Rucciя Идиатуллин Шамиль
Петька Васильев, комбайнер и дурак, уже форсировал Пычырашку и теперь возвращался с самым сосредоточенным выражением лица. Из кармана его двадцатилетнего пиджака торчало голое горлышко с красной винтовой пробкой (согласно местным легендам, красноголовка была самым безопасным самопалом, выгодно отличавшимся даже от казенного товара, продававшегося в продмагах и тем более в комках). Поравнявшись с Купряевым, Васильев предложил ему устроить маленький сабантуй по случаю отъезда надоедливого и драчливого начальства – пока, как говорится, война не началась. Миша коротко отказался – Васильева он не переносил в принципе, а на этот день у Купряева имелся резервный план. Миша собирался, пользуясь занятостью соседей, начать вторую косовицу на спорном участке луга. Основные конкуренты, насколько он разглядел, упороли за водкой – так что можно было спокойно и без скандалов запастись лучшим в округе сеном.
Дома намерения Купряева резко изменились. Само собой, с тяжелой руки Надьки. Та встретила мужа так, словно последние два-три именно к этому и готовилась: примеривала позы и писала речь. Из речи Михаил узнал, что он неумеха и паршивый механизатор, впервые в жизни согласившийся исполнить просьбу жены, которая пашет как эта, потому что муж семью содержать не может. Так вот, этот никчемный человек свою несчастную жену обманул, никуда не поехал, оставил супругу и сына без денег, а викторию угробил, так что зря бедная Надя ползала раком по грядкам весь вечер как проклятая.
Миша, как всегда молча, отнес корзины в погреб и направился в сарай за косами. Надежда останавливаться не собиралась. Она сообщила, что ее пустоголовый муженек, конечно же, теперь наплюет на семью и вместо того, чтобы хотя бы сена накосить, раз уж он на большее не способен, отправится с придурками-дружками водку пить. Купряев, вышедший во двор с косой и оселком, остановился, посмотрел на жену, потом на косу, потом снова на жену – она наконец заткнулась, – выругался, швырнул оселок наземь, поднял его и отнес вместе с косой обратно в сарай. Надька, трусливо замолчав, присела на скамейку и наблюдала за развитием событий тоскливыми, как у породистого пса, глазами. Миша вышел из сарая со свернутой клетчатой сумкой и туповатым ножиком, с незапамятных времен торчавшим из щели одного из стояков сарая. Надя впилась пальцами в скамью и плаксиво приоткрыла рот, не отводя глаз от ножика. Миша молча прошел мимо жены к калитке в воротах. В это время на крыльцо вышел заспанный и щурящийся на яркое солнце Колька.
– Ну че, блин, с утра завелись, а? – осведомился он унылым басом.
Миша развернулся к нему, хотел что-то сказать, но передумал. Он просто отвесил сыну земной поклон, немного полюбовался на его кривую усмешку и ушел, хлопнув калиткой.
В лесу не сразу, но отпустило. Тяжелый воздух, липкая паутина, кидающаяся в лицо, и скользкие сучья под слоем павшей хвои быстро выметали и вымывали из башки любые заботы – в том числе и по поводу грибов, которых почему-то почти не было. Видно, не сезон, совсем как Штирлиц подумал Купряев на втором часу своих блужданий. Он выпрямился, разминая затекшие плечи и шею – и тут его сшибло с ног и крепко ударило спиной о ближайший корявый ствол. В голове звенело, а глаза занесло колючей крошкой и разноцветными кругами. Миша принялся прочищать глаза и охнул от сильного пинка в бок. Брызнувшие слезы махом вернули зрение.
Миша обнаружил, что перед ним стоят два здоровых парня в камуфляже. Лиц в полосатом свете, протекавшем сквозь ельник, было не разглядеть – они тоже были камуфлированными, точнее, измазанными зеленоватой грязью. В руках у каждого был короткий автомат, и еще куча всякого оружия висела на груди, на поясе, под коленями – и вообще по всему комбинезону. На рукаве была эмблема со скорпионом. Миша догадался, что перед ним десантники 31-й бригады ВДВ, стоявшей где-то под Ульяновском. Часть считалась элитной, называлась «Скорпион» и одно время часто проводила учения на территории Дрожжановского района. «Войска дяди Васи» отрабатывали освобождение республики от взбунтовавшихся экстремистов-националов. Учения прекратились после того, как два научившиеся всему десантника сбежали из казармы и отправились в Казань, убивая на ходу каждого встречного.
Купряев скребанул ногами, пытаясь куда-нибудь уползти, и уперся спиной в ствол.
– Не дергайся, мужик, – сказал тот, что был чуть пониже (но все равно на голову выше Купряева). – Отвечай, и все нормально будет. Понял?
Миша с готовностью закивал.
– Молодец, – одобрил низкий. – Татары поблизости есть?
– Теперь есть, – сказал второй и заржал.
– Да брось ты, видишь, у него крест, – сказал первый.
– Братишка, ты русский? – спросил высокий и снова заржал.
Купряев понял, что тот цитирует фильм «Бригада», но поддержать игру не решился – очень уж опасным выглядел смеющийся солдат.
– Зема, ты не молчи, – посоветовал низкий. – Вот скажи, как звать тебя?
– Михаил, – сглотнув, сказал Купряев.
– Я ж говорю, русский, – объяснил низкий высокому.
– Чуваши мы. Тут все чуваши, – решился уточнить Миша, но сразу пожалел об этом – а заодно ужаснулся собственному усилившемуся акценту.
– И что? – зло спросил страшный парень. – Тоже азатлык?
Купряев почувствовал, как поры по всему телу одновременно выстрелили фонтанчиками ледяного пота. Надо было что-то сказать, но сил для этого не осталось.
– Саня, кончай, – сказал второй десантник.
– Щас кончу, Рома, так щас кончу, лопнут все. Да не ссы, нормально все.
– Ребята, у меня трое детей, – сумел выговорить Михаил, сам не поняв, зачем соврал.
– Ладно, не трясись, – презрительно сказал высокий. – Не тронем. Где тут у вас татары?
– Да везде, – подумав, ответил Купряев. – Вон туда только если, там Сердеево, удмуртская деревня, а так вокруг – в основном татарские, мишарские то есть: Мунчалы, Аксу…
– Ты что, чуваш, издеваешься? – страшно спросил высокий и даже нагнулся, чтобы рассмотреть, издевается ли Михаил. Лицо у десантника было мокрым, запах от него шел медный, как страх. Купряев перестал дышать.
– Саня, айда без гонева, – сказал второй. – Помрет же колхозник щас.
– Не боись, Рома, без нас не помрет, – сказал Саня, на секунду отвернувшись от Миши. Миша быстро перекрестился. Высокий снова повернулся к нему:
– Ща нам чуваш ваще все расскажет. Да, чуваш, ты же правильный мужик, да?
– Саня, ты за-е-бал, – сказал Рома.
– Ты ссать хотел? Ну ссы. Иди и ссы, работать не мешай.
Рома сплюнул и ушел в сторону.
Купряев вжался в ствол сосны, стиснул густую перину опавшей хвои, сразу переставшей колоть ладони, и беспомощно повторил:
– Ребята. Не надо. У меня дети.
– Завидую. А у меня нет, – ответил Саня, опустил автомат на хвою, и в руке у него откуда-то взялся широкий нож. – Ну что, чувашин, скажешь, где стратегические боеголовки?
Миша вжался спиной в ель и зажмурился, молясь, чтобы все быстрее кончилось. Боли не было. Раздался тихий шелест, стон, и хвоя под Купряевым дернулась, словно рядом наземь бросили что-то тяжелое. Миша неохотно приоткрыл глаза и обнаружил, что Саня неудобно скорчился в метре от него, а бритый затылок десантника странно играет мелкими бликами. Сморгнув, Миша понял, что череп Сани разворочен, и из раны густо стекает кровь. Купряев заерзал взглядом вокруг. Между деревьев мелькнул силуэт – к Мише осторожно приближался кто-то в камуфляже, но вроде не Рома. Человек смотрел на Купряева сквозь прицел прижатого к плечу автомата. Миша решил снова зажмуриться, но краем глаза уловил новую тень, мелькнувшую слева в просветах еловых лап. Он дернул головой, человек с автоматом мгновенно присел и развернулся. Слева хлопнула пробка от шампанского. Незнакомец отлетел назад и пропал из виду. Тень оказалась Ромой – он крался к сраженному противнику, словно обтекая еловые стволы и ветки, и небрежно держал у пояса очень длинный пистолет. Ветки справа от него мотнулись, Рома вскинул пистолет, и с другой стороны на него тут же бросилась еще одна крупная фигура в камуфляже. Оба повалились в желтую хвою, тяжело дыша и что-то жуткое делая друг с другом.
Сидевший в двух десятках метров Миша их не видел – только слышал, как сначала пару раз звякнул металл, потом забухали звуки ударов – они были очень частыми и громкими, и сопровождались пыхтением и хэканьем, словно дрались не двое, а по меньшей мере четверо.
Купряев пытался на этом не сосредотачиваться, потому что тянулся к автомату, торчавшему из-под саниного трупа. Миша неловко ухватил двумя пальцами зарывшийся в хвою раскладной приклад и потянул его к себе, ожидая, что сейчас оба страшных бойца отвлекутся друг от друга, дружно посмотрят в сторону Купряева, увидят, что мышь хватает мышеловку наперевес – и убьют. Но солдаты были слишком озабочены взаимным истреблением – так что Миша сумел вытащить и прижать к животу автомат. Как раз в этот миг один из убийц оторвался от другого, сел верхом на нем и несколько раз мощно, падая всем телом, ударил – видимо, в голову. Звуки были жуткими.
Миша сморщился и не глядя отвел вниз пластинку предохранителя – точно такого же, какой был на армейском АКМ сержанта Купряева. Щелчок был тихим – но его все равно услышал победивший убийца. Кажется, это был не Рома. Он неловко поднялся с затихшего врага и пошел к Мише. Миша, не вставая, вскинул автомат к плечу.
– Мужик, – сказал человек в камуфляже, уверенно улыбаясь. Это в самом деле был не Рома. Что, впрочем, не меняло раскладов. – Ты чего, бля? Опусти ствол, я ж свой.
Купряев вжал приклад в плечо и прищурился – солнце выжигало нестерпимую полоску на стволе, а пот склеивал ресницы – но вытереть его было нельзя.
– Все, я молчу и не двигаюсь, – сказал убийца, поднимая руки. – Ты, мужик, просто положи его. Блин, я же тебя спас, братан, ты…
Купряев дал короткую очередь. Первые пули ударили в шею, потом автомат повело вверх, и густые кляксы заляпали солдату низ лица. Голову бросило назад, как на ниточке, человек упал на задницу, а потом медленно повалился набок.
Миша попытался встать, не отрывая глаз от прицела. Не получилось. Он немного опустил автомат, поелозил ногами, поднялся, перешагнул через Санька и, коротко озираясь, пошел к своей жертве. Это был, насколько можно было разглядеть, ровесник Ромы и Сани, и форма оказалась точно такой же – только на нашивке вместо скорпиона был крылатый барс. Постояв несколько секунд рядом с телом, Миша положил автомат рядом с откинутой рукой. Подумал, подхватил оружие, обтер сначала пучком хвои, потом рукавом. Положил. Еще подумал, снова схватил автомат и бережно засунул в валявшийся неподалеку пакет. Немногочисленные маслята липли к черному железу как репей к кудлатому псу. Посмотрев внутрь пакета, Миша снова вынул автомат, повесил его на плечо и пошел к остальным убитым. Глупо было бы взять один автомат, а еще три оставить.
В десятке километрах от Малого Вознесенского, на чувашской стороне, КПМ «Лазоревый» отрастил себе огромный хвост из автомобилей – зловонный и затвердевший, будто клей на воздухе. Аскар Хайруллин, возвращавшийся из Нижнего, влип в этот хвост как пьяная муха в смолу, вязко и безнадежно. Через пять сигарет понял, что вот-вот станет натуральной букашкой в янтаре. Он выскочил из «Газели», хлопнув дверцей, и устремился в голову очереди с намерением порвать руками любое препятствие. Вместо головы Аскар обнаружил тело, причем самых разнообразных, но безусловно угрожающих очертаний. Перед КПМ переминался двойной заградотряд из гаишников и военных, за спинами которых, как гигантские майские жуки и протухшие божьи коровки, неподвижной россыпью стояли бронетранспортеры и «КамАЗы» в серо-зеленых разводах. Аскар решил не лезть на рожон, а малость понаблюдать. И вскоре похвалил себя за выдержанность. Опередившие его товарищи по пробке в лучшем случае удостаивались краткого, но энергичного описания того рожна, на который они залезли – и отправлялись восвояси. А паре особенно активных автомобилистов, которые жестко попытались объяснить гаишному майору, что вообще-то следуют не по личным делам, а по казенной надобности, совсем не повезло. Майор вытребовал у обоих документы, изъял права и техпаспорта и предложил отогнать машины на обочины и успокоиться. Один из активистов все понял и испарился. Второй сорвался на крик и бросился за пошагавшим прочь майором. На пути водителя резво, как лезвие выкидного ножа, возник парень в странной форме, который легонько оттолкнул активиста – вроде как не рукой даже, а плечом – и исчез снова. Водитель осел на асфальт и принялся искать воздух распахнутым ртом. Дальше Аскар смотреть не стал, а потихонечку дал задний ход, вернулся в «Газель» и как мог тщательно заперся в ней. Телефон так и не работал – индикатор сигнала вел себя неправильно. Аскар с тоской посмотрел в сиротеющую сигаретную пачку, отложил ее подальше и достал из-за сиденья пачку журналов с недобитыми сканвордами. У него осталась всего пара журналов, когда впереди заревели дизели, а вдоль машин побежали ловкие парни все в той же форме. Они в считанные минуты сковырнули такую, казалось, непробиваемую пробку в кювет. По трассе мимо КПМ и дальше в Татарстан поползли новые «КамАЗы» и бронетехника, над которыми следовал небольшой косяк вертолетов огневой поддержки.
– Еще раз повторяю боевую задачу, – сказал майор Зелинский, без усилий одолев мелко нашинкованный рев Ми-24. – Идем не торопясь, но и не проседая, после себя грязи не оставляем, попытки сопротивления подавляем жестко, но пленных берем. И главное – с мирными поаккуратнее. Напоминаю для особо опытных: здесь не Афган и не Чечня, здесь наши люди.
Майор умолчал, что на самом деле сводная рота выполняет отвлекающий маневр, оттягивая на себя часть сил противника. Особой нужды говорить об этом не было: достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться, что проще всего добраться до Казани с северо-запада, из Марийской республики. При этом главной целью войсковой операции был не разгром лагерей террористов на мятежной территории (по оперативным данным, таких лагерей не существовало) и не сокращение промышленного, он же оборонный, потенциала республики (в его сохранении и приумножении Москва была заинтересована, пожалуй, больше, чем Казань), а отсечение загнившей татарской головы, расположенной именно в Казани. Основные силы федералов обречены были наступать из Марий Эл. А внедрение во вражескую территорию с южного (Самарская область), восточного (Башкирия) или западного (Ульяновская область и Чувашия) направлений в этих географических условиях могло быть только бонусным – чтобы не позволить татарам собрать все силы в единый кулак на севере. Ну, и чтобы в том невероятном случае, если основное наступление захлебнется, ударить по гнездовью сепаратистов с другой стороны. Впрочем, на этой стадии неприятностей не ожидалось: по московским оценкам, Казань могла поставить под ружье не более 30 тысяч человек, из которых на кадровых военных, милиционеров, контрактников, наемников и вообще полуспециалистов, взявших боевое оружие в руки хотя бы второй раз в жизни, приходилось в лучшем случае тридцать-сорок процентов. Остальные были сырым и неумелым мясом, клюнувшим на националистические лозунги и ложно понятый патриотизм. Надлежало привить им правильные понятия – хотя бы и в рамках отвлекающего маневра.
Колонна вошла в Татарстан самым обыденным образом, словно и не было здесь никакой границы. КПМ с татарской стороны, художественно обложенный бетонными блоками и мешками с песком, оказался пуст. Лишь на столбе с традиционным предложением снизить скорость под законной табличкой была примотана еще одна – здоровенный жестяной прямоугольник, с аккуратно выведенным нитрокраской лозунгом: «Республика Татарстан, демилитаризованная зона. Въезд с оружием строго запрещен и карается». Сержант Ловягин немедленно пальнул по табличке одиночным, за что старлей Парченков пообещал сделать сержанта объектом изощренного полового экзерсиса. И тут же прервал заржавшую молодежь:
– Не расслабляться!
Оклик был несправедливым: ребята были скорее напряжены, чем расслаблены. Расслабляться они начали чуть позднее, когда колонна беспрепятственно проползла первую пару километров и мертво молчавших деревушек с дурацкими названиями. Но взрыв все равно не застал их врасплох.
Тяжелая противотанковая мина, к счастью, не опрокинула головной бронетранспортер: он лишь на пару бесконечно долгих секунд задрал нос, а потом, чуть повернувшись на задних колесах, тяжело упал на передние. К моменту его падения воздух уже кипел от пуль разнообразного калибра. Стрелять особо было некуда – по сторонам был неровный луг, в сотне метров впереди – откровенно брошенная деревня. По ней и пришелся основной удар – сначала наземный, потом, когда вернулись почти слившиеся с горизонтом вертолеты, и воздушный. Зелинский скомандовал прекратить огонь лишь когда убедился, что деревня пуста. Встречный огонь оттуда никто не вел. Потери колонны ограничились сломанной рукой неудачно свалившегося с брони сержанта Ловягина, а также здоровенными шишками, набитыми экипажем БТР. Колонна замерла на усыпанной гильзами дороге, вглядываясь в деревню с нелепым названием Аксу. Деревня полыхала – очевидно, вспыхнул пропан, сочившийся из порванной снарядами нитки газопровода, тянувшейся в большинстве татарских деревень на 2-метровой высоте вдоль главной улицы. Но ни в горящих растерзанных избах, ни за поредевшими заборами не было ни одной живой души. Очевидно, население успело съехать вместе со скотом, а татарские вояки им на смену не пришли – предпочли действовать втихую, минами. Ладно, подумал Зелинский. Дальше Казани вы не спрячетесь – все равно найду. И тогда посмотрим, кто лучше воюет.
Посмотреть удалось только в третьей, если считать от административной границы, деревне. Вторая, Сердеево, встретила противотанковой миной, традиционно упрятанной в залитой битумом ямке, выстроганной в плохом асфальте (мину нашли высланные вперед саперы – уже после того, как разведчики доложили, что деревня пуста как бригантина «Мария Селеста»). Из третьей деревни, Новые Киязлы, пальба донеслась, едва разведгруппа скрылась за домами.
– Вперед! – рявкнул майор. И уже через несколько секунд:
– Стоять! Назад!
За это время колонна потеряла БТР и двух человек ранеными. Дорога и поле перед проклятыми Киязлами было, видать, давно и любовно пристреляно – так, что броня первой пары БТР запела на разные лады, едва они миновали табличку с названием деревни. Один из бортов нерешительно тормознул, второй прибавил ходу – и тут же под нос ему врубился заряд НУРСа. Бронетранспортер качнулся и зачадил как автопокрышка. Стрельба из деревни прекратилась. Никто не стрелял, даже когда экипаж и десантники неуклюже выползли из люков и побрели к основным силам колонны. Когда мимо протащили последнего, младшего сержанта Новоселова, лицо и грудь которого были жутко заляпаны подтекавшей из носа кровью, майор разжал стиснутые кулаки и сказал:
– Вертолеты сюда.
Ми-24 заходили на Киязлы трижды. Всякий раз после этого казалось, что в деревне не могло остаться не то что живых людей – вообще структур более сложных, чем забор. И всякий раз попытка пройти дальше именной таблички немедленно пресекалась огнем – то из стрелкового оружия, а то и из минометов. При этом увидеть защитников Новых Киязлов удалось лишь одному вертолетчику, рискнувшему пройти на минимальной высоте. Он успел снести защитника ракетой – но сам увернуться от «Иглы» не успел. «Крокодил» задымил, взревел, но умудрился не упасть, уйти круто в сторону и без потерь сесть на картофельном поле в километре от трассы.
Прыжки вокруг подбитого страдальца отняли почти час, затем растратившие боезапас «крокодилы» скромно удалились за пределы Татарстана. Майор решил плюнуть на реприманды и взять деревню в банальные клещи собственными силами. Когда рота расползлась вокруг Киязлов и потихонечку начала пристреливаться к гордо молчавшему противнику, явилось звено новых вертолетов. Совсем новых – Ми-28. Федералы оглядывались на необкатанные еще в бою машины, и души их пели в унисон реву лопастей. Рев накатился со стороны Чувашии, грозно и оглушительно, рухнул на татарское поле как сель – и откатился обратно, обнажив заваленный было перестук автоматов. Звено слаженно развернулось, так и не перескочив через проклятую черту оседлости, и удалилось в сторону Чувашии.
Зелинский озадаченно смотрел вертолетам вслед, когда к нему, тяжело дыша, подбежал сержант-радист:
– Товарищ майор, вас.
Майор, нетерпеливо схватил микрофон с наушником, назвал позывной и несколько секунд, прищурившись, вслушивался в то, что ему говорили. А потом заорал:
– Что?! Да они там на мозг упали, что ли? Мы только закрепились, мы же сейчас их на тряпки порвем! Какое отступать? Да пошел он на хер, главком! Зачем начинали тогда? Товарищ полковник, вы меня не пугайте, пуганый я.
Через минуту он бросил микрофон и длинно выругался. Потом плюнул под ноги и несколько секунд смотрел на пузырчатую звездочку, проступавшую в светлой дорожной пыли. Налюбовавшись, он негромко приказал:
– Комвзводов ко мне.
Радист, неловко собиравший рацию, не отреагировал.
– Сержант, твою мать, глухой? Комвзводов ко мне, живо!
Сержант ошалело отпрянул от комроты, потом развернулся и бросился бежать к ближайшему старлею, которого хотя бы знал в лицо. Он не услышал, как майор, глядя на так и неосвоенную деревеньку, пробормотал:
– Они мои кровники. Все.
Через пять минут в небо одновременно взмыли зеленая и красная ракеты. «Наш флаг», – пробормотал ополченец Нияз Салимгараев, на секунду оторвавшись от прицела (он занимал последний рубеж обороны и потому был даже не ранен – лишь сильно изгваздан и оглушен. В течение полуминуты рота Зелинского прекратила огонь и осторожно оттянулась к бронетехнике. Техника взревела, взлохмачивая асфальт, и отправилась прочь.
Ополченцы не покидали укрытий еще полчаса, пока ожившие рации не объявили отбой тревоги. Потом откапывали раненых и мертвых, потом перевязывали и считали раны. Раненых было много, убитых тоже, пропавшим без вести считался Артем Соловьев – молодой убийца из Буинска, который три года прослужил в Чечне по контракту в качестве разведчика-диверсанта, после подписания мирного договора ушел в ОМОН, быстро затосковал, уволился, вернулся домой и совсем собрался удрать в какой-нибудь Иностранный легион, но тут ему организовали войну с доставкой на дом. Он вступил в ополчение в первый же день, отказался от званий и должностей, которые ему предложили, изучив документы, лишь выторговал для себя особый статус и свободу действий. Пользуясь этой свободой, он ранним утром, когда все увлеченно окапывались по огородам, ускакал в сторону далекого леса, да так и не вернулся. Вместо него колхозники из соседней деревни привезли в прицепе трактора парня с изувеченным лицом и сломанной шеей. Из одежды на нем было только армейское белье, солдатский медальон Рамиля Шакирзянова и серебряный кулон в виде полумесяца. Эти детали и направили крестьян к ближайшему отряду ополченцев. Шакирзянова никто не признал, крестьяне даже после запугивания не признались, куда дели его одежду, документы и оружие – зато без смущения сообщили, что еще двух убитых, с нательными крестиками, только что отвезли к роте федералов. Колхозников пришлось отпустить, а Шакирзянова с почестями похоронить вместе с другими павшими ополченцами.
Никто так и не узнал, что Рамиль Шакирзянов был тем самым ульяновским десантником Ромой, так запомнившимся Михаилу Купряеву и убитым Артемом Соловьевым. А Артем Соловьев, убитый Михаилом Купряевым, и Александр Жемко, убитый Артемом Соловьевым, отправились сначала в ульяновский поселок Поливно, где располагалась 31-я бригада ВДВ, а потом, в цинковых гробах, – по адресам, откуда призывались Шакирзянов и Жемко. Руководство бригады, увидев, что осталось от головы неопознанного трупа, решило не вдаваться в подробности, сняло с тела крестик и отправило родителям Шакирзянова вместо сына его убийцу.
9
Город Москва – большой город, от этого в нем много народу.
Михаил Успенский
Москва.
20 июня
– Написал и написал, – сказал президент. – Он что, думает, я прямо сейчас его выкину, урода? Он так легко отделаться хочет?
– Да он уже всем агентствам раструбил о своей отставке, – виновато сообщил Обращиков. – Как директор ФСБ не должен был допустить, в сложившихся обстоятельствах чувствую личную ответственность и потому не могу, и все такое.
– Дураки они у тебя все, а дядя Вася? – спросил Придорогин. – Ну да хрен с ним. Казань возьмем, дальше видно будет, кому чего чувствовать. Все с сюрпризами? Что там Госдума, оппозиция, ширнармассы?
– Да в норме все, Олежек, – сказал Обращиков. – Госдума созывает экстренное заседание завтра, губернаторы пришипились – ну, мы кое-кому намекнули заткнуться, остальные сами поняли… По основным социальным группам мы накануне замер сделали – двадцать три процента категорически против применения силы во внутренних конфликтах, но только пятнадцать процентов против, когда речь идет о Татарии.
– Это репутация, – с удовольствием сообщил Придорогин. – Молодца Булкин. А «за» сколько?
– От тридцати пяти до сорока семи – в зависимости от постановки вопроса. Основные партии и движения пока формулируют свою позицию, да сформулировать что-то не могут. Коммунисты, видимо, вообще отмолчатся.
– Удивил, – сказал президент. – Они щас тихо кончают от восторга и злобы, что это я, а не они инсургентов к ногтю берут. Правые чего?
– Ждут указаний, – ответил Обращиков, стараясь не усмехаться. Трепетное отношение Придорогина к правой оппозиции он не разделял, но понимал – трудно не любить собственное детище.
– Подождут, нашу маму. А цивилизованное человечество?
– Ну, Госдеп выступил с протестом. Совет безопасности соберется – но только завтра. Бьюкенен, наверное, позвонит сегодня.
– Нехай звонит. К завтрему уже цветочки по Казани сажать будем. Теперь все?
– Почти, Олежек. Вот только… Володя звонил только что.
– Какой Володя? – спросил Придорогин.
– Мальчик казанский, Евсютин.
– Чего хотел? – равнодушным голосом сказал Придорогин.
– Да как маленький. Пришибло его все это. Чуть не плачет, ругается как таракан. Ты, говорит, Фимыч, упырь старый, и вокруг тебя все такими же будут. Крови насосутся и лопнут. Вышел он, словом. Прости меня, Олежек, кретина старого, слабака я тебе подсунул.
– Слабак бы не позвонил, – сказал Придорогин. – Ладно. Спасибо, что сказал.
Он молчал минут пять, рассматривая носки домашних мокасин. Потом украдкой посмотрел на Обращикова и снова уставился себе под ноги. Василию Ефимовичу поплохело – кокетливая стрельба глазами обычно значила, что Придорогин впал в раскрутку очередной замотанной комбинации, которая, как правило, оборачивается масштабным зихером – очевидно самоубийственным, но на поверку спасающим хитроумного Олежку. Через минуту Придорогин снова поднял голову и сдержанно улыбнулся. Обращиков понял, что дело швах, но не понял почему, и постарался улыбнуться в ответ.
– Кто там ко мне рвется? – спросил Придорогин.
– Да все, в общем-то. Я прогуляюсь?
– Ага.
– Когда возвращаться? – спросил Обращиков, про себя загадав: если скажет «Лучше бы никогда» – значит, все еще обойдется, но если вежливо попросит быть под рукой и вернуться через полчасика – значит, хана старому дурню Фимычу пришла. И тогда надо срочно мчаться в давно облюбованную глухую клинику в Митино, ложиться в палату-люкс и месяца так три-четыре лакировать верную подругу стенокардию.
– Дядя Вася, возвращаться плохая примета, – сказал Придорогин, и Обращикову чуть полегчало. – Как я с кавалерией закончу, так и возвращайся. ЦУ давать буду.
Кавалерия явилась во всей красе. Красивее всех – невпопад – был командующий внутренними войсками Валентин Маркуев, третий день пьяный от счастья, которое взяло его в плотное кольцо. С одной стороны, ВВ подошли вплотную к давно ожидаемому переименованию в национальную гвардию с естественным увеличением финансирования и полномочий. С другой, на Маркуева было возложено общее руководство операцией «Куликово поле». Маркуев был неглупым человеком и понимал, что дождался звездного часа, который пережить – и окажешься главным героем и спасителем России – это с остальных сторон.
Правда, генерал ждал другой встречи – не то чтобы пылкой, но хотя бы какой-то. Вышло странно: приглашенные генералы вошли в кабинет журавлиным клином, в клюве которого нетерпеливо трепетал Маркуев. А Придорогин внимательно рассматривал что-то за окном. Некоторое время полюбовавшись его чеканным профилем, Маркуев решился тихонько прокашляться. Придорогин повернулся к нему и задумчиво уставился куда-то в район орденских планок. Маркуев махнул на все рукой и начал докладывать. В конце концов, победителей не судят. Особенно когда победа свежа и горяча. Первые две минуты президент слушал молча, а потом, когда командующий ВВ уже приступил к итоговой части краткого отчета, началась какая-то ерунда.
– Таким образом, силами только внутренних войск мятежная территория блокирована по всему периметру, причем по основным трассам бронированные части углубились в Татарию на двадцать-тридцать километров. Потенциальные очаги сопротивления подавлены практически бескровно. Ожесточенное сопротивление противник оказал лишь в трех районах. Но благодаря грамотной тактике и поддержке с воздуха наши потери оказались минимальными: трое убитых, столько же раненых. По нашим данным, уничтожены двенадцать сепаратистов. Войска находятся в полное боеготовности и ждут только…
– Вы их что, в кислоте растворяете? – скучно спросил Придорогин.
– Кого? – испуганно уточнил Маркуев.
– Сепаратистов, – сказал президент, все так же изучая грудную клетку генерала.
– Н-никак нет, – ничего уже не понимая, пробормотал Маркуев.
– А как тогда уничтожаете? Мясорубкой? Напалмом? По-русски сказать нельзя, что ли: убили, застрелили, грохнули?
Маркуев молчал, стараясь не бегать глазами. Остальные генералы – из МВД, МЧС и Генштаба, – тоже ничего не понимали и потому боялись дышать.
– Ладно, дестроеры, – помолчав, сказал Придорогин и снова отвернулся к окну. – Чего вы там ждете только?
– Начала второго этапа операции, – выпалил Маркуев, который после стремительных лихорадочных размышлений понял, что тщательный подбор слов его не спасет – Придорогин, если захочет, докопается уж всяко. – Высадка десанта в Казань и крупные города республики будет сопровождаться стремительным наступлением наземных частей. Руководители сепаратистов не успеют ни организовать сопротивление, ни скрыться.
– Десант готов, – решился высказаться генштабист Васильев. – Нужен только ваш указ о введении военного положения и ваш приказ о начале штурма. После этого операция уложится в три, максимум пять часов.
– Дмитрий Станиславович, лет десять назад один дяденька обещал взять Грозный за час силами одной десантной бригады, – сказал Придорогин.
– Олег Игоревич, Казань, слава богу, не Грозный, а Магдиев – не Дудаев. Всю его армию этим утром положили, менты люди тихие, разбегутся, а смутьянов мы зачистим в один прием.
– И какой процент потерь вы прогнозируете? – спросил Придорогин.
– Минимальный, – поспешно сказал Васильев. Три-пять процентов в наземных частях и десанте, и под ноль – у летунов. Примерно как в серьезных учениях.
– Да я про мирное население вообще-то спрашивал, – сказал Придорогин и впервые посмотрел генералам в глаза – по очереди каждому.
– Ну, Олег Игоревич, у мирного-то вообще потерь не будет, – сказал Васильев. – Если оно мирное и дома сидит. А если выйдет на улицы с оружием – так это же враг, а не мирные.
– И это правильно, – энергично сказал Придорогин. Пару секунд подумал и добавил: – Значит, так. Ситуацию фиксируем. Внутренние остаются на занятых позициях, следят за порядком, избегают провокаций. Указы я пока не подписываю. Все свободны. Быть на местах.
Генералы ладно повернулись кругом и вышли. Ни в приемной, ни в коридоре даже посмотреть друг на друга они не посмели: вся Москва знала легенду о том, как погибла блестящая карьера первого и особо доверенного вице-премьера, вышедшего от Придорогина и в лифте пробурчавшего себе под нос что-то нелестное в адрес руководства. Впрочем, и у машин генералы не рискнули обменяться впечатлениями – пожали друг другу руки и разъехались по министерствам, полные самым скверных предчувствий.
Через две минуты после того, как они покинули кабинет, Олег Придорогин вызвал вице-премьера Романа Борисова, по привычке представлявшего в правительстве демократическую оппозицию. Через полтора часа президент подписал указ о назначении Борисова исполняющим обязанности премьер-министра и отправился в кремлевскую телестудию. Еще через сорок минут основные телеканалы который уже раз за этот день прервали трансляцию для очередного экстренного выпуска новостей. Выпуск состоял из заявления президента России Олега Придорогина об отставке.
Магдиев смотрел телевизор, сунув руки в карманы. Придорогин, лицо которого стало совсем волчьим, говорил, воткнув немигающие глаза в объектив:
– Я остановил войну в Чечне. Я пообещал, что при мне новых войн не будет. Война сегодня почти началась. Я ее останавливаю. Но вина за тридцать трех убитых человек, вольно или невольно, лежит на мне. Я не имею права оставаться на этом посту и ухожу.
– Я думал, он умнее, – сказал Магдиев.
10
Некоторые злобные остряки утверждают, будто поездом ездить еще опаснее, нежели самолетом, так как последние якобы падают именно на поезда, пытаясь использовать рельсы вместо запасного аэродрома.
Виктор Конецкий
КПМ «Север», административная граница Татарстана и Марий Эл.
8 июля
Уильям Хогарт не знал, конечно, фразы русского писателя Виктора Конецкого о злобных остряках. Но, даже не зная, он всем сердцем или селезенкой с этими остряками не соглашался. К любым, в том числе длительным перелетам он относился философски – а когда не высыпался, так и просто приветственно. Против железной дороги, однако, тоже ничего не имел – возможно, потому, что первый и последний раз ездил поездом в четырнадцатилетнем возрасте и тогда ему все страшно понравилось, а потом поводов проверить ощущения как-то не случалось. Но перспектива автомобильного марш-броска по российским дорогам министра откровенно напугала. Во-первых, Россия – слишком большая страна, чтобы передвигаться по ее поверхности. Во-вторых, Хогарт навсегда запомнил давнюю беседу с гарвардским славистом, объяснившим ему давнюю шутку про единственную беду России (дороги строят дураки).
Поэтому министру обороны, который лишь благодаря прозрачным угрозам вписался в передовой отряд миротворческих сил НАТО, под эгидой ООН развернувших операцию «Внутренний щит», очень не понравилась идея автомобильного путешествия из Москвы в Казань. Он счел необходимость донести свою настороженность и до руководителя операции бригадного генерала Юргена Фридке, и до московских коллег, кислые физиономии которых удивительно гармонировали с пышными речами. В принципе, Хогарт их понимал: никакому генералу не понравится, если в его вотчину прибудет международное начальство, которое начнет размахивать голубыми флагами и распоряжаться в самых интимных уголках твоей территории – причем по совсем разным поводам. Но любые претензии русские генералы могли адресовать только своему политическому руководству, выдавшему карт-бланш Совету безопасности ООН.
Роман Борисов, полномочия которого были неожиданно легко подтверждены парламентом, совершил вояж из Брюсселя в Нью-Йорк, а оттуда в Вашингтон, чтобы убедить мировое сообщество и его американское руководство в готовности совместными усилиями распутать узел, накрученный Придорогиным. Собеседники Борисова отнеслись к такой готовности с открытым одобрением, и исключительно проформы ради оформили намерения ООН в специальной резолюции Совета безопасности. Резолюция предусматривала введение постоянного международного контроля за «промышленными объектами и территориями России, ситуация в которых способна привести к обострению в региональных, национальных и транснациональных масштабах» и, по большому счету, на неопределенное время отменяла суверенитет России. Во всяком случае, в военно-промышленных областях. Что характерно, документ ничего не сулил Москве взамен. Но Борисов обязался его выполнять – и не прогадал. Уже на следующий день после этого котировальные комиссии по всему миру объявили о том, что российские нефтяники представили самые убедительные гарантии экологической безопасности нефти марки Urals, и возобновили ее котировку (идея брэнда Tumen временно скончалась за неактуальностью). Немедленно возобновилась и активная перевалка российского сырья в Европу, до того момента происходившая почти подпольно и малыми объемами. Министерство энергетики США выступило с заявлением о готовности уже в этом квартале начать закупку сибирской нефти – в промышленных масштабах и на условиях полной предоплаты. А председатель трибунала по правам человека в Гааге очень кстати выступила с заявлением, в котором сообщила, что оперативное расследование событий в российской провинции Татарстане показало: случившееся там не подпадает под критерии, могущие вызвать интерес международного правосудия – соответственно, бывший президент России Олег Придорогин и его сотрудники не будет подвергаться никаким преследованиям.
Словом, пышность генеральских речей была оправдана куда больше, чем кислые гримасы. В конце концов, русские могли расценивать визит Уильяма Хогарта как жест вежливости и неподдельного интереса к своей великой стране – и утешиться еще и этим. Тем более, что повод для проявления интереса Москва дала сама, не справившись с крохотной Казанью. Слава Богу, у русского медведя хватила ума для того, чтобы не устраивать кровавую баню посреди страны, а пригласить опытных международных чистильщиков. Фридке прошел Ирак и Афганистан, где прославился умением находить общий язык с мирным населением и уговаривать местных полевых командиров выдавать наиболее одиозных вождей для показательных судов. Откровенно говоря, только перед ним Хогарту и было неловко строить из себя кисейную барышню, убоявшуюся затяжных переездов. Но в ходе оживленных переговоров с русскими Уильям об этом позабыл.
Сначала русские сообщили, что в Казани просто нет аэропорта, способного принять тяжелые транспортники с «голубыми касками» и техникой. Хогарт указал, что у него другие данные. Тогда генералы объяснили, что аэропорт, безусловно, есть, но все ВПП, пригодные для приема аппаратов тяжелее «Сессны», находятся в долгосрочном ремонте. Хогарт, сдерживая улыбку, снова сослался на иные данные. И только после этого генералы признали, что бирюк Магдиев как в последний месяц распорядился закрыть аэропорт для всех полетов – опасаясь, видимо, прибытия недружественных бортов, – так и сохранил это распоряжение в силе по сей день. Распространив его с самолетов на все летательные аппараты, вплоть до легких «стрекоз» и дельтапланов – а с Казанского аэропорта на всю территорию Татарстана.
Зато через десяток минут выяснилось, что очень приличный аэропорт Нижнего Новгорода, а также администрация окружной столицы с восторгом примут и самолеты, и их экипажи с пассажирами, которые смогут отдохнуть перед последним броском на юго-восток. Хогарт внимательно изучил карту, справился о состоянии дорог, потом переговорил с Фридке о его транспортном парке – и назвал такой вариант оптимальным.
Он не ошибся. Фридке передвигался по подведомственной территории на совсем особенном каком-то Hummer, внутри отделанном почти как лимузин застенчивого миллионера. Впрочем, Хогарт за последний год успел хорошо понять, что такое Hummer и Humvee, и потому радостно воспользовался предложением главного нижегородского чиновника, представлявшего президента России сразу в нескольких окрестных регионах (с такой ветвью власти Хогарт сталкивался впервые, ну да умом Россию не понять). Главный человек, очень хорошо говоривший по-английски, любезно уступил Хогарту свой Lincoln, на котором поездка в Казань приобретала последние черты комфортного путешествия. А Хогарт за какую-то пару минут уговорил Фридке составить ему компанию, а военно-полевая техника пусть катится следом.
Поездка получилась чудесной. Дорога оказалась на удивление приличной, регулируемая электроникой подвеска сглаживала немногочисленные выбоины в странном русском асфальте, хороший кондиционер спасал от июньской духоты, а герметичность салона – от рева идущей следом автоколонны.
Но в конце концов Хогарту надоела и светская беседа, и русская водка, рюмочкой которой они с Фридке встречали каждую пройденную сотню километров. На третьей сотне Уильям решил остановиться, испугавшись закосеть и смазать торжественную встречу. Как она будет выглядеть, он представлял себе слабо. Возможно, по-восточному пышно, как в Кабуле, спасенные жители которого встречали миротворцев бешеными криками и плясками. А может, как в каком-то фильме из русской жизни – там крепкие скуластые девушки выносили навстречу героям полотенце с круглым темных хлебом. Хогарт пообещал себе, что в этом случае обязательно попробует этот хлеб, что бы ни говорил его диетолог, третий год мучающий министра различными холестериновыми ужасами.
С мыслями о девушках и о грубой, но сытной еде Хогарт задремал. Проснулся он от того, что Lincoln явно сбавил ход и вскоре остановился совсем. К этому времени совсем стемнело, а в лобовое стекло колючей звездой светил прожектор. Хогарт, прищурившись, попытался что-нибудь разглядеть, а когда это не удалось, решительно выбрался из машины и пошел на свет. Тут его слегка качнуло, хотя голова была совершенно ясной. Это рассмешило министра, но он заметил, что к выстроившемуся впереди отряду миротворцев подходит какой-то туземец, обошел ребят и поспешно принял серьезный вид.
Туземец был одет в камуфляж и снабжен коротким штурмовым автоматом неизвестной Хогарту конструкции. За спиной туземца был закрытый шлагбаум, справа – полутораэтажная кирпичная коробка с нелепо застекленным верхом – видимо, таможня или пункт полицейского надзора. Больше он ничего разглядеть не сумел, потому что вооруженный туземец подошел вплотную и что-то сказал.
– Добрый вечер, – ответил Хогарт, но сообразил, что непристойным образом тянет одеяло на себя, огляделся, обнаружил стоящего среди миротворцев Фридке и жестом попросил его представиться и объяснить парню диспозицию.
– Добрый вечер, – сказал и Фридке. – Вы говорите по-английски?
Туземец, оказавшийся светлым шатеном вполне европейского вида, что-то ответил, бесцеремонно изучая гостей. Тем показалось, что в ответе мелькнули слова motherfucker, а Фридке еще, кажется, уловил фразу Hnde hoch. Это ему не слишком понравилось, однако он вежливо осведомился:
– Sprechen Sie Deutsch?
– А-а, – явно с отрицательной интонацией ответил камуфлированный хам. Некоторое время он без видимого уважения рассматривал собеседников и вытянувшуюся за их спинами колонну, потом еще что-то сказал, дернув пальцем в сторону пластикового удостоверения, висевшего у Фридке на груди.
– Минуточку, – сухо сказал генерал и шепнул что-то в спрятанный под подбородком микрофон. Через несколько секунд к ним подбежал здоровенный рыжий сержант. Он лихо козырнул и вопросительно уставился на начальство.
– Стейкман, пожалуйста, помогите нам найти общий язык с этим джентльменом, – попросил Фридке.
Стейкман кивнул и, протянув руку полицейскому, что-то затараторил.
– Вагалейкум салам, – неожиданно ответил полицейский, не отвечая на рукопожатие.
Стейкман явно растерялся, Фридке столь же явно начал вспоминать арабские слова, а Хогарт принялся лихорадочно вспоминать, что Майер и Кларк говорили про влияние «Аль-Каиды» на российских мусульман. Но тут туземец улыбнулся и сказал что-то, успокоившее Стейкмана. Тот облегченно заржал и опять что-то затараторил. Полицейский коротко ответил. Стейкман повернулся к Фридке и сказал:
– Он требует документы, подтверждающие наше право проехать колонной на территорию Татарстана.
– О кей, – сказал генерал. – Переведи ему. Вот мое удостоверение. Вот, – он полез в планшет, – копия миротворческого мандата ООН, выданного мне как руководителю подразделения. А вот приказ их президента Борисова оказывать нам всяческое содействие.
Полицейский выслушал все с выражением раздражающей иронии на лице и что-то коротко уточнил. Стейкман ответил с явным возмущением. Полицейский сказал что-то про Татарстан и про Магдиева.
– Он требует разрешение его непосредственного начальника из местной полиции или Магдиева, потому что Москве, говорит, мы как бы не подчиняемся.
– Как бы? – переспросил Хогарт.
– Да, как бы. Так и сказал, – ответил Стейкман, нервно покусывая губу.
Фридке раздраженно сказал:
– А он не боится, что мы сейчас как бы сквозь него проедем и всю его глупую башку размажем по асфальту?
– Переводить? – спросил Стейкман.
– Не надо, – хмуро покосившись на дернувшегося Хогарта, сказал Фридке.
– Генерал, позвольте, – попросил Хогарт, взял Стейкмана за рукав и сказал: – Сержант, вас как зовут?
– Натан, – сказал Стейкман.
– Натти, объясните этой деревенщине, что я – министр обороны США, страны, которая не дала русским сожрать их вольнолюбивую, великую, хрен собачий, республику. Что мы пришли гарантировать мир и благоденствие, что без нас Москва опять пойдет убивать. Вот таким образом. Сможете?
– Постараюсь, – сказал Стейкман, повернулся к заскучавшему офицеру, еще секунду покусал губу и заговорил. Полицейский слушал секунд двадцать, потом сделал ладонью округлый жест, словно выхватывая и сминая листок из блокнота, обернулся к Фридке и сказал по слогам:
– А-ус-вайс.
– Да пошел он, – вспылил генерал, круто развернулся, потом опять повернулся и сказал Стейкману:
– Переведи: мы трогаемся и едем. Не отойдет – его беда.
И направился к своей дверце.
– Стоп, – сказал полицейский и высоко поднял правую руку. Из-за неказистого кирпичного дома прилетел оглушительный грохот, следо за которым на шоссе валко выползли два огромных танка вполне современного вида. Перегородив шоссе, они неторопливо развернули башни, уставив жерла пушек на колонну.
Хогарт просто слегка поплыл от столь сюрреалистичной реализации мечтаний о девушках с караваем. А Фридке, похоже, совсем взбеленился. Он подскочил к полицейскому и заорал:
– Да что вы делаете, уроды чертовы?
Полицейский, не дожидаясь перевода, ответил, тоже повысив голос. Стейкман сказал:
– Говорит, это наш дом. Кого не хотим, не пустим. Так что, говорит, даже не надейтесь, а валите, пока целы.
– Да кто ты такой, умник? – поинтересовался, подумав, Фридке.
– Капитан Закирзянов, – вполне разборчиво ответил полицейский.
Глава шестая
1
Поставил на высоком чердаке пулемет
И записал в дневнике: «Сюда никто не войдет».
Илья Кормильцев
Казань.
8 июля
На интервью СNN Магдиев согласился практически сразу. Правда, его очарование комплиментарным вопросом Al-Jazeera так и не прошло – напротив, усилилось, когда в Духовном управлении мусульман Татарстана и Казанском исламском университете ответственно подтвердили, что Магди действительно считается мусульманским мессией – последним пророком, явившимся, чтобы возглавить решающую битву против сил зла. Поэтому татарстанский лидер поначалу предложил пригласить на беседу и катарский телеканал. Но фраза Летфуллина «Война – это эксклюзив CNN» Магдиева сразила. Он повторил ее дважды на разные лады, явно смакуя и бормоча «Вот ведь inde в чем дело», потом попытался было попросить не каркать насчет войны-то, но передумал и легко назначил встречу на раннее утро вторника. Легкость была поддельной: Летфуллин не знал, что накануне Гильфанов, искусно вскормивший в вожде обильные зерна паранойи, предоставил тому подробную справку на Ричи Кармайкла, основного «бомбиста» CNN, делающего интервью с мятежными лидерами из самых горячих точек. Справка была подробной до выпендрежа. Нелюбовь журналиста к сокращению «Дик», восходившую к неприличной шутке по поводу достоинств Кармайкла, Танчик принял со снисходительным сочувствием. А строчка о свингерских привычках телезвезды спровоцировала сначала расспросы президента по поводу свингерства, потом его брезгливое брюзжание. Зато Магдиев зарядился уверенностью в том, что штатным Джеймсом Бондом с лицензией на убийство Кармайкл точно не является.
Процедура подготовки к разговору получилась вполне клоунской: сперва долго ставили свет, потом пересаживали собеседников, чтобы Кармайкл на фоне Булкина не выглядел совсем пигмеем, затем переставляли свет с учетом пересадки собеседников. Специально привезенный из Сиэттла осветитель (он же оператор и режиссер) истопал весь президентский кабинет и исфакал каждый пройденный дюйм. В конце концов притомившийся начальник президентской охраны Кадыр Галимов просто придвинулся вплотную к сиэттльцу и принялся прилежно ходить за ним на полуметровом расстоянии, серьезно рассматривая голову лайт-техника. Тот занервничал и ко всеобщему облегчению спешно завершил хождения по мукам, воткнув чудовищные агрегаты примерно там, где они и были на первой стадии подготовки к съемке.
Эта возня съела минуты, отведенные Кармайклом для предварительного трепа, призванного расслабить собеседника и приучить его к камере. Зато Летфуллин все-таки решился и, подойдя к Магдиеву, тихонечко попросил его по возможности не употреблять татарских слов, в частности, местоимения «tege», чтобы не сводить с ума переводчика. Магдиев страшно удивился и принялся было выяснять, когда это он говорил «tege», но тут Кармайкл сделал глаза ромбом, а явно озлобленный сиэттлец начал обратный отсчет на пальцах.
Кармайкл был молодца: превратил получасовое, а значит, неудобоваримое интервью в жесткое и постоянно поворачивающееся новой гранью шоу. Тем весомее – статям под стать – были заслуги Булкина. Тот, на взгляд Летфуллина, вышел за рамки, поставленные накануне, лишь однажды. Договаривались никак не дразнить американцев, но и не перехваливать, а отзываться о них спокойно и уважительно, тут же предельно четко обозначая позицию Татарстана. А Магдиев увлекся.
– Простите, Ричард. Я могу тоже спросить вас? – поинтересовался он, когда Кармайкл перешел к роли американцев в благополучном решении конфликта. Получив согласие, президент спросил: – По-вашему, кто одержал победу во Второй мировой войне?
– Хм… Я всегда считал, что победу одержала антигитлеровская коалиция, – осторожно ответил Кармайкл. – Я надеюсь, что иная точка зрения еще не восторжествовала?
Магдиев помедлил, слушая запнувшегося переводчика, потом оживился:
– Вот, Ричард. Ваш ответ очень, как сказать… корректен. Но эту корректность, вы знаете, поддерживают не очень многие люди. Человек, который посмотрит американский фильм про войну – почти любой фильм, а их ведь много… Так вот, если кто посмотрит кино про Отечественную, то будет уверен, что победили там американцы. И воевали с японцами, а потом уже с фашистами. А Советский Союз был то ли на подхвате, то ли вообще за немцев.
Кармайкл хотел что-то сказать, но Магдиев, с улыбкой вскинув ладонь, продолжил:
– А у нас, наоборот, многие считают, что Америка вступила в выигранную нами войну, страшную войну, вы знаете… только в последний момент. И только для того, чтобы поучаствовать в разделе Европы. И вот это появление над поверженным уже врагом позволило Штатам рассказывать, долго и красиво, о своей великой победе.
Это, конечно, абсолютно неверный взгляд. На самом деле США здорово помогли Советскому Союзу – и машинами, и тушенкой, и высадкой во Франции, до которой мы еще не дошли (Летфуллин закрыл глаза, и его мысли уплыли протяжным стоном). Я больше скажу, это совершенно здравая и стратегически правильная позиция – ввязаться в бой, когда силы противников истощены, и опрокинуть, tege, того, кто менее красивый. Но вот то, что люди по-разному смотрят на те события, тоже ведь некрасиво. И я не хотел бы, чтобы так же некрасиво получилось с сегодняшней ситуацией. А в ней роль США и мирового сообщества в целом очень трудно, tege, переоценить. Поэтому я бы хотел, как это говорил один из президентов России, чтобы мухи были отдельно, а котлеты отдельно. Прежнее руководство Российской федерации попыталось нарушить конституционные права многонационального народа Татарстана. Народ при поддержке мирового сообщества и США дал отпор узурпатору. Узурпатор отказался от намерений. Все. Инцидент исчерпан.
– Вы уверены в этом? Но ведь так не считает мировое сообщество, которое решило сохранить стабильность в центре евразийского континента с помощью международных миротворческих сил. Так не считает даже новый глава России Борисов – он дал согласие на развертывание этих сил в потенциально взрывоопасных регионах.
– Я хочу подчеркнуть, что Татарстан очень признателен мировому сообществу за то, что оно позволило перевести наш, tege, нервный диалог с Москвой, я скажу, в нормальную рабочую плоскость. Я думаю, в новых условиях мы быстро обнаружим точки соприкосновения, и они позволят нашему вековому братству одолеть минутное помешательство.
Кармайкл кивнул и с видом профессионального каталы, выкидывающего пятого туза, сообщил:
– Насколько я знаю, буквально с минуты на минуту в Татарстан должен прибыть министр обороны США Уильям Хогарт, чтобы лично выступить гарантом нормализации диалога, о котором вы говорите. Считаете ли вы, господин Магдиев, что представитель Соединенных Штатов действительно сможет ускорить нормализацию обстановки в регионе?
Магдиев секунду смотрел на Кармайкла, потом медленно сказал:
– Нет, не считаю. Именно поэтому, Ричард, министр Хогарт, как и любой другой официальный представитель, который не получил приглашения от руководства Республики Татарстан, не прибудет сюда. И не будет выступать в каком бы то ни было качестве. И именно поэтому военизированная колонна во главе с министром Хогартом стоит сейчас на административной границе Татарстана, и дальше не пройдет.
– Но почему? – после ответной паузы изумился журналист.
– Потому, Ричард, что мы не для того боролись с одним ярмом, чтобы подставить шею под другое.
Жалость к переводчику вытеснила из головы Летфуллина восхищение Булкиным, без запинки и акцента выговорившим «каком бы то ни было». Но отвлекаться было некогда: начиналось самое интересное.
– Господин президент, не могли бы вы объяснить, что вы имеете в виду? – попросил журналист.
Читать бесплатно другие книги:
