Легкая корона Бяльская Алиса

БЕЛЫЙ КРОЛИК

Как в детстве, я чувствовала, что, если пролью хотя бы каплю чувства, Громов заставит меня вылизать все унитазы на свете. Я зависла в воздухе, ухватившись за воображаемую подушку, не зная, куда собирается отнести меня мой строгий воспитатель.

Несколько дней после нашего неудачного похода в кино я провела у телефона. То и дело снимала трубку, чтобы позвонить первой, и бросала ее назад, так и не набрав номера. В конце концов меня это так измотало, что я вырвала провод из розетки и пошла спать.

— Тебя к телефону, — мама принесла аппарат в мою комнату.

— Я же отключила телефон, — со сна я не очень хорошо соображала.

— А я его включила назад. Что, теперь всей семье сидеть без телефона? — она сунула трубку мне в руку и вышла из комнаты.

— Ну, и что это значит? — с вызовом спросил меня Громов.

— Что «что значит»?

— Не строй из себя целку, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Куда ты срыла?

— По-моему, срыла не я, а ты.

— Нет, ты. Я тебя позвал на фильм, а ты с делано гордым видом повернулась и ушла. Между прочим, тебя там видели ночью.

— У меня были билеты, и я позвала подругу. Фильм был просто потрясный. Так ты там был?

— Нет, я там не был, я поехал домой и просидел целый вечер у телефона, думал, что ты позвонишь. Я тебе рассказал про этот фильм, сказал, что хочу пойти, а ты позвала подругу?

— Ты странный, Сережа. Я вообще, собственно, не знаю, зачем с тобой разговариваю.

— А в чем дело?

— Ты на самом деле не понимаешь или прикидываешься?

— Нет, ничего не понимаю. Думаю, что у тебя менструация и как следствие девичья обидчивость зашкаливает.

— Ладно, я объясню, хотя уверена, что ты все понимаешь. Просто хочешь, чтобы я вслух произнесла.

— Вот блин!

— Мы решили пойти вместе на Бергмана. Вдвоем. Ты притащил Эрнеста.

— Он прицепился, когда я ему сказал, что мы идем на «Змеиное яйцо». Он всю жизнь мечтал этот фильм посмотреть.

— Ладно, мало того, что ты его привел, так ты еще и забрал у меня билет, кинул меня одну, а сам пошел смотреть фильм с ним.

— Я тебя не бросал одну, ты была с отцом. Ежу понятно, что у твоего отца хватит денег, чтобы купить билет у перекупщика или заплатить контролерше и провести дочь на сеанс. Что он и сделал. Ты же в результате фильм-то видела. Так в чем проблема, не пойму!

— Я была не с отцом! Я была с тобой! Я с тобой пришла, а отец оказался там случайно.

— Да какая разница! Главное, он тебя провел, а если бы я оставил Эрнеста и пошел с тобой, то он бы уже билет не купил.

— Да мне срать на этого Шустова!

— Не будь такой вульгарной. Тебе, может, и срать, как ты выражаешься, а мне — нет. Эрнест — мой лучший друг. У него очень тяжелый период в жизни, очень. Он расстался с любимой женщиной и очень страдает. Он несколько раз пытался покончить с собой. Он и так обиделся на меня, что я поехал в Питер с тобой, а его бросил. Если бы мы с тобой пошли в кино без него, он бы мне не простил. Это мужская дружба — тебе не понять.

— Да, это точно. Где уж мне! Меня выставить на посмешище — это пожалуйста, а его, такого ранимого, обидеть — ну не дай бог.

— А ты считаешь, что я должен пожертвовать своим другом, которого знаю сто лет, ради тебя, с которой я знаком несколько месяцев?

Я бросила трубку. Он сразу же перезвонил.

— Давай сходим на Вендерса. Новый его фильм — «Небо над Берлином», говорят, абсолютно гениальное кино.

Я молчала.

— У него есть такой старый фильм, «Алиса в городах» называется. Очень поэтичный. Видела?

— Нет.

— Надо посмотреть. Ты чем-то похожа на ту Алису.

— А про что там?

— Ну что я буду тебе пересказывать, тем более это Вендерс, его словами не передашь. Посмотри, а то пока ты этот фильм не видела, считай, что еще не родилась. И у Скорсезе есть фильм — «Алиса здесь больше не живет». Не видела, конечно?

— Нет.

— Там тоже Алиса все время тусуется и исчезает. Такая вот природа у вас, у Алис.

— Я никуда не исчезаю, Сережа. Я здесь.

— Ну, значит, в шесть на нашем месте, — и повесил трубку.

Когда мы встретились, он был преисполнен таинственности.

— Хочу показать тебе одно место. — И все, больше из него ничего вытащить не удалось.

Мы приехали на «Библиотеку имени Ленина» и пошли в сторону старого здания Университета на Моховой. Свернули в переулок. Громов остановился над люком в асфальте.

— Так, кажется, здесь, — он нагнулся и попытался сдвинуть крышку люка. Та не поддалась. — Ага, значит, следующий.

Он прошел вперед по переулку, глядя себе под ноги. Перед следующим люком он сел на корточки и оглянулся на меня.

— Думаю, этот.

Я понятия не имела, о чем он говорит. На этот раз он довольно легко отодвинул крышку люка и заглянул вниз.

— Точно, здесь. Ну, полезли, — Громов отодвинул крышку еще немного.

— Давай ты первая, а я следом. Нужно будет потом задвинуть крышку назад, а она тяжелая, у тебя сил не хватит.

— Это что, ролевая игра «Дети подземелья»? Никуда я не полезу. Я еще не совсем спятила по канализационным люкам тусоваться. Я не копрофилка, знаешь ли.

— Вот дура! Это не канализация. Это подземный ход в одно интересное место. Здесь есть лестница, посмотри сама. Да нагнись же, не бойся.

Он с силой пригнул меня к люку, я заглянула в провал — кромешная темнота, не видно ничего.

— Вот ступеньки, видишь?

— Вот эти тоненькие полосочки в отвесной стене?

— Они крепкие, вбиты намертво. Надо будет спуститься вниз, там будет довольно длинный ход типа узкого коридора, а потом мы попадем туда, куда, собственно, хотим попасть.

— А что это вообще такое? — мне было страшно и любопытно одновременно. Лезть вниз, в полную неизвестность, ужасно не хотелось.

— Ну, считай, что ты — Алиса, а я — Белый кролик, и ты лезешь за мной в тайный лаз.

— Ага, но она-то как раз упала.

— Но попала в Страну чудес.

И мы, не сговариваясь, запели из Jefferson Airplane — White Rabbit (Белый кролик):

— О'кей, раз ты такая трусливая, я полезу первым, а ты за мной. Потом как-то вместе попытаемся закрыть люк.

И с этими словами Громов полез вниз. Я стояла и смотрела на него, но с места не двигалась. Когда его голова скрылась в люке, я все никак не могла решиться.

— Давай же лезь, — раздался его приглушенный голос из-под земли. — Опусти ноги, я тебе их поставлю на ступеньки.

Я села на край люка и опустила ноги вниз.

— Да не так. Повернись, стань раком над люком. Теперь давай ногу.

Я почувствовала, как он схватил мою ногу и потянул вниз.

«Господи, спаси, сохрани и помилуй! Я сейчас наебнусь не по-детски».

— Теперь давай вторую ногу. Подожди, у тебя же есть зажигалка или спички? Дай мне.

Я стояла на ступенях и держалась руками за край люка. Громов был подо мной.

— О, опять эти колготки в сеточку. Прекрасный вид, — он погладил меня по ноге, — как хорошо, что ты надела юбку. Ну вот, у меня встал. И как я теперь буду лазить по отвесным стенам? Попробуй закрыть люк.

Как он и говорил, крышка была слишком тяжелой, и сдвинуть ее одной рукой (другой я судорожно цеплялась за металлический обруч) я не могла. Громов встал на ступеньку ниже меня, плотно прижал меня к стене — я почувствовала, что у него на самом деле эрекция, — и закрыл люк. Стало совершенно темно.

— Мне страшно. Мы сейчас упадем, разобьемся, и наши трупы никто не найдет.

— Наутро там нашли два трупа, — он чиркнул колесиком зажигалки, — видишь ступеньки? Ну, полезли.

Хоть мне и показалось, что мы спускались целую вечность, на самом деле там было не очень глубоко, лестница скоро кончилась.

— Прыгай. Давай руку, пошли.

Мы шли темным коридором, пахло затхлостью и плесенью.

— Сережа, это что, какие-то застенки КГБ?

— Не застенки, но КГБ, вернее, НКВД к этому руку приложило, я думаю. Посвети мне, — он передал мне зажигалку.

Неяркий пляшущий язычок огня осветил пустой узкий коридор. Мы стояли рядом с дверью, закрытой на большой амбарный замок. Громов достал из кармана длинный ржавый ключ на веревке и начал ковырять им в замке.

— Черт, заржавел совсем. Не открывается.

— Ого, а откуда у тебя ключ? Вообще, что происходит? Сереж, ну что ты молчишь?

— Опаньки, открыл. Заходи. Шш-ш, тихо. — Он приложил палец к моим губам и зашептал прямо в ухо: — Надо убедиться, что никого нет. Дай руку.

Здесь было не так темно, как в коридоре, в маленькие окошки под самым потолком тускло светили фонари. Мы шли вдоль стеллажей с книгами и папками, поворачивали, и опять перед нами были полки с бумагами. Громов неплохо ориентировался в этом подземном лабиринте. Мы повернули еще пару раз и пришли в отгороженный закуток Здесь, на большом столе, под зеленой лампой лежали папки и бумаги. Напротив стола стоял старый потертый кожаный диван.

— Уф, никого нет. — Громов с размаха сел на диван. — Но свет включать не будем, потому что сторож может заметить снаружи и придет проверять, в чем дело.

— Похоже на Смольный, — сказала я, оглядываясь.

— Угу, а ты похожа на смолянку. Иди сюда.

Он притянул меня к себе.

— Сними кофточку.

Мне было неловко под его взглядом. Танцевать, освобождаясь от одежды, так, как это показывают в голливудских фильмах — сексуально, легко, непринужденно, — я не умела. Я чувствовала себя какой-то деревянной. Я могла только, опустив глаза вниз и стесняясь, расстегнуть пуговицы У себя на блузке. Больше всего я стеснялась того, что стесняюсь.

— Нет, нет, лифчик оставь.

Он обхватил меня за талию и повалил на диван рядом с собой. Повернул на живот, лицом вниз, и начал снимать, вернее, сдирать с меня колготки.

— Нужно туфли сначала снять.

— С ума сошла? Туфли на каблуках — это самое оно. Ажурный лифчик, туфли на шпильках и чулки с поясом. А у тебя эти дурацкие колготки. Ну почему ты не купишь себе чулки? Так, обопрись на руки, прогни спину и насаживайся на меня. Я не хочу сделать тебе больно, так что навинчивайся на меня сама. Прогни еще спину. Вот так, вот так, о-о-о, черт…

Громов встал и, придерживая рукой спущенные до колен брюки, прошаркал куда-то в сторону. Послышался звук льющейся воды. Он вернулся в застегнутых штанах, но без рубашки, обтирая себя влажным полотенцем.

— Я весь взмок, рубашка насквозь мокрая, — сообщил он мне.

Пока его не было, я, как могла, быстренько привела себя в порядок. «Мне бы тоже полотенце не помешало», — подумала я. Ни о каких контрацептивах он не думал, мы вообще никак не предохранялись. Хоть Марина и дала мне противозачаточные таблетки, я скоро перестала их принимать. Таблетки надо было пить строго по схеме, и я все время сбивалась; и потом, ходило слишком много слухов о вреде, который причиняют гормональные таблетки. Громов как будто прочитал мои мысли.

— Кстати, а когда у тебя менструация была?

— Не помню. Кажется, неделю назад закончилась.

— О, черт, — он тяжело плюхнулся рядом со мной на диван.

— По-моему, стоило об этом спросить до, а не после.

Он искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. Почему-то у меня кончились все слова, я не знала, что сказать. В голове было пусто, а на душе — тошно. Громов никогда не подпускал меня к себе слишком близко, но минуты после секса были самые тяжелые. Он до такой степени отдалялся, загораживался, что мне казалось, будто мы находимся на разных планетах. Я протянула руку и дотронулась до его лица. Борода все еще была мокрая.

— Ты бы меня поцеловал, что ли, — попросила я.

Он чмокнул меня в щеку. Это был первый поцелуй за вечер. От него сильно пахло, даже не потом, а чем-то совершенно животным.

Внезапно Громов мне стал неприятен. «От него козлом воняет», — подумала я.

Он резко поднялся и начал застегивать рубашку.

Мы вышли тем же путем, что и пришли. Громов шел первым, я сзади. Молча поднялись по лестнице, вылезли из люка, Громов закрыл крышку. Чувство отчужденности не проходило, я не знала, что сказать, и не хотела напрягаться. Мне хотелось остаться одной и все обдумать. Молчание стало таким плотным, что его можно было резать ножом.

— Когда ты так жуешь губы, то похожа на злого кролика.

— Спасибо за комплимент. Сереж, ты меня прости, но у меня жутко разболелась голова. Я пойду Домой.

У ТЕЛЕФОНА

После 10 часов вечера у меня начинал трезвонить телефон.

Звонили мои близкие подруги, у которых постоянно случались какие-то драмы, они жаждали поделиться ими со мной. Звонили едва знакомые люди, с которыми я где-то когда-то случайно пересекалась, или даже знакомые знакомых, которым нужно было найти в Москве «своего человека». Звонили потенциальные клиенты в поисках зажигалок со слезоточивым газом. Их я, проверив на благонадежность, перенаправляла к Глебу (после того, как отец запретил мне заниматься этим самой). Звонили представители малоизвестных или, вернее, совсем неизвестных групп, которые хотели, чтобы я послушала их демо-кассеты или пришла на сейшен и потом написала рецензию в любом из тех мест, где я публиковалась. Звонили редакторы разных провинциальных рок-изданий, вдруг во множестве появившихся по всей стране — от более-менее нормальных журналов и газет до листков, исписанных от руки, — которым катастрофически не хватало материалов и которые потому были готовы напечатать все, что выходило из-под моего пера. Наконец, постоянно звонили те, кому нужна была вписка в Москве. Моя точка на Преображенке начинала обрастать легендами.

Не звонил только Громов, а я не звонила ему. Странно, но я не чувствовала по этому поводу никаких отрицательных эмоций. Наоборот, была даже немного рада возникшей паузе. Зато неожиданно объявился Никита.

— Привет, это я. Узнаешь?

— Никита? — Было плохо слышно, но я все равно узнала его голос. — Ты где?

— А я в Крыму. Я очень пьяный и потерялся.

— Я слышу, что ты пьяный.

— Захотел тебе позвонить. У меня был твой телефон.

Нас разъединили. Он сразу перезвонил.

— Тут телефон не работает. Это ничего, что я звоню?

— Конечно, я очень рада.

— Да?

— Да.

Опять разъединилось. На этот раз времени до следующего звонка прошло намного больше.

— Нашел другой аппарат. Так что ты делаешь?

— Сижу дома одна и слушаю музыку.

— И почему ты одна? Я думал, у тебя есть компания.

— Ну, настроение у меня такое — хочется побыть одной.

— И я мешаю твоему уединению?

— Нет, ты не мешаешь.

— А я тут разглядывал твои фотографии и вот решил позвонить.

— Какие фотографии? А я думала, у тебя отняли ту пленку.

— Какую пленку? А, ту на вокзале. Ну, у меня полно пленок Есть фотки с той стройки, помнишь? — В трубке загудело, нас прервали.

Буквально сразу же раздался звонок.

— Слушай, должно быть так больно? — Это была Пален.

— А? — растерялась я, ожидавшая услышать Никиту.

— Что «а»? Мы с Малышом пытаемся…

— Кто такой Малыш?

— Господи, почему ты такая тупая? Ну Малыш, я тебе его показывала, мы с ним еще в «Октябрь» ходили на фильм.

— А…

— Опять ты акаешь. Ладно. Мы вчера ночью и сегодня весь день пытаемся трахнуться.

— Ого!

— Ничего не «ого»! Мне ужасно больно. Так больно, что я в голос кричу и не даю ему ничего делать. Ему приходится выходить. Должно быть так больно?

— Ну, мне было больно, но не так, чтобы нельзя было терпеть.

— Мы двадцать часов этим занимаемся, и ничего не получается. У меня ощущение, что у него не член, а острый нож и он мне его туда вставляет. Ты себе не представляешь, какой у него огромный…

— Не надо этих подробностей.

Она бросила трубку. Через минуту снова раздался звонок.

— Он стахановец в забое, что ли? Иди домой, не сходи с ума.

— Чего? — это был Никита.

Я запуталась.

— Это я не тебе. Так что?

— Я говорю, отличные фотки вышли, супер. Ой, подожди, тут кто-то хочет отнять у меня аппарат. Секунду. Эй, в чем дело? Я заплатил и буду говорить столько, сколько мне надо… убери руки, я сказал.

Гудки.

Я сидела у телефона как на иголках. Звонок! Схватила трубку:

— Ты же пьяный, не связывайся там ни с кем. Иди домой. Потом созвонимся.

— Как я пойду домой? Надо же довести до конца, а то что это такое? У меня так все сжимается, что он просто физически не может войти. Мы уже все перепробовали. — Это была Пален.

— Ты что, по телефону звонишь? — в трубке послышался удивленный мужской голос.

— Я подруге звоню. Может, она знает, что делать.

— Я сам прекрасно знаю, что делать!!!

Нас разъединили; наверное, он грохнул трубку об телефон. В принципе, я могла понять чувака — кому понравится, когда его девушка звонит прямо из-под него, проконсультироваться с подругой. С другой стороны, я волновалась за Пален. Она так жаждала настоящего большого чувства, что готова была принять за принца на белом коне первого же мужчинку, который скажет ей ласковое слово и подарит цветы. Из-за этого она часто попадала во всякие истории, из которых выходила потрепанная физически и эмоционально. Тем не менее она так до сих пор не потеряла ни девственности, ни веры в Настоящую Любовь.

— Ты не поверишь, какой-то грузин пытался выгнать меня из будки. И выгнал. Он был очень злой. А здесь все телефоны недоделанные. Я скоро возвращаюсь в Москву.

— Никита, слушай, когда приедешь — звони. А сейчас больше не надо, а то тебя побьют. Иди домой, проспись.

— Ладно, я тебе позвоню.

Неожиданно для себя я обрадовалась его звонку. Тогда мы с ним расстались нехорошо. На следующее утро после того, как Громов унес меня у него из-под носа, я не знала, как себя вести. Я надеялась, что Никита рано утречком как-нибудь потихоньку уберется из громовской квартиры — я бы сама так поступила в подобном положении на его месте — и избавит нас обоих от неловкости. Но Никита уходить не стал — наоборот, постоянно попадался мне на пути и смотрел в глаза. Я молча обходила его стороной и вступала в разговор с первым попавшимся человеком. В любом случае мне было не до него, потому что Громов, встав утром, вел себя так, как будто между нами ночью ничего не было. Он вел себя обычно. Когда в комнате были мужчины, он всегда разговаривал только с ними, а меня полностью игнорировал. Если я ожидала, что это изменится, то я глубоко ошибалась. Наконец мне надоело быть предметом мебели, и я решила пойти домой. Громов меня никак не задерживал и попрощался кивком головы, а Никита пристроился идти вместе со мной.

Мы с ним молча шли к метро. Я понятия не имела, что нужно говорить в такой ситуации, он, кажется, тоже.

— Н-да, а ты меня удивила, — наконец прервал он паузу.

Я угрюмо промолчала в ответ.

— Так, ты его девушка. А мной ты решила его подразнить? Поздравляю, кажется, сработало. А мне-то как приятно было.

— Никита, это все не так.

— Он меня сегодня весь день стебал, издевался, как мог. Сказал, что фотографии мои «Гонзо» не нужны, что у них хватает фотографов. А до этого, наоборот, просил фотографировать и говорил, что ему нравится, как я снимаю.

— Ладно, это моя станция, я выхожу, пока. — И я убежала.

Потом мы несколько раз встречались на концертах, но избегали друг друга. Но однажды он ко мне подошел, пьяный в дым, и зажал куда-то в угол.

— Я только что подрался с твоим Громовым. Он мне снимать не дает, типа на его концертах у меня нет допуска. Все, кто хочет, снимают, но не я. И других подговорил против меня, никто не берет мои фотографии. Так я ему говорю: «Пошел ты, ты кто такой, чтобы решать, снимать мне или нет?» — так он меня толкнул и ногой попытался выбить камеру из рук.

— Он пьяный. А когда он пьяный, то становится очень агрессивным.

— Нет, это из-за тебя. Это ты меня подставила.

— Тут не о чем разговаривать, Никита.

С тех пор я его не видела, и вот он звонит. Мне захотелось его увидеть. Я сидела и перебирала в голове варианты возможного развития событий. Опять зазвонил телефон.

— Ну, ты упорный. Я же сказала, не звони больше. Иди домой.

— Бяша, ты пьяная или колес наелась? Чего это ты ко мне в мужском роде? Все получилось! — Это была Пален.

— Что получилось? И почему ты шепчешь? — Крыша у меня уже ехала капитально.

— Он заснул, бедный! Еще бы, 25 часов подряд бился. Я ушла в ванную с телефоном, чтобы его не разбудить. Хотела тебе рассказать.

— Ага, понятно. Ну, поздравляю.

— Слушай, больно было. Я, кажется, даже сознание потеряла от боли. Но Малыш решил, что на этот раз надо все довести до конца и что, может быть, потом у меня боль пройдет. Ой, ужас, сколько крови… Она еще долго будет идти или остановится? У тебя много крови было?

— У меня вообще крови не было.

— Да? А это нормально? Что, вообще не было крови, ни разу? Так бывает? Может быть, у твоего Громова член маленький и поэтому….

— Слушай. Я рада за тебя, но давай не будем обсуждать интимные подробности? Терпеть не могу, когда бабы это делают.

— Да ладно тебе, Бяша. Чего ты такая зажатая?

Следующие несколько дней Пален подробно описывала мне свою необычную сексуальную жизнь. Боль никак не проходила, и занятия любовью были для нее настоящей пыткой. Малыш же оказался каким-то половым гигантом, он мог трахаться по пять раз на дню. Пален решила, что ей нужно пойти к гинекологу. У меня же как раз была задержка. Договорились пойти вместе.

ЖИВЕШЬ?

Я была в панике. Что делать? К кому обращаться? Мама периодически выпытывала у меня, занимаюсь ли я сексом, я яростно отбрехивалась. Как-то раз я попыталась намекнуть ей, что я уже взрослая и мне не помешал бы совет старшей и опытной женщины, но мама впала в истерику, принялась рыдать и оплакивать меня, будто я умерла. Пришлось дать задний ход и в очередной раз уверить маму в моей полнейшей невинности.

По Марининым рассказам я поняла, что наша районная женская консультация является филиалом гестапо, и идти туда категорически не хотела. У Пален был блат в платной консультации, туда мы и направились.

В консультации к нам сразу отнеслись как к правонарушительницам и проституткам. Прежде всего нас разделили, и Пален увели, как под конвоем. Я осталась совершенно одна в руках очень недружелюбно настроенных суровых женщин непонятного возраста. Меня завели в кабинет — белые стены, окна с решетками, на процедурных столах разложены инструменты, которые ассоциировались у меня только с самыми жестокими пытками. Посреди комнаты стояло гинекологическое кресло. Такое же кресло стояло в кабинете гинекологии и акушерства, когда я училась в медучилище. И мы, и наши мальчики в особенности часто залезали на него в одежде и ржали как сумасшедшие. Но сейчас мне было не до смеха. «Зря я сюда пришла. Надо уносить ноги», — думала я, но было уже поздно. Передо мной за столом сидела тетка в белом халате, глядевшая на меня с ненавистью и презрением. За спиной стояла другая тетка, тоже в халате, с тем же выражением лица. Убежать было нельзя.

— Имя, фамилия.

— Алиса Бялая.

— Так, Белая, сколько лет тебе?

— Восемнадцать.