Берия. Арестовать в Кремле Сульянов Анатолий

19

Что же, в конце концов, двигало Сталиным и его окружением в те предгрозовые дни? Сталин не мог не знать взглядов Гитлера на Россию: «Территорию России населяет низкокачественная раса славян, не способных создать собственную государственность, собственную культуру и нуждающихся в руководстве народа с благородной кровью, которая течет в жилах немцев… Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию», — писал Гитлер в «Майн кампф»…

На полях Европы полыхает огненный смерч, а Сталин, Ворошилов, Молотов, Каганович, Берия не разрешают наркомату обороны выдвинуть к приграничным округам армии резерва из Поволжья, с Урала, из центра страны, прикрыть границу дополнительными соединениями пехоты, танков, авиации. Еще в 1939 году Молотов, выступая на сессии Верховного Совета СССР с обоснованием договора о дружбе (?!) с фашистской Германией, заявил: «Идеологию гитлеризма… можно признавать или отрицать. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой… Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию»… Теперь… Германия находится в положении государства, стремящегося к миру, а Англия и Франция… стоят против заключения мира».

Не эта ли и подобные политические ошибки развязали Гитлеру руки для нападения на Францию, Бельгию и другие страны Европы? После подписания Советским Союзом договора с Германией о ненападении в 1939 году Сталин усиленно насаждал мнение об «отодвигании войны» на несколько лет. «Дружба народов Германии и Советского Союза, — заявил он, — скрепленная кровью, имеет все основания быть длинной и прочной».

А что говорил в это время Гитлер? В ноябре 1939 года, т. е. спустя месяц после выступления Молотова на сессии Верховного Совета о миролюбии Германии, Гитлер перед военным руководством сказал, что Советский Союз значительно ослаблен внутренними процессами, что русские вооруженные силы имеют в настоящее время низкую боеспособность. «Мы сможем, — уверенно заявил Гитлер, — выступить против России лишь после того, как освободимся на западе». Этот договор позволил Гитлеру избежать войны на два фронта: против Франции и Англии — с одной стороны, и против СССР — с другой. Тезис Сталина — Молотова о том, что договор с Германией 1939 года отсрочил нападение на СССР, весьма сомнителен. В 1940 году Гитлер сосредоточил на Западном фронте (т. е. против Франции и Англии) свои основные силы: 136 дивизий, оставив против нас лишь 10. Ошибки в политике привели к серьезным просчетам в военной стратегии.

Спустя месяц после заключения договора с Германией в Бресте 22 сентября 1939 года состоялся совместный военный парад вермахта и Красной Армии. Принимали парад генерал Гудериан и комбриг Кривошеин.

Со своей стороны нарком обороны Ворошилов разрешил после неоднократных просьб немцев использование широковещательной радиостанции столицы Белоруссии Минска в качестве дальнего приводного радиомаяка для навигационного обеспечения гитлеровских бомбардировщиков при полетах над территорией Польши. Штурманы бомбардировочной авиации «Люфтваффе» из эскадр Геринга, уточняя маршруты полетов на бомбежку городов и армии Речи Посполитой, настраивали бортовые радиосредства на частоту Минска. После завершения польской кампании Геринг в знак признательности прислал маршалу Ворошилову транспортный самолет за услуги в использовании минской радиостанции.

В печати появились сотни статей об истории Германии, культуре немецкого народа, необходимости проявления уважительного отношения к политике Германии. Раболепствуя перед Сталиным, Берия издал строгую директиву для начальников тюрем, лагерей и пересыльных пунктов, в которой категорически запрещалось называть советских заключенных «фашистами»…

Такой резкий поворот в сторону улучшения взаимоотношений с Германией далеко не всеми был понят, многие советские люди не верили в искренность установившихся отношений с гитлеровской Германией. Требовались огромные усилия пропагандистского аппарата для «воспитания советских людей в духе дружбы с народом Германии».

И гитлеровцы всячески подкрепляли эту «веру». В конце 1939-го — начале 1940 года в Германию были приглашены группы советских специалистов. На заводах Мессершмитта, Юнкерса, Хейнкеля немцы не побоялись показать почти все находящиеся на вооружении вермахта и стоящие на конвейере самолеты. Старшего групп И. Тевосяна принял сам Геринг. Советским летчикам-испытателям представилась возможность не только увидеть самолеты «Люфтваффе», но и полетать на них. Больше того, руководители Германии разрешили в обмен на сырье приобрести несколько машин: пять Ме-109 и Ме-110, две Ю-88, две До-215, новейший истребитель «Хейнкель-100». Все это вызвало удивление у руководителей групп нашего авиапрома — конструктора А. Яковлева, директора завода П. Дементьева, первого заместителя наркома В. Баландина: почему руководители рейха не побоялись показать советским специалистам современную авиатехнику? Наверное, потому, что внедрить в технологию их достижения за короткое время не удастся, война не за горами, а главное — морально воздействовать на советских работников авиапрома, внушить им, что они, немцы, ушли далеко вперед в авиастроении, добились больших скоростей и высот, внедрили пушечное вооружение, повысили мощность моторов и бомбовую нагрузку.

Стало ясно: в авиации отставание от лучших образцов самолетов, вооружения, моторов увеличивалось с каждым годом. Нужны были срочные меры. И Сталин, неплохо разбиравшийся в авиации, начал с того, что снял с поста наркома авиапромышленности М. М. Кагановича.

— Он не понимает и не разбирается в авиации! Сколько живет в России, а говорить по-русски не научился! Как мы не видели всего этого раньше?

Через некоторое время, не почувствовав помощи своего брата Лазаря Кагановича, М. Каганович застрелился…

Наркомом авиапрома был назначен Шахурин. Алексей Иванович в свое время работал в Военно-воздушной академии им. Жуковского, был парторгом ЦК на авиазаводе, секретарем обкомов партии, словом, знал авиацию и мог, разумеется, отличить истребитель от разведчика, не называл «мордочкой», как это делал М. Каганович, носовую часть машины.

Политбюро не единожды обсуждало положение дел в авиации, укрепило руководство авиапрома компетентными, знающими дело людьми. Так заместителем наркома авиапрома был назначен молодой, но уже известный конструктор Александр Яковлев.

Сталин и его окружение в сороковом году приняли ряд мер по усилению Красной Армии. На одном из совещаний Сталин, выступая перед высшим начальствующим составом РККА, сказал (прозрение пришло очень поздно):

— Мы недооценили роль механизированных армий, допускаем медлительность и ошибки в формировании соединений, оснащенных достаточным количеством танков.

Идеи Тухачевского немцы реализовали задолго до начала Великой Отечественной войны.

Не хватало квалифицированных рабочих, инженеров, наладчиков. 2 млн 300 тыс. людей находилось в то время в лагерях и тюрьмах.

Молодые, неопытные наркомы и директора заводов не смогли равнозначно заменить тех, кто был упрятан за решетку. Рост производства стали составил в 1940 году по сравнению с 1937 годом всего лишь 3,4 %, чугуна — 2,75 %, проката — 0,77 %. Выпуск автомобилей сократился на 54 тысячи. Особенно обозначилось отставание в оборонных отраслях, где даже новейшая техника отставала по своим параметрам от немецкой боевой техники. Самолетный парк ВВС Красной Армии был довольно значительным — более 20 000 машин, в том числе боевых — 15 990. Но 82,7 % составляли машины устаревших конструкций.

Усилиями конструкторов и промышленности к 1940 году были созданы новые, имеющие равные с немецкими машинами тактико-технические данные и даже превосходящие их по некоторым параметрам самолеты, но их было мало. В 1940 году было выпущено лишь 64 истребителя Як-1, 20 истребителей МиГ-3, 2 пикирующих бомбардировщика Пе-2. Наша авиапромышленность по мощности была вдвое слабее немецкой… Только 9,8 % истребителей имели пушечное вооружение.

Промышленность с большим отставанием поставляла боевую технику, медленно совершенствовались коммуникации, с опозданием строились аэродромы, базы, склады горючего и боеприпасов, продолжались аресты военачальников и кадровая чехарда в наркомате, в Генеральном штабе, в военных округах. В течение шести месяцев 1940–1941 годов трижды менялись начальники Генерального штаба (август 1940 года — вместо Б. Шапошникова был назначен К. Мерецков, который в феврале 1941 года был снят и впоследствии арестован; вместо него был назначен Г. Жуков).

Были допущены серьезные просчеты в размещении стратегических резервов боеприпасов, питания, обмундирования, горючего на случай войны. Военные и политические руководители Л. Мехлис, Г. Кулик, Е. Щаденко с упорством, достойным лучшего применения, отстаивали свои взгляды на строительство арсеналов, складов и баз вблизи границы, так как «Красная Армия будет вести бои на чужой территории». Людям, отстаивавшим другие взгляды, а именно — размещение баз и арсеналов проводить в глубоком тылу (Урал, Поволжье), навешивались ярлыки паникеров-отступленцев со всеми вытекающими отсюда последствиями со стороны НКВД…

«Под давлением повторяющихся тревожных сигналов наркомату обороны, — вспоминал позже Г. К. Жуков, — удалось добиться от Сталина разрешения частично призвать в западные военные округа еще четыре армии. Я, как начальник Генерального штаба, понимал, что эта переброска не может остаться в секрете от немцев. А раз так, то одновременно с этими необходимыми мероприятиями нужно привести в боевую готовность войска пограничных округов. Я докладывал об этом Сталину, но он, после того как его две недели пришлось убеждать согласиться на первые два мероприятия, согласия на третье мероприятие, непосредственно связанное с первыми двумя, так и не дал… Он ответил, что приведение в боевую готовность войск в пограничных районах может привести к войне…»[12]

Сталин в начале мая дал согласие на выдвижение резервных армий и корпусов из Забайкалья, Северного Кавказа и Поволжья на запад со сроками завершения передислокации конец июня — начало июля. Нужно было не только скрытно перевезти большое количество людей, лошадей и техники, но и разместить их, отладить снабжение боеприпасами, горючим, обмундированием, питанием, запасными частями, построить хранилища, казармы, укрытия, пути подвоза и т. д. Естественно, что для этого требовалось не один-два месяца.

О выдвижении армий к западным границам, разумеется, узнали гитлеровские руководители. По их требованию Сталин и Берия принимают чудовищное по близорукости решение: допустить в западную часть страны группы вермахта для «розыска могил» немецких солдат, погибших в Первую мировую войну на территории нашей страны. Опытные разведгруппы гитлеровской армии на лошадях и автомобилях под видом розыска могил исходили и изъездили вдоль и поперек многие районы Белоруссии, Прибалтики и Украины, наблюдая за размещением воинских частей и соединений, передвижением боевой техники, полетами военной авиации…

Сталин и его окружение упорно цеплялись за договор с Германией, не верили в нарастающую активизацию подготовки войны. Под давлением с риском для жизни добытой информации нашими разведчиками, донесений послов и военных атташе Сталин направил в 1941 году письмо Гитлеру, с беспокойством сообщая фюреру о фактах прямой подготовки нападения на СССР. С присущим Гитлеру коварством, честью рейхсканцлера последний заверил Сталина в том, что войска в Польше, Румынии предназначены для… проведения операции «Морской лев» — вторжения Германии в Англию. Появившиеся к маю 1941 года у границ СССР более 130 дивизий не что иное, как способ изготовиться перед прыжком на Британские острова. Сталин, не доверяя донесениям лучших в мире разведчиков (Зорге и других), докладам послов и военных атташе, не прислушиваясь к вполне обоснованной тревоге руководителей наркомата обороны, поверил, однако, Гитлеру, строго карая тех, кто на свой страх и риск принимал меры по укреплению обороноспособности страны.

В высшем руководстве страны создалась парадоксальная ситуация: Сталин патологически боялся Гитлера, а окружение Сталина боялось вождя, стараясь ублажить его сообщениями о ложных успехах, о готовности Красной Армии и страны в целом к отражению агрессии. Боялись наркомы, директора оборонных предприятий, руководители республик и областей. Не избежали этого и военные руководители.

Маршал Тимошенко позже рассказывал: «В начале июня 1941 года, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г. Жуковым. Мы вручили ему большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов, убедительно свидетельствующих о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю. Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: «А у меня есть другие документы». И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет, и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений. Более того, продолжал Сталин, нашелся один… (тут «хозяин» употребил нецензурное слово), который в Японии обзавелся заводиками и публичными домами и соизволил сообщить даже дату германского нападения — 22 июня. Прикажете и ему верить? Так ничем закончился наш визит…» Сталин не верил нашим разведчикам — за четыре предвоенных года он репрессировал пять начальников разведывательного управления РККА…

Более того, руководство Политуправления РККА всячески ограничивало действия тех политработников, которые пытались морально подготовить бойцов и командиров к войне с фашистской Германией. В войсках все чаще встречались случаи беспечности и потери бдительности.

Высшее политическое и военное руководство с трибун открытых и закрытых убеждало народ в том, что наши границы в наиболее уязвимых местах опоясаны полосой укрепленных районов: усилены ранее построенные укрепления и возводятся дополнительные укрепрайоны, радикально улучшающие всю систему обороны границ» (Ворошилов К. Е. «Речь на XVIII съезде партии»). Маршалу Ворошилову вторил армейский комиссар Мехлис: «Если вторая империалистическая война обернется своим острием против первого в мире социалистического государства, то следует перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик».

Общий настрой был такой, что война сразу обернется наступлением наших войск, и будет вестись на чужой территории, и закончится победой, достигнутой «малой кровью». Идеологи отрабатывали свой хлеб с маслом и кричали на всех углах о непобедимости Красной Армии, о нерушимости границ Советского Союза. Их можно понять, но как было понять профессиональных военных, не принимавших крайне необходимых решений по повышению боевой выучки войск с учетом военных действий на западе. В декабре 1940 года нарком обороны заявил: «В смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не даст ничего нового». И это говорится после весьма неудачной финской кампании, в которой войска Красной Армии потеряли сотни тысяч убитыми и ранеными, не сумев долгое время прорвать укрепления противника на узком участке фронта, имея превосходство в артиллерии, авиации, пехоте! А концентрация танков и артиллерии на решающем направлении? А массированное применение авиации? А…

На другой же стороне границы подготовка к войне шла полным ходом: о предстоящем возможном нападении на Советский Союз знали все военнослужащие от солдата до фельдмаршала. Вот один из документов от 22.04.1941 года:

«Солдаты 1-й танковой группы!

Фюрер решил разгромить большевистские Советы прежде, чем этот противник, питающий давнишнюю ненависть к национал-социализму, пользуясь тем, что мы заняты войной с Англией, ударит нам в спину.

В этой войне 1-я танковая группа вместе с приданными ей пехотными дивизиями должна пробить брешь в пограничной большевистской стене и затем своими мотосоединениями продвинуться далеко на восток.

В результате этого произойдет распад действующей против нас русской армии.

До наступления этого момента для нас не может быть ни отдыха, ни покоя.

Мы должны неудержимо, невзирая ни на что, и без задержек продвигаться вперед, пока не будет достигнута эта цель. Я твердо убежден в том, что группа фон Клейста выполнит свою задачу так же быстро, как во Франции и Югославии.

Да здравствует фюрер!

Командующий 1-й танковой группой фон Клейст»[13].

Это обращение было написано за два месяца до начала войны и не могло долго оставаться тайной. В начале мая 1941 года перебежчики из гитлеровских войск сообщали об этом и других обращениях командиров армий и дивизий. Обстановка накалялась с каждым днем. Гитлеровские командиры даже вблизи границы действовали с присущей им пунктуальностью при развертывании армий вторжения, не опасаясь того, что их обвинят в «провоцировании войны с Советским Союзом», в том, что грубо попирают недавно заключенное соглашение о ненападении.

15 мая 1941 года военно-транспортный самолет «Люфтваффе» «Юнкерс-52» нарушил государственную границу СССР, пролетел без воздействия противовоздушной обороны РККА по маршруту Белосток — Минск — Смоленск — Москва и произвел посадку на Центральном аэродроме столицы.

Как же так случилось, что военный самолет Германии пролетел полстраны и сел в центре Москвы?

Ю-52 был похож на гражданский самолет Германии, летавший по маршруту Берлин — Москва. «Юнкерс» был обнаружен постами ПВО Западного особого военного округа, но командиры решили, что это шел рейсовый самолет, а потому вся информация о Ю-52 потерялась среди штабов различных уровней.

После трехнедельного разбирательства на свет появился приказ наркома обороны. После вступительной части с подробным объяснением случившегося шла, как обычно, приказывающая часть: «…За плохую организацию службы воздушного наблюдения, оповещения и связи, отсутствие должного воинского порядка в частях ПВО и слабую подготовку личного состава постов ВНОС командующему Западной зоной ПВО генерал-майору артиллерии Сазонову, начальнику штаба 4-й бригады ПВО майору Автономову объявить выговор… За самовольное разрешение пролета и посадки Ю-52 на Московском аэродроме без проверки прав на полет в Москву начальнику штаба ВВС генерал-майору авиации Володину и заместителю начальника 1-го отдела штаба ВВС генерал-майору авиации Грендаль объявить замечание…»

Сравнивая нарушение госграницы Рустом в 1987 году с посадкой возле Кремля с беспрепятственным пролетом Ю-52 в 1941 году с посадкой на Центральном аэродроме, когда «в воздухе пахло грозой», можно сделать вывод о полумерах наркомата обороны за двенадцать дней до войны по укреплению ПВО и ВВС и чрезвычайно строгом воздействии в 1987 году, когда были сняты с должностей министр обороны Маршал Советского Союза С. Соколов, главнокомандующий войсками ПВО маршал авиации, дважды Герой Советского Союза А. Колдунов, группа генералов и полковников, строго наказаны старшие офицеры.

Наверняка у Тимошенко и Жукова были другие варианты приказа, но руководители наркомата обороны отвергли их по одной причине — опасение очередного гнева Сталина, который, как известно, иногда заканчивался короткой репликой вождя: «Лаврентий, разберись!» Никому не хотелось оказаться в сырых камерах Лубянки или Лефортова.

Тимошенко на свой страх и риск разрешил командующему Киевским округом генерал-полковнику М. Кирпоносу выдвинуть в предполье укрепленных районов (УРов) боевое усиление. В тот же день Берия, после сообщения о выдвижении наших подразделений и частей, немедленно явился к Сталину и доложил об этой информации. Сталин в гневе долго распекал по телефону руководство наркомата обороны… Через час 10 июня 1941 года в Киев была направлена срочная телеграмма: «Начальник погранвойск НКВД УССР донес, что начальники УРов получили указание занять предполье… Распоряжение немедленно отмените и доложите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение. Жуков».

Даже робкие самостоятельные решения командующих западными округами по усилению боеготовности решительно пресекались.

Так за четыре дня до начала войны, 18 июня 1941 года, командующий Прибалтийским военным округом генерал-полковник Ф. Кузнецов своим решением после многочисленных нарушений воздушной границы СССР иностранными самолетами привел в боевую готовность части противовоздушной обороны округа. Вечером того же дня в округ была направлена шифровка: «Вами без санкции наркома дано приказание о введении положения номер два в ПВО… Требую немедленно отменить отданное распоряжение и дать объяснение наркому. Жуков».

Части и соединения ПВО, истребительной авиации не были приведены в повышенные степени готовности. В результате около 1200 наших самолетов было уничтожено на аэродромах в первый день войны…

В свое время начальник Генерального штаба Б. Шапошников представил Сталину «План организации обороны западной границы», в основе которого лежала концепция главного удара Германии на Смоленско-Московском направлении. Сталин же утверждал, что в случае войны главный удар будет нанесен агрессором на южном направлении в сторону Донбасса. К началу 1941 года стало ясно: главные силы германской армии сконцентрированы севернее Полесья на Смоленско-Московском направлении, но ни руководители наркомата обороны Тимошенко и Жуков, ни руководители разведывательных служб НКО и НКГБ не решились пойти к Сталину и сказать ему о его просчете, предложив план передислокации войск на западное направление.

Не были разработаны научно обоснованные концепции ведения современной войны, операций и сражений. Творческие исследования проблем военной теории и практики подменялись догматическими пересказами «установок» Сталина. Если в конце 20-х годов военную теорию активно разрабатывали такие видные военачальники и ученые, как М. Тухачевский, А. Егоров, В. Триандофилов, А. Свечин, Б. Шапошников, Н. Таленский, Г. Иссерсон и другие, то в конце 30-х — начале 40-х годов разработок военной наукой проблем ведения операций и сражений, опробований новых военно-теоретических взглядов на учениях и маневрах фактически не проводилось, а наиболее активные представители военной науки были репрессированы в 1937–1938 годах.

Репрессии продолжались и накануне, и в ходе войны. В Красной Армии ощущалась острая нехватка командных кадров, а в тюрьмах и лагерях НКВД находились тысячи командиров и политработников, инженеров и конструкторов, три бывших (по современной терминологии — главкома) начальника Военно-Воздушных Сил: депутат Верховного Совета, член ЦК ВКП(б) генерал-полковник А. Локтионов, дважды Герой Советского Союза, кандидат в члены ЦК ВКП(б), депутат Верховного Совета СССР генерал-лейтенант авиации Я. Смушкевич, депутат Верховного Совета СССР Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П. Рычагов (был арестован в начале войны — 24 июня 1941 года). За неделю до войны, 14 июня 1941 года, был снят с должности и арестован начальник управления ПВО НКО (главком войск ПВО), член ЦК ВКП(б), депутат Верховного Совета СССР генерал-полковник Г. Штерн.

Многие из вновь назначенных командующих военными округами и армиями не имели достаточного опыта руководства крупными войсковыми объединениями из-за малого по времени пребывания на должности. Так, командующий Западным (Белорусским) военным округом генерал-полковник Д. Павлов находился в должности с 1940 года, а до этого командовал бригадой, был начальником бронетанкового управления РККА. За год с небольшим он, естественно, не смог приобрести навыки и умения по руководству таким огромным количеством частей соединений, какое находилось в составе Западного округа, и потому в первые часы и дни войны проявил растерянность и неумение в управлении войсками фронта в такой сложной, быстро меняющейся обстановке.

Примерно так же драматически сложилась обстановка в Киевском военном округе, которым командовал честный, мужественный, прекрасный человек генерал-полковник М. Кирпонос. В 1939–1940 годах Михаил Петрович командовал дивизией, а в июне 1940 года был назначен командующим Киевским особым военным округом, не пройдя службы в оперативном объединении, не побыв в должности командующего армией. Все это, несомненно, сказалось на ходе трагических событий начала войны, когда М. П. Кирпонос со штабом фронта из-за упрямства Сталина оказался в окружении и погиб в бою…

Можно представить себе состояние Сталина и его окружения с первых часов войны — рухнула вера вождя в Гитлера и в договор о ненападении. Потрясли Сталина первые донесения из приграничных округов.

На кунцевскую дачу приехали Молотов, Микоян, управляющий делами Совнаркома Чаадаев. Сталин находился в кресле, был молчалив, долго и испуганно смотрел на вошедших в комнату (может, ждал своего смещения?), глухо спросил: «Зачем пришли?» Предложили выступить по радио с обращением к народу. «Что я скажу народу? Мне не о чем говорить», — ответил находившийся в состоянии прострации Сталин… И это его состояние продолжалось несколько дней. Только 30 июня был создан Государственный комитет обороны…

Растерялся и верный слуга Сталина — Берия. Сообщения работников НКВД приграничных республик и областей повергли его в состояние страха перед надвигающейся грозной силой германской армии. Еще вчера, 21 июня, он бичевал, приказывал «стереть в лагерную пыль» всех, кто говорил правду о готовящемся нападении Германии на СССР, кто обеспокоенно докладывал о растущем количестве немецких дивизий у наших границ, а сегодня, в первый день войны, он боялся снять трубку и позвонить своему хозяину, беспричинно ворошил бумаги, словно искал среди них спасение или защиту… К началу войны в ведомстве Берия было около 2,5 миллиона человек, из них подлежало эвакуации 750 тысяч заключенных…

20

24 июня 1941 года Цанава отдал приказ об эвакуации личного состава, членов их семей, документов штатных работников наркомата. Для НКГБ сразу же нашлись и автомобили, и железнодорожные вагоны. Под непрерывной бомбежкой грузились архив, многочисленные «дела», оружие, боеприпасы, и все, вместе с сотрудниками, направлялось на восток по Московскому и Могилевскому шоссе.

Цанава беспрерывно отдавал приказания, звонил по телефону, требуя немедленно предоставить в его распоряжение «все наличные бортовые автомобили», угрожая то арестом, то расстрелом…

В конце дня он вызвал к себе начальника минской тюрьмы и, взглянув на плотно прикрытую дверь, приказал начать эвакуацию арестованных, состоящих под следствием, осужденных уголовников, воров, грабителей. О политических говорил вполголоса…

Среди ночи в тюрьме, обитатели которой, зная о начавшейся войне и эвакуации, ждали решения своей участи, неожиданно услышали топот надзирателей, отрывистые команды начальников, грохот открываемых замков и камер, крики «Выходи с вещами!». Арестованные с облегчением подумали о том, что вот-вот их отвезут в военкомат, дадут оружие и — на фронт. В худшем случае — на вокзал, в «телятники» и — на Колыму или в Сибирь. Переговариваясь между собой, подследственные гадали вслух о том, какое оружие им выдадут («вот бы автоматы, как на финской!»), куда пошлют помогать Красной Армии громить врага. Самые наблюдательные заметили, что везут не в военкомат и не на вокзал, а по Могилевскому шоссе, на восток, значит, все-таки оружия пока не доверили, везут в тыл, там видно будет.

Натуженно гудели двигатели ЗИСов, молчали охранники, и все, казалось, шло к тому, что им придется довольно долго добираться до Москвы или Горького, где их, похоже, пересадят в теплушки. Может, и повезет — передумает начальство, глядишь, и на фронт направят в маршевых ротах.

Но ЗИСы вдруг свернули с шоссе и поехали по грунтовой дороге, подкидывая кузова на неровностях и колдобинах. Что это значило? Арестованные забеспокоились — машины медленно двигались по опушке леса, через несколько минут и вовсе остановились возле молодого овражка, поросшего репейником и березовым подлеском; вслед за крытыми ЗИСами к опушке подъехали «полуторки», выкрашенные в защитный цвет, из которых начали выпрыгивать конвой и собаки; овчарки, туго натягивая длинные поводки, рычали, рыли лапами землю, рвались в сторону выстроившихся в две шеренги оборванных, изможденных людей. С двух концов строя двигались охранники и скручивали руки арестованных проволокой. Только теперь, увидев стоявших позади вооруженных энкавэдэвцев, изготовившихся к стрельбе, люди поняли, что их минуты сочтены. Кто-то из строя выскочил, кто-то закричал истошно, и тут же началась беспорядочная стрельба из наганов и винтовок в людей; пристреленные падали на край овражка, скатывались тут же на замшелое дно, дергаясь и крича; убийцы вели огонь бесприцельно, нанося обреченным тяжелые и легкие ранения, сталкивали ногами тела убитых и раненых вниз, добивая каждого, кто пытался подняться или выползти из овражка, хватаясь за тонкие стволы березок-трехлеток, за колючий репейник, не ощущая боли, оглушенные стрельбой, громким рыком почуявших кровь взбешенных овчарок, набрасывающихся на ползущих людей. Бойня продолжалась недолго, выстрелы становились все реже и реже, крики затихли, и только глухие стоны какое-то время доносились из овражка, но после того, как убийцы в милицейской форме прошли между лежащих на земле людей, добивая раненых, все стихло, и даже рвавшиеся с поводков несколько минут назад овчарки и те поутихли, развалившись у ног своих хозяев с высунутыми длинными розовыми языками. Добив последних, энкавэдэшники закурили, собравшись на краю овражка, поговорили об «операции» и неторопливо направились к машинам, засовывая наганы в кобуры и на ходу считая оставшиеся патроны. Из-за верхушек деревьев медленно поднималось утреннее, умытое свежей росой солнце; из леса доносилось веселое щебетание птиц, громко каркала одинокая ворона, и только со стороны Минска слышались редкие уханья рвавшихся авиационных бомб да тянулись черные шлейфы дымов.

На опушку вышла низенькая старушка, перекрестилась, посмотрела на лежащих в траве убитых, перевела взгляд на усаживающихся в машины энкавэдэшников и словно в осуждение их сказала:

— По-христиански прикопать бы надо, в могилки каждого. За что же вы их?

— Не христиане они, мать, какие им еще могилы, так сгниют.

— А кто же они такие?

— Враги народа, мать! Туда им и дорога. Поехали, а то там нас ждут очередные «жмурики». Работы нам на сегодня хватит… — Помолчал, дымя самокруткой, добавил: — Их вон сколь там, считай, тысячи.

— Не мы одни, еще есть группы: те в других местах трудятся.

— Работенка, мать твою…

21

29 июня Сталин, Молотов, Берия и Маленков без предварительного уведомления внезапно появились в кабинете наркома обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко. Поборов кратковременную растерянность, вызванную неожиданным появлением членов Политбюро в наркомате, маршал встревоженно доложил Сталину:

— Руководство наркомата изучает оперативную обстановку на фронтах!

— Изучаете… — Сталин долго стоял возле длинного стола, всматриваясь в испещренные символами и знаками карты. — Докладывайте обстановку! — строго, не глядя на вытянувшихся Тимошенко, Жукова, Ватутина, потребовал Сталин.

В огромном кабинете повисла гнетущая тишина.

— Товарищ Сталин, обстановка нам не вся ясна, есть противоречивые данные. Я… не готов к докладу, — упавшим голосом произнес Тимошенко.

Сталин гневно взглянул на наркома, ожег взглядом стоявших по стойке «смирно» Жукова и Ватутина.

— Им неясна обстановка! — взорвался Сталин. — Потеряли Белоруссию, половину Прибалтики, армия отступает, а им, видите, неясна обстановка! Вы боитесь сказать правду! Генштаб управляет войсками или нет? Что на Украине? Где штаб Западного фронта? Где Кирпонос? Где Кузнецов? Отвечайте!

— Разрешите, товарищ Сталин, нам продолжать работать? — неожиданно заговорил Жуков, подходя к столу с картами.

Сталин не ждал подобной смелости генерала, перевел взгляд на Жукова, потом посмотрел на членов Политбюро. «Каков, мол, храбрец»…

— Может, мы мешаем вам? — не без сарказма спросил Берия и, ожидая одобрения вождя, заискивающе посмотрел на Сталина.

— От нас ждут указаний, помощи, советов. Может, вы, — Жуков задержал взгляд на Берия, — окажете помощь фронтам, дадите указания и директивы?

— Если партия поручит — дадим и указания! — Берия вызывающе вскинул подбородок, хотел было осадить не в меру разговорчивого генерала, но боковым зрением заметил недовольное движение руки Сталина.

— Если поручит… А пока дело поручено нам! — уверенно, твердым голосом отпарировал Жуков и повернулся к отошедшему от стола Сталину. — Мы разберемся в обстановке и доложим вам чуть позже.

— Вам придется отвечать перед Политбюро! В…вы не забывайте этого! — Молотов обвел взглядом военных, подождал реакции Сталина. На какое-то время в наркомовском кабинете снова повисла неприятная тишина.

— Пожалуй, товарищ Жуков прав. Не будем им мешать. Пусть работают. Мы ждем от вас, товарищ Тимошенко и товарищ Жуков, обстоятельного доклада. Правдивого доклада.

Сталин медленно повернулся, махнул рукой Тимошенко, собравшемуся проводить членов Политбюро, давая ему разрешение оставаться на месте, и направился к двери.

В последний момент Жуков ощутил на себе тяжелый, полный недовольства взгляд Берия.

Государственный комиссар безопасности никогда и никому не прощал подобного бесцеремонного, по его мнению, обращения. Не простил Берия и Жукову…

«Государственный комитет обороны товарищу Сталину.

Вследствие неготовности частей ВВС Прибалтийского военного округа к военным действиям, нераспорядительности и бездеятельности некоторых командиров авиадивизий и полков, граничащих с преступными действиями, около 50 % самолетов было уничтожено противником при налетах на аэродромы. Вывод частей из-под удара авиации противника не был организован. Зенитные средства обороны аэродромов отсутствовали, а на тех аэродромах, где эти средства были, — не было артснарядов.

Руководство боевыми действиями авиачастей со стороны командиров 57, 7, 8-й авиадивизий, а также штаба ВВС фронта и округа было поставлено крайне плохо, связь с авиачастями с начала военных действий почти отсутствовала. Потери самолетов на земле только по 7-й и 8-й авиадивизиям составляют 303 самолета. Аналогичное положение по 6-й и 57-й авиадивизиям.

Такие потери нашей авиации объясняются тем, что в течение нескольких часов после нападения вражеской авиации командованием округа запрещалось вылетать и уничтожать противника…»[14]. (Подчеркнуто мной. — А. С.).

Запреты Сталина на применение истребителей для борьбы с самолетами-нарушителями Германии в мае — июне 1941 года привели к большим потерям авиации военных округов, большим потерям наземных войск, оставшихся фактически без прикрытия. Явная вина Тимошенко и Жукова, не сумевших убедить Сталина в снятии запретов на применение истребителей ВВС Красной Армии, ограничивающих меры многих начальников по повышению готовности частей ПВО и ВВС приграничных округов.

Несмотря на героическое сопротивление бойцов и командиров Красной Армии, фронт стремительно продвигался на восток. В первые дни войны пали Гродно, Брест, Лида, Минск. Больше двух недель мужественно оборонялся Могилев. Здесь, под Могилевом, на Буйническом поле только за один день 2 июля личный состав полка, которым командовал полковник Семен Кутепов, вместе с артиллеристами сжег 39 немецких танков и бронетранспортеров, задержав стальной каток танков Гудериана.

К началу октября 1941 года группа армий «Центр», завершив в районе Вязьмы окружение четырех наших армий, стремительно двинулась на Москву. Командующий Западным фронтом генерал-полковник И. Конев, член военного совета фронта Н. Булганин, начальник штаба В. Соколовский не выполнили задачу любой ценой остановить врага. Большинство дивизий и полков, оказавшись в окружении, вели сдерживающие бои, пытаясь прорваться на восток.

Еще более тяжелая обстановка сложилась на направлении Резервного фронта. Командующий маршал С. Буденный фактически утратил связь с войсками и едва не попал в окружение; член военсовета армейский комиссар 1-го ранга Г. Мехлис не смог поддержать моральный дух личного состава, вмешивался в распорядительные функции, безжалостно отдавал под суд трибунала невиновных людей, вел себя истерически, угрожая людям самыми тяжелыми карами.

Сталин вынужден был отозвать генерала армии Г. Жукова из Ленинграда.

— Смотрите, что Конев нам преподнес, — сказал Сталин. — Немцы через три-четыре дня могут подойти к Москве. Хуже всего то, что ни Конев, ни Буденный не знают, где их войска и что делает противник. Конева надо судить. Завтра я пошлю специальную комиссию во главе с Молотовым… Поезжайте сейчас же к Коневу, разберитесь на месте с обстановкой и доложите мне по ВЧ, а также свои предложения.

Был ли виноват Конев? В какой-то мере. Чехарда с командующими не позволяла им глубоко изучить обстановку и принять надлежащие меры в условиях полного отсутствия резервов. Вот как часто сменялись командующие Западным фронтом с начала войны: Д. Павлов — 22.06–30.06.1941 г., А. Еременко — 30.06–02.07 и 19.07–29.07.1941 г., С. Тимошенко — 02.07–19.07 и 30.07–12.09.1941 г., И. Конев — 12.09–12.10.1941 г., Г. Жуков — 12.10.1941–26.08.1942 г. За четыре месяца войны семь раз менялись командующие Западным фронтом! Какая уж тут стратегия при выработке решения и претворении его в жизнь!

Обстановка на фронтах продолжала усложняться с каждым днем. Не хватало личного состава, танков, самолетов, артиллерии, боеприпасов для формирования новых частей и соединений. Более того, немецкое командование предприняло попытку выйти к Москве с юго-запада. Ставкой был создан Брянский фронт, командующим назначен генерал-лейтенант А. Еременко, месяц назад освобожденный от руководства неудачно действовавшим, отступающим Западным фронтом. При назначении на должность генерал-лейтенант Еременко заверил Ставку Верховного Главнокомандования в том, что он «остановит подлеца Гудериана». Сталин передал по прямому проводу Еременко:

— Вы требуете много пополнения людьми и вооружением… Мы можем послать вам две танковые бригады с некоторым количеством танков КВ и два-три танковых батальона. Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и батарей PC.

Еременко, как видно, не стеснял себя обещаниями и, пользуясь случаем, просил увеличения поставок на фронт боевой техники и вооружения. На предложение Сталина расформировать недавно созданный Центральный фронт Еременко ответил:

— В связи с тем, что я хочу разбить Гудериана и, безусловно, разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечить. Прошу подчинить армии Центрального фронта мне. Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами… А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся разбить, задачу, поставленную вами, выполнить, т. е. разбить его.

На чем зижделись заверения комфронта Еременко, сказать трудно, но, видимо, достаточных оснований для них не было, ибо танковая армия Гудериана представляла собой мощный бронированный кулак в сочетании с механизированной пехотой и артиллерией. Скорее всего, превалировало желание угодить Верховному Главнокомандующему. К сожалению, подобные, ничем не оправданные заверения присущи не только генерал-лейтенанту Еременко…

Прошло несколько дней, а «подлец Гудериан» продолжал «трусливо наступать», взяв Брянск и Орел. Верховный выговаривает генерал-лейтенанту Еременко: «Ставка недовольна вашей работой… Все разговоры о выполнении задания остаются пустыми словами… Все ваши заверения об успехах не имеют никакой цены. Ждем ваших сообщений о разгроме группы Гудериана».

Разгромить Гудериана Еременко не удалось — немецкие танки, подминая под себя слабые, разрозненные очаги сопротивления, рвались к Москве. Сам Еременко попал в окружение, ранен и с трудом был вывезен на фанерно-перкалевом У-2 в тыловой район.

В первой половине октября обстановка на Западном фронте стала критической. На ряде направлений оборона была тонкой и слабой. Достаточно было немцам двинуть танково-механизированный клин, как он, подобно ножу в сливочном масле, беспрепятственно вышел бы к самой Москве. Сталина охватил страх. Он не имел ни сил, ни средств, чтобы как-то, хоть чуть-чуть, прикрыть подступы к столице. Верховный торопил Урал и Сибирь, Поволжье и Среднюю Азию с резервами, но они продвигались все медленнее и медленнее, а те, что подходили побатальонно или поротно, тут же бросались им на передовую, чтобы заткнуть очередную «дыру» в обороне. Подобно огромным жерновам, фронт тут же перемалывал эти горстки слабовооруженных, а то совсем невооруженных, какими были ополченцы, людей, и снова на передке образовывалась «дыра». Резервы таяли день ото дня, фронт же медленно отодвигался к Москве.

В один из дней Сталин вызвал Жукова из Перхушкова, где находился штаб Западного фронта, в Кремль. В кабинете был Берия. Сталин выслушал доклад комфронта об обстановке, удрученно покачал головой и, размышляя вслух, остановился у окна.

— Ленин оставил нам государство и наказал всячески укреплять его оборону. Мы не выполнили этого завещания вождя. Враг подошел к Москве, а у нас нет сил для ее защиты. Нам нужна военная передышка в не меньшей степени, чем в восемнадцатом году, когда был заключен Брестский мир. Тебе, Лаврентий, — Сталин обернулся к Берия, — по своим каналам надо немедленно прозондировать почву для заключения нового Брестского мира с Германией. Пойдем на самые крайние меры: готовы отдать Прибалтику, часть Украины, Белоруссию. Мы готовы подписать мир на любых условиях.

— Я этим займусь немедленно! — Берия поднялся и замер. — Выйдем на близких к окружению Гитлера людей.

— А вы, товарищ Жуков, отправляйтесь в штаб. Мне нечего вам обещать — резервов почти нет. Обороняйтесь имеющимися силами. Поднимаем по тревоге военные училища, собираем ополчение. Все, что соберем, — все отправим вам.

22

Враг продолжал рваться к Москве. В один из дней в кабинет члена военного совета Московского округа К. Телегина позвонил явно взволнованный командующий ВВС округа полковник Н. Сбытов и доложил, что выполнявшие задание по разведке летчики видели двигавшуюся по дороге Спас-Деменск — Юхнов колонну танков, бронетранспортеров и автомашин противника.

— Не может быть! Я прошу вас, Николай Александрович, срочно перепроверить разведданные, послать два-три самолета и уточнить все, что вы мне доложили.

Можно понять состояние Константина Федоровича Телегина, знавшего общую обстановку на западном направлении, — после Юхнова войск не было, и двигавшаяся мехколонна гитлеровцев, имея танки и бронетранспортеры, могла беспрепятственно выйти к Серпухову, к Подольску, а оттуда — рукой подать до Москвы. Он подошел к висевшей на стене карте, измерил взглядом расстояние и ужаснулся…

Спустя час Сбытов вбежал в кабинет и с порога доложил:

— Летчики шли на бреющем! Длина колонны больше двадцати километров! Немцы обстреляли наших летчиков из зенитных пулеметов.

Телегин вопросительно посмотрел на Сбытова.

— Не ошиблись ли ваши летчики? Они могли принять колонну наших войск за гитлеровцев.

— Нет, товарищ член военного совета! — Сбытов хорошо знал своих летчиков и был уверен в каждом из них. — Летчики Серов и Дружков — опытные пилоты! Они отчетливо видели белые кресты на бортах танков! Я верю им!

— Вы представляете, Николай Александрович, всю меру ответственности перед высшим командованием за подобную информацию?

— Я верю в летчиков — они ошибиться не могли! Я только что говорил с ними по телефону. По их взволнованным голосам почувствовал сильное беспокойство, хотя они оба старались сдержать себя.

«Что делать? — мысленно спросил себя Телегин. — Командующий округом где-то под Тулой, и с ним нет связи. Кому доложить? Осталось одно — позвонить начальнику Генштаба маршалу Шапошникову».

Какое-то время Телегин думал о предстоящем разговоре с маршалом. На все ли вопросы есть ответы. Шапошников не из тех, кто верит на слово, ему нужны доказательства. Они есть — донесения летчиков.

Телегин доложил маршалу о выполнении приказа Генштаба по формированию частей. Спросил об обстановке на Западном фронте.

— Ничего тревожного пока нет, — ответил Шапошников и положил трубку.

«Неужели летчики все-таки ошиблись? — молча спросил себя Телегин, поглядывая на спокойно сидевшего командующего ВВС Сбытова. — Могли перепутать нашу колонну войск с немецкой? Но почему колонна движется на восток? Отступают наши войска? Вряд ли. Уж больно организованно, по рассказу Сбытова, двигалась колонна: впереди три танка, видимо, разведвзвод, далее — основные силы: танки, артиллерия, мотопехота, а в арьергарде — снова танки. Черт возьми разведку! Неужели никто, кроме летчиков-истребителей, не видел и не знает об этой колонне!.. Шапошников тоже не знал.

— И тем не менее, Николай Александрович, перепроверьте. Пошлите самых лучших летчиков.

— Время уходит, товарищ член военного совета! — Сбытое понимал, что промедление усугубит обстановку, — колонна окажется в предполье Москвы. Я даю команду на вылет.

Громче обычного хлопнула дверь за Сбытовым. Телегин придвинул расстеленную на столе карту, прошел взглядом от Юхнова по направлению к Москве, взглянул на часы. Неужели все-таки Резервный фронт маршала Буденного не устоял? Что скажет штаб?

— Проводная связь со штабом Резервного фронта не восстановлена. Не лучше положение со связью с Брянским фронтом, там, по не подтвержденным Генштабом данным, обстановка резко ухудшилась, — доложил оперативный дежурный штаба.

«Если фронт прорван, — размышлял Телегин, — то танковые или механизированные колонны немцев действительно могут идти на Москву без особого сопротивления. Колонна на Юхнов — Серпухов — Подольск, возможно, одна из них. Немцы часто используют подвижные ударные силы. Может, посоветоваться с начальником штаба Беловым?»

После короткого уточнения обстановки член военного совета и начальник штаба округа приняли решение поднять по тревоге имеющиеся на территории МВО силы, способные немедленно выйти из мест дислокации навстречу механизированной колонне врага. Это — подольские артиллерийское и пехотное училища, Военно-политическая академия, Военно-политическое училище, училище имени Верховного Совета РСФСР. Ближе всех к Юхнову — Подольский гарнизон. Телегин открыл рабочую тетрадь и сверил укомплектованность. Пехотное училище: четыре батальона общей численностью 2500 курсантов, винтовки, пулеметы, учебная батарея 45-мм пушек, 240 противотанковых гранат. Не густо. С винтовкой на танк… Пушки способны поджечь бронетранспортер, но против танков слабы… Чуть лучше с пушками в артиллерийском училище — там есть 76-мм орудия, но запас снарядов невелик…

Телегин позвонил в Подольск — там команды приняты, идет подготовка к выходу, но не хватает автомобилей… В Подольск срочно отбыл помощник командующего округом по военно-учебным заведениям комбриг Елисеев. Теперь пора распределить усилия с руководством ПВО — там артиллерия, боеприпасы, истребительная авиация. Все в случае непосредственной опасности будет брошено в бой… А что разведчики?

— Еще не вернулись, — сообщил полковник Сбытов.

Время, казалось, остановило свой бег, и комиссар Телегин то и дело бросал взгляд на часы. Где же летчики? Уж не сбиты ли? Телефоны молчали. Где-то под Тулой запропастился командующий, а он так нужен здесь, в Москве, чтобы оценить обстановку, принять решение и отдать распоряжение. Командующий — первое лицо. Он и знает больше, ему и руководить сподручнее, его распоряжения тут же приобретают силу приказа. В эти дни в Московский округ шли сотни распоряжений и указаний из ЦК, Ставки, Генштаба, наркомата, горкома партии, и надо было обладать огромной волей и выдержкой, чтобы устоять перед этой лавиной, выбрать главное, не остановиться перед возражением или несогласием.

Открылась дверь, и на пороге появился командующий ВВС полковник Сбытов.

— Докладываю. Экипажи вернулись. Все летчики подтвердили движение мехколонны с артиллерией и танками. Самолеты были снова обстреляны, один летчик ранен, имеются пробоины в фюзеляже и крыльях. Голова колонны на подходе к Юхнову. У меня, товарищ член военного совета, сомнений нет — это немцы!

Константин Федорович, выслушав доклад командующего ВВС, позвонил в Подольск. Там получен приказ на занятие обороны курсантами в районе Малоярославца с целью перекрытия Киевского шоссе. Навстречу колонне гитлеровцев для встречного боя выслан передовой отряд пехотного училища с артиллерийской батареей. «Значит, меры приняты, данные разведки уточнены, — думал Телегин. — Пора докладывать в Генштаб».

— Борис Михайлович, докладывает Телегин. Каково положение на западном направлении?

— Послушайте, Телегин, — раздраженно начал маршал Шапошников, — что означают ваши звонки? Что вам неясно? У нас нет никаких новых данных.

Недовольство начальника Генерального штаба вызвало, естественно, у Телегина волнение, и он, стараясь оставаться внешне спокойным, обстоятельно доложил маршалу все, что удалось узнать от вылетавших на разведку летчиков, и от начальника штаба Белова, и от комбрига Елисеева из Подольска, и о всех мерах, принятых, чтобы остановить рвущуюся к Москве колонну.

— То, что вы доложили, товарищ Телегин, для нас было неизвестно. Неужели колонна движется к Москве? Невероятно!

Положив трубку, Телегин вздохнул — он, как и положено, принял все меры и доложил наверх. Прикурив, сделал несколько затяжек, хотел было позвонить в Подольск, но зазвонил телефон «кремлевки».

— Будете говорить с товарищем Сталиным.

Телегин непроизвольно, словно кто-то приподнял его, встал со стула, вытянулся, напряг слух, придавив трубку к уху.

— Телегин?

— Так точно, товарищ Сталин.

Константин Федорович узнал чуть сипловатый, глухой голос Сталина, затаил дыхание.

— Здравствуйте. Вы только что докладывали Шапошникову о прорыве немцев под Юхновом?

— Я, товарищ Сталин.

— Откуда у вас такие сведения и можно ли им доверять?

— Разведданные сообщены летчиками, проверены дважды в повторных вылетах. Летчики очень опытные, им мы верим, товарищ Сталин.

— Связь с Резервным фронтом Буденного у вас есть?

— Связи с Резервным фронтом нет.

— Где командующий?

— Артемьев находится под Тулой — там обстановка резко усложнилась.

— Что вами предпринято?

Телегин обрел самообладание и подробно доложил Верховному о принятых мерах, выходе подольских курсантов навстречу механизированной колонне врага.

— Спасибо. Следите за продвижением колонны непрерывно! Докладывайте в Ставку. Разыщите командующего — пусть немедленно возвращается в Москву. Все, что есть для боя, — соберите в резерв. Действуйте решительно. Вам, командованию округа, поручаю задержать колонну на пять — семь дней на рубеже Можайской обороны. Под вашу ответственность! — голос Сталина стал тверже и чуть громче. — Мы будем искать резервы. Повторяю, товарищ Телегин, об изменении обстановки, ходе боя с противником своевременно докладывать мне через Шапошникова. До свидания.

Телегин положил трубку, едва унимая сбившееся дыхание, сел в кресло, достал вздрагивающими пальцами из пачки папиросу, вставил ее в мундштук и закурил. Разговор со Сталиным, с одной стороны, облегчил его положение — теперь о прорвавшей фронт механизированной колонне врага знал сам Сталин, а значит — будут приняты соответствующие меры по прикрытию Москвы с юго-запада, а с другой стороны, усложнил дело — «под вашу ответственность», предупредил Сталин. «Положение аховое, — подумал Телегин, — Немецкие танки могут ворваться в Москву, в Кремль».

Волнение усилилось, и Телегин, прикурив очередную папиросу, попросил чаю. Где же искать Артемьева? Куда выехал командующий из Тулы? Он долго не мог дозвониться до Тулы, на связь с Артемьевым так и не вышел, пришлось говорить с секретарем обкома Жаворонковым и просить его выполнить приказ Сталина о срочном возвращении Артемьева в Москву. За командующим выслали связной самолет У-2. Отдав остальные указания, Телегин решил позвонить в Подольск, комбригу Елисееву, но этому помешал очередной звонок «кремлевки». Голос еще одного члена военного совета округа — Берия — узнал сразу.

— Телегин, откуда получены сведения о движении танков с Юхнова? Кто вам их сообщил? — не поздоровавшись, строго спросил Берия.

— Докладываю, товарищ Генеральный комиссар госбезопасности… — и Телегин рассказал все, что узнал о неожиданном повороте событий в районе Юхнова, назвав фамилии летчиков, командующего ВВС Сбытова.

— Вы, — голос Берия стал резким, с оттенками визга, — принимаете на веру всякую чепуху! Паникеры и провокаторы донесли вам о несуществующей колонне немцев! По моим данным, в районе Юхнова и Малоярославца противника нет. Вы понимаете, с чем вы шутите? Паникеров в войну расстреливают! Почему вы вылезли с непроверенной информацией к товарищу Сталину? Вам это так не пройдет! Запомните это, Телегин! — пригрозил Берия. — Где командующий ВВС Сбытов?

— Был в штабе, — сухо ответил Телегин.

— Ну хорошо… — в трубке раздался щелчок.

Не знал член военного совета округа комиссар Константин Телегин, что Берия, воспользовавшись неповоротливостью военной разведки и ее боязнью постоянно докладывать об отходе наших войск, сумел убедить Сталина (и подтвердил это реальными фактами!) в том, что посты НКВД докладывают оперативнее и точнее, чем армейская разведка и фронтовое командование о быстроменяющейся, зачастую противоречивой обстановке. Берия был абсолютно уверен в том, что разведка НКВД действовала эффективнее армейской, и потому полагался только на нее, торопился упредить доклады Генштаба, чем не раз ставил в неудобное положение маршала Шапошникова. А тут вдруг на пути Берия встал малоизвестный политработник дивизионный комиссар Телегин, да еще с информацией, которая взволновала Сталина, вывела его из нормального состояния, заставила «налечь» на голос при разговоре с Генштабом. Простить этого Телегину Берия не мог…

Обстановка на фронте продолжала ухудшаться с каждым часом. Генштаб принимал все меры к тому, чтобы остановить врага, спешно формируя в Москве новые соединения и части, не имея достаточных сил в резерве. Опасаясь за направление Юхнов — Серпухов — Подольск, маршал Шапошников поручил заместителю начальника оперативного управления Генштаба генерал-лейтенанту Михаилу Шарохину оказать помощь округу, вести непрерывный контроль за продвижением колонны со стороны Юхнова, шире использовать разведданные Московского округа, ибо при катастрофически быстром отступлении и отсутствии постоянной и надежной связи с Западным и Резервным фронтами объективных данных об оперативной обстановке на западном направлении в полном объеме Генштаб не имел. Выручали тонкие ниточки телефонной связи МВО, тянувшиеся от подмосковных аэродромов, полков истребителей, Подольского гарнизона, комендантов участков. Шарохин почти беспрерывно звонил в штаб округа, запрашивая данные об обстановке, сообщая о подаче боеприпасов, горючего, о только что сформированных, но еще не обученных и не вооруженных батальонах резерва. Летчики-истребители по указанию Генштаба вылетали на разведку каждые час-полтора, и тут же их данные шли через командующего ВВС Сбытова, начальника штаба Белова или члена военного совета Телегина в Генштаб, а оттуда — в Ставку.

Телегин позвонил командиру авиакорпуса ПВО Ивану Климову и, рассказав об обстановке, попросил выделить несколько экипажей для ведения разведки. Климов не отказал, но сослался на приказ Сталина об использовании истребителей ПВО только по прямому назначению — перехват и уничтожение немецких бомбардировщиков, летящих к Москве.

Выручил Сбытов.

— Послал на разведку экипажи бомбардировщиков Пе-2. Они тоже без фотоаппаратов, но на борту кроме летчика — штурман и стрелок. Три пары глаз! Жду докладов.

— Спасибо, Николай Александрович. А я жду ваших сообщений.

Через четверть часа Сбытов доложил:

— Летчики по радио сообщили о том, что Юхнов забит гитлеровскими танками и бронетранспортерами. Часть войск противника движется по шоссе в сторону Вязьмы. Перед противником наших войск не обнаружено.