Rucciя Идиатуллин Шамиль

1

А на Цейлоне-острове или на Майорке

Русскому с татарином никогда не жить.

Родина есть родина – лапти да махорка,

Так скроила матушка, и не перешить!

Олег Митяев

Казань.

12 августа

Митинг собрался на площади Свободы. Окрестные здания обвесили, как мишурой, прожекторами, так что было светло почти как днем – только нервно и прохладно. Напротив оперного театра, под статуей Ленина, сбили огромный помост, на который набежала куча народу – но все равно меньше, чем тысячи людей, затопивших всю площадь и окрестные улицы, словно перекипевшая и вытекшая на плиту каша. Такого площадь Свободы не помнила с начала 90-х, когда татарские националисты выстаивали здесь сутки напролет, выкрикивая «A-zat-lq!«29 и время от времени перестукиваясь с милицейскими кордонами. Теперь народу было гораздо больше, был он многонациональным, веселым и счастливым (при том, что многие присутствующие ушли с площади всего несколько часов назад, когда как завершилось прощание с погибшими в налете казанцами), и шум создавал соответствующий, затихая лишь иногда, в начале речи особенно уважаемого оратора. Наиболее уважаемого человека на помосте не было, но люди догадывались, что без его выступления не обойтись. За помостом установили здоровенный экран – явно, чтобы демонстрировать победительную речь Магдиева.

Когда Магдиев появился на помосте – невесть откуда и во плоти – народ взревел. Магдиев выждал полминуты, потом начал говорить. Говорил он о вещах очевидных и в последнее время активно обсасываемых всеми, кому не лень. Поэтому митинг воспринимал только отдельные фразы, то и дело срываясь в овации.

– Мы одержали беспрецедентную победу… Я хочу поблагодарить за это всех граждан… Спасибо, друзья… Rxmt, qaderle watandalar…30 Мы выстояли, но складывать оружие рано… Тем более, что наши возможности не исчерпаны – мы готовы адекватно отвечать на любые удары или, как принято теперь говорить, вызовы… Враг не сломлен, зато мы показали, что он уязвим, и главное – разоблачили его подлинные цели… У США только одна цель – уничтожить Россию в ее нынешнем виде… Начав с двух флангов: политического устройства и системы противовоздушной обороны… Почему именно так, объяснять не надо: все объясняют последние события… И у США только одна помеха – Татарстан, который бьется за всю Россию… Теперь подумайте, чем Америка помешала сугубо оборонительная система, и почему Москва потакает тем, кто обрекает российский народ, а его защитников пытается убить – своими или чужими руками… К счастью, такой подход остался в прошлом… Есть очевидная истина: без России нет Татарстана, но и без Татарстана нет России!.. Это давно поняли в Казани… Это, к счастью, поняли и в Москве… Я предоставляю слово исполняющему обязанности президента Российской Федерации Борисову Роману Юрьевичу…

Публика онемела, вообразив, что на помост тем же чертиком, что и Магдиев, выскочит его вчерашний оппонент, а теперь, получается, союзник. Но Борисов не выскочил, а солидно появился на вспыхнувшем экране. Он переждал бурю аплодисментов, и спокойно сказал:

– Доброй ночи, Танбулат Каримович. Доброй ночи, дорогие жители Татарстана. Я очень рад возможности обратиться к вам напрямую. Последние события известны всем, я не буду на них останавливаться. Все достаточно неоднозначно, но один позитивный момент для меня, по крайней мере, безусловен. Нам удалось выйти на взаимопонимание с вами, с Татарстаном, по самому болезненному вопросу. И это дает нам шанс на диалог Москвы и Казани в интересах всех нас. В интересах России. Спасибо, друзья.

Теперь два слова о нашей позиции. С учетом новых обстоятельств мы потребовали объяснений у руководства Соединенных Штатов, но никакого вразумительного ответа до сих пор не получили. В этих условиях руководство Российской Федерации считает неоправданным продление миротворческого мандата для подразделений армии Соединенных Штатов, временно дислоцированных на территории России. Соответственно, все представители американских вооруженных сил, прибывавшие в Россию в соответствии с двусторонней договоренностью, должны покинуть страну в течение трех суток начиная с двадцати одного ноль-ноль сегодняшнего дня.

К нашему удивлению, президент Бьюкенен отнесся к этому предложению довольно нервно – несмотря на то, что мы готовы оказать американским подразделениям техническую, юридическую и административную помощь, а также обсудить возможность компенсации возникших неудобств. Однако реакция руководства Соединенных Штатов на наши требования была довольно нервной. В связи с этим я вынужден сообщить две вещи. Во-первых, наша позиция нашла однозначное понимание у мирового сообщества в лице Организации Объединенных Наций, а также, прошу отметить, Евросоюза. Во-вторых, Россия твердо намерена добиться выполнения своих законных требований. Используя для этого любые имеющиеся в нашем распоряжении средства, которые, отмечу, приведены в полную боевую готовность.

Мы, на минуточку, все-таки Россия. Великая держава с великим прошлым и великим будущим. И это будущее в наших, а не чужих руках. Тем, кто это забыл, мы напомним.

И последнее. Я с благодарностью принял приглашение президента Магдиева и собираюсь в ближайшее время прибыть в Казань, чтобы окончательно снять все проблемы, сохраняющиеся в наших взаимоотношениях. До встречи, друзья.

Овация отвлекала Иванькова, когда он совсем уже увлекся общением с зеленой молодежью. Приданная Неяпончику в подчинение спецгруппа не распущенного пока, но доживающего, видимо, последние часы ополчения топталась на крыльце Большого концертного зала, выстроенного ошую Ленина. Делать было решительно нечего, народному энтузиазму лучше было не мешать, оставалось трепаться. Иваньков занимался этим в воспитательных целях: чтобы группа сержантов и лейтенантов не думала, что последние полгода все было так однозначно. Сначала он рассказал, как практически одновременно бил морду татарским националам (много болтавшим о джихаде и шахидизме) и русским патриотам, почти уже организовавшим вполне себе террористический Единый народный фронт. Потом, переждав ураган, завершивший выступление Борисова, по особой просьбе молодежи в лицах изложил ставшую легендой историю о том, как 20 июня, когда случилась однодневная война Москвы и Казани, оказался главным татарским поединщиком, фактически Челубеем:

– В других районах, короче, уже гасилово идет, из танков садят и «Грады» подкатывают, а мы сидим друг напротив друга и очком играем. Мне надоело, я кричу, э, черти, че, по-пацански нереально побазарить, совсем жим-жим без стволов и БТР? Дятел там какой-то возбухнул, начал там: че ты сказал, типа, повтори, все такое – детсад, короче. Ну, я выхожу в чисто поле, не спеша так, говорю: иди сюда, мужчина. Он вышел, бугай, блин, сразу мне с ноги в челюсть. Ну, я ему ножку немножко сломал, тут с его стороны остальные полезли, наши навстречу – и все без оружия, что характерно. Веселуха. Зато на остальных участках потери, а у нас как сводка из воскресного кабака: черепно-мозговые, переломы да ушибы. У меня мениск чуть в ботинок не упал, но вот, жив, здоров, и, короче… Так, вон там что за дятел стоит?

– Где? – не понял лейтенант Еремеев, заместитель командира отрда.

– Лейтенант, хрена ли вообще мышей не ловим? Вон, чувак рыжий стоит, с банкой в руках. Джин-тоник, что ли, держит. Это нормально, что ли?

– А что шариат уже, что ли?

– Лейтенант, у нас пока не шариат. Просто этот орел уже полчаса банку держит, и ни разу к ней не прикладывался. А банка открытая. И рядом, чтоб вы знали, ни один магазин не пашет. Проверить, живо.

Два сержанта подошли к рыжему парню, увлеченно слушавшему ораторов рядом с дальней от милиционеров колонны. Беседа у них, похоже, не сложилась, так что Иваньков, ругнувшись, двинулся на помощь.

– Старший лейтенант Иваньков, главштаб ополчения. Документики ваши можно?

– Да ради бога, – покладисто сообщил рыжий, переложил банку в левую руку и извлек из кармана паспорт.

Иваньков, бегло просмотрев его, поинтересовался:

– Вадим Геннадьевич, а вы всегда с собой паспорт носите?

Рыжий заулыбался:

– Нормально. Не носишь – подозрительный тип, в кутузку забирают. Носишь – совсем, значит, подозрительный. Всегда ношу, товарищ старший лейтенант.

– Похвально. Очень похвально. А живете где сейчас?

– Там написано, – спокойно ответил Вадим Геннадьевич.

– Ну, тут написано: «Чистопольская, девятнадцать». А этот дом разбомбили.

– Щаз. Ни фига его не разбомбили. Дальше в сторону Амирхана – там да, пара домов в хлам. А наш, слава богу, стоит.

– А. Ну, извините, ошибся. А вы джин-тоник любите, да?

– Ну, как… Да, в принципе. Нельзя?

– Да нет, можно. А баночку можно посмотреть?

– Зачем? – опасливо спросил рыжий и даже попытался отодвинуться, но толпа за его спиной не пустила.

– Ну, может, я банки собираю, а такой нет. А может, боюсь, что вы шахид, а в банке у вас бомба, которой вы взорвать всех хотите – Магдиева там, еще кого-нибудь.

– Ну что вы. Разве шахиды вот таким бывают?

– О, они всякими бывают. И рыжими, и блондинами. Плохо вы шахидов знаете.

Леонид Рыбак, известный своим иерусалимским соседям под фамилией бен-Цви, а сослуживцам по армейскому спецназу под кличкой Книжник (за способность голыми руками разорвать пополам трехсотстраничную книгу, правда, в мягкой обложке), по данному поводу мог аргументированно возразить лупоглазому и оттого, видимо, такому прозорливому старлею. Но он лишь пожал плечами и поднес банку к губам. Лупоглазый не отстал. Протянув руку, он сказал мягко, но настойчиво:

– Баночку вашу можно?

– Да ради бога, – снова сказал Леонид, кинулся плечом назад, стараясь втиснуться поглубже в толпу, – и одновременно швырнул банку под ноги ментам. О столь бездарной концовке операции по ликвидации Магдиева, которая готовилась три месяца, капитан бен-Цви не успел даже пожалеть: менты оказались неожиданно проворными и открыли огонь из автоматов до того, как банка ударилась об пол и разорвала на куски старшего лейтенанта и обоих сержантов – а семерых участников митинга посекла мелкими, но гнусными осколками.

Примерно в эту секунду капитан Закирзянов, пробормотав что-то невнятное, съехал на обочину и остановил машину. Наташа и Андрей, тихо сидевшие на заднем сидении, тревожно посмотрели на него и в один голос спросили:

– Марсель, что случилось?

– Щас. Щас. Уф, все. Руки и вот здесь, под горлом… Словно схватил кто-то, – недоуменно объяснил Закирзянов. Он не стал уточнять, что точно от такого же ощущения – от чувства, что умирает – проснулся прошлой ночью, когда началась бомбежка и когда, видимо, взрыв разнес квартиру Абрамовых. Наташа, сестра и единственная на этом свете родственница Клавы, и так непрерывно плакала всю дорогу от Чистополя.

Немного посидев и убедившись, что руки снова слушаются, а сердце бьется, Марсель тронулся и продолжил путь. Оплату всех похорон взял на себя Кабмин, но хлопот с оформлением бумаг было хоть отбавляй – так что Наташе и Андрею необходимо было поторопиться.

Летфуллин ничего не почувствовал. Он спал как убитый после не слишком затяжного, но изматывающего доведения до кондиции текстов, появившихся позднее на вскрытом сайте Белого дома.

А Гильфанов впервые узнал о чрезвычайном происшествии такого масштаба позже остальных. Он собирался остаться на митинге, но за полчаса до его начала вдруг почувствовал, что прямо сейчас просто упадет и уже неважно, уснет или умрет на месте. Он попросил отвезти его домой, вошел в квартиру не включая света и направился было к себе в комнату, чтобы рухнуть лицом в подушку. Но на полпути почему-то остановился и вошел в комнату отца. Все там было как обычно. Гильфанов сделал два нерешительных шага, сел на край кушетки, на которой лежал отец и несколько секунд сидел, глядя в пол, на котором валялась некрасивая зеленая бутылка из-под стеклоочистителя. Потом повернул голову.

– ti, – сказал Гильфанов, глядя в худую спину, обтянутую румынской клетчатой рубашкой, которую Ильдар подарил почти не пившему тогда отцу на вторую в своей жизни зарплату – на первую он купил маме крем «Пани Валевска». Последние два года отец ничего кроме этой рубашки и пары футболок примерно тех же времен не носил, а новые вещи, купленные сыном на текущем историческом этапе, немедленно и с каким-то вызовом пропивал.

Ильдар медленно протянул руку и положил ее отцу на спину. Спина под рубашкой была твердая, прохладная и совершенно мертвая. Гильфанов отнял руку, отвернулся и неумело заплакал.

2

Дома Журка отогнул зажимы на жестяных угольничках и вставил Ромкину фотографию. Она подошла почти точно, только сбоку пришлось чуть-чуть подрезать.

Владислав Крапивин

Казань.

14 августа

С планерки я вышел в самом растрепанном настроении. Долгов давно вел себя неортодоксально – видимо, терзался сложными чувствами по поводу того, что он главный редактор, а дальше своего кабинета не бывает, а я зам, и от Магдиева не вылезаю, и всем, кому надо, это известно. Но я же не подсиживанием начальства у Магдиева занимался, и вообще, тамошние мои дела к газетным никакого отношения не имели. А все, что касается газеты, я делал нормально и в срок.

Судя по планерке, этого было мало. Или наоборот. Долгов всю дорогу и без особого повода отпускал всякие реплики явно в мой адрес, сообщая то об «особо информированных наших представителях», то о том, что «мы сами вот в этом примерно составе можем политику не только Татарстана, но и России со Вселенной определить – легко». Я терпел, потом мягко попросил уточнить, о чем, собственно, речь. Народ притих, потупив глаза, а Долгов заулыбался и сказал: «Да нет, Айрат, это я так, вообще». И после демонстративно, я считаю, принялся блокировать все мои идеи.

Я предложил сделать подборку про жителей погибшего дома – Долгов сказал, что это уже всем известно, и нечего нам с телевидением соревноваться. Я сказал, что неплохо было бы покопаться в экипажах бомбардировщиков, грохнувших Савватеевку и Белый дом. Долгов сообщил, что это может повредить интересам национальной безопасности.

Я, кажется, физически опух и после размышления решил выбрать – для проверки – совсем нейтральную тему. Оказывается, в начале недели странно погиб управляющий банком «Казкоминвест» Гаяз Замалетдинов: у его машины заклинило двигатель на повороте загородной трассы, и Audi клубком укатился в захламленный овраг. Банкир был не из первого ряда, но все равно известный, к тому же разок опубликовал у нас какую-никакую, а статью. Но когда я предложил сделать подробный отчетик про это, Долгов сообщил, что мы все-таки не желтая пресса, и не хватало еще про ДТП писать. Тут я заткнулся, так и не озвучив еще одной идеи – выяснить, что случилось с городским сумасшедшим Расимом Ибрагимовым, с подачи которого Конституционный суд признал ничтожным «большой договор» между Казанью и Москвой. Было у меня подозрение, что не по своей воле он перестал доставать суды и редакции новыми идеями. Но высказывать этого подрозрения не стал, потому что смысла не увидел. Вместо этого я решил выяснить с любимым шефом отношения без лишних ушей.

И тут Долгов неожиданно предложил мне сделать текст на открытие номера – про то, кк и чем Казань встретит Борисова. Тема была идиотской, но я согласился, потому что иначе вообще получились бы скандал и неприличность. Долгов сказал «Вот и чудно», завершил планерку и сбежал по неотложным делам раньше, чем я припер его в ближайшем углу наболевшими вопросами.

В итоге нелюбимое мною, но необходимое разбиралово пришлось отложить на потом. А пока следовало сесть и подумать, чем Казань встретит Борисова. Все варианты представлялись банальными, а самый банальный гласил – Магдиевым. Но что-то меня в этой простоте зацепило. Видимо, то, понял я, что Магдиев и Борисов ровесники. Это обстоятельство само по себе было полной фигней – каждый человек кому-нибудь ровесник, – но поддавалось довольно красивой раскрутке. Я немного обмозговал это обстоятельство и решил, что на логическом уровне давить на равноудаленность национальных лидеров от дат рождения было бы довольно глупо. Зато эмоциональный обыгрыш представлялся вполне уместным – эмоции не бывают умными по определению.

Я вяло обдумал несколько вариантов, и решил остановиться на самом примитивном и классическом – фотографии. Идеальным было бы поставить снимок, на котором Магдиев с Борисовым стояли бы рука об руку, аки рабочий с колхозницей – и зафигачить рядом текст про то, что принадлежность к одному поколению заставляет забыть про такие мелочи, как война, мор и глад. Или, напротив: карточку, на которой российский и татарстанский руководители взирали бы друг на друга подобно разноплеменным сычам, забавно было сопроводить развернутыми размышлениями о том, что сверстники могут конфликтовать, и довольно серьезно, по принципиальным поводам, но все равно останутся детьми одного времени, которых сближает общее детство, общая музыка и общие дискотеки (или как они там назывались лет сорок назад?).

Увы, совместных снимков Борисова и Магдиева не существовало: встречаться президенту Татарстана и лидеру правых не доводилось – сначала не срослось, потом тем более. Значит, надо было подыскивать снимки наших героев, чтобы поставить их встык – а лучше смастерить коллаж. Магдиева в нашем архиве было полно всякого. С Борисовым было хуже. В Татарстан он приехать по ходу своей не короткой и замысловатой карьеры так и не сподобился – потому в редакционном архиве отсутствовал (если не считать нескольких полупарадных портретов из фотохроники ТАСС, сделанных, понятно, в абсолютно тассовском, а потому малоинтересном здесь и сейчас стиле). Пришлось лезть в интернет.

Сперва я пошарил по фотогалерее официального кремлевского сайта – но там царил все тот же ТАСС. Я приуныл: не хотелось рыться в миллионах ссылок, которые с готовностью выбросит любая поисковая система по запросу «фото Борисов», тем более, что девяносто процентов этих ссылок пришлись бы все на тот же отчаянный официоз. К счастью, я вспомнил, что правые в основе своей ребята продвинутые и эксгибиционные, и наверняка Борисов в бытность главой оппозиции держал стандартный сайт с нестандартной фотогалереей, который, возможно, не закрыл с переходом в новый статус.

Быстро удалось выяснить, что основной сайт borisov.right.ru таки закрылся, и два из трех его зеркал тоже. Третье почему-то продолжало висеть на североамериканском сервере – забытое и пыльное (последнее обновление случилось в прошлом марте, за неделю до ухода Роман Юрьича в вице-премьеры). И фотогалерея на нем была цела, к тому же полностью отвечала моим ожиданиям. Имелись: Борисов в проруби (в честь крещения), Борисов в бурке и с кинжалом (в честь очередного предвыборного визита на Кавказ), Борисов с соратниками (оптом и в розницу), Борисов на велосипеде и даже в прыгающих сапогах скороходах уфимской конструкции. Все это было занимательно и наполняло душу сочувствием к политикам, которым нет преград ни в одной стихии, но слабо отвечало моим не слишком требовательным запросам. Потому что Магдеев публичным политиком не был сроду, а маршрут комсомол-ТЭК-правительство-президентство редко проходит мимо камер, фиксирующих дурачества. Просто забавных фоток, на которых Танчик смотрел сычом или верблюдом (через верхнюю губу), было полно, но убедительной пары к ним борисовские фотографы почему-то не подобрали. А с раскованностью, которую Роман Юрьич демонстрировал до сих пор, Танбулат Каримович покончил, похоже, еще в беззаботной юности. Тут я вспомнил детский снимок Магдиева из написанной к его сорокапятилетию книжки «Шаги по родной земле». На нем будущий президент Татарстана летел на раздолбанном велосипеде по аутентичной улице Лениногорска. Я подумал, что на крайняк можно поставить это фото, а рядышком – менее раритетного Борисова на велосипеде тож. Текстовка под этот стык придумывалась без проблем. Но красоты и совершенства в таком решении не было. Даже в нынешнем настроении мириться с этим я не мог, потому решил поискать велосипедный вариант Борисова, менее контрастирующий с изображением его далекого татарского ровесника. И почти сразу рявкнул:

– Есть!

Это был не велосипедный снимок. Это был фрагмент групповой, судя про всему, фотографии, которых полно было и у меня со времен пионерлагерного детства: двенадцатилетний примерно Роман Юрьевич Борисов, слегка размытый из-за сильного увеличения при кадрировании, но вполне узнаваемый, стоял весь такой летний, в куцых шортах и футболке с мордой львенка из фильма (зато при пионерском галстуке) и беззаботно смеялся. Удача пряталась не во львенке и даже не в шортах, прости господи, а в руке, обнимавшей пионера Борисова за плечо. Очень похожий снимок я видел в «Шагах по родной земле»: одно из пионерских фото Магдиева там было почти таким же, пионерлагерным: юный Танбулат стоял в обнимочку с невидимым приятелем и улыбался.

Я, бормоча что-то бравурное под нос, выбрался из-за стола и полез на полку за магдиевской книгой. На законном месте ее, как всегда, не оказалось: она спряталась под стопкой старых исписанных ежедневников, которые я никак не мог решиться выкинуть, и под которые я точно ничего и никогда не клал. На такие парадоксы я давно привык не отвлекаться, потому решительно выдернул книжку на волю и не спеша шагнул к столу, на ходу раскрывая подарочное издание. Шаг по родной земле мне удался не слишком: едва найдя нужную страницу, я застыл, так и не достигнув кресла и лихорадочно соображая, что же такое происходит на белом свете. Помотал головой, добрался до кресла, сделал вдох-выдох и аккуратно глянул сначала в книгу, потом на экран. Потом поднес книгу к экрану.

Ничего не изменилось. На одном снимке, подписанном «Летний лагерь, Евпатория, 1974 год», смеялся тощий светловолосый мальчик в футболке с рисунком львенка, рукава и подол которой были оторочены темной полоской – видимо, красной или синей. Левая рука была срезана краем снимка, который срезал и того, кто клетчатой рукой обнимал приятеля за плечи. На другой фотографии, с пояснением «Отдых у моря: пионерлагерь „Юный ленинец“, 1974 год», улыбался крепкий темноволосый мальчик в клетчатой ковбойке и мешковатых штанах (и в пионерском галстуке – куда уж в «Юном ленинце» без него). Правая рука у него была срезана при кадрировании снимка, но обнимавшую его руку с рукавчиком футболки, отчеркнутой неширокой тесьмой, ретушер не тронул. И правильно сделал.

Ни один нормальный человек не додумался бы приложить друг к другу снимки двух абсолютно чуждых, даже враждебных людей, чтобы обнаружить, что Роман Борисов и Танбулат Магдиев были не только ровесниками и не только известными всему миру недоброжелателями, умудрившимися так ни разу в жизни и не пообщаться. Они были приятелями – а судя по снимку, и друзьями – с почти 40-летним стажем. И если подумать, стаж все это время мог и не прерываться.

3

Тут Волк Ларсен снова показал свою чудовищную силу.

Джек Лондон

Казань.

14 августа

– Я тебе честно сказать хочу. Долгов мне уже вот где. Вечно жопой крутит, и нашим, и вашим, – горячо сообщил Магдиев, вдруг принявший близко к сердцу мою неосторожную жалобу на жизнь.

– Не, ну что значит «вечно»? – сказал я, малость опешив и пытаясь быстро подобрать нужные слова.

– Опять же, достали эти imblr31, а тут есть возможность толкового человека поставить на толковое место. Тебе самому не надоело в эти подсвисты играть? Неинтересная же газета.

Я дернул плечом и набрал в легкие воздуха. Там этот воздух и сгинул: Магдиева было не остановить.

– Неинтересная, я тебе говорю. Авторы сильные, идеи вроде ничего, а получается тоска. А знаешь, почему? Потому что не родной человек делает. Я так считаю: если ты живешь в Казани, делай казанскую газету. Если в Москве – московскую. Но тут странно получается. Если ты в Москве продвигаешь казанские новости и казанские взгляды, ты будешь выглядеть, tege, как дурак. Зато в Казани можно хоть московские, хоть тель-авивские, хоть вашингтонские взгляды двигать. Я и не спорю, ты знаешь, я в этом плане за полную свободу. Но ведь должна быть и татарская правда. И кто ее должен нести? Русский, что ли? Или немец? Татарин должен. Не хочешь на место Долгова – без проблем. Свою газету издавай. Нормальную. Дела-то интересные только начинаются. Как тебе идея?

– Знаете, Танбулат Каримович, – сказал я, подумав. – Я сейчас скажу как. Только издалека, ладно? Я еще совсем зеленый был, в смысле молодой, и меня пригласил один средненький такой начальник из МВЭС, может, вы его даже знаете, а может, и нет – он потом делся куда-то, еще до министерства. Вот, пригласил он меня вечером для беседы по очень важному поводу, касающемуся национальных интересов республики. Я с одной стороны дурак еще был, с другой – все равно осторожный. Попытался его выспросить поподробнее. Он там буквально за полминуты меня загрузил как бульдозер телегами про то, что типа есть такой клуб национально мыслящих чиновников и предпринимателей, заинтересованных в том, чтобы татары не жрали друг друга с этим самым, а продвигали – ну, типа как евреи или кавказцы. Тогда всякие национальные моменты были модными и актуальными, а я всегда остро это дело чувствовал. А с другой стороны решил, что этот клуб может стать хорошей темой, в случае чего. С Долговым посоветовался. Тот прихерел, пожал плечами и сказал: «Хочешь, на хер его пошли, хочешь – езжай». Я поехал. Этот дятел адрес дал на парке Горького, в высотке, где сейчас внизу магазин «Меридиан». Я приперся, думаю, там сидят банкиры и вице-премьеры, толстые, в сумраке и с сигарами, и решают, как им с помощью контрабанды мазута в Прибалтику побольше суверенитета проглотить. А на самом деле там однокомнатная квартира без мебели – диван, кресло и телефонный аппарат на полу, и орел этот ходит. Потом тык-мык – минут пятнадцать разговор дебильный был: я его вежливо про клуба да про планы, он все за жизнь и про то, как важно нам, представителям великого, но несчастного народа, друг друга поддерживать под натиском marсalar32 и imblr, как вот я похож на честного человека и как у меня глаза блестят. Вот так полчаса посидели, он чаю налил, гадостного такого – я ж не пью, – и я все не врублюсь, чего он вола вертит. Спрашиваю, а чего клуб-то. Он понес, что сегодня не получилось, да надо посоветоваться, да давай попозже. Я говорю: ну до свидания тогда – а он обрадовался, вскочил, руку жмет, пока, говорит.

– Айрат, dustm33, прости душевно, но зачем мне такой интересный рассказ?

– Щас, Танбулат Каримович. В общем, так я и не понял, что это за клуб такой неуловимый как мститель был. С Долговым я на следующий день непонятками поделился, он высказался вроде того, что вас, татар, умом понять – это похлеще чем русских. Дятла того я потом видел пару раз, и он как-то все бочком мимо меня, и на прямые вопросы про клуб бледно улыбается и ускользает. Потом выяснилось, что из министерства поперли, за что, никто толком не объяснял, только рожи корчили – типа а как же его не попереть-то. И вот только недавно я боевик какой-то смотрел, там эпизод про пидоров. И я вдруг это дело с клубом вспомнил, и дошло до меня. Дятел этот просто пидор был, и меня зазывал типа на свидание. И был уверен, что я либо сразу все понял, либо пойму по ходу и все у него получится. А получилось наоборот – видать, он всосал, что не срастается – не знаю уж, почему. У этих свои секреты.

– Ты вот так prt qna34 на Долгова, что ли, выходишь? – спросил Магдиев.

– Не-а, – почти торжествующе сказал я: похоже, о. генриевски неожиданный финт логики следовало признать вполне удачным: собеседник явно не допирал, к чему я веду. Любил я такие моменты в разговоре. – Я, Танбулат Каримович, потом начал вспоминать все разговоры о национальной гордости татар и о том, что мы должны быть вместе плечом к плечу – а с разными людьми на эту тему болтать пришлось. И понял, что большей частью этих чуваков не плечо, а задница интересовала. И национальный вопрос почесать для них – это как для нормального человека у девушки время спросить. Так что, извините…

– Стоп. Сам извини, dustm. Я правильно понял, ты меня пидором назвал? – вполголоса спросил Магдиев.

Завелся, подумал я с удовольствием, и начал:

– Да нет…

В голове вспыхнуло, а выше колен стало неудобно, перед глазами мелькнули шторы и почему-то рабочий стол Магдиева, стоявший в дальнему углу – и сразу тупо стукнуло по затылку и крестцу. Через пару секунд я сообразил, что лежу на полу в двух метрах от переговорного стола, опрокинутый стул обозначает середину расстояния, отделяющего мое нынешнее местоположение от предыдущего, а Магдиев застыл в той же позе, из которой двинул мне в челюсть – навалился грудью на стол и тяжело смотрит на мои попытки найти ноги и способ их использовать. Когда я наконец сел и принялся неумело соображать, что случилось и теперь делать, Магдиев заговорил:

– Вы, keklr35, совсем нюх потеряли. Не соображаете, с кем говорите, и что говорите. Пиздюк ты тупой, журналист. Я к тебе, tege, как к родному, а ты меня с пидором сравниваешь. Видеть тебя не хочу. Пшел вон.

Голова казалась повернутой градусов на 30 влево, и мучительно хотелось немного поразмышлять над тем, почему я вижу то, что впереди, а не то, что сбоку. Тем не менее, я мог бы много чем ответить. Сказать, что Магдиев сам пиздюк, раз не может человека дослушать, и шврынуть ему в лицо снимок, где он с Борисовым обжимается. Докопаться до фразы про родного – типа, ладно хоть милым или противным не назвал. Попытаться въехать Магдиеву в глаз или просто запустить в него стулом. Плюнуть ему в рожу.

Ничего не вышло. Говорить я временно не мог – во всяком случае, не ощущал себя готовым к этому. Контрудар был вообще утопией круче кампанелловской – подняться я сумел, но сейчас даже себе в живот кулаком не попал бы: удар у Магдиева был поставлен как надо со времен работы председателем колхоза «Урняк» Альметьевского района – его в свое время еле от суда отмазали за искалеченного комбайнера, удалившегося в запой в разгар уборочной. Плюнуть тоже не получилось – губы распухли и онемели. Поэтому я просто махнул рукой, развернулся и поплелся к раскрывшейся двери, в которой застыл офигевший охранник.

Этот взмах стал прощальным. Больше я Танбулата Магдиева не видел.

4

В этом мире у Аллаха много разных вкусных яств,

Не сравниться им, однако, с чаем, главным из лекарств.

Столько ценных и целебных своиств не сыщешь у других

В сытых превратит голодных, в юных – старых и больных.

Татарский баит

Казань.

14 августа

Гильфанов Летфуллину сначала просто не поверил. Он знал, что Айрат – парень хоть и трепливый, но в серьезных вопросах к мистификациям не склонный. Поэтому после телефонного разговора Ильдар решил, что Летфуллин либо тайный торчок, перепутавший дозу, либо он просто скоропостижно свихнулся на почве общего переутомления. Вариант, согласно которому отважного журналиста всерьез захватили бандюки, а то и диверсанты, московски или вашингтонские, и на сей раз держат прикованным к батарее в его собственном кабинете, не проходил – Летфуллин в ходе бравого рассказа о том, как получил от Булкина в пятак и был отправлен на три советских, не употребил кодовое сочетание «субботний вечер» даже после того, как Ильдар дважды подкинул наводящие вопросы – на случай, если газетчик от волнения позабыл все на свете, а злодеи, предположительно окружившие его, слушают беседу с бритвами в руках.

В любом случае, Гильфанов решил немедленно приехать в редакцию – удолбанный или сумасшедший Летфуллин был не бесполезен, а опасен, так что необходимо было срочно поставить товарищу диагноз. Сделать это оказалось невероятно легко: гематома челюсти (которую привыкающий, похоже, к легким увечьям страдалец аккуратно протирал смоченным бадягой платочком) и сплин на грани истерики и депрессии. Гильфанова это даже успокоило: он, пока шел по редакции, испугался, что у заместителя редактора по меньшей мере поголовы снесено – обычно шустрые и довольно важные корреспонденты и тем более техперсонал на сей раз имели вид задумчивый, если не запуганный, что категорически не соответствовало общему победному настрою, царившему по всему, насколько знал Ильдар, Татарстану. В ходе беседы с Айратом он понял, что редакцию сплющил негромкий, но очевидный и принципиальный антагонизм Долгова и Летфуллина – штука, выглядящая почти невероятной для людей, знакомых с историей «Нашего всего» и характерами его руководителей, но, если вдуматься, совсем не удивительная.

Но заботили Гильфанова совершенно не эти забавные обстоятельства, а необходимость сохранить сострадательную невозмутимость и как-то поддерживать беседу с разобиженным Летфуллиным. Магдиевское рукомашество его не слишком впечатлило – разве что с учетом почти отеческого отношения президента к журналисту. Однако когда Айрат перешел к замечательному фотографическому открытию и принялся демонстрировать сначала отдельные распечатки юных Магдиева и Борисова, а потом сведенный и в этом виде безоговорочно убойный кадр, Гильфанов почувствовал, что немного переусердствовал с превращением лица в камень – теперь его просто переклинило, а усы, кажется, встали дыбом. К счастью, в этот момент Айрат снова вспомнил про челюсть и похромал мочить платок мутноватой жидкостью из стоявшего на подоконнике бутылька, бормоча: «Буду молодой, красивый, а то жену только пугать, детей…» Ильдар воспользовался паузой, чтобы отвернуться, сделать несколько энергичных гримас и рукой размазать лицо по черепу – дабы снять болезненный уже спазм.

Помогло: печальную повесть о стукнутом журналисте он дослушал уже вполне раскованно и естественно, с сочувствием покивал, пообещал, несмотря на протесты Айрата, поговорить с Магдиевым, а когда Летфуллин высказал отношение к этому намерению, попросил все-таки сразу Танбулата Каримовича, если тот вдруг пойдет на контакт и, допустим, извинится, в далекие края не посылать. «Я посылать не буду, я табуреткой сразу ебну», – весело пообещал Летфуллин. «Айрат Идрисович, я вас умоляю», – сказал Гильфанов, произнес еще несколько утешительных фраз, выпросил совместный снимок счастливых президентов и, пожав Летфуллину руку, направился к двери. Там остановился и сказал:

– А, забыл совсем. Как вы теперь с Долговым-то будете?

– Никак. Заявление я ему отнес, он не подписывает. Две недели поработаю еще, если не передумаю, то уйду просто так. Неявочным порядком.

– А куда?

– Инструктором, конечно.

– То есть? – не понял Гильфанов.

– Ну, к Жаудату, в охрану магдиевскую. Буду у них почетный спарринг-партнер президента. Мальчик для битья. Употреблять по вторникам вместо груши.

Гильфанов вздохнул и покачал головой. Летфуллин помахал в воздухе влажным платочком, остужая, и снова приложил его к челюсти. Бадяга творила чудеса. Впрочем, и Магдиев был вполне милосерден. Айрата миновало даже сотрясение мозга. По крайней мере, в своем жизнеописании о тошноте он не упомянул.

– Может, помочь чем? – спросил Гильфанов, особенно ни на что хорошее не надеясь.

– Спасибо, мне сегодня уже помогли, – сказал Летфуллин. Гильфанов смотрел на него. Летфуллин отвел глаза и сказал:

– Ну извините. Не прав.

– Да ладно, понимаю. Это я прилип. Айрат Идрисович, а вы кому-нибудь еще снимок этот ваш показывали?

– Не-а. Долгову – как-то не сложилось, Магдиеву не успел. Вам только. Теперь вы типа меня убьете, да?

– Лечитесь, Айрат Идрисович, – мягко сказал Ильдар и приоткрыл дверь.

– Спасибо. Только вы, пожалуйста, Магдиеву скажите, что это ему пора лечиться. Мне по морде не впервой получать, но с такой манерой общения он быстро ответку получит. Пора дедушке на транквилизаторы садиться.

– Подумаем, – неопределенно пообещал Гильфанов и поднял руку, прощаясь. Главного он Летфуллину не сказал, и на всякий случай немножко помедлил, прежде чем выйти из кабинета. Летфуллин ожидания оправдал:

– Ильдар Саматович, в порядке совета. Я не хочу мстительным быть. Как считаете, чего будет, если я этот снимок опубликую? Отомстил, получится?

– Знаете, Айрат, я теперь вам и советовать ничего не могу. На ваше усмотрение, абсолютно.

– У меня усмотрение все вбок съехало. Не знаю я, блин. Сейчас публиковать – получится, я Магдиеву подляну делаю, а к Долгову, наоборот, типа подмазываюсь – что мы, получается, одной крови. Тьфу, зараза. В другую газету отдавать вообще западло. Ладно, подумаю пока.

– На ваше усмотрение, – повторил Ильдар, попрощался последний раз и ушел.

Едва выйдя на Баумана, он позвонил из ближайшего автомата (сотовую связь в центре еще не восстановил) в Кремль и договорился о срочной встрече. Потом побежал к машине, скомандовал: «В комитет, потом сразу в Кремль».

В комитете он был ровно семь минут – столько, сколько было нужно, чтобы добежать до кабинета, запереться, достать из верхнего ящика стола и сунуть в карман плоскую упаковку аспирина, потом извлечь из того же ящика подарочный футляр с золотым «Паркером» и сменными капсулами, вытащить из корпуса ручки стоявший там чернильный баллончик и не дыша, очень аккуратно, поместить на освободившееся место другой, отличавшийся от подобных ему лишь тонкой зеленой полоской на тупом конце, – а потом выскочить из кабинета и ссыпаться по лестнице мимо отдающего честь дежурного офицера.

Магдиев встретил Гильфанова как родного. Ничего иного Ильдар и не ожидал: всеобщая эйфория от победы особенно сильно била по мозгам верховному главнокомандованию, и никто лучше главковерха не понимал роли скромного полковника в спектакле, которым открыл и закрыл сезон театр военных и попутных действий. Но чувствовался в энтузиазме президента некоторый перебор, словно он очень старался выдержать планку, и при этом натуги не показать. Уловивший такую тонкость Гильфанов лишний раз убедился в том, что рассказ Летфуллина был правдивым. Видимо, Магдиева все-таки крепко зацепила эта история, и, похоже, подъедала его совесть – та самая, из гайдаровского рассказа, из-за которой Нина заплакать могла, а лидеру победившей республики было в падлу. Тем более клиническим выглядел случай.

Гильфанов сообразил, что всякий, кто заинтересуется теплым прощанием президента со своим доверенным борзописцем, получит в челюсть – и не факт, что рукой. С другой стороны, менее прямолинейный подход мог заставить Магдиева постепенно рассиропиться, облегчить душу рассказом об избиении трепливых балбесов, а потом, как знать, и о чем-нибудь более интимном. Например, о какой-нибудь старой фотографии и грядущей встрече столь же старых друзей.

Поэтому Ильдар вывернул наизнанку торопливо составленный по пути в Кремль план беседы и начал с того, чем предполагал закончить:

– Танбулат Каримович, такое дело. Отпроситься я у вас хочу.

– В смысле?

– В смысле я устал, я ухожу. На пенсию пора. Рыбу ловить и облепиху собирать.

– Isnmesez, min sezne apae36, – растерянно сказал Магдиев. – Это шутка, надеюсь, Ильдар?

Ильдар виновато вздохнул принялся объяснять, что на самом деле его работа растратила смысл. Последние годы комитет существовал де-факто незвисимо от Москвы, а сам Гильфанов последние годы действовал независимо от комитета. И в том, и в другом случае формально оставались поводы и возможности для возвращения, так сказать, в исходное русло. Но на самом деле это было бы довольно маразматическим мероприятием – по множеству причин. Так что, Танбулат Каримович, как офицер ФСБ я просто не существую, как офицер КГБ исчерпал себя – и, пожалуй, чуть пораньше КГБ, которое, если я правильно понимаю, будет тихонечко слито – и не с ФСБ, а как картофельный отвар – на землю или куда там отвар сливают. Я понимаю, упредил он возражение Магдиева, что на одном комитете свет клином не сошелся – тем более с учетом последних обстоятельств. Но я, честное слово, подорвался, довольно серьезно. Надо отдохнуть. Хотя бы месяц-другой. Потом отец, вы знаете…

Магдиев согласился с этой логикой удивительно быстро. Конечно, он задал десяток вопросов. Некоторые из них Гильфанова почти растрогали – например, Танчик всерьез озаботился безопасностью полковника, а когда тот заверил, что будет ходить только по безопасным местам и только с каской на голове, поинтересовался, а как с финансами. Ни нажимать на собеседника, ни тем более угрожать или просто предостерегать от возможных негативных последствий расставания Магдиев не стал. Гильфанов заподозрил даже, что Магдиев по привычке всех победивших вождей приготовился радикально почистить свое окружение – чтобы, значит, через год-другой ни одна тварь не посмела или просто не смогла бы физически вспомнить, как мы с товарищем богом вместе принимали решительный план действий. Но нет, похоже, Булкин искренне переживал скорое расставание с собратом по оружию и не протестовал по этому поводу лишь из уважения к убеждениям и выпестованной позиции собрата, к тому же сделавшего свое дело.

Не сказать, что из-за этого Гильфанов засбоил и задумался над тем, стоит ли реализовывать свой план. Сделать это было необходимо – но лишь убедившись, что цепочка, выстроенная полковником в последние полтора часа, не является метастазом его воспаленного и распухшего воображения.

Ильдар быстро убедился, что все было правдой – как и ожидалось, подталкивать Танчика почти не пришлось. Тот сам заговорил о грядущем визите Борисова – в том смысле, что подготовка к нему уже вымотала и Жаудата со всеми присными, и аппарат, не говоря уже о ментах и прочем малоценном расходном материале – но это дело житейское, и Гильфанов может отдыхать с чистой совестью и холодной головой. Гильфанов, не пережимая, поинтересовлася, а что поделывает противная сторона. Да так, тоже землю роет – псов своих прислали, сорок человек, страшное дело, прочесывают Казань и Кремль, Alla birs, ханскую казну найдут. Шаймиев говорит, когда Путин и тем более Ельцин приезжали, подобного и рядом не было.

– А, – сказал Гильфанов равнодушно. – Странно, Борисов вроде сам по себе человек не слишком пафосный.

Магдиев пристально посмотрел на него и сказал:

– Это у тебя комплимент или наоборот?

– Констатация. Мне так кажется. Хотя я толком про него и не знаю ничего, честно говоря.

– Да его мало кто вообще знает, – сказал Магдиев и заулыбался. – Нормальный он мужик, на самом деле.

– Елки-палки, – сказал Гильфанов. – Так это не монтаж, получается?

– Что не монтаж? – спросил Магдиев.

Гильфанов бережно вытянул из кармана сложенную вчетверо распечатку летфуллинского открытия и протянул ее президенту. Тот, с подозрением поглядев на полковника, принял листок, развернул его и застыл. Потом откинулся на спинку кресла и хохотнул. Гильфанов, признаться, опасался иной реакции, а потому слегка расслабился. Магдиев положил снимок перед собой, бережно разгладил его руками и сообщил Гильфанову:

– Ильдар Саматович, ты, tege… гений сыска. Как ты это нашел? Фираю соблазнил, что ли, чтобы в семейном альбоме покопаться?

– Выходит, не монтаж, – констатировал Ильдар, любуясь Магдиевым. – А я, честно говоря, решил, что Айрат с ума сошел.

– При чем тут Айрат? – насторожился Магдиев.

– А это его творчество, – безмятежно объяснил Гильфанов. – Часа три назад прислал мне письмо с этим снимком. Мылом, конечно. Я не понял, написал ему в ответ: что это значит и кто эти пионеры. Простите уж, Танбулат Саматович, сразу вас не признал. И приятеля вашего тоже.

Гильфанов на приятеля никак не отреагировал, а продолжал слушать – внимательно и без улыбки.

– Так вот, он ничего не ответил, на звонок по рабочему не откликнулся, дома его нет, а мобильные, вы же знаете, пока не работают. Я в голове почесал, потом начал что-то вспоминать, полазил по книжкам, сайтам, фотографию Борисова нашел, а вашу нет. Так, шаровым образом решил, что узнал. Не ошибся, оказывается. Но что вот этот все значит – пока не совсем пойму.

– Да я и сам, – откликнулся Гильфанов. – Погоди-ка, подумаю… – И сказал после короткой паузы: – Вот, значит, чего этот бедолага приходил. А я ему в торец…

– Кому в торец? Что за бедолага? Айрат, что ли? – Гильфанов изумился так, что чуть не сполз со стула.

Магдиев неловко, но честно – во всяком случае, очень близко к версии, изложенной Летфуллиным – пересказал фарсовые обстоятельства их последней встречи и принялся переживать по поводу того, что пацан, оказывается, tege, головой с большим поводом поехал – раз такое открытие сделал. Нюх у пацана. А я его по нюху. Тут Магдиев смущенно хихикнул. А Гильфанов сказал:

– Танбулат Каримович, я почти в панике. То есть я понимаю, что вы Летфуллину в рыло въехали, и понимаю, по какому поводу. Но вот этот снимок – он что значит? Что вы с Борисовым в пас играли, что ли?

– Ну да, – сказал Магдиев и снова хихикнул – уже с самым довольным видом.

– Ага.. – сказал Гильфанов, старательно соображая. – И с каких пор?

– Да с самого начала.

Гильфанов посмотрел в потолок, потом сказал:

– Щас… Секундочку…

Он вытащил из кармана ручку, стянул чистый лист с пачечки, лежавшей на столе, и принялся что-то стремительно чертить, остановился, сильно тряхнул ручкой, попробовал снова, швырнул ее рядом с листом, вытащил другую – уже не перьевую, а обычную гелевую, – и нарисовал несколько неправильных фигур и цифр. Магдиев наблюдал за ним, как ребенок за воробушком. Потом сказал:

– Ильдар-эффенде, может, водочки хряпнешь?

– Не, – испуганно отозвался Гильфанов, и тут же добавил, не отрываясь от художественного процесса: – А вот чаю, если можно, это p bula37.

Магдиев нажал кнопочку и скомандовал принести два чая. Гильфанов тем временем начертил еще несколько нераспознаваемых фигур, оторвался от бумаги, сел как примерный ученик, сложив ручки на краю стола, и принялся есть глазами Магдиева. Тот спокойно спросил:

– Все понял, что ли?

– Примерно, – сказал Гильфанов.

– Расскажешь?

– А поправите?

– Посмотрим. Давай inde, мне же интересно.

– Ну ладно. Значит, вы с Борисовым друзья с детства. И потом, видимо, связь поддерживали – по переписке, да? (Магдиев кивнул.) Но не афишировали – сначала нужды не было, потом повода, потом вообще это лишним стало. Борисов был на вторых ролях, но при это любимым евреем при Придорогине…

– Он не еврей, – сказал Магдиев.

– Знаю, это выражение такое, – объяснил Гильфанов.

– Не выражайся, – буркнул Магдиев.

– Прошу прощения, – сказал Ильдар, мысленно обматерив себя за неосторожность – вот получил бы сейчас по морде, как Летфуллин, и большой привет с Северного полюса. – Так вот. Ему интересно было на первые роли выйти, а вам – Придорогина подвинуть. Хотя, я так понимаю, вот такого чуда, какое случилось, ждать было невозможно. Вы исходили из того, что Борисов, поднявшись, смягчит отношение Придорогина к Татарстану. Или наоборот, спровоцирует обострение, которое покажет, это самое, непродуктивность ссор. Хотя и Придорогин, возможно, был заинтересован в том, чтобы амов подопустить и при этом нетронутым оказаться. Потому такой коленкор и разыгрался. Правильно?

– Продолжай, – предложил Магдиев.

Дверь открылась, и вошла Резеда Габдельхарисовна с подносиком. Дождавшись, покаона расставит чай в тонюсеньких чашках, сахарницы и молочницы, пиалки с курагой и черносливом, и удалится, Гильфанов шумно отхлебнул полчашки, подышал открытым ртом и продолжил:

– А когда вышло так, как вышло, и Бьюкенен влез в ситуацию всеми плавниками и хвостом, Борисову было выгодно умыть руки и дать Штатам раз в жизни по-настоящему увязть в херовой ситуации, и чтобы она создалась по их же схеме. А наши выгоды лежали в том же месте, потому что – ну, ясно почему. И в итоге друзья друг другу втихую, под столом как бы, помогли, а враг посрамлен и опущен. Что и требовалось. Теперь осталось зафиксировать официальное сближение братьев и сплотить единый антиамовский фронт. Против врага, которого побил маленький Татарстан, собрать кучу народа куда легче, чем против небитого. Верно я рассуждаю?

– Ильдар fnde, я всегда верил в твое воображение и, tege… аналитичность, – сообщил Магдиев, вышел из-за президентского стола и сел за гостевой, поближе к чашке, которую, впрочем, не тронул.

– Понятно, – сказал Гильфанов. – А жертвы сразу предполагались?

– В таком количестве – нет. Мы же не звери, – сухо сказал Магдиев.

– А теперь, значит, все будет, как было при Придорогине?

– Как до Придорогина, – уточнил президент.

– Ну, что значит до Придорогина. Округа уже практически созданы, Татарстан вписан…

– Как вписан, так и выпишется. Договор новый заключим, а главное – финансовую часть пропишем. Чтобы не как колония иди губерния, а в нормальной пропорции отдавать…

– Отдавать все-таки? – спросил Гильфанов.

– Ильдар, давай inde не будем как дети. Куда мы с подводной лодки? Вопрос в том, какие мягкие условия будут. А теперь будут. Мы герои и вообще. А суверенитет отложим до следующего раза.

– Ага, – согласился Гильфанов и допил чай. – Может, тогда я и пригожусь.

– Ильдар Саматович, ты всегда пригодишься, – торжественно заявил Танчик. – Еще чай будешь?

– Да, с удовольствием бы, если можно. И куснуть бы чего-нибудь, бутербродик там, а? А то с утра как этот, саврасый, и ни грамма…

– Легко, – отозвался Магдиев, и действительно поднялся со стула, отошел к рабочему месту и, перегнувшись через стол, принялся обстоятельно инструктировать Резеду. Гильфанов тем временем решил собрать лежавшие рядом с чашкой письменные принадлежности, но листок поднял неловко – так, что зацепил паркер, ускакавший к чашке Магдиева. Гильфанов чертыхнулся, на полусогнутых обошел стол – стулья мешали, – выковырял ручку и виновато оглянулся на Магдиева. Тот, не обращая внимания на легкую суету за спиной, говорил: «И обязательно чтобы черный и свежий был, бородинский там или дарницкий». Гильфанов, не глядя, качнул ручкой над магдиевской чашкой и отковылял к себе на место, на ходу пряча ручку в боковой карман.