Берия. Арестовать в Кремле Сульянов Анатолий
Но далеко не все члены ЦК мыслили критически и конструктивно. Каганович, защищая Сталина и все, что связано с ним, сказал: «Верно, что это был перегиб в смысле культа личности… Но это не значит, что мы должны сделать крутой перегиб в другую сторону, в сторону замалчивания таких вождей, как Сталин… Сталин — великий продолжатель дела Ленина, Маркса, Энгельса. Сегодня мы должны полностью восстановить законные права Сталина: именовать великое коммунистическое учение — учение Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».
Зал притих, осмысливая услышанное: люди, прибывшие из глубинок страны и привыкшие слышать о Сталине только хорошее, воспрянули, особенно после того, как Андрей Андреев, долгие годы находившийся в составе Политбюро, поддержал Кагановича: «Появился откуда-то вопрос о культе личности. Почему встал этот вопрос? Ведь он решен давным-давно… Миллионы людей знают, какое значение имеет гениальная личность, стоящая во главе движения, знают, какое значение имели и имеют Ленин и Сталин».
— Правильно! — выкрикнул из президиума маршал Ворошилов. — Сталин привел нас к победе!
Выступавшие разделились: одни, поддерживая Кагановича, Ворошилова, Андреева, рьяно защищали Сталина и стиль его руководства; другие резко критиковали Сталина, его соратников за принижение роли партии в руководстве страной, за отсталость сельского хозяйства, упущения в обеспечении народа самым необходимым («До каких пор люди будут ходить в телогрейках и кирзовых сапогах?»).
Хрущев то изредка качал головой, когда выступающий хвалил все, что было в прошлом, то усердно кивал, поддерживая тех, кто говорил о бедах людских, тысячах невинно осужденных трудящихся и интеллигентов. Он опасался одного: постановление Пленума, им и его людьми подготовленное, могут «зарубить», потребовать коренной переделки, а значит, ослабить его критическую направленность. «Идет настоящая борьба нового со старым, — размышлял Хрущев. — Время больших переломов еще не пришло. Надо готовить людей. Их собственное мнение, их оценки прошлого еще не вызрели. Люди привыкли верить только тому, что говорят вожди…»
Берия критиковали зло за все его зверства, за массовое уничтожение людей, но все это обставлялось так, что он один распоряжался судьбами миллионов людей, а Сталин будто бы находился в стороне. Берия принимал решения, Берия определял списки, по указанию Берия людей уничтожали или ссылали в Сибирь и на Колыму. Сталина заметно выгораживали. «Оно и понятно, — размышлял Хрущев, — окружение вождя не хотело критики своего лидера, не хотело обнародования массовых преступлений перед народом, — оно боялось правды. Но рано или поздно, а правда свое возьмет. Нужно время. Не сказать народу всего того, что было, — совершить новое преступление. Надо набраться терпения до очередного съезда партии». Он слушал текст постановления и радовался тому, что правда о Берия, его кровавом окружении осталась на страницах постановления. «Министерство внутренних дел фактически вышло из-под контроля партии и высших органов государства, приобрело непомерно большие права, в нарушение Конституции СССР присвоило себе не свойственные ему судебные функции, создавая тем самым возможность незаконных репрессий»…
Для тех, кто выполнял охрану Берия и вел следствие, многое было ясно, но для всего народа это сообщение было неожиданным; совсем недавно Берия стоял на трибуне Мавзолея рядом с руководителями партии и государства, приветственно махал рукой, а теперь — враг советского народа. Столько лет работал бок о бок с товарищем Сталиным и на тебе… Поди разберись, что к чему…
Отказываясь от дачи показаний, в один из дней Берия потребовал встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Ворошиловым.
— Я — член Президиума Верховного Совета СССР!.. — кричал и топал ногами Берия. — Меня никто не выводил из состава Президиума Верховного Совета! Это беззаконие! Я — депутат Верховного Совета!
Истерика продолжалась долго. При появлении дежурного офицера Берия сказал:
— В знак протеста я объявляю голодовку! Вы ответите за все это! — Берия бросил в офицера тарелкой с пищей.
Снова пришлось идти усмирять разбушевавшегося арестованного, откровенно побаивающегося только Батицкого.
— Я требую! — продолжал кричать Берия. — Это беззаконие!
— Ну, тихо! — Батицкий поднял крепко сжатый огромный кулак. — Ведите себя пристойно, как депутат Верховного Совета. А насчет беззакония, — Батицкий приблизился к Берия, пронизывая его своим свирепым взглядом. — Давайте вспомним отдельные, как говорят, фрагменты вашей жизни. Вы подписали в октябре 1941 года телеграмму в Куйбышев о расстреле двадцати пяти человек высшего командного состава Красной Армии! Из них три заместителя наркома обороны. Вы? Что молчите? Отвечайте!
— Это было указание высшей инстанции! — пытался оправдаться Берия (он не называл фамилии Сталина, прятал ее под словом «инстанция»). — Я к этому делу непричастен.
— А триста командиров Красной Армии, расстрелянных в Москве и под Москвой в том же октябре сорок первого года? Тоже, скажете, «указания инстанции»? И не смейте оправдываться!
— Я… я… объявил голодовку… Вы не имеете права меня здесь держать!
— Черт с вами! Подыхайте с голоду! Но если будете орать, угрожать, стучать в дверь, — мы наденем на вас смирительную рубашку и привяжем, как собаку, к тому крюку. — Батицкий показал на торчавшую из стены железную скобу.
— Не имеете права! — взвизгнул Берия.
— А вы кидаться табуретками, тарелками в офицеров имеете право? Попробуйте у меня! — Батицкий погрозил арестованному своим большим, покрытым густыми волосами кулаком и вышел из комнаты.
Несколько дней Берия демонстративно отказывался от пищи, с закрытыми глазами лежал на койке, на вопросы следователей не отвечал, разговаривать с охраной отказывался. В конце десятого дня, шатаясь от слабости, обросший, с впалыми глазами подошел к двери и постучал.
— Я хочу сделать заявление прокурору.
Руденко находился рядом, в здании штаба округа, занимаясь изучением хода следствия, документов допроса, показаний свидетелей. Узнав, что его хочет видеть Берия, Роман Андреевич оставил заваленный документами стол и пришел в комнату арестованного.
— У меня к вам есть заявление, — начал Берия.
— Я слушаю вас. — Руденко достал ручку и блокнот.
— Дело в том, что я являюсь членом Президиума Верховного Совета СССР и прошу встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Климентом Ефремовичем Ворошиловым для устного заявления. Я также являюсь заместителем председателя Совета Министров СССР и прошу встречи с товарищем Маленковым. Все мои просьбы оставлены без внимания. Я заявляю протест и отвод следователям. Нельзя нарушать советские законы! Вы — прокурор и обязаны следить за исполнением нашей Конституции и законов. У меня все.
— У вас имеются какие-либо заявления и претензии к содержанию, питанию, процессу допросов? — спросил Руденко, скользнув по осунувшемуся лицу совсем недавно самого грозного и всесильного министра; голодовка не особенно сказалась на тучном, рыхлом теле Берия, следы ее больше отразились на потускневшем, помятом лице.
— Нет! — отрезал Берия.
— Что касается вашей просьбы о встрече с товарищами Ворошиловым и Маленковым, — Руденко выждал, пока Берия вставал с койки, — то я сообщу об этом соответствующим руководителям. О следователе тоже будет принято решение. Я бы хотел просить вас воздержаться от голодовки.
— Это мое право! — Берия зловеще блеснул очками-пенсне.
— Приходится напомнить вам о том, как по вашему указанию ни в чем невиновных, арестованных НКВД людей, объявивших в знак протеста голодовку, «кормили» с применением силы, вплоть до введения физраствора в задний проход.
— Я не отдавал никаких на этот счет указаний! Это выдумка!
— А ваш приказ относительно коллективной голодовки в знак протеста против издевательств, избиений, завышения норм выработки на лесоповале в «предприятии 48/2» ГУЛАГа?
— Какой приказ? — спросил Берия.
— О расстреле всех, кто объявил голодовку.
Берия на мгновение растерянно развел руки, но тут же спохватился.
— Не знаю… Не помню…У ГУЛАГа были свои руководители. У меня нет больше вопросов. — Берия отвернулся и сел на массивный табурет, давая понять, что он больше не нуждается в присутствии прокурора. Руденко дал знать, дверь открылась, и он вышел.
Через двое суток Руденко сообщил Берия о нежелании Ворошилова и Маленкова встречаться с ним. Берия выслушал Руденко с недоверием и площадно выругался…
Руденко, начав допрос, вскоре убедился, что по-прежнему Берия отказывается давать показания:
— Я категорически заявляю: никаких показаний я давать не собираюсь! Надо на репрессии смотреть шире — нами руководила инстанция, и мы были бессильны изменить что-либо. Я лично списков на репрессии не подписывал!
Руденко обладал отменной профессиональной подготовленностью и не менее отменной выдержкой, понимая, что Берия будет продолжать валить вину то на инстанции, то на заместителей, то на обстановку. Прокурор знал уже о многом и обладал редкими документами, но представлять их обвиняемому пока не спешил.
— И по так называемому «ленинградскому делу» вы не признаете своей вины?
— Все это делалось по указанию инстанции!
— И допросы с пытками и избиениями тоже? — спросил Руденко.
— О таких допросах я ничего не знаю, — голос Берия стал тише, и сам он постепенно сник, опустив плечи.
— А вот подписанная вами телеграмма об усилении физического воздействия на Кузнецова, Попкова, Капустина! — Руденко, не выпуская из рук раскрытой папки с подшитыми в ней документами, протянул ее Берия. — Узнаете почерк?
Берия отвернулся и долго молчал.
— Это было трагическое исключение. Но я просил бы присоединить к делу мой приказ начала тридцать девятого года об отмене физического воздействия при допросах! Я принял НКВД в состоянии беззаконного ведения процесса допросов. Арестованных избивали изощренными методами. Я запретил это!
— Да, этот приказ в деле есть. К сожалению, он действовал очень короткое время. Еще вопрос. С какой целью вы добивались в ЦК и в Президиуме Верховного Совета амнистии уголовникам в марте — апреле текущего года?
— Смерть вождя обязала нас пересмотреть сроки заключения многих осужденных. Осужденные искренне сожалели о безвременной его кончине. Я получил сотни писем от осужденных. Надо было как-то помочь им вернуться к нормальной жизни. — Берия объяснял принятое решение довольно спокойно и рассудительно, и ему казалось, что Генеральный прокурор был убежден в необходимости массовой амнистии.
— Но почему же вы в проект Указа не вписали статью 58 УК РСФСР? Почему ни один осужденный по политическим мотивам не был амнистирован? Более того, в это же время расстрелы продолжались. Вот акты, донесения.
— Почему же! «Дело врачей» было прекращено!
— Все это так. Но я повторяю вопрос о политических заключенных: они не были амнистированы. Все они оставались в местах заключения. Только единицы вернулись домой после вмешательства секретарей ЦК, членов правительства. И еще вопрос, — продолжал Руденко, — поясните, пожалуйста, назначение еще одной тюрьмы — «Особой».
— Вы об этом спросите у… — Берия умолк на полуслове, но, подумав, продолжил, — у Комитета партийного контроля, МВД «Особой тюрьмой» занималось мало. Там допрашивали политических заключенных партийные следователи — ответственные контролеры и члены Политбюро. — Берия не назвал тех, кто создавал ее и фактически руководил ею: Маленков, Андреев, Шкирятов. Об этом следствие узнает несколько позже…
Берия продолжительное время молчал, позже, сославшись на головную боль, отказался от дачи показаний, отвернулся, придвинул табурет к стене и затих.
Препирательства, требования арестованного о вызове все новых и новых свидетелей, отказы от дачи показаний чередовались с шумными непристойными выходками, оскорблениями следователей, истеричным криком; сцены притворства по мере накопления следственного материала стали реже. Росло число свидетельств, фактов, признаний, показаний сотрудников МВД, а вместе с ними росло число томов «дела» — их стало более пятидесяти. Многие страницы объяснительного заключения нельзя было читать без содрогания и слез… Жертвы беззаконий взывали о помощи с каждого листа, с каждой строчки…
Параллельно велось следствие по делу самых близких приспешников «железного наркома»; они тоже пытались свалить вину то на призрачные инстанции, то, после перекрестных допросов, на своего шефа…
39
Владимир Георгиевич Деканозов после прибытия Берия из Баку в Тбилиси в 1922 году был назначен начальником секретно-оперативной части ГрузЧК (СОЧ). Но Деканозов рвался на самостоятельную работу и вскоре был назначен начальником ГПУ Абхазской республики, где с первых дней «обнаруживает» «гнезда» контрреволюционных групп и организаций. Приемы «раскрытия» стары, как свет, — шантаж и запугивание.
Однажды в ГПУ к Деканозову был вызван ответственный работник аграрного сектора Николай Федорович Агапов. Расспросив о делах, Деканозов намекнул о наличии в аграрном секторе шпионов и вредителей.
— Да, да, не удивляйтесь! Вы — близорукий в политическом отношении человек! Урожаи не растут, скот в колхозах гибнет от вредительства. Так?
Агапов недоуменно пожал плечами. «Скот в самом деле дохнет, — подумал Агапов, — но не от вредительства, а от отсутствия кормов, поздно начали косить траву — опоздали, да и работают люди из-под палки».
— Руководители хозяйств потакают бездельникам, сами встали на путь вредительства! — наседал Деканозов. — Вот список вредителей. Подпишите.
Взяв список, Агапов прочитал фамилии и удивился: подавляющее большинство незнакомы ему.
— Я не могу подписать. Я не знаю этих людей.
«Беседа» длилась несколько дней, после которых Агапов, сломленный морально и физически, снова предстал перед Деканозовым.
— Вы — русский. В Абхазии местные руководители за вас не заступятся. Семья будет выброшена на улицу, жена арестована. Против вас будет создан материал, и вас расстреляют. Мы предлагаем вам самый простой вариант: подпишите этот список и поедете домой. Никто знать не будет о том, что вы были у меня.
Душа Агапова разрывалась на части: «Как же можно оговорить ни в чем не повинных людей, которых и в глаза не видел, а те, которых знаю, — труженики, самые что ни на есть простые крестьяне от сохи. Как же я им в глаза смотреть буду? Покарает меня Всевышний самой тяжелой карой».
— Не могу! — взмолился вздрагивающий всем телом Агапов. — Совесть заест, ей-богу, не могу. Пощадите — жена больная, детишки маленькие.
— Совесть, говорите… А как же быть с тем, что вокруг нас с вами враги! Где же ваша совесть? Вы разве не видите, что делается в колхозах?
— Обещали трактора, а их нет. Коней забрали, пахать не на чем.
— Коней направили в Красную нашу Армию. Разве мы можем без Красной Армии? Нет! Кругом враги-империалисты, буржуи ждут того часа, когда мы ослабнем! Вы это понять можете?
— Дайте ночь на раздумье, — попросил Агапов.
Деканозов согласился, поместив Агапова в камеру, по соседству с которой всю ночь велись пытки, доносился раздирающий душу крик, слышались вопли истязуемых.
Утром, едва дойдя до комнаты начальника ГПУ, Агапов тяжело опустился на стул и молча подписал материалы допроса и список незнакомых ему людей из разных мест, в том числе из Ростова и Тбилиси…
С переходом Берия на должность секретаря ЦК КП(б) Грузии Деканозов вскоре становится секретарем ЦК по транспорту, а в 1938 году он уже работает наркомом пищевой промышленности. Деканозов представлял собой типичного руководителя тех лет, неглубоко разбиравшегося в экономике, управленческой работе, системе взаимодействия между различными отраслями народного хозяйства. Единственным качеством руководителя он считал твердость в принятии решения. Он не прислушивался к мнениям других, жестко спрашивал с заместителей, не позволял выносить сложные проблемы на обсуждение, полагаясь лишь на свои знания и опыт. Неугодных, пытающихся иметь свое мнение людей безжалостно определял во «враги народа» со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Он ни в чем не противоречил своему шефу и безропотно шел туда, куда указывал Берия. С переходом Берия в НКВД СССР Деканозов, по указанию Лаврентия Павловича, покидает большой пост в Грузии и едет вслед за своим патроном на должность начальника пятого (иностранного) отдела наркомата внутренних дел СССР. И сразу приступает к чистке аппарата, фальсифицируя десятки дел на сотрудников, принимая участие в ночных допросах, истязаниях терявших силы людей.
Вот что показал в процессе следствия по делу Берия И. Боровой. «2 декабря 1938 года меня арестовал Деканозов. Началось следствие. Следствие вел Мальцев, который сразу потребовал:
— Дай показания о своей антисоветской деятельности!
Я не вел никакой антисоветской деятельности и потому ничего не мог ответить Мальцеву. Меня начали зверски избивать. На одном из допросов мне пробили барабанную перепонку правого уха.
Потом появились Берия, Деканозов и Меркулов и тоже били резиновыми дубинками.
— Меня завербовал, — соврал я, — заместитель начальника пятого отдела ИНО (он уже сидел). — Я едва мог говорить, едва держался, чтобы не упасть. Видя мое состояние, Берия, обращаясь к Меркулову и Деканозову, сказал:
— Кончайте бить! Он уже сознался.
Назавтра я отказался от показаний. Следователь Калинкин бил две недели, пока я не написал, что был завербован Сольцем А. А. в правотроцкистский блок.
Почему меня арестовали и выбивали нужные им показания Берия и Деканозов? Я в 1922 году работал в ГрузЧК и многое знал о Берия, о его службе в мусаватистской контрразведке».
Деканозов старался, и он через семь месяцев, по рекомендации Берия, назначается заместителем наркома иностранных дел, — Берия нужны в ведущих ведомствах свои люди, его глаза и уши.
Осталось загадкой одно обстоятельство: неожиданно, по требованию Сталина, в сорок седьмом году Деканозова освобождают от обязанностей в МИДе, но при активном содействии Берия «непотопляемый авианосец» Деканозов назначается на руководящую работу в Главное управление советского имущества за границей (ГУСИМЗ). Недолго продержался этот многоцелевой, номенклатурный, с весьма посредственными способностями работник, — его снимают с поста руководителя, но его вновь спасает Берия. На этот раз Деканозов получает должность в радиокомитете, а вскоре, почувствовав свою полную непригодность, приходит к шефу и просит о содействии в получении персональной пенсии. Шел март 1953 года.
— Какая пенсия! — удивился Берия. — Иди министром внутренних дел Грузии. Там нужно навести порядок!
По пути в Грузию Деканозов изложил в карманной записной книжке свое жизненное кредо. «Работать только в системе ЛПБ» (Л. П. Берия. — А. С.). И сразу же Деканозов, зная о скоротечности поступающей к Берия информации, на очередном партийном собрании МВД Грузии произносит панегирик в честь своего шефа: «Чекисты Грузии могут гордиться, что работают под руководством славного сына Грузии, боевого министра Лаврентия Павловича Берия!»
С первых дней пребывания на посту министра внутренних дел Деканозов приступает «к искоренению национализма в Грузии», принимая участие в допросах и избиениях невинно арестованных людей. Снова до отказа набиты камеры тюрем в Грузии работниками райкомов и горкомов, директорами предприятий и учеными, прокурорами и учителями. Самых «рьяных националистов» Деканозов отправляет в Москву, в Лефортовскую тюрьму, — там умеют «потрошить» так, что даже самый упрямый и сильный становится «разговорчивым». В Москву же летят победные донесения о разгроме очередной «контрреволюционной группировки», о «признаниях» руководителей «осиного гнезда».
Не успел Деканозов выполнить до конца «установок» Берия.
Генеральный прокурор СССР Руденко 3 июля 1953 года «постановил мерой пресечения к уклонению от суда и следствия в отношении Деканозова В. Г. избрать содержание под стражей.
Копию настоящего постановления направить начальнику тюрьмы для исполнения»[24].
Если недавно Деканозов посылал Берия верноподданнические письма и донесения, обращаясь к нему не иначе, как «Дорогой Лаврентий Павлович», то теперь, оказавшись под следствием, спешит отказаться от своего патрона: «Я не враг и никогда не был в заговоре с Берия против партии и правительства. Моя вина и мое несчастье в том, что я верил этому человеку и не распознал своевременно в нем врага и преступника… Дополнить следствие больше ничем не имею, ходатайств к следствию не имею. В. Деканозов».
Пожалуй, самой зловещей фигурой из окружения Берия был генерал-полковник Богдан (Бахшо) Кобулов. К моменту ареста он был награжден 3 орденами Ленина, 5 орденами Красного Знамени, орденами Трудового Красного Знамени, Суворова I степени, Кутузова I степени, Отечественной войны I степени. Берия не жалел для своих сатрапов никаких наград и не раз требовал от Президиума Верховного Совета поощрений, явно не заслуженных. У следствия возникли сомнения: как случилось то, что Кобулов и другие награждались ПОЛКОВОДЧЕСКИМИ орденами, статут которых предусматривал награждения за «проведение успешных наступательных операций на фронтах Великой Отечественной войны». Какие операции провел тот же Кобулов в годы войны? Массовое выселение чеченцев, ингушей, балкарцев, крымских татар из Кавказа и Крыма в Сибирь и Казахстан? Или внедрение, по приказу Сталина, заградительных отрядов позади наших обороняющихся частей?..
Кобулов, как и другие из окружения Берия, безропотно исполнял все указания шефа, не выясняя причин и необходимости решения. Он был очень исполнительным, по-холопски преданным Берия. Вместо ума — старательность и чинопочитание, вместо собственного мнения — чего изволите…
«Телеграмма принята 23.07.1953. В 1935–1936 годах в должности начальника особого отдела НКВД Грузии работал Керкадзе Мариан — член КПСС с 1917 года. Во время выборов делегатов фамилия Берия была кем-то вычеркнута. Подхалимы Берия: Кобулов, Рапава, Рухадзе заподозрили в этом Керкадзе. Арестовали его с женой. Дело вел Рухадзе, который применял в отношении Керкадзе и его жены физические репрессии. Затем обоих вывезли в Москву, где дело вели лично Рухадзе и Кобулов. Керкадзе был осужден на 8 лет, жена на 5 лет за ведение антисоветской агитации…
В числе близких и доверенных людей Кобулова находился сотрудник НКВД Грузии Давыдов Николай. Братья последнего (Александр, Саркис и еще один) имели в пригороде Тбилиси большое хозяйство. Кобулов был постоянным гостем и участником многочисленных и богатых кутежей. Кобулов не брезговал и денежными поборами. Чтобы убрать свидетеля своих пьянок и похождений и для создания себе авторитета, состряпал мифическое «дело» о террористической организации, которая ставила якобы задачу уничтожения Кобулова. Вся семья Давыдовых и их ближайшие родственники были репрессированы по первой категории. Под видом борьбы с троцкистскими организациями Кобулов организовал уничтожение неугодных ему и Берия людей. После уничтожения овладевали ценными вещами, охотничьими ружьями. По указанию Кобулова было сфабриковано дело на начальника 2-го отдела СПО НКВД Грузии Левона Абашидзе — молодого, сильного, растущего чекиста. Кобулов испугался, что Абашидзе займет его место, и поэтому убрал его со своей дороги.
В ГПУ — НКВД Грузии работал Хатискаци, который был женат на красивой женщине Анне Квашали. Берия склонил Анну к сожительству, в результате Хатискаци развелся с ней. В 1937 году Хатискаци был репрессирован по первой категории. Зам. министра ВД ГССР Каранадзе».
При аресте Кобулова у него было изъято 7 пистолетов, 5 охотничьих ружей английского производства.
На допросе 13 октября 1953 года генерал-полковник Б. Кобулов показал: «Берия в тридцатые годы был полновластным хозяином Грузии, и все организации и учреждения, в том числе и НКВД, беспрекословно выполняли его требования»[25].
«Особого внимания, — продолжал Кобулов, — заслуживают вероломство и мстительность, проявляемые Берия в отношении неугодных ему лиц… Берия — карьерист, авантюрист и бонапартист. Все это после смерти И. В. Сталина выявилось гораздо резче, чем раньше. Это действительно заговорщик…»
На следствии поначалу Берия отказался что-либо сообщить о подготовке заговора, уводя своими пространными объяснениями в сторону и следствие, и работников прокуратуры СССР.
Нарком внутренних дел Гоглидзе «стальной метлой» очищал ряды грузинского народа от националистов, членов контрреволюционных организаций, вредителей и их пособников. «Особая тройка» НКВД Грузии за 1937–1938 годы под председательством Гоглидзе рассмотрела 12 382 «дела», из них к высшей мере наказания — 6767, осуждено к различным срокам — 5590 человек. Фактически подменялись суды и прокуратуры, большинство дел решалось «тройкой» Гоглидзе.
Берия люто ненавидел Серго Орджоникидзе. Серго, как и Киров, доподлинно знал все черное прошлое Берия и, естественно, мог в любую минуту рассказать об этом не только его окружению, а вынести этот вопрос на Пленум ЦК. До него не доберешься — член Политбюро, член ВЦИК.
Берия решил начать с брата Серго. По его указанию Сергей Арсеньевич Гоглидзе, начинавший совместную работу с Берия в Грузии с должности инспектора политотдела ЧПО — частей пограничной охраны, арестовал Папулия — Павла Константиновича Орджоникидзе в ноябре 1936 года по обвинению в ведении контрреволюционных разговоров. Суд приговорил Павла к пяти годам ссылки.
В Москву было отправлено донесение о «деле Павла Орджоникидзе», которое сразу стало достоянием Сталина. К нему тут же пришел Серго и в резкой форме высказал все, что он думал и знал о Берия. Сталин, попыхивая трубкой, сослался на решение суда, ни разу не упомянув Берия. Просьба Серго об освобождении из заключения брата осталась без ответа. Взволнованный несправедливостью, Серго раздраженно, чувствуя свое бессилие, сказал что-то грубое и покинул кабинет… Сталин словно ждал такой реакции, оставался невозмутимым.
Повторное обращение Серго к Сталину тоже оказалось безрезультатным… 18 февраля 1937 года Серго Орджоникидзе застрелился…
Добившись своего, Берия и Гоглидзе не оставили в покое Павла. По их указанию Павла арестовали в ссылке и этапировали в Тбилиси. В «Постановлении» было указано: «Орджоникидзе Павел Константинович возвращен из ссылки в связи с тем, что в процессе следствия по делу контрреволюционной троцкистской террористической организации, совершившей злодейское убийство С. М. Кирова 01.12.1934 года, выявились новые обстоятельства контрреволюционной террористической деятельности осужденного Орджоникидзе П. К.».
«Делом Павла» вплотную занимались Берия и Гоглидзе. Они вели допросы, избивали Павла, добиваясь признаний в террористической деятельности. Павел отрицал свое участие в неизвестной ему организации, долго сопротивлялся уговорам, но после жестоких избиений признался в том, что состоял членом контрреволюционной организации и намеревался совершить террористический акт в отношении Берия, о чем якобы знал Серго Орджоникидзе…
9 ноября 1937 года Гоглидзе утвердил обвинительное заключение по «делу Павла Орджоникидзе», который обвинялся в терроре, контрреволюционной агитации и участии в контрреволюционной заговорщицкой организации.
«Тройка» под председательством С. Гоглидзе в тот же день рассмотрела «дело Павла Орджоникидзе» и вынесла решение о расстреле Павла. 10 ноября 1937 года он был расстрелян…
Как и другие приближенные к Берия, Гоглидзе лебезил перед шефом, старался всячески угодить ему. Вот один из документов тех лет. «23.06.1937 г. Тов. Жужунава!
К Вам в Сухуми приезжает капитан Кварацхелия — брат Л. Берия по матери. Я написал об этом т.т. Агрба и Гобечия, просил устроить на службу и дать квартиру.
Кварацхелия только что вернулся из Манджурии (так в письме. — А. С.), имейте это в виду и обеспечьте оперативное обслуживание. Привет! Гоглидзе».
Исполнительные подчиненные бросились подыскивать место родственнику первого секретаря ЦК партии Грузии. Вакансий не оказалось. Срочно готовится очередное «дело», и вернувшийся из «Манджурии» Кварацхелия назначается на весьма престижную должность — директором Абхазского управления Азнефтеторга, о чем Гоглидзе тотчас же уведомил Берия.
Гоглидзе из карьеристских побуждений «наращивал» число дел, «раскрывая» все новые «организации контрреволюционеров, правотроцкистские и террористические», о чем следовали докладные записки в Москву и Берия.
Летом 1938 года на имя наркома внутренних дел Грузии за подписью Ежова пришла шифровка, прочитав которую Гоглидзе едва удержался на стуле: наркомвнудел СССР требовал немедленного ареста Берия… Пол закачался под ногами Гоглидзе, как только он поднялся из-за стола. Арестовать самого Лаврентия Павловича! Немыслимо! Восемнадцать лет плечо в плечо работали, в каких передрягах бывали вместе. Нет, нет, этого делать нельзя! Гоглидзе подошел к двери, прислушался: не стоит ли кто под дверью, может, московские порученцы уже подоспели, такое не раз бывало, когда кого-то брали из руководителей, не ставя в известность местное начальство. Нет, тихо. «Что же делать?» — испуганно суетился Гоглидзе, облизывая сухие губы. С Ежовым шутки плохи, через час последует звонок из Москвы: «Вы выполнили указания Николая Ивановича?»
Нарком ходил из угла в угол просторного кабинета, но ходил тихо, не переставая прислушиваться к двери, у которой останавливался, поднимаясь на цыпочки. Испугавшись шороха, метнулся к столу, выдвинул ящик, вынул из него пистолет, сунул его в карман галифе, прислушался.
«Надо ехать в ЦК, — решил он, — доложить лично. А если об этом узнает Ежов — секир башка. Строгий нарком такого не терпел: его указания только к исполнению без всяких согласований».
В наполненном тишиной кабинете неожиданно громче обычного зазвонил телефон. Гоглидзе кинулся к нему, протянул руку, но в то же мгновение отдернул ее, словно обжегся, застыл в позе напряженного ожидания. Звонки следовали один за другим, и каждый из них, казалось хозяину кабинета, бил по голове, отдаваясь по всему телу. Не выдержав, Гоглидзе рывком надел фуражку, подскочил к двери, прислушался и выскочил в коридор.
Через четверть часа он вошел в кабинет Берия, отдышался, оглянулся на плотно им закрытую дверь и, вытянувшись перед патроном, протянул шифровку и замер, едва уняв дыхание. Гоглидзе так и стоял, упершись взглядом в побелевшее лицо Берия, заметив, как тот, ссутулившись, тяжело опустился в кресло; руки с набухшими синими венами дрожали, дернулась левая щека, стали меловыми тонкие губы.
— Мне в любое время могут позвонить, — извиняющимся голосом начал Гоглидзе. — Потребуют доклада об исполнении.
— Да подожди ты о себе! — рявкнул Берия. — Думай, что делать мне! Ежов не отцепится! — Берия сидел в кресле, обхватив голову руками и беззвучно шевеля губами.
— Вам, Лаврентий Павлович, надо срочно ехать в Москву! — робко предложил Гоглидзе, не спуская глаз с Берия.
— В лапы Ежова! Хорош совет, ничего не скажешь! Меня на первой попавшейся станции снимут и — поминай как звали! — Берия едва поднялся, повернулся лицом к окну, задернул штору. В кабинете потемнело, утихли уличные шумы. Кто-то приоткрыл дверь, но Берия махнул рукой, и показавшееся в двери лицо исчезло. — Думай, думай! Надо вместе выпутываться — поодиночке сожрут! Сделаем так. Я звоню Поскребышеву и прошу приема товарищем Сталиным. Еду без сопровождения с двумя пересадками. Ты отдай все распоряжения и мотай в дальний район. Если тебя и там отыщут, скажи, что я куда-то выехал.
— А шифровка? — едва слышно спросил Гоглидзе. — Я же расписаться обязан.
— У тебя, кацо, от перепуга мозги сварились! Учти — меня схватят, вслед за мной «заметут» и тебя. Шифровку положи в папку, ты ее не читал! Понял?
— Понял, но могут позвонить, — мямлил Гоглидзе.
— Ты в дальнем районе на расследовании попытки покушения на первого секретаря райкома партии. Арестуй несколько человек, добейся признания. Всю жизнь тебя учу, а ты не умнеешь. Мозги, как у жареного барана! Давай условимся: схватят — ни звука! Вали на других! Понял? Ни слова. Кишки выпустят, а молчи! Лишь бы успеть добраться до Кобы — он в обиду не даст. Помни это. Иди, давай указания и — в машину!
План Берия оказался единственным спасением. Он благополучно добрался до Москвы, попал к Сталину, и решение Ежова было отменено…
В конце 1938 года после перехода Берия в НКВД СССР Гоглидзе был назначен начальником УМВД сначала Ленинградской области, а затем — в Хабаровский край. Опыт «раскрытия осиных гнезд контрреволюции и терроризма» и активная работа на этом поприще снискали ему почет и уважение партийного и государственного руководства, что позволяло Берия переставлять Гоглидзе на необходимые ему участки, включая и должность, особо вожделенную Гоглидзе, — начальника Главного управления МВД и МГБ. Менялась обстановка в стране — менялись должности Гоглидзе. Последняя — заместитель министра МГБ — МВД, правая рука Лаврентия Павловича.
Вместе с ним двигалась по стране и должностям жена Гоглидзе — Евламия Федоровна. После суда над мужем Евламия Федоровна оказалась в ссылке, в далеких казахстанских степях, но после четырех лет пребывания в местах не столь отдаленных вернулась обратно, но не в Белокаменную, а совсем рядом, в Малаховку Московской области. Приобрела домик, часто писала Генеральному прокурору СССР, в КГБ, чтобы вернули ей изъятые при аресте мужа ценности, и в первую очередь сберегательную книжку на 164 тысячи. Жила с дочерью безбедно, кое-какие накопления и ценности удалось не без добрых людей сохранить, а потом и часть просимой суммы вернулась. Кто-то распознал все это; наверное, и не рада была Евламия Федоровна, когда услышала стук в дверь… Темной ночью матерые рецидивисты убили и мать, и дочь, завладели драгоценностями, пачками купюр. Часть похищенных ценностей на сумму 62 тысячи рублей была обнаружена и изъята у убийц…
40
Следствие по делу Берия и его подручных вскрывало почти ежедневно все новые преступления перед беззащитным народом, находило свидетелей их доведенной до безумия жестокости при допросах ложно обвиненных людей, не совершавших ни преступлений, ни даже предпосылок к ним.
Арестованные женщины особенно боялись следователя Елену Хорошкевич, которая зверствовала с особым усердием на допросах в присутствии самого наркома Берия, избивая подследственных женщин до бесчувствия, да так, что Берия не раз говорил ей: «Достаточно! Эта уже готова…»
Хорошкевич отличилась и при допросах жены председателя Президиума Верховного Совета СССР, «всесоюзного старосты» Калинина — Екатерины Ивановны Калининой, добившись у нее признания в «контрреволюционной деятельности». Избитые, едва передвигавшиеся на распухших от побоев и длительного стояния в одной позе ногах, брошенные на холодный бетонный пол камер-одиночек, женщины шептали окровавленными губами проклятия Хорошкевич, призывая Бога покарать ее за муки и страдания. Мольбы до Всевышнего, видно, не дошли: Хорошкевич живет в столице и получает немалую пенсию…
Работая первым секретарем ЦК Компартии Грузии, Берия накладывал на дела арестованных по доносам и подозрениям безжалостные резолюции: «Арест с немедленным допросом днем и ночью». — «Посадить сейчас же в одиночку!» — «Допросить основательно!» — «Крепко допросить!» — «Допросить с пристрастием!».
Наиболее крепкие и выносливые следователи быстро продвигались по службе. Небезызвестный следователь старший лейтенант А. Хват, отличившийся при допросе академика Николая Ивановича Вавилова в Саратовской тюрьме и доведший его до могилы, вскоре получил повышение. Его фамилия фигурирует в «деле Берия» и «деле Абакумова» при допросе обвиняемого Чернова — начальника секретариата министра госбезопасности Абакумова. Вот один документ:
«Министерство внутренних дел. 10 сентября 1953 г. Заместителю Главного военного прокурора.
В дополнение к нашему № 14/2052 от 3 сентября 1953 г. направляю копию протокола допроса обвиняемого Чернова Ивана Александровича от 5 сентября 1953 г.
Зам. начальника следчасти по особо важным делам МВД СССР полковник А. Хват».
Жив курилка! Да еще до полковника вырос…
Берия пришлось сознаться после показаний его бывших подчиненных в грубейших нарушениях законов в отношении защиты прав личности. В те времена человек был беззащитен. Его не могли спасти от ложных обвинений, доносов, наветов ни суд, ни прокуратура, ни обращения в Верховный Совет.
Берия понимал всю меру его персональной ответственности, потому и старался «разделить» ее на многих из его окружения, на «инстанции», — так он называл высшие эшелоны власти, включая и Сталина. Берия юлил, изворачивался подобно ужу на сковородке, валил на других — делал все, чтобы его персона была менее запачкана. В конце концов и он начал в чем-то признаваться…
«Я признаю, что это были грубейшие извращения закона, что при таких многочисленных указаниях могли подвергаться репрессиям лица невиновные, оклеветанные в результате незаконных методов следствия»[26].
«Могли подвергаться»?!.
— Массовыми избиениями арестованных стали заниматься весной 1937 года. Однажды Берия, — пояснил Гоглидзе, — вернувшись из Москвы, предложил мне вызвать в ЦК на совещание всех начальников районных и городских отделов НКВД и наркомов автономных республик. Берия в своем докладе отметил, что органы НКВД Грузии плохо ведут борьбу с врагами, медленно ведут следствие, враги народа разгуливают по улицам. Тогда же Берия заявил, что если арестованные не дают НУЖНЫХ показаний, то их нужно БИТЬ. После этого в НКВД Грузии начались массовые избиения арестованных. Арестованных избивали кто как хотел[27].
Характерно, что «нововведение» в следственной процедуре было поддержано… хранителем правопорядка Генеральным прокурором СССР Андреем Вышинским, ни разу не пресекшим этого грубейшего нарушения юриспруденции, наблюдая с места прокурора или обвинителя за жертвами ежовского наркомата, дававшими показания со следами едва заживших на лице ран и шрамов.
Скорее всего, Берия в данном случае действовал не по собственной инициативе. Его поездки в Москву заканчивались, как правило, посещениями Сталина и Ежова. «По моим наблюдениям, — показал Гоглидзе в августе 1953 года, — особенно в период 1933–1935 годов, складывалось убеждение, что у Берия с Ежовым были близкие, хорошие отношения. Помню, как в 1933 году Ежов приезжал отдыхать в Грузию, в дом отдыха НКВД Грузии «Абастуман», и тогда Берия проявлял о нем исключительную заботу и обязывал НКВД оказать Ежову максимум внимания. Когда Ежов был назначен наркомом внутренних дел, он неоднократно звонил мне и строго предупреждал о необходимости усиления личной охраны Берия. Как мне известно, Берия, приезжая в Москву, всегда встречался с Ежовым»[28].
Объясняя механизм работы «троек» и отвечая на вопросы следствия о причинности массового уничтожения людей, Гоглидзе пояснял: «Мы очень часто получали из НКВД СССР директивы о проведении массовых операций по изъятию антисоветчиков в Грузии. Для НКВД Грузии Ежовым был установлен лимит об осуждении к расстрелу 1500 человек»[29]. Больше — можно, меньше — нельзя.
На следствии выяснялись груды фактов по уничтожению работников партийного и государственного аппарата, журналистов и представителей творческой интеллигенции, к которой Берия и его ближайшее окружение питало змеиную ненависть. Не могло остаться не замеченным и дело Е. Бедия — редактора газеты «Коммунист» и директора филиала института Маркса — Энгельса — Ленина (ИМЭЛ) Компартии Грузии. Бедия, разрабатывая тему о большевиках и становлении РСДРП на юге России, написал большую статью: «К вопросу о создании большевистских организаций в Закавказье». Работники аппарата ЦК, не мудрствуя лукаво, переделали статью в доклад Берия на очередном торжественном собрании. И, надо отдать должное, доклад первого секретаря Компартии Грузии прозвучал довольно впечатляюще, вызвав к себе повышенное внимание партийного актива.
Бедия обидело то, что все говорили о Берия как об авторе доклада, ни разу не вспомнив его имени, и он высказал свое недовольство. Как водится, нашлись стукачи, доложившие Берия о недовольстве Бедия, о его претензиях на авторство. Близкие к Бедия люди советовали: «Уймись. Напишешь еще. Берия приказал готовить отдельную брошюру, чтобы издать ее и в Тбилиси, и в Москве». Но Бедия продолжал стоять на своем: «Как он не понимает: он захватил не принадлежащее ему. Хоть бы вызвал, поговорил, убедил, — нужно, мол, для общего дела».
По указанию Берия наркомвнудел Грузии арестовал Бедия, обвинив его «врагом народа», террористом, пытавшимся убить первого секретаря ЦК. Нашлись и «свидетели». «Тройка» под руководством Гоглидзе приговорила директора филиала института Маркса — Энгельса — Ленина к смертной казни. В тот же день Бедия был расстрелян…[30]
Берия действовал нагло, цинично, деспотично, убирая одного за другим тех, кто хоть чуть-чуть знал о его темном прошлом. Он даже осмелился в тридцать восьмом году написать Сталину доверительное письмо с подробным объяснением своей службы в мусаватистской контрразведке, назвав эти обвинения «клеветническими и злобными», направленными на искажение истины в интересах ослабления партийного руководства и всего государства.
Сталин внял душевному излиянию карьериста и назначил его заместителем наркома внутренних дел, к Ежову…
Пришло время держать ответ за преступления перед народом по всей строгости законов.
Спешно подготовили кабинет члена военного совета округа, для суда, усилили охрану: на свободе еще разгуливали сотни недавних организаторов пыток, охранников, надзирателей — близких Берия по грязным, кровавым делам…
В первые дни суда Берия пытался отвести многие обвинения, отказываясь от предыдущих показаний, не признавая своей вины, откровенно и грубо, с присущим ему вероломством сваливал вину на других, уводил следствие в сторону, симулировал потерю сознания, но постепенно, под давлением неопровержимых доказательств, многочисленных свидетельств, Берия, теряя нить самозащиты и выгораживания, признавал свою виновность.
Выявлялись факты грубейшего нарушения законов СССР и союзных республик, преследования и уничтожения видных советских и государственных деятелей, научных работников. Было подтверждено следствием интригантское преследование Берия ради карьеристских целей видного руководителя партии и государства Серго Орджоникидзе. Оглашались многочисленные факты террористической деятельности обвиняемых; ими были уничтожены выдающиеся деятели партии и государства, Красной Армии и Флота, ответственные работники ОГПУ — НКВД — МВД — МГБ… Безнравственный облик Берия подтверждался его преследованиями и домогательствами женщин и девушек — некоторые из них бесследно исчезли… Присутствовавший на суде член правительства Грузии М. Кучава, за несколько дней ознакомившийся со многими томами обвинения, прочитав список «истребованных» Берия и фактически изнасилованных им, попросил председателя судебного присутствия маршала Конева не оглашать список.
— Многие из этого списка — жены членов ЦК и правительства Грузии…
Пять дней длились изобличения в жестокости, антигуманизме, массовых убийствах; суд над маршалом Тухачевским, Корком, Уборевичем длился всего несколько десятков минут…
23 декабря 1953 года маршал Конев объявил:
— Именем Союза Советских Социалистических Республик Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР в составе: председателя Маршала Советского Союза Конева И. С., членов Специального судебного присутствия: председателя Всесоюзного Совета Профессиональных Союзов Шверника Н. М., первого заместителя Генерального прокурора СССР Зейдина Е. Л., генерала армии Москаленко К. С., секретаря Московского обкома КПСС Михайлова Н. А., председателя Московского городского суда Громова Л. А., первого заместителя министра внутренних дел Лунева К. Ф. в соответствии с законом от 01.12.1934 г. рассмотрело дело по обвинению Берия Лаврентия Павловича 1899 года рождения, уроженца с. Мерхеули Сухумского района Грузинской ССР, до ареста занимавшего должность заместителя председателя Совета Министров СССР и министра внутренних дел СССР, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР суд приговорил: Берия Лаврентия Павловича на основании ст. 58–16, 58–13, 58–14 УК РСФСР и части II Указа Президиума Верховного Совета СССР от 04.01.1949 г. по совокупности совершенных им преступлений к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества…»
Конев читал неторопливо, медленно перечисляя статьи Уголовного кодекса, годы рождения и должности подсудимых, их преступления. Иван Степанович изредка делал паузы, бросая короткие взгляды в сторону подсудимых, замечая, как постепенно их головы вжимались в плечи. Был момент, когда маршал долго задержал взгляд на Берия, может, вспомнил тот осенний день 1941 года, когда Сталин решил отдать его под суд военного трибунала, посылая Берия и Маленкова на Западный, разорванный на части фронт. Тогда Конева спас Жуков…
Обвиняемые и состав суда приговор слушали стоя; Берия после слов Конева «постановило» схватился за спинку стула, широко открыл рот, — ему не хватало воздуха. Услышав слово «расстрел», вздрогнул, словно в эти мгновения в его спину вонзались горячие пули…
«Министру внутренних дел СССР генерал-полковнику Круглову С. Н.
К о п и я: Генеральному прокурору Союза ССР
На основании приговора Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 18–23 декабря 1953 года прошу Вас дать распоряжение о немедленном приведении в исполнение приговора в отношении осужденных:
1. Меркулова Владимира Николаевича
2. Деканозова Владимира Георгиевича
3. Кобулова Богдана Захаровича
4. Гоглидзе Сергея Арсеньевича
5. Мешика Павла Яковлевича
6. Влодзимирского Льва Емельяновича
всех к высшей мере наказания (расстрел).
О приведении приговора в исполнение прошу представить акт.
Председатель Специального судебного присутствия Маршал Советского Союза Конев.»
После окончания суда Конев спросил Москаленко и Батицкого о порядке приведения приговора в исполнение. Приговор по Меркулову и другим обязан исполнить министр внутренних дел Круглов, а по Берия… «Приговор привести в исполнение немедленно…» — Конев задержал взгляд на рослом, могучего сложения Батицком — этот не промахнется, не раз усмирял взбунтовавшегося Берия. Миссия — не приведи, как говорится, господь. Вывозить осужденного из здания штаба округа и городка нельзя, хотя по углам и у железных ворот стоят бронетранспортеры. Место казни — бункер, в котором Берия находился почти полгода. Возражений не последовало, решение вступало в силу.
В бункере Берия долго пил холодную воду, ходил, словно загнанный зверь, вдоль стены, поминутно озираясь на дверь. Дверь открылась — он ощутил дыхание смерти.
— Вы слышали, Берия: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!» — решительно заявил генерал-полковник Павел Батицкий и шагнул к осужденному. Тот отпрянул к стене, забился в угол, закричал:
— Я имею право на ап… апелляцию!
— Тихо! Не ори! — Батицкий и Юферов связали вырывавшегося из рук Берия, привязав к тому самому железному крюку.
Берия упал на колени, заплакал, просил пощады:
— Почему вы нарушаете наши законы? Я имею право на апелляцию! Я хочу обжаловать решение суда в Президиум Верховного Совета! Я — член Президиума! Я — член правительства СССР! Я — депутат Верховного Совета! Это беззаконие! Это нечестно! Это несправедливо! Вы не имеете права! — истошно кричал Берия, оглашая бункер душераздирающими воплями, моля о пощаде и милосердии.
— А ты, гад, имел право без суда и следствия расстреливать тысячи невиновных советских людей?
— Я прошу пощадить меня! Я… — Берия, привязанный к крюку, падал на пол, вставал на колени, плакал, растирая рукавом сопли по перекошенному страхом лицу, по-собачьи выл, пытаясь обхватить ноги Батицкого.
— Я — Герой Социалистического Труда… Я — Маршал Советского Союза… Я…
Батицкий брезгливо посмотрел на ползающего у его ног Берия, увидел, что тот обмочился от страха, сплюнул и проворчал:
— Умереть, сволочь, не можешь достойно!
Он подошел к успокоившемуся на мгновение Берия, дал знать, чтобы погасили электричество, незаметно вынул из кармана пистолет и, как только погас свет, выстрелил навскидку, не прицеливаясь, в лоб закричавшему Берия…
Вспыхнула лампочка. В комнату вошел врач, пощупал пульс, подписал акт о смерти, кивнул стоявшим у двери солдатам; те обернули труп в одеяло, положили грузное, отяжелевшее тело на носилки и отнесли в «санитарку».
В тот день крематорий был закрыт на спецобслуживание, Берия опустили в печь первым, за ним — его сподручных…
Темной декабрьской ночью пепел вывезли в подмосковный лес, выбросили в заросший кустарником овраг, куда жители близлежащего поселка сбрасывали ненужный хлам.
Бесславно закончилась проклятая тысячами людей жизнь Малюты Скуратова XX века… «Да воздастся тебе за муки наши», — шепнул перед смертью генерал-полковник Григорий Штерн на обрыве заснеженного волжского оврага в темную октябрьскую ночь сорок первого года.
Воздалось…
Читать бесплатно другие книги:
