василий Иваныч и повернулся к шоферишке: — По последнему статистическому отчёту (они ежемесячно печатаются в «Магаданской правде»), сейчас на Колыме (вместе с Чукоткой) проживает около полумиллиона человек. Значит, в сталинские времена здесь проживало, самое большее, около 150 тысяч душ… И это максимум! Потому что переправляли зэков с материка в Нагаево, наш аванпорт, всего на двух пароходах, принадлежащих Дальстрою. Численность этапа лимитировалась ёмкостью пересыльных лагерей в Первой Речке и в Ванино, и не превышала шестисот человек Один пароход делал за навигацию максимум восемь рейсов… Как тебе эта новость?
— Здорово! — сказал молодой человек. — Никогда бы не подумал, что такой солидный журнал может так паскудно врать…
— Ну так знай, — назидательно сказал Василий Иваныч, — что в этой редакции трудятся такие ушлые ребята, которые запросто делают из мухи слона. И начинают торговать слоновой костью. Берут недорого — только уши развесь шире…
— Но Солженицын-то врать не будет?
— Обоснуй…
— Ну вот, Александр Исаевич приводит пример, что в декабре 1928 года на Красной Горке (Карелия) заключённых в наказание (не выполнили урок) оставили ночевать в лесу, и 150 человек замёрзли насмерть.
Это обычный соловецкий приём, тут не усомнишься.
Труднее поверить другому рассказу, что на Кемь-Ухтинском тракте, близ местечка Кут, в феврале 1929 году роту заключенных, около 100 человек, за невыполнение нормы загнали на костёр, и они сгорели!
Василий Иванович дёрнул своего напарника за штанину из чёртовой кожи…
По-прежнему не поднимая головы, тот резюмировал:
— Параша!.. Да нет!.. Чистый свист!
Парнишка, судя по всему, ничего не понял…
— Первое — это просто лагерный фольклор… а вот второе — преднамеренное враньё! Но, Сема, вот наш лопушок, не нюхавший лагерной жизни, спросит тебя, почему сие свист. Разве в Соловецких лагерях такого не могло быть?
Семён с досадой бросил загремевшие ключи и спрыгнул с бампера. Его лицо, покрытое шрамами от старых обморожений, словно от ожогов, было сурово и мрачно:
— Дело не в том, Соловецкий это лагерь или Колымский. Да хоть солнечная Воркута! А дело в том, что огня боятся не только дикие звери, но и человек.
Ведь сколько было случаев, когда при пожаре люди выпрыгивали из верхних этажей дома и разбивались насмерть, лишь бы не сгореть заживо.
А тут я должен поверить, что несколько паршивых вертухаев сумели загнать в костёр сотню зэков?!
Да самый зачуханный зэк-доходяга предпочтет быть застреленным, но в огонь не прыгнет.
Да что говорить! Если бы вертухаи со своими пятизарядными пукалками (ведь автоматов тогда не было) затеяли с зэками игру с прыжками в костёр, то сами бы в костре и оказались. Короче, этот «жареный факт» — фуфловая мастырка Солженицына.
Теперь о «мороженом факте». Здесь непонятно, что значит «оставили их в лесу»? Что, вот так прямо и сказали — оставайтесь в лесу, мужики, — и охрана ушла ночевать в казарму?..
Так это же голубая мечта всех зэков! Особенно блатных — они бы моментально оказались в ближайшем посёлке. И так стали бы «замерзать», что жителям посёлка небо с овчинку бы показалось.
Ну а если охрана осталась, то она, конечно, развела бы костры для собственного обогрева… И тут такое «кино» получается: в лесу горит несколько костров, образуя большой круг. У каждого круга полторы сотни здоровенных мужиков с топорами и пилами в руках стоят спокойно и молча замерзают. Насмерть замерзают! Здорово, да?!
Поверить в такое «кино» может только придурок из КВЧ[100] никогда не видевший не только зэков-лесорубов, но и обыкновенного леса.
Согласимся же, что оба этих «жареных факта», по сути своей, бред сивой кобылы…
И потом — ведь любой лагпункт — это не только место, где зэки «тянут срок», а еще и хозяйственная единица со своим планом работ. Лагпункт, чтоб ты, салага, знал — это производственный объект, где зэки — работники, а начальство — управляющие производством. И если где-то «горит план», то лагерное начальство очень просто может иногда удлинить рабочий день зэков. Такое нарушение режима ГУЛАГа часто и случалось, в рот им пароход.
Но чтобы своих работников уничтожать ротами — это дурь, за которую само начальство непременно было бы жестоко наказано. Расстрелял? А план выполнять кто будет? Накажут начальство. Вплоть до расстрела. Ведь в сталинские времена дисциплину спрашивали не только с рядовых каторжан, с начальства спрос был ещё строже! Вот, ежовца Гаранина при Берии именно за такие штучки и расстреляли…[101]
— Но Сёма, Сёма — какой же будет твой вывод?
— А резолюция моя будет такая… Сука он позорная, ваш Солженицын. Больше мне нечего сказать…
И хозяйственный мужик раздосадованный тем, что его оторвали от увлекательного дела ради такого пустого базара, вновь полез на свой любимый грузовик..
21 августа 1991 года. Восемнадцать часов пятьдесят пять минут. Борт пассажирского самолёта «Ту -154Б», выполняющего рейс СУ-416, Киев (Борисполь) — Москва (Домодедово)
Отправление — восемнадцать часов пятьдесят минут. Расчетное время прибытия — двадцать один час по московскому времени.
Время в полёте — два часа.[102]
Взлетели, несмотря ни на какие политические пертурбации, строго по расписанию.
Строго по форме одетая элегантная стюардесса, «надёжная, как весь Гражданский Флот» (с), уже разнесла по салону поднос с леденцами «Взлётная», в таких жёлтеньких фантиках, на которых был изображен нестареющий «Ту-104», и до сих пор челноком мотающийся между Ленинградом и Москвой, если верить Жене Лукашину — каждые сорок пять минут…
На переборке пассажирского салона уже погасли красные транспаранты «Не курить! Пристегнуть привязные ремни!».
Седоватый грузин, сидевший в крайнем, у овального окна, кресле, откинул чуть назад, поудобнее, спинку, опустил откидной столик, достал из внутреннего кармана пиджака построенную на секретном заводе по совершенно секретной технологии плоскую фляжечку из нержавейки, отвинтил колпачок и вежливо предложил соседу:
— Не угодно ли?
Тот с готовностью кивнул, поднялся на ноги, снял, открыв крышку на багажной полке, потёртый, видавший виды «дипломат» и достал оттуда шмат розового, восхитительно пахнущего чесноком сала…
Увидевшая это, безусловно запрещенное в период антиалкогольной кампании, когда даже «Иронию судьбы» в Новый год не показывали, действо — стюардесса машинально поморщилась, но тут же заговорщицки подмигнула пассажирам и немедленно принесла им пару пластиковых чашечек…
Нет, поганый Горбачёв! Жива Русь Святая, чьё веселие — есть пити…
— Ну, товарищ, по глоточку…
— Т-а-а, щоб шлях як та скатэрть…
— В командировку?
— О тож… толкачом!
— Понятно… Минобщемаш?
— Южмаш…
— А что же через Киев? У вас же есть рейс прямой, до столицы…
— Та думав, що у рэспубликанских щось добудемо… куда там! Усё в Москве…
— Ну, это понятно… вздрогнем?
— Немедленно! Ишьте сало, добродий… не покупное! Жинка солила!
— Спасибо, ем… ну что скажете про текущие события?
Собеседник набряк лицом и от волнения перешёл на чисто русский язык, забыв ридну мову, которую, честно говоря, почти и не знал:
— Отчего мы раз за разом отдаём голоса за алчных, бездарных и безнравственных оборотней-хамелеонов?
Проголосуем, а потом на протяжении немногого времени «галасуем»: «Геть!», «Достали!», «Так жить нельзя!». И к кому обращены эти голоса? К власти, которую сами же и избрали?
— Для начала давайте, дорогой товарищ, уразумеем, чего ждём или хотим от выборов. Какова наша цель? Поменять шило на мыло, социализм на капитализм?
— От! «Частная собственность превращает людей в нелюдей» — правильно Маркс сказал, это не пустые слова.
Её спутники — безработица и конкуренция.
Первую многие уже испытали на собственной шкуре. Потеря работы — тяжкая утрата. Порой человеку собственная смерть покажется благом по сравнению с безработицей.
Конкуренция не менее страшна. Это же не соревнование за звание ударника социалистического труда. Здесь борьба идет не на жизнь, а на смерть.
Конкуренция — это же устранение соперника.
И тут в ход идут любые средства и методы. Известны факты, когда предприниматель подсыпал отраву в пищу, приготовляемую в конкурирующем заведении — был случай, когда пострадали дети в детсаду… Да и любой из нас с вами может стать жертвой погони за прибылью, например, купив просроченных продуктов питания или поддельных лекарств. Конкуренция — это взрывы и пожары в магазинах, на рынках, складах. Это разборки с убийствами. Уже начались!
Помню, у нас в Запорожье многие заранее радовались: вот придёт частник, наведёт порядок, половину сотрудников выгонит, зарплаты увеличатся вдвое (и невдомёк было этим оптимистам, что и они могут пополнить ряды уволенных).
Повысится, мол, качество обслуживания, конкуренция заставит производить больше продукции (и лучшего качества), соответственно понизятся цены. И что?
Улучшились у нас бытовое или медицинское обслуживание?
Зарплата стала ли вдвое больше? Кое-где — возможно. Но за счёт чего и кого? За счёт уволенных и роста интенсивности труда. Рабского. А как жить оставшимся без работы?
— Да, гримасы капитализма… Советская власть обеспечивала нам пусть не шикарную, но добротную и достойную жизнь — всем, гарантируя три важнейших условия человеческого бытия: трудоустройство, бесплатное медицинское обслуживание, уж какое было, и образование — высококачественное! Капитализм дает лишь право на них…
— Ага, а мы смотрели телевизор и не верили… изобретали себе молочные реки с кисельными берегами, и помещали их отчего-то в Канаду. Вот она, Канада, — сама к нам приходит!
— Ну, а как у вас по поводу самоопределения Украины думают?
— Развал СССР стал бы трагедией для всех народов.
Народов, но не властей! Республики по вине своих руководителей чуть ли не стали врагами.
Как можно, будучи в здравом уме, назвать развал Советского Союза — благом?! Жили мы всегда одной великой, дружной семьёй. А распад семьи — всегда трагедия, беда для всех её членов. Скажите, разве каждая республика в составе СССР (в семье!) не ощущала заботу и помощь всей огромной страны? Как в нормальной человеческой семье.
Да, случались и промахи, ошибки, были и недостатки, и неурядицы. А в какой семье, особенно большой, их не бывает? Но ведь мы заботились, помогали друг другу! Неизвестно, достигли бы таких больших успехов республики Закавказья и Средней Азии, не войди они в СССР.
— Да, чего там неизвестного… жили бы там как в Иране или в Афганистане…
— Я кажу так — в большую и дружную советскую семью старшей сестрой входит моя Батьківщина — УССР.
«Живи, Україно, прекрасна і сильна! В Радянськім Союзі ти щастя знайшла!» Как слышу это — плечи расправляются, душа наполняется гордостью. Это вам не бандеровская «Ще не вмерла…» — мне лично от этих слов становится как-то не по себе: и моторошно, и страшно (а что будет завтра), и надвигается такая тоска и безысходность, что свет не мил.
Украинская ССР сегодня входит в десятку самых развитых стран мира (ничего себе «московская колония»!), в 1945-м вместе с Белорусской ССР стала одним из государств — основателей ООН. Оце — моя Україна!
А её хотят сделать западэнским придатком! Прицепить слона к моське…
— Вот! Первый украинский космонавт, Павел Попович, полетел в космос менее чем через полтора года после Гагарина… А когда полетел бы в космос первый самостийный космонавт?
— Да, полетел бы он — разве, в качестве подопытного кролика, на американской ракете, вместо американского шимпанзе… потому как был бы дешевле.
Причём в разы!
— Давай еще закатим…
— Будьмо! А ты не думал, с чего всё началось?
— Немало думал, почему мы неначе подуріли, як Шевченко пысав… — перешел на украинский Серго. — И вдруг пришло «прозрение». Майданыкуем: «Так жить нельзя!» А как — можно?! Или, вернее, — как хотелось бы?!
— Слухайте, товарищ… Серго? Как Орджоникидзе, да? А меня — Михайло Северин… Я тебе вот що кажу…
В советские годы родилось такое выражение: «Всё вокруг колхозное — и всё вокруг моё».
Великий смысл заложен в нём, показала наша жизнь того времени и наша человеческая сущность — «моё».
Колхозное («наше!») — это хорошо, а «моё» — всё же лучше, ближе. Вот и тянули (не воровали!) не только с колхозных полей, но и с фабрик, строек, заводов, шахт — кто где работал. Кто по мелочам, кто по-крупному. В зависимости от должности, от возможностей.
Несли все, что плохо лежало, а порой — и то, что хорошо.
Нас так и называли: несуны. Кто возил машинами, тем таких кличек не давали: начальство! Стали появляться богачи, куркули.
Хорошие добротные дома с заборами и предостережениями: «Во дворе — злая собака!» Но таких особняков было обмаль, да и не очень они выделялись на общем фоне «рабочих построек». Большого разрыва в богатстве не существовало, все «жили — не тужили».
Теперь же… «Моё!» стало смыслом жизни многих из нас. Вспомним, как вокруг больших и малых городов росли словно грибы после дождя «бедняцкие хутора» за трёхметровыми сплошными — ни щёлочки — заборами, кое-где — настоящие дворцы с табличками «Частная собственность! Вход воспрещён» или чаще «Объект под охраной». Так оно на глазах разрасталось, пускало корни — ё моё.
Если в большой аудитории спросить: «Кто не хочет быть богатым?», никто, вероятней всего, не откликнется.
Не знаю, кто сказал: чтобы быть богатым, надо убить в себе совесть. Согласись — это аксиома.
Честно трудясь, очень богатым не станешь. Там, где большое богатство, зачастую оно завязано на преступлении.
Многим известно и другое изречение: стыдно жить богато, когда вокруг нищие. Действительно, нормальному человеку стыдно станет есть, кусок у него в горле застрянет, если на него смотрят голодные глаза.
Обязательно поделится, коли есть в нём хоть капля милосердия.
Вот этого «стыдно» у эгоиста быть не может.
— Да уж… В словаре Даля в статье «эгоизм» сказано:
«Самотник говорит: было бы мне хорошо, а там — хоть волк траву ешь». Так мы зачастую и живём! Если мне хорошо — значит, справедливо. Своя рубашка ближе к телу. Перетягивая одеяло на себя, не задумываемся: а не зябнет ли кто рядом? Из той же оперы: хочешь жить — умей вертеться; моя хата с краю.
— Испаскудились мы… — вздохнул Северин, — и молодёжь паскудим! Сейчас молодёжь — за редким исключением — на общий «котёл» пахать или «на дядю» работать не желает. Парни мечтают открыть хоть какое-нибудь, но своё дело, девушки — удачно выйти замуж за «крутого». Хорошо хоть, не в бандиты и не в проститутки стремятся…
— Ну, Михайло, это ты уж загнул…
— Погоди, не дай Боже, и до таких паскудных времён бы дожили… Вот от того всё и началось! Когда решили, что в нашей самостийной капиталистической хате и сытнее будет, и теплее! Не будет! Потому что самостийность плюс капитализм равно нищете и бесправию…
— Эх, товарищ Миша! Твои бы слова — да каждому в уши…
— Сами бы украинцы до цьго дошли! Своим умом! Да уж поздно бы было…
Стюардесса начала разносить на подносе нарзан и лимонад…
Самолёт летел над бескрайними украинскими полями — в далёкую Москву…
21 августа 1991 года. Девятнадцать часов пять минут. Конспиративная квартира ГРУ, улица Разина, дом пять «А», строение три…
Когда-то это были Малые, или Новые, галереи Гостиного двора — анфилада магазинчиков под крытой галереей, пропахшая корицей, хорошим кофе и дорогим табаком…
А теперь в лабиринте проходных дворов, что за всемирно известным ГУМом, у самого Кремля, теснились совершенно невообразимые конторы, конторки и конторочки…
За обшарпанной дверью с табличкой «МО ВООПИК»,[103] к которой вела гулкая металлическая лестничка, скрывалась вполне уютная комната, в которой за угловым столиком, на котором дымились чашки с индийским чаем, сидел Лаврентий Павлович и достаточно молодой человек, с резкими, будто топором рубленными, чертами лица. Молодой человек, который представился Берии Михаилом, с тихим, сдержанным ехидством говорил:
— Значит, это прекраснодушные интеллигенты, мечтатели в мятых белых халатах, по-вашему, проболтали страну? Ну, ну… да эти деятели без карты собственную задницу не найдут, чтобы её вытереть! Да, развалить они развалят, всё что хотите… но ведь не СССР же!
— А ваше мнение, Михаил…
— Просто Михаил. Мнение моё такое. Это совместная цепь спецопераций по развалу СССР. Хочу напомнить их последовательность:
1. Создание искусственного дефицита огромной массы товаров путем накачивания потребительского рынка необеспеченными деньгами.
2. Воспитание националистических элементов в республиках СССР и внутри России (не случайно Басаев — наш сексот, проверенный в абхазско-грузинском конфликте, Дудаев и Масхадов — профессиональные военные, тесно связанные с КГБ, Алиев — председатель КГБ, Шеварднадзе — руководитель КГБ, и так далее, и так далее).
3. Провоцирование межнациональных столкновений с пролитием крови, чтобы исключить возможность иного разрешения конфликтов, кроме «развода». Первый, самый характерный пример — спровоцированные назначением Первым секретарем ЦК Казахстана Колбина и тут же возникшие, как по заказу (хотя почему, как?), студенческие волнения на национальной почве в 1987-м. Вот такое же чудо. Как и сегодня. На ровном месте. Плавали, знаем… Благо у меня друзей-казахов было полно. Говорят, предупреждали Москву…
4. Одновременно и задолго до каких-то реальных движений в сторону «нового союзного договора» фактическое признание суверенитета республик в их административных границах.
5. Организация периферийных войн… И всё это что, Стругацкие сотворили?
— Да, Михаил, вы правы… и, более всего, меня поразило при изучении истории кризиса вот что — «петли Горбачёва» за водкой и табачные бунты, которые можно было организовать ТОЛЬКО ИСКУССТВЕННО.
Ибо дефицит ВОДКИ представить себе нормальный человек не может, как не мог Чапаев представить квадратный трёхчлен. Столько не выпьешь! Чтобы водка стала дефицитной. Однако организовали. Антиалкогольной кампанией, в частности.
— Вот-вот. Горби, конечно, дурак — но ведь КТО-ТО ему это подсказал? Вопрос, конечно, риторический…
— Ну и какие будут ваши прогнозы?
— Да что… либерализм себя полностью дискредитировал! Проведи сейчас выборы — к власти придут самые отъявленные коммунисты!
Читать бесплатно другие книги:
