В начале было детство Макарова Елена

— На той стороне написано, сколько стоит, — выкрикивает Арам (Арам — шумный, бурный, что не подумает, все вслух). — Приглашаю на обед к Скуперу!

— Кто это — «Скупер»?

— Скупердяй. Вы все придете, а он вас столом накормит. Два пилильщика напилят стол на доски — вот и кушанье.

— А стола ему разве не жаль?

— Нет. Он скупердяй столовый. Живет в столовой, там столов этих — до потолка (взглянул на потолок, прикинул — низковат). До неба, в общем.

— К Скуперу я идти в гости отказываюсь, а вот книжку про него с удовольствием прочту.

— Сейчас напишу!

Смотрю, и правда пишет, волнистыми линиями строку за строкой.

Воспользовавшись моментом (Арам умолк), «разбираем» книгу дальше:

— Что внутри?

— Рассказы, — подает голос Оля.

Высокая, выше всех в группе, и рисунок ее висит высоко, под потолком. Она попросила повесить именно туда, против двери, чтобы каждому входящему он был виден сразу.

Оля — дочь местной дворничихи. Она проста и прямодушна, как ее рисунки. Она стремится запечатлеть то, что видит вокруг. Все всамделишное.

Олин «Наш двор» — постоянно перед глазами. И смотреть на этот яркий праздничный рисунок не надоедает. Двор нарисован фломастерами. На переднем плане играют дети, и видно, что они именно играют. В центре — карусели, во фронтальной проекции. Также во фронтальной проекции — клумба с цветами посреди двора. Потому что и на карусели, и на клумбу Оля смотрела сверху вниз. Все правдиво. Вдалеке (Оля уже может показать на рисунке, что ближе, что дальше) — шоссе. По нему едут машины.

Рисунок выполнен в параллельной, китайской перспективе: ближе — дальше выражается не в размерах предметов, а в их расположении: сперва дети (внизу), выше — карусели и клумба, вверху — дорога с машинами. Это свидетельствует о необычайной наблюдательности Оли, о пристальном разглядывании всего, что вокруг.

Под стать ей закадычная подружка Аня, автор еще одного шедевра — «Лето на даче в Коломне». На первом плане — искрящаяся Коломна с куполами церквей, а вдалеке, у горизонта, река с маленьким корабликом. Больше всего на свете Аня любит сказки Пушкина. «Лето в Коломне» напоминает иллюстрацию к сказке о царе Салтане.

— Я буду писать книгу Пушкин – заявляет она твердо.

Перетрогала все свои многочисленные заколки, проверила, не расплелась ли коса, и уселась ровно, пряменько, чтобы приступить к «Пушкину».

Перед детьми — сложенные пополам листы бумаги: плотной (на обложку) и тонкой (на текст).

— А я напишу книгу военну! — сообщает Дима (у него папа военный. Папу он обожает — отсюда и тема любимая). — Я ее синим фломастером напишу, одним цветом, потому что у военных — строгость и порядок.

Наш Дима очень любит порассуждать о строгостях и порядках. Фантики, рассыпанные по столу, — непорядок. Дима раскладывает их по кучкам, сортирует.

— Не хочу я писать про этого столового Скупера! — заявляет Арам. — Лучше напишу рассказ, как мы с дедом в Набрани машину чинили.

— Ты был в Набрани?

— У нас там дача, у деда. Сейчас нарисую.

Мне-то казалось: Набрань — сон детства. Узкоколейка, дребезжит мотовоз, огромный поваленный ураганом карагач, под которым мы с Марой нашли целый таз грибов; ежевика, от нее – на пальцах оставались фиолетовые следы — по ним бабушка распознавала, что «девочка опять съела немытые ягоды»; роща миндаля и грецких орехов… Оказывается, она реально существует и у деда Арама там — дача!

— Моя книга будет стоить восемь рублей, — дребезжащий, скрипучий, как мотовоз, голос Кати-старушки; с трудом привыкаю к ее ноющим интонациям. — Это будет осень.

Действительно, осень: посередине листа — продолговатая капля, внизу — лужа, в ней — оранжевый лист. Катя еще не может показать, что капля капает, но форма капли (тонкая сверху и разбухшая к середине) создает впечатление, что она, капля, вот-вот упадет на лист.

Начали приценяться. От копейки до триллиона.

— Кто же купит такую книгу — одну обложку? Стали представлять: приходим в магазин — ох, и интересная книга! Про каплю она что ли?

— Про осень, — защищает Катя свое детище.

— А я вижу каплю, лужу и лист. Может, это рассказ, как все дружили, как наконец пришла осень, пригнала лист в лужу, а уж капля тут как тут…

— Да, рассказ! — тянет Катя.

— Вот и напиши рассказ.

— Смотри, как писать надо! — Дима показывает книгу: «Воена Кынига».

— Я букв не знаю… — у Кати слезы близко, надо выручать.

— Смотри, рисуешь змею ползучую, — Арам показывает, как писать.

— Это не слова-а-а… а змея-а-а…

— Как будто слова, — Арам уже с некоторым сомнением смотрит на «текст»: ползучая змея не похожа на буквы.

— У меня книга «Пушкин» для детей — картинки одни. И у тебя, Катя, для детей. Они-то читать не умеют! — Анин довод оказался самым убедительным.

— У меня вселенная книга – шепотом говорит Виталик. — На обложке ничего, с той стороны — ничего. Я пишу невидимыми чернилами о всем во вселенной. Вот тут, — тычет Виталик пальцем в белый лист, — бумоглот. Он глотает бумагу. Я нарисую, он проглотит — и опять ничего. И всю вселенную бумоглот… — «проглотит» Виталик заменяет многозначительной паузой. — Такой вот он у меня, ничего не поделаешь…

Да, с ним, конечно, ничего не поделаешь, а вот с Виталиком что делать? Может, за «бумоглотом» скрывается страх перед чистым листом? Или трепет?

Вспомнился случай. Разложила перед детьми кленовые листья. Спрашиваю: «Красивые?» — «Да, — отвечают, — красивые». Тогда я капаю каждому на лист грязной краски и прошу сделать так, чтобы листья снова стали красивыми. Дети пытались превратить грязную каплю в узоры, а Виталик пошел с листом в туалет и смыл с него «грязь».

Дети искали выход из сложившейся ситуации, Виталик отменил саму ситуацию. Тихий фантазер принял самое разумное решение.

Наши первые книги — на стенде. Они все разные, все замечательные. Но самая выдающаяся — книга Арама. Он взял ее с собой и через три дня вернул с текстом. Написанным буквами. Слитно. Слова не отделены друг от друга:

АДНХДАУДЕДЫСЛАМАСЛАМАШИНАИЯПАМОКИЁЧЕНИТ

— Вы не представляете, что с ним творилось, — рассказывает мать Арама. — Три дня никому покоя не давал — учи его писать! Скажите, — с восточной экспрессивностью всплескивает она руками: — что вы с ними делаете?!

— Играю.

— Это так вы называете, на самом деле есть же у вас замысел! Ну как ребенку в голову придет за урок в 35 минут написать книгу, да еще оценить ее стоимость? Арамина стоит рубль, между прочим.

Но я действительно не собиралась учить их писать.

Это неожиданный результат.

Поразила меня и Юта. Поначалу я не могла понять, что она собирается делать: вырезала из картона надпись «Балканэкспорт», искромсала слово ножницами на части, затем нарезала фантики на квадраты и к каждому прилепила по кусочку пластилина.

К концу урока перед Ютой лежал готовый, по всем правилам полиграфии выполненный макет книги. Вместо фамилии автора и названия книги она выклеила на обложке «рыбу», используя буквы из «Балканэкспорта». Внутрь книги поместила квадратики фантиков — текст, расположенный в два ряда, колонками.

Здесь Юта выступила как аналитик. Она сумела передать структуру книги. «Красота», по ее уже шестилетнему разумению, — это четкая, лаконичная структура. Попытка двухлетней давности создать на картонке образ «красоты» нашего класса ею осмыслена, проанализирована. Освоена.

— Как изменилась Юта, — говорит Танечка, Татьяна Михайловна.

Дети разошлись, мы разглядываем «продукцию». Классы лепки и живописи друг против друга. Это дает возможность постоянно наблюдать, что ребенок лепит и что он же делает в цвете. Частенько к нам заглядывает Рустам (он преподает «Развивающие игры») — поделиться впечатлениями прошедшего дня. Сегодня Рустам печален — половину детей у него забрали и отдали на «подготовку к школе». Таню выселяют из просторного класса — здесь расставят парты. Вместо мольбертов.

Поступь развала слышна. Но пока мы вместе, пока дети с нами, мы работаем.

А ночами я пишу книгу в единственном экземпляре. Потом ее тоже можно будет прикрепить к стенду.

Волшебные зеркала

Глядя в волшебные зеркала, можно загадывать любые желания. Чего не испросят дети у зеркальца из фольги и пластилина, которое только что слепили! Одному подавай царство, другому наколдуй сестру, третьему — волшебную палочку, вечную: если зеркальце разобьется, у палочки можно будет все время просить.

Первоклассник Сережа все ходит в студию, никак ему с нами не расстаться.

— Мне ничего не надо, — заявляет твердо, — у меня есть одно желание, но оно уже исполнилось, оно у меня на пиджаке.

Сережа выпятил грудь, чтобы малышня увидела и по достоинству оценила красную октябрятскую звездочку, воплощенную мечту Сережи.

— И больше ты ничего не хочешь? — спросила я Сережу.

— Ничего. — Потом подумал и признался: — Подзорную трубу.

Школьная учительница жалуется на Сережу — неактивен, безучастен к учебному процессу. Видела бы она глаза своего безучастного ученика в момент, когда он нам демонстрировал звездочку!

Дома нашлась игрушечная подзорная труба. Большая удача. Разумеется, Сережа признался про подзорную трубу без всякой корысти, но какова будет радость — получить вторую по счету мечту в подарок!

— Этак они поверят, что зеркала волшебные, будут целыми днями клянчить! — упрекнула меня одна родительница.

Взрослые боятся последствий. Дети живут мгновением. Вот какое у них было мгновение — сидели за столом, при самодельных свечах, и шептали в свои пластилиновые зеркала: «Пусть будет царство!»

Пусть будет! И они видят — конечно же, они в царстве: в темноте горят свечи, на столе — конфеты в блестящих, шуршащих обертках, оранжевые мандарины, замки с остроугольными вершинами — настоящее царство! И все это — благодаря пластилиновым лепешкам, обернутым в фольгу!

Отважная Варя

— А куда посылают того, у кого средняя душа? Не злая и не добрая? Разрывают пополам?

— А ты знаешь, что плохие над хорошими делают? Они их все делать заставляют. Например, насыплют пшеницы в золу и заставляют выбирать. Это я про Золушку догадалась.

Догадки приходят детям неожиданно. В отличие от взрослых дети думают постоянно. Взрослый лозунг «Экономь думать!» на них не распространяется.

Дети любят смотреть в окна. Интересно, помнят они, к примеру, занавески или шторы в своей комнате?

— У меня с такими полосками, а потом внизу как будто в клетку.

— У меня с зайчиками и белочками.

— У меня дырявые, белые, а около батареи вот такая дырина, я в ней куклу в гамаке качаю.

Но чтобы увидеть, какие же все-таки у них занавески, я прошу нарисовать — красками. Мне бы хотелось у каждого побывать в гостях, да не выходит.

— А вы приходите в нарисованные гости!

— Цветы на подоконнике рисовать?

— У нас не цветы, а кастрюли. Еще хлебница. Мама ее забывает закрывать, а папа ругается.

Рисуя, дети рассказывают про свою жизнь. Жизнь разная, но не слишком разнообразная. На мой взрослый взгляд. Дети не оценивают, просто повествуют. Они не критичны и всё принимают как должное.

Варя худенькая, большеголовая, глаза смеются из-под светлой челки. К концу урока она подходит ко мне с рисунком. Видно, что-то хочет сказать строго конфиденциально.

— Я нарисовала занавески в санатории. Для наших краски нет.

— А какая же нужна краска?

— Переливчивая. А в санатории вот такие были, — тычет в грязно-зеленый лист с черными полосками.

— Красивые?

— Да нет. – Варя краснеет. — Грязные. Поэтому я грязно нарисовала.

Варя — правдивая. Наверняка ей кажется, что взрослые видят сквозь стену. Переливчатость домашних занавесок передать не удалось, обмануть — не посмела. Вдруг я знаю, какие у них занавески?

В конце прошлого года у нас был праздник. Во время чаепития я спросила у детей:

— Кто в этом году плохо занимался?

Варя встала из-за стола. Единственная.

— Значит, дарю подарок Варе — пластилин, бумагу и краски. Летом она потренируется и будет заниматься хорошо, может, и лучше всех.

Детей как ветром из-за столов сдуло. Все рвались к ящику с подарками, все клялись, что именно они хуже всех.

Разумеется, «ненагражденным» с праздника никто не ушел, но критично настроенной по отношению к себе, к своей работе оказалась одна Варя, большеголовая худышка. Жиденькие прямые волосики, у висков — младенческий пух. И какая отвага!

Лошади и дамы

Девочка Танечка — нескладная. Одета «нефирменно», в коричневые гамаши, темно-зеленый свитер с голубой каймой у подбородка, на кривых зубах — пластинка. Родители в возрасте. Впервые привели свою шестилетнюю дочь в детское общество. В садик она не ходит — болезненная, дома целый день с бабушкой.

— Ты любишь рисовать? — спрашиваю. Пожимает плечами. Никнет к маминой юбке.

— А лепить?

Втянула голову в плечи, что черепаха, и застыла.

— Ты принесла мне что-нибудь? Рисунки, картины?

Смотрит на мать, вот-вот расплачется. И все это — в подвале дэзовском, освещение тусклое, на стенах — плакаты о безопасности уличного движения, разве что в шкафу, за стеклом — детские работы, признак нашего существования. Подвожу ее, прилепленную к матери (папа сидит у двери, напряженно молчит), к шкафу. Смотрю: заинтересовалась.

— Мы принесли… — говорит мама полушепотом. — Достань, — обращается к мужу.

Папа, высокий и тоже какой-то нескладный — руки длинные, ноги длинные, а голова маленькая, — вынимает что-то огромное из дипломата, раскладывает на диване. Рыба? Нет — рыбища! Склеенная из тетрадных листов в клеточку. Раскрашенная карандашами, простыми, что в наше время — анахронизм при броской яркости фломастеров. Рыбища тугобрюхая, вся в карманах — и на пузе, и под жабрами, и чешуя, приглядываюсь, карманами. Настоящая бумажная скульптура… из тетрадных листов.

Жестом фокусника Танечка вынимает из рыбиного брюха десятки рыбешек, тоже нарисованных и вырезанных.

— Это ее дети. — Из-под жабр достает солнце и луну. — Когда рыба плывет, у нее с одной стороны закат солнца, а с другой уже луна появляется.

Рыбино пропитание — водоросли и червяки — извлекается из-под чешуек, и девочка с мальчиком — из-под хвоста. Они путешествуют на рыбе.

Пока я постигала жизнь невесть откуда приплывшей к нам в подвал рыбы, собрались дети. Они точно так же, как и я, застывали у диковинного экспоната, и Танечка уже по-хозяйски свободно демонстрировала всем луну и солнце, червяков и водоросли.

— У нас там еще полно такого… — сказал папа. Такого! И пошли: путешествие мотылька, приключение жирафа, путешествие на гигантском корабле в Африку, где Африка (пальмы, обезьяны, бананы, оранжевое огромное солнце) — в карманах корабля.

— Как ты это придумала?

Скромный художник только плечом повел на глупый вопрос.

Отныне по субботам Таня приходила в наш подвал, который остроумно окрестила одна родительница — «Дети подземелья».

Ей нравилось лепить из глины, но больше всего привлекали «блестяшки» — цветная фольга. Так они ее пленили, что хоть маленький кусочек «золота» или «серебра», а положит в карман передника, взглядом спрашивая: «Я беру это себе, можно?»

И на занятиях, и дома Таня сочиняла свои «жития». Вспомним житийную иконопись. В центре — тот, чье житие изображено, по кругу — этапы жизни, в хронологической последовательности. Это канон. В нем простой и высокий смысл. Приемами жития пользовались как старые мастера (Рублев, Феофан Грек и др.), так и современники, Н. В. Кузьмин например. На обложке его книги «Круг царя Соломона» заключены в круг ипостаси земного бытия царя. Простая мысль — уместить все на одной «странице». «Страницей» могут быть и врата собора — скульптурные «жития» Родена и Джакомо Манцу.

Рыбина, начиненная солнцем и луной, девочкой с мальчиком, водорослями и червяками, — это «житие». Так же как и корабль, плывущий в Африку. У него Африка при себе. Плывя в Африку, он фактически уже находится в этой самой Африке. Вспомним восточную мудрость: «Перед тем как отправиться куда-нибудь, подумай, не там ли ты уже».

Вместе с тем рыба и корабль — мифологические образы. Вспомним библейского пророка Иону, путешествующего во чреве кита. Разве что Иона был внутри рыбы, а Танины «персонажи» — снаружи и лишь прикрыты «карманами».

Своими работами Танечка произвела революцию среди «детей подземелья». Отныне их любимым занятием стали бумажные скульптуры. Они пытались сработать таких же рыб с карманами, птиц с гнездами и птенцами — удавалось, и неплохо, однако превзойти Таню было невозможно. Она все делала с размахом: широко, по-хозяйски владела бумажным пространством, всякий раз изобретая новое — скульптуру слона из фольги, поросшую фантастическими бумажными цветами (слон-гора, подарок для любого художника-мультипликатора); бабочку с несчетным количеством крыльев (она летает, а когда не летает, то крылья так-так-так — как пропеллер). Все это, наблюденное художественным оком, сыпалось из папиного уже теперь не дипломата, а рюкзака с фанерным дном — чтобы конструкции не помять.

Неужели все это пройдет и потонут корабли вместе с Африкой? Как предотвратить кораблекрушение?!

Машина вместе с дорогой

Миша самый младший из «детей подземелья». Он впервые видит пластилин. Интересная штука! Дети мнут его в руках, помнут, помнут — выходит кошка, мышка, зайцы. Миша пробует нажать на пластилиновую «клавишу» пальцами. Никакого эффекта. Он водит пальцами по «клавишам» (видимо, у них дома есть фортепьяно) как начинающий музыкант — робко, со страхом.

Не спешу вмешиваться. «Поразить» ребенка ничего не стоит: несколько профессиональных движений — и зверь готов. Но мне интересно, что же он все-таки сам, без меня станет делать. Пока он посматривает по сторонам, как там дела, и, осмелев, комментирует вслух: «Кошка, колбаска, баранка». Обживается в пластилиновом мире.

Наконец — первый аккорд. Смело, рывком, отрывает от целого брикета кусок, прилепляет снова, приставив кусок к целому так, что получилась кочерга. К кочерге прилепляет лепешку другого цвета:

— У меня машина!

— Машина на одном колесе, а вот это что? — спрашиваю, указывая на кусок, перпендикулярный машине.

— Это дорога, она туда едет.

Увидеть в кочерге с лепешкой машину, все равно что в окружности — всего человека. Трех-с-половиной-летний ребенок еще не может нарисовать и слепить похоже. Кочерга с лепешкой обозначают не просто машину, а машину вместе с дорогой, по которой она едет. Совокупный образ предмета и его функции (движение по дороге).

Вспомним Танин пароход, плывущий в Африку, со всеми атрибутами Африки, запрятанными в его карманы.

В основе — принцип свернутой метафоры. Мишина машина — «житие», изложенное наиболее лаконичным способом. Оно отражает образ жизни машины. Как Мишина машина не существует без дороги, так и Танин корабль не существует вне Африки, куда он держит путь. В нем в свернутом (в данном случае перечислительном) виде — всё, что, на Танин взгляд, нужно и важно для жизни корабля.

Изобразительный образ лаконичен. Умение «схватить» структуру и передать ее цельно — одна из главных особенностей детского искусства.

Танцующий дом

Нижняя губа оттопырена, щеки надуты — Арсюша трудится: режет пластилин пластмассовой стекой. Режет уроки напролет. Заменила пластилин глиной — результат тот же. То лепешки, то котлеты, то пряники. Арсюша оправдывается сам перед собой: мол, у всех что-то понятное, и у него.

Режущие предметы завораживают детей наравне с огнем и водой. А в каждой коробке пластилина три пластмассовые стеки разом: ножик прямой, с зубцами и лопатой. Обычно дети быстро теряют интерес к стекам — больно уж много того, что их здесь занимает. На столе цветными пачками возвышаются фантики, лежат в коробочках бисер и пуговицы. За спиной — дом клоуна из кленовых листьев. У клоуна в доме есть все необходимое, и окно у него клоунское — два кленовых листа, украшенных цветными шарами. С другой стороны — железная дорога, с третьей — огромное чудо-дерево с жар-птицами и «птенцами» да гнездами «жар-птичьих» золотых яиц.

Ко всему в придачу — учительница. Она шутит, рассказывает небывалые истории про вполне бывалых людей, и под эти россказни в руках что-то мнется, гнется и наконец вылепляется.

Арсюше эта музыка ни к чему. Войдя в класс, он хватает первую попавшуюся стеку и погружается в «резню». К концу урока полстола занято щедрой продукцией.

Ножницы он не жалует — вещь заковыристая: то режут, то жуют лист, а стека врубается в мякоть пластилина. Раз — отсечено! Или он во что-то играет сам с собой? Что-то же он нашептывает себе под нос, тюкая стекой по пластилину?!

На призывы отзывается с жаром. Стоит сказать: «А давайте», как он громче других кричит: «Давайте!»

Однако использовать свои «нарезки» для общего дела отказывается.

— Пусть лежит, — говорит твердо. — Это мне нужно.

Может, Арсюша взял повышенные обязательства по рубке леса? И все это у него — бревна? Арсюшина мама в претензии:

— Все с работами, мой — с пустыми руками. Что же он у вас делает?

— Режет пластилин.

— Почему же все дети лепят, а он режет?

— Не знаю. Может, вы запрещаете ему пользоваться ножницами и ножом?

— Разумеется. Мы и стеки из пластилина выкидываем.

Ясно, Арсюша рвется на лепку вкусить от запретного плода. Все оказалось до обидного просто. В завершение беседы Арсюшина мама велела мне убрать из его коробки стеки.

Я не исполнила приказа. Когда-то же ему должно надоесть! А может, это вовсе и не однообразное занятие?! Мы не знаем, что постигает ребенок в процессе нудного, как нам кажется, дела. Может, он воображает себя Георгием-победоносцем, разящим змия?

Сидит за столом, такой неприметный с виду, а на самом деле — герой с копьем. Скорее всего, он так себя и видит. Дома ему не доверяют, считают маленьким.

— Ты храбрый парень, — похвалила его как-то. Он победно улыбнулся, движением глаз показывая — да, вот сколько нарубал, ничего себе сила!

— А мог бы ты из всего этого гору сложить, огромную, скалистую? На ней ты стоишь, Илья Муромец, смотришь вдаль: нет ли врагов за холмом?

— А где взять Илью Муромца?

— Вырубим! Прямо из целого куска, ножом.

Арсюша соорудил гору. Высоченную. Потом «вырубили» богатыря. Арсюша был изумлен, но и огорчен. Рассыпанные по столу куски пластилина ему были родными, понятными.

К чему бы он пришел сам, если бы я не влезла со своей горой?

Теперь Арсюша все делает наравне с детьми. Но того сияния, что излучали его глаза при «бессмысленной» рубке пластилина, уже нет. Я помешала ему. Процесс постижения мира ребенком должен быть сугубо самостоятельным. Помогать надо, когда просят. Арсюша не просил меня сооружать гору и Илью Муромца. Арсюша рыл свой ход, прорывал с завидной систематичностью. И тут я преградила ему путь. Гора и богатырь — вещи сами по себе неплохие, да как-то ни к чему, все заслонили собой. И обойти хочется, и искушение — забыть путь к норе, польститься на чужое, сотворенное его, Арсюшиными, руками. Своими руками дети спокойно творят чужое — только искуси их взрослым умением. Покажи им, как лепится колобок и рисуется домик, — и ты ловко уведешь детей от их собственных мыслей и представлений.

«У тебя мешок, а у всех — домики!» — «И у меня домик, в него много гостей приехало, они там как стали танцевать, дом и раскосился в разные стороны».

Образ танцующего дома (раз у него внутри танцы, значит, и он сам перекособочился) — детский. А ровный прямоугольник с треугольником-крышей не образ, а чертеж, выполненный в горизонтальной проекции.

Детей нельзя учить по-взрослому. Вмешиваясь в процесс, мы получим результат с большой погрешностью.

Преодолеть страх

Вите три года. Он рисует красками на большом листе, приговаривает: «Рисую зеленую, теперь синюю…» Брызжет кистью на лист — это цветной дождь.

— А сейчас что будет? — спрашивает. — Теперь какой краской, а теперь? — при этом макает во все краски подряд.

— Баба Яга! Какая страшная! Нарисую елку. Мы за ней спрячемся!

Теперь Баба Яга носом к елке.

— Нос какой! (Витин не лучше, весь в краске.) Крючком. Мама! — кричит он, замазывая Бабу Ягу зеленой краской.

— Уф, — отдувается, — больше нет Бабы Яги. Посмотрим, где она? Откроем, — делает движение кисточкой, будто открывает дверь. — Там, — сообщает, указывая на сокрытую в зеленой тьме Бабу Ягу. — Заколю ее! — обратным концом кисти колет рисунок. Проводит несколько линий по поверхности. — А теперь медведь получился, нет, серый волк.

Устал бороться с чудищами, привалился к спинке стула. Вдруг вскочил, как бы очнувшись от мрачных мыслей, распластал ладонь на чистой бумаге, вынул из кармана фартука зеленый карандаш. Обвел им свою ладонь, палец за пальцем.

— Раз, два, плачет ручка, мамы нет, папы нет. Не плачь, ручка, скоро придут. А положи сюда, — хватает меня за руку, обводит мою ладонь карандашом, потом соединяет линией обе руки. — И соединились все со всеми! — Витя переводит дух.

Принимается лепить. Лепит точно так же: нажмет пальцем на ком пластилина — сковородка с ручкой, еще пару раз щипнет — цветок на ножке…

Он впервые пришел на занятия. Борется со страхом, преодолевает себя. И наконец успокаивается, соединив всех со всеми. Моей рукой замещает отсутствующую мамину. «Не плачь, ручка, мама с папой скоро придут!» Разумеется, он не рисует и не лепит, а играет в рисование и лепку. Как и положено в его возрасте. Но есть серьезные вещи, которыми не играют. И он, трехлетний мальчик, сообщает мне об этом во втором рисунке. Отсутствие родителей серьезно.

Соединенные руки — образ дружбы и взаимного доверия. Я получаю аванс.

Теперь мне предстоит оправдывать полученное авансом доверие.

Белокурый, с редким чубчиком, сквозь который просвечивает большой молочно-розовый лоб, в клетчатой рубашке и брюках на подтяжках — он пришел учиться. Так ему объяснила мама. Вокруг него дети — они тоже, значит, учатся. Но что это такое — учиться? Он не знает, и ему страшно. Страшно, но и интересно: брызгать кистью на бумагу, говорить вслух, прятаться от Бабы Яги за елку. И тетя рядом, вот ее рука. Витя пытается до нее дотянуться. Так завязывается контакт ребенка и взрослого. Не просто — через преодоление.

Взглянем на результат Витиного труда: темно-зеленое пятно с брызгами салюта, над пятном — желтый, лимонный овал, заляпанный коричневым. На втором рисунке слабо обрисованы пальцы медузы…

«Шедевры», которые годятся разве что на мусор, я храню уже 6 лет.

— Это тебе зачем? — спросила подруга, которая вызвалась помочь мне убрать квартиру.

— Это Витино!

— А это — Васино? — подруга показала на следующую порцию каракулей.

— Нет, это Анюты Платоновой.

— Как можно все помнить! — поразилась подруга.

Но и меня поражают причуды собственной памяти: дети с их работами вытеснили стихи, что я знала наизусть, номера телефонов и адреса. Но на это есть книги и записные книжки.

Потерю же детских рисунков ничто не восполнит. Это единственные свидетельства процесса освоения мира всеми теми детьми, которых я узнала за 10 лет работы. Их — не меньше тысячи. Они — мой клад. Но я не скупой рыцарь.

Я бы с радостью поделилась своим богатством с любой картинной галереей.

Да никто на мои сокровища не зарится!

«Сказите позяиста, извините позяиста..:

Кроме того, что висит на стенах нашей квартиры, стоит на полках, — кипы рисунков и скульптур под шкафами, сервантом, ящики детских работ в гараже. Пластилин пылится, деформируется, необожженная глина ломается, рисунки желтеют. Изредка я навожу ревизию и все же — не могу заставить себя выкинуть хоть что-нибудь.

Вот пластилиновая дама с воротником из настоящего меха. Узнаю автора: Катя С. Ее лицо выражало бесконечное любопытство. Даже нос был, как у любопытной Варвары — длинный, вытянутый, с узкими ноздрями. Любопытство ее отличало определенная направленность: украшения и одежда, обувь и меха.

— Сказите позяиста, извините позяиста, что это у вас? Мех?

Катя дотрагивается пальцами до моей шубы. Она висит за шкафом. Проведешь пальцем — получаются бороздки.

— Я очень увлекаюсь мехами, — говорит она, не в силах оторваться от моей шубы. — А оторвите мне, позяиста, одну мешинку, я королеву буду лепить, для хитрости.

Для хитрости! Никакая королева ей не нужна, нужен кусочек меха. Но она знает, что просто так здесь ничего не дается — все с применением, вот и придумала — королеву.

А то подойдет, уставится в ноги. Изучает.

— Простите позяиста, извините позяиста, что, у вас туфли на каблуках? А если я закажу папе такие, он мне купит?

Или отловит меня в коридоре, возьмет за руку и, восторженно глядя на брошку или кулон, спросит: «Простите позяиста, извините позяиста, а можно вас поздравить с Новым годом?»

До Нового года еще два месяца. Но человеку хочется поздравить меня с Новым годом сегодня!

— Поздравляй.

— Спасибо большое. Я поздравляю вас с Новым годом.

Катя довольна. Она справилась с искушением самым простым способом — поддалась ему.

Теперь Катя — пианистка. Учится в музыкальной школе. На классном концерте она выступает в роскошном платье и туфельках на каблуках. Она грациозно раскланивается после выступления, и в ее поклоне слышится: «Сказите позяиста, извините позяиста, вам нравится, как я сыграла? Да? Спасибо большое».

Тема «Моя семья»

Только что я вернулась с прогулки, сняла с себя мокрую куртку и резиновые сапоги. Я на даче одна. Тихо здесь, только ветер шумит за окном, да урчит вода в трубах.

Кажется, сегодня я впервые увидела, как течет река. Как быстро она течет, унося на своей бурой спине сгустки мелких пузырьков.

Страницы: «« ... 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Анализ финансовой отчетности. Шпаргалка...
Бюджетная система России. Шпаргалка...
Раньше Полина никогда не попадала в сомнительные ситуации! Но с тех пор как она пришла домой к своей...
Луи-Фердинанд Селин (1894–1961) – самый скандальный, самый противоречивый, самый несчастный и самый ...
Нет более опасной профессии, чем путешествие во времени, – незваный гость из будущего рискует не тол...
Многие современные люди не уверены в существовании загробного мира, но еще недавно, полтора-два века...