Легкая корона Бяльская Алиса

КОНФОРМИСТ

Никита взял меня в оборот. Он был вхож во множество редакций, где публиковали его снимки. Но просто за фотографии ему платили мало, все предпочитали фоторепортажи — картинки с подписями. Статьи Никита писать не умел, и ему пришло в голову, что мы можем работать вместе: он будет снимать, а я писать.

— Вот скоро будет фестиваль «Рок против наркотиков». Кого только не будет — Оззи Осборн, Мотли Крю, Уайтснейк… Давай сходим, соберем материал, потусуемся, — предложил он.

— Нас никто к Осборну за кулисы не пустит.

— Обойдемся. Там же будет настоящий фестиваль. Говорят, партер будет стоячий, пиво будут продавать. Все как на Западе. Поснимаю народ, а ты напишешь про атмосферу, с кем-нибудь поговоришь из публики, там наверняка будет куча знаменитостей. Мне папашка обещал достать билеты на лучшие места, там ты кого-нибудь сможешь поймать и поговорить.

Я не знала, что ответить. На этот фестиваль я собиралась идти с Громовым.

— Ладно, я подумаю. Понимаешь, я совсем не люблю хард-рок, у меня голова от него болит.

Никита был дипломатом, он на меня не давил.

В Доме кино был показ «Конформиста» Бертоллучи. У меня были билеты, и я позвала с собой Громова, он Бертоллучи любил. Громов не явился. Прождав его три четверти часа, я ушла, мне не хотелось смотреть такой фильм не с начала, да и настроение было поганое. Ночью я ему позвонила.

— Ну, как тебе фильм? Понравился? Не «Последнее танго в Париже», конечно, но, наверное, на втором месте среди его картин, — Громов был весел и говорил как ни в чем не бывало.

— А ты что, его уже видел?

— Конечно, это же старый фильм, 70-го, что ли, года. Я без ума от Доминик Санда, такая роковая блондинка с большой грудью и красными губами.

— Значит, ты не собирался приходить? Мог бы сразу сказать, я бы позвала кого-нибудь другого.

— Я тебя клятвенно заверяю, я собирался, и еще как! Я вышел из дома, сел в метро с твердым намерением посмотреть на Доминик Санда и ее грудь. Но тут произошла совершенно невероятная история. Ты не поверишь.

Он замолчал, ожидая, что я начну его расспрашивать.

— Ну и что случилось? Вагон сошел с рельсов, перевернулся дверями вниз и ты не смог выйти?

— Совсем наоборот. Хотя переворот и произошел, но не вагона, а моего сознания, — опять многозначительная пауза.

— Ну, Сережа!

— Представь себе, сижу в вагоне, мечтаю о груди Санда — да и Стефания Сандрелли хороша, хоть и брюнетка… Вдруг — я даже запомнил остановку, это была «Киевская» — в вагон заходит Она. Можешь себе представить толпу, которая набивается в вагон на «Киевской»? Но Ее сразу было видно, она выше всех на полголовы. Светлые прямые волосы, огромные голубые глаза, рот крупный и яркая красная помада. Я чуть не обмер. Думаю: «Что такая богиня делает в метро? Как она сюда попала?»

— Да. Девушки по вызову обычно метро не пользуются.

— Не завидуй. У нее лицо породистое, видно, что она не проститутка. В общем, еду и смотрю на нее через вагон. Наконец она выходит, я — за ней. Иду следом и думаю: «Идиот, что ты делаешь? Зачем ты идешь за ней? Если она тебя сразу не отошьет, то у тебя все равно денег нет, чтобы ее удержать. Она не из твоей лиги женщина». Все понимаю, но ноги идут сами собой. Уже стемнело давно, мы где-то у черта в заднице, кругом никого.

— И тут она поворачивается, и оказывается, что это переодетый мужик, и он как даст тебе ногой по яйцам, выхватил сумку и убежал, — я злобно рассмеялась. Мне сейчас было не жалко отдать левую руку, только бы хоть кто-нибудь ему врезал.

— Я же тебе говорил, что агрессивность в женщине отталкивающа. Возвращаясь к моему маленькому приключению — я в конце концов решил, что все это глупо, повернулся и пошел назад к метро. Час, наверное, искал — там и спросить было не у кого. Прямиком поехал домой, весь в раздрае. И только дома вспомнил, что, собственно, намеревался идти смотреть «Конформиста».

— Заметь, не сам по себе смотреть, а со мной, которая тебя ждала.

— Со мной или без меня, «Конформист» от этого хуже не стал. Ну, что ты скажешь о Доминик Санда? Ты, кстати, знаешь, что именно она должна была играть в «Последнем танго», но забеременела и Бертолуччи взял никому не известную Марию Шнайдер?

Дальше началась лекция о кино, перемежающаяся восхищенными восклицаниями о груди Санда, ногах Сандрелли, попке Шнайдер и знаменитой сцене с маслом из «Последнего танго в Париже».

Господи, за что мне это? На «Рок против наркотиков» я пошла с Никитой. Музыка была ужасающей, конечно. Все эти Бон Джови, Мотли Крю, «Скорпионе» и даже Оззи Осборн грохотали, скрежетали, завывали высокими голосами, почему-то принятыми в хард-роке. Но атмосфера была праздничной; можно было валяться на траве, пить пиво и просто радоваться тому, что никто тебя не строит, не лупит по голове дубинкой, не тащит в отделение. Никита беспрерывно щелкал фотоаппаратом, а я под видом сбора материала для статьи ходила и выискивала в толпе Громова. Ежеминутно мне казалось, будто я его вижу, тогда сердце прыгало у меня в груди, я начинала готовить выражение лица и слова, которыми объясню, почему я с Никитой. Но нет, я так его и не нашла.

ПЕРЕМЕН!

Я злилась на Громова. Мне хотелось как-нибудь ему досадить, но по-умному. Разумеется, не переспать с кем-то, так чтобы он потом узнал об этом. Ему было все равно, сплю я с кем-то еще или нет, мне же самой никто, кроме него, был не нужен.

Я решила, что если я впишусь в официальную прессу, то это будет хорошая месть. Я, его протеже, Лебедь-Белая, и продалась.

— Нельзя садиться на официозный стул, даже если его очень ласково пододвигают. Сев, рискуешь не встать, — говорил он мне.

— Почему, Сереж?

— Потому что жопа приклеится! Опыт, сын ошибок трудных, показывает, что ничего хорошего из этого никогда не получается.

— Да почему? Что в этом такого плохого?

— Потому что это профанация.

В результате такой постоянной промывки мозгов я все реже появлялась в «20-й комнате», а потом и вовсе перестала с ними общаться, решив целиком отдаться андеграундной журналистике. Но постепенно мне стало ясно, что печатать меня у себя в «Гонзо» Громов не собирается. Его якобы не устраивал мой уровень.

— Тебе еще надо подрасти. Повариться в среде, понять, что к чему. Ты пиши и давай все мне. Как только я увижу, что материал готов, я напечатаю.

Я исправно писала, но он ничего не публиковал, и к моему уровню это не имело отношения. Он печатал и гораздо худшие статьи, просто потому, что они были написаны соратниками-мужчинами и не противоречили громовским идеологическим установкам: в его подпольном журнале царила такая же диктатура, как и в стране Советов, только, разумеется, с обратным знаком.

Единственным моим материалом, который интересовал Громова, было интервью с Цоем, так и не напечатанное «Юностью». Но мне не хотелось отдавать его в «Гонзо»: я знала, что Громов «Кино» на дух не переносит, и была уверена: он подаст все в таком свете, что мне потом будет стыдно показать это Цою. Кроме того, Виктор согласился на интервью с многомиллионным популярным изданием, а не с подпольным рок-журналом.

В Москве появилась новая музыкальная газета с большим разделом, посвященным року. Заведовал отделом старый громовский знакомый, с которым они разошлись на идеологической почве.

Ему я и принесла в конце концов машинописные листы со злосчастным интервью, так и пылившиеся в моем столе с тех пор, как публикацию в «Юности» зарубили. Неожиданно для меня редактору материал понравился.

— Как раз сейчас будут концерты «Кино» в Москве. Поговорите с Виктором еще разок: что произошло за это время, какие планы. Я сразу поставлю в номер.

— А фотографии вам нужны? — я вспомнила про Никиту. — У меня друг — профессиональный фотограф.

— Валяйте.

За последнее время романтический ореол Цоя для меня немного померк, но все-таки не настолько, чтобы я совсем не волновалась, набирая его номер. Виктор был настроен дружелюбно и сразу согласился на новое интервью.

— Я могу прийти с фотографом? Газета хочет фотографии.

— Конечно.

Концерт должен был проходить на крытом стадионе «Динамо». Это был первый сольный концерт «Кино» на большом стадионе, а не в клубе. Когда мы встретились перед началом, мне даже показалось, что под обычной маской невозмутимости Цой прячет волнение. Он сказал, что просил администрацию убрать сиденья из партера, чтобы люди могли спокойно стоять, а кто хочет — танцевать.

— Я сейчас посмотрел из-за кулис в зал — все ряды на месте. Никто ничего и не подумал убирать.

— Я такого количества милиции, если честно, никогда не видела. Мы когда шли через служебный вход, видели, что там людей в фуражках автобусами подвозят. И все с дубинками резиновыми.

— Они меня просили не петь «Перемен».

— Серьезно? И что, будете петь или нет?

— Посмотрим. Я просил еще, чтобы они свет во время концерта в зале не включали, чтобы было нормальное концертное освещение.

Никита снял несколько портретов Виктора, а потом, хоть мне и было стыдно, я попросила, чтобы он сфотографировал нас с Цоем вдвоем. Цой улыбнулся и согласился, а Никита отреагировал странно. Он морщился, долго возился с экспозицией и в результате щелкнул нас только один раз. Потом пришел Айзеншпис, директор «Кино», и увел Цоя. Мы с Никитой поднялись на сцену и встали в кулисах. На стадионе, постепенно заполнявшемся публикой, милиции было больше, чем зрителей. Менты стояли около сцены в несколько рядов и по две шеренги в каждом проходе и не давали никому вставать. Все должны были занять свои места и сидеть на креслах. Ощущалось сильное напряжение.

— Что-то будет, — сказал мне Никита.

Музыканты «Кино» стремительно прошли мимо нас и вышли на сцену. Свет в зале никто и не подумал выключать. Цой обернулся к гитаристу Юре Гаспаряну, кивнул, и они на диком драйве заиграли «Перемен!». Что тут началось! Народ мгновенно повскакивал с кресел и бросился к сцене. Менты начали отбрасывать людей назад и бить дубинками. На моих глазах один из омоновцев методично бил девушку, вставшую на кресло переднего ряда, дубинкой по голове, пока она не упала. Цой без остановки начал следующую песню — «Группу крови».

Люди, несмотря на ментов и дубинки, добегали до сцены, где вступали в рукопашную с оцеплением. Скоро перед сценой шла настоящая схватка.

Электричество на сцене отключили. Цой попробовал было продолжать петь и играть на своей акустической гитаре, но к нему подошли серьезные дяди в костюмах и увели со сцены.

— Я был на нескольких концертах «Кино» и никогда ничего подобного не видел, — сказал мне Никита. — Теперь бы выбраться отсюда так, чтобы не получить дубинкой по голове и чтобы фотоаппарат не отняли и не засветили пленку.

Он смотрел на меня так, будто это моя карма во всем виновата.

— Если ты хочешь, чтобы мы разъединились и каждый выбирался по отдельности, я согласна.

— Нет, ну что ты. Конечно, я буду тебя охранять. Неизвестно, во что ты еще вляпаешься.

Мы пришли на концерт с его друзьями и Пален, которые были в зале. Пален получила, конечно, дубинкой — не по голове, а по лицу, у нее на щеке растекался внушительных размеров синяк. Решили поехать ко мне домой, я хотела показать родителям, что у меня есть вполне приличные и вменяемые друзья. Доехали до «Красных ворот» и по Новобасманной двинулись к дому. И тут откуда-то из подворотни вышло трое пьяных парней. Они сразу привязались к нам и пошли следом, отстав на пару шагов.

— Девчонки, пойдемте с нами. Мы — веселые ребята. Зачем вам эти мудаки нужны?

— Не оборачивайтесь и не обращайте внимания, — сквозь зубы шепотом проговорил Никита.

Мы ускорили шаг, они за нами. Кто-то из них бросил Никите в спину пустую пивную бутылку.

— Побежали! — крикнул Никита, и мы рванули на всех парах. Они улюлюкали нам вслед, даже не думая нас догонять, для этого они были слишком пьяны. В подъезд мы вбежали взмыленные и еще долго отдувались. В отличие от Никитиного друга и его девушки, которые были сильно возбуждены этим маленьким приключением, и Пален, которая всегда была как под кайфом, мы с Никитой были мрачнее тучи.

— Что ты надулась? — спросил он.

— А ты?

— Я первый спросил.

— Мне неприятно, что мы, как трусы, побежали. Их было всего трое, и они еле держались на ногах. А нас пятеро.

— Да, но только двое парней. Так что мы все правильно сделали. Это они бегать не могли, а порезать кого-нибудь финкой или разбитой бутылкой — запросто.

— Ну, может быть. Теперь твоя очередь!

— Я подумал, что с тобой все время попадаю в неприятности. И эта история — тому подтверждение. Мало было того, что случилось на концерте, так нас еще чуть не зарезали в девять часов вечера в центре Москвы. Я уже не помню, когда я последний раз от кого убегал.

— А я-то здесь при чем?

— Не знаю. Но вокруг тебя все время происходит что-то ненормальное. Мне вначале это понравилось, я подумал, что я скучный и мне нужна такая заводная девушка. Но это чересчур.

— Я, собственно, не думала, что я — твоя девушка.

— А что ты думала, интересно?

— Я думала, что мы вместе работаем, что у нас творческий тандем.

— Ты спятила, да? Зачем бы я стал просто так устраивать тебя на работу и знакомить с людьми, если ты — не моя девушка?

СЛУЖБА ТЫЛА

Мне позвонила соседка с Преображенки. Звонила она маме, но, слава богу, мамы дома не было, и к телефону подошла я.

— Что же это такое происходит? — запричитала она. — Кто у тебя в квартире живет? Вечно толкутся какие-то волосатые в подъезде, все в рванище, а рожи-то, рожи, Прости господи!

— Нормальные лица, как у всех. Это мои друзья. А что случилось, собственно? — по-деловому поинтересовалась я.

— Это же бандиты! Они что, только вышли из тюрьмы? У меня дочь — подросток, я боюсь ее теперь одну в' подъезд выпускать, они ее затащат в квартиру и изнасилуют.

— Они не бандиты, они — музыканты, и довольно известные. Не надо их бояться. Они никого не будут ни насиловать, ни грабить. Они воспитанные люди с университетским образованием.

— Эти-то? У одного серьга в носу, а у другого башка выбрита, а посередине чуб синий.

— Ирокез. Это называется ирокез.

— А, чего говоришь? А один, старик с длиннющими волосами, до того страшный, я просто криком закричала, когда с ним столкнулась на лестнице. Я тебе говорю, пусть уезжают, а то мы дома сидим, выйти боимся.

— Не надо их бояться, честно. Ну вы видели «Аквариум» по телевизору? Нет… А Макаревича, «Машину времени»? Да? Так вот те, кто у меня сейчас живут, они такие же известные, только их по телевизору не показывают. Этот старый, про которого вы говорите, — это легенда русского рока, он очень знаменитый человек. Он артист, он мирный.

— У него глаза мертвые, он на меня посмотрел — у меня сердце в пятки ушло. Глаза-то накрашены; и смотрит прямо на меня, думала, сейчас зарежет; и волосы длинные свисают, сальные, сосульками. В его-то возрасте.

— Он не такой старый. Ему даже сорока нет. Это у него просто такой сценический образ, и он кажется старше. Он — поэт.

— Чего? Ладно, ты вот послушай меня — или пусть съезжают, или я милицию вызову, и пусть они разбираются.

— Наталья Владимировна, они и так скоро уедут. У них концерт будет, а потом они уедут. Не надо милицию.

Вроде на этот раз пронесло, она немного успокоилась. Проблемы с соседями нарастали постепенно. Вначале все было тихо, я пускала только своих знакомых, они жили по нескольку дней, вели себя скромно, старались не попадаться соседям на глаза. Но в последнее время я стала использовать Преображенку на полную катушку. Иметь квартиру оказалось большим преимуществом, теперь не мне надо было искать, куда пойти, где потусоваться, — тусовка сама приходила ко мне. Это помогало мне отвлечься от постоянных мыслей о Громове: вокруг всегда были люди, вино, трава и музыка. Можно было просто отключить голову и плыть со всеми по течению.

— Я слышал от разных людей, что Преображенка стала довольно популярным местом, — Громов любил держать руку на пульсе. Хотя мы и не виделись уже довольно долгое время, но по телефону разговаривали регулярно.

— Ну, можно так сказать.

— И чем вы там занимаетесь? Устраиваете оргии?

— Твоими бы устами… Да нет, все очень скромно. В основном обкуриваемся до беспамятства, а потом лежим пластом и слушаем музыку.

— Пропадает квартира. Тут нашим людям жить негде, а ты устроила притон какой-то.

— А каким людям?

— Ты кто такой Коля Панк, знаешь?

— Я о нем слышала, конечно, типа наш русский Игги Поп. Но это такой крутой андеграунд, что его музыки я не слышала.

— Ужас. Ты столько времени со мной общаешься, а не знаешь ни пса. Только Цоя своего слушаешь и печатаешь неприличные интервью с ним.

— Почему неприличные?

— Потому что ты ему бесстыдным образом задницу лижешь.

— О'кей, Сереж, это интервью в центральной газете с большим тиражом; я не могу разговаривать с ним, как если бы я писала для «Гонзо».

— В «Гонзо» мы такое дерьмо печатать не стали бы.

— Ты мне для этого звонишь, да? Сказать, что мое интервью — говно, я — жополизка и продалась центральной прессе?

— А что ты так злишься? Ты сама прекрасно понимаешь, что для того, чтобы печататься в официальной прессе, ты должна идти на компромиссы с совестью. Ты на них готова — это твое дело, но не стоит ждать, что я закрою на это глаза.

— Ты — фанатик. Я не считаю, что статья о Цое, которого я лично уважаю, это компромисс с совестью.

— А ни слова не написать о том, какое мочило-во мусора устроили и как электричество отключили после второй песни, — это нормально, по-твоему?

— Я написала, но это выбросили. Я согласилась, а то бы вообще материал не вышел.

— Ладно, я знаю, что ты девушка меркантильная и лишена идеализма. Ты еще скоро напишешь, что бить людей саперными лопатками по головам — необходимая мера для сохранения целостности страны.

— Иди ты в задницу, Сережа! — Я бросила трубку.

Значит, я его все-таки достала и он по-настоящему разозлился из-за интервью, напечатанного в газете его врагов! Телефон опять зазвонил.

— Так вот, Коля Панк. Он сейчас крутится в Москве по разным впискам, его отовсюду гонят. Ему нужно место, где он мог бы сосредоточиться.

— Ага, — сказала я без особого энтузиазма. То, что я слышала про Колю Панка, ничего хорошего моей квартире не сулило.

— Если хочешь доказать, что ты еще не совсем пропащий человек и не полностью продалась попсе, то поможешь самому талантливому человеку русского панка.